"Шайка светских дам" - читать интересную книгу автора (Варенова Людмила Ивановна)

1. Училки несчастные

Всё плохое кончилось, и они хохотали как сумасшедшие. На промозглом ноябрьском ветру. На самой середине Каменного моста. Ошметки черной грязи летели из-под колес мчащихся автомашин и прилипали к одежде мерзкими хлопьями, а они ничего не замечали. Редкие прохожие с опаской косились на трех странно хохочущих женщин, обходя их стороной. Прохожим хотелось поскорее к теплу и свету. В самом деле, какой нормальный человек может так смеяться в этом промозглом чистилище, в этих мутных безрадостных сумерках? Только чокнутые или пьяные.

И только худющая до прозрачности дамочка в подростковой куртёшке, которую они сперва приняли за школьницу, остановилась и робко улыбнулась им. И когда она подошла и остановилась с этой своей дрожащей улыбочкой на невыразительном немолодом личике, до них разом дошло — всё! Замкнуло. Их теперь четверо, отныне и навсегда. Меньше нельзя, а больше не нужно. Жизнь уже никогда не будет такой, какой была прежде.

Если не во всём мире, то, по крайней мере, в этой стране, каждую минуту одна женщина в возрасте после сорока терпит полный жизненный крах. В подавляющем большинстве случаев она с этим смирится, тут ничего не поделаешь, закон природы. Она стала отработанным материалом, и ее выбрасывают на помойку. Списывают со счетов. Неважно, кто выбрасывает — муж с новой любовью, выросшие дети с их грандиозными планами, работодатель, озабоченный модным менеджментом. Результат один — на помойку, на обочину жизни, на фиг — постаревшую дуру. Какой смысл давать ей шанс? В конце концов, никто никого не убил — мы же цивилизованные люди. Просто у таких, как она, уже не может быть ни любви, ни карьеры. Так зачем с ней считаться? Сама жизнь устроена так, что баба сорока-пятидесяти лет никому не нужна.

Может, вы думаете, что есть исключения, счастливицы, взявшие жизнь за горло? Этакие железные киборги в юбках, у которых все подсчитано, рассчитано, ужато в рамки четко работающего механизма. И уж этих-то железных леди никто не вышвырнет из жизни вон? Без иллюзий, господа! Ревнивая молодость в конкурентной борьбе за место под солнцем не дремлет. Шаг вправо, шаг влево — и тоже угодят на помойку. Скорее всего победителем станет юный и расчетливый сопляк.

К счастью, природа милосердна, и большинство пострадавших не осознают своего краха. Большинство постсорокалетних женщин — просто бабы. Тетки и клуши. Они еще по инерции суетятся, о ком-то заботятся, кому-то себя посвящают целиком и полностью, не замечая собственной жалкости и презрения тех, о ком неусыпно заботятся, кому жертвуют, кем живут. Ещё борются, рыпаются, соревнуются. Хотя бы в среде себе подобных, не замечая, что большой мир намертво отгородился от их мирка отработанных тёток и мчится себе вперед, красивый и молодой. Ну и бог с ними, с клушами. Игра их уже сделана, ставки биты, согласно закону природы. Помоги им боженька не очнуться и не увидеть истинного положения вещей до самого их конца. Естественного, правильного, самой природой предопределённого. Жизнь идёт своим чередом. Каждую минуту рождается ещё одна жертва естественного отбора, освобождая место юным и перспективным. Но иногда у этой жертвы сносит крышу. И тогда уже помоги, господи, всем на ее пути.

— Меня, девоньки, Томой звать, — первой отсмеялась монументальная тетка в плаще из свиной кожи, делавшем её похожей на огромную черепаху. Ледяной ветер трепал над ее выпуклым лбом чёрные вьющиеся волосы — жидкие, с посечёнными концами. Волосенки удерживала по бокам головы лишь пара грошовых «невидимок», и они бились на ветру тётке в лицо, слепили её. Она терпеливо отводила их обветренной красной рукой с обломанными ногтями. Нос картошкой, одутловатые щеки. Она могла бы быть торговкой на рынке. Только глаза ее на простецком широком лице были хороши — те самые, «безнадёжные карие вишни», огромные и нежные.

— А я — Се-серафима, — отстукивая зубами, быстро сказала та, что была в зелёном пальто с капюшоном, и сама зеленоглазая. — Ну и холодрыга, уй!

Она была вся изящная и тоненькая. На точеных каблучках изящных сапожек из дешевого кожзаменителя. Достав из сумочки, которая умело притворялась дорогой, щегольски белоснежный носовой платочек, Серафима подала его третьей женщине. Та — заплаканная худющая блондинка — жалко шмыгнула носом, взяла платок и вяло назвала свое имя:

— Алла.

И они втроем повернулись к четвертой — маленькой, в детской куртешке.

— И-Ирина, — пролепетала та, вспыхивая всем своим рано увядшим личиком.

Наступила пауза. Хорошая тёплая пауза. И в ноябре, оказывается, бывают славные дни, пусть и с ветром, дождём и снегом.

— Ой! Сейчас окочурюсь от холода. П-п-пошли отсюда куда-нибудь, — предложила зеленоглазая Серафима, будто они были век знакомы, хотя ещё четверть часа назад даже не знали друг о друге. Просто две женские фигуры медленно брели навстречу друг другу, приближаясь к центру моста — его самому высокому месту, и ничего хорошего не могло из этого выйти…

Четверть часа назад ни одна из них не хотела больше жить. Под пролётами моста вода крутила водовороты медленно и мутно. Даже если не разобьёшься, упав с пятнадцатиметровой высоты, то лютой смерти в ледяной воде всё равно не избежать. А хотелось именно лютой. Как будто легкая смерть в собственной ванной не могла искупить внутреннего жгучего стыда за собственный крах. Именно это желание лютой смерти и увидела каждая из них в глазах другой.

«Пусть ещё чуть-чуть стемнеет. И заодно пройдет эта здоровенная тетка в дурацком пальто. И потом сразу я прыгну. Надо быстренько, чтобы тетка не оглянулась. А то ещё спать потом по ночам не будет, бедняга. Хорошо, что перила тут низкие. Просто лечь на них и перекатиться. И потом долго-долго лететь, как птица. А потом — наплевать, как будет потом!» — шла и думала Сима.

«Пусть эта девушка в зеленом отойдет подальше, не буду пугать бедняжку», — решала Тамара.

…И вот они поравнялись, встретились взглядами и поняли всё…

Сперва хихикнула Сима, совершенно неожиданно для себя. И Тома тоже не удержалась. А на их столь неуместный смешок вдруг обернулась притулившаяся у фонарного столба фигура в нелепой робе, которую они обе почему-то сперва приняли за сумасшедшего рыбака. Хотя какая рыбалка в такую погоду? У фигуры оказалось женское зареванное лицо с потёками туши и прилипшими ко лбу жалкими прядками обесцвеченных перекисью волос.

— Как?! И ты тоже? — в один голос воскликнули они.

Фигура подумала, пожала плечами, словно извиняясь за своё намерение, и виновато кивнула.

Пьеса абсурда в декорациях поздней осени.

— Ой, смотрите, там ещё одна!

Действительно, по противоположной стороне моста медленно и неровно ковыляла тощенькая фигурка. Им троим, посвященным, были абсолютно ясны ее намерения. Сима опять хихикнула, и неожиданно следом за ней басовито раскатилась Тома, высоко закидывая голову. Блондинка посмотрела на них, икнула и всхлипнула. Их общий смех перешел в хохот. Сама она прыснула и расхохоталась с видимым облегчением.

Это не была коллективная истерика. Это вообще был не смех. Это был зов. Пароль. Спасительный голос из космоса. Иди сюда, говорил он, и все будет хорошо. И та, маленькая, его услышала, вздрогнула, приходя в себя от мучительных раздумий, и подняла понурую голову.

Четверть часа спустя грошовый растворимый кофе в пустой временной кафешке, чудом уцелевшей от летних дней, потрясающе горячий, показался им необычайно вкусным. Они сблизили головы над столиком и впервые за, по меньшей мере, десять лет своей жизни каждая почувствовала себя надежно в этом молчаливом кружке.

Барменша, которая на самом деле была просто толстой немолодой буфетчицей, косилась на них с сочувственным интересом.

— Эк жизнь баб плющит да корчит, — вздыхала она, — вот ведь видно, что порядочные женщины, даже интеллигентные. Не бомжихи, не алкоголички, тем-то лучше даже. И сколько еще маяться на земле бабам?

Вытерев залитый пивом шумной подростковой компанией столик, она решительно достала из личного тайника «сэкономленную» бутылочку дешевого коньяка и присовокупила к ней тарелку печенья.

— Это вам, дамы. За счёт заведения, — неуклюже изобразила она на лице любезную улыбку.

Вместо того чтобы обрадовать бедняжек — только напугала! Непривычные к вниманию, они испуганно на нее вытаращились.

— Счас я вам ещё кофейку принесу, — неловко ретировалась барменша.

Но тут черноглазая толстуха в сером бесформенном свитере вдруг улыбнулась светло, как будто пробился солнечный лучик, и придержала ее за руку:

— Спасибо, Любаша! — Имя толстуха явно прочитала на карточке на груди барменши.

И неловкости как не бывало.

— И музычку вам сейчас поспокойнее поставлю, — отправляясь на своё место за стойкой, барменша Любаша совсем расчувствовалась.

«Училки несчастные», — решила она.

— Ну что, девоньки? Выходит, всем нам за сорок и все мы нынче на помойке? — Тома первой прикончила хорошим глотком свой кофе и покосилась на барменшу. Не забыла ли та обещание принести еще? Увы, та… забыла.

— Да, девушки, сирые мы и убогие, — облизывая губы, подтвердила зеленоглазая Серафима. — И хоть до весны два месяца, но хочется повеситься!

И улыбнулась так, что у других невольно защемило в груди: а ведь как хороша, бедняжка. И мила, и ухожена. И с большим вкусом одета. Если бы не бледность и худоба до прозрачности. И не свинцовые тени под изумрудными глазами, и не выражение лютой тоски в этих глазах. Так смотрит смертельно загнанная лошадь.

— Истинная правда, девочки. Кто как, а я на пределе. Дошла до точки, — мятое лицо блондинки всё ещё было красно от слёз и ветра. К тому же она явно простудилась. С трудом произносила слова, худая жилистая шея ее болезненно напряглась. К вечеру наверняка у нее будет жар.

Тощенькая тихая Ирина с печальной готовностью кивала.

— Значит, убогие мои подружки, зовите меня Томой, — монументальная явно шла в лидеры. — Я, дорогие мои, классный программист. А меня только что выперли с классной работы за то, что мне сорок два. Я, видите ли, портила цифру в графе «средний возраст сотрудников моей компании». А средний возраст — это ценно, это гораздо важнее квалификации. Наше новое молодое начальство не могло допустить, чтобы в штате числился сорокалетний мамонт. Вот и всё. У меня сынишка-второклассник. Ему много всего надо. А у мамы ни фига нет.

— Можешь не рассказывать, моя дочь школу заканчивает, и это настоящая прорва, кошмар какой-то растить ребенка одной, — сказала зеленоглазая.

Тома перебила её, горя желанием поскорее излить душу:

— А я никогда не была замужем по причине большой любви к большому мерзавцу. Любовь и мерзавец испарились. А сын остался, и его надо было кормить. У меня однокомнатная хрущоба на окраине, вот и все сокровища. Вот так-то. Теперь ты хвастайся, зеленоглазая.

— Есть чем! Я — вдова. Муж погиб десять лет назад. Замуж снова не вышла исключительно из чувства самосохранения. Все любовники — нищие с кучей проблем. Образования у меня практически нет. Я — секретарша, но секретуткой, прошу учесть, никогда не была и не буду. Посему я единственный сотрудник в фирме, которому уже пять лет не повышают зарплату. Зато босс не дает проходу. Вернее, не давал. А теперь у босса новый заместитель. Женщина. И ест она меня поедом в темпе фаст-фуд, ревнуя к любовничку. Очень умело ест, отдаю должное. Ещё месяц такой жизни, и я либо в петлю полезу, либо в психушку попаду. Уйти с работы не могу — это мой последний хлеб. Денег нет, просвета тоже, зато за квартиру, газ и электричество у меня куча долгов. Мне грозит принудительное выселение даже из моей халупы, как только моей Аленке стукнет восемнадцать. Бумаги уже в суде. При этом, по крайней мере, десяток похотливых мерзавцев мечтают «поддержать» мою красивую дочь. Боюсь, девчонка уже сама не видит другого выхода и только еще меня стыдится. Я уже не в силах ее защитить. Мне сорок лет. Я сдыхаю от безысходности. Но не только. Здоровье что-то тоже разладилось. Вот вам и всё.

— А меня только что вышвырнул на улицу благоверный, — у блондинки Аллы опять задрожало лицо. — Детей нету, зато в активе девять выкидышей и один младенец, умерший при родах от врожденной патологии. Я жила двадцать лет ради мужа — его долбаных творческих интересов, а теперь он все еще молод, у него юная пассия, и он не обязан остаток своей прекрасной жизни мучиться со старой селедкой. То есть со мной. А мне сорок пять, и я гожусь только на то, чтобы тихо сдохнуть, поскольку нет ни работы, ни стажа. А ведь я, черт возьми, университет с отличием когда-то закончила. Между прочим, один из самых сложных факультетов — биохимический. И все прахом пошло из-за этого барахла. Да если честно, я бы такую сейчас карьеру сделала! На многое, что в научных журналах сейчас публикуют в качестве новых открытий, у меня, между прочим, есть заявки в качестве тем для докладов в студенческом научном обществе. Мой диплом на российской выставке первое место занял. Аспирантуру предлагали. Я бы работала сейчас знаете где и с кем?

— Ага! И была бы нобелевским лауреатом! — съязвила Тома. — Но ничего, ты хоть и домохозяйка, а все же читаешь научные журналы? Тоже недурственно.

— А что мне ещё было делать? Хоть краешком коснулась. Читала, мечтала… Девки, может, меня преподавать куда возьмут, ту же экологию, а?

— Может… Хотя… — Тамара с сомнением покачала головой. — Эй, мышонок, а у тебя что в активе?

— Ой, девочки, — всполошилась тихонькая, увидев, что все опять на неё смотрят. — Я ничего не умею. Вы такие умные, красивые. Вам просто не повезло, но у вас ещё всё наладится. А у меня вообще по жизни роль пустого места. Меня в упор люди не видят. И это еще хорошо. А кто разглядит, тот прямо клещом впивается, мучит, травит. Я совсем защищаться не умею, только плачу тайком, а оно и любо тем, кто обожает себя сильным почувствовать, а сам дерьмо полное. Возраст тоже… Сорок… С половиной… Само собой, дева старая. Что ещё-то? Я вот хочу предложить, может, Аллочка у меня пока поживёт, а? Ей ведь некуда идти?

— Замётано! — приняла за Аллу решение Тома. — Вот что, убогие. Я ни хрена не боюсь. Ни черта, ни дьявола, ни хулигана.

В подтверждение она сжала свою пухлую ладонь в довольно внушительный кулак.

— Ещё, убогие, я любой компьютер раскрякаю не хуже, чем сопливый тощий хакер в штанишках с напуском на жопе. Это раз! А если нам вот нашу зелёноглазенькую приодеть и подкрасить, то мужики, как говорится, штабелями падать будут. Это два. Верно?

— Томка, ты что? В сутенерши ко мне набиваешься? Я не по этому делу, имей в виду.

— Нет, королева. Это они перебьются, сволочи! Такую шикарную женщину, как ты, в проститутки? Фигу! Такую мозговитую, как я — в банд ерши? Ни в жисть! Скажи-ка, Аллочка-Алюша, химичка-любительница, ты в своей химии совсем ничего не шаришь после своего домоводства?

— Я же говорю, я читала, была в курсе…

— Словом, кислоту от щелочи ты отличишь?

— Это элементарно! Надо…

— Не надо, Ватсон! Пока не надо, Аллочка, но может понадобиться.

— Н-н-наркотики?

— С ума сошла?! Никакой наркоты и прочей дряни. Есть способ лучше. Тьфу ты, реклама паршивая, весь язык испоганила, что ни скажешь, все рекламная шелуха! Смотрите сюда, убогие. Мы все в полной жопе. Но у нас есть хакер, есть красотка, есть биохимик, а ещё, — она ласково обняла за плечи худенькую Иру, — у нас есть особа, которую никто никогда не замечает. Ю андестенд?

Больше она ничего не объясняла, только обводила новоявленных подруг своими «карими вишнями». Зеленоглазая Серафима сообразила мгновенно. Она победоносно коротко фыркнула, и её ухоженная смуглая ладошка с дешевёньким, но милым колечком нежно легла поверх солидной Томиной лапы:

— Йес!!! — и в этой почти умирающей худышке, как алмаз, сверкнул незаурядный темперамент.

— Да! Я тоже согласна! — в свой тихий шепот Ирочка ухитрилась вложить выразительность восторженного вопля и торжественно водрузила костлявую лапку на пирамиду рук.

До Аллы дошло чуть медленнее. Зато она внесла первое деловое предложение:

— Девочки! Чур, начнем с моего козла! Пожалуйста!

— Еще кофеечку! — это барменша. Любаша, опомнившись, притащила поднос с дымящимися чашками.

— Спасибо огромное, — на этот раз обласкала её взглядом и голосом зеленоглазая шатенка в платьице-самовязочке.

«Батюшки! Артистка! — обмерла романтичная Любаша. — А глазищи! А голос-то! Чистый бархат! Певица, что ли? Точно, артистка. А-а-а… Это, должно быть, она от поклонников прячется этак. И чего я над ними разжалелась, дура?! Ну, толстуха в старом свитере? Так кто ее сейчас разберет, моду эту. Может, вещь-то дорогая, эксклюзивная. Вон они как эту толстуху слушают… Может, она у них режиссёр, а те две — ассистентки при ней. А зеленоглазенькая-то, ах, прелесть. Элегантная дама. Видела я её где? В кино или на концерте? Вроде бы точно видела, а? Да видела же! Вот склероз ходячий! Не вспомню никак!»