"Мир приключений 1971" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 4

Не оглядываясь, Алексей перешел улицу, оказался в переулке. Теперь можно было и закурить. Он вытащил пачку “Трезора”, покатал сигарету между пальцами, разминая табак, щелкнул зажигалкой. Он не волновался, лишь ощущал приятную усталость.

Он вообще почти никогда не волновался. Даже когда хоронил отца. Когда сидел у гроба в автобусике с черной полосой на боках и слушал всхлипывания матери. Он не задумывался над тем, почему так противоестественно спокоен, почему не испытывает жалости к желтоватому, высохшему телу под крышкой гроба.

Автобусик трясло, и мать то и дело наклонялась к гробу, словно кланялась. Нос ее вспух, и на кончике его дрожала прозрачная капелька, из-под платка торчала седая прядь. Было скучно, и остро хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось, чтобы не надо было сидеть с вытянутой рожей и шмыгать для приличия носом.

Чего ревут? Ну помер человек и помер. Не первый и не последний. Да и за что должен был Алексей жалеть отца? Что он ему дал? Да и сам что видел покойник хорошего, чего добился в жизни? Всю жизнь, можно сказать, проторчал в яме под брюхами машин, всю жизнь в одной и той же до блеска промасленной кепочке. “Ваня, посмотри… Ваня, затяни… Ваня, смени…” Слесарь, одно слово. А ведь мог бы понять кое-что… Сколько раз ему Алексей говорил: “На дефиците сидишь, отец, на запчастях. Государство у нас богатое, от пары шаровых пальцев или карбюратора не обеднеет. Жить уметь надо”. Покойник же, человек обычно кроткий и тихий, в таких случаях начинал странно дергаться и кричать: “Гнида ты, Алексей, хоть и сын!”

Назвать, конечно, можно по-всякому, а жить уметь надо. Это Алексей понял давным-давно, еще мальчишкой.

Он ехал от тетки из-за города. Народу в электричке утрамбовалось пропасть, и жаркая, пахучая людская масса прижала его к окну. Было душно, затекла рука. А по шоссе за окном бесшумно, в раскатистом перестуке колес поезда, проносились легковые машины. И Алексей ясно представлял, как сидят в них люди, без давки и толкучки, развалившись на сиденьях и открыв навстречу июльскому теплому ветерку окна. А он, Алексей Ворскунов, должен париться в электричке. Нет уж, все сделает, чтобы не стоять так всю жизнь, не будет дураком, как отец. Жить надо уметь. Он сможет. Треснет, но сможет.

И доказал себе, что и вправду сможет, когда в армии возвращался раз к себе в часть со станции. Ребята, что разгружали на станции обмундирование, уехали раньше, а он должен был дождаться старшину и затем уже добираться до расположения на попутных грузовиках.

Ждал он недолго, минут, может быть, пять или десять, и ловко взобрался в кузов колхозной машины, остановившейся около него на шоссе.

— “В-вот компания какая”… — сипло пропел немолодой колхозник в брезентовом плаще и пьяненько улыбнулся из угла, где он сидел, широко расставив согнутые в коленях ноги. — Садись, солдат, вместе воевать будем… — У него было по-крестьянски загорелое, в глубоких пропыленных морщинах лицо.

— С кем?

— С бочкой, счас увидишь!

Через секунду человек в плаще уже спал, а пустая металлическая бочка из-под горючего начала покачиваться и медленно двинулась на Алексея. “Вот вахлаки, — подумал он, — закрепить не могли”.

— Эй, папаша! — крикнул он колхознику. — Вставай, а то еще придавит!

Но того, видно, основательно растрясло, и он лишь что-то промычал в ответ.

Алексей взял его под мышки и с трудом поставил на ноги у кабины. Так было удобнее увертываться от пританцовывавшей в кузове бочки.

— Спа-сиб… — пробормотал человек, неуклюже упираясь руками в крышу кабины. Левый рукав плаща слегка завернулся, и Алексей увидел новенькие часы. Стрелка показывала без трех минут четыре.

— Веселей, папаша, — сказал Алексей, придерживая попутчика, который даже стоя не открывал глаза.

Тот ничего не ответил, все норовя опуститься на пол. Алексей, не отрываясь, смотрел на часы. Кончик ремешка торчал из пряжки, и достаточно было потянуть его, чтобы часы оказались у него в руках. Хорошие часики, золотистые, денег стоят. Он смотрел на часы, боясь вспугнуть мелькнувшую мысль, давая ей окрепнуть, расправиться. Он не волновался, лишь чувствовал острое возбуждение, от которого быстрей стучало сердце и напрягалось все тело. Он уже твердо знал, что потянет за кончик ремешка.

“Если тут же схватится, верну. Скажу, взял, чтоб не разбились. Поверит, да еще пьяный. Если нет, сразу же сойду. Нет, пожалуй, лучше в Ложках, а не просто на дороге. Лучше в Ложках… Мало ли зачем? А когда протрезвеет, где ему вспомнить… То ли там потерял, то ли в другом месте сняли… Ничего не поделаешь, жить надо уметь”.

Он обнял одной рукой человека за талию, а другой потянул за кончик ремешка, и часы удивительно быстро оказались у него в руке. Он не волновался и теперь, почти ничего не испытывал.

Все ведь в жизни гораздо проще, нужно только не хлопать глазами и не трусить…

…Алексей споткнулся о моток ржавой проволоки на перерытой бульдозерами земле и выругался. Он свернул в сторону и вошел в еще чудом сохранившийся в этом царстве разрушения дворик.

Несколько старых яблонь со следами белой обмазки на искривленных стволах жалко растопырили развесистые ветви, словно предчувствовали скорый свой конец. Деревянный двухэтажный дом был наполовину разобран, и в проемах стен видны были куски обоев и обрывки проводки. Но развалины не казались трагичными, какими бывают развалины на войне. Там разломы проходят по живому телу дома, страшно обнажая его не предназначенные для постороннего взгляда внутренности: кровать, стол, шкаф, качающийся на ветру беззащитный и нелепый абажур.

Здесь развалины стояли пустые, брошенные, должно быть, спокойно и без слез, быстро забытые обитателями в новых квартирах с горячей водой.

Игорь шагнул навстречу из-за сарая, почти невидимый в октябрьских дождливых сумерках.

— Ну как, Леша? — прошептал он, и по шепоту можно было догадаться, что во рту у него пересохло.

— Порядок, Игорек, — усмехнулся Алексей. — Четыре восемьсот. Восемьсот Павла Антоновича, остается четыре…

— Ну, слава богу. Хорошо, что всё позади.

— Неплохо. За два часа, ей-богу, неплохо. Давай смывай с меня грим, снимай бороду, щекотно от нее. Костер горит?

— Горит, Леша, два раза ходил проверять. Вон же, видишь? — Игорь и говорил и двигался суетливо, пряча от товарища страх.

— Снимай куртку и брюки. Бросим их в костер к черту, пускай горят. Ничего не поделаешь, издержки производства. Мало ли что может быть… Ты свои краски и пузырьки с клеем выкинул? Смотри…

— А что? — испуганно воскликнул Игорь. — Что-нибудь…

— Да нет, все нормально. Предусмотрительность. Давай переодевайся. Сейчас и я разденусь, и пойдем.

Алексей снял с себя рваную кепку, рабочую спецовку и штаны, оставшись в коричневой нейлоновой курточке на “молнии” и в своих обычных брюках.

Переулок, теперь уже до краев налитый густыми сумерками, был пустынен, и лишь на уцелевших стеклах трепетали красноватые отблески костра. Они прошли узким мостиком над линией электрички, пышли на Сущевский вал и сели на восемнадцатый троллейбус, идущий к Белорусскому вокзалу.

— Вот так, Игорек, — сказал Алексей, — жить надо уметь. Поедем к тебе. Купим бутылочку по дороге… Кончил дело — гуляй смело.

Все было правильно. Все было так, как должно было быть. Надо только заранее все продумать, все учесть, не торопясь, спокойненько.

“На Петровку они, конечно, не двинут, — думал Алексей, глядя на запотевшее окно троллейбуса. — Смотаются. А раз смотаются, значит, у самих рыльце в пушку. Ну, это уж забота Павла Антоновича. Человек солидный, умеет жить. А если даже и потянет в милицию этот режиссер, концов нет. Зачем им портить себе статистику нераскрытым делом… С какой им стороны взяться? Ищи в Москве двух узбеков… Ну, на худой конец, Павла Антоновича прощупают… Стреляный воробей, жук. Сам говорил: “Восемнадцать лет в торговле, и ни одного прокола…” На меня-то им уж никак не выйти. Чепуха! Да и не потопает режиссер в милицию”.

Игорь долго копался в кармане — никак не мог найти ключ, — наконец открыл дверь.

— Проходи, Леша. — Он щелкнул выключателем, достал из кармана бутылку “Столичной”, со стуком поставил на стол. — Раздевайся, я сейчас…

Алексей брезгливо обвел взглядом небольшую, метров двенадцать, комнатку. Сразу видно: холостяк и человек здесь живет несолидный. Тахтенка продавленная, приемничек какой-то доисторический, телевизор паршивенький. Зато афиша на стене: “М.Горький. “Мещане”. В постановке драмкружка клуба… Нил — И.В.Аникин”. Игорь Васильевич Аникин. Нил Нилом, а мебелишки приличной купить не может. Вот тебе и мещане, вот тебе и Горький…

Игорь вернулся с двумя стаканами, открытой банкой консервов и колбасой кружочками на тарелке.

— Ты уж прости, Алеша, не подготовился, — заискивающе пробормотал он.

— Да, скучно живешь, — твердо, как бы подытоживая свои впечатления, сказал Алексей и сел к столу. — Ну ничего, научишься. Если человек понимает, как нужно жить, тогда и жить будет. Н твои пятьсот, держи.

Игорь вздрогнул и нерешительно посмотрел на товарища.

— За “спасибо” не работают, — рассмеялся Алексей. — Это твоя доля. Тысяча — Павлу Антоновичу, а остальное, как договаривались, мои. Держи, не бойся, не укусят. Ручные они…

Игорь неумело затолкнул в карман пачку и робко улыбнулся:

— Даже как-то не верится, Леша. Столько денег — и все мои… И, честно признаюсь, все-таки боязно. Знаешь, как-то… по-чудному…

— “По-чудному”… Ты лучше налей.

— Прости, Леша, — захлопотал Игорь, — сам понимаешь, растерялся я немного… — Он торопливо сорвал с бутылки металлическую пробку и налил в оба стакана.

— Ну, Игорек, с богом, будь здоров.

Алексей не торопясь выпил, закусил и почувствовал ту теплоту в желудке, о которой его покойный дедушка всегда говорил: “Словно Христос босиком по душе пробежал”.

Все в жизни хитро устроено. С умом нужно быть, с умом — это главное. И не зарываться, как Григорий Федорыч, который показал ему, как сделать куклу из газетной бумаги и как всучить ее фраеру. Неплохой был человек, женин родственник какой-то, из Куйбышева приехал. Выпил раз, хмыкнул и говорит:

“Ты, Леха, слушай: хочу тебе по-родственному искусство свое передать. Волка ноги кормят, а человека — голова да руки. Дай-ка мне десятку, ножницы и газету”.

“Зачем?” — подозрительно спросил.

Григорий Федорыч рассмеялся:

“Ну и жмот ты. Отдам тебе десятку, не бойсь. Показать кое-что хочу, научить тебя, дурака…”

Но сломался старик, вышел из заключения уже не тот. Сам так и сказал: “Я, говорит, Алексей, уже не тот. Уверенности в руке нет. А в этом деле без уверенности не моги”. Это верно он говорил: уверенность должна быть, но главное — с умом. Слава богу, уже не первую куклу подбросил и ни разу не ошибся. Не зарываться, не спешить, продумать все, как следует. Риск? Еще неизвестно, что опаснее: баранку крутить по московским улицам или аккуратненько обвести какого-нибудь пижона…

— Ну что, Игорек?

— Как-то даже не знаю… Все никак не отойду…

— А ты еще выпей. Налей. И в руки себя возьми. Человек ты или стюдень? Ну, поехали.

“Теперь можно и позвонить Павлу Антоновичу, — подумал Алексей. — Уже должен быть дома, как договаривались”.

Не спрашивая Игоря, он вышел в коридор, подошел к висевшему на стене телефону и набрал номер. Ответила Зоя, жена Павла Антоновича.

— Да?

— Павла Антоновича, — нарочно пискляво, чтобы не узнала, попросил Алексей.

— Нет его.

“Так, значит, все-таки режиссер закусил удила, — подумал Алексей. — Неприятно, конечно, но такой случай предусмотрен. Все чисто. Привет из Узбекистана”.

— Домой звонил, — объяснил он Игорю.

Тот встрепенулся и попытался улыбнуться, но улыбка была вымученной.

— Я тебя, Игорек, понимаю, — утешительно сказал Алексей, подошел к окну и посмотрел на здание Архитектурного института, что стояло перед домом Игоря. — Это пройдет. Первый раз, что ты хочешь… Это тебе не мещан Горького играть. Зато и плата повыше, а? Ты что думаешь купить-то3

“Дерьмо парень. Трусит, — подумал он. — Проследить за ним надо, заходить почаще пока что”.