"Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра" - читать интересную книгу автора (Бритиков Анатолий Фёдорович)

Глава от утопии, или Отступление в прошлое и будущее

Советский Союз распался. В обществе, в своё время продекларировавшем построение коммунизма, происходит — хотим мы того или нет — переоценка ценностей и переориентация целей. Помним ли мы, что наше прежнее целеполагание дало трещину, ещё когда КПСС была в полной силе? Обещание построения коммунизма дало трещину, когда — если принимать всерьёз важнейшие партдокументы — в 1980-м так и прошло незамеченным достижение первой ступени коммунистического строя. Партия, которая «торжественно провозглашала», попросту промолчала эту пикантную дату. Не извинившись. Сама, видимо, привыкнув к своей застенчивости.

Какую же цену нынче могут иметь романы о будущем мире? Историографическую? Стоит ли о них говорить только по этому поводу?

Жизнь трёх поколений прошла под знаком коммунистической идеи, а это не только и даже не столько литература, хотя и с чисто литературной точки зрения советская утопия остаётся как жанр и целая библиотека книг, — иные из них, несомненно, ещё долго будут читаться с интересом. Однако повторяю, дело не только в литературе: есть проблема гораздо более значимая, уходящая в самые недра обществознания.

Если ошибкой обернулось строительство коммунизма, стало быть, ошибкой были и романы-утопии? Ни в коем случае! Литературная утопия всегда была зеркалом общества и человека ничуть не меньше всех остальных видов литературы, и тем больше, чем трагичнее оказывалось данное состояние мира. Социально-фантастический роман о коммунизме (так правильнее называть советский утопический роман) тем и интересен сегодня, что он — часть нашей духовной истории при советской власти. Отдать его на поток забвения суть то же самое, что вычеркнуть минувшие три четверти века из нашей памяти.

Сегодня советская социальная фантастика по-прежнему заслуживает самого пристального внимания. Значимость её теперь, пожалуй, гораздо выше, чем в прошлые времена, когда партидеологи стали побаиваться социальной фантастики, почуяв, как жизнь всё больше расходится с идеалом партии. Да, за коммунистической утопией по-прежнему сохраняется функция носителя общественного идеала. Разве картины лучшего мира, которого мы бы пожелали для своих детей, утратили нынче смысл только потому, что рухнула зловредная (чуть было не сказал: утопическая) попытка осуществить рай на грешной земле? Разве те общественные цели, то государство могут скомпрометировать идеал, который возник ещё за сотни, за тысячи лет до Октября 1917 года?

Утопия с незапамятных времён согревала и облагораживала людей, будила умы; и в этой функции советская социальная фантастика — её прямая наследница (именно ей, а не того идеологического режима, который разошёлся не только с законами жизни, но и с постулатами официально провозглашённого научного коммунизма, извращая марксизм до неузнаваемости, который вместо того, чтобы принести благосостояние, мир и безопасность, залил 1/6 часть света кровью и страхом).

В советской социальной фантастике, конечно, были и просто тупые услужливые подделки, но ведь никуда не денешь книги А.Богданова, А. Платонова, И.Ефремова, А. и Б.Стругацких, которые в одно и то же время наряду с картинами будущего рисовали трагические предостережения. Утопии и антиутопии создавались не только, безусловно, честными художниками, но и провидцами минных полей перёд райскими кущами. И далее: разве нынешнее рыночное общество на развалинах советской империи уже не нуждается ни в каких идеалах, кроме Её Величества Частной Собственности?

И это — тоже одна из причин, по которой невозможно ни замолчать, ни затоптать традицию, которую в муках слагала советская литература на протяжении трёх четвертей века. А через эту эпоху, через всё наше крушение «строительства нового мира» взывают к нам века мирового утопического романа. Мечта о будущем видоизменится, но потребность мечтать — извечное свойство человека, она сохраняется даже в наш век трансформации самой мечты, когда идеал граничит с предостережением против псевдо- и антиидеала.

В истории советского романа о будущем коммунизме сегодня открывается координата, напрямую указывающая причины крушения партии коммунистов. Партия — разумеется, её верхушка, а не 20 миллионов рядовых — задавила народовластие и подавила народомыслие о путях к лучшей жизни. В нашем ожидании обещанной нам светлой жизни сама верхушка торопилась заглотнуть «по потребности». Я не знаю, какую часть пирога кушали наши вожди, хотя посчитать бы стоило. Скажем, 100 (!) миллионов (или больше?) на один только дворец в Форосе для одного только Президента, он же генсек (правящей!) партии, а дворцов этих уже во время перестройки было построено несколько в разных концах Союза. И при этом партию (того же генсека) заставили поделиться своими миллиардами с детьми Чернобыля чуть ли не силком… Можно закрыть глаза на неэффективность социализма, хотя это было бы глупо: кто как не социалисты всех конфессий не уставали призывать социальную революцию на расточительный капитализм! Но и менее производительная советская экономика могла — и должна была бы — быть более справедливой. Разве не установление справедливости — главная цель и лейтмотив идейной борьбы против эксплуататоров?

А нынешнее неравенство — в новой России под трёхцветным знаменем? Демократии? Обращённый ныне в советское (антисоветское?) прошлое, идеальный образ коммунизма в не меньшей мере предостерегает теперь и против сходного будущего. Эффективная рыночная экономика обязана будет, если желает выжить, осуществить позабытую «реальным» социализмом справедливость — либо её ожидает ещё одна революция, которая окажется ещё больше «бунтом бессмысленным и беспощадным»… Наши вожди не зря облекали свой быт тысячью тайн, не зря утаивали свои спецраспределители и безнравственные привилегии: человечество не научилось мириться с несправедливостью ни при капитализме, ни при том нашем «социализме». А образ коммунистического, справедливого мира, созданный в социально-фантастическом романе, отвергал украдкой протащенную вождями старую как мир несправедливость.

Не оттого ли кураторы партийной (не коммунистической) идеологии не любили фантастику и всегда её опасались, предпочитая держать этот жанр в чёрном теле? Не буду напоминать обо всем известном голодном пайке изданий. Упомяну только один факт, который не укладывался бы в голову, если бы не были стёрты в лагерную пыль миллионы самых честных и самых стойких рядовых строителей социализма. Не прошло и месяца после кончины Ивана Ефремова — всему миру известного пропагандиста коммунизма (роман «Туманность Андромеды» и многое другое) — как КГБ пол суток затратил на обыск его квартиры в поисках не то диссидентского компромата, не то следов… его шпионской (!) деятельности. Книги И.Ефремова и его соратников наглядно свидетельствовали, как пустое слово номенклатуры о коммунизме расходится с её делами, которые не вписываются не то что а идею коммунизма, но и в нормальный капитализм. Наш прораб перестройки и Нобелевский лауреат, М.С.Горбачёв, получив драматическое письмо известного писателя-фантаста о бедственном положении жанра, казалось бы, напрямую направленного в коммунизм, так и не сподобился шевельнуть пальцем, чтобы оказать хоть малейшую помощь.

Сегодня вспоминают (а лучше сказать: вспоминали уже вчера) Ивана Ефремова за предсказание язв нашего «совкового» коммунизма. И в самом деле: в антиутопической утопии «Час Быка» автор коммунистической «Туманности Андромеды» провидел многое, из-за чего рухнул Советский Союз. Но ведь это был тот же самый писатель, который воспел коммунистическое будущее! И в годы, прошедшие между написанием «Туманности» и «Быка» его пристрастия, смею уверить, в главном и основном нисколько не изменились.

Фантастический жанр наша верхушка понимала как некое хитрое иносказание, которое используют диссиденты. Когда в своё время (кажется, на «Ленфильме») готовились к съемкам фильма по известной повести братьев Стругацких «Трудно быть богом», ленту закрыли под этим предлогом. Лейтмотив понятен всем: можно ли навязывать даже самые прекрасные порядки какому-то народу помимо его собственной воли? Теоретически для марксистов давным-давно было ясно: народ не следует провоцировать на революционный скачок, если сам народ еще не созрел, однако на деле советские большевики тысячу раз топтали собственный марксизм. Фильму «Трудно быть богом» ещё и не повезло со временем: его судьба решалась, когда войска Варшавского договора, а по сути советские войска, оккупировали усомнившуюся во благах социализма Чехословакию. Как это, мол, можно сомневаться: помогать чужому народу или не помогать? И «помогли». А фильм закрыли, — чтобы никаких намёков!

Кроме измены своим же идеалам марксизма, в этом запрете было еще и идиотское обкомовское невежество: ага, раз фантастика — значит, эзопов язык, значит, того и гляди прозвучит нечто крайне неприятное. Тут нужен глаз да глаз…

Научный социализм так и не преодолел своего утопического порока, он ставил прекрасную цель, но давал чисто фантастические рецепты её достижения. Советская внерыночная, принципиально худосочная экономика хронически отставала не только от недостижимого уровня капитализма, но и от насущных потребностей советского народа. Ссылались на потери войны; и многим наивным гражданам (вроде автора этих строк) долгое время эти ссылки казались убедительными. Однако даже в 80-е годы производительность труда ещё в несколько раз (!) отставала от уровня развитых (тех самых «загнивших») стран. А ведь материальная задача социализма в том и состояла, чтобы догнать и перегнать. На словах нам неприемлем был маоистский «идеал» бедности, — а на деле, кроме газетных заклинаний о «неуклонном повышении нашего благосостояния», ничего лучшего добиться так и не смогла. Естественно, уже всеобщий достаток людей будущего, описанный советской фантастикой, вызывал у власть предержащих глухое раздражение. В те времена и без выкладок специалистов стало ясно, что из наработанного рубля советскому гражданину достаётся ничтожная часть, — тогда как на «сгнившем» Западе всё наоборот. Советское государство эксплуатировало наш труд нещаднее капиталиста. У нас не было кризисов (хотя и капиталистический мир давно научился умерять это своё первородное зло), но не было и роста, три поколения привыкли к хроническому дефициту всего, налицо была застойная и всеобщая, едва прикрытая бедность — исключая, разумеется, номенклатуру и формировавшийся класс теневиков, он же мафия сводная сестра правящей номенклатуры.

Почему? Почему мы оказались вместо светлого будущего позади «изжившего себя» капитализма?

Не потому, что холили и обожествляли невежественного, стоявшего у руля страны, а потому, что ОН лучше других отвечал правилам партийных игр (кстати сказать, как вывели социологи, это — закон расстановки сил в мафии). Застой в недопроизводстве всего — от овощей и колготок до прогрессивных идей — вытекал из неэффективности системы только в перестройку названной собственным её именем: командно-бюрократической. К социализму она имеет такое же отношение, как костёр инквизиции имел к гуманизму Иисуса Христа. Научный коммунизм не предусмотрел простейшей (всё гениальное просто, когда до него додумались) вещи: жизнеспособный организм, как и всё остальное в природе и обществе, не может управляться из центра, потому что только сам в целом и составляет этот центр.

Разрушив саморегулирующуюся систему рынка, советское государство в принципе не могло создать взамен никакой другой, ибо только в рынке осуществляется великий принцип обратной связи; этот принцип был открыт в совсем другой области, но равно действует и здесь. Наша командная система складывалась в тот роковой для капитализма час, когда рыночная стихия грозила обвальным крахом самой богатой стране мира. Припомним: сталинский командно-репрессивный режим складывался в годы Великой Депрессии в США. Сознательно или невольно, марксистская идея госрегулирования рыночных отношений, подпёршаяся первым опытом Советской России, была реализована именно командой Рузвельта. Советская общественная мысль, зацикленная на борьбе за власть, и не смогла бы, возможно, оценить этой акции, даже не будь она, общественная мысль, расстреляна в те страшные годы. Стихия рынка была элементарно «побеждена» большевиками — и заодно была сметена естественная, органическая саморегуляция производства. С распределением было проще, благо об этом оставили немало наработок как старые социалисты-утописты, так и марксисты.

Возможна ли более совершенная система, некая золотая середина меж рыночной анархией и госрегулированием, я не знаю, хотя и вполне допускаю возможность её существования. Однако факт налицо: наш научный социализм и не пытался просчитать эффективность регуляции экономики по госплановски. В.И.Ленин по-своему логично предлагал придать Госплану законодательную силу — если уж госзаказ спущен сверху, то он должен был быть законом. Но и Ленину не пришло в голову выяснить сперва, в принципе, можно ли из центра предусмотреть бесконечную игру экономических факторов на периферии, да ещё такой беспредельной, как Советская страна. Командно-бюрократический монстр продолжал «законно» пожирать советскую экономику вплоть до августовского путча 1991 года, и продолжает пожирать по сей день, когда Союза уже нет… С горечью теперь убеждаюсь, что в советской системе многое оказалось страшно далеко от научного коммунизма, то есть утопично. Самым утопическим, самым губительным было параноидальное стремление поделить всё на свете в коммунистическом лагере из Кремля. И ещё: научному на словах, советскому социализму было присуще примитивнейшее убеждение, будто можно научить рядового гражданина, не профессионала в этом деле, управлять государством. Неправда, будто Ленину принадлежит лозунг: каждая кухарка должна управлять государством. Даже Ленин не пошёл дальше контроля и учёта, даже Ленин не ставил перед партией выработку принятия правильных решений; дикая, невиданная, пожалуй, в истории борьба за власть с собственным народом не давала никакого повода нашим вождям заметить, куда они свалились с книжных высот марксизма.

Нет, проблемы советской социальной фантастики не исчезли вместе с Советским Союзом. Проблемы коммунизма сегодня, может быть, ещё актуальнее, чем в эпоху социалистической революции, когда ещё был шанс пройти между Сциллой анархической, хищницей капитализма и Харибдой бесплодного и всеподавляющего «социализма».

Дело в том, что, ставя задачу возрождения рыночной экономики в государстве, которое на протяжении трёх поколений внедряло командно-административные принципы во все сферы жизни, во-первых, невозможно игнорировать эти три четверти века, а во-вторых, нельзя отбросить ту идею социальной справедливости, которой мы жили всё это время…

Как принял бы Ефремов нынешний отказ от построения коммунизма? Печально. Для Ефремова коммунизм был не советской системой, а тем будущем, к которому должно придти человечество, если не желает погибнуть, — идеальным миропорядком.

Печалился бы Ефремов не тому, что сгинул советский строй, а потере надежды на социальную справедливость. Все его романы о коммунизме будущего не столько рисовали идеальное мироустройство (на чем помешалась классическая Утопия), сколько размышляли о СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ. Вот Ефремов и печалился бы утрате этого идеала.

Вместе с тем он нисколько не был защитником нашего бюрократического и равнодушного к человеку «реального социализма». Он, мне кажется, надеялся, что мы на пути к коммунизму изживем эту болезнь. Но эту неизлечимую болезнь, оказалось невозможным одолеть, не руша весь строй.

Почему стражи советской идеологии из КГБ копали под певца коммунизма? Потому, что коммунизм им был уже не нужен, они были одержимы о-х-р-а-н-и-т-е-л-ь-с-т-в-о-м: в них Система защищала самое себя — и только, не более того. Идеология коммунизма, которую исповедывал автор в «Таис Афинской», их нисколько не интересовала, отброшенная идеологией охранительства. И если бы не последовало на Ефремова доносов, то в КГБ пришлось бы проявлять инициативу самим. Ведь коммунизм, проповедуемый Ефремовым, идеологически подрывал охранительство, ибо требовал перемен. Об этих переменах Ефремов немало сказал — в тексте между строк — своей литературной критики, фантастики и публицистике. Эти высказывания были по меньшей мере чужды идеологической контрразведке КГБ, если не прямо враждебны. Не зря «Час быка» даже текстуально перекликается с ключевыми формулами перестройки (сколь бы трагично мы ее ни оценивали сегодня, эту горбачевскую неудачу).

Так вот: отменяет ли нынешняя идеология Российского правового строя и рыночного хозяйства с его несомненным «возвращением» к капиталистической экономике, — отменяет ли нынешняя идеология Ефремовскую устремленность в Утопию? Нет и нет! Потому что в этой Утопии важна не Система, а краеугольный принцип: осуществить раз и навсегда в истории человечества общество социальной справедливости. В этом Ефремовский утопизм, как был он противоположен советской системе, так и сделался несовместим с нынешней действительностью «блошиного рынка», где за доллары продается всё, презирая любые общечеловеческие ценности. Я не знаю, как будет завтра, куда пойдет российская жизнь, к человеку или вцепится друг другу в глотку богач с нищим, как уже было везде и в России тоже. Но что Ефремовская утопия непримирима к такой возможности, — в этом нет никакого сомнения. И в этом — будущее за книгами Ивана Ефремова.

Мне известна только одна попытка нашей фантастики всерьёз обратить внимание на управление обществом как на проблему первостепенной важности — «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, хотя в романе отсутствует идея обратной связи, стержневая в вопросе саморегуляции. Впрочем, отсутствует она и в романе А.Богданова «Красная звезда»: он осознал её как науку, но не представлял как писатель. Так или иначе, более поздний советский роман о коммунизме хотя бы выдвигал эту проблему, о которую расплющилась, не заметив, наша вековая история Российского социализма. Дело в том, что проблема саморегуляции, саморазвития, предусмотренная — только на словах, а в реальности задавленная — на политическом уровне социалистической идеи. Эта проблема остаётся пустым звуком, если не реализуется в экономической самодеятельности общества, когда центр отдаёт команды и распоряжения, т.к. не в силах предусмотреть всего на местах, а только увязывает, согласует, информирует, координирует. Для так называемого Центра вопроса саморегуляции просто не существовало, да и невозможно было принять к обсуждению что-либо, не отвечающее интересам абсолютной диктатуры, с которой мы прожили советскую эпоху. Между тем судьба коммунистического мира — она неизбежно вторгалась в роман о социальном будущем — непременно приводила к этой проблеме, вопреки интересам диктата. Когда не будет государства, кто, что, каким образом будет управлять всей сложностью людского мира? Такой вопрос только и мог быть поставлен теоретически в художественных произведениях в стране, где диктатура (и диктатура личности в том числе) нисколько не была заинтересована ставить его как проблему практическую. Диктатор потому и диктатор, что не способен задуматься над вещами, хоть сколько-нибудь затрагивающими его самовластье.

Впервые в отечественной фантастике идея управления будущим обществом, никак не стеснённым государством в современном понимании, управления без принуждения, только в силу самосохранения живой системы, существующей единственно ради человека, — впервые, я уже говорил, эта идея проблеснула в романе известного философа и политического деятеля Александра Богданова «Красная звезда». И что же? Только в одной-единственной нереволюционной рецензии на неё походя обратили внимание, разумеется, без каких-либо последствий. А ведь как много оказалось упущено — именно тогда, на заре советской власти! За много лет до Норберта Винера Александр Богданов сформулировал краеугольные постулаты кибернетики, которую ныне часто называют наукой об управлении. В том числе и принцип обратной связи в саморегулирующихся системах, каковыми являются и отдельный человеческий организм, и целое человеческое общество. Я думаю, кибернетику поспешили обозвать буржуазной лженаукой как раз потому, что вместо самовластного произвола (по научному волюнтаризма) она обосновывала строгие непреложности управления любыми системами, общественными — тем более, ибо они самые сложные, независимо от их идеологической обозначенности, и тем самым выводила любую диктатуру — в том числе от имени коммунизма — за пределы научного сознания. И кто знает, к каким высотам пришло бы после НЭПовское общество в Советском Союзе, если бы госрегуляция рыночных отношений началась — и продолжалась — у нас, а не в США, если бы она пошла по высокой и строгой науке и не была задавлена «потом и кровью» (как предполагал первоначально назвать свой роман о коллективизации в деревне «Поднятая целина» Михаил Шолохов).

Вот на какие размышления наводят иные страницы истории советской социальной фантастики. Через эту призму просматриваются глубинные, коренные причины Великого эксперимента, как назвал его Герберт Г.Уэллс с присущей его высказываниям о нас сочувственной, но всё же иронией; эксперимента, задуманного во благо людей и обернувшегося такой жестокой и страшной вивисекцией.

Мы говорили о регуляции экономики — и можно, казалось бы, возразить: не хлебом единым… Если бы бедность сделала нас человечнее! В ГУЛАГе стиралась в пыль душа народа. Жизнь человеческая упала в цене до нуля, особенно — жизнь лучших из нас. Естественно (и противоестественно в то же время), что Человек в коммунистическом мире, каким его рисовала советская социальная фантастика, служил «живым укором» совковой обыденности. Контраст не мог не вызвать у власть предержащих постоянного раздражения. Мы отвергали подвиги маоистов-хунвейбинов, будто сами не ставили в эти три четверти века на тот же «идеал», то силами КГБ, то, когда надо, разнуздывая толпу…

«Весь мир насилья мы разрушим!» Слом старой госмашины был громадной ошибкой! Если бы мы ещё знали, какая нужна новая машина! Сломали, взамен поставив Советы — барачного типа времянки, которые подмял партаппарат. Ленин носился с советами — но так и не донёс — выкидыш получился. Командная система получила дрянной механизм, который партия к тому же заблокировала. Самодеятельность в эпоху энергии и компьютеров!

А разве, если уж позарез нужна революция, нельзя было силой заставить работать старый аппарат? Всё равно ведь пошло насилие, только более жестокое и грубое. Получили аппарат управления, пребывавший под прессом страха. Нетерпение! А ведь сами же большевики, мы, считали нетерпение мелкобуржуазным пороком…

Раз уж мы начали говорить правду о прошлом, ради правды о настоящем и будущем, нам непременно необходим и наш советский роман о коммунизме — необходим как звено литературной традиции, которая свяжет фантастику прошлых времён с фантастикой будущей. Посмотрите на эти лотки, заполненные книгами новейшего выпуска: добрая половина фантастики. И ничего не значит, что царят ныне иностранные имена. Придёт время российских авторов, и кто напророчит сегодня, что завтра не нужен роман о лучшем будущем новой России…