"В Москву!" - читать интересную книгу автора (Симоньян Маргарита)

Первая глава

Белокожая женщина, нежная, сложная, гуляла по пляжу, скучая по мужу. Муж не звонил со вчерашнего дня, а сама позвонить она не решалась.

Вокруг женщины шныряли шоколадные дети — носили чурчхелу, и утомленные бабушки в длинных юбках тащили тюки с кукурузой и солью. В глазах у них отражалась вся скорбь их великих и древних народов.

Воздух гудел призывами:

— Фарель капчени, рапан варени, беламур!

— Пива, риба, раки! Пива, риба, раки!

— Хачапури, сосиска в тесто! Хачапури, сосиска в тесто!

— Чурчхела дамашни, хареши чурчхела, нидарагой!

— Ку-куруза! Кому ку-куруза!

— Фа-а-атаграфируемся с попугаем, с питончиком фа-аатаграфируемся!

Нагловатая молодежь предлагала экскурсию в Турцию, рафтинг, джиппинг, или, на худой конец, петтинг, или нырнуть с аквалангом вглубь Черного моря, чтоб увидеть скрытые там неземные красоты: пластиковые стаканы, резиновые шлепанцы, консервные банки и, если очень повезет, пару серо-бурых ракушек.

— Дорогие отдыхающие! Добро пожаловать в га-а-астеприимный Адлер! Предлагаем вам незабываемое путешествие над пучиной на парашюте. Ни с чем не сравнимые ощущения. А-а-а-абсолютно безопасно! — орала женщина в грязной футболке. Женщину окликнули:

— А на банане у вас можно покататься?

Молодой мужчина держал за руку мальчика лет восьми. Оба улыбались. Уже это выдавало в них неместных. «И чему эти отдыхающие все время радуются, как дебилы?» — подумала женщина.

— Мужчина, вы что, нерусский? Я разве что-то говорила за банан? Я продаю пучину на парашюте, а банан, я не знаю, кто продает! — с ненавистью огрызнулась женщина. — Дорогие отдыхающие! Добро пожаловать в га-а-астеприимный…

Парашюты носились взад и вперед над волнами, привязанные к катеру. Отдыхающие свисали с них по двое и визжали. Ветер доносил визг до самых кафешек на набережной.

Прошлым летом из креплений такого же парашюта выскользнула девятнадцатилетняя дочь местного вора в законе и рухнула плашмя на воду прямо у пляжа. И разбилась. В тот сезон ее отец разогнал всех парашютчиков, а того самого, который проверял крепления, прибил.

Но отдыхающие этого не знали, а если б и знали, то что? Народ, победивший фашизм, парашютами не напугать. Пару недель назад на этой же набережной вылетел из тарзанки* семилетний мальчик и размозжил себе голову о каменный пляж на глазах у родителей, а ничего — к тарзанке очередь стоит.

Много раз запрещали городские власти и парашюты, и скутеры, и тарзанки, но потом, как обычно, в тихом непыльном отделе администрации города находился серенький человек с лысинкой, которому надо было достроить дом к свадьбе сына. К нему приходил хозяин тарзанки, просовывал голову за дверь кабинета и уходил незаметно, как будто и не приходил. Сразу после этого запрет без лишнего шума снимали, тарзанки и парашюты снова заполняли адлерские пляжи, а сын чиновника въезжал в красивый дом.

Зато ни с того ни с сего запретили продавать на пляже холодную минералку.

— Вареные крэветки! Пиво халодний, — слышалось на берегу.

— Водички принеси холодной, не надо пива, — умоляли отдыхающие.

— Водичку нэльзя. Водичку запрэщено.

— Почему же запрещено? Пиво не запрещено, а водичку — запрещено?

— Мэрия запретил. Сказал, что водичка на жаре может испортиться, все отдыхающие потравятся. Не могу принести — менты гоняют, — вздыхал разносчик креветок.

Запретить носить по пляжу водичку договорились хозяева прибрежных кафешек. Так они боролись с конкуренцией со стороны разносчиков. Отдыхающие, отчаявшись, плелись за водой в кафе и покупали ее за любые деньги, а заодно и обедали.

Впрочем, в городе только выбрали нового мэра, и никто ничего не успел пока запретить. Парашютчики оклемались, авторитетный отец утешился беременностью новой любовницы, и у каждого отдыхающего вновь появился уникальный шанс принять экзотическую смерть на гостеприимном черноморском берегу.

В конце проулка на тротуаре под полиэтиленовым навесом стояли три пластиковых столика с грязными ножками.

Это была летняя веранда знаменитого в городе ресторана. Летней верандой хозяин назвал площадку, после того как слетал в Москву на свадьбу к родственникам.

Белокожая женщина — звали ее Алина — вошла в ресторан.

Лучшие столики у входа были заняты. За столиками мрачные девушки в фартуках пили кофе. Это были официантки. Они скучали, постукивая по столу накладными ногтями. Заметив посетительницу, одна из официанток медленно, как октябрьская муха, повела в ее сторону головой, остановила на секунду презрительный взгляд и так же медленно отвернулась.

— Извините, где я могу сесть? — спросила Алина.

— Садись, где хочешь, — пожала плечами официантка, выковыривая грязь из-под ногтя, — и, слышишь, меню по дороге захвати себе — вон на баре лежит.

Алина просидела над меню минут тридцать — к ней никто не подходил. Официантки продолжали скучать.

За соседним столом пятеро откровенно местных мужчин запивали хачапури коньяком в компании откровенно неместных девиц. Одна из них, с открытой спиной, терлась коленом о джинсы самого здорового мужика — лысого кабанчика с черной щетиной на загорелой спине. Она капризничала:

— А ты мне покажешь лавровишню*? Я никогда не видела лавровишню! Я даже не знаю, что это такое. Ты обещал показать!

Мужик вытер рот жирной от масла рукой и потянулся к девице. Вдруг кто-то с силой дернул назад ее стул, и над голой спиной девицы послышалось яростное шипение:

— Кто здесь не знает, что такое лавровишня? Это ты не знаешь, что такое лавровишня? Пойдем отойдем в сторонку, я тебе быстро объясню, что такое лавровишня!!! Может, еще кто-нибудь не знает, что такое лавровишня? Кому-нибудь еще объяснить??!! — рычала женщина, накрашенная по местной моде. Из-под накладных ресниц сверкали молнии, от искры мог вспыхнуть коньяк. Стразы на блузке женщины зажглись огнем преисподней.

И что-то очень знакомое вдруг поразило Алину в этом взгляде, далекое, давно забытое и одновременно родное.

— Лиана! — вскрикнула она.

— Шта-а-а? — резко развернулась багровая от ярости Лиана и тут же растерянно ахнула.

— Алинка! Мама моя родная! Ты как сюда попала?! Сто лет тебя… — она снова повернулась к столу: — Скажите, суки, спасибо, что подругу встретила, которую сто лет не видела. Ей скажите спасибо, что я вам столы не перевернула и стулья у вас на головах не поразбивала!

— Да, она может, — негромко сказал лысый мужик, улыбаясь. Его распирало от гордости за сцену, устроенную Лианой.

Лиана присела за столик Алины. Они не виделись с юности. Но обеим вдруг показалось, что с их последней встречи прошло не больше недели.

— Что это было, Лианка? — спросила Алина.

— Да что было, ничего не было! Мужика своего воспитываю, — ответила Лиана возбужденно. — С местными мужиками только так. Дальше остановки отпускать нельзя. Ты ему только волю дай, у него хрен за одно лето весь сотрется — домой ничего не останется. Я ему еще неделю назад сказала, что я одну бабку знаю, которая один такой тилисун* делает, что вообще стоять не будет больше никогда. И, если он будет колобродить, я к ней схожу, потому что лучше пусть и мне ничего не достанется, чем куда попало хрен свой совать. А я, говорю, и без хрена твоего обойдусь, я все равно люблю тебя как брата. Он испугался, дня три домой приходил не позже двенадцати. А теперь опять, видишь, что творит. Видать, придется сходить к бабке все-таки.

Алина молчала и смотрела на подругу с восхищением.

Лиана была пышногрудой, широкобедрой и черноглазой. Никогда раньше Алина не видела ее незагорелой. А теперь, как у всех местных женщин после замужества, ее кожа стала бледной, почти белой, и отдыхающие девушки, глядя на Лиану и на других местных женщин с выражением очевидного превосходства, думали о них так: «Мы за два дня коричневые, а эти всю жизнь здесь живут — и как спирохеты. Тьфу!» Лицо у Лианы было ярким и грубым, с широкими темными порами на лбу и щеках и двумя глубокими складками, идущими от орлиного носа вниз мимо рта к подбородку. «Неужели я тоже так изменилась?» — подумала Алина и расстроилась еще больше.

Неместные девицы поджав хвосты вышли из ресторана под победные взоры официанток. Официантки тоже были замужем и тоже ненавидели приезжих женщин.

— Вернулись эти клячи, что прошлым летом приезжали! — шипела вслед девицам Лиана.

— Ты посмотри на них! Куропатки прошлогодние! Сардельки возбужденные! Я ее один раз так потеряю на Рыбзаводе, что до следующего сезона не найдут! Аппендицит без наркоза вырву! Ногтями! Я один раз мужу всю рожу так расцарапала — швы накладывали.

— А он что? — спросила Алина.

— Неделю не разговаривал со мной. А я потом думаю: ни хрена себе, он так весь сезон не будет со мной разговаривать, кому я хуже сделаю? Ну и взяла сделала вид, что у меня приступ, скрючилась вся на кровати. Так он ко мне приполз на коленях, и давление мне мерил, и руку на лоб клал, всю посуду мне перемыл и все клятвы переклял. Два дня еще как шелковый ходил.

— И как вы после этого, хорошо живете?

— Да как живем, никак не живем. Развелись.

— А это кто был?

— Да кто-кто, конь в пальто. Это другой уже. Поселился у меня и живет второй год, не выгонишь, — Лиана затянулась сигаретой. — Это у вас там одни олигархи. А у нас на десять баб девять наркоманов, и те женатые. Ну, а ты-то как? — спросила наконец Лиана.

— Нормально…

— Где твой-то? — перебила Лиана.

— Здесь, в городе, но точно не знаю где. Я его не видела с тех пор, как мы прилетели, — сказала Алина и посмотрела куда-то мимо Лианы, на улицу.

— Опочки, приплыли! — протянула Лиана. — Так ты спроси у него, где он. Скажи, где тебя, сука, носит?

— Он не любит, когда я часто звоню. Работает много. Я его почти не вижу, — сказала Алина. По ее подбородку забегали некрасивые ямочки.

— Загулял, что ли?

— Я не знаю, — ответила Алина, все еще глядя на улицу, и вдруг быстро выпалила: — По-моему, он мне изменяет.

И тут же сама удивилась, что она это сказала.

— Ты что, дура? Ты где видела мужика, который не изменяет? В кино? И где вас таких выращивают?

— Не говори так, Лиана. Если б ты знала, как я замучилась. Все время думаю, где он, с кем он. Подозреваю все время…

— Чего тут подозревать? Надо всегда точно знать. Я всегда считаю, что главное — точно все узнать и устроить скандал. Если хороший скандал устроить — на месяц хватит, целый месяц гулять не будет. Если не в курортный сезон, конечно.

— А как я узнаю? Не следить же за ним.

— Еще не хватало! — сказала Лиана и встала со стула. — Я знаю, что надо делать. Вставай. Де-е-е-е-э-э-эвочки! — заорала на весь ресторан Лиана. — Счет принесите, мы уходим.

Девочки и не подумали шевельнуться.

Самые расслабленные люди в мире живут в поселке Черешня Адлерского района города Сочи. Когда-нибудь их за это занесут в Книгу рекордов Гиннесса. Во всяком случае стоит это сделать.

Приехавший сюда сдуру турист проводит полдня, пытаясь заставить местных хоть чем-нибудь заняться. Оставшиеся полдня он слушает их жалобы на поганку-жизнь. Турист моментально узнает от местных, что отдыхающих в этом сезоне очень мало, да и в прошлом было немного, а те, что все-таки приехали, — нищие козлы, и женщины их — настоящие проститутки; работы нет, налоги душат, долги растут, власти борзеют, погода отвратительная, а к морю лучше не подходить, потому что туда сливают канализацию и там кишечная палочка. Но главное, сообщают туристу: денег нет, не было и не предвидится.

А раз их нет, то нечего и дергаться, рассуждают жители Черешни и проводят трудовой летний сезон, рассиживая в гостях друг у друга. Целый день они пьют кофе по-турецки и мечтают о другой жизни. И бессмысленно их просить что-нибудь вам продать, даже банальную минералку. Хотите пить? Дадут вам здесь попить — разбежались. Вот как вам здесь дадут попить.

Вы заходите в магазин, продираясь сквозь жирные полиэтиленовые занавески на входе, которые хозяева повесили от мух. На улице плюс тридцать пять, в магазине — за сорок. На полках полно минералки, но нет никого за прилавком. И ценников тоже нет. Потом вы замечаете, что продавщица сидит в углу у вентилятора и читает журнал «Теленеделя». Вы спрашиваете:

— Сколько стоит минералка?

— Я не знаю, — отвечает продавщица и продолжает читать.

— А кто знает?

— Может быть, Римма знает.

— Так спросите у Риммы, — настаиваете вы.

Продавщица нехотя встает и спрашивает вас:

— Тебе с газами или без газов?

— Без газа, пожалуйста.

— Без газов нету, — говорит продавщица и садится обратно.

— Тогда с газом.

Она отворачивается и кричит куда-то вглубь улицы:

— Римма! Сколько минералка стоит?

— Я не знаю! — кричит кто-то с улицы.

— А кто знает?

— Варуж должен знать!

— Варуж на свадьбу уехал! — продолжает кричать продавщица.

— На чью свадьбу? — кричат с улицы.

— Майромкиному сыну!

В дверном проеме появляется лицо Риммы:

— Да ты что! Майромка сына женит! Откуда девочку взяли?

— Из Лоо.

— Хорошая девочка?

— Нет, русская.

— Ай-яй-яй. Бедная Майромка. Второй сын на русской женится. Хоть местная?

— Слава Богу, местная. С Татулянов племянником в одном классе училась.

— Ну, хоть так.

Вы немеете от возмущения. Но других магазинов рядом нет. И вы говорите с иронией, понятной вам одному:

— Извините, что прерываю. Мне бы минералки.

— А? Ничего-ничего, зачем извиняешься? Минералку возьми, какую хочешь. Деньги потом занесешь когда-нибудь. А ты не с Москвы случайно?

— Из Москвы.

— Я сразу так поняла — у тебя акцент такой сильный. Ничего непонятно, что ты говоришь.

Тут вступает Римма.

— Одну вещь мне скажи, если ты с Москвы. Это правда, что Тина Канделаки от мужа ушла?

— Понятия не имею.

— Молодец она сделала, если ушла! Еще три таких мужа себе найдет. Красивая девочка, хоть и грузинка.

— Да у нее мать — армянка! — перебивает начитанная продавщица.

— Да ты что? Что, правда, мама — армянка? — радуется Римма. — Айяй-яй, какая молодец! Поэтому такая красивая.

Продавщица снова поворачивается к вам и говорит:

— Ты если в Москве встретишь Тину Канделаки, ты ей обязательно от нас передай, что мы ее здесь очень любим.

— Хорошо! — отвечаете вы. — Только, умоляю, дайте мне бутылку холодной минеральной воды!

— А холодной нету у нас, — говорит продавщица.

— Ну что-нибудь дайте холодное попить!

— Ничего нету — холодильник не работает. У нас свет второй день отключили. Что хотят, то и делают: хотят — свет отключают, не хотят — включают. Вот ты в Москву поедешь, Путина увидишь, расскажи, как мы тут живем. Не живем, а мучаемся!

— А ты, между прочим, знаешь, что дочка Путина за армянина замуж вышла? За нее принц сватался, а она за армянина вышла! — сообщает вам Римма.

— Да откуда вы это взяли?! — удивляетесь вы вслух. А вам возмущенно отвечают, подняв в небо указательный палец:

— Э! Отвечаю, за сына президента Армении замуж вышла! Еще в Москве живешь и не знаешь ничего!

Вот и попили вы минералки. Это целая повесть — поселок Черешня, целая сага. В том году, когда встретились в ресторане Алина с Лианой (когда в Черешне про Тину Канделаки никто еще и не слышал, а про Путина слышали, может быть, самые умные пару раз), поселок было точно таким же, как и в том году, когда они познакомились, и точно таким же он остается сейчас.

Что заставит местную официантку оторваться от своей чашки и подойти к столику? Ничто не заставит. Как ничто не заставит местного таксиста сесть за руль и куда-нибудь поехать.

Вот это последние пятнадцать минут пыталась сделать Лиана. Таксисты стайкой сидели на корточках у выхода с пляжа, курили и грызли семечки. Никто из них никуда не собирался — они сидели так не первый час, не первый день, и их старенькие отечественные машины уже выцвели от солнцепека. Таксисты были людьми немолодыми, по-русски говорили плохо, хотя родились и всю жизнь прожили в России. Все они страстно верили в то, что их обделила судьба и не раз обманула Родина. Турист моментально узнавал об этом в подробностях, если все-таки ему удавалось убедить таксиста сдвинуться с места. Как он потом жалел, что не пошел пешком!

Сев в машину, первым же делом турист обнаруживал, что все пассажирские окна в автомобиле закрыты, и открываются они вручную, а ручек — нет. Таксист тем временем извергал проклятия Ельцину, Чубайсу, жене — старой кляче, сыну-придурку, мэру города — настоящему ослу — и насекомому медведке, сожравшему в огороде картошку. Турист пугался и плыл навстречу тепловому удару молча.

В конце концов, застряв в пробке, таксист говорил:

— Ты посмотри, жара сегодня какая! Наверно, ваш прилетит.

— Действительно, очень жарко! Нечем дышать, — со страстью отзывался турист, утираясь мокрой от пота футболкой.

— Так окно открой!

— Да ведь тут же ручки нет.

— Нету, да? — удивлялся хозяин машины и доставал ручку из бардачка. — А, вот же она!

— Извините, а при чем тут наш? И кто это вообще? — робко спрашивал турист.

— Можно подумать, не знаешь, да? — язвительно отзывался таксист. — Ваши как прилетают, так сразу жара делается. Народная примета.

Турист умолкал в недоумении и пытался открыть окно. Но на ручке была сбита резьба. К концу поездки турист присоединялся к проклятиям таксиста. В первую очередь он проклинал себя — за то, что не поехал в Турцию.

Лиана разговаривала с таксистами на одном языке. Правда, это не помогало. Уже третий раз она задавала один и тот же вопрос:

— В Веселое поедешь?

— Нет, не поеду.

— А ты поедешь?

— Не-а.

— А в Нижневеселое?

— В Нижневеселое вообще не поеду.

— А в Верхневеселое?

— В Верхневеселое — тем более не поеду!

— Да елис-палис, почему в этом городе никто не хочет зарабатывать деньги? Потом ноете, что вам семью кормить нечем, — возмутилась Лиана.

Из открытой двери соседней машины вдруг что-то чихнуло и выдало женским голосом:

— Медвежий угол, дом три, второй подъезд возле гор, кто у меня поедет?

Это проснулась рация.

— Второй подъезд возле гор, дом три, Медвежий угол! — требовательно повторила диспетчер.

— Сако, выруби ее — бесит! — сказал таксист хозяину машины с рацией и спросил у Лианы с вызовом:

— А сколько ты будешь платить в Веселое?

— Да сколько скажешь, столько и заплачу!

— Пятьсот рублей будешь платить? — обнаглел таксист, который прекрасно знал, что красная цена — сто.

— Буду!

— Нет, все равно не поеду, — отвернулся таксист.

— Ну, ты видела, что за люди, — громко сказала Лиана Алине так, чтобы таксисты слышали. — От этого города будет толк, только если всех местных отсюда выселить и каких-нибудь других заселить.

— Ты же сама местная.

— Вот именно! Я знаю, о чем говорю.

— Ладно, давай я водителя вызову, — сказала Алина.

Еще утром она отправила водителя за мушмулой. Муж, который весь день не звонил, очень любил мушмулу.

Минут сорок Алина и Лиана простояли на обочине, демонстративно игнорируемые таксистами, из которых ни один за это время так и не взял клиентов. Наконец из пыли выплыл черный джип. Алина велела водителю сходить куда-нибудь пообедать и села за руль сама.

Девушки выехали в самое странное место из всех, где Алина бывала до этого.

По дороге их трижды подрезали тюнинговые белые семерки. Из одной семерки неслось: «Ереван! Ты дом и Родина для всех армян», из другой: «Адлер-Сочи для меня — это райская земля», а из третьей новая песня: «Рафик послал всех на фиг». Певец был один и тот же, и пел он с сильным акцентом.

Потом их остановил гаишник, хотя они ничего не нарушили. Гаишник медленно подошел к машине и сказал:

— Девчонки, назад поедете, пепси-колы захватите холодненькой по-братски.

Алина не была в Адлере семнадцать лет. За это время здесь ничего не изменилось.

Адлерские поселки, утонувшие в мушмуле и инжире. Островки сердцебиения в замерших душных чащах южной границы России, пестрые клочья, поросшие плетками ежевики, увитые виноградом и сеткой-рабицей. Сколько вас понатыкано по горам — без воды, без асфальта, без газа и канализации — никто не знает. Где-то прямо под небом видно с дороги — хлипкие халупки, раскрошившийся шифер на крышах и ржавые сетки заборов, за которыми режутся в нарды русские и грузины, эстонцы и греки и очень много армян. Исчезающий вид! Эндемик, теснимый отелями, виллами, пальмами — цивилизацией, подгоняемой грохотом Олимпиады. Незабвенные адлерские поселки, с именами еще живописнее огородов — дай вам всем Бог здоровья.

Дом Эльвиры стоял на самом краю одного из таких поселков, последним в длинной череде хибар, слепленных из шлакоблоков, лезущих друг за другом вверх на гору вдоль узкого серпантина, посыпанного битым камнем. Целыми днями к дому тянулась очередь, состоявшая главным образом из молодых женщин побережья.

Холмистый двор вокруг дома был опутан проволочным забором, а поверх забора под листьями густого винограда было намотано рядов восемь колючей проволоки. Двор Эльвиры был обнесен проволокой, как краевое СИЗО, знаменитое бессердечностью, но калитку имел игрушечную, и к тому же она не запиралась. Проход к ней перегораживала гора старых паркетин с облезлой черной краской. Над участком поднимался дым — паркетинами топили печку. Термометр показывал тридцать восемь в тени.

Рельеф местности был таков, что гости прямо от калитки необъяснимым образом попадали на плоскую крышу дома. На крыше стояли стол и стулья. Комнатушки под крышей уходили вниз по склону, в земле была вырыта лестница. Отдельно стоял туалет без крючка на дверце. Стульчак был обит длинношерстным розовым мехом.

На крыше Алину и Лиану встретил босой загорелый мальчик лет одиннадцати в стянутых ремнем под самой грудью штанах.

— Как дела, Санька? — спросила Лиана.

— Нормально, — ответил мальчик прокуренным басом. Алина подошла ближе и отпрянула: лицо мальчика густо покрывала черная щетина. Мимо прошла голая трехлетняя девочка с паркетиной в руках. По дороге она нарочно с силой наступила мальчику на ногу.

— Я хожу, печку топлю, — сообщила девочка в воздух, ни на кого не глядя.

Из клубов черного дыма вырывались крики:

— Санька, иди нарви еще ежевики, мне надо для цвета!

— Мама, жарко, потом нарву! — крикнул вниз мальчик с щетиной.

— Бегом, я сказала!

— А в город потом отпустишь?

— Быстро пошел, не рассуждай мне тут!

Санька взял дырявое ведро, пнул калитку и побрел в лес. Лиана с Алиной спустились с крыши во двор. Крыльцо было завалено стеклянными банками, прямо на улице стояла плита, от которой валил пар. По узенькому дворику от плиты к крыльцу переваливалось темное тело с размытыми контурами. Минуты две тело не замечало никого, пока, наконец, не вытерло пот со лба волосатой рукой и не увидело Лиану.

— О, а ты чего пришла? А че не позвонила? Фффух!.. Дина-а-а! Давай воды еще принеси! — крикнуло тело кому-то. — Ох, как я запарилась, я два дня тут с закрутками, скоро сдохну уже. Вообще никому не смотрю сейчас, занята, видишь. Десять семисоток пугра* закатала, щас малины нарвали, компот закрываю.

— Эла, мы только чашку девочке глянуть. Через весь город перлись по пробкам, по жаре. Она приехала всего на два дня. Я бы тебе позвонила, но у тебя ж телефона нет.

Тело смерило Алину недовольным взглядом и пробасило:

— Ладно, наверх идите, приду потом. Надоели все.

Эльвира представляла собой полутораметровую тушу килограммов на полтораста, в обтягивающих лосинах и в грязном лифчике с широченными лямками, впившимися в богатырские плечи. Редкие волосы были выкрашены в черный, на ногтях облупился сиреневый лак, рта почти не было совсем, зато при каждом слове виднелось множество неожиданно белых, разной длины зубов, цепляющихся друг за друга, как ростки винограда во дворе.

Алина и Лиана ушли обратно на крышу — ждать, пока самая знаменитая в Сочи гадалка докрутит компот.

Через пару минут на крышу вышла Дина. Линялая майка еле прикрывала соски на треугольной, вытянутой, как у кормящей собаки, груди; лошадиное, несоразмерно большое лицо несло огромный нос и полуприкрытые глазки. Дина принесла чашки и разлила из джезвы кофе. Глядя на ее черные ногти, Алина брезгливо вздрогнула и закрыла глаза.

Скоро явилась и сама Эльвира. Она успела прихорошиться: спереди, поверх лифчика, нацепила кружевную оконную занавеску в пятнах ежевики, подоткнув ее углы под лямки, а губы намазала красной помадой.

— Как спокойно тут у вас. Не слышно ничего. Только цикады. У вас тут и медведи, наверное, есть? — тихим голосом начала разговор Алина.

— Не, медведей нет. Шакалы только, воют по ночам. Харашо-о-оо-о… — потянулась Эльвира. — Что-то я, красавица моя, зевать при тебе начала. Сглаз на тебе, значит. Шаманит кто-то. Будем разделывать. Щас посмотрю тебя и по чашке, и по книге. Эй, Танечка, принеси книгу!

— Ну, давай, бабушка, принесу! — радостно воскликнула девочка и побежала вниз.

— Эл, она пугливая такая, мнительная, ты это там того, если че… — неопределенно сказала Лиана, показывая на Алину.

— Разберусь, — буркнула Эльвира и, прищурившись, повернулась к Алине.

— А ты сама не гадаешь?

— Я?! Нет, нет, конечно.

— А у тебя получится. Ты попробуй, у тебя душа пророческая, сразу видно. Потом старше будешь, вот здесь в груди начнет давить, не сможешь не гадать. Как я, конечно, не будешь видеть, но смотреть чашки будешь, — Эльвира взяла из рук Алины чашку, повернув ее сначала к себе, а потом от себя, вылила остатки кофе прямо на крышу и поставила чашку сохнуть на стол. Через минуту она уставила в нее ресницы с набрякшими комочками туши.

— Динка паршивый кофе сварила, бестолковая. Теперь слушай меня. Есть у тебя одна, не могу сказать, что подруга, но так, знакомая. Полненькая такая, темненькая. Есть такая?

Алина задумалась и кивнула. Хоть одна полненькая и темненькая среди ее знакомых нашлась бы наверняка.

— Вот я и говорю, что есть такая, — продолжала Эльвира. — Ты смотри, душу ей не открывай. Не скажу что-то такое, ничего она тебе, конечно, не сделает, но душа у нее нечестивая. Гнилая у нее душа, поняла? И дорога еще у тебя будет.

Алина кивала и старалась запомнить, все, что скажет ей Эльвира.

Вернулась Танечка с толстой и старой книгой, из которой выпадали листки, обмотанные скотчем. Эльвира, по старой привычке советской кассирши, машинально послюнявила палец и открыла книгу на первой попавшейся странице.

— Ну что, когда у тебя день рожденья?

— Тринадцатого сентября.

— Тринадцатого, — скривилась Эльвира, — мать, тоже мне, не могла до четырнадцатого подождать? Та-а-а-ак. Характер у тебя пугливый и мнительный, правду я говорю?

— Точно! — восхищенно воскликнула Лиана. Алина молчала.

— Ну, вот видишь! Жить будешь долго. Написано, был у тебя какойто когда-то, хотели встречаться, но что-то не получилось, или помешал вам кто-то. Было такое?

Алина снова кивнула, не задумываясь.

— Вот, я и говорю, что было! Что тебе про будущее сказать? Болеть сильно не будешь, так, немножко будешь болеть, как все. Написано, бездны нет на твоем пути. Скоро на свадьбе гулять будешь.

— Когда скоро? На чьей?

— Ну, когда-когда — скоро, говорю же. Я же не могу тебе прямо дату назвать. Будешь гулять на чьей-нибудь свадьбе — вспомнишь мои слова. Еще спрашивай что-нибудь.

— Что с семьей будет?

Эльвира перевернула следующую страницу и долго ее изучала.

— Нормально все будет с семьей.

— А дети?

Эльвира снова перевернула страницу.

— Дети будут у тебя.

— Уже есть один.

— А, ну, видишь, значит, еще будут. Ладно, давай последний вопрос, у меня уже сейчас вскипит все на кухне.

— Вот, — Алина протянула Эльвире фотографию светловолосого улыбающегося мужчины. Эльвира сначала всмотрелась в нее, держа на вытянутой руке, и вдруг бросила на стол, откинулась на стуле так, что он заскрипел, и в голос расхохоталась. От смеха краешек занавески выскользнул из-под лямки лифчика, открыв грязную грудь в морщинах и ежевике.

— Ой, не могу, ой, девочки, насмешили, ой, не убивайте — умру от хохота.

— Ты чего, Эл? — спросила Лиана, осторожно улыбаясь.

— Ой, только не говори мне, что ты его жена, умоляю, — Эльвира тыкала жирным пальцем почти в лицо Алине. — Ой, девочки, убили вы меня. Мне этого парня уже пятый раз приносят и каждый раз говорят — муж. Ой, Лиана, не думала, что ты еще одну жену приведешь. Он что у вас, пять раз в месяц женится? Ой, убили меня, закопали, не могу. Короче, на него ничего делать не буду. Я на него уже и делала, и разделывала, и на развод, и на приворот, на что хочешь, я уже даже не помню, что у него там последнее сделано. Ой, не просите, не могу, не буду ничего делать, мне его уже жалко, бедный парень, — продолжала хохотать Эльвира.

Алина побледнела и встала. Молча взяла фотографию со стола, молча оставила на столе сто рублей и вышла за калитку. Эльвира утирала слезы, все еще подрагивая мощной грудью; тушь расползлась по всему лицу.

— Ох, убили вы меня. Убили — закопали, — стонала Эльвира.

Лиана выбежала за Алиной.

— Не боись, проходишь! — крикнула Лиана Алине, стоя с сигаретой у калитки. Алина буксовала в пыли, пытаясь развернуться.

У калитки улыбалась, играя с какой-то рогатиной, Танечка. Девочка радостно шептала: «Я делаю пистолет. Я буду убивать и бабушку, и папу, и маму!»

Наконец джип нацелился на спуск, и Лиана прыгнула на сиденье.

— Ну, ты слышала, Алинка, бездны нет на твоем пути! Это же здорово, если нет бездны! Значит, все будет хорошо. А мужик твой красивый какой стал! Прямо орел. Люблю блондинов. Только здесь их нету, — Лиана достала сигарету и шумно затянулась.

— Она ведьма натуральная, эта Эла. Все так четко говорит. Вот откуда она могла знать, что у тебя мнительный характер? А как тебе ее семейка? Танечка — это не родная ее внучка, а дочка этой невестки косорылой, от первого брака типа. Еще такие, ты видела, по два раза замуж выходят! Эла ее сама где-то надыбала — невестку — и домой притащила. Саня-то у нее недоразвитый, а ему уже под тридцать все-таки. У него половое созревание когда началось, он стал агрессивный.

Тут у Лианы зазвонил телефон — один из первых в городе мобильников, подаренный мужем, чтобы замолить грехи после двухнедельного загула с тремя старшеклассницами из Сыктывкара. Чтобы его купить, мужу пришлось продать трех из семи материных коров, благо мать его была слеповата и пропажи коров не заметила — они и так целыми днями слонялись по чужим дворам, объедая листья со слив, терялись, забредая случайно в невысокие местные горы, и пялились грустно прямо в глаза водителям, развалившись с телятами посреди федеральной трассы.

Лиана слушала телефон минуты две с очень серьезным лицом и потом резко закричала в трубку:

— Ты, знаешь, ты иди этим девочкам скажи, что, если они хотят уйти оттуда своими ногами и вперед смотреть обоими глазами, пусть уебывают прямо сейчас, пока я их сама не выперла. Пусть в другом кафе каком-нибудь ляжками трусят, а не там, где мой муж с друзьями нормально отдыхают. Скажи, если я их еще раз увижу, я их так потеряю в Веселом, что их трупы до следующего сезона не найдут. Выгони их на хуй, Кристинка, по-братски. Ты же хозяйка. Если спросят почему, скажи — я так сказала… Ну вот, — продолжала Лиана, положив трубку, — он недоразвитый, и она приперла ему невесту, даже свадьбу сделала. Дубасит их обоих веником, как детей. Еще муж у нее повесился, у Элы, и дочка старшая в городе живет, тоже непутевая — не то слово. Вообще у Элы не судьба, а жопа полная. Это все, говорят, от того, что она много очень делает. Она же не только хорошее делает. Она и на смерть делает, когда просят. Так что Бог ее так наказывает. Ой, остановись, давай бабку подвезем, — завизжала Лиана.

Джип медленно сползал по гравийке мимо недостроенных развалюх, огромных грязных свиней, запущенных детей и собак, огородов с яблонями и подсолнухами, с распертой на сухих ветках фасолью, с кукурузой и облезлыми пальмами, посаженными просто для красоты, поскольку ничего на этих пальмах никогда не созревало.

Из хибары, нашлепнутой на бетонные балки прямо над обрывом, вышла женщина, навьюченная пакетами с огромными розовыми помидорами. Увидев джип, она остановилась и теперь в упор смотрела на Алину, вытянув руку: дескать, подбросьте до трассы.

— Алин, ты чего, давай бабку, говорю, подвезем, жалко же! Ей ведь тоже вниз. Да тише, ты куда, ты чуть ногу ей не отдавила!

Алина молча смотрела вперед, вцепившись побелевшими пальцами в руль. Ничего из Лианиного рассказа она не слышала.

Под колесами хрустел гравий. На вершине горы, за Эльвириной калиткой, уже сидела следующая клиентка, и слышался уверенный бас: «Ты сама не гадаешь? А ты попробуй. У тебя душа пророческая. Есть у тебя одна, подруга не подруга, так, знакомая. Беленькая такая, худенькая. Ты ей душу не открывай, не надо. Сделать она ничего не сделает, но душа у нее гнилая, нечестивая душа».