"НФ: Альманах научной фантастики 24 (1981)" - читать интересную книгу автора

Геннадий Прашкевич. Соавтор

Шкиперу Шашкину было плохо.

Самоходная баржа медленно шла вниз по Оби и давно бы полагалось Солнцу опуститься за неровную щетку темного леса, затянутого то ли предгрозовой дымкой, то ли сухим туманом, но шел уже одиннадцатый час, час в сущности сумеречный, а Солнце, сплющенное, как яичный желток, продолжало висеть над лесом. Круглое, багровое, совершенно обычное. Во всем обычное. Кроме одного. Заходило оно не на западе, то есть там, где ему и следовало заходить, а на востоке, над редкими огоньками большого села.

"Где-то там… - горько думал шкипер, рассматривая темнеющий по берегам лес, - на базе отдыха… с корешами… мой Ванька мается… Шкипер сделал большой глоток уже из почти пустой бутылки. - Сынок… Ученый… Разбил под сосной палатку, взгрел кофеек, рыбу с корешами глушит… Отца вот только стесняется, прост у него отец… Мало я стервеца в детстве драл, мало просил, на колени падал - к ремеслу прибивайся! Ремесло, оно как спасательный круг! А на бумажках твоих жизнь не сделаешь!.. Не послушался Ванечка, живет теперь на оклад, а оклады у ученых какие?.. - Шкипер мутно глянул на багровое, садящееся не по правилам Солнце и выбросил опустошенную бутылку в темную Обь. - Не сумел я Ванечку поднять до себя… Простым ученым стал Ванечка…" Шкипер Шашкин твердо знал, понимал ясно - Солнце обязано заходить на западе. Но столь же ясно он видел - сегодня Солнце пытается опуститься за горизонт не где-нибудь, а на востоке. Маясь головной болью, занюхивая корочкой плохой спирт, он тщетно пытался примирить происходящее в природе со своими собственными о ней представлениями.

Ничто не сходилось.

"Ванечку бы сюда… - думал шкипер в отчаяньи. - Пусть Ванька неуважителен, но все же ученый… Мало я его в детстве порол, не сумел довести до человека… Чтобы не стыдно там, ну и все такое… Ведь разбуди его, подлеца, в любой час ночи - вот чего дескать, Ванечка, подлец, больше всего тебе хочется? - ведь он не задумываясь, не открывая глаз, ответит на батю не походить!"

Гроза шла со стороны Искитима. Небо там - заплывшее, черное сочилось влагой, но над базой отдыха Института геологии Солнце пока даже не затуманилось. Стояла плотная, ясная, графическая, как определил ее про себя Веснин, тишина.

Подоткнув под голову свернутый спальник, Веснин лежал на тугом надувном матрасе и удрученно рассматривал сосну, опутанную растяжками палатки. От обнаженных плоских корней, густо и во многих местах пересекавших тропинку, до нижних причудливых толстых сучьев сосна была сильно обожжена - то ли неудачно жгли под нею костер, то ли молния постаралась.

"Чувствует ли дерево боль?.. - Веснин поежился. - Как это вообще ощущать лижущее тебя пламя и не иметь возможности уклониться, заорать, броситься в воду, если даже вода плещется прямо перед тобой?.." Он вздохнул.

Он-то, Веснин, мог сбежать от огня, он бы выпрыгнул из огня, случись такое, но вот от мыслей… От мыслей, действительно, не убежишь…

Повернув голову, он хорошо видел палатки, разбитые по периметру большой поляны, больше того, он видел почти всех еще не съехавших с базы людей - аккуратного математика Ванечку Шашкина, лениво бренчащего на гитаре, рослого неудачника Анфеда, геофизика и спортсмена, и, наконец, дуру Надю.

Нет - упаси Господь! - Надя, конечно, не была дурой, просто, без всякой, кстати, злости, так ее определил Анфед. А сама по себе Надя больше походила на балерину - прямая, точеная, ноги сильные, длинные, из-под распущенных рыжих волос, схваченных выше лба кремовой лентой, всегда беспечально посверкивают глаза, но вот инстинкт самосохранения… Как правило, Надя сперва смораживала какую-нибудь глупость, и только потом спохватывалась.

Веснина на базе встретили с интересом - писатель все-таки. Писатель-фантаст… Прошел слух, что он и есть один из двух знаменитых братьев, но этому все же не поверили - с чего вдруг кто-то из знаменитых братьев поедет в Сибирь, да еще осенью, да еще на базу отдыха Института геологии, а не на какие-нибудь там обкомовские дачи? Хотя никто, конечно, за базу не переживал. Тут все в порядке, хоть Станислава Лема привози. Бывали тут, кстати, польские минералоги, бывал болгарский поэт, называвший комаров москитами, да мало ли кто тут еще бывал, преимущества в общем для всех одни: утром свежий деревенский творог, раз в неделю - чистые вкладыши для спальных мешков. Это только Ванечка Шашкин требовал на прокат торпедный катер - топить самоходные баржи, будившие его по утрам, но Ванечке в торпедном катере отказали. Что ж это будет, начни каждый топить на Оби суда?

Когда на базе узнали, что Веснин вовсе не брат и даже не имеет брата, расстроился один Анфед. Но это никого не удивило. Все знали: даже при росте своем и спортивности Анфед все равно неудачник. Гирю пудовую одной левой жмет, всегда поддержит любую компанию, замечательно на гитаре играет, в голове мысли водятся, а все одно - неудачник. Жена от него ушла, на переаттестации чуть не загремел в лаборанты, новый дорогой костюм прожег сигаретой в первый же день рождения… И последний случай: дирекция Института сочла нужным именно Анфеда оставить на базе вместо того чтобы отпустить в поле. Оно понятно, кому-то все равно надо помогать начальнику базы Кубыкину, но почему именно Анфед?..

"Опять я не о том, - вздохнул Веснин. - Мне не об Анфеде, мне о рукописи надо думать. Ведь специально выбрался на базу - осень, безлюдье. Гуляй по лесу, собирай моховики, сиди над Обским морем, все работает на тебя, думай!.. А я об Анфеде… Анфед совсем из другой оперы, при этом не из космической. Да и не возьмут в космос такого как Анфед. Он по присущей ему непрухе врежется в первый же астероид… К черту!" Думай, Веснин.

Но сосредоточиться он не мог. Мешала гитара Ванечки, постанывающая жалобно, слабо, мешала приближающаяся, никак не могущая разразиться гроза, воздух, напитанный электричеством, неопределенностью, тяжкой духотой. Говорят, вспомнил Веснин, грозы здесь бывают такие, что хвосты у лошадей торчком стоят.

"Посмотрим…" - неопределенно решил Веснин, хотя понимал, скорее всего ничего такого он не увидит.

Серов, черт побери, Серов! - вот кто был нужен Веснину, вот в ком было все дело. Серов - физик, умница, старый друг, человек, читавший все его рукописи, придира, циник, насмешник. Ну, в самом деле, зачем Джордано Бруно взошел на костер? Если во Вселенной мы действительно одиноки, поступок Джордано был лишен смысла, а если окружены многочисленными разумными мирами… Ну и так далее…

Серов всегда раздражал Веснина, но, в сущности, Веснин давно ориентировался именно на реакцию Серова. Вдруг мы и впрямь одиноки? Вдруг только человек и несет факел разума? Вдруг весь наш образ мышления, рассчитанный на неведомого собеседника, ложен?.. Не пора ли пересмотреть основы философии?..

С таких вот вопросов и начинается путь к поповщине, усмехался Серов. Язвительная улыбка кривила его тонкие узкие губы, дьявольски вспыхивало треснувшее стекло очков. Может и твои проблемы, Веснин, упираются во вселенское одиночество. Может ты просто боишься по-новому взглянуть на давнюю проблему совести… Ладно, пришельцы, это я могу понять. Но почему ты и земных героев пишешь красавцами? Они же одиноки как Космос. Это должно их преображать. Они иными должны быть! Иными… Придумывай, что тебе угодно, пусть Космос будет угрюм, тревожен, но человек-то!.. Ты оглянись вокруг! Пиши человека таким, какой он есть. Читатель ждет сравнений. Пусть не все сравнения будут не в его пользу!.. Господи, Веснин, как надоели стандартные красавцы из книжек. Должно же в твоем герое быть какое-то обычное волшебство или хотя бы мускусный запах! Не приключения идей, Веснин, а приключения человека! Человека с его странным неясным опытом!..

Веснин раздраженно ворочался на матрасе, а гроза все не приходила, а душный воздух становился все плотней и плотней.

Соавтора бы тебе! - вспомнил он язвительную усмешку Серова. Не физика и не химика, не космонавта и не шпиона, а самого обыкновенного бомжа из подвала, чтобы даже гнусным дыханием своим он не позволял тебе проваливаться в романтику. Мы же интересны друг другу только своим непосредственным личным опытом, тем, чего нет ни у кого другого. Только непосредственный опыт имеет значение, все остальное - лажа. Плюнь на воображаемые миры, зачем тебе все эти выдуманные мутанты, летящие к нам то с Альдебарана, то с Трента? И, кстати, почему с Трента? Что это вообще за Трент, что за дурацкое название?

Название как название. -…_с_в_е_т_.

Веснин вздрогнул. Это кто-то сказал? Кто-то неслышно подошел к палатке?

Приподнявшись, он выглянул из палатки, но никого рядом не увидел.

Дело не в пустом придумывании, подумал он. Дело в сомнениях, которые никто не может назвать пустыми. Ну да, ну ладно, там впереди, в веке тридцатом, скажем, страсти животные уступят наконец место страстям чисто человеческим, там мы даже физически будем выглядеть иначе, но почему, черт возьми, описывая то, чего еще нет, я должен пользоваться только тем, что уже создано? Зачем тогда человеку воображение? Разве не воображение является двигателем прогресса?..

Духота, выдохнул он. Какая, к черту, работа?

И услышал голос Кубыкина.

Голос у начальника базы был замечательный. Редкого безобразия голос, то срывающийся на фальцет, то гудящий, как труба, которую, даже не зная, что это такое, смело можно назвать иерихонской.

– Тама вот! - ревел Кубыкин, трясущимся толстым пальцем тыча в сторону речки, впадающей в море рядом с кухней. - Тама вот! Молния! Как ручей огненный, а потом в шар свернулась! Я прямо так и подумал - Солнце! Ведь не бывает молний таких… И к берегу! К берегу! Вот, думаю, может рыбки нам наглушило, а там… Ничего! - голос Кубыкина взвился, зазвенел как струна, окончательно теряя какую бы то ни было связь с его громоздким тяжелым телом. - Ну ничегошеньки там! Хоть хрен точи!

Ванечка лениво отозвался:

– Как шар говоришь? А диаметр?

– Ну… С метр!

– Анфед! Посчитай, - попросил Ванечка.

– Я уже посчитал, - меланхолично отозвался Анфед. - Диаметром с метр… Таких не бывает.

– Слышал? - спросил Ванечка. - Не бывает таких, Кубыкин, Анфед уже посчитал.

Кубыкин обиделся:

– У-у-ученые!

И побагровел, налился предгрозовым нехорошим раздражением:

– А вот веники! А вот ломать! По пять штук с каждой души, иначе никого с базы не выпущу!

Конечно, можно было спросить: а зачем, собственно, веники, если через неделю базу все равно закрывают на зимний сезон, но Кубыкин столь откровенно ждал вопросов и возражений, что никто спрашивать не стал. Только Веснин, выбравшись из палатки и подойдя к Кубыкину, пообещал негромко:

– Наломаем.

Кубыкин нехорошо обрадовался:

– А территорию?

– Что территорию?

– Территорию кто уберет? Загадили.

– Да мы и уберем, - примирительно заметил Веснин.

Кубыкин растерялся:

– А тряпка на кустах… Чья?

– Это не тряпка. Это кухонное полотенце. Я уберу.

– Полотенце… - протянул, смиряясь Кубыкин. - Ну, убери. Проверю.

– Давайте чай пить, - предложила Надя. Редкий случай, вовремя и к месту.

Перед Анфедом и Ванечкой Надя ничуть не стеснялась, разгуливала в купальнике, но Кубыкин ее пугал - она накинула на плечи халатик. Ванечка даже откинулся, по-новому оглядывая Надю, но почему-то так получилось, что он откинулся как бы от наклонившегося к нему Анфеда, и Веснин усмехнулся ну как же, неудачник. А неудачники, они заразны…

Уж не писать ли людей будущего с Ванечки, к чему толкает его Серов?

Веснин глянул на маленькое кругленькое личико Ванечки, на его аккуратные, тонкие, почти птичьи усики, и сразу ощутил неприязнь - Ванечка ему никогда не нравился. Вот живет человек, и, в сущности, неплохой, наверное - диссертацию защитил, напечатал десяток интересных работ, а всем до него как до лампочки. Анфед пусть и неудачник, но все знают, случись что, на Анфеда можно положиться, он и в воду нырнет и в огонь полезет, неважно, что там потом, а Ванечка…

К черту! Это я от духоты бешусь.

Подлесок и сосны медленно затягивало дымкой.

Потемнели стволы, растаяла серебристая паутина, темное небо медленно налилось изнутри лихорадочным смутным светом - бесшумным, странным. Над Искитимом и над Улыбино давно уже хлестал жуткий дождь, а над базой лениво ворочалось электрическое томление. Ткнуть бы тучу, чтобы немедленно пролилась.

И все не о том, все я не о том. Всегда так. Есть время подумать желания не находится. Есть желание - времени нет. Сейчас бы не томиться. Сейчас бы сварить кофе и за карандаш. Но нет сил…

– Интересно, - вслух удивилась Надя, подняв на Веснина смеющиеся темные глаза. - Вот если бы наши тайные желания сбывались, хорошо бы это было?

– Еще бы! - незамедлительно отозвался Анфед и для убедительности прищелкнул пальцами: - Р-р-раз! И готово.

Он не пояснил, что значит "р-р-раз", но все почему-то посмотрели на Надю и она плотней запахнула на груди халатик, а Кубыкин от напряжения даже рот раскрыл.

– Ну хорошо, - повторила Надя. - Вот исполняйся наши тайные желания… Вот ты, Анфед… Чего бы ты пожелал?

– Леща! - ни секунды не потратил на размышления Анфед и, уловив двусмысленность своего тайного желания, поправился: - Крупного леща. Вот от сих до сих. Чтобы я этого леща чистил от хвоста до обеда. - Анфед помолчал и вздохнул печально: - Только таких лещей не бывает.

Ослепительная вспышка полыхнула в сухом вечернем небе, ярко высветила палатки, кружки с чаем, костерок. Надины вопросы почему-то заинтересовали Кубыкина, он смотрел на нее жадно, масса сомнений мерцала в его выпуклых черных глазах, как козырьками прикрытых крыльями могучих бровей.

– Кубыкин, а, Кубыкин? - пожалела его Надя. - Если бы наши желания исполнялись, ты вот чего бы хотел?

– Ну как… - пожевал губами Кубыкин. - Авторитета… И территории чистой… Ну и палатки убрать до дождей… Они же как паруса, снимай их под ветром… Ну и все такое прочее…

Кубыкин неопределенно повел перед собой короткой толстой рукой, а про себя, наверное, подумал:…и чтобы вы, дураки, веру знали в Кубыкина! Кубыкин не подведет, Кубыкин правду любит… Этот шар огненный… Видел я его… В метр диаметром… Тоже мне - таких не бывает!..

– Ванечка, - не унималась Надя. - А ты почему молчишь? Ты вот чего бы хотел?

Ванечка недовольно повел до черна загорелым плечом:

– Увольте… Ваши фантазии…

И Веснин с новой силой почувствовал какую-то непреодолимую, трудно объяснимую неприязнь к Ванечке, к его аккуратным тоненьким усикам, к уклончивому, часто равнодушному взгляду. Почему-то припомнилась зимовка на острове Котельном, было в его жизни такое. Там на станции оказался такой же вот чистенький аккуратист из Вологды - радист. Беленький, даже белесый. Недосушенный гриб. В Вологде оставил жену, получал от нее радиограммы и ни на грош ей не верил. Постоянно, к месту и не к месту, за обедом и просто на дежурстве, всем нервы тянул: как там они, эти наши жены? Одни ведь… У всех настроение падало, стоило радисту открыть рот. Пришлось отправить его назад, на Большую землю.

Анфед вдруг хихикнул.

– Ты чего? - удивился Кубыкин.

– А у меня есть еще одно желание.

Все посмотрели на Анфеда. Он застеснялся, но победил себя:

– Ногу… Сломать…

– Но-о-огу? - протянула Надя. - Анфедушко! Ну зачем?

– Ну как зачем? - совсем застеснялся Анфед - Это ж три месяца свободного времени. А хорошо сломать, так и все пять. Больничные идут, на картошку не отправят… У нас один чудак так поломался, что, пока его лечили, докторскую успел написать…

Надя повернула смеющееся лицо к Веснину:

– А вы, товарищ писатель? Вы что хотите сломать?

– Судьбу, - хмыкнул Веснин.

– Есть причины?

– У кого их нет?

– Это вы за себя говорите, - ядовито ухмыльнулся Ванечка.

А Надя улыбнулась.

Хорошо улыбнулась, без насмешки, будто поняла что-то. Веснину сразу стало легче. Он всегда был такой: никакая ругань его не трогала, а вот доброе слово…

И подумал: может, прав Серов? Может, мне не с блокнотом прятаться в глухомани, а плюнуть на все и смотаться на Север?.. Говорят, в Кызыл-Кумах тоже не скучно… Куда-нибудь за Учкудук… Забыть про черные дыры, квазары, метагалактики, забыть о пришельцах с Трента, выбросить из головы дурацкие теории… Покрутить роман… Он покосился на Наденьку… На пришельцах, что ли, стоит наш мир?

Почему-то вдруг вспомнил Харина.

Савел Харин, художник-любитель, точнее любитель всех на свете художеств, бородатый как старообрядец и как старообрядец замкнутый, еще до войны попал на Север. Там ему дали лавку - торгуй, стране пушнина нужна. Савел, подумав, придумал сделать лавку коммунистической - приходи, бери, что кому требуется, рассчитаешься, когда сможешь… И приходили, и брали, и были довольны, и рассчитывались, когда могли. Только придирчивым ревизорам начинание Савела страшно не пришлось по душе - перевели его в начальники Красного чума. Вот тогда Савел и открыл для себя существование живописи, или того, что он сам считал живописью. На Красный чум приходило по разнарядке сразу несколько иллюстрированных журналов. В тех журналах увидел Савел и Трех богатырей, и несчастную Аленушку, и печальное Не ждали, и даже Девочку на шаре, а не только с персиком. И все, абсолютно все приводило Савела в восхищение, он приглядывался к каждой линии. Рисунок какого-нибудь Притыркина из села Ковчуги рождал в нем не меньшую бурю, чем Брахмапутра кисти Николая Рериха. Когда возмущенные посетители Красного чума начинали допытываться - однако, где картинки? кто это повырезал из журналов все цветные картинки? - Савел бесхитростно раскрывал толстые самодельные альбомы: вот дескать наши картинки! Раскрывай альбом и любуйся! Он всерьез считал, что поступает правильно и скоро слава о нем разнеслась по всему Северу. Правда, к этому времени Красный чум у него отобрали, а сам он перебрался в Норильск.

Слух о невероятной коллекции Савела, обрастая еще более невероятными деталями, облетел всю тундру. Известный художник, приехавший на Север, пришел к Савелу знакомиться. Прямо с порога он впал в ужас. Стены неприхотливой коммунальной квартирки были сплошь обклеены репродукциями, среди которых Шагал соседствовал с Герасимовым, а никому неизвестный мазила Тырин с Пикассо.

"Вкус, вкус где?" - впал в ужас художник.

"Какой, однако, вкус? - удивился Савел. - Смотри, как красиво. Мне на смотре художественной самодеятельности специальную премию дали - за инициативу. Я на всю премию спирт купил. Вот спирт. Садись. Будем пить. Будем разговаривать об искусстве." "Какое, к черту, искусство! Не хочу пить за отсутствие вкуса! Я же не сумасшедший." "Я премию не за вкус получил." Художник, в итоге, сел. Выпили. Савел смирился. "Однако, ты что-то знаешь. Не я тебе, ты рассказывай." Чем не пришелец? - с нежностью подумал Веснин, вспомнив Харина. Тесная комнатушка, гнусные репродукции, сияющие глаза… И взглянул на Наденьку. Ее-то какие желания томят?..

Анфед как подслушал его.

– Ну? - хмыкнул Анфед. - Тебе-то что пришло в голову?

Ответить Наденька не успела.

Хотела ответить, рот уже раскрыла, заранее смеясь над собственными тайными желаниями, но грохнуло рядом и чудовищная, причудливо изломанная молния рассекла потемки, упала в море, затрепетала, рвясь, бросила на леса ревущие раскаты грома.

Кубыкин вскочил:

– А генератор-то тарахтит. Пойду, вырублю генератор.

И как призрак исчез во внезапно нахлынувшей на мир тьме.

Веснин вспомнил: вкладыш от спальника так и болтается на кустах… Но встал не сразу, не хотелось вставать… Лишь когда, поморгав, погасла на столбе лампочка, поднялся.

Новая молния хищно разорвала тьму. Палатка сама как бы выпрыгнула навстречу. Внутри свет - помаргивает свеча.

Свеча?

Какая еще свеча? Разве он, уходя, зажигал свечу?

Неприятный холодок пробежал по спине. А тут еще растяжка попала под ноги. Споткнулся, зацепился за куст, разорвал на боку рубашку.

Серов подарил рубашку.

Вдруг странно, необыкновенно ясно, удивительно четко увидел перед собой узкое язвительное лицо Серова. Его очки с треснувшим стеклом, щеку, легко оцарапанную безопасной бритвой…

Отмахнувшись от видения, вполз в палатку.

Ничего.

Никакой свечи, никакого огня - привиделось.

Нашарил спички.

Теперь - да, теперь свет, свеча, но это он сам зажег. Настоящая свеча, стеариновая. На полу матрас надувной, спальник…

Ваньку валяешь, упрекнул себя.

И опять отчетливо до изумления увидел поляну, заставленную по периметру палатками, и он, Веснин, шумя, Ваньку по поляне валяет, Ванечку…

Молнии нервно раздергивали тьму, занудливо и протяжно скрипела сосна. Этот однообразный скрип, душные вспышки… Сердце томительно билось, тревожно затуманивалось сознание…

Попробуй усни.

Впрочем, Веснин уже понял: не уснуть.

Давило сердце. Вдруг всплывало из подсознания что-то давно забытое. Дед Антон, был такой… В холодную зиму сорок третьего года это дед Антон, крадучись, воровал у Весниных дрова… Лицо матери, иссеченное ранними морщинами, седые волосы, падавшие на белый лоб… Толпа, текущая по улицам Калькутты - чудовищная неостановимая толпа… Пляж в Линдосе, над которым по известняковым обрывам тянулась огромная надпись: "Просьба полиции: не заниматься любовью!" И еще что-то, скомканное, перепутанное, набросанное обрывками…

От сознания своей ничтожности в море человеческих лиц, в море человеческой истории Веснин замер, потом потянулся за сигаретами. Едва коснулся пачки как небо рассекла невообразимая, раскаленная до белизны молния.

"Нельзя пошевелить цветка, звезду не потревожив…" Коснулся спичек, молния ударила вновь - удручающе точно.

"А ну…" - хмыкнул Веснин и пять раз подряд ударил ребром ладони по краю надувного матраса. С той же периодичностью, будто и впрямь отвечая на удары, пять раз ударила молния, окончательно раскалив и без того душное небо.

Интересно, что там видел над рекой Кубыкин? Что за шар такой? Ведь действительно не бывает шаровых молний в метр диаметром…

Почему-то Веснину расхотелось совершать чудеса. Сказок в мире больше, чем законов физики, ну их к черту.

Он лежал, стараясь ни к чему не притрагиваться. Даже сигарету не зажег. Пытался сжать веки, забыться, но странные тени, неясные силуэты медленно проплывали перед ним - по кругу, по кругу… То ли шаги в кустах, то ли шепот…

Приподнявшись на локте, быстро глянул в пульсирующий, прыгающий в разрывах сухой грозы пейзаж. Никого, конечно, поблизости не было. Надя уже, наверное, спит. И Анфед, спит. И Ванечка, и Кубыкин…

Но спину обдало ледяным холодом.

Сияние слабое… Под сосной… Не в небе, а под сосной… Сияние…

Есть там кто?

Всмотрелся внимательнее.

И замер.

Некая тень, тень тени, некий призрак тени, газовый дымный шлейф, изнутри подсвеченный сиянием. И этот неясный шлейф воздушно мерцал, клубился во тьме, обвивал обожженную сосну… Нечто медлительное, нечто вечное… Веснин не знал, почему так подумал - вечное… Так подумалось, ничего другого в голову не пришло. …и этот призрак ни на секунду не оставался в покое, он трепетал, как как последние огоньки костра, подернутые пеплом, как волшебная паутина на сквозняке, пульсировал невнятно, то отбрасывая отсвет на всю поляну, то замирая, действительно как угли в отгоревшем огне - мерцающий, чужой призрак…

Чужой.

Ну, вот, поздравил себя Веснин, отдохнул, набрался здоровья.

И пожалел остро: нет дождя. Это все игра наэлектризованной атмосферы.

Не было дождя. Томила духота, зарницы вспыхивали. И был нежный, мерцающий под сосной, почти неуловимый на взгляд призрак.

Именно призрак. От него даже тени не было.

Впрочем, какую тень может отбрасывать призрак, да еще мерцающий изнутри?.. Анфеда позвать?

Но позвать не успел. Выручил Кубыкин. Невероятным своим голосом прогудел из тьмы: -…_с_в_е_т_.

Веснин замер.

Откуда Кубыкин? Почему Кубыкин? Почему "свет"?.. И еще внимательнее присмотрелся к призраку. Он-то, призрак, как-то отреагирует на голос начальника базы?

А невидимый Кубыкин снова повторил: -…_с_в_е_т_.

И тогда до Веснина дошло - не Кубыкин это говорит. Это голосом Кубыкина кто-то ему, Веснину, говорит: -…_с_в_е_т_.

Он не выдержал и широко распахнул полы палатки.

Газовый мерцающий шлейф дрогнул, будто на него ветром подуло, и медленно расползся по траве, как сухой туман, затопляя сумеречным свечением каждую впадинку, заставляя светиться каждую травинку. Что-то легонько пискнуло, затрещало электрически. Веснин ощутил легкие покалывания, волной пробежавшие по всему телу.

– Ты кто? - испуганно спросил в темноту Веснин.

Он не ждал ответа, но голос Кубыкина, непомерно низкий, как пластинка на малой скорости, прогудел:

– Ты не поймешь ответа.

Неплохо отдохнул, поздравил себя Веснин. Видения, галлюцинации слуховые… И спросил:

– Это ты, Кубыкин?

– И да и нет, - ответил Кубыкин, как бы дивясь собственным словам, но требуя при этом признания и авторитета. - Выбери ответ сам.

– Как это понимать?

И услышал:

– Я - иной.

– Иной Кубыкин? Как это может быть? Ты не один? Вас двое?

– И да и нет. Выбери ответ сам.

– Как сам? Почему сам? Ты, что ли, не человек?

– Ты не поймешь ответа.

– Но я же слышу тебя. Почему мне будет непонятен ответ?

– Выбери ответ сам.

– А-а-а… - догадался Веснин. - Ты, наверное, моя галлюцинация…

– Выбери ответ сам.

Веснин дотянулся до сигареты, размял ее в руке, подозрительно всмотрелся в кусты - не прячутся ли там Ванечка и Кубыкин? От них всего можно ждать… И снова спросил:

– Ты кто?

И услышал в очередной раз:

– Ты не поймешь ответа.

– Но раз мы слышим друг друга и говорим на одном языке… Нас что-то связывает?

– Разум, - прогудел Кубыкин.

– А-а-а, - усмехнулся Веснин. - Выходит, мы Братья по Разуму?

Усмехнулся он не случайно. "Братья по Разуму" - так назывался один из самых известных его романов, переведенный на дюжину языков, среди них почему-то даже на фарси. Сейчас, в одуряющей духоте, в спиртовом мерцании пульсирующего вокруг сосны призрака любая литературная ассоциация могла вызвать только усмешку.

– Твоя реакция определяет твою ступень, - хрипло пробормотал Кубыкин.

– У Разума есть ступени?

– Я насчитываю их семь.

– На какой из них нахожусь я?

– Ты вступаешь на третью.

Веснин нащупал спички. Если этот призрак насчитывает семь ступеней, значит, сам он их, наверное, давно прошел?.. Интересно, слышен голос Кубыкина в других палатках? Неужели это все шутки Ванечки? Если я сейчас выйду из палатки…

– Твоя свобода ничем не стеснена, - услышал он.

Уже хорошо, нервно хмыкнул про себя Веснин. Только смотря как… Выйду из палатки, а меня шваркнет разрядом…

Замирая, чувствуя неприятное стеснение в груди, он все-таки наполовину высунулся из палатки.

Никого. В палатках темно. Похоже, это не розыгрыш. Похоже, он действительно разговаривает с призраком.

Странно, эта мысль Веснина не успокоила. Раскурив сигарету, он с упорством идиота повторил свой вопрос:

– Кто ты?

– Ты не поймешь ответа.

Похоже, ему не собирались уступать.

– Откуда ты?

– У Разума одна родина.

– Что это значит?

– Ты не поймешь ответа.

– Но я же понимаю твои слова. Почему я не пойму ответа?

– Всегда ли дети понимают ответы взрослых?

– При чем тут дети? - удивился Веснин. - К тому же, ребенку можно растолковать любое самое сложное понятие.

Голос Кубыкина прохрипел:

– Ты когда-нибудь возвращался в детство?

– В какое детство?

– В свое собственное.

– Я не умею, - растерялся Веснин. - Этого никто не умеет. Как это вернуться в детство?

И зачем? - спросил он себя. Чтобы снова чувствовать холод пустого дома? Чтобы дед Антон, плача и матерясь, снова воровал чужие дрова? Чтобы снова оказаться в осатаневших очередях, понимая, что хлеб и сегодня могут не привезти? Чтобы… Нет, сказал он себе, я не хочу возвращаться в детство.

А мать?

Он вспомнил о матери и сердце его больно сжалось.

Сухая морщинистая ладонь, на ладони печеная в золе картофелина, иногда кусочек желтого сахара… На что она умудрялась выменивать эти богатства?..

Нет, он, Веснин, не хотел возвращаться в детство. Совсем наоборот, он лучше бы вытащил оттуда, из тех мерзлых голодных лет свою младшую, умершую от недоедания сестру, свою мать, плачущую над очередной похоронкой, даже нечестивого соседа деда Антона, воровавшего у них дрова…

Он, Веснин, выжил. Он, Веснин, вырвался из голодного детства. Может, та печеная картошка на ладони матери, тот кусочек желтого сахара и спасли его. Он, Веснин, отдышался, отъелся, он взял свое, а вот младшая сестра навсегда осталась там - в детстве. Нет, Веснин не хотел туда возвращаться. Он даже в книгах своих старательно избегал этой темы.

– Детство… - пробормотал он. - Что тебе в моем детстве? - Он не знал, к кому обращается. - Если бы я и вернулся в свое детство, ты бы этого никак не почувствовал. Мой личный опыт всегда остается лишь моим опытом. Разве не так?

– Ты не поймешь ответа.

– Да и зачем тебе мой опыт? - никак не мог остановиться Веснин.

– Вспомни.

Голова закружилась.

Веснин увидел широкую пыльную улицу большого села Завьялово.

На выщербленных ступенях крошечной каменной церквушки, давно превращенной в овощной склад, сидел Ванечка Шашкин. Деревенский пацаненок в заношенной рубашонке, в подвернутых, великоватых для него штанах, на корточках примостился у его ног, завороженно следя за кончиком хворостинки, которой Ванечка рисовал на пыльных ступенях странные чертежи. Пассажиры давно вернулись в институтский автобус, нагулявшись после двухчасовой непрерывной тряски, не торопился только Ванечка, казалось, он не слышал окликов. "Эй, Архимед! Закрывай семинар! Ванечка, черт тебя!.." Спокоен был лишь водитель автобуса.

Грузный, морщинистый, он тяжело сложил на руле испачканные мазутом руки. Он не материл Ванечку, он даже не торопил его. Он только повернул голову, когда Ванечка, наконец, поднялся в автобус, и негромко спросил:

– Не зашибут там мальчишку лошади?

Возле церквушки действительно бродили спутанные лошади.

– Не зашибут, - уверенно ответил Ванечка. - Ему уже почти три года.

– Ага, - кивнул водитель. - Я так же вот бегал…

Что-то незримое соединило вдруг грузного водителя и аккуратиста Ванечку, и все в автобусе уловили, почувствовали это, каждый пусть на мгновение, но вернулся на ту свою единственную пыльную улочку, Мазутную или Телеграфную, ставшую ныне Звездной или Космической, к тому единственному человеку, который когда-то, как вот только что Ванечка, сидел рядом с ними и чертил на пыльных ступенях странные волшебные чертежи.

Веснин тряхнул головой.

Ванечка Ванечкой, но он впрямь чувствовал себя ребенком. Заигрался на завалинке под закрытым окном, а окно внезапно растворилось, выглянул странный, видно - не злой, человек, и видно было - человек этот готов ответить на любой вопрос, не теряйся лишь, спрашивай, а он, ребенок, растерялся, не успел о главном спросить, не успел даже понять - что для него - главное.

– Зачем тебе опыт? - спросил он вслух. - Ты что, не знаешь, что наш опыт на восемьдесят процентов замешан на лжи?

– Дети лгут, - непонятно ответил голос Кубыкина, - однако не их ложь разрушает миры.

– Это… - неуверенно начал Веснин. - Это и у тебя так?

И замер.

В его вопросе таилась ловушка. Заметит ее Иной?

Иной заметил.

Будто в чистую воду бросили горсть песка - пульсирующий шлейф, расползшийся по траве, замутился. Темные струи разматывались по спирали, рвались изнутри, бились под какой-то невидимой, но, несомненно, прочной оболочкой. И перед этой безмолвной, как зарницы, чудовищно непонятной борьбой, абсолютно непонятной, но открытой его взгляду, Веснин действительно почувствовал себя ребенком. И он - как ребенок - не успел. Он растерялся. Он нес всякую чепуху. Он спрашивал о чем угодно, только не о главном. Он не нашел главного вопроса. Если Иной и был его галлюцинацией, теперь это уже не могло иметь значения. Он не задал главного вопроса.

А мог.

Утром Веснин вспомнил все - каждый звук, каждое слово, услышанное из уст лже-Кубыкина.

Было ли это сном?

Над сонной базой царило все то же душное сухое безмолвие, все спали. Впрочем, у причала не оказалось весельной "семерки" Анфеда, значит, Анфед ушел в море проверять поставки. А может к устью речки Глухой - ловить лещей. Так Веснин и подумал. Пусть Анфеду повезет, подумал он, вспомнив высказанные Анфедом тайные желания, пусть он вытащит крупного леща.

На крошечном костерчике Веснин сварил кофе.

Темные палатки, сонный увядший лес, неразразившаяся гроза… С ума можно сойти, бормотал про себя Веснин. Тут скоро не просто голоса начнешь слышать, тут скоро и видеть начнешь.

Что-то его мучило, заставляло настороженно вскидывать голову.

Лес как лес, берег как берег. Палатки по периметру. Ванечкина, конечно, отдельно - оранжевая, особняком.

Делом займись, сказал он себе. Пораскинь мозгами. Где это видано, чтобы слуховая галлюцинация оставляла какие-то материальные следы?

Но он уже знал, сегодня поработать ему тоже не удастся. Такова структура текущего момента, как любил повторять Курт Воннегут. У него, у Веснина, имеющийся в виду момент растянулся больше чем на неделю… Ну так что теперь? Бегать по берегу? Сходить с ума? Орать глупости голосом лже-Кубыкина?

Он не знал.

Он встал и бесцельно прошелся по пустому лагерю. За палаткой Ванечки свернул на тропу и вошел в подлесок. Прямо над дорогой, недели две назад взрытой гусеницами вездехода, возвышалась огромная береза. Ее когда-то белая кора растрескалась, почернела, печально и низко провисла гигантская надломленная ветвь. Дорога, взрытая гусеницами, сохла под изнурительным Солнцем, воздух дрожал, пронизанный электричеством, опутанный паутиной душного томления, но в печальной этой надломленной ветви Веснин неожиданно ощутил холодное дыхание близкой осени. Ей, осени, было плевать - мерзнут деревья или задыхаются от духоты, она была уже где-то рядом, и это она, а вовсе не душный жар, дохнула ранней желтизной на листву трепещущих осин и почерневшей от времени березы. Ничто не могло остановить ее прихода.

Ничто.

Минут двадцать, пораженный этим странным открытием, Веснин бродил по душному лесу. Что он искал? Он сам не знал этого. Может просто хотел устать, почувствовать настоящее физическое утомление.

Собиратель опыта, раздраженно вспомнил он. Иной. Что какому-то Иному от нашего лживого опыта? Кто-то из исследователей, раздраженно вспомнил он, оценил опыт человечества примерно в десять в двадцать третей степени бит. Неплохая величина. Интересно, какой ее процент занимает ложь?..

Он запутался. Он не понимал себя. Единственное, что он знал точно если и сегодня не разразится дождь, они тут сойдут с ума в душных палатках.

Ага, ухмыльнулся он. Этот Иной, он собиратель, он коллекционер чужого опыта… В Веснине вдруг проснулся профессионал… Набив подсознание чужим опытом, этот Иной появляется в своей Поднебесной и там, любуясь добычей, распахивает перед ничего не подозревающими соплеменниками этот ящик Пандоры, вываливает перед изумленными соплеменниками чужой бесполезный, а то и попросту вредный мусор… Этим беднягам не позавидуешь… В самом деле, как, можно ли использовать чужой опыт?.. По крайней мере, Веснин это знал, люди такому пока что не научились.

Он вышел на берег тихой речки и присел на старый пень, причудливо разрисованный пятнами сухих лишайников.

Странная штука опыт. Даже собственным не всегда можно воспользоваться… К тому же, чтобы приобрести настоящий опыт, надо самому прожить свою жизнь… Да и тем, чем пользуешься, далеко не всегда пользуешься сознательно…

Он повел плечом.

Вновь на лес и на речку накатывалась душная волна сухой грозы, потрескивали, дыбом вставали волосы, сердце отяжелело, трепыхалось тяжко, испуганно, наполняя мозг нехорошей темной тревогой.

Веснин глянул на воду.

Темная вода, плотная. Кувшинки над нею. Берег невысокий, порос пышными кустами шиповника. Прямо за кустами простирался лужок.

Ну да, лужок… Широкий… Пустой…

Лужок как лужок, сказал себе Веснин. Травка редкая… Только вот почему-то поперек этого милого лужка от края до края желтая жухлая узенькая полоска, будто по траве там огненным шнуром хлестнули…

Ну, пожухла трава, подумаешь… Может, ей воды не хватило…

Но почему пожухла по прямой линии?

Веснин подозрительно оглядел речку, будто и по воде должна была тянуться такая же узкая жухлая полоска.

Чистой была вода. Темной. Белые кувшинки лежали на ней как на тверди.

А проверить надо бы, как бы оправдываясь сказал себе Веснин. Приснилось или не приснилось, проверить все равно надо. Ведь видел что-то такое Кубыкин, и ему, Веснину, голос тоже не приснился…

Он усмехнулся. Иной… Вот так вот однажды за одну ночь жизнь действительно превратится из объекта чудес в объект статистики…

Коллекционер опыта…

Ни с того, ни с сего Веснин вспомнил капитана Тимофеева.

Был такой. Объявился однажды на литературном семинаре.

Шумный крепыш, с бородой как у адмирала Макарова, голубоглазый, русый, на плечах китель с шевронами. Настоящий, не придуманный капитан ходил над Атлантидой, глушил рыбу во всех гексафлегонах. Ну, понятно, и ждали от капитана тайфунов и бурь, страстей нечеловеческих и пейзажей, а он, паскудник, заломил крепкие руки и завыл: "Луч заката прощальный в голубой тишине, пики горные грезят небывалыми снами…" С похмелья такого не сочинишь!

Слова, слова, слова.

Но на этом Веснин и поймал капитана.

В перерыве, в буфете, он присел за столик капитана и плеснул себе из его бутылки. Ну и дерьмо ты читаешь, сказал он капитану. Я думал, такое сочиняют вокзальные проститутки, чтобы приставать, как они думают, к интеллигентным людям.

Капитан Тимофеев побагровел и крепко ухватил полупустую бутылку за горлышко.

– Ну точно, - сказал Веснин. - По тебе видно, ты еще в том возрасте… И насмешливо процитировал:

– "А вот здесь одноклассница Ася мне читала стихи Маршака…" Вот, добавил он. Это тебе не пики горные, тем более, что пиков долинных не существует. Это тебе не луч заката прощальный. Это стихи про одноклассницу Асю. Эти стихи написал какой-нибудь лопоухий школьник, но лично тебе и такого не написать. Для тебя эта штука уж точно должна звучать посильнее чем "Фауст" Гете.

Капитан Тимофеев рвался в бой, но его крепко держали два дюжих семинариста. Веснин наслаждался. Он не любил графоманов. Этот неординарный капитан сбивал его с толку.

– Хочешь, - сказал он багровому, рвущемуся из рук семинаристов капитану, - хочешь, я расскажу, как ты сочиняешь свои лучи прощальные?

– Вали, крыса бумажная! Давай! - выкрикнул капитан, пытаясь вырваться из крепких сжимающих его рук.

Веснина вела интуиция.

– Ты берешь листок бумаги, - сказал он капитану, - тебе, наверное, нравятся такие маленькие аккуратные листки. - На семинаре он видел, портфель капитана набит такими листками. - Тебя мучает что-то неопределенное, опыт как ревматизм ломает душу, требует - поделись мною с кем-нибудь! И ты, торопясь, жадно прикидываешь - у какого классика можно спереть пару звучных рифм, и как эти рифмы можно использовать в собственном жалком тексте. При этом ты понимаешь, что любой стихотворный текст в твоем исполнении будет только жалок.

Веснин вздохнул и выдал главное:

– Ты жадно прикидываешь, что же еще можно сделать со своим жалким стишком, и тут, наконец, отчаявшись, уже ничего не понимая, ты плюешь на свои стишки и начинаешь писать прозой, так, как и должен от природы писать. - Здесь Веснин уже вступил на тропу опасных гипотез. - Ты вспоминаешь, скажем, торию, эти ритуальные деревянные врата, похожие на иероглиф, которые японцы ставят прямо в воде, или мыс, поросший флаговыми деревьями, ты вспоминаешь, как эти мысы заходят друг за друга, будто кулисы, и постепенно превращаются просто в голубизну… Ну, ты знаешь, как это выглядит…

И спросил:

– Я что, вру?

Он понимал, если он не угадал, капитан Тимофеев пустит в ход бутылку.

Разумное взяло верх.

– Отпустите меня…

Капитан стряхнул с себя семинаристов и хлебнул из освободившейся бутылки.

– Ты не врешь… Только как это ты догадался?..

Тогда именно капитан стал открытием семинара. Именно в прозе капитану Тимофееву удалось сказать то, что он мучительно хотел сказать. С некоторой даже завистью Веснин подумал: это ведь капитан, а не я, доходивший в Тихом до острова Мальтуса, написал об одиноких островах, стоящих над океаном, как черные базальтовые стаканы, это он, а не я написал о вечерней большой воде, пахнущей ламинариями и бездной, это он, а не я описал переливы за Парамуширом, где на наших глазах затонул МРС, вынесенный прямо на камни… Черт возьми! Пусть на первой книге рассказов капитана Тимофеева стояло посвящение Веснину, он, Веснин, автор десятка известных романов, так и не смог избыть непонятной тревожной ревности.

Тоже - тайна.

Он поднялся с сухого пня. Тайна. Как ее разгадать? Особенно при таком визге.

Визжала Надя.

До палаток Веснин добежал минуты за три, не больше. Позже он прикинул расстояние и сильно себя зауважал - недурной результат однако. Правда, на Детском пляже его обогнал Кубыкин.

– Я им ничего не давал, - на бегу прохрипел Кубыкин. - У меня на базе сухой закон. У меня даже припасов никаких нет. Это, наверно, Анфед сплавал в деревню.

Но Анфед в деревню не плавал и парфюмом ни от кого не несло. Просто Анфед, стоя по пояс в мутной воде, тащил на берег визжащую Наденьку. Дважды они шумно шлепалась обратно в воду, но Анфед от Наденьки не отступился, выволок ее и, как русалку, бросил в траву. Метрах в пяти на крутом обрывчике задумчиво стоял аккуратный Ванечка. На его тонких губах играла язвительная улыбочка.

– Ну ты! - возмущенно заревел Кубыкин с изумлением разглядывая мокрую Наденьку. - Визжишь, а живая!

– Дура, - в свою очередь оценил Надю Анфед, отряхиваясь как мокрая собака. - Нашла место для купания.

– Да я же не просто так! - Наденьку затрясло. - Я же хотела ее поймать. Там она, там! Я бы не стала просто так прыгать!

Вместе с Весниным на деревянный помост, с которого недавно прыгала Надя, поднялся и Кубыкин. Помост, резко обрывающийся в воду, служил при паводке причалом, но сейчас вода лежала низко. С реки несло листву, всякий мусор. Прыгать в такую воду могла только дура, тут Анфед был прав. Хотя… Если всмотреться, сквозь муть, сквозь неподвижность темной воды впрямь что-то просвечивало - неясное, пускающее тусклые блики…

Движение… Всплеск… Рябь сонная, солнечная…

– Спокойно! - рявкнул Кубыкин. - Анфед!

– Ну? - недовольно спросил мокрый Анфед. Он отжимал рубашку.

– Тута она!

– Кто она? - раздраженно спросил Анфед.

– Ну, она… - пояснил Кубыкин. И рассердился: - Я почем знаю?

Иной - сразу решил Веснин и почти по-детски обиделся, будто что-то, обещанное только ему, вдруг показали сразу всем. Впрочем, с чего он взял, что что-то обещали только ему?.. Был огненный шар, виденный Кубыкиным, была подводная солнечная рябь, привлекшая Наденьку… Он с необыкновенной, поразительной ясностью, как впервые, увидел - утомленный духотой берег безлюден, пуст, наклонные сосны, подмытые течением, несчастливы… А Ванечка?.. Как он безучастен, как ироничен. Как бесконечно скучен ему Кубыкин, как равнодушно разглядывает он Анфеда…

– Ладно, - сказал Веснин. - Я пошел. Разбирайтесь сами.

– Да в чем разбираться? - спросил Ванечка.

А Наденька совсем расстроилась:

– Ты сам нырни! Сам нырни!

Удовлетворенно усмехнувшись, будто он и ждал чего-то такого, аккуратный Ванечка повернулся и, насвистывая, направился к кухне.

Веснин оглянулся.

Вода в речке стояла скучная, не было в ней никакой подводной солнечной ряби. Так… Мертвая муть… Палые листья мокрые…

Отвязав от мостков "семерку" Анфеда, он бросил в лодку желтый спасательный жилет и оттолкнулся от берега.

Речка звалась Глухой.

Такой она и была - глухая.

Весла без всплеска уходили в темную воду, так же бесшумно вскидывались над водой. Кувшинки, камыши, шиповник по берегу…

Выбравшись на берег, на уже знакомый лужок, Веснин прошелся вдоль жухлой, действительно будто огненным шнуром выбитой полосы.

Вот это да!

Под жухлой травой земля оказалась рыхлой, перекаленной, будто жгли ее высокочастотным разрядом - у травы корешки обуглились.

Веснин ошеломленно покопался в земле. Взять горсточку на анализ?.. Надо бы… Засмеют? Подумаешь… Капитан Тимофеев тоже знал - над его стихами будут смеяться… Ну и что?… И вообще… Кому какое дело?.. Может, я почвоведением увлекся, Докучаева читаю, академика Прянишникова… Дожди начнутся, потом найди ее, эту полоску…

Не зря визжала в воде Наденька, подумал он. Видела что-то, серебрилось что-то в воде… И шар огненный пред взором Кубыкина… И мои вчерашние эксперименты с молниями…

Иной!

Не приснилось… Ничего не приснилось…

Он молча сунул в карман кулек, свернутый из старой газеты, случайно оказавшейся в кармане. В кульке была прокаленная земля. Еще раз оглядев полянку, сел в лодку и оттолкнулся от берега, доверившись течению - пусть несет к морю, может хоть там нет такой духоты.

База поразила Веснина немыслимой вызывающей чистотой. Час назад тут все выглядело иначе. Окурки валялись, щепки. Возле кухни уж точно валялись консервные банки, а теперь тропинки были подметены, а трава чуть ли не расчесана. На кухне хорошо и вкусно пахло свежезаваренным чаем.

– Садись, - пригласил Ванечка. На базе все были на ты. И удивленно погладил тонкие усики: - Ишь, Кубыкин как расстарался.

Он имел в виду прибранную, с иголочки, базу.

– Действительно, - покивал Веснин и заметил подошедшему неслышно начальнику базы. - Что нас-то не предупредили? Метлой и мы махать можем.

Кубыкин запыхтел, странно бегая несколько округлившимися, как всегда выпуклыми глазами:

– Ну, это… Вы помашете… Знаю я вас…

И неопределенно повел плечом:

– Ночью слышали? Ветер… Посдувало кое-что в море… Так, лишнее тут прибрал… Вон мусор… Все еще в море плавает…

Кубыкин откровенно и трусливо врал.

Ветер? Ночью? - удивился Веснин, но почему-то слова Кубыкина не вызвали у него протеста. Ну врет, что с того? Кубыкин, он мужик авторитетный, ему можно. Томясь, опуская лживые глаза, сказал:

– Ага… Ночью вроде ветер шумел…

Ванечка поднял прищуренные глаза. Кажется, он был изумлен. Это что? Это писатель не верит Кубыкину? Кубыкин - не радио! Кубыкину можно верить!

Похолодев от неясных предчувствий, Веснин понял, что на базе впрямь что-то произошло. И Кубыкин, наверное, отнюдь не самое серьезное испытание.

Интуиция его не обманула.

Было так.

После обеда устроился с Кубыкиным на Детском пляже. Проигрывая третью партию, начальник базы авторитетно, хотя и не без некоторого лицемерия, заметил:

– Первейшая игра шахматы… Эта в смысле умственном, значит… Потом уже штанга… Верно?

Веснин кивнул рассеянно.

За спиной начальника базы уютно тянулись белые пески Детского пляжа, растворяющиеся незаметно в уродливых тальниках выступающего в море мыса. Никто никогда в те тальники не ходил - сыро, топко, злобные комары, но сейчас в тальниках что-то хлюпало и ворочалось. Боясь привлечь внимание Кубыкина к происходящему, Веснин всматривался незаметно - кто там хлюпает в лужах?

Анфед!

Хмур, озабочен, озирается быстро. Под мышкой мешок. Глянет из тальника, снова спрячется. Или потерял что-то или наоборот - ищет. И явно, явно озабочен, как бы его кто не засек в тех тальниках.

На пляже Анфед появился минут через двадцать, причем совсем с другой стороны - с дороги. Видимо след запутывал, не хотел, чтобы видели откуда пришел. Только о кедах не подумал - промокли они насквозь, и шел Анфед странно. Спортсмен, всегда держался прямо и независимо, а тут сгорбился, каждую ногу ставил осторожно, будто боялся споткнуться.

– Устал? - полюбопытствовал Кубыкин, упрямо расставляя фигуры для новой партии.

– Устал, - вздохнув, подтвердил Анфед.

– А рыбку словил? К ужину рыбка будет?

– Не будет к ужину рыбки, - еще горше вздохнул Анфед. Был он чем-то озабочен, часто оглядывался на тальники. - У меня поставки сняли. Из деревни кто-нибудь снял. И, видишь, мозоль натер… - он показал Кубыкину действительно натертую руку. - А поставки, может, и химики с соседней базы сняли, ищи их теперь…

– Да химики! - авторитетно подтвердил Кубыкин. - Я их знаю. И в армии у нас сержант всегда говорил - химики…

И спохватился:

– Мозоли-то как натер?

– Волна… Лодку так и водит вокруг якоря… Все время за весла хватаешься…

Веснин поднял голову. Море на много верст лежало плоское, тихое, как стекло.

– Ладно, - Кубыкин смешал фигурки. - В сон тянет. Пойду посплю с полчаса…

– И я, - обрадовался Анфед.

И снова Веснина поразило то, как Анфед шел - ступал на землю сразу всею ступней, старался ступать как можно тверже, даже палку какую-то подобрал, опирался на нее как старик.

– И ноги, что ли, потер?

– Волна… - буркнул Анфед. - Лодку, говорю, так и водит вокруг якоря…

А перед палаткой Анфед осторожно опустился на четвереньки, так и вполз в палатку, сразу зашнуровался изнутри. Устал, дескать.

Веснин покурил. Свихнуться от духоты можно. Что мог делать Анфед в тальниках?

Круговой дальней дорогой, обойдя кухню, мимо баньки, мимо пустой волейбольной площадки, усыпанной сосновыми шишками, никем не замеченный, добрался до тальникового мыса.

Пусто, глухо. Лужи ржавые, комары попискивают. Вырожденцы - кусать разучились, целиком ушли в писк.

Что тут можно спрятать? Ведь был под мышкой Анфеда мешок, а вернулся спортсмен без мешка… Может, притопил в луже?..

Точно!

Вот он мешок. Торчит краешек из воды, камнем придавлен.

Не раскрывая мешка, Веснин догадался, что там внутри - лещ!

Красавец! Сантиметров на семьдесят, на все девять кило потянет. Чешуя как копейки, одна к другой. Такого не в лужу, такого на кухню тащат!

О леще Веснин думал автоматически, в голове стояло другое. Вчерашний костерок, сухие молнии… Надин голос… "Если бы сбывались желания…" Вот они и начали сбываться! Чего вчера пожелал Анфед? Леща! Да такого, чтобы чистить его от хвоста до обеда!

И похолодел. Не только леща. Не только… Настолько "не только", что одна только мысль об этом и загнала Анфеда в неуютные тальники. Да и как не полезешь? Ведь если сказал ты - хочу леща! - а лещ тут же и объявился, значит, и другое желание где-то на полпути. Зря, что ли, Анфед так осторожно ступает по ровной земле, как старик опирается на палку? Он умный - Анфед, мало что неудачник. Все он понимает, четко блюдет логику. Раз ему подкинули леща, значит, и насчет ноги позаботятся. Кто или что, это неважно. Важен факт. А лещ это факт. Да такой, что проклянешь себя за дурацкие желания. "Ногу сломать…" Подальше, подальше от таких подарков! А этого леща - в болото. Вот, дескать вам, матушка-природа или что там еще, ваш разлюбезный лещ, и, пожалуйста, не тревожьтесь насчет моей ноги…

Умница Анфед, ухмыльнулся Веснин. Ну, прямо Филиппок, чисто сработал.

И вздохнул. Сам-то что вчера брякнул вслух? "Судьбу сломать…" Лещ в мешке дернулся.

Веснин волоком дотащил разбухший грязный мешок до воды и вытряхнул рыбину в море. Лещ как упал в воду, так и затонул. Пустил пару пузырьков и как его и не было. Может утонул? - испугался Веснин. И сказал вслух:

– А это уж твое дело. Я тебя, лещ, в родную стихию вернул, дальше сам выпутывайся.

А вечером вдруг разошелся Ванечка, бывал он и таким. Вытащил к костру все еще дующуюся на всех Наденьку и ударил по струнам гитары:

– Эх, была бы дорога от звезды до звезды, на коне проскакал бы… -…и туды и сюды! - хрипло поддержал Ванечку Кубыкин.

– Вот видишь, - опустил гитару Ванечка. - А ты говоришь, Кубыкин, голоса у тебя нет, слуха у тебя нет. Все у тебя есть, Кубыкин, просто ты опустился.

На шум выполз из палатки Анфед. Сел не на крепкий пенек, не на скамейку, - аккуратно расстелив на песке штормовку, опустился на нее. Так не упадешь, подметил про себя Веснин. А Кубыкин удивился:

– Мозоли болят?

– Да так… - неопределенно повел рукой Анфед. И хотел, что-то объяснить. Но Наденька уже взялась за свое:

– Было что-то в воде! Было! Я не придумываю. Скажи, Кубыкин!

– Да там в воде всякое, - авторитетно подтвердил Кубыкин, не сводя глаз с Анфеда. - Милка Каплицкая, например, таз эмалированный утопила. Мне списывать теперь. Сколько таких дур, как Каплицкая?

– Анфед, посчитай, - привычно попросил Ванечка.

– Я уже посчитал, - хмуро сообщил Анфед. - С Надей - две.

– Анфед!

Анфед отмахнулся. Забрал гитару у Ванечки, забренчал, подвывая печально, страстно:

– Ничего такого нету, все в порядке, все ажур, только съехали соседи и уперли наших кур. Машка бросила Ивана, Манька вышла за Петра…

Веснин покачал головой. Если и сегодня дождь не прольется, не вылезем с базы, застрянем здесь навсегда.

Но от костра не ушел.

И дымные сумерки уже сгустились над лесом, и странно зеркально вспухло, багрово выпятилось прежде плоское море, и темный жар сумерек затопил лесистые берега, а Веснин все не отходил от костра, искал объяснений. Ну да, был лещ, но Анфед ведь не сломал ногу. Ну да, оказался лагерь выметенным, как Красная площадь перед праздником, но ведь ни на ком это никак не сказалось. Ну да, слышал он, Веснин, странный голос, только чего не услышишь в ночном предгрозовом, утопленном в духоту лесу?.. А еще Кубыкин. Вот видно, все врет, но авторитетно врет, уверенно. Что-то такое светится в его глазах… И, наконец, жухлая полоска, прокаленную землю с которой он собрал в газетный пакет…

Серова бы сюда. Серов - человек решений. Он немедленно вызвал бы на базу своих приятелей-физиков, ну а химики здесь под боком…

Все-таки Веснин встал.

Но в палатке он устроился головой к входу, чтобы слышать голоса ребят, чтобы слышать хвастливые, но чудовищно убедительные при этом байки Кубыкина. "Вот сержант мне и говорит…" Одно мешало Веснину - раздражение. Увязал в чепухе, пытаясь что-то осмыслить. Терял логику рассуждений. Пакость какая-то клубилась в душе, будто душу как колбу переболтали. Видел бесконечную вереницу когда-то недоведенных до конца дел, среди них - сейчас понимал - были и настоящие…

Опыт… Что толку в опыте, если нет возможности его реализовать? Какой опыт поможет убедительно нарисовать будущее, нарисовать человека будущего? Разве самый умный и опытный дьяк Петра Первого сумел бы дать более или менее убедительное описание российского человека, скажем, двадцатого века? Какого же черта я берусь описывать людей, которые могут жить на Земле через двадцать, даже через тридцать веков?..

– Т_ы _н_е _п_о_й_м_е_ш_ь _о_т_в_е_т_а_.

Подняв голову, он уже знал, что увидит.

И не ошибся.

Нежный газовый шлейф, слабо светящийся, переливающийся, как тусклая радуга, вновь клубился вокруг ствола обожженной сосны.

Веснин сжал кулаки. Какой смысл в столь однобоком общении? "Ты не поймешь ответа…" А ты сделал что-то для того, чтобы я смог понять ответ?

Расслабься, сказал себе. Ты разговариваешь сам с собой. На кого тебе обижаться? На эхо?

Эхо…

Может и правда я разговариваю сам с собой?

Он усмехнулся. А лещ? А поведение Анфеда? А визг Нади? А чистая территория? А авторитетная убедительность начальника базы? И эти семь ступеней? Он сам ведь только на третью всходит… Если я сам с собой говорю, то может я говорю с собой будущим, явившимся оттуда, где человек уже вечен? Как вид, конечно, не личность…

Он покачал головой. Почему человек будущего должен походить на газовый шлейф и говорить голосом Кубыкина? Почему человек будущего должен так настойчиво напоминать о детстве, приглашать в детство, ведь там боль, там ничего, кроме боли.

Разве? - подумал он. Разве там ничего другого не было?

А летний сеновал, дыра в крыше, а несколько звезд в дыре? А душное сено, а долгий рев коровы, пускающей с губ стеклянные струйки прозрачной долгой слюны? А молочный туман над рекой, а кусочек желтого сахара к чаю, а болтовня у костра и печеная в золе картошка?..

Вспоминая все эти сладкие вещи, он не испытывал облегчения. Он видел - газовый шлейф под сосной истончается, тает, расползается на отдельные почти невидимые волокна…

– Ты уходишь?

Иной не ответил.

– Я не успел спросить… - Веснин торопился. - Я еще не успел спросить…

Иной не ответил.

И отчаяние впрямь охватило Веснина. Он же действительно не успел. Он же слышал голос лже-Кубыкина, пять минут назад слышал. Что могло измениться за пять минут?..

Но он чувствовал - что-то изменилось.

Но тогда зачем все? Зачем лещ? Зачем солнечная рябь в темной воде? Зачем растения, люди, микробы, звезды, галактики? Зачем молнии, духота, равнодушие Ванечки? Зачем Надин испуг?

Зачемвсе?

– Выбери ответ сам.

– Но ведь для этого я должен пройти все семь ступеней!

Иной не ответил.

Он гас. Он рассеивался.

Реже вспыхивали зарницы, тускнело небо, звезды потихоньку терялись в лохмотьях наползающих с моря туч. Молния, непохожая на прежние, крючковатая, хищная, легко скользнула над берегом, до основания разрушив тьму, и не было больше тишины, как не было больше Иного. Стонала обожженная сосна, надувались, трепетали на ветру полотнища палаток. В раскаленном воздухе, шипя, скользнули первые капли.

Анфеду хоть повезло - не сломал ногу…

Веснин прислушивался к дождю. Может, Серов имел в виду такого вот соавтора? Может, вообще не бывает работ, выполненных без соавтора? Разве не был соавтором Колумба тот матрос, что крикнул с мачты: "Земля!"? И разве не был соавтором Эрстеда тот студент, который первым обратил внимание великого физика на странное поведение стрелки компаса, случайно оказавшегося рядом с проводами, по которым пускали ток? И разве…

К черту!

Он нащупал газетный кулек, лежавший рядом с матрасом. Горстка земли для химанализа… Интересно, можно подвергнуть химанализу душу?..

Еще не понимая, что он делает, он, не примериваясь, запустил кульком в сосну. "Ты не поймешь ответа…" Наверное. Но я и не хочу его понимать, я хочу добраться до ответа сам, чтобы он был моим ответом!.. Ударившись о сосну, кулек лопнул, сухая земля глухо осыпалась на обнаженные, расползшиеся вдоль тропинки корни.

Вот и все. Дождь все замоет.

Веснину стало легче.

Он слышал, как стучат капли, как душное напряжение медленно отпускает пересохшую землю. Он слышал, как закипают соки в тугих стволах и как успокаивается во сне тяжелое дыхание Кубыкина. Он даже Ванечку вдруг увидел - его птичьи аккуратные усики. И вот странно, впервые они не вызвали в нем протеста… Интересно все же: какие Ванечку томили тайные желания?..

То, что дождь наконец начался, было хорошо. То, что Анфед все-таки уберег ногу, было замечательно. То, что природа начинает приходить в себя, было еще лучше. И если Иной исчез, не следует его уход оценивать однозначно. Если он ушел, значит, он уверен в нем, Веснине, значит, он уже уверен в том, что его не затопчут лошади. Ведь если бы он впрямь считал его беспомощным ребенком, он бы не оставил его.

Веснин сел и медленно развел руки в стороны. Как никогда он чувствовал прекрасную силу здорового еще тела, как никогда чувствовал впереди еще не одна ступень. А соавторы…

Он испуганно вздрогнул. Откуда-то из дождя, из неясного шума, производимого ветром, ворвавшимся с моря в лес, до него донесся все тот же невероятный, то хрипящий как труба, то срывающийся на фальцет голос Кубыкина. Веснин даже испугался: Кубыкин ли? Может, Иной вернулся?

Но нет. Это ломился сквозь кусты Кубыкин.

Он материл весь мир, он лез прямо сквозь колючий куст шиповника, он хрипел, как черт знает кто. И он прорвался сквозь куст, упал перед палаткой на колени, и невероятным голосом своим, дивясь сам себе, позвал:

– Эй, слышь, писатель? Пойдем. Там Анфед сломал ногу.