"Идеальный вальс" - читать интересную книгу автора (Грейси Анна)

Глава 16

Хоуп стояла, глядя на Лондон, силуэт которого освещался нежным лунным светом и газовыми лампами на улицах. Себастьян осторожно обернул ее в восхитительно мягкий плащ из бархата. Хоуп показалось, что тяжесть ткани нещадно давит на нее, хотя на самом деле это было не так.

Она повернулась к нему лицом, довольно бледным в свете газовых ламп, но все же решительным. Он ожидал от нее слез, но она его удивила.

– Я должна принести свои извинения, – заговорила Хоуп севшим голосом, в котором угадывался лишь небольшой намек на дрожь. Она выглядела невыразимо красивой и очень одинокой.

Себастьяна сглотнул.

– За что?

Она приподняла бровь и сказала со слабым оттенком горького сарказма:

– Разве прилично испытывать страх только потому, что вас заперли в шкафу? В простом, обычном, безопасном шкафу. Даже без намека на какого-нибудь жалкого паучка?

Она произнесла это так, словно повторяла урок, выученный наизусть. В ее голосе слышалась некая интонация, ей не свойственная, как будто она подсознательно подражала кому-то. Его потрясло то отвращение, с которым она это сказала.

Он налил бренди в бокал и протянул ей.

– Иногда наши страхи берут над нами верх независимо от того, сколько усилий мы прилагаем для борьбы с ними. В этом нет ничего постыдного. Возьмите, выпейте. Это поможет вам прийти в себя.

Она взяла бокал своими хрупкими пальчиками и посмотрела на него.

– Шкаф! Что за жалкое существо может испугаться простого шкафа? – она закрыла глаза, пряча свое отвращение. – И ведь я была в нем не одна. Что обо мне подумает леди Элинор?

– Это вовсе не ее дело – что-либо думать, – прорычал Себастьян. – Вы не должны расстраиваться из-за таких мелочей, вы меня слышите? Теперь выпейте бренди.

Какое-то мгновение Хоуп смотрела на Себастьяна, постепенно горечь в ее глазах растворялась. Она с сожалением улыбнулась.

– Полагаю, вы собираетесь приказать ей не думать обо мне плохо.

– Нет, – Себастьян покачал головой. Его голос походил на лай фабричного надзирателя! Неудивительно, что ей пришло в голову, будто он может приказывать леди, о чем ей думать. – У леди Элинор доброе сердце. Она все поймет сама.

– У нее действительно доброе сердце. Но разве кто-то сможет понять страх перед шкафом? – спросила она так печально, что ему снова захотелось схватить ее в свои объятия. Она отвернулась от него, поставив бокал на балюстраду, и посмотрела вниз на городской пейзаж. Себастьян чувствовал себя беспомощным. Ему так хотелось крепко обнять Хоуп, дать ей почувствовать его поддержку, успокоить. Ему был ненавистен этот ее взгляд, полный стыда, горя и страданий. Он не знал, что делать.

Ее плащ соскользнул с одного плечика. Себастьян сделал шаг вперед и плотнее ее укутал. Его руки остались на ее талии, поддерживая Хоуп. Почувствовав слабую дрожь, все еще пробегавшую по ее телу, он притянул девушку к себе, предлагая свое тепло и силу. Хоуп прислонилась к его груди, грустно глядя на лондонские крыши. Шпильки выпали из ее волос, позволив локонам в легком беспорядке рассыпаться по плечам, вбирая в себя влагу ночного воздуха. Себастьян вдыхал ее нежный аромат. Сейчас Хоуп казалась ему полностью опустошенной.

Себастьян сказал первое, что пришло на ум:

– Когда-то на фабрике я знал одного человека. Его звали Рубен Дэви. Это был здоровый мускулистый парень. Мог поднять все, что угодно. Я считал его самым сильным человеком в мире, а себя – самым обычным. Он занимался борьбой, был чемпионом графства.

Было непонятно, слушает ли его Хоуп. Легкий ветерок трепал завитки ее волос. Снизу до них доносился шум города: торговец на тачке вез домой непроданный товар, мимо проехал какой-то экипаж, и цокот лошадиных копыт по булыжной мостовой гулко разнесся в тишине.

– Рубен не боялся ничего, кроме одной вещи: он никогда бы не спустился в подвал. Ни за что и ни для кого. Некоторые парни потешались над ним: такой здоровяк, как он, и вдруг боится темноты. И вот однажды они зло над ним подшутили. Надели на голову мешок и заперли одного в подвале. Ради забавы.

Повисла долгая пауза. Хоуп не шевелилась. Вдали одинокая морская птица низко кружилась над рекой, жалобно и мрачно крича.

– Когда шутники нашли его, Рубен плакал, как ребенок, задыхаясь, находясь во власти такой сильной паники, что ему понадобились часы, чтобы справиться с собой и выйти из этого состояния. Им пришлось самим выносить его из подвала со всеми его 16 стоунами[50].

Она продолжала стоять неподвижно, словно статуя, безучастно глядя на темный город. Одинокая баржа тихо скользила по реке, оставляя за собой темную рябь.

– Намного позже он рассказал мне, что в семь лет начал работать в шахтах. Тогда он еще не боялся темноты. Он довольно долго протрудился там, пока однажды к концу рабочего дня не обвалился туннель. Его откопали только через пять дней. Все мужчины и мальчики в шахте были мертвы, включая его отца и двух братьев. Он пролежал все эти дни под землей наедине с мертвецами, ожидая своей собственной смерти. Ему было только двенадцать – столько же, сколько и мне, когда он рассказал мне эту историю. Больше Рубен никогда не спускался ни в одну шахту. Он просто не мог. Как не мог войти и в темный подвал, и даже в маленький темный шкаф.

Внизу на улице загрохотал фургон. Где-то залаяла собака. Себастьян положил руку на плечо Хоуп.

– Позже он избил тех парней до полусмерти. Рубен Дэви был простым человеком, но требовал к себе уважения. И не важно, что он боялся темных помещений и закрытых пространств. У каждого из нас есть что-то, с чем мы не можем справиться.

Себастьян почувствовал, как Хоуп напряженно выдохнула. Медленно, очень медленно она повернулась, и он отпустил ее. Глаза Хоуп тускло сверкали, лицо постепенно оживало.

– Спасибо вам, – прошептала она.

Он хотел сгрести ее в охапку и поцелуями стереть с лица горестное выражение. Себастьян взял бокал с бренди и поднес к ее губам.

– Выпейте. Он немного жжет, но потом вы почувствуете себя намного лучше.

Хоуп посмотрела на него своими невообразимо прекрасными глазами, мерцающими в темноте, потом придвинулась ближе. Себастьян смог уловить слабый аромат, присущий только ей одной. Она приникла губами к бокалу в его руке, а у него пересохло во рту. Никогда прежде он не пытался напоить женщину, держа бокал в своей руке. Это было так невероятно интимно.

Себастьян мягко обхватил ладонью ее затылок и немного наклонил бокал. Ее губы сомкнулись на стекле, и золотистая жидкость потекла к ней в рот. Их глаза встретились, Хоуп сделала глоток и вздрогнула, поскольку бренди обжег ей горло. Она задохнулась, когда напиток достиг ее желудка, и снова вздрогнула. Затем откинула голову назад, наслаждаясь теплом, которое принес с собой выпитый бренди. Ее глаза закрылись, щеки покрылись легкой испариной, а лунный свет заиграл на блестящих капельках, оставшихся на ее губах.

Когда она снова открыла глаза, то просто сказала:

– Мой дедушка раньше запирал меня в маленьком шкафу, находившемся под лестницей. – Она судорожно всхлипнула. – Я не выношу закрытых, узких пространств, и он это знал.

Себастьян кивнул. Нечто подобное он и предполагал.

– Впредь такого никогда не повторится... Обещаю – больше никогда, – прошептал он, поглаживая ее волосы. По сравнению с ее изящной красотой его пальцы казались уродливыми, крупными и скрюченными. – Давайте, сделайте еще один глоток.

Хоуп облизала губы и снова коснулась ими бокала. Он не должен был наблюдать за ней с такой жадностью, но не мог отвести глаз. Его естество отвердело от напряженного желания.

Хоуп сделала новый глоток и вновь вздрогнула в его руках, когда алкоголь проник в нее. В свете луны ее глаза казались огромными, губы повлажнели и слегка приоткрылись.

Себастьян погладил место, на которое так жадно смотрел в ложе театра: гладкое, изысканное углубление на ее затылке. Легкий ветерок трепал локоны Хоуп, казавшиеся в лунном свете позолоченным серебром. Он обмотал их вокруг ладоней. Его палец медленно перемещался, наслаждаясь бархатистым шелком ее кожи. Она задрожала.

– Замерзли? – тихо спросил он.

Она покачала головой. Ее щеки, мокрые от слез, блестели серебром в лунном свете, на ресницах оставались крошечные бриллианты капелек. Она приподняла к нему свое лицо, и он накрыл ее губы одним плавным стремительным движением.

Она была горячей и податливой, со вкусом бренди, и она ответила на его поцелуй с такой обезоруживающей искренностью, что это потрясло его в самое сердце. И добралось до чресел.

Он чувствовал ее слезы, ее потребность в нем, ее желание. Ее невинность. Ее отчаяние. Он слегка отступил назад, стараясь вернуть самообладание, нежно обхватив ее затылок, поглаживая ее мягкие волосы, прерывисто и тяжело дыша, пытаясь подчинить тело разуму. Она была подавлена недавним эмоциональным потрясением, и ему следовало защитить ее, позаботиться о ней, а не удерживать ее здесь и набрасываться с неконтролируемой страстью на крыше оперного театра, среди пыли и грязи, в прохладной лунной ночи. О чем он только думал, приводя ее сюда?

Он вообще ни о чем не думал, вот в чем все дело.

Себастьян снова погладил ее волосы, и она вновь задрожала. Наверное, она замерзла. Он притянул ее ближе к себе и переместился, разворачиваясь и откидываясь назад так, чтобы она могла прислониться к нему – или отступить. Она не отступила, а еще теснее прижалась к нему, ее округлая грудь и бедра надавили на его невероятно напряженное, измученное тело.

Спиной он ощутил холод каменной балюстрады, что было весьма кстати, подумал он мрачно. Ее глаза оказались в тени. Мягкое тело вжималось в его. Он был до предела возбужден.

Хоуп попыталась прочитать выражение его хмурого лица, чувствуя, как бренди обжигает ее желудок и горло. Его глаза были полузакрыты, темнота скрывала от нее его мысли. Лунный свет освещал его совершенный рот во всем его великолепии. Очень мужественный, красивый рот.

Почему он не поцелует ее снова? Неужели он не догадывается, что она нуждается в нем, в его поцелуях теперь более чем когда-либо? Он желал ее, и сейчас она хотела принадлежать ему. Ей нужно удержать его, поцеловать самой, любить его, прогнать из его глаз застывшую печаль и одиночество. Он вырвал ее из темноты в лунный свет. Она хотела сделать то же самое для него. Поскольку он являлся единственным мужчиной, сотканным из теней и лунного света, кого она видела во сне и ждала всю свою жизнь.

В холодные одинокие темные ночи он приходил к ней тогда... и теперь.

Себастьян обнимал ее, одной рукой сжимая талию и повернув ее так, чтобы оградить от холода камней позади нее и согреть своим теплом. Своей силой и своим жаром. Мощной, животворящей силой. Другая его рука нежно обхватила ее голову, мягко, словно дотрагиваясь до новорожденного. Один палец стал поглаживать ее затылок медленными, ритмичными движениями... посылая сладостную дрожь и манящее удовольствие по ее спине.

Такой нежный. Он был таким большим и сильным, с жесткими чертами лица... и таким нежным.

– Поцелуйте меня снова, – прошептала она. – Вы... мне нужны, Себастьян.

Он замер, и она застыла, балансируя на грани в ожидании того, что же будет. А затем он опустил свою голову и впился в нее поцелуем.

Жар. Голод. Обладание в одном палящем тело прикосновении. Его поцелуй всколыхнул ее до глубины души. Жесткая, непримиримая потребность, жажда, какой она никогда не знала, сокрушили ее, лишив контроля.

Она все знала о голоде и нужде. Хоуп поцеловала его в ответ, вложив в этот поцелуй всю себя, не пытаясь сдерживаться, показывая ему все то, что не могла выразить словами.

Он отодвинулся, тяжело дыша. Она не могла видеть его лица, но чувствовала, что он пожирает ее глазами. Хоуп приподняла свое лицо, надеясь, что он все поймет по его выражению. Себастьян в напряжении сжал рот, но потом наклонился и снова поцеловал ее, мягко, благоговейно, словно она была хрупким стебельком, и он мог сломать ее.

Он целовал линию ее подбородка, дорожки, оставленные слезами на ее мягких щеках, касался губами сначала одного влажного века, затем другого с трогательной деликатностью. Под этой заботливой нежностью Хоуп чувствовала его голод, жар, страсть. Его большое, мощное тело напряглось, отвердев от желания, он лишь слегка поддерживал ее, не давая упасть, в то время как сам изучал ее нежнейшими, как шелк, поцелуями ангела. Ангел, от чьих поцелуев все ее тело трепетало в сладостном предвкушении, подобно бренди, бурлящем в ее крови. Обжигая, опаляя и невероятно возбуждая...

Она провела пальцами по его рукам. Под дорогой тканью сюртука чувствовался каждый мускул его сильного тела, напряженного от едва сдерживаемого мучительного желания.

Все это походило на вальс, осознала вдруг Хоуп, и в этом была причина его неуклюжести и суровости. Он мечтал о большем, чем просто танцевать с ней. Он жаждал не просто отеческого поцелуя в лоб.

И она тоже хотела большего.

Все сомнения, которые у нее были, в том, чтобы довериться этому огромному, сильному мужчине, исчезли с приходом понимания. Никогда в своей жизни она бы не поверила, что подобный человек может быть таким нежным, таким чутким, несмотря на его показную жесткость, суровость, самообладание.

Хоуп чувствовала себя в безопасности. Впервые в жизни с тех пор, как погибли ее родители, она ощущала себя в безопасности в кольце его рук. Абсолютно защищенной, надежно оберегаемой, полностью желанной. Она жаждала этого всю свою жизнь, тосковала по этому. И теперь она хотела унестись прочь, взлететь в его объятиях.

Снизу до них донесся слабый звук музыки. Начинался следующий акт. Его глаза скрывались в тени, голос прозвучал хрипло и напряженно, когда он заговорил:

– Мы должны вернуться. Вы готовы спуститься?

– Нет, – прошептала она. – Я хочу остаться здесь, с вами. Я хочу стать вашей.

Хоуп прижалась к нему, впитывая его силу и жар. Она обвила руками мощную теплую шею и запустила пальцы в темные волосы, притягивая его голову к себе. Ее губы нашли его, и она поцеловала его со всей сердечностью, беззаветно, страстно, со всем пылом, на который была способна.

Какое-то мгновение он пассивно позволял ей целовать себя, изучать, но потом с неконтролируемой мучительной дрожью взял инициативу в свои руки, углубив горячий поцелуй, познавая ее, исследуя, удерживая ее голову так, чтобы наиболее полно завладеть ее губами. Она упивалась его близостью, силой его страсти. Волны невероятного наслаждения затопили все ее тело.

Его вкус, настойчивые движения его языка и рук, заставляли ее тело трепетать и извиваться в неизведанном ритме. Она не могла думать, только чувствовать. Она хотела взобраться на него, как на дерево, стать еще ближе к нему. Она цеплялась за него, возвращая поцелуй за поцелуем, ее сознание, подобно спирали, раскручивалось, оголяя нервы, побуждая ее к действиям.

Его руки бродили по ее телу вверх и вниз, оставляя после себя горячие следы и принося с собой удовольствие. Его пальцы обхватили ее грудь. Она смутно осознала, что выгибается ему на встречу, издавая при этом невнятные звуки. Он застонал и стал ласкать ее грудь снова и снова, а она терлась об него, подобно кошке.

Он заколебался.

– Можно?

Хоуп беспокойно нахмурилась, не зная, что он имеет в виду. Она плотнее прижалась к нему

– Еще...

Он крепко поцеловал ее, расстегивая корсет ее платья, ослабляя шнуровку и спуская лиф вниз по ее плечам, обнажая шелковистую кожу, мерцающую в лунном свете. Дрожь пробежала по ее телу, вечерний бриз коснулся ее обнаженной груди, и Хоуп вдруг почувствовала себя застенчивой и неуверенной в себе – пока не посмотрела в его глаза. В них читалось поклонение, обожание. Она наблюдала, как его большие руки обхватывают ее груди, словно помещая их в чашу, и вдруг ощутила, что ее глаза полны слез.

– Однажды ты надела платье с желтыми рюшами, – проговорил он. – А я все смотрел на них, на то, как они обхватили твою грудь, и жаждал, чтобы мои руки оказались на их месте. – Его глаза потемнели от желания. – Как же часто я мечтал об этом позже. Но никогда не думал, что моя мечта осуществится.

– А я всегда знала, что моя мечта сбудется, – прошептала она и положила свои руки поверх его.

– Ты прекрасна.

Он нагнулся и поцеловал каждую грудь, легко, благоговейно, нежно двигая своими губами вверх-вниз, посылая изысканные волны удовольствия по ее телу. Она смотрела на его темную голову, посеребренную лунным светом, производящую невыносимо прекрасные движения. А затем его красивые, твердые, нежные губы сомкнулись на одном влажном возбужденном соске, и она выгнулась, почувствовав, будто ее ударил сильный разряд молнии. Себастьян приподнял голову, и его взгляд опалил ее тем же жаром, а потом он вернулся к ее телу, уделив максимум внимания ее груди, пока она не задрожала и снова не выгнулась дугой, сгорая в пламени, бушевавшим внутри.

– Себастьян, – пробормотала она. – Себастьян...

Хоуп почувствовала прикосновение холодного воздуха к своей ноге, но он согрел ее теплой ладонью, пробежался пальцами по шелковым чулкам, лаская обнаженную кожу в месте, где была закреплена подвязка. У нее задрожали ноги и, когда он коснулся ее, она чуть не упала.

Его рука напряглась, поддерживая ее, и Хоуп оказалась наполовину лежащей на нем. Их глаза встретились, и она увидела в них неукротимый голод и желание, о котором даже не смела мечтать. Желание, направленное на нее. Голод по ней...

Его большие, огрубевшие руки двинулись выше, кружась и поглаживая, пока не легли на самое интимное место ее тела. Она на миг оцепенела. Сознание на секунду вернулось к ней, но затем она снова впала в беспамятство. Стоило его пальцам начать нежно ласкать ее, и буря удовольствия затопила ее.

У него были длинные и сильные пальцы, и, казалось, они точно знали, что делать. Хоуп задрожала и сильнее прижалась к его руке, ритмично двигаясь, отчаянно желая большего, еще, еще...

Его твердые губы вернулись, накрыв ее рот горячим, требовательным поцелуем. Наполовину покусывая, втягивая, побуждая, беря. Больше не было деликатного поцелуя ангела, это было чистейшее, необузданное торжество, ослепительное блаженство, взывавшее к большему. Он вел ее, подводил их обоих к краю, настойчиво, лихорадочно, обжигая. Словно их несла неконтролируемая волна. Нереальный полет? Да, и все же это было более земное чувство.

Она вцепилась в него, ощущая невероятное головокружение, безумно сладостную дрожь...

– Ммммм-рррр-яяя-ууууу! – пронзительный крик разрушил чары ночи. Таинственный, он был подобен воплю человека, потерявшего душу и горящего в аду. – Ммммм-рррр-яяя-ууууу!

А затем раздался жуткий треск.

Хоуп сжала Себастьяна, ошеломленная, все еще пребывая во власти бушующей в ней страсти.

– Что это?

Себастьян откинул голову назад, закрыл глаза, а затем на какое-то мгновение крепко прижал ее к себе, прежде чем медленно с неохотой выпустить. Когда он открыл глаза, то выглядел опустошенным. Он судорожно сглотнул.

– Я сожалею. Я не должен был... – Он попытался накинуть на ее плечи платье, завязывая ленты дрожащими пальцами. Гримаса боли исказила его лицо, и он продолжил напряженным голосом: – Я воспользовался тем, что ты расстроена. Я сожалею. Я не должен был этого делать...

Он выглядел просто разбитым.

Она уставилась на него, совершенно не представляя, что сказать, не до конца понимая, что только что произошло. Мгновение назад она находилась на краю чего-то... важного, а в следующий миг вернулась к реальности, стоя на холоде и дрожа, словно кто-то окатил ее ледяной водой. Он закончил завязывать ленты и аккуратно засунул концы в вырез ее платья, его пальцы – пальцы, которые совсем недавно довели ее до состояния невероятного экстаза, – теперь едва касались ее кожи.

– Ммммм-рррр-яяя-ууууу! – вновь раздался таинственный вопль, полный муки.

Девушка снова задрожала.

– Что это за звук?

Он тяжело вздохнул.

– Это кошки.

– Кошки? – Хоуп недоверчиво посмотрела на него. – А мне кажется, это потерялись дети, им страшно и больно.

Он выглядел немного смущенным.

– Ну... это не дети. Это кошки. На крыше.

Она нахмурилась, сомневаясь в его словах.

– Ты действительно уверен, что это не дети?

– Определенно.

– Никогда не слышала, чтобы кошки издавали подобные звуки. Если это кошки, в таком случае их кто-то мучает. Я очень люблю кошек.

Он посмотрел на нее исподлобья.

– Никто их не мучает.

– Но их крики... такое ощущение, что им больно.

Себастьян пробормотал что-то, но Хоуп не расслышала его. Однако произнесено это было с чувством.

– Что, прости?

– Им не больно. Они в полном порядке. А сейчас, думаю, нам пора вернуться к остальным. Они будут беспокоиться, не случилось ли с нами что-нибудь.

Он стал подталкивать ее к двери.

– Ммммм-рррр-яяя-ууууу!

Она остановилась, испытывая невероятное волнение.

– Откуда ты знаешь, что с этими кошками все в порядке? Звук такой, словно им ужасно больно.

Себастьян на секунду закрыл глаза, потом вздохнул и с мрачным усталым видом вымученно выдавил из себя:

– Этот звук похож на тот, который издают кошки, когда совокупляются.

Совокупляются? Она в изумлении прикрыла ладонью рот. Затем, представив это, поняла, почему он был так сильно смущен. Если бы их не прервал крик совокупляющихся кошек...

Себастьян выглядел настолько мрачным и неприступным, что Хоуп не осмелилась ничего сказать. Она позволила ему завернуть себя в надежный кокон бархатного плаща и проводить к двери, его рука мягко покоилась на ее спине, где все горело, словно на ней поставили клеймо.

– Муууу-рррр-яяя-ууууу!

Негромкий звук все же долетел до нее.

Себастьян тут же остановился.

– Ты... с тобой все в порядке? – он склонился над нею, пытаясь в темноте увидеть выражение ее лица. – Я сожалею. Знаю, я не должен был делать то, что я сделал. Я... я потерял голову, лишился рассудка...

– Ммммм-рррр-яяя-ууууу!

– Проклятые кошки! – взорвался он.

– Определенно, я тоже так думаю, – пробормотала девушка и хихикнула.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

– Ты... ты смеешься?

– Я знаю, я не должна, знаю... но ты должен признать, это забавно. Здесь были мы... и здесь были они... и...

– Ммммм-рррр-яяя-ууууу!

Она снова хихикнула, прислонившись к нему в приступе веселья.

– Они выбрали не самое удачное время, но...

Увидев выражение его глаз, она успокоилась. Хоуп приподнялась и взяла его лицо в свои ладони.

– О, пожалуйста, не надо так смотреть. Я нисколько не сожалею о том, что сейчас произошло. Случилось чудо! Благодарю тебя за то, что спас меня из моего собственного ада, – она мягко поцеловала его в губы. – И спасибо за то, что показал мне дорогу к моим собственным небесам. Мы не совсем достигли их врат сегодня вечером, но мы достигнем... разве нет, Себастьян?

Он уставился на нее, потеряв дар речи. Его лицо было мрачным и строгим, только крошечный мускул дергался на подбородке. Он не произнес ни слова, просто притянул ее к себе, крепко обняв на долгий, долгий миг.

– Ты действительно так считаешь? – слегка грубовато спросил он.

– Да.

Это прозвучало как клятва.

Ее тихий ответ заставил его снова сжать ее в своих руках, зарыться лицом в ее волосы. Затем он поднял ее лицо и подарил ей глубокий, восхитительный поцелуй, после чего посмотрел ей в глаза и просто сказал:

– Мы достигнем небес. Обещаю тебе.

Они нашли Джайлса и леди Элинор, молча сидящими рядом друг с другом, на нижней ступеньке лестницы. Леди Элинор подпрыгнула.

– Как вы себя чувствуете, мисс Хоуп? Я так беспокоилась, что вы...

Хоуп обняла ее.

– Спасибо, теперь я в порядке, Элинор. Так мило с вашей стороны ждать меня и к тому же в таком неудобном месте.

– Да, а что вы двое делаете здесь? – спросил Себастьян.

Леди Элинор выглядела очень растерянной.

– Следим за вашей репутацией, – ответил Джайлс. – Миссис Дженнер и мисс Фейт собирались, словно вихрь, примчаться сюда и посмотреть, как мисс Хоуп, но я объяснил, что леди Элинор и я все время будем с вами. Мисс Фейт убедила компаньонку возвратиться в ложу.

– Превосходно, – произнесла Хоуп. – Фейт знает, что я терпеть не могу, когда миссис Дженнер начинает суетиться. – Она быстро и застенчиво посмотрела на Себастьяна и добавила: – В нашем небольшом путешествии на крышу не было ничего непристойного.

И ощутила, как начала краснеть.

Взглянув на Себастьяна, Джайлс изогнул бровь, но всего лишь произнес:

– Конечно, нет. Хотя это, разумеется, не мое дело.

Леди Элинор почувствовала себя неуютно.

– Это не пройдет незамеченным. Мы отсутствовали, по крайней мере, двадцать пять минут и пропустили большую часть второго акта.

– Мне так жаль, леди Элинор. Я знаю, как сильно вы любите оперу...

– О, ничего, все в порядке, – небрежно прервал ее Джайлс. – Леди Элинор и я не впустую потратили это время, пытаясь узнать друг друга получше, не так ли, леди Элинор?

Леди Элинор густо покраснела. Она обратилась к Хоуп:

– Я волновалась за вас.

Хоуп сжала ее руку.

– Спасибо. Это... это... так глупо с моей стороны. Я просто не могу находиться в замкнутом темном месте.

– В этом нет ничего глупого, – проворчал Себастьян позади нее.

Его слова согрели ее. Так же, как и его рука, лежащая на ее спине всю дорогу, пока они шли к своим местам.

***

– На что это похоже, близняшка? – спросила Фейт задумчивым голосом, когда они готовились ко сну тем же вечером.

Хоуп быстро обернулась. Не может быть, чтобы ее сестра смогла почувствовать это – то, что она испытала в объятиях мистера Рейна на крыше.

– Что?

Фейт сворачивала свою сорочку и не выглядела смущенной.

– Когда ты влюблена, – она приподняла голову, – ведь ты влюблена в мистера Рейна, не так ли?

Хоуп заколебалась.

– Я знаю, что ты позволила ему поцеловать себя. Я поняла это, как только ты вошла в ложу. – Она вздохнула. – О, Хоуп, ты светилась так, словно тебя изнутри освещали сотни свечей. Такая красивая и такая счастливая. И это после пережитого ужаса... – Она мягко улыбнулась. – Это должна быть любовь. Такая, как обещала мама.

Хоуп кивнула и внезапно прослезилась, судорожно обнимая свою сестренку.

– Да, – прошептала она. – Я действительно люблю его. – До сих пор она еще ни разу не произносила этих слов. Хоуп вновь обняла свою близняшку. – О, Фейт, я люблю его.

Она никогда и ни с кем не чувствовала того, что почувствовала с Себастьяном.

– По-настоящему?

Хоуп кивнула.

– По-настоящему.

– И он тот, о ком ты мечтала и кого видела во сне?

– Не знаю, и мне это не важно. Мечта больше не имеет значения. Я люблю его.

Фейт от изумления открыла рот.

– Как ты можешь говорить, что мечта не имеет значения? Имеет. Еще как имеет!

Она выглядела действительно несчастной.

Хоуп покачала головой. Она никогда не забывала волшебное ощущение от вальсирования в лунном свете в объятиях мужчины из своего сна, но ее такой большой, хмурый, дорогой Себастьян никогда не будет вальсировать так, словно два человека в танце сливаются в одно целое. Она нежно улыбнулась.

– Нет, мечта была только мечтой. А мой Себастьян реален. Восхитительно реален, и наша любовь настоящая.

– Но я думала... если мечта... – Фейт запнулась. – Он сказал тебе это? Произнес те слова?

Хоуп покачала головой.

– Еще нет. Но он скажет.

Фейт задумалась.

– Думаю, я тоже влюблена. Мне кажется, граф Римавски может оказаться тем единственным, Хоуп.

Хоуп не знала, что сказать. Фейт была ослеплена, но любовь...

– Ты уверена?

Фейт посмотрела на сестру полужалким, полувзволнованным взглядом, затем кивнула.

– Не знаю. Полагаю, это так. Я... я им восхищаюсь. Когда я с ним... я чувствую... небывалый восторг. Ощущаю себя на краю чего-то ужасающего, как будто на краю огромной пропасти, и все же не могу сдержаться, чтобы не броситься туда.

Хоуп поняла. Она оказалась перед той же самой пропастью с мистером Рейном. И в его объятиях она бросилась в нее с огромной радостью и счастьем. Себастьян. Она упивалась, произнося его имя про себя.

Фейт загадочно посмотрела на нее и порывисто вздохнула, устраиваясь на кровати.

– Разве это не замечательно? Все эти годы мы мечтали о том, чтобы влюбиться, и теперь, в конце концов, это случилось. Мы обе влюбились, причем одновременно.

Хоуп улыбнулась в ответ.

– По крайне мере, твой возлюбленный богаче и с титулом. Один Бог знает, что скажет дядя Освальд, когда узнает о моем желании выйти замуж за моего Себастьяна.

Фейт хихикнула.

– Я точно знаю, что он скажет. – И она проговорила грубым голосом: – Ужасно! Растрачивать такой бриллиант, как ты, на безвестного человека, когда, и это в первую очередь касается тебя, существуют герцоги!