"Каменная грудь" - читать интересную книгу автора (Загорный Анатолий Гаврилович)

ПРИМЕРНОЕ НАКАЗАНИЕ

Бесконечно тянулись, находили и оставались позади холмы, ржавые курганы, а то и перелески в ярких солнечных пятнах—желтых, багряных, будто византийская парча; под копыта лошадей ложились незнакомые дороги.

Скучно было в степи, голо. Облака плыли по небу, дикие, серые, птицы не парили, не резвились: заслышав конский шаг, поднимались из кустов, летели низко и недалеко.

Давно уже сгорела в низинах мягкая травка, поржавели стебли донника, всюду шевелил колючими усами злаковый пустоцвет; ломая сухие листья, трещал под ветром репейник; рассыпанными бусами краснел по оврагам шиповник. Только одна кульбаба упрямо продолжала цвести: желтая, нечесаная, вызывающая – настоящая поляница.

Днепр все не открывался, хоть уже одиннадцатые сутки шли дружины Святослава: впереди на версту—сторожевой разъезд, позади – громыхающие сложенными доспехами телеги на смазанных салом колесах. Шли с раннего утра до позднего вечера, а иногда и ночью, если светила луна и дорога была хорошей. Изредка останавливались, чтобы напоить лошадей и самим поотдохнуть, поочиститься от пыли. Приходилось и голодать в пути. Выступление было спешным, и продовольствия взяли мало. Получив вторую грамоту Ольги, великий князь не выдержал – приказал готовиться в путь, «пометав колы».[51] Некогда было размышлять о судьбе новой столицы – прежней грозила опасность разорения. Потеряли всякую цену рабы, серебро, меха. Все блага серединной земли заслонили собой добрые угрские кони. Они понадобились князю затем, чтобы вовремя поспеть на выручку киевлянам и всему русскому народу. Низкорослым, выносливым лошадкам степняков противопоставлялись статные, славящиеся своей иноходью, угрские жеребцы. В несколько дней была собрана из разросшихся за последний поход дружин быстроногая конница. Многие простые ратники, кто вчера еще шагал в пешем строю, таща тяжелое копье и громоздкий щит, пересели на коней.

Часть прежнего войска осталась на полях сражений, большая часть была раздроблена на охранные отряды во многих городах по Дунаю в Мизии, у этого порога «священной именем империи». Отныне пешего войска не существовало. Кто ушел на Дунай смердом-ополченцем, возвращался заправским воином.

Большой крюк сделала конница, догоняя печенегов. Велико было нетерпение князя, гнев его не утихал. Так все хорошо шло, подготовка к походу на Византию подходила к концу и вдруг… проклятье диким степнякам! Мечта его жизни была близка к осуществлению – с болгарским народом завязалась крепкая дружба, налаживались добрые отношения с уграми и вдруг… проклятье коварным грекам, они перехитрили его! Но всегда ли так будет? Грозно поднимается на берегах морей славянская держава от Ладоги до Малого Преслава. Широко распахнул крылья Святослав, освоил незнаемые прежде земли, проложил по ним военные тропы, которые потом утаптывало множество народов, сделав их торговыми дорогами. Устья больших рек – Днепра, Дона, Волги – взял на замок, никто без ведома князя не отваживался подниматься в русские владения. И забыл-то, казалось, совсем Киянь-город и не помышлял о возвращении, – стыдно было отнимать у своих детей наследные права. Знал: Ярополку надо отдать Киев, Олегу – Вручий в непокорной Деревской земле, а любимому робичичу Владимиру – далекий буйный Новгород, где каждый дырявый горшок мнит себя воеводой, а богатый купчина, бахвалясь, говорит, что князья у него в мошне сидят да мечами звенят.

К Святославу подъехал витязь Ратмир, вывел его из задумчивости:

– Гляди, княже, – указал он пальцем.

Святослав поднял голову и невольно вздрогнул – неподалеку, в ложбине, продолжало еще куриться сожженное село. Грудой черного пепла лежало оно у дороги, как живое свидетельство печенежского разбоя. Кочергою согнулось обгоревшее дерево. Дунул ветер, поднял с земли, закружил прах, понес его в лица всадникам. Над самой головой Святослава противно каркнули два черных вещуна – оживший пепел.

Вдоль дороги, один к одному, лежали окровавленные, ободранные трупы… Много – не счесть. Каждый прибит к земле колом из плетня, у каждого сжаты кулаки. Повсюду следы недавней битвы, битвы за волю…

Набрал в грудь воздуха князь и долго не выпускал – вот она лежит перед ним, родная земля, широко раскинулась во все стороны. «Мести! Мести!» – как будто кричат холмы, косогоры, буераки. «Мести! Мести!» – отдается эхом и в Новгороде и в Тьмутаракани.

Воины за спиной князя позванивают стременами, беспокойно ерзают в седлах. Разные люди: псковитяне, смоляне, черниговцы, родненцы, любечане. Но сердце одно, большое сердце. Они смотрят на него, будто ожидают чего, сверлят затылок взглядами! А что он им скажет? Быть битве грозной, это он знает наверное. И многие сложат головы, со многими придется проститься навеки… промеж жизни и смерти блоха не проскочит.

Грязно-бурый, выгоревший за лето Чох, испуганно скашивая глаза на обочину дороги, перешел на рысь. Пыльными клубами скатились в низину несколько всадников из сторожевого отряда. Вытирая потные лица, крикнули обрадованно:

– Печенеги, великий князь… становище на берегу Днепра…

Святослав гикнул, рванул коня, словно поскорее хотел уйти с этого страшного места.

Бить, сечь проклятых печенегов! Вспомнить им ту ночь на порогах, когда его, великого князя, едва не утопили в Днепре, как слепого щенка в корыте. Ах, дуй их горой!

Глухо застучали копыта, зашумел в ушах ветер… Через несколько минут великий князь выехал на высокий холм у Днепра. Спешился, пополз в траве, цепляя шпорами полынок и ромашку. Подтянулся на локтях, ухватившись за траву, и остался лежать, будто к гриве Чоха припал. Его взгляду открылась величавая река. Вода серая, белые изломы у берега. С детства знакомая река катила суровые волны. Одна гряда, вторая, третья… не счесть их, идут – не остановишь. Легкая спазма сжала горло. А внизу, прямо под склоном, копошатся люди в одеждах из скверно выделанных шкур; среди кибиток и дымящихся костров – огромное стадо. Дальше к югу– табун полудиких лошадей… Быстро летели мысли в голове Святослава, будто птица взмахивала крылом, каждый взмах – новая мысль, и она поднимала с земли, жгла сердце: бить чужаков, сечь! Охватил взглядом расположение войска, и песчаный берег, и холмы над ним, крутые, поросшие редким кустарником. Врезались в память ненужные подробности – желтая от навоза вода у берега, вспухший живот большой рыбины, а что-то важное никак не приходило на ум, томило… Что же это? Князь напряг память…

Вот оно что! Наконец-то пришло на ум: это охота, охота на туров. Он тогда был совсем ребенком, и его копье пролетело между ушей коня. Тогда горела степь, и звери бежали… В несколько мгновений созрел план сражения. Сдерживая себя, чувствуя, как беспокойно шарят по земле руки, гладят, ласкают ее, Святослав бросил взгляд на кочевье, – ничего не упустил из виду. До крайней палатки – два стрелища… холм крутой. Как пойдут кони? Там к югу у табуна – балка… удобно… только не сырая ли балка? Ну да этого не угадаешь. Туда тоже два стрелища… Выше по реке, где на яру вытанцовывает сдуваемый ветром ворон, спуск пологий, лучшего и желать нельзя. Вот тут и взыграть, закрутить стальному вихрю, разметать вражеские полчища. Святослав спустился вниз, осторожно встал, поспешил к Чоху, вскочил в седло. Чох вытянулся на задних ногах и, отвернув породистую голову, побежал к своим.

– Шелом и панцирь! – коротко бросил Святослав встретившим его оруженосцам.

В стане кочевников узнали о приближении русских. Поспешно выстраивались отряды, срывались палатки, впрягались в повозки лошади. На берегу суетились женшины – готовили плоты. С высоты холмов орда живо напоминала огромную волчью стаю. Неуклюжие шкуры, шерстью наружу, косматые шапки, лохмоногие лошадки, бунчуки, копья с челками – все это двигалось, скрипело, кричало, готовилось к битве. Грузили награбленное добро на плоты из дубленых кож; привязав к ним лошадей за хвосты, выплывали на стрежень. Подростки пускались вплавь на кожаных мешках, набитых соломой. Один плот на середине реки стал пропускать воду. Лошадь оторвалась от него, две других храпели, захлебываясь. Женщины, поднимаясь на носки, показывали грудных детей, призывали на помощь. Днепр быстро поглотил их.

Увидев гибель жены, разъяренный Илдей, окружив себя заговорщиками, направился к хаканскому шатру, но его обогнала Любава. Она села на коня и поскакала сквозь охваченные паникой становья. Раскрасневшаяся, как степной тюльпан, вбежала в шатер, упала на колени. Глаза хакана метнулись ей навстречу:

– Что, рубин моего счастья? Что, моя прохладная жена? – спрашивал он воркующим голосом, натягивая кольчугу.

– Они идут, хакан, чтобы убить тебя… твой сын Илдей и с ним много наездников… прячься, хакан, я не хочу, чтобы тебя убили! – задыхаясь, говорила Любава, и слезы капали на мягкие, прошитые серебряной проволокой сапоги хакана. – Я – раба твоя… ты сделал меня своею женой, и ради тебя я забыла сородичей своих… Ты – сильный, защитил меня от других, ты дал бедной девушке приют, взял из кибитки, где все издевались над ней… Я не хочу, чтобы тебя убили, хакан, повелитель степей, быстрокрылый сокол.

Курей не слушал ее, он позвал начальника стражи и, бросая ему в лицо кусочки глины, которые судорожно мял в руках, отдал приказание. Стража попряталась. Чуть шевелились пестрые занавески. Несколько кибиток подъехало к шатру хакана. Через минуту перед ним остановились военачальники. Илдей распахнул полы зеленого халата и, сопровождаемый родовитыми, вошел в шатер.

Хакан сидел на ковре, подложив под себя ноги, и раскачивался в задумчивости:

– Ты пришел, мой… достойнейший сын, надежда моей души… опора моей старости, – протянул он руки, скверно улыбаясь.

Илдей недоверчиво отступил:

– Хакан, мы расплели косы перед битвой – руссы на горе!.. Я знал, что так будет. Ты медлил с последним приступом. Ты не спешил в степи, грабя селения руссов… Ты одарил врага луком и саблею, и вот они уже на конях… хотят бараны есть волчье мясо! Смерть тебе, старый безумец! Убейте его, наездники, и боги снова будут благосклонны к нам! – крикнул он неистово, вызывая в себе недостающее мужество.

– Убейте его! – повторил Илдей, выхватывая саблю из ножен, но со всех сторон протянулись копья, подняли его к самому навесу шатра и осторожно опустили наземь. Илдей даже крикнуть не успел, захрипел, стал дергаться.

Военачальники схватились было за клинки, но, видя, что сопротивление бессмысленно, положили их к ногам хакана, склонили повинные головы.

– Пусть никто не скажет, что повелитель степей пролил родственную кровь… заверните труп в шатер и бросьте в реку, – приказал Курей.

– Хакан, руссы показались на горе, они кричат и свистят, как суслики в поле, – вбежал запыхавшийся воин с коротким копьем в руках.

– Коня! – хлопнул в ладоши Курей, выбегая из шатра.

А с горы уже катилась лавина молодшей дружины – стрельцы с натянутыми луками в руках, сулицы у седел, молодой, задиристый народ.

– Ур-ра!

Все ближе, ближе… вот-вот ударятся о чело печенегов, разобьют его и сами разобьются. Опустили копья печенеги – и Днепр просветлел.

– Ур-ра!

Навстречу стрельцам ухают бубны, хрипят рожки, трещат сверестелки, зовут на пир. В том пиру не вино пьют, а кровь льют, не братины звенят, а мечи по шеломам…

Споткнулась под кем-то лошадь, выбросила всадника. Он покатился под гору, как скоморошек по ступеням великокняжеских палат. За ним кувыркнулась лошадь, сломала хребет, потом другая, третья…

Сердце Святослава болезненно сжалось. Смешается все, обдерут кони крутые бока, вспашут они стальными нагрудниками склон холма, разбросают ездоков. Но нет, удержались в седлах, один за другим скакнули через поверженных. Молодцы, детинушки! Молодец, Синко! Вон он скачет впереди всех, прямой, как луч.

Только теперь заметил князь в своей руке пучок русых с проседью волос – дернул, значит, неловко за ус.

Осыпав печенегов стрелами, бранясь, выкрикивая всякие удалые слова, дружина вдруг повернула к югу, будто испугалась неминуемой схватки. И то ведь, перед нею стояли полчища степняков, превосходившие их в пять, а то и семь раз.

Как взревели печенеги! Передние ряды не выдержали – пустились догонять руссов, словно стальной вихрь, пронесшийся мимо, увлек их с собой. Сдвинулось и все войско, повернулось боком к Днепру. Стесненное с одной стороны рекою, с другой – прибрежными холмами, силясь развернуть строй, мало-помалу все войско повернуло коней и устремилось на юг, туда, куда проскакала молодшая дружина – синкова чадь. Войско не слушало своих военачальников, не видело могущественнейшего из могущественных. Изнурительная осада Киева, бесконечные набеги на окрестные села, распри, болезни опустошили их сердца, так что каждый из них, вместо бунчука военачальника, видел только оглобли повозки на плоту, где были его жена, дети, награбленное добро. Природная степная хитрость змея уползла в нору, оцепенела от холода.

К Святославу подъехал Ратмир на беснующемся коне:

– Подай дерзость, княже! Застоялись совсем, невтерпеж.

– Они дошли до балки… видишь… продираются в колючках, – схватил его за окованное плечо Святослав, – неужто застрянут?

– Эй, князь! – крикнул кто-то снизу. – Вели нам идти в битву против грязных степняков. У них не заживают раны от расчесов, а у нас от мечей. Вели идти.

– Да, да! – подхватила старейшая дружина. – Кого нам сторожить в кустах, не птицеловы, чай. Вели выступать!

Не терпелось – крутили булавы на темляках, подбрасывали мечи.

– Помолчите, вы! – оборвал Святослав.

Дружинники в тяжелых доспехах из вороненой стали, у кого серебряный, у кого золотой знак на груди (у каждого верх шелома украшен пучком конских волос), прикусили языки. До их ушей донесся непонятный, оглушающий шум, будто сильнейший ливень стало низвергать разгневанное небо.

– Началось, началось! Вот оно! – торжествующе воскликнул князь, выезжая на самое видное место. – Волду-та потягнул!

Дымилась подожженная Волдутой долина Днепра. Горела трава; усохшая ромашка, вьюнок и разные ползучие стебли вспыхивали весело, тысячами огоньков разбегались во все стороны; репейники потрескивали, колючий чертополох поднимался с земли, будто живой, раскрывая объятия, разбрасывая редкие искры; оставляя за собой хвосты дыма, медленно катились перекати-поле.

Молодшая дружина успела скрыться в балке. Человек сто смельчаков взялись за мечи, прикрывая «бегство» товарищей, но вдруг обезумевший табун кочевнических лошадей помчался наперерез войску хакана.

Воины Волдуты гнали табун, свистели, гикали, набрасывали на короткие шеи лошадей горящие венки.

Святослав дал знак выступать.

– Вперед, дружина, за Русь! – напутствовал он воинство.

– За Русь! – подхватили мощным гласом дружинники, понеслись в тыл врага.

Полчища печенегов смешались, табун лошадей смял их передние ряды, разбросал на холмы и в Днепр, так что вздохнуть не успели. Задние ряды развернулись, чтобы встретить врага.

Руссы все ближе и ближе… Взметнулись тяжелые копья, булавы на темляках, жужжат шестоперы, храпят лошади, кося из-под стальных налобников глазами. Сшиблись! Будто ударились одна о другую медные тарелки невиданной величины, еще и еще, и тяжелый клин конницы пошел разворачивать полки печенегов, как плуг разворачивает по весне сырую, напитанную соками землю. В углу клина—Святослав, надсаживающий горло:

– За Русь!

Да и кругом крики:

– Огрей его! Звездани! Проклятье! Ур-ра!

Сбрил печенег холку у Святославова коня, рассек колчан березового луба, просыпал стрелы.

Но уже заработали кругом тяжелые мечи, поднялись красные щиты, будто тысяча солнц взошла над землей. Снова скатывались с холмов проскакавшие по кругу стрельцы.

Смятение и ужас охватили печенегов. Под ногами горела земля, дым затруднял дыхание, отовсюду напирали, грозили мечами. Сам хакан не выдержал, бросился к Днепру. За ним устремилась девушка в удобных для верховой езды шароварах печенежского покроя, с медной гривной на шее. Горькой полынной горечью налилось сердце Любавы. Перед нею качнулся красный щит, блеснул тяжелый меч, рассек ей висок и медную хитро закрученную гривну.

– Тьфу ты, пропади совсем! – выругался всадник. – Да это баба! В портках! Хоть бы не приметил никто, засмеют ведь, облаются опосля, срам!

Это был Идар. Он поскакал к берегу.

Летел из-под копыт лежалый навоз, отовсюду валил дурной запах распаренных лошадей. Вся поверхность Днепра покрылась плывущими.

Затрубили отбой.

– Оставьте их на семя, на семя! – кричал Святослав увлекшимся дружинникам и хохотал, довольный.

Достигнув левого берега и соединившись с переправившимися ранее, кочевники подались в глубь диких степей – жалкая горсть огромного прежде полчища. Надолго поглотили их высокие усохшие ковыли.

Великий князь приподнялся в стременах, орлиное жесткое перо на шлеме жужжало под ветром.

– Братья! – обратился Святослав к дружинам. – Степняки разбиты! Они теперь надолго запомнят, каково приходить на русскую землю. И пусть же, братья, всем супостатам, пришедшим на нашу землю, грозит эта участь! Примерное наказание и срам ожидает их, с какой бы стороны они ни пришли, чем бы ни были вооружены, и сколько бы их ни было. Да здравствует в веках великая Русь!

Дружины выходили на открытую дорогу, ведущую в Киев.