"Кровавый орел" - читать интересную книгу автора (Расселл Крейг)

Часть вторая С пятницы 13 июня до вторника 17 июня

Ритмично бухали басы, и цветные прожекторы пульсировали над четырьмя сотнями танцующих тел, слитых в одно ритмично дергающееся существо. Она цеплялась за него так, словно тонула в людском море и он был ее последним спасением. Его язык гулял у нее во рту, а руки исследовали ее тело. Не без труда оторвавшись от него, она переместила свой рот к его уху и что-то стала кричать – но музыка убивала все другие звуки. Он улыбнулся и энергично кивнул в сторону выхода из клуба. Они стали пробиваться через толпу – он шел чуть сзади, обхватив ее обеими руками. Боже, какой красавчик! И такой сексуальный… Под пропитанной потом тенниской перекатывались стальные мышцы. Высокий и стройный. Волосы темные и гладкие, а глаза – ах, эти чудесные, чудесные глаза! – невероятно зеленые, ярко-зеленые: два изумруда! Она готова была отдаться ему прямо сейчас, где угодно.

На улице ударил в лицо прохладный воздух – словно в бассейн нырнули. Парни из охраны даже не покосились на парочку, которая вышла из клуба тесно сплетенной. Не доносись из клуба приглушенный рев музыки, безлюдная улица была бы тишайшей. Действие экстази ослабевало, да и свежий воздух подействовал отрезвляюще: она вдруг стала осторожнее, внутренне ударила по тормозам. В конце концов, она даже имени его не знает. До сих пор.

Ощутив, как ее тело вдруг напряглось и отпрянуло, он повернулся к ней и расцвел красивой белозубой улыбкой.

– Малышка, ты чего?

Впервые она слышала его голос ясно. И уловила слабый иностранный акцент.

– Хочу пить. Я же глотнула экстази и теперь высыхаю на корню.

– Тогда айда ко мне, слегка передохнем. У меня в тачке есть минералка. Тут рядом, за углом. Пошли.

Он твердо взял девушку за талию.

Тачка оказалась новеньким серебристым «порше». У машины он привалил ее к дверце, обнял и стал целовать. Но девушка почти тут же отстранилась.

– Я правда хочу пить. А потом сразу обратно – танцевать…

Отключив сигнализацию, он наклонился в автомобиль и достал две полулитровые бутылки «Эвиана». Одну, сняв колпачок, протянул девушке, из другой стал пить сам.

Она пила жадно и долго.

– Соленая какая-то…

Он провел языком по ее шее – от бретельки топика до мочки уха.

– Такая же соленая, как и ты.

Она почувствовала внезапное головокружение и заискала рукой капот машины – опереться. Зеленоглазый проворно подхватил ее.

– Спокойно… – сказал он заботливо. – Лучше присядь.

Он подвел ее к открытой дверце «порше». Она как-то рассеянно посмотрела сначала вдоль улицы, потом ему в глаза. Они теперь были совсем другие: по-прежнему диковинно зеленые, однако холодные и пустые.

Но страшно ей не было – ни чуточки.

Фабель ушел из управления сразу после совещания. Подводили итоги работы за неделю: никакого продвижения в деле! Клугманн по-прежнему на свободе. Бывший полицейский, он знает, как правильно скрываться, и поэтому ловить его придется долго. Последнее убийство не дало ни единой ниточки для дальнейшего расследования – даже настоящего имени Моник они до сих пор не сумели установить! И зеленоглазый старик славянин из толпы зевак у места преступления растворился в ночи бесследно. Хорошо хоть Дорн очень вовремя подбросил им название и происхождение варварского обряда, творимого убийцей. Но это ни на шаг не приблизило их к поимке негодяя. К тому же Фабель беспокоился за Махмуда, который упрямо не отвечал на звонки. Турок был, конечно же, известен своей неуловимостью. Однако в этом случае он мог бы сообразить, что Фабель за него переживает, – объявиться и дать понять, что он внял предупреждению.

Дурное настроение владело не только Фабелем. Почти все гамбургские полицейские были озадачены и приведены в смятение тем, что война между бандами так и не разразилась. Никто не мстил за убийство Улугбая! Ни с чьей головы и волос не слетел. В городе царила странная тишь и благодать. Казалось, все городские банды вдруг зажили в дружбе и согласии: ни единого всплеска насилия. Это было настолько странно, что пугало пуще любой войны. В управлении полиции по-прежнему толпились готовые к бою сотрудники БНД и парни из Седьмого отдела, но они впустую потели в бронежилетах и касках, – и ожидание большой драки сменялось подавленностью и раздражением.

Расследование мало-помалу заслонило от Фабеля остальную жизнь. Не в первый раз очередное уголовное дело поглощало его всего, и Фабель знал – увы, не в последний. Словно он сквозь джунгли ломится: пока прорубаешься вперед, подлесок за тобой упрямо смыкается и отрезает путь назад, к собственной жизни и к милым сердцу людям… Остается лишь еще яростнее рваться вперед, надеясь на свет в конце зеленого туннеля…

Фабель позвонил Габи. Дочь ждала, что отец возьмет ее на выходные к себе, однако Фабель объяснил, что работа съест у него большую часть уик-энда. Время с Габи он очень ценил и старался не пропускать ни одной возможности побыть с ней, но тут пришлось извиняться – и дочь, как обычно, поняла, не обиделась. Зато Рената, его бывшая жена, явно рассердилась – видимо, у нее были свои планы на выходные, и Фабель их опять ломал.

В последнее время он столько насиделся за рулем, что решил устроить себе маленький праздник – остановил такси, чтобы доехать от дома до Альстер-Аркаден. В безоблачном небе сияло солнце, обычный для Гамбурга холодноватый бриз улегся; судя по всему, установится теплая погода. Как всегда, в торговой аркаде было не протолкнуться от покупателей и туристов. Фабель умело прокладывал путь в толпе, медленно, но упрямо двигаясь к книжному магазину «Йензен буххандлюнг», который принадлежал Отто Йензену, его университетскому другу.

Магазинчик был оформлен дорого, но в минималистском духе – чистые линии, прямые буковые полки и столы, яркое современное освещение: во всем чувствовалась рука и вкус деловитой и стильной Эльзы, жены Отто. Зато Отто был душой этого хаоса книг: долговязый, неуклюжий детина – без десяти сантиметров два метра, – непрерывно что-то задевавший или что-то ронявший. Книги и журналы занимали не только полки – они громоздились неустойчивыми стопами на каждой горизонтальной поверхности. Каких изданий тут только не было! Покопавшись в кучах, можно было отыскать такие неожиданные жемчужины, что перед каждым приходом сюда у Фабеля трепетала душа в надежде очередного дивного открытия. Как ни странно, сердцу настоящего библиофила нет ничего милее, чем лежащие в беспорядке книги – аккуратно расставленные, они почти лишены тайны, как женщины на нудистском пляже. И сердцу Фабеля был близок этот упоительный книжный хаос, таящий в себе сладостные находки.

Войдя в магазин, Фабель увидел Отто на стуле за прилавком – книга на коленях, там же локти, голова на ладонях. Это была любимая поза Отто – таким Фабель помнил его с университетских времен. Когда сам он пытался читать в таком положении, через пять минут уставал. А для Отто это была естественнейшая поза – так он надежнее, клеткой из рук, отгораживался от мира и полностью уходил в ту вселенную, которая лежала у него на коленях.

Фабель подошел к прилавку, наполовину заваленному книгами, лег животом на стопку пыльных томов и насмешливо перегнулся к Отто. Тот лишь через несколько секунд заметил, что кто-то нависает над ним.

– Извините… Чем могу служить? – Он наконец поднял голову, узнал Фабеля и расплылся в широкой улыбке: – А, господин Закон собственной персоной! Добро пожаловать!

«Господин Закон», ответно сияя улыбкой, пропел:

– Привет, Отто, запойный книгочей.

– Привет, Йен. Как дела?

– Живу не тужу. А у тебя?

– Тоска и жуть. Покупателей до и больше, но на самом деле они не покупатели, а так – перебиратели. Найдут что-нибудь интересное, запомнят автора и название, а потом норовят в Интернете скачать. А тут самый центр города и арендная плата – ого-го! Эльза говорит – за модное местоположение надо платить. Читатель пошел такой прижимистый и хитрый…

– А как красавица Эльза? – посмеиваясь, спросил Фабель. – Еще не сообразила, что ты у нее просто камень на шее?

– Куда там «не сообразила»! Вечно пилит, что могла бы найти кого получше меня и я должен быть ей по гроб жизни благодарен.

Счастливая улыбка Отто полностью опровергала произносимый текст.

– Я совершенно на ее стороне! – сказал Фабель и затем перешел на серьезный тон: – Выполнил мой заказ?

– О да, конечно!

Отто нырнул под прилавок. Что-то с грохотом полетело на пол.

– М-минутку… – донеслось из-под прилавка. – У меня тут маленькая катастрофа…

«Ах, Отто, дружище Отто! – улыбнулся про себя Фабель. – Время идет, а он не меняется – и слава Богу!»

Отто наконец вынырнул из-под прилавка и эффектно бухнул на него перевязанную бечевкой стопу книг.

– Вот, пожалуйста! – торжествующе сказал он, вынимая желтый бланк заказа из-под бечевки. – Все по списку – англичане и на языке оригинала. – Отто с насмешливым прищуром посмотрел на Фабеля: – На легкое чтиво мало похоже, а? Впрочем, ты же у нас зверский англофил… У тебя, по-моему, мать англичанка, да?

– В тысячный раз поправляю: шотландка.

– Как же я мог забыть! – Отто драматически хлопнул себя по лбу. – Это все объясняет!

– Что именно?

– Почему ты никогда не платишь за ленч!

Фабель рассмеялся.

– Это не потому, что я шотландец… Это во мне играет прижимистость фриза. Как бы там ни было, сегодня твоя очередь раскошеливаться. Я платил в прошлый раз.

– О, горе мне! – закатывая глаза, изрек Отто. – Такой светлый ум и такая паршивая память! Ладно, а я тебе, шотландо-фриз, между прочим, подарочек приготовил. – Он нагнулся и достал из-под прилавка толстенный том. – Кто-то из университетских профессоров заказал – и не выкупил. Словарь британских фамилий. Я думал, какому придурку мне толкнуть эту дурацкую книгу? И вспомнил про тебя.

– Спасибо, сукин сын… Сколько сдерешь за подарок?

– Подарок – значит, подарок. Наслаждайся, пока я добрый!

Фабель поблагодарил Отто еще раз, уже не насмешливо, и спросил:

– Отто, а есть у тебя что-нибудь про древнескандинавские религии?

– Спрашиваешь! Хочешь верь, хочешь не верь, но нынче на подобные книги большой спрос.

– Правда? – удивленно спросил Фабель.

– Да. В основном одинисты покупают.

– Одинисты? Ты имеешь в виду верующих в Одина? Неужели кого-то в наши дни еще волнует этот хлам? И неужели какие-то остолопы верят в Одина? – За разбитным тоном Фабель старался скрыть внутреннее волнение.

– Наивный ты человек. Сейчас во что только не верят! Одинисты еще довольно безобидный народ. Задумчивые такие ребята, грустные. Словно мешком прибитые.

– Вот уж сюрприз так сюрприз, – сказал Фабель. – Значит, их довольно много и они часто у тебя бывают?

– Сколько их всего – не знаю. Ко мне забегают изредка двое-трое. Весьма своеобразные, чтобы не сказать хуже… Впрочем, пару раз заходил парень, который очень интересовался древнескандинавской религией, но нисколько не походил на хиппаря или чудилу.

Фабеля как обухом по голове ударило. В горле пересохло.

– Когда он был в последний раз?

Отто рассмеялся:

– Ой, это допрос?

– Пожалуйста, Отто, не ерничай.

Отто увидел, что друг не шутит, и сам посерьезнел.

– Последний раз – примерно с месяц назад, я думаю. А если заходил потом, то обслуживал его не я.

– Что именно он покупал?

Большой лоб Отто пошел морщинами. Фабель знал, что, совершенно беспамятный в быту, Отто – безотказный компьютер в том, что касается названий книжек, имен авторов и издателей. Лоб Отто наконец разгладился – банк данных в голове был прочесан и ответ готов.

– Я тебе покажу, что он купил. У меня в запасе есть еще экземпляр.

Подведя Фабеля к полкам с книгами о нетрадиционных религиях, народной медицине и оккультных науках, Отто проворно нашел толстый том и протянул его гаупткомиссару. Книга называлась «Рунекаст: обряды и ритуалы викингов». Это было явно не научное, а научно-популярное издание для широкой публики. Фабель заглянул в конец и нашел предметный указатель. В нем значился «кровавый орел»! Ритуалу были посвящены полторы страницы убористого текста.

– Отто, мне позарез нужно имя твоего покупателя. Или хотя бы опиши, как он выглядел.

– Тут тебе повезло. Правда, его адреса или телефона у меня нет: он никогда ничего не заказывал. Но стоит покопаться – может, остался номер кредитной карточки. Впрочем, имя его я точно помню. Говорил на чистом немецком – с легчайшим акцентом. Однако фамилия то ли английская, то ли американская. Максвейн. Джон Максвейн.

Его вежливости хватило на то, чтобы сообщить о своих планах комиссару Кольски из Седьмого отдела. Фабель заметил, как мускулистый красавец обиженно поджал губы. Но Кольски никак не прокомментировал его решение. Крыть ему было нечем: отдел борьбы с организованной преступностью пока ничем не помог Фабелю, и поэтому тот считал себя вправе вторгнуться в чужую сферу.

Фабель где-то слышал, что трехэтажный особняк в районе Ротербаум обошелся Мехмету Илмазу в три миллиона евро. Особняк и выглядел на три миллиона. Его фасад в югендстиле соперничал красотой с затейливой элегантностью виллы справа, в стиле ар деко, и строгой неоготикой виллы слева. Вся широкая улица была выставкой богатых особняков, утопающих в зелени и цветах.

Фабель ожидал, что на звонок выйдет черноусый двухметровый турок. А дверь открыла привлекательная, молодая, коротко стриженная блондинка. Она вежливо поздоровалась и спросила, кто он, к кому и с какой целью. Затем провела гостя через просторную прихожую в зал. Это парадное помещение для приема гостей было сердцем дома: высотой во все три этажа, вверху – стеклянный прозрачный купол. Где-то в дальнем углу дома спотыкливо играл рояль и заливисто смеялись дети.

В центре зала стоял большой ореховый стол со стопкой книг в старинных кожаных переплетах. Не успел Фабель взять в руки одну из них – второе издание «Страданий молодого Вертера» Гете, – как в зал вошел высокий, поджарый, чисто выбритый мужчина лет пятидесяти. Тщательно причесанные густые каштановые волосы, седые виски.

– Мы с вами беседовали по телефону, герр первый гаупткомиссар. Итак, о чем вы хотели бы поговорить со мной? – спросил Мехмет Илмаз без малейшего турецкого акцента.

До Фабеля дошло, что он все еще держит в руках томик Гете.

– Ах, извините… – сказал он, положив книгу на стол. – Замечательное издание и в прекрасном состоянии. Коллекционируете?

– Угадали, – ответил Илмаз. – Собираю немецких романтиков, представителей «Бури и натиска» и вообще ту эпоху. Если позволяют финансовые возможности, предпочитаю первые издания.

Фабель про себя улыбнулся: стоя в этом доме, который может себе позволить даже не всякий банкир, трудно представить, что «финансовые возможности» иногда подводят Илмаза. Турок подошел к столу и взял книгу меньшего формата в дорогом переплете из бургундской кожи.

– Вот, самое свежее приобретение: первое издание книги Теодора Шторма «Всадник на белом коне».

Фабель взял протянутую ему книгу. Бургундская кожа была нежная, мягкая и даже чуть теплая – почти живая. Касаясь ее, словно всех тех ладоней касаешься, что держали этот переплет на протяжении последних ста лет.

– Дивная вещь, – искренне сказал Фабель, кладя книгу на стол. – Извините, что потревожил вас, герр Илмаз, и спасибо, что сразу же согласились встретиться. Мне хотелось побеседовать с вами в неформальной обстановке… Я расследую одно дело, и вы бы мне очень помогли, ответив на несколько вопросов…

– Да, вы объяснили мне по телефону. А вы уверены, что обсуждение возможно в неформальной обстановке – без моего адвоката?

– Решать, конечно, вам, герр Илмаз. Но спешу пояснить: я хочу поговорить с вами отнюдь не как с подозреваемым, а просто как с осведомленным человеком, который мог бы дать мне полезную информацию. Однако сначала, герр Илмаз, позвольте принести вам мои соболезнования в связи со смертью вашего двоюродного брата.

Илмаз двинулся к кофейному столику и двум кожаным креслам у стены.

– Присаживайтесь, пожалуйста, герр Фабель.

Служанка-блондинка вошла с подносом и кофейником, налила две чашки кофе и удалилась.

– Спасибо, герр Фабель, за соболезнование, – сказал Илмаз. – Не часто гамбургские полицейские балуют меня вежливостью. Как ни печально, Ерсин всегда был… скажем так, вспыльчив. От этого и пострадал. Что ж, задавайте ваши вопросы и посмотрим, смогу ли я вам чем-нибудь помочь. Что за дело вы расследуете? По телефону вы сказали, что хотели бы поговорить со мной о Гансе Клугманне, так? О нем я уже имел случай беседовать с вашими коллегами – герром Бухгольцем и герром Кольски. Я сказал им, что его нынешнее местонахождение мне неизвестно.

Теперь Фабель понял, почему Кольски не понравился его визит к Илмазу: Седьмой отдел сам втихаря зачем-то разыскивает Клугманна.

– Клугманн сам по себе меня мало интересует. Я пытаюсь найти убийцу молодой проститутки, которая снимала квартиру Клугманна. Мы практически ничего не знаем о ней, кроме клички Моник.

Илмаз, не поднимая глаз на комиссара полиции, сделал несколько глотков кофе. На имя «Моник» он никак не отреагировал.

– Моник работала на вас? – спросил Фабель. – Прямо – или через Клугманна?

– Нет, герр Фабель, моей служащей она не была.

– Послушайте, герр Илмаз, ваши дела меня нисколько не интересуют. Моя единственная цель – поймать серийного убийцу до того, как он убьет еще кого-нибудь. Поэтому все, что вы мне скажете, останется строго между нами.

– Ценю вашу сдержанность, герр Фабель. Однако вынужден повторить: эта девушка на меня не работала – ни прямо, ни косвенно. Что бы обо мне ни говорили, я не зарабатываю на дешевых нелегальных проститутках.

– Возможно, Клугманн был ее сутенером по собственной инициативе – так сказать, независимый приработок?

– Теоретически возможно. Однако на самом деле я совершенно не в курсе. Клугманн не входит в число моих людей, хотя ваши коллеги из Седьмого отдела упрямо настаивают на противоположном.

– Но, признайтесь, человек с его… э-э… прошлым… разве такой человек не полезен для вашей… э-э… организации?

– Герр гаупткомиссар, до настоящего момента мы были предельно откровенны друг с другом. Продолжим в том же духе. Поэтому, опять-таки строго между нами, я скажу так: Клугманн для меня не такая уж большая находка. Да, его специфический опыт выглядит заманчиво полезным. Однако на нашей стороне никто ему никогда не доверял и доверять не будет. Бывший полицейский для нас на всю жизнь меченый. – Илмаз отхлебнул кофе и продолжал: – Мой кузен Ерсин использовал Клугманна как умного вышибалу, как смекалистого, мускулистого, обученного всем приемам борьбы парня. Дальше этого не шло и пойти не могло.

– Много ли он получал вышибалой? Мог ли он, человек избалованный, прожить на одну зарплату?

– Ну, моя организация в городе не единственная, герр Фабель… Официально он работал помощником управляющего в одном из наших клубов – в «Парадизе». Зарплата более или менее. И там все по закону… – Илмаз хитро улыбнулся, сделал еще глоток кофе и добавил: – Или почти по закону.

– Мы предполагаем, что в квартире девушки стояла скрытая видеокамера. Правда, пленок мы не нашли… Вот вы сказали, что дешевая проституция – не ваш бизнес. По нашему мнению, эта Моник принадлежала к категории дорогих дамочек. Возможно, ее использовали как наживку – чтобы шантажировать солидных клиентов. И это уже бизнес вашего уровня.

Илмаз вздохнул и откинулся на спинку кожаного кресла.

– Знаете, герр Фабель, мне даже скучно. Повторяю вам в третий раз: ни про эту девушку, ни про какие-то сутенерские или иные неприличные дела Клугманна я ничего не знаю и знать не хочу. – Он сделал паузу, словно решая, как вести разговор дальше – агрессивно или миролюбиво. Явно решив в пользу разрядки напряженности, он как бы рассеянно улыбнулся и сказал: – Позвольте мне объяснить вам мою нынешнюю позицию. Я прожил в этой стране больше половины своей жизни. Приехав сюда, я очень быстро убедился, что для турок-гастарбайтеров здесь открыты считанные двери. Моей открытой дверью оказался мой двоюродный брат Ерсин. Добрых двадцать лет я сотрудничал с ним и с его организацией. В последние десять лет я делал все, чтобы эта организация все меньше и меньше конфликтовала с законом. Теперь, когда Ерсин мертв, я хочу покончить с прошлым и полностью легализовать нашу деятельность.

– Но давайте будем честны – вы по-прежнему контролируете большую часть торговли наркотиками в Гамбурге…

– Я надеюсь, вы не ждете от меня подтверждения вашим словам, – холодно улыбнулся Илмаз. – Знаю, ваш Бухгольц малюет меня этаким турецким Аль Капоне. Лестно, конечно. И очень далеко от правды. Да, не скрываю – закон я нарушал и нарушать продолжаю, но если в моих действиях есть криминал, то исключительно поневоле – я не какой-то врожденный злодей. Хотите верьте, хотите нет, я человек высокой морали, просто наши с вами понятия о чести и правосудии не во всем совпадают. Иногда мне даже кажется, что гаупткомиссара Бухгольца больше всего раздражает то, что не он, а я – турок и, по его мнению, отпетый негодяй – вывожу из игры преступную организацию Улугбая! У него за столько лет не получилось, а у меня получается. Согласен, Ерсин и шантажом не брезговал, когда надо было заручиться поддержкой большой шишки или вытрясти деньги из какого-нибудь богатея. Но мне такие методы всегда претили.

Илмаз внезапно встал, прошел через весь зал и взял что-то с мраморной каминной доски. Вернувшись, он протянул Фабелю фотографию в рамке из массивного серебра. Улыбающийся мальчик лет четырнадцати. За подростковой округлостью лица уже угадывался будущий энергичный очерк скул – как у Илмаза.

– Ваш сын?

– Да. Йоханн. Немецкое имя для большого будущего в Германии. По-турецки говорит с трудом – и с убийственным немецким акцентом. Я, герр Фабель, так и планировал его – с самой колыбели, начиная с имени: грядущий состоятельный бюргер. Клянусь всем святым, когда наступит его час вступить в семейное дело, это дело будет на сто процентов легально. Честный бизнес честного немца Йоханна на благо Германии.

Возвращая фотографию, Фабель сказал:

– Знаете, я вам верю, герр Илмаз. Однако от будущего изюма во рту не становится слаще. Пока что вы по-прежнему травите наркотиками детей и ведете уличные войны с украинцами.

Илмаз сердито набычился:

– Про какие войны с украинцами вы говорите? С этим решительно покончено!

– Разве не они главные подозреваемые в убийстве вашего двоюродного брата?

Илмаз криво усмехнулся, со спокойным вызовом глядя в глаза Фабелю.

– Герр Фабель, вы не обидитесь, если я скажу прямо, что я про вас думаю?

Фабель, немного шокированный и озадаченный, произнес:

– Ладно, валяйте.

– Вы полицейский, и уже в довольно большом чине. Я нутром чувствую – полицейский вы честный и прямой. К тому же просто умный человек. Однако свои функции вы понимаете предельно упрощенно. Впрочем, «функции» для вас неприятное слово. Вы предпочитаете говорить о Долге с чертовски большой буквы. Своей миссией вы считаете защищать невинных и ловить мерзавцев вроде меня. Или кровавых психопатов и прочих гадов, которые не различают, где добро, а где зло. Для вас вся правда жизни заключена в законе. Он ваш щит, и других вы защищаете этим же щитом.

– И в чем же моя наивность? Чем плохи закон и порядок?

– Закон и порядок – дело хорошее. Да только вы все упрощаете, у вас моральный дальтонизм. Только черное и белое. Для вас даже серое – слишком пестрое. Вы на стороне добра, а люди вроде меня – на стороне зла. Многие из ваших коллег, к счастью, лучше разбираются в оттенках. Потому что оттенки ведь существуют. И не замечать их – большая наивность, чтобы не сказать хуже.

Фабель на секунду сдвинул брови и рубанул:

– Вы хотите сказать, что к смерти Улугбая имеют отношение полицейские… которые разбираются в оттенках?

– Герр Фабель, я одно хочу сказать: в мире происходит много такого, чего донкихоты вроде вас не замечают и не понимают. Поэтому, при всем моем уважении к вам, я считаю нужным посоветовать: не впутывайтесь не в свое дело. – Илмаз встал. – Не обижайтесь на мои слова. Это сказано с лучшими намерениями по отношению к вам. А что я не смог ответить на ваши вопросы про Моник – мне искренне жаль.

Фабель поставил кофейную чашку на стол.

– Герр Илмаз, на свободе разгуливает монстр, которому нравится вырывать легкие из тела еще живых женщин. В этой ситуации я готов принять помощь откуда угодно и от кого угодно. Если вы можете подсказать мне хоть что-нибудь полезное…

– Знаете, лгать полиции стало для меня с годами второй натурой. Тут я мастер мирового класса. Но в данном случае у меня нет ни малейших причин лгать. Я действительно ничего не знаю и ничем вам помочь не в состоянии. Я и слышать не слышал про Моник или про какие-либо шашни Клугманна с ее участием. – Илмаз сделал паузу, словно прикидывая что-то в голове. – Давайте договоримся так. У меня ваш маньяк тоже не вызывает симпатии. Я прикажу своим ребятам вникнуть в это дело. Как вы понимаете, у них могут найтись источники, полиции недоступные. Да и спрашивать они умеют… э-э… строже, чем полиция. Обещаю: узнаем что-либо занятное – непременно вам сообщу.

Илмаз лично проводил Фабеля до парадной двери. Уже стоя на пороге, Фабель сказал:

– Вы так упорно говорили о своем желании стать честным бюргером… Отчего же вы тянете? Зачем уходить частями? Не лучше ли одним махом покончить с прошлым?

Илмаз рассмеялся:

– Какой вы шустрый! Сразу видно, что вы не бизнесмен. Любой экономический консультант вам объяснит: диверсификация должна мощно фундироваться основным видом деятельности компании. Когда новые сферы нашей деятельности – строительство и операции с недвижимостью – станут приносить стабильные доходы, сравнимые с тем, что мы сейчас имеем, – вот тогда я скажу: баста, отныне я всем легалам легал.

Он вышел на крыльцо вместе с Фабелем и оглянулся на дом.

– Как вам мое жилище, герр Фабель?

– Приятный особнячок.

– Построен в двадцатые годы уже прошлого века. Его архитектор много чудесных домов построил – в основном тут, в Ротербауме. Немецкий архитектор с прекрасной репутацией, его мастерская была одна из ведущих в Германии того времени. Богатый, уважаемый и преуспевающий человек. Никаких левых дел. – Илмаз лукаво покосился на Фабеля. – Одну только промашку сделал архитектор – родился евреем. Умер в концлагере Дахау. Уморили. Параграф у них был в законе такой – про евреев. Убивать их они считали своим долгом. А человек был честный. Талантливый и знаменитый. Потому-то, герр Фабель, я между законом и моралью не тороплюсь ставить знак равенства – как бы не ошибиться. Да и немцем мне никогда окончательно не стать – насмотрелся я на них со стороны, и в полные немцы меня не тянет. Впрочем, никто и не приглашает. А вот сын моего печального опыта не имеет – ему и карты в руки. Пусть начинает с чистого листа… Я же так и останусь более или менее посторонним. И «посторонний» элемент в моей деловой деятельности, возможно, до самого конца останется. Ладно, герр Фабель, всего вам доброго. И удачи вам в охоте за этим негодяем.

Из машины Фабель позвонил в комиссию по расследованию дел об убийстве. Он уже успел озадачить Марию поисками Джона Максвейна; человек с таким именем и такой фамилией в Гамбурге что прыщ на лице – и не захочешь, а заметишь. Нечего ждать, пока Отто переберет старые счета, Мария должна быстро справиться с задачей.

И действительно, Вернер Мейер сообщил, что они уже установили адрес Джона Максвейна – где-то в Харвестехуде. Теперь собирают про него более подробную информацию.

– Тут, шеф, для вас еще сюрпризец, – сказал Вернер Мейер. – Звонил гаупткомиссар Зюльберг из Куксхавена. Просит вас срочно перезвонить. У него там пара случаев ритуального группового изнасилования. Он полагает, что это может быть как-то связано с нашим серийным убийцей… Ну и еще настырная журналистка, Ангелика Блюм, опять разыскивает вас.

– Ладно, скоро буду в управлении, – сказал Фабель.

Заводя мотор, он заметил в боковом зеркале стройную длинноволосую хорошенькую блондинку, ядреную и дьявольски молодую. Он хмыкнул и задержал на ней взгляд: где-то он ее раньше видел. Или только кажется?

В густом баритоне на том конце провода было что-то приятное. За вполне литературным произношением нет-нет да проскальзывала милая фабелевскому сердцу нижненемецкая нотка – он ведь вырос в окружении этого диалекта. Буквально через несколько фраз Фабель уловил, что полицейский из провинции – умный малый.

– Итак, гаупткомиссар Зюльберг, – сказал Фабель, – вы полагаете, что есть какая-то связь между преступлениями в ваших краях и убийствами, которые я расследую. На чем основано ваше подозрение?

– Это, собственно, только догадка. Но за нее веские аргументы. У меня тут два случая. Одной молодой женщине повезло, и она в городской больнице. Вторая в морге.

– Убита?

– И да, и нет… Формально сбита случайно грузовиком, но, по сути, это убийство. И погибшая и та, что в больнице, были под воздействием гипногаллюциногенов, которые они проглотили не по своей воле.

– Наркотики, подходящие для группового изнасилования?

– Да, результат анализа однозначный. Обе получили один и тот же «коктейль». Обеих девушек распинали за запястья и лодыжки, а насиловали в согласии с каким-то ритуалом. По сводкам уголовного розыска я помню детали двух убийств, которые вы расследуете. Мне сразу бросились в глаза параллели. Вторая жертва – которая сейчас в больнице – была вчера у кузины в Гамбурге. В ночном клубе в Санкт-Паули познакомилась с парнем, он дал ей бутылку минеральной воды. Очевидно, к ней был подмешан наркотик – девушке врезался в память странный солоноватый вкус. Так что началось все в Гамбурге – значит, ваша юрисдикция.

Фабель усмехнулся. Этого провинциала на козе не объедешь – знает свое дело.

– А из чего вы заключили, что в изнасилованиях был ритуальный элемент?

– Думаю, вы понимаете, что эта фармацевтическая дрянь крепко отшибает память, но у моей девушки остались смутные воспоминания о том, что ее привязывали к чему-то вроде алтарю. Она вроде бы даже статую там какую-то видела.

– Большое спасибо за звонок, герр Зюльберг. Ваше сообщение стоит самой тщательной проверки. С нами работает судебный психиатр, фрау доктор Экхарт. Вы не против, если я прихвачу ее с собой?

Зюльберг ничего против не имел, и они договорились о встрече на следующий день.

Для Фабеля во время допроса подозреваемого или свидетеля самыми важными были те доли секунды, в которые люди захвачены врасплох – когда даже заранее отрепетированная ложь не успевает исказить реакцию, непосредственную и естественную. Один из моментов подобной неподконтрольной реакции – когда полиция внезапно звонит в вашу квартиру. В своей частной жизни средний гражданин так редко контактирует с блюстителями порядка, что неожиданное появление уголовной полиции на пороге квартиры для него маленькое или большое эмоциональное потрясение. Типов реакции существует несколько. Основной – страх за своих близких: полицейские просто так не приходят, а только с дурной новостью! Значит, кто-то из близких умер или серьезно пострадал. В любом случае появление уголовной полиции ни с чем хорошим не ассоциируется: несчастный случай, преступление. В зависимости от характера человека реакция варьируется от мгновенной истерики до флегматичного удивления и ворчливой враждебности.

То, как их встретил Джон Максвейн, определенно настораживало. Он им нисколько не удивился. Когда Фабель и Вернер Мейер предъявили свои овальные бляхи, Максвейн просто любезно улыбнулся и бесстрастно пригласил их в квартиру.

Второй раз за день Фабель оказывался в роскоши, в которой ему купаться не суждено, даже если он прослужит в полиции еще двести лет. Конечно, жилище Максвейна не шло ни в какое сравнение с илмазовским особняком, однако размеры и обстановка квартиры говорили о солидных доходах. Надо думать, вся фабелевская мебель стоила дешевле одной люстры в максвейновской гостиной. Впрочем, квартира была обставлена не только дорого, но и со вкусом. И сам Максвейн был безупречен: высокий, стройный, красивый брюнет, которому впору сниматься в кино в роли спортивного и образованного аристократа. Особенно поражали в нем диковинные изумрудные глаза; чем-то они напомнили Фабелю зеленые глаза загадочного старика славянина, которого он заметил в толпе у места преступления. Хотя «архитектура» лиц была, конечно, совершенно разная.

Максвейн провел их в зал с паркетным полом. Пригласив гостей сесть на широкую кушетку, сам сел на такую же кушетку напротив.

– Чем могу служить господам? – с легким оттенком насмешки спросил он. Его немецкий был почти идеален, ничтожный акцент лишь добавлял шарма молодому красавцу.

Фабель улыбнулся и заговорил по-английски:

– Если я правильно угадал, вы не немец. Англичанин? Или, может, американец?

– Вы правы, я шотландец, – произнес Максвейн с немного удивленным видом. – Надо сказать, у вас прекрасный английский язык, герр…

– Фабель. Гаупткомиссар уголовной полиции. Я, собственно, тоже шотландец, только наполовину, по матери. И какое-то время учился в Великобритании.

– Как интересно! – Максвейн окинул полицейского пытливым взглядом. – Чем обязан честью вашего посещения, герр Фабель?

– Мы расследуем два убийства, совершенных одинаково – с соблюдением некоего ритуала, который, похоже, связан с древнескандинавской мифологией, а именно с культом Одина. Случайно стало известно, что вы являетесь чем-то вроде эксперта в этой области. Не могли бы вы рассказать нам поподробнее об этих верованиях?

Зеленые глаза Максвейна несколько секунд изучали Фабеля.

– Герр Фабель, – наконец сказал он, – боюсь, что вы обращаетесь не по адресу. Я – консультант по информатике, а не жрец культа Одина!

– Но вы же интересуетесь данным предметом?

– Чем я только не интересуюсь! Среди прочего – оккультизмом и древними религиями. Однако я не принадлежу ни к какой языческой секте и ни в каких обрядах участия не принимаю. Да и знаток не такой уж глубокий… Так что вам бы лучше проконсультироваться у университетского профессора истории или литературы, который занимается этими вещами серьезно и всю жизнь. Этот источник будет надежнее меня – я ведь всего лишь начитанный любитель.

– Спасибо за совет. Мы им воспользуемся. Но не могли бы вы просветить нас на эту тему хоть немного – для начала?

Вернер Мейер нарочито покашлял. До Фабеля вдруг дошло, что они с Максвейном до сих пор говорят на английском.

– Ах, извините, дружище, – сказал он, переходя на немецкий и поворачиваясь к Вернеру. Затем он обратился к Максвейну: – Давайте, чтобы не обижать моего коллегу оберкомиссара Мейера, говорить по-немецки.

– Хорошо. Итак, вы расследуете что-то вроде серийного убийства по одному шаблону?

– Да. Детали преступления практически во всем совпадают с древним обрядом «кровавый орел»… – Фабель сделал паузу, наблюдая за реакцией Максвейна. Однако на лице того не дрогнул ни единый мускул, оно не выражало ничего, кроме неподдельного интереса.

– А что именно делает преступник: извлекает легкие или вырезает контур орла на спине? – спросил он.

– О! – воскликнул Фабель. – Я понятия не имел, что ритуал существовал в двух видах!

Максвейн вскочил, подошел к длинной этажерке от пола до потолка, разделявшей просторный зал на две комнаты, и быстро нашел две книги – одну из них Фабель видел в магазине Отто.

Держался Максвейн совершенно естественно, словно к нему заглянули на огонек старинные приятели. То ли он был отличный актер, то ли ему нечего было скрывать.

Максвейн быстро пролистал вторую, незнакомую Фабелю книгу и нашел нужную страницу.

– Вот, здесь сказано довольно подробно. Вообще-то не исключено, что на самом деле этот ритуал – чистейшая выдумка.

– Да ну?

– Некоторые историки полагают, что это напраслина, возведенная на викингов жертвами их набегов, – так сказать, лживая антивикинговская пропаганда того времени. Рассказы о ритуале «кровавый орел» многочисленны, но не сходятся в деталях. К примеру, некоторые хронисты утверждают, что у жертвы вырывали легкие, а другие говорят только о вырезанном на спине контуре орла. Такие серьезные разночтения недопустимы, если речь идет о действительно существовавшем религиозном ритуале. Так что старинным летописям полностью доверять нельзя, они отнюдь не объективными людьми писались.

– А что касается современных одинопоклонников… Ведь их, наверное, раз-два и обчелся, – сказал Фабель. – Не могу представить себе, что кто-то в наше время серьезно верит…

Максвейн широко улыбнулся, показывая идеальные жемчужно-белые зубы.

– Тут, герр Фабель, вы глубоко заблуждаетесь. Культ Одина в наше время очень и очень популярен. Особенно среди американцев. Официально это классифицируется как неоязычество. Нацистская идеология в свое время использовала много символов и понятий из древнегерманской мифологии. А в восьмидесятые годы эта мифология стала частью коктейля под названием «Новая эпоха» – движение сгребло в кучу все: буддизм, шаманизм, черную магию и так далее.

– А вы знаете людей, практикующих подобный культ в современном Гамбурге?

Максвейн задумчиво потер подбородок:

– Вы подозреваете в убийствах одинистов? О нет, вряд ли. В общем и целом, невинные чудаки-новоэпоховцы почитают прежде всего Бальдра. – Увидев немой вопрос на лице Фабеля, Максвейн пояснил: – Бальдр в скандинавском языческом пантеоне немного похож на Христа. Так сказать, самый «политкорректный», самый приемлемый из древних кровожадных богов. Да, в Гамбурге есть подобная группа. «Храм Асатру». Я слышал, что они регулярно встречаются в перестроенном складе в Биллштедте.

– Что ж, спасибо за помощь, мистер Максвейн, – сказал Фабель по-английски и встал с кушетки.

В лифте, рассеянно глядя в стену, Фабель сказал Вернеру Мейеру:

– Ох, не нравится он мне! Нутром чувствую – что-то с ним не так. Может, к этим убийствам он и не имеет отношения, однако меня всегда настораживают люди, которых нисколько не удивляет появление в их доме людей из уголовного розыска.

– Порой мне чудится, что в Гамбурге каждому второму есть что скрывать, – криво усмехнулся Вернер Мейер.

– За Максвейном нужно понаблюдать. Пусть наши ребята последят за ним двадцать четыре часа в сутки.

– А нам не дадут по шапке за то, что мы распыляем силы? Ведь у нас против него ничего конкретного…

– Вы организуйте слежение, Вернер. А я уж как-нибудь утрясу этот вопрос с Ван Хайденом.

Во всем здании сохранилось только одно не разбитое вандалами стекло – в большом окне на крыше. Через него луна тускло освещала огромный пустой бассейн. Было ясно, что в последний раз тут купались много-много лет назад. Кругом мусор, кафель разбит, веселенькая картинка на стене – детишки плещутся среди синих дельфинов – измарана черными жирными граффити. Повсюду валялись использованные шприцы. В углу темнела куча кала.

– Раньше район был вполне приличный, даром что жил тут сплошь рабочий класс.

Это сказал мужчина, стоящий на краю пустого бассейна. Он огорченно смотрел в сторону двойной стеклянной двери, от которой теперь осталась лишь одна створка.

– Ну-ка проверь, нет ли тут кого, – сказал он, обращаясь к стоящему рядом мужчине помоложе.

Тот быстро прошел к двери и заглянул в помещение, некогда служившее раздевалкой.

– Нет, ни души.

Старший опять предался воспоминаниям:

– Сюда я бегал на свидания с девушкой из соседнего квартала. Мы с ней плавали в этом бассейне…

Он даже глаза закрыл, чтобы получше представить себе то далекое прошлое. Потом открыл глаза и силой вернул себя в настоящее. Его младший товарищ приставил пистолет к мешку на голове человека, стоящего на коленях у самого края бассейна; руки пленника были связаны за спиной. Старший из двух мужчин печально вздохнул и сказал спокойно, без злобы и гнева:

– Ладно, давай.

Человек на коленях не успел докончить крик «Нет!!!» – деловито пукнул пистолет с глушителем, и мертвое тело рухнуло в пустой бассейн.

По пути к выходу старший еще раз сентиментально вздохнул:

– Да-а, прежде это был вполне приличный район…

Хотя до Куксхавена пришлось добираться на автомобиле почти два часа, это были приятные два часа. День выдался солнечный и умеренно жаркий, рядом сидела красавица Сюзанна – доктор с радостью согласилась на поездку, обещавшую смену обстановки. Теперь они имели возможность поболтать без спешки и наконец-то договориться о точном времени совместного ужина. Поездка очень сблизила их.

В пути Фабель сделал только одну остановку – в той самой зоне отдыха на шоссе возле Аусендайха, о которой рассказывал Зюльберг по телефону. Между шоссе и зоной отдыха была густая роща – хорошая защита от ветров, продувающих равнину. Именно из этой рощи погибшая девушка вышла на дорогу прямо под грузовик. На просторной стоянке стоял только фабелевский «БМВ». Если здесь даже днем так пустынно, то ночью уж тем более… Вторую девушку выбросили на обочину этого же шоссе, на двадцать километров ближе к Гамбургу.

Семиэтажное здание куксхавенской городской больницы находилось на зеленом участке рядом с Альтенвальдершоссе. Фабеля и Сюзанну провели в светлую приемную с большими окнами, из которых были видны безукоризненные клумбы и аккуратный небольшой газон. Минут через десять дверь открылась, и вошел невысокий пузатый полицейский в мятой форме. Однако на его щекастой физиономии цвела широкая и сразу располагающая к себе добродушная улыбка.

– Гаупткомиссар Фабель? Доктор Экхарт? Я – гаупткомиссар Зюльберг.

Они обменялись рукопожатиями. Зюльберг извинился за доктора Штерна – тот будет занят еще минут двадцать. Пока они могут побеседовать с пострадавшей.

Микаэла Палмер, высокая и длинноногая яркая блондинка, была бы просто красавицей, если бы не чересчур длинный нос. Фабелю бросился в лицо неестественный цвет ее загара; тут явно не северонемецкое солнце поработало и вообще не солнце. Загар, полученный в солярии, резко контрастировал с марлевой повязкой на лбу и не мог спрятать темные круги под глазами – следы недавней драмы. Девушке, собственно, очень повезло, что она в результате оказалась на третьем этаже больницы, а не в подвале, где находится морг.

Сюзанна села на стул у кровати, а Фабель жестом попросил у девушки разрешения присесть. Микаэла кивнула и чуть отодвинулась в сторону, освобождая ему место. При этом край ее белого купального халата отошел в сторону и оголил загорелое бедро. Она поправила халат быстрым движением. Совсем не кокетливо. У нее были глаза затравленного зверька, ежесекундно готового к бегству.

Фабель успокаивающе улыбнулся.

– Я – полицейский из Гамбурга, – сказал он. Не стоило нервировать девушку словами типа «уголовная полиция» или «комиссия по расследованию убийств». Нужны отеческая ласка и осторожный подход, иначе свидетельница просто сломается от воспоминаний и из нее ничего толкового не вытянешь. – А это доктор Экхарт, психолог и специалист по наркотикам. Она знает, чем именно вас опоили. Я бы хотел задать вам несколько вопросов о том, что произошло. Вы разрешите?

Микаэла кивнула.

– А что именно вы хотите узнать? Эта дрянь мне всю память отшибла… Я не только про похищение забыла – не могу вспомнить многого из того, что происходило в последние несколько дней! – Она вопросительно заглянула Фабелю в глаза. Ее нижняя губа дрожала. – Но почему? Ведь это было до того, как я выпила эту соленую мерзость! У меня что, какие-то области в голове навсегда отключились?

Фабель, ища поддержки, оглянулся на Сюзанну.

– Не переживайте, Микаэла, – сказала доктор Экхарт. – Препараты подействовали на центр памяти вашего мозга. И кое-что из того, что случилось до приема коктейля из наркотиков, кажется сейчас стертым из памяти. Большая часть воспоминаний мало-помалу вернется, за исключением разве что каких-то деталей. Но то, что происходило с вами, когда вы были под действием наркотиков, – этого вы уже никогда не вспомните. И это скорее всего только плюс… К сожалению, должна предупредить, Микаэла: вас могут посещать неприятно реалистические сны о случившемся. Обрывки, сохранившиеся в подсознании, будут вас какое-то время преследовать…

Микаэла всхлипнула.

– Я ничего не хочу помнить про это… – Она посмотрела Фабелю в глаза и добавила: – Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать!

– Никто не станет вас принуждать, – сказала Сюзанна, наклонилась к девушке и ласково убрала золотистую прядь волос с ее лба – словно успокаивала ребенка, который проснулся после кошмара. – Чего вы не помните, того вы и не вспомните. Однако то, что осталось в вашей памяти, поможет нам поймать подонка.

– Он был не один. – Микаэла, потупив глаза, рассеянно перебирала пальцами подол своего халата. – Их было несколько. Вначале мне казалось, что он один. Одно и то же лицо. Но тела были разные.

– Извините, Микаэла, я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Фабель. – Что значит «одно и то же лицо, но разные тела»?

– Понимаю, странно… Но мне запомнилось именно так. Один был толстый и в возрасте. А другой худой и молодой. Однако у обоих одно и то же ужасное лицо!

«Черт! – подумал Фабель. – Зря мы сюда тащились. Девушку жаль, память ей совсем отказала. Теперь она просто сочиняет какие-то воспоминания, чтобы заполнить прореху в прошлом».

– А вы можете описать это «ужасное лицо»? – спросил он. – Общее для них обоих?

Микаэлу забила дрожь.

– О, отвратительное лицо, без всякого выражения. Помню его только смутно… Кажется, борода… и один глаз.

– Правый или левый?

Микаэла трясла головой, словно хотела вытрясти из нее остатки воспоминаний.

– Правый или левый? Не помню. А вместо второго глаза – черная дыра. Черная-черная и страшная…

Микаэла разрыдалась.

– Все хорошо, Микаэла, все теперь хорошо, – сказал Фабель. – Успокойтесь, кошмар позади…

Сюзанна обняла девушку за плечи. Через минуту Микаэла немного пришла в себя, вытерла слезы и кивком показала, что готова к следующим вопросам.

– Значит, преступников было двое? – спросил Фабель.

– Трудно сказать. У меня только какие-то промельки в голове. Кажется, их было все-таки трое. Да, как минимум трое…

Фабель положил ладонь на правое запястье Микаэлы. Она отдернула руку, как ужаленная, и хмуро уставилась на руку Фабеля, словно ожидала нового нападения.

– Теперь вспомнила. У одного был шрам на тыльной стороне левой руки. Точнее, два сходящихся шрама – что-то вроде птичьей дужки.

– Вы уверены?

– О да! – сказала Микаэла с печальным смешком. – Помню совершенно ясно… Как странно, почему именно это застряло в памяти, а все остальное начисто пропало?

– Не знаю, Микаэла, не знаю… – промолвил Фабель просто для поддержания разговора. – Однако это, возможно, очень пригодится для следствия. – Он вынул записную книжку, ручку и положил их на кровать рядом с Микаэлой – прикасаться к девушке он больше не решался. – Вы не могли бы нарисовать этот шрам?

Микаэла на пару секунд задумалась, потом быстро и решительно провела на бумаге две сходящиеся линии. Действительно, похоже на вилочку с кривоватыми косточками.

– Именно так!

– Большое спасибо. – Фабель встал. – Мы искренне сочувствуем вам, Микаэла. И я обещаю сделать все возможное для поимки негодяев.

Девушка рассеянно кивнула. Казалось, ее мысли где-то далеко.

– Погодите, – вдруг сказала она. – Там, в клубе… Что же за клуб это?.. Черт, не могу вспомнить название… Короче, там был парень. Он мне дал минералки. С необычным вкусом… таким соленым…

– Мы знаем, Микаэла. Вы это уже рассказывали герру Зюльбергу. А парня помните? Можете его описать?

– Помню только глаза… Зеленые. Холодные, яркие. Да, зеленые глаза я помню четко…

Из палаты Микаэлы Фабель и Сюзанна направились в кабинет доктора Штерна. Фабель содрогнулся от беспорядка на его столе: хаос книг, папок, записок и записочек. Сам Фабель любил, когда все на своем месте. Если хоть одна бумажка в кабинете лежала не там, где надо, его это так нервировало, что он не мог работать – отвлекало, не давало сосредоточиться. Фабель знал эту слабость за собой, но поделать с ней ничего не мог и сам себе дивился: в быту нудный аккуратист, а в работе не раз доказал раскованность мысли и способность к интуитивным прорывам!

Красавец Штерн приветливо улыбался.

– Гаупткомиссар Фабель? Фрау доктор Экхарт?

После того как они пожали друг другу руки, Фабель сказал:

– Спасибо, герр доктор Штерн, что согласились принять нас. Я знаю, вы очень заняты.

– А, не стоит благодарности. – Штерн ловко выхватил из груды документов на столе нужную папку. – Я тут вам сделал копию своего заключения для местной полиции. А вот и сама местная полиция, легка на помине.

Штерн кивнул вошедшему в кабинет Зюльбергу.

– Спасибо, – поблагодарил Фабель, но папку открывать не стал. – Если я правильно догадываюсь, девушке дали рогипнол?

– Рогипнол в сочетании с чем-то. В отчете я пишу: очень слабые следы рогипнола в крови. Вообще-то он выводится довольно медленно – после приема остается в системе кровообращения несколько часов.

– Возможно, доза была достаточно сильной, чтобы девушка потеряла сознание, однако не настолько большой, чтобы через несколько часов обнаружить значительную концентрацию препарата?

– Нет, – возразила Сюзанна. – Даже после того, как кровь очистилась от препарата, его следы присутствуют в моче на протяжении минимум семидесяти двух часов. – Она обратилась к Штерну: – Вы, конечно, сделали анализ мочи?

Штерн кивнул:

– Ничтожное содержание рогипнола. Если бы Микаэлу в последние три дня отравили именно этим препаратом, следы были бы намного более внятными.

– Но ведь что-то ей дали! – указал Фабель. – И очень сильное!

– Верно. У Микаэлы слабые ожоги слизистой рта и гортани. А когда я расспрашивал ее о промежутках более или менее ясного сознания, она говорила о полном отсутствии страха в эти моменты.

– Оба факта указывают на некий коктейль с добавлением гаммагидроксибутирата, – подхватила Сюзанна.

– Да, предположительно… – Штерн пожал плечами. – Однако гаммагидроксибутират настолько быстро уходит из крови и мочи, что в нашем случае ничего доказать нельзя…

– Гамма… чего? – переспросил Фабель, профан в фармакологии.

– Извините, гаупткомиссар, – сказал Штерн. – Вы, наверное, слышали жаргонные словечки «липучка» или «молоток»? Так это про гаммагидроксибутират. Лихо бьет по башке.

Сюзанна опять перехватила разговор:

– «Молоток» – штука препоганая. В определенном количестве совершенно парализует центральную нервную систему. По действию похож на рогипнол, но потенциально намного более опасен. Как ни смешно, до самого недавнего времени свободно продавался в специализированных магазинах здоровой пищи – в помощь тем, кто занимается бодибилдингом! В сегодняшней медицине гаммагидроксибутират почти не применяют, так что его производят в основном нелегально.

– А поскольку его производят подпольно и без должного контроля, – продолжил Штерн, – то колебания в чистоте конечного продукта убийственные – иногда в прямом смысле. К тому же в качестве стабилизаторов иногда используют высокотоксичные вещества…

– Именно эти нежелательные «довески» могли вызвать ожоги во рту и гортани Микаэлы, – добавила Сюзанна.

– Да, верно… Гаммагидроксибутират порой дает очень странные побочные эффекты. Даже небольшая доза может вызвать тошноту и рвоту, сумеречное состояние, галлюцинации, судороги и, конечно, потерю сознания. Среди частых побочных эффектов – полное исчезновение чувства страха. Микаэла говорила именно об этом: в моменты ясного сознания она понимала весь ужас своей ситуации, однако ни капли не боялась. А если в наркотическом коктейле вместе с гаммагидроксибутиратом присутствовал флунитразепам или клоназепам, то был риск общей анестезии, купации дыхания и даже комы. Так что Микаэле сказочно повезло – она не только выжила, но и не нуждается в аппарате для искусственного дыхания. Словом, фрау доктор Экхарт совершенно права, гаммагидроксибутират – штука препоганая! Особенно в сочетании с другими препаратами, отрицательное действие которых он только усиливает. Тот, кто дал девушке этот коктейль, может, и не желал ее убить, но явно не заботился о том, выживет она или нет.

– Значит, этот гамма-как-его-там незаконно производят в помощь групповым насильникам? – спросил Фабель.

– В основном его используют тусовщики и клубная публика – как более мягкую «дурь», чтобы «соскочить» с больших доз кокаина или экстази. Впрочем, думаю, гамбургские полицейские медэксперты знают больше моего о том, чем балуются в ваших ночных заведениях.

– А каким этот коктейль должен быть на вкус?

– Рогипнол в растворе имеет слабый солоноватый вкус, поэтому одно из его уличных прозвищ – «солонка». В алкоголе практически не чувствуется, к тому же алкоголь усиливает его действие. В виде порошка легко добавить в пищу.

– Микаэла говорила, что в клубе один парень угощал странно соленой на вкус минеральной водой.

– Что ж, возможно, наркотик был именно в минеральной воде.

Фабель наконец заглянул в письменный отчет Штерна.

– А как насчет изнасилования?

– Увы, для вас мало что интересного. Насиловали внутривагинально – в промежутке от двух до четырех часов… возможно, насильников было несколько. Без анального или орального секса. Спермы для анализа ДНК я, к сожалению, не обнаружил. Надо думать, насильник или насильники использовали презервативы. Над ней не издевались и ее не били. Единственные следы на теле – следы от веревки на лодыжках и запястьях… – Штерн кивнул на папку в руках Фабеля. – Фотографии у вас.

Из фотографий следовало, что девушку распинали, подобно другим жертвам. Но Микаэла осталась жива… На одном из снимков на ее лбу было заметно покраснение.

– Что это такое? – заинтересовался Фабель.

Штерн довольно усмехнулся:

– А это, герр комиссар, то, что насильники явно не предназначали для наших глаз. У Микаэлы болезненно повышенная чувствительность кожи – она снимает экзематозное состояние при помощи ультрафиолетовой терапии… («Вот так! – мысленно хмыкнул Фабель. – А я решил – злоупотребление солярием!») Преступники делали какую-то метку на лбу жертвы. Затем стерли ее, однако чувствительная кожа Микаэлы отреагировала покраснением. Не знаю, что преступники использовали – краску, тушь или еще что-то. Я решил – хоть это и не рана, но заслуживает снимка.

– Вы правильно поступили, герр доктор, – кивнул Фабель. – Этот след на лбу может иметь огромное значение для следствия.

– По-моему, похоже на букву «X», – сказал Штерн. – У вас есть догадки о значении знака?

Фабель хорошенько вгляделся – и нахмурился:

– Да, есть одно предположение… Думаю, это отнюдь не «X», а один из рунических символов. Среди прочего он обозначает и кровь – жертвоприношение.

Штерн удивленно вскинул брови.

Сюзанна придвинулась к Фабелю, и он показал ей фотографию.

– Руны – это ведь алфавит викингов? – спросила она.

Фабель кивнул и в задумчивости вложил фотографию в папку.

Перед тем как выйти из машины, Сюзанна потянулась к Фабелю, чмокнула его в губы и погладила по щеке.

– Ну так что, увидимся вечером? – спросила она.

Фабель улыбнулся:

– Спрашиваете!

– Хорошо, тогда до восьми, как договорились.

Любуясь ее стройной фигурой, он проводил Сюзанну глазами до входа в четырехэтажный дом, в котором она жила.

У двери она повернулась и помахала ему рукой. После того как дверь за ней закрылась, Фабель еще секунд десять сидел как зачарованный. Затем встряхнулся и взял сотовый – позвонить домой Вернеру Мейеру. Когда тот снял трубку, Фабель услышал далекие детские голоса – Надя, старшая дочь Вернера, уже дважды сделала его дедушкой. Фабель извинился за то, что тревожит в субботу.

– Да ладно уж… Есть проблемы, Йен?

Фабель рассказал Вернеру о разговоре с Микаэлой Палмер. Между делом упомянул и зеленые глаза парня, который поил ее соленой минералкой в ночном клубе. Он намеренно не подчеркнул эту деталь – хотел посмотреть, так же бурно отреагирует Вернер Мейер на нее, как и он сам, или нет. Вернер даже присвистнул.

– Неужели наш вчерашний дружок? Мистер Сама Безмятежность?

– Не исключено, – сказал Фабель. – Наверное, надо заглянуть к нему еще разок.

– Не жмите на газ, шеф, – возразил Вернер Мейер. – Нельзя его спугнуть. Максвейн находится под круглосуточным наблюдением. Если попробует что-либо учудить – мы его тут же загребем, тепленьким. А пока у нас ничего против него нет – ну, книжки ученые покупает, ну, глаза зеленые. Давить сейчас нечем. Мы и раньше шли по тонкому льду. Если бы он обратился к своему адвокату и обвинил нас в беспочвенном преследовании, мы бы имели бледный вид перед начальством.

– Вы правы, Вернер, – вздохнул Фабель. – Но вы, пожалуйста, предупредите ребят, которые будут работать в наблюдении, что дело очень серьезное и надо смотреть в оба… Ну и Ван Хайдена введите в курс событий по электронной почте… А в понедельник прямо с утра соберите всех на совещание.

– А как насчет доктора Экхарт? Ей тоже сообщить?

– Нет, спасибо, Вернер. Я тут сам…

Вернер Мейер рассмеялся:

– Не сомневаюсь, шеф. Эх, где моя холостяцкая жизнь!

Фабель побрился, надел английскую сорочку из длинноволокнистого хлопка «си-айленд» и светло-серый однобортный костюм. До свидания с Сюзанной оставалось еще время, поэтому он сел за папку, привезенную из Куксхавена. Фабель не считал себя замшелым консерватором, но многие вещи в современном мире его шокировали до глубины души, и он ворчливо спрашивал себя: куда мы, черт возьми, катимся? Что происходит? Конечно, сексуальное насилие – дело не новое, однако сколько же современных парней ленятся ухаживать за девушками и предпочитают наркотическую халяву: сыпанул девушке что-нибудь и насилуй ее, практически неживую, целой оравой. Какая в этом радость? Где тут удовольствие? Честнее и приятнее потратиться на шлюху, если уж так свербит в штанах… А поскольку наркотиков становится все больше, и ученые изобретают все новые виды «дури», и люди становятся все повадливее на простые решения, то мысль о будущем человеческого общества наполняла Фабеля искренним страхом. Впрочем, в этом уголовном деле все было много сложнее. Преступник – часть группы, его действия имеют некий ритуальный смысл. Коктейль из наркотиков он использует, чтобы обеспечить себя и своих сообщников покорной жертвой. Впрочем, не исключено, что сам он в изнасилованиях участия не принимает – так сказать, только о товарищах заботится…

Фабель перерисовал с фотографии на листок бумаги красный след на лбу Микаэлы. Не преувеличивает ли он значение этой метки? Метка достаточно размытая, могла появиться случайно и никакого скрытого смысла не иметь. А он за уши притягивает объяснение, видит рунический знак… Нет, никакого преувеличения. Это явно руна Гебу – скандинавский аналог латинской буквы «G». Бывший студент-историк, Фабель помнил, что руны имели для древних германцев не только фонетическое, но и символическое значение – каждая была как-то соотнесена с мифологией.

Фабель взял из шкафа несколько увесистых справочников, одолженных им у Отто. Одна из книг была та же, что Максвейн показывал им с Вернером. Полистав пару книг, Фабель нашел нужное и выписал информацию на листок бумаги. Он был прав – память его не подвела. Руна Гебу, как и прочие, действительно имела сакральный смысл: означала жертву богам или дар со стороны богов. И тут совпадение: жертва. Жертвоприношение. В алфавите это седьмая руна. Семерка практически во всех верованиях священное число. Дорн подчеркивал приверженность викингов к сакральным числам. Еще одна важная деталь: руна Гебу ассоциировалась с кровью и ритуалом жертвоприношения вообще.

Но есть ли связь между двумя убийствами Сына Свана и двумя групповыми изнасилованиями? Микаэла Палмер якобы помнит, что ее распинали на алтаре и на лоб ей был поставлен значок, обозначающий жертвоприношение. Но если эти две девушки – Микаэла и та, которая случайно попала под грузовик, – предназначались в жертву, почему им позволили уйти живыми? Совершенно очевидно, что значок Гебу сознательно стерли со лба… Обеим девушкам подобрали именно такой наркотик, который отшибает память, чтобы они не могли вспомнить насильников. Будь заранее решено их убить, эта предосторожность не имела бы смысла. На первом брифинге после убийства в Санкт-Паули Сюзанна предложила, что изувер мог начинать с изнасилований и потихоньку увеличивать остроту ощущений, пока не дошел до убийств. Фабель инстинктивно чувствовал, что их убийца не такой – у него не было периода раскачки и репетиций. Даже если согласиться с теорией Сюзанны, концы с концами не сходятся: изнасилования случились после убийств. Насколько Фабель знал криминальную психологию, у серийных убийц не бывает откатов к более мягкому поведению: они могут восходить только от жестокого поведения к еще более жестокому – или механически повторять одно и то же.

Фабель в задумчивости отложил книгу и рассеянно смотрел на противоположный берег Альстера. Затем вспомнил о времени и метнул взгляд на часы: 7.30! Надо торопиться – досадно, если Сюзанна придет первой и будет вынуждена ждать его.

И тут, исключительно благодаря своей маниакальной аккуратности, он совершил серьезное открытие.

Поднявшись с кушетки, он двинулся к двери, но справочники остались лежать не на месте. Фабель вернулся, чтобы положить их на полку. В последний момент он машинально приоткрыл одну из богато иллюстрированных книг и наскоро пролистал ее. И вдруг одна из пропорхнувших иллюстраций заставила его обмереть.

Полностраничная фотография показывала деревянную статую Одина. Сама фигура была вырезана из темной древесины довольно грубо, но бородатое лицо было проработано поразительно хорошо: искаженные яростью черты, оскаленный рот. Это был лик Всеведущего Одина. За то, что он испил из колодца вечной мудрости, Одину пришлось дорого заплатить – своим глазом.

Именно поэтому у всех насильников Микаэлы было одно лицо при разных телах. Оказывается, память тебя все-таки не подвела, Микаэла! И ты ничего не придумывала задним числом.

Эти гады насиловали тебя в маске. В маске одноглазого Одина.

То, что Сюзанна вошла в бар, Фабель угадал не оглядываясь – просто по поведению бармена. Тот протирал полотенцем стакан, рассеянно глядя в пространство поверх головы Фабеля. И вдруг его рука остановилась, а взгляд оживился. А когда она шла к стойке бара, мужчины между ним и дверью оборвали беседу на полуслове. И наконец, его обдало чудесным чувственным ароматом духов. Фабель улыбнулся и, не поворачивая головы, сказал:

– Добрый вечер, фрау доктор Экхарт.

– Добрый вечер, герр первый гаупткомиссар.

Фабель наконец повернулся к ней. Даром что Сюзанна была в простом черном платье без рукавов и ее черные как вороново крыло волосы не были уложены в изысканную прическу – у Фабеля все же дух перехватило. Она была совсем другая – не та женщина, что находилась днем с ним в машине. К той он уже более или менее привык, а эта была чудо и загадка.

– Я рад, что вы пришли.

– И я рада, что пришла, – улыбнулась Сюзанна.

Фабель взял два бокала вина, и они сели у окна. На Мильхштрассе царило оживление: много прохожих, почти все столики уличных кафе заняты.

– Надеюсь, сегодня вечером мы не будем говорить о работе, – сказал Фабель, – однако в понедельник в десять утра приглашаю на совещание. Придете?

– Да, конечно, – сказала Сюзанна. – Это дело вас сильно задело, да?

Фабель печально улыбнулся:

– Меня все дела сильно задевают… Хотя это, разумеется, особенно сложное и противное расследование. В нем столько не стыкуется… и одновременно столько стыкуется слишком хорошо…

Мгновенно забыв о намерении не говорить о работе, Фабель тут же изложил свои догадки в связи с маской Одина.

Выслушав его и задумчиво крутя бокал в руке, Сюзанна сказала:

– Не знаю, не знаю… Я по-прежнему считаю, что наш убийца действует в одиночку. И вы, Йен, чересчур усложняете мотивы преступления. Мне кажется, что он выбирает молодых женщин абсолютно случайно.

– Эта оценка звучит непрофессионально, фрау доктор, – почти раздраженно сказал Фабель.

Сюзанна рассмеялась.

– Иногда надоедает быть профессионалом. Я как-никак человек, и мне не чужды обычные человеческие чувства. В данном случае я просто испытываю ужас и отвращение – и только силой заставляю себя вдумываться в психологию преступника. А у вас, Йен, бывают моменты такой человеческой слабости?

Теперь и Фабель рассмеялся.

– О, я в основном живу эмоциями. И вас прекрасно понимаю. Но если вам претит копаться в черных душах – как вас занесло в криминалистику?

– А вас самого как занесло в криминалистику – такого эмоционального?

– Почему я стал полицейским и сыщиком? Кто-то же должен выполнять эту грязную работу. Кто-то должен защищать людей – мужчин, женщин, детей – от всяких подонков… – Фабель осекся. Совсем недавно Илмаз упрекнул его в идеализме. Неужели он действительно идеалист? Но правда ли, что быть идеалистом стыдно? Надо ли смущаться и извиняться перед самим собой и всем миром, если циничный мафиозо называет тебя идеалистом? – У вас хорошее медицинское образование, и была сотня других вариантов помогать людям. Почему вы избрали уголовный розыск?

– Сознательно я и не выбирала. Меня просто прибило к этому берегу. Дрейфовала, дрейфовала – и додрейфовалась. Получив общемедицинское образование, стала специализироваться на психиатрии. Потом увлеклась психологией. Затем заинтересовалась психологией преступников. Даже и не заметила, как стала специалистом в этой области. И вот – работаю…

Фабель широко улыбнулся:

– Я чрезвычайно рад, что вас прибило именно к этому берегу. Иначе вы бы продрейфовали мимо меня, а я – мимо вас. Но все, завязываем с разговором о работе… – решительно сказал Фабель и подозвал официанта.

Ангелика Блюм очистила широкий журнальный столик от посуды и развернула на нем большую подробную карту Центральной и Восточной Европы. Затем разложила на карте фотографии, газетные вырезки, листочки с информацией о фирмах и карточки с именами: Клименко, Кастнер, Шрайбер, фон Берг, Айтель-младший, Айтель-старший. В самый центр композиции она положила карточку с именем, написанным красным фломастером и большими буквами: ВИТРЕНКО.

Все герои были налицо. О том, как и чем они связаны, Ангелика Блюм пока знала слишком мало – для передачи материалов в суд улик недостаточно. Единственное, что она сейчас могла сделать, – это привлечь к уже собранным данным и своим догадкам внимание профессиональных следователей, у которых больше возможностей раскрутить дело до конца. Однако гаупткомиссар Фабель, черт его побери, упрямо уклонялся от контакта с ней! Она знала, что Фабель расследует убийство Урсулы Кастнер, и могла подбросить ему кое-какие очень полезные детали, которые сразу внесли бы ясность. Ангелика читала о втором столь же зверском убийстве. Фотографию убитой специально опубликовали во многих газетах и показывали в теленовостях – в надежде установить ее личность. Девушку она не узнала и в ее убийстве не видела никакой связи с Урсулой или другими вещами, обнаруженными в ходе журналистского расследования. То ли второе убийство скопировано подражателем, то ли тут была некая скрытая связь, значение которой пока что ускользало от понимания Ангелики.

С чашкой кофе в руке она сидела перед журнальным столиком и задумчиво смотрела на части головоломки. Она чувствовала, что из этих разрозненных частей может сложиться довольно ошеломляющая картина – и получится невероятно сенсационная история, в которой кто только не будет замешан: и гамбургский сенатор, и люди из окружения первого бургомистра, и неонацисты, и журнальный босс… А в центре всего – никому в лицо не известный бывший офицер украинского спецназа, так нагремевший своими злодеяниями, что его имя даже известные головорезы произносят только шепотом и с придыханием: Василь Витренко.

Она сделала глоток кофе и попыталась отвлечься от проблемы. Иногда нужно дать голове отдохнуть, чтобы потом взглянуть на материал новыми глазами…

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Ангелика вздохнула, поставила чашку прямо на карту и подошла к переговорному устройству.

– Кто там?

– Фрау Блюм? Гаупткомиссар Фабель, уголовная полиция Гамбурга. Я знаю, вы разыскивали меня. Можно подняться?

Ангелика покосилась на свой домашний халат и шлепанцы и мысленно чертыхнулась. Ладно, делать нечего. Как говорится, хоть и не вовремя, но кстати. Она еще раз вздохнула и сказала:

– Конечно, герр Фабель. Заходите. Очень рада, что вы наконец откликнулись на мои звонки!

Через несколько секунд она услышала шаги на лестничной площадке и открыла дверь на цепочку. Мужчина показал ей овальную бляху уголовного розыска. Ангелика улыбнулась и сняла цепочку.

– Извините, герр Фабель, что я так осторожничаю: вы нагрянули без предварительного звонка. Добро пожаловать. Очень рада вам.

Она посторонилась, пропуская его в прихожую.

Среди темных фигур, которые создавал на полу и стенах вливавшийся в комнату через огромное окно лунный свет, фигура Сюзанны, изгибистая и подвижная, была единственной нарушительницей статичной геометрии. Ее тень на тени Фабеля двигалась вначале медленно и грациозно, затем с нарастающим ритмом, все с большей и большей амплитудой.

Потом они, обессилевшие, лежали рядом: Сюзанна на спине, а Фабель на боку, подперев голову локтем и изучая резко очерченный лунным светом профиль возлюбленной. Нежным движением убрав прядь волос с ее лба, он спросил:

– Останешься до утра?

Сюзанна томно потянулась.

– Здесь так уютно. Нет ни малейшего желания вставать, одеваться и куда-то идти… Если ты не выгоняешь, лучше останусь. – Она повернулась к нему и с озорной улыбкой добавила: – Но я не настолько устала, чтобы сразу заснуть.

Фабель собрался ответить ей в тон, когда зазвонил телефон.

– Погоди, я тебе так загоняю – будешь спать как убитая! – пригрозил Фабель. – А пока извини – я на секунду.

Он вскочил и голым бросился к телефону.

Звонил Карл Зиммер, дежурный по отделу.

– Простите, что вынужден потревожить вас, герр гаупткомиссар, – сказал он, – но случилось то, о чем вас следовало немедленно поставить в известность.

– Что именно?

– Мы получили новое электронное письмо от Сына Свена.

– Простите, что пришлось разбудить вас среди ночи, – сухо сказал Фабель. Деловитое выражение на его лице подсказывало, что извинение – чистая формальность. У всех собравшихся был понурый, заспанный вид, но никому и в голову не приходило жаловаться: все понимали, насколько важно только что полученное электронное письмо. – Этот сукин сын продолжает издеваться над нами. И как видите, придумал кое-что новенькое…

Вернер Мейер, Мария, Анна и Пауль закивали. За столом сидела и Сюзанна. Когда она появилась – вместе с Фабелем, его подчиненные обменялись быстрыми многозначительными взглядами.

– Итак, вы прочитали письмо. Ваши мнения. Давайте по очереди.

Первой заговорила Мария:

– Мы получили малоприятное подтверждение нашей версии: он маскируется под полицейского, а в настоящий момент выдает себя за вас.

– Я работник уголовного розыска и форму не ношу. Значит, и он не использует полицейскую форму.

– Делаем вывод, – сказал Вернер Мейер, – что преступник имеет бляху или удостоверение работника угрозыска. А может, и то, и другое.

– Кто его жертва? – спросил Фабель. Ему было чертовски неприятно думать, что эта женщина умерла, принимая убийцу за него, Фабеля. От этой мысли мутило. – Преступник описал ее как «женщину многих слов»…

– Политический деятель? – стала гадать Мария. – Актриса? Писательница или журналистка?

– Предположения в принципе правильные, – кивнула Сюзанна. – Однако надо помнить, что мы имеем дело с психопатом, в голове которого весь мир причудливо искажен. Несчастная женщина могла всего лишь казаться ему чрезмерно словоохотливой.

– По его словам, она порочила тех, кого он называет «благородными бойцами, сражающимися с анархией и хаосом», – сказал Пауль Линдеманн. – Значит, у нее была своя аудитория – она могла обращаться к общественности.

– А что относительно самого письма? – спросил Фабель. – Опять, как и раньше, автора нельзя вычислить? Опять послано с фальшивого интернет-адреса?

– Технический отдел как раз сейчас занимается этим, – ответила Мария. – Я подняла из постели их начальника. Со сна сильно ругался.

Вернер Мейер вскочил и подошел к окну. Вид у него был сердитый и подавленный. Глядя на свое отражение на стекле, он мрачно произнес:

– Проклятие! Мы ничего не можем предпринять. Придется сложа руки ждать, пока кто-нибудь где-нибудь не обнаружит труп. Для работы пока что ни одной зацепки…

– Да, к сожалению, ты прав. – Фабель посмотрел на часы. – Ладно, разбегаемся и пробуем немного поспать. А утром – скажем, в десять часов – соберемся здесь опять.

Когда все встали и направились к двери, в комнате для совещаний зазвонил телефон. Анна Вольф, бывшая ближе, сняла трубку. Сонливое выражение мигом слетело с ее лица. Она подняла свободную руку, чтобы остановить выходящих.

– Звонили из технического отдела. У этого письма подлинный адрес в Интернете. Через провайдера выяснили, что он принадлежит Ангелике Блюм, живущей в Уленхорсте.

– О Боже! – воскликнул Фабель. – Та самая журналистка, которая так отчаянно пыталась связаться со мной!

– Журналистка? – переспросила Мария.

– Да, – сказал Фабель, – «женщина многих слов».

Дом отвечал всем критериям гамбургского шика. Здание было построено в двадцатые годы прошлого века и недавно отреставрировано. Фабель немного разбирался в модернистской архитектуре и угадывал работу Карла Шнейдера или кого-то из его учеников. Ни одного острого угла: все стыки стен элегантно закруглены. Окна высокие, широкие и тоже закругленные. Среди гамбургских районов Уленхорст, конечно, никогда не имел того престижа, что Ротербаум, но неизменно был в моде у верхушки среднего класса.

Возле дома уже стояли две полицейские машины из ближайшего участка – прямо перед вычурными дверями из бронзы и стекла, за которыми было ярко освещенное просторное парадное. Полицейский на тротуаре терпеливо слушал высокого старика, который что-то говорил ему, возбужденно размахивая руками. Выйдя из машины в сопровождении Марии, Вернера Мейера, Пауля и Анны, Фабель определил по погонам, что перед ним полицейский комиссар. Фабель показал ему бляху уголовного розыска. Полицейский кивнул. Высокий старик с помятым лицом и красными глазами хотел было переключить поток своих слов на Фабеля, но тот решительно обратился к комиссару:

– Никто не пытался зайти внутрь?

– Нет. Я счел разумным ничего не предпринимать до вашего приезда. Двое моих парней дежурят перед квартирой фрау Блюм. Свет в квартире горит, внутри тишина.

Фабель посмотрел на высокого старика.

– Это домоуправ, – ответил комиссар на его немой вопрос.

Фабель повернулся к старику и протянул руку:

– Дайте мне, пожалуйста, ключи от квартиры фрау Блюм.

С надменным видом английского дворецкого старик произнес:

– Исключено. В нашем доме живут только достойные люди, и мы свято оберегаем неприкосновенность их жилища…

Фабель не имел желания вступать в долгие прения.

– Что ж, вы правы, блюдите и дальше их покой, – сказал он и повернулся к Вернеру: – Доставайте таран из багажника! Будем высаживать дверь.

– Вы не имеете права! – запричитал домоуправ. – Нельзя без ордера на обыск…

– Ордер в нашем случае не нужен, – сухо бросил Фабель, не глядя на старика. – Мы расследуем убийство, и у нас есть основания думать, что жизнь одного из ваших жильцов в опасности. Вернер Мейер, ты чего топчешься? Неси таран!

Домоуправ суетливо выступил вперед:

– Не надо ничего ломать! Я дам ключи.

Из лифта они вышли в просторный, хорошо освещенный старинными бра коридор третьего этажа. Здесь тоже был ковер и мраморные стены. У одной из дверей стояли двое полицейских. Фабель махнул рукой Вернеру и Марии, чтобы они следовали за ним, а Анне и Паулю – чтобы стали по другую сторону от двери. Теперь все смотрели на Фабеля и ждали команды. Он приложил палец к губам и шепотом спросил у домоуправа:

– Который из ключей?

Старик нашел в связке нужный ключ и протянул ее Фабелю. Тот взял связку и жестом приказал домоуправу отойти подальше. Пантомима продолжалась: он показал на себя и Вернера, поднял один палец, а затем два – что значило: мы с Вернером Мейером идем первыми. Все вынули пистолеты, и Фабель нажал звонок. Раздался мелодичный звон. В квартире было по-прежнему тихо. Позвонив еще раз и подождав секунд пять, Фабель кивнул Вернеру и сунул ключ в замок. Как только дверь открылась, Фабель и Вернер быстро заскочили в прихожую. Свет горел во всех комнатах.

– Фрау Блюм? – крикнул Фабель.

Тишина.

Фабелю была видна часть гостиной. На стуле брошено дорогое женское пальто, на столике рядом лежит итальянская кожаная дамская сумка. Фабель опустил свой «вальтер». Похоже, в квартире никого. Или никого живого.

Стены в прихожей были нежно-голубого цвета и украшены картинами абстракционистов: контрастные всплески фиолетового и красного.

Фабель стал медленно продвигаться в сторону гостиной. Она оказалась пуста. И здесь чувствовался хороший вкус хозяйки: цветовая гамма комнаты была решена так, чтобы выделить дорогую мебель и предметы искусства. Одна из скульптур с подчеркнуто удлиненными пропорциями напоминала работу Альберто Джакометти; вполне возможно, что это оригинал. Направо от гостиной была ванная комната. В ней никого. Дальше спальня. И там никого. Фабель открыл последнюю из дверей. В этой комнате было темно. Он быстро нащупал выключатель и щелкнул им.

То, что он увидел, заставило его содрогнуться.

Странно, ведь именно к этому он готовился. Он знал, что найдет журналистку мертвой, и чутье сразу подсказало ему, что труп – именно за этой закрытой дверью в неосвещенную комнату. И все равно было ощущение, что он оступился в пропасть и летит, летит куда-то…

– О Господи… – выдохнул Фабель, борясь с накатом тошноты. – Боже, Боже, Боже…

Очевидно, комната задумывалась как спальня, а затем ее переделали в рабочий кабинет. Три стены занимали высоченные шкафы для книг и толстых архивных папок. Широкий буковый письменный стол с открытым ноутбуком стоял у окна, занавески на котором были тщательно задернуты.

Изуродованное окровавленное тело находилось на ковре в центре комнаты. Голая женщина лежала лицом вниз. Спина была вскрыта двумя ударами справа и слева от позвоночника, ребра вывернуты, и легкие выброшены наружу.

На женщине были шлепанцы. Махровый халат валялся у стола. Другой одежды в комнате не было.

Фабель не сразу обратил внимание, что разворочена не только спина убитой. У Ангелики была глубокая рана на затылке – каштановые волосы лежали в крови.

– Ах ты, черт… черт… – шептал Вернер Мейер, стоящий рядом с ним. У него тоже не было слов, и он тоже боролся с тошнотой.

Мария Клее и Анна Вольф заглянули в комнату из-за спин мужчин. Анна вскрикнула и побежала прочь. Фабель слышал, как ее рвало в ванной. Судмедэксперты теперь будут ворчать: загрязнение места преступления! Но Анну, обычно держащую себя в руках, трудно в чем-либо упрекнуть – Фабеля и самого чуть не вывернуло в первый момент. Теперь он собрал волю в кулак, взял себя в руки и приступил к тщательному осмотру квартиры. Правда, сначала пришлось выгнать посторонних из квартиры – даже домоуправ успел войти вместе с двумя полицейскими в форме, которые из-за любопытства забыли о своих обязанностях.

Через час в квартире было уже не протолкнуться. По запросу Фабеля полицейское управление Уленхорста прислало дюжину своих сотрудников – опрашивать свидетелей в доме и окрестностях. Прибыла бригада судмедэкспертов во главе с Хольгером Браунером, в том числе и патологоанатом доктор Мёллер. Фабель был рад, что приехал именно Хольгер Браунер, которого он уважал и ценил как специалиста. Надменный придурок Мёллер, конечно, бесился из-за конкуренции. Но это даже к лучшему, подумал Фабель, пусть повыпендриваются друг перед другом, пусть посоревнуются в смекалке и наблюдательности. Впрочем, у Мёллера только характер поганый, а профессионал он отличный.

По протоколу первым место преступления исследовал Браунер со своей бригадой – ничего не касаясь, не перемещая труп. Только после этого в дело вступал патологоанатом Мёллер. Поэтому Фабель и Мёллер оказались вместе за порогом квартиры, в коридоре. Наблюдать за тем, как кипятится отодвинутый на вторую роль Мёллер, для Фабеля было единственным отрадным моментом за всю ночь.

Из квартиры вдруг вынырнул Браунер и, нарочито игнорируя Мёллера, поманил Фабеля внутрь.

– Тут вам кое-что надо увидеть, прежде чем мы пошлем это на экспертизу в лабораторию.

Фотограф уже упаковывал аппаратуру. Браунер подвел Фабеля к столу и указал на ноутбук на столе. Именно с него было послано то самое письмо в управление полиции, которое в итоге привело их сюда.

– Этот ублюдок издевается над нами! – воскликнул Фабель, ощущая, как черная волна ярости захлестывает его сознание. Он всегда гордился своим самообладанием, но этот преступник знал, как его достать. – Он все спланировал. Он уже пережил эту сцену в своем воображении: я, возле трупа, во второй раз читаю на экране его долбаное послание! – Фабель повернулся к Браунеру: – Значит, он был здесь вчера около двадцати трех часов?

– Не обязательно. Письмо было отправлено автоматически – в заранее назначенное время. Хотя есть неожиданная деталь.

Браунер застучал по клавиатуре пальцами в резиновой перчатке. Он открывал папки – одну за другой. И все они были пусты.

– Странно как-то, – сказал Браунер. – Где вы видели серийного убийцу, который тщательно уничтожает все файлы в ноутбуке своей жертвы?

– Можно мне забрать компьютер и передать его в наш техотдел? Пусть хорошенько покопаются в жестком диске. Что-то могло сохраниться.

– Нет, с этим погодите. Мы уже проверили клавиатуру на отпечатки пальцев, но я хочу ее вскрыть. Между клавишами крохотные щели, и туда иногда попадают очень интересные для нас вещи. Если повезет, можем обнаружить волос или частички эпителия нашего убийцы.

Фабель мрачно вздохнул.

– Хорошо бы, конечно, – сказал он. – Да только сомневаюсь, что вы что-либо найдете. Этот поганец своего рода перфекционист. Хотя метод убийства чудовищный и, так сказать, в высшей степени неопрятный, он умудряется при этом не оставлять ни малейших следов. Работает с научной тщательностью…

– И все равно стоит попытаться, – сказал Браунер, пытаясь ободрить Фабеля своим энтузиазмом. – Все порой ошибаются. Вдруг на этот раз нам повезет?

– Ваши слова да Богу в уши… Ну, сказать Мёллеру, что наступил его черед?

Браунер улыбнулся:

– Ладно, зовите его сюда.

В коридоре Фабель увидел Анну Вольф. Она уже пришла в себя и подкрасилась, и только неспокойные глаза и бледность выдавали всю силу пережитого ею потрясения.

– Вы как? – спросил Фабель, озабоченно сдвигая брови.

– Со мной все в порядке, шеф. Извините. Я почему-то очень бурно отреагировала…

Фабель ласково улыбнулся.

– Нечего тут извиняться, Анна, – сказал он. – С любым может случиться. И со всеми случалось… Но будьте готовы: в ближайшие десять лет Браунер и его ребята будут нещадно клевать вас за это. Народ ядовитый и злопамятный.

Подбежал Вернер Мейер:

– Йен, вы не поверите, у нас есть свидетель, видевший преступника в момент прихода!

– Значит, имеем словесное описание?

– Да, но удовлетворительным его назвать нельзя.

Фабель сделал нетерпеливую мину.

– Этажом ниже живет женщина лет тридцати, – скороговоркой продолжил Вернер Мейер. – Она работает в каком-то рекламном агентстве. У нее новый ухажер. Вчера вечером были вместе в фитнес-клубе, и он подвез ее домой – примерно в половине девятого. Похоже, он планировал заночевать у нее, но она считала, что для этого они еще мало знакомы, и пригласить его наверх отказывалась. Насколько я понимаю, целовались и препирались они долго – сидели в машине с выключенным двигателем почти полчаса. И случайно видели нашего парня. К дому он подошел пешком. Если он приехал на машине, то припарковал ее где-то далеко, иначе эта парочка заметила бы ее. Тип врезался им в память лишь потому, что он долго топтался перед дверью – осмотрел улицу во всех направлениях и только затем нажал кнопку переговорного устройства. По словам женщины, он даже в темный вестибюль заглядывал через стеклянную дверь.

– Значит, она хорошо его рассмотрела?

– Настолько хорошо, насколько это возможно с такого расстояния. – Вернер Мейер раскрыл записную книжку и стал читать: – Высокий, атлетическая фигура. Она особо подчеркнула широкие плечи. Одет был под стать этому богатому району – в добротный темно-серый костюм.

«Следовательно, не мой приземистый славянин с зелеными глазами», – подумал Фабель.

– Волосы светлые, довольно короткие, – продолжал Вернер Мейер. – И еще одно: он вроде бы держал в руке большую спортивную сумку, на которую был наброшен серый плащ.

– В сумке – инструменты, нужные для его ремесла, – мрачно откомментировал Фабель.

– Женщина утверждает, что видела его в первый раз. Домоуправ предположил, что это был один из жильцов. Но женщина стоит на том, что всех обитателей дома знает в лицо. Этот тип нажал кнопку переговорного устройства – еще один аргумент в пользу того, что у него не было своего ключа. Мы прошлись по тем квартирам, жильцы которых на месте, – и никто, похоже, вчера вечером не принимал гостя в сером костюме.

– А кто-нибудь видел, как он уехал?

– Нет. Звуков борьбы или криков о помощи никто не слышал. Стены тут довольно солидные, но, мне кажется, не настолько, чтобы гасить любой крик.

– Изуродованный труп не должен вводить вас в заблуждение, Вернер. Этот парень действует чудовищно хладнокровно. У него каждая деталька просчитана. Подождем, конечно, что скажет патологоанатом, но уже сейчас я могу предположить, что преступник не дал ей даже вскрикнуть. Ублюдок, очевидно, представился полицейским – может, назвался моей фамилией. Она повела его в комнату. Он ударил ее сзади чем-то по голове. Она потеряла сознание. А он неторопливо вынул из сумки свой инструмент и приступил к работе.

Вернер Мейер провел ладонью по коротким волосам на макушке.

– Страшный парень, Йен! – сказал он. – Впечатление, что этот гад никогда не ошибается. И все-таки вчера вечером он прокололся. Хоть и осмотрел улицу, но парочку в машине не заметил. Впрочем, еще неизвестно, поможет ли нам это самое общее описание преступника…

– Будем надеяться, что Браунер и Мёллер подкинут что-нибудь интересненькое. – Фабель ободряющее хлопнул Вернера по мясистому плечу. – Возможно, у этого типа наконец-то началась полоса невезения!

Вернувшись в квартиру, Фабель застал Мёллера у трупа. Он что-то записывал к себе в блокнот. У обычно надменного во всех обстоятельствах Мёллера был пришибленный вид. «Похоже, наш изувер, – подумал Фабель, – начинает действовать даже на самых непрошибаемых…»

– Если фотограф закончил работу, – махнул Мёллер двум парням из бригады судмедэкспертизы, – забирайте тело в морг. – Заметив Фабеля, он кивнул ему: – Думаю, вы и без моей компетентной оценки понимаете, что это убийство – копия двух предыдущих.

– Да, – сказал Фабель. – На этот раз он послал мне электронное письмо прямо с места преступления – вот с этого компьютера!

Мёллер покачал головой:

– Ладно, добавлю для ясности, что у меня нет ни малейших сомнений: тут работал тот же преступник или преступники. Подробности в письменном отчете – после полного вскрытия. А пока посмотрите… – Патологоанатом наклонился и концом шариковой ручки показал место в разрубленной плоти на спине, из которой торчали вывернутые ребра.

Фабель нагнулся вслед за Мёллером, словно инспектируя гигиенические условия в магазине мясника. Надо абстрагироваться от того, что он рассматривает мертвого человека. Он просто изучает возможные улики, вглядывается в детали. «Долой эмоции – сосредоточься на работе!..» Но получалось плохо. Его мутило, хотелось побыстрее выскочить вон из комнаты…

– Вот, смотрите, наш «дружок» единственный раз дал маху, – сказал Мёллер. – Здесь у него рука случайно дрогнула, и мы можем по форме краев раны оценить ширину лезвия. Это был какой-то массивный инструмент типа короткого меча, или очень тяжелого охотничьего ножа, или что-то еще в этом же роде. Во время вскрытия я особенно тщательно осмотрю соответствующее место.

Фабель выпрямился и сделал долгий вдох перед тем, как сказать:

– Это его единственная небрежность?

Мёллер почесал седую бородку.

– Да. Можно с уверенностью сказать, что схватки не было. Он оглушил ее сильнейшим ударом в затылок. И затем, без суеты, занялся своей извращенной хирургией. – Мёллер указал на затылок Ангелики Блюм. – Травма в задней части черепа несовместима с жизнью – жертва умерла сразу или почти сразу. Удар был нанесен шарообразным тяжелым предметом. Затем преступник хладнокровно вскрыл грудную клетку и вырвал легкие – это его, так сказать, фирменный знак. И снова меня поражает физическая сила этого мужчины. Хирургу для подобной операции нужна грудинная пила. А этот тип обходится без техники. Несколько точных ударов кинжалом или ножом, затем разворот ребер руками… Он зверски силен.

В комнату заглянула Мария:

– Шеф, можно вас на минутку?

В гостиной работал Хольгер Браунер со своей командой.

– Взгляните-ка на журнальный столик, – сказал он Фабелю. – Что вы видите?

Фабель уставился на большой прямоугольный стол из светлого дерева. Добротный дорогой стол.

– Ничего особенного. Голый журнальный столик.

– Вот именно, – с торжеством в голосе произнес Браунер. – Голый! Ни пепельницы, ни вазочки, ни книг. – Он осветил стол одной из мощных ручных ламп. – А теперь смотрите… – Браунер наклонился к столику и стал показывать рукой в резиновой перчатке определенные места на столешнице. – Здесь что-то лежало или стояло. И здесь. И здесь. – Он выключил лампу и повернулся к закрытому занавесками окну. – Окно выходит точнехонько на юг, и комната получает чертовски много солнечного света – хотел бы сам жить в такой! Короче, прямые солнечные лучи выбеливают мебель, и этот журнальный столик не исключение. На нем заметны более темные места – там, где постоянно или почти постоянно лежали книги или другие предметы: скажем, пепельница, цветочная ваза и тому подобное.

– Но мы застали столик пустым.

– Вот именно. Однако я сомневаюсь, что очистил его наш преступник. – Браунер подошел к камину и снял с каминной доски стопу из трех книг. Нижняя книга точно соответствовала одному из темных прямоугольников на журнальном столике. Другому пятну соответствовала своим дном ваза с большого стола за спиной Фабеля. Поставив ее на журнальный столик, Браунер удовлетворенно крякнул. – Преступник аккуратист и старается оставить в помещении все, как было. Поэтому я рискну предположить, что вещи с журнального столика Ангелика Блюм убрала сама. Чтобы нечто на нем разложить. К примеру, листы каких-то документов или вырезки из газет. Что бы она ни разложила на этом столе, преступник все это забрал. Но, очистив стол, он не вернул те предметы, которые там находились, – ведь он не знал, что за предметы на нем лежали обычно.

– Вы хотите сказать, что он прихватил какие-то вещи в качестве трофея?

– Нет, Йен, – ответил Браунер, заметно волнуясь. – Я осмелюсь предположить, что это не серийный убийца-психопат. Многие серийные убийцы склонны брать «сувениры» с места преступления – это может быть какая-то личная вещь жертвы или один из ее внутренних органов. А наш преступник забирает документы. Помните, вы очень удивлялись, что в квартире Моник не нашлось ежедневника или блокнота с расписанием деловых встреч? Здесь преступник уничтожил все файлы в компьютере. Могу побиться об заклад, что при более тщательном осмотре квартиры мы обнаружим пропажу почти всех документов. Она ведь была журналисткой, да?

Фабель кивнул.

– И работала, если я не ошибаюсь, внештатно? Значит, ее рабочий кабинет не в редакции, а здесь.

– Думаю, вы правы, – сказал Фабель.

– Поэтому я советую вам просмотреть ее бумажный архив. В нем должны быть впечатляющие лакуны.

Фабель вопросительно посмотрел на Марию и Вернера Мейера, которые тоже внимательно слушали Браунера. Те молчали, также озадаченные неожиданной версией, которую предлагал судмедэксперт.

– Это что же получается? – сказал Фабель. – Скрытый объективный мотив убийства? Нет, этот парень – просто психопат!

Браунер пожал плечами:

– Может, он и психопат. Не знаю. Пусть решает ваш психолог-криминалист. Однако далеко не каждый психопат – серийный убийца с устойчивым шаблоном поведения. Вы слышали об Иване Грозном?

– Разумеется.

– Иван Грозный – царь, который сумел спаять в единое государство разрозненные и враждующие между собой русские княжества. Так сказать, отец нации. На протяжении всего своего правления он целенаправленно укреплял самодержавие. Умный монарх, толковый военачальник – и обладатель всех характеристик банального убийцы-психопата. Детство именно такое, какое формирует классического серийного убийцу: застенчивый, молчаливый, чувствительный мальчик, который никогда не видел ласки, которым с раннего возраста грубо помыкали. В детстве мучил и убивал мелких животных. Первого человека убил еще подростком. И пошло-поехало: бесчисленные акты насилия, убийства, изощренные пытки – любил бросать людей в кипяток, заживо поджаривать, затравливать собаками или скармливать волкам. Тысячи изнасилований и сотни убийств были совершены Иваном Грозным лично. – Браунер кивнул в сторону комнаты, где лежал труп, и добавил: – Тоже, кстати, любил всяческие ритуалы. Организовал что-то вроде отрядов спецназа для борьбы с боярами – войско опричников. Это спецвойско имело вид религиозного ордена, с особой символикой, а Иван был его первосвященником. Они часто насиловали, пытали и калечили, нарочито пародируя российскую православную церковную службу.

– К каким выводам вы нас подводите, Хольгер?

– Я хочу сказать, что некоторые психопаты совмещают для себя приятное с полезным. Иван Грозный, абсолютный, чудовищный социопат, лишенный чувства сострадания к людям, был умным и целеустремленным человеком, и его преступления служили определенной цели. Необузданное зверство помогало запугивать и уничтожать врагов. Таким образом Иван Грозный и преступное «я» тешил, и выполнял политические задачи!

– Вы считаете, что наш преступник – такой же любитель совмещать приятное с полезным, хоть и в меньшем масштабе? – спросил Фабель. Все сказанное Браунером замечательно совпадало с теми смутными мыслями, которые бродили в голове Фабеля после второго убийства.

– Больше того, я подозреваю, что убийца нарочно щеголяет своей психопатией. Чтобы мы принимали его за серийного убийцу, действия которого абсурдны, а жертвы случайны. На самом деле у него свои скрытые цели и намерения.

– Какие именно? – спросила Мария, мрачно всматриваясь в голую поверхность журнального столика, словно пытаясь угадать, что же на нем лежало перед убийством. – Зачем он убил журналистку и похитил документы или записи?

– Она могла вести какое-нибудь опасное для него журналистское расследование, – сказал Вернер Мейер.

– Убийство как самый надежный способ заставить замолчать? – подхватила Мария.

– Не исключено, – кивнул Фабель. – Но как это стыкуется с предыдущими убийствами? Адвокат по гражданским делам и проститутка…

– Возможно, связь существует, – сказал Вернер Мейер, – но мы ее не улавливаем. В конце концов, мы совершенно ничего не знаем о погибшей проститутке. Она могла иметь контакт с Ангеликой Блюм. Скажем, та собиралась писать о каком-то сексуальном скандале…

– Ангелика Блюм для бульварной прессы не работала. – Фабель задумчиво потер подбородок. – Сексуальный скандал мог заинтересовать ее лишь в связи с политикой или какими-нибудь другими серьезными вещами. Поэтому нам позарез нужно узнать, что за птица была эта Моник – чем она дышала, что могла знать… И надо вернуться к делу об убийстве Кастнер. Посмотреть на него новыми глазами и тщательно проанализировать ее профессиональную деятельность. До настоящего момента этот аспект нас практически не интересовал – ведь мы считали, что она случайная жертва и убийство никак не связано с ее работой. Мария, вы не могли бы еще раз поворошить это дело? Знаю, вы плотно заняты установлением личности второй жертвы, но хочу озадачить вас еще одним поручением.

– Хорошо, шеф, займусь, – сказала Мария без особого энтузиазма в голосе.

Вернер Мейер вопреки ожиданиям Фабеля не обрадовался тому, что эта работа не пала на него. Он насупился – его явно задело, что Мария опять получила важное задание. Ревнует! Впрочем, сейчас Фабелю было не до нюансов отношений в следственной бригаде.

– Вернер, вы проработайте профессиональные контакты Ангелики Блюм, – велел он. – Над чем она работала в последнее время, на чью мозоль могла наступить. А мы тем временем проверим, не видел ли нашего голубчика еще кто-нибудь.

Тут опять заговорил Браунер:

– Йен, мы, кстати, обнаружили отпечатки пальцев, не принадлежащие хозяйке квартиры.

Фабель вопросительно вскинул брови.

– Не спешите радоваться, – сказал Браунер. – Эти отпечатки повсюду в квартире – некоторые старые и нечеткие, но я полагаю, что они принадлежат одному и тому же человеку. Некто в прошлом какое-то время жил или часто бывал в квартире фрау Блюм. Вряд ли это наш преступник.

Фабель ощутил разочарование и усталость – похоже, свет в конце туннеля ему только померещился. Выброс в кровь адреналина закончился, и настроение вернулось к будничному. Фабель побрел обратно в комнату, где лежал труп хозяйки квартиры.

Тело уже упаковали в мешок. У Фабеля было тяжело на душе: эта женщина так упрямо старалась поговорить с ним, а он, дурак, считал свое расследование важнее трепа с прессой. И вот, пожалуйста, теперь он должен расследовать и ее смерть. Строго говоря, он, конечно, не виноват… Хотя, по большому счету, виноват – ужасно.

Обращаясь к женщине, которая уже не могла его слышать, он пробормотал:

– Ладно, фрау Блюм, придется мне так или иначе узнать, что вы мне, черт возьми, хотели рассказать.

Пятнадцать лет просидев на героине, Ханзи Краус превратился в ходячий скелет – одни кости, туго обтянутые мешком из серой сухой кожи. Глаза, в детстве и юности синие, преждевременно выцвели и помутнели. Сгорбленный карлик с уродливым личиком – одна ручонка под затылком, другая с сигаретой у тонюсеньких губ – лежал сейчас в пустом заброшенном доме на грязном матраце, от которого поднимался такой крепкий дух, что любого постороннего тут же вывернуло бы наизнанку. Однако Ханзи это было нипочем – его собственный запах не отличался от запаха матраца.

Ханзи надо было ширнуться. И поскорее. Он знал, что невнятный зуд в костях, который он сейчас испытывал, мало-помалу превратится в выламывающую все тело нестерпимую боль. Но чтобы привести себя в порядок, нужны денежки. А у него в данный момент ни гроша. Хотя клиент он давний и верный, героин в кредит ему ни одна сука не продаст. Долбаные турки. Столько на нем заработали, а добра от них все равно не дождешься… Правда, сегодня его положение было менее безнадежно, чем обычно. У него имелся чудесный козырь. Ханзи отбросил докуренную сигарету и сунул руку под матрац – еще раз полюбоваться на свое сокровище. Только он хотел развернуть тряпицу, в которое оно было завернуто, как на втором этаже раздался надрывный туберкулезный кашель – там спал другой бездомный. Ханзи переждал кашель, настороженно вглядываясь в темноту. Затем развернул тряпицу. В свете луны девятимиллиметровый пистолет был особенно красив. Ханзи в оружии не разбирался, но угадывал, что этот пистолет особенный. Рукоятка с узорчатой инкрустацией – похоже на золото, а может, и золото! Иностранный – надпись кириллицей, которая заканчивается цифрой двенадцать. Ханзи опять завернул пистолет в тряпицу, тщательно следя за тем, чтобы не коснуться его пальцами, иначе, при определенном повороте, бедолагу в бассейне запросто навесят на него, ни в чем не повинного Ханзи!

Предыдущей ночью он отоварился у турка. Заброшенный бассейн был идеальным местом для такого рода дел. Когда у Ханзи появлялись деньги, он закупал героин впрок, чтобы продать его с небольшим наваром. Турки закрывали на это глаза – вонючий карлик приторговывал такими мелкими партиями, что их бизнесу никак не угрожал. Однако вчера денег было ровно на одну дозу. Турок получил монету и сразу же смылся, а Ханзи задержался, чтобы оправиться. Поскольку он питался с помойки, то его кишечник делал, что хотел: многодневные запоры чередовались с мучительным поносом. Только он присел, как возле здания остановилась машина. Света фар он не видел – значит, подъехали крадучись, с выключенными огнями. Годы уличной школы подсказали Ханзи, что надо делать: он вскочил, подтянул штаны и спрятался в бывшей раздевалке.

Инстинкт сработал правильно. В бассейн зашли трое: мужчина в возрасте, молодой качок и некто третий – с парусиновым мешком на голове и связанными за спиной руками. Ханзи сразу врубился: пришли трое, а уйдут только двое. Он наблюдал за происходящим через разбитое окно. Любопытство взяло свое, хотя разумнее было отсидеться в каком-нибудь темном углу. Молодой парень, с пистолетом в одной руке и с фонарем в другой, заглядывал в раздевалку, но Ханзи вовремя спрятался за остатками одной из кабинок. К моменту, когда человек в мешке прохрипел: «Не-ет!», Ханзи уже был опять у окна. Вспышка выстрела была менее яркой, чем он ожидал. Да и звук больше напоминал глухой хлопок в ладошки – пистолет явно с глушителем. Звякнула упавшая на камни гильза.

Затем мужчины неторопливо удалились. Перед тем как уйти, парень остановился у двери, приподнял крышку давно бессмысленного мусорного бачка и швырнул в него пистолет. Ханзи очень удивился. Этой наглой публике совершенно наплевать на то, найдут орудие убийства или нет! В нескольких сотнях метров отсюда канал; на его дне, надо думать, валяется уже достаточное количество вещиц подобного рода. Оставить пистолет в нескольких шагах от трупа – прямое приглашение его найти. И, как только убийцы скрылись, Ханзи нашел пистолет и унес.

Теперь Ханзи нужно было обменять информацию и «пушку» на наличные. Номер принадлежащего турку сотового телефона он знал наизусть, а ночь – самое время для такого рода разговора. Ханзи вскочил с кровати, натянул старенькую армейскую шинель, которую носил зимой и летом, в любую погоду. Тряпицу с пистолетом он сунул в один из вместительных карманов шинели. Расхаживать по улицам с оружием, конечно, не самое умное дело. Однако вещи, которые он оставлял в пустой развалюхе, где всегда кантовалось несколько бездомных, зачастую исчезали.

Ханзи вышел на улицу и принялся искать исправный телефон-автомат – задача непростая в районе, где вандализм – любимое народное развлечение.

Пока все рассаживались, Фабель стоял перед длинным столом в конференц-зале. За его спиной была доска с наглядными материалами следствия. Дело ширилось и обрастало подробностями.

На большой карте Гамбурга и окрестностей булавками с флажками были помечены места находки трупов: два в городе, один за его пределами. Страшная фотогалерея теперь пополнилась фотографиями мертвой Ангелики Блюм. Ксерокопии иллюстраций из книг о древнескандинавских ритуалах висели рядом с распечаткой электронных писем убийцы. На свободном пространстве доски Фабель, готовясь к совещанию, написал имена трех жертв (третья была обозначена «Моник?»), а над ними – «Сын Свена» и «Кровавый орел». Правее было обведено кружком имя «Ганс Клугманн», связанное с кружком «Арно Хоффкнехт», от которого, в свою очередь, тянулась стрелка к кружку «Улугбай/Илмаз». Еще ниже стояло: «???украинцы???». Слева от имен убитых женщин были имена тех двух девушек, которых, опоив наркотиками, похитили, изнасиловали – и отпустили. Над линией, соединяющей эти имена со словами «Кровавый орел», было написано «культ одинистов?».

На столе перед Фабелем лежала тонкая папка с изложением соображений профессора Дорна и предварительным отчетом о вскрытии трупа Ангелики Блюм. Рядом, в прозрачном пакете, был сотовый телефон Клугманна. За вычетом Марии Клее, собралась вся следственная бригада: Вернер Мейер, Анна Вольф и Пауль Линдеманн. Пришла и Сюзанна Экхарт. Видя раздражение начальника по поводу отсутствия Марии, Вернер Мейер пояснил:

– Ей нужно закончить какое-то важное дело. Сейчас придет.

На встрече присутствовали и те шесть детективов, которых Ван Хайден откомандировал на подмогу Фабелю. Сам Ван Хайден сидел в дальнем конце стола.

Фабель начал с рассказа о версии профессора Дорна.

Его слова явно задели Сюзанну Экхарт за живое, и она отреагировала на них достаточно бурно:

– Мне понятно, что герра профессора Дорна разумно привлечь к делу для исторической справки… но почему мы должны всерьез воспринимать его… будем откровенны, вполне любительские упражнения в криминальной психологии? Хорошо, что он вводит нас в курс подробностей древнего культа жертвоприношения, но одновременно он пытается навязать нам свое понимание натуры преступника.

– Профессор Дорн имеет многолетний опыт работы и общения с убийцами, – возразил Фабель.

– Это еще ничего не значит. У него нет специального образования в данной области!

Фабель впился в Сюзанну почти неприязненным взглядом и жестким тоном сказал:

– В свое время я учился у Дорна. Он преподавал в университете европейскую историю. Приблизительно двадцать лет назад его дочь, Ханну, похитили, пытали, изнасиловали и убили. Ей было двадцать два года. И я полагаю, что профессор Дорн… – Фабель сделал паузу, подыскивая выражение покорректнее, – имеет более глубокое понимание натуры убийц, чем… чем мы.

Сюзанна молча потупила глаза.

Фабель не счел нужным упомянуть, что Ханна Дорн перед своей гибелью была его подругой. Он встречался с ней несколько недель, и их влюбленность обещала перерасти в любовь… Однажды, возвращаясь со свидания с Фабелем, она попала в лапы неприметному тридцатилетнему санитару по имени Лютгер Восс. Потом следователь спросил Фабеля, почему в такой поздний час он не проводил ее домой. Ответ был прост: ему нужно было готовиться к экзаменам. Однако в глазах самого Фабеля это его не оправдывало… Если бы он довел ее до дома, трагедии не случилось бы! Если бы… Потом эта мысль грызла его годами. Как раз во время суда над Лютгером Воссом Фабель получил университетский диплом и без колебаний круто изменил свои жизненные планы – пошел служить в уголовный розыск.

Ван Хайден нарушил неловкое молчание после словесной стычки Сюзанны Экхарт и Фабеля.

– Давайте говорить по существу, – сказал он. – Как вы думаете, фрау доктор, вероятно ли, что наш психопат верит во всю эту ерунду про «кровавого орла»?

– Не просто вероятно, а скорее всего именно так. Его письма пронизаны религиозными мотивами. Но если это его искренние мысли, то мы имеем дело с весьма необычной и более сложно структурированной психопатологией. Совершенно очевидно, что свои убийства он планирует заранее и очень детально. То есть тщательно избегает случайностей.

Фабель слушал ее, нетерпеливо вертя карандаш в руке. Затем вздохнул, в сердцах бросил карандаш на стол и сказал:

– Это значит всего лишь то, что ошибки этого гада нам придется долго ждать. И если он действительно сдвинут на религии и его заводит идея о крестовом походе против неверных – это ничуть не лучше сексуальной патологии… Однако все слова о «кровавом орле» могут быть просто дымовой завесой…

– Что вы имеете в виду? – так и вскинулась Сюзанна.

– Мне пока и самому не ясно, что я имею в виду… Вполне возможно, что убийца искренне верит во всю эту чушь, однако главный мотив его действий совсем другой. Не исключено, что у этих преступлений весьма прагматические, так сказать, «разумные» причины. Как иначе объяснить тот факт, что он стер всю информацию в компьютере Ангелики Блюм? И то, что он унес кучу документов из ее квартиры?

Фабель кратко изложил соображения Браунера по этому поводу.

– Что скажете, фрау доктор? – сказал Ван Хайден.

Сюзанна нахмурилась:

– Такая версия имеет право на существование. Известны случаи, когда убийство из каких-либо в широком смысле корыстных целей пытались маскировать под дело рук психопата. – Она повернулась к Фабелю: – По-вашему, в данном случае мотив преступления и методика преступления не совпадают? То есть он убивает не ради удовольствия убивать и без цели удовлетворить актом насилия свою искалеченную психику?

– Вот именно.

– Что ж, может быть, может быть… Мне лично в это верится слабо. Хотя и такой вариант не исключен.

Дверь конференц-зала открылась, и вошла Мария Клее с толстой папкой в руке. Она извинилась за опоздание, но вид у нее был сияющий, словно она только что выиграла в лотерею. После секундной паузы Фабель продолжил:

– Нам нужно больше фактов, иначе мы завязнем в догадках. Давайте копать глубже. Мы непременно должны найти Клугманна и выяснить, что он так упрямо скрывает от нас. Если существует некая скрытая связь между всеми жертвами, ее необходимо установить. Кто-нибудь вышел на след Клугманна?

– К сожалению, ничего нового, шеф, – ответила Анна Вольф. – Клугманн – тертый калач, знает, как скрываться. Мы не спускаем глаз с его подружки Сони, но до сих пор он не пробовал войти с ней в контакт.

– Ясно, – сказал Фабель, задумчиво потирая подбородок. – Займитесь-ка более пристально гамбургскими одинистами. Есть у нас такая религиозная организация – «Храм Асатру». Проверьте, кто в ней, чем они дышат. А вы, Вернер, загляните еще раз к Максвейну и установите, есть ли у него алиби на время убийства Ангелики Блюм.

– Вы не исключаете, что убийца – Максвейн?

– Не исключаю. Мы ведь не успели организовать за ним круглосуточное наблюдение, а он более или менее подходит под описание, которое дала свидетельница, видевшая преступника из машины. Правда, одно несовпадение – у него волосы темные. С другой стороны, мы не знаем, насколько точна наша свидетельница… – Фабель сделал паузу, затем с угрюмым раздражением добавил: – А что касается скрытой связи между всеми тремя жертвами, то тут мы обречены топтаться на месте, пока не выясним, кто такая Моник. Установить ее личность – на данный момент самое важное! Она ведь не с Марса прилетела! Кто-то где-то должен знать, кто она такая.

– Я знаю, кто она такая, – сказала Мария Клее с довольной улыбкой. Все разом повернулись в ее сторону. – И это, скажу я вам, настоящая бомба! – Мария вызывающе посмотрела на Ван Хайдена. – Я уверена, что кое-кто сознательно утаивал эту информацию от нас.

– Бога ради, Мария, не надо дразнить! – почти истерично воскликнул Фабель. Он предчувствовал первый настоящий прорыв в следствии.

– Жертву зовут Тина Крамер. Ей было двадцать семь лет. Хорошая новость – то, что я установила ее личность. А плохая новость – то, каким образом я установила ее личность.

– Выкладывай, Мария, не тяни, – приказал Фабель.

– Как вы знаете, я просмотрела местные и общенациональные уголовные архивы. Результат нулевой. Тогда я решила расширить поиск. – Мария, наслаждаясь всеобщим вниманием, сделала эффектную паузу. – Я включила в категорию поиска и полицейских.

Мария достала из своей папки большую фотографию, закрепила ее кнопками на доске, стерла влажной тряпкой кружок «Моник?» и написала красным мелком «ТИНА КРАМЕР». Фотографии покойной «Моник» и живой Тины Крамер оказались рядом – и было очевидно, что Мария Клее не ошиблась: это одна и та же женщина. На снимке Тины Крамер были видны ее плечи – горчичного цвета форменная блузка, зеленые погоны…

Все разом возбужденно заговорили. Фабель поднял руку, призывая присутствующих успокоиться.

– Вот это номер! – сказал он. – Стало быть, она из наших?

– Да, из наших, – сказала Мария. – Но из наших в широком понимании слова. Тина Крамер была комиссаром в ганноверской полиции. Затем ее откомандировали в Федеральное управление уголовной полиции, а именно в гамбургский отдел БАО. В 1995 году, служа в спецотряде, во время перестрелки с напавшими на денежный транспорт грабителями она получила огнестрельное ранение в бедро. Правое бедро. Все совпадает.

– Значит, она служила здесь, в БАО? – процедил Фабель и сердито уставился на Ван Хайдена.

– Я сам впервые слышу, Фабель, – торопливо отозвался тот. – Чтоб мне провалиться! Вы же знаете: в нашей структуре БАО само по себе – так сказать, черный ящик… Но теперь я возьму их за горло и вытрясу правду! Почему мы должны узнавать обо всем последними?

– Извините, – сказала Сюзанна Экхарт, – я что-то не совсем понимаю. Ведь БАО – Безондере ауфбау организацьон – существует для того, чтобы бороться с международным терроризмом, так?

– Да, – ответила Мария. – Эта организация собирает информацию и координирует сотрудничество между уголовной полицией всех уровней, БНД и американским ФБР.

– В основном они занимаются секретными операциями и внедрением агентов, – добавил Фабель. Затем он обратился к Марии: – А когда эту Крамер убили, она состояла на службе в БАО?

– Да. В последний год своей жизни она работала в БАО.

Ван Хайден и Фабель обменялись многозначительными взглядами. То, о чем они подумали, вслух произнес Вернер Мейер:

– Погодите, ведь Клугманна выгнали со службы тоже примерно год назад. Он работал в спецотряде, и эта Тина Крамер имела опыт работы в спецотряде… Это наводит на определенные мысли…

– Вспомните заодно о видеокамере и о пропавшей пленке! – подхватила Мария Клее. – И о том, что вскоре после этого был убит один из крестных отцов мафии! Все это мелькнуло у меня в голове, когда я узнала, кем была Моник. Я решила копнуть личное дело Клугманна. И вот что обнаружила: сведения о нем в архиве гамбургского управления полиции не совпадают с данными его личного дела в архиве Федерального управления. У нас ложная дата его увольнения с военной службы. На самом деле он был демобилизован на шесть месяцев раньше. И то, где он провел эти шесть месяцев, говорит о многом.

– И где же? – спросил Фабель.

– В Вейнгартене. И я вспомнила, почему мне знакомо лицо Клугманна. Я участвовала в семинаре в Вейнгартене и видела там Клугманна – мельком, в коридоре.

Вернер Мейер присвистнул, а Фабель криво усмехнулся.

– Лихо, – сказал он. – Разведшкола НАТО? Где натаскивают, среди прочих, и ребят из антитеррористического подразделения «ГСГ-9».

– Так точно, – сказала Мария. – Как только я раскопала этот факт, все вдруг разом прояснилось. Клугманн и Тина Крамер были тайными агентами и на пару работали под прикрытием.

– Черт! – воскликнул Фабель. – Теперь действительно все понятнее! Наш серийный убийца «случайно» убивает тайного агента федеральной службы. Какая дьявольская игра случая! Затем он «совершенно случайно» убивает Ангелику Блюм, у которой имеются какие-то важные документы, которые он прихватывает с собой… Нам остается только узнать, кому и как перебежала дорогу первая жертва – адвокат по гражданским делам. Похоже, мы имеем дело с киллером, который только маскируется под серийного убийцу… – Тут Фабель обратился к Ван Хайдену: – Герр криминальдиректор, ребята из секретных служб нас крепко подставляют. У нас уже целый штабель убитых и расчлененных женщин, а эти придурки продолжают играть в Джеймсов Бондов! Они обязаны были раскрыть нам имя Моник сразу же после ее гибели!

Вернер Мейер хлопнул себя по лбу и воскликнул:

– Послушайте, ведь теперь ясно и то, почему Клугманн, обнаружив труп Тины Крамер, целых двенадцать минут говорил с кем-то по телефону перед тем, как позвонить в полицию.

Фабель в сердцах стукнул кулаком по столу:

– Ну да, загадочный телефонный номер, которого официально не существует! Клугманн хотел получить инструкции в новой ситуации. Бедолага действительно был в шоке той ночью. Некий мясник распотрошил агента, вместе с которым он работал. Клугманн в растерянности звонит начальству. Ему велят уведомить об убийстве полицию, однако ни в коем случае не раскалываться, продолжать работу под прикрытием. Сволочи!.. Герр криминальдиректор, я считаю, что они сознательно препятствовали следствию и скрывали от нас важные факты. За такое нужно сажать! Можно надеяться на вашу поддержку?

Фабель боялся, что подобный вопрос, заданный в присутствии стольких подчиненных, смутит Ван Хайдена и тот начнет юлить, уходя от четкого ответа. Но оказалось, Ван Хайден и сам был задет за живое. Он ответил быстро и решительно:

– Не сомневайтесь, герр гаупткомиссар, я на вашей стороне. Что бы вам ни понадобилось – смело идите ко мне. Я сделаю все, что в моих силах.

Фабель с благодарностью кивнул. Хоть Ван Хайден и не без причуд, полицейский он честный и прямой.

Фабель повернулся к своим сотрудникам:

– Спасибо, Мария, отличная работа! И вы, Вернер, здорово сообразили про тот телефонный звонок!

– Кстати, о том загадочном разговоре… – произнес Ван Хайден, снял трубку стоящего на столе телефона и сказал своей секретарше: – Соедините меня с гаупткомиссаром Валленштейном из БАО.

Фабель отчаянно замахал руками. Ван Хайден повесил трубку.

– Вы что-то надумали, Фабель?

Фабель вынул из пакета сотовый телефон Клугманна и вопросительно посмотрел на Ван Хайдена. Тот сразу все понял и одобрил идею торжественным кивком. Фабель включил сотовый, высветил на экранчике последний номер из списка и набрал его на аппарате, с которого Ван Хайден только что звонил своей секретарше. После третьего гудка трубку сняли.

Опять на другом конце провода молчали. Поэтому Фабель заговорил сам:

– Говорит гаупткомиссар Фабель. Управление полиции Гамбурга. Комиссия по расследованию убийств. Я прошу вас внимательно меня выслушать и передать мои слова кому следует. Ваша операция провалилась. Мы знаем все о Тине Крамер и втором вашем сотруднике. – Фабель из осторожности не назвал имени Клугманна. Парень по-прежнему работал под прикрытием, и если догадка Фабеля насчет того, кто на другом конце телефона, была правильной «с точностью до наоборот», то для Клугманна одно упоминание его фамилии в таком контексте означает смертный приговор. – Рядом со мной сидит криминальдиректор Ван Хайден из гамбургского управления полиции. Мы на пару подготовим соответствующий доклад первому бургомистру и Федеральному управлению уголовной полиции.

Фабель сознательно сделал еще одну долгую паузу.

Тем не менее на том конце провода упрямо молчали. Хотя и трубку не клали.

Тогда Фабель продолжил еще более жестким тоном:

– Вы должны понять простую вещь: ваш человек засветился, и теперь его жизнь в опасности. Независимо от того, чего вы хотели достичь в результате операции, теперь это уже невозможно. Ваши действия лишь мешают расследованию серии убийств. Если вы не начнете сотрудничать с нами, и сотрудничать полноценно, то есть ничего не утаивая, я обещаю вам неприятности по полной программе. Я сделаю все возможное, чтобы виновные в помехах следствию рано или поздно предстали перед судом.

Молчание на другом конце провода длилось и длилось. И вдруг женский голос деловито спросил:

– Вы взяли нашего оперативника под стражу?

Фабель не удержался и окинул присутствующих взглядом триумфатора.

– Нет. Он в бегах. Мы его интенсивно разыскиваем. А с кем я разговариваю?

Женщина проигнорировала его вопрос.

– К сожалению, мы потеряли контакт с нашим сотрудником. Если обнаружите его, пожалуйста, сообщите по этому же номеру. Не отходите от телефона, герр гаупткомиссар, вам сейчас перезвонят.

В трубке раздались короткие гудки.

– Что Клугманн темнит и ведет какую-то игру, – сказал Фабель с горьким смешком, – я нутром чувствовал. Так оно и оказалось: он темнил и вел игру. Однако играл при этом в правильной команде. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

– Получается, он по-прежнему работает… на нашей стороне, да? – спросил Вернер Мейер.

– Да. Я могу только подозревать, на какую именно службу он работает, но он – в нашей упряжке. Впрочем, надеюсь, мы скоро все узнаем… Они нам сейчас перезвонят.

Все молчали, уставившись на сотовый телефон тайного агента.

Прошла минута, вторая…

Казалось, никто из присутствующих не замечал некоторой абсурдности происходящего: столько взрослых людей, полицейских, сидя или стоя в комнате для совещаний, напряженно таращатся на молчащий сотовый телефон.

Еще минута прошла…

Хотя звонка ждали с отчаянным напряжением, когда он раздался, все разом вздрогнули.

Фабель схватил телефон.

– Гаупткомиссар Фабель? – раздалось в трубке.

Фабель сразу узнал вкрадчивый голос на другом конце провода. Но сейчас у него не было настроения любезничать.

– Герр оберст Фолькер, будьте добры зайти ко мне в кабинет не позже чем через час, – сухо сказал он и тут же отключился.

Фабель быстро, за двадцать минут, довел совещание до конца: поставил задачи, распределил обязанности, назначил объекты слежения и установил порядок слежки. Затем он ушел к себе в кабинет, поставил свой телефон на автоответчик и велел своим сотрудникам не беспокоить его – ему нужно собраться с мыслями перед разговором с Фолькером. После того как личность второй жертвы была установлена, все факты следовало осмыслить заново.

Глядя невидящими глазами на городской парк Винтерхудер, Фабель неподвижно застыл у окна кабинета. Мыслями он был далеко – в том «сером мире», о котором говорил Илмаз. Мир, где нет черного и белого, где блюстители порядка ставят целесообразность выше закона, где торжество закона пытаются обеспечить не совсем законными методами. Мир, где все зыбко, туманно, двусмысленно. И куда идеалисту лучше не соваться…

Фабель очень скептически относился к деятельности организаций типа «ГСГ-9». По всей стране расплодились «особые», «мобильные», «оперативные» и прочие полицейские спецподразделения по образу и подобию американских полицейских отрядов особого назначения. Но уж слишком зыбкой становилась в таких отрядах граница между блюстителем порядка и солдатом. Фабель был категорически против смешения полиции и армии. Полицейские защищают и оберегают население и ловят преступников. А природа терроризма требует адекватной ответной жестокости; это война, на которой тех, кто не сдается, убивают без разговоров. И поэтому борцы с террористами – прежде всего терминаторы. Два очень разных ремесла… Фабель открыто критиковал создание при полиции военизированных подразделений, чем нажил множество врагов в высших эшелонах власти. Но поделать с собой ничего не мог. Он не доверял секретным или полусекретным службам – затевают их порой с самыми благородными целями, а потом сама секретность мало-помалу вырождает их в монстров.

Фабель подошел к столу и открыл лежащее на нем личное дело Клугманна. На старой фотографии Клугманн казался решительным, напористым и целеустремленным человеком. Фабель помнил его другим – обрюзгшим, с потухшим взглядом. Возможно, он специально надел маску полуопустившегося человека, чтобы лучше соответствовать новой роли…

Фабель ума не мог приложить, зачем на это дело бросили сотрудника «ГСГ-9», ведь этот отряд создан сугубо для борьбы с терроризмом! Странная получается история. Фолькер из разведки. Клугманн из «ГСГ-9». И погибшая Тина Крамер, похоже, тоже из БНД, потому что БАО – просто структурная надстройка БНД. В этом деле только полиция Гамбурга дурочкой стоит в стороне, хотя формально участвует в БАО. Фабель не имел оснований сомневаться в честности Ван Хайдена – он, вероятно, действительно ничего не знал про тайную операцию БНД. Но почему главное правоохранительное ведомство Гамбурга не допущено к столь важной операции – и узнало о ней только стороной, случайно?

В дверь постучали. Не робко, но и не слишком уверенно. В кабинет, не дожидаясь приглашения, вошел Фолькер с зеленой папкой под мышкой. На его лице не было обычной приветливой улыбки. Но не было и враждебности – на нем, скорее, просто отсутствовало какое-либо выражение. Фабелю подумалось, что это и есть истинное лицо Фолькера – когда маска спадает, ничего не остается, кроме пустых глаз и сжатого до прямой черточки рта.

Фабель показал рукой на стул.

– Что конкретно вы хотите узнать, Фабель? Я готов поделиться всем, чем могу.

Фабель решил не церемониться и рубанул:

– Нет, Фолькер. Того, чем вы готовы поделиться, мне мало!

Тут в кабинет, как и договаривались, без стука вошел Вернер Мейер. Фабель кивнул ему. Вернер остановился у стены, сложил мясистые руки на груди и вперился в затылок Фолькеру.

Фолькер бросил на него взгляд из-за плеча и криво усмехнулся собственным мыслям.

– Вы поделитесь со мной тем, что мне нужно, – решительно продолжил Фабель. – И если опять о чем-либо умолчите, я буду считать долгом чести упрятать вас в тюрьму за создание помех следствию. А для начала я изложу всю историю журналистам, и черта с два ваши дружки из Пулаха[5] вытащат вас из этой неприглядной истории!

– Напрасно вы горячитесь, Фабель, – спокойно сказал Фолькер. – В наших с вами интересах не посвящать в это дело посторонних.

– А есть ли у нас с вами общие интересы? Я пытаюсь найти серийного убийцу, а вы утаивали от меня ключевую информацию. Мои ребята впустую мотались по Гамбургу, пытаясь выяснить, кто такая Моник, а на другом этаже управления преспокойно прогуливался человек, который знал про нее все – и несколько дней назад в присутствии первого бургомистра торжественно обещал мне помогать!.. Пока вы равнодушно наблюдали, как мы бессмысленно тратим время на выяснение того, что вам известно, погибла третья женщина. Вы, Фолькер, заигрались в ваши шпионские игры! Уже три женщины заплатили жизнью за ваше баловство.

– Позвольте вас заверить, нет ни малейшей связи между Тиной Крамер и другими жертвами.

– Ах да? И откуда вам это известно?

Фолькер толкнул тяжелую зеленую папку в сторону Фабеля:

– Вот документы. Здесь все касательно нашей операции. Мы давно собирались поделиться с вами этими материалами, ждали только, когда Клугманн вернется с задания и окажется вне опасности. По своим источникам мы все перепроверили: Тина Крамер с другими жертвами знакома не была, и между ними не существовало никакой косвенной связи. Тине Крамер просто не повезло – случайно подвернулась под руку преступнику. Вы же сами знаете, что серийные убийцы выбирают жертв в основном наугад.

– Все это чушь собачья, Фолькер. Таких красивых совпадений не бывает в природе.

– Увы, совпадения бывают самые невероятные. Агент Крамер являлась лишь подсобной фигурой в нашей операции. Главное действующее лицо – Клугманн. Тина Крамер отвечала за квартиру, где Клугманн имел возможность встречаться с нужными ему людьми. Мы организовали Клугманну «легенду» продажного слуги закона, которого с треском выдворили из полиции и который затаил злобу против своих прежних боссов. Обо всем этом вы можете прочитать в документах. – Фолькер указал на зеленую папку. – По «легенде», Тина Крамер снимала квартиру Клугманна под кличкой Моник и выдавала себя за дорогую проститутку. Суть договоренности заключалась в том, что Клугманн, под видом то ли друга, то ли сутенера, то ли просто владельца, который проверяет состояние своей квартиры, время от времени бывал там и тайно встречался с нужными людьми.

– Что это за «нужные люди»? В чем состояла конечная цель операции?

– Четкой конечной цели не было. Мы просто собирали информацию. Позиция Клугманна очень благоприятствовала его секретной работе: он не был повязан ни с одной из мафий и существовал как бы на обочине преступного мира. Он работал на Хоффкнехта, который работал на Улугбая. Но при этом Клугманн не состоял в организации Улугбая. Хотя иногда намекал соответствующим людям, что хотел бы принимать участие и в более серьезных делах.

– Это не ответ на мой вопрос. О ком вы собирали информацию и зачем?

– Собственно, больше всего нас интересовала новая украинская банда, которая относительно недавно появилась в нашем городе. Мы подозреваем, что именно они убили Улугбая.

Фабель вспомнил рассказ Махмуда об украинской супержестокой супербанде. И стал слушать еще внимательнее.

– Нам пришлось затеять эту сложную операцию, потому что обычные каналы информации в данном случае отказали. Никто не решался рассказывать о напористых новичках в гамбургском преступном мире. Все наши платные шестерки как рот в воды набрали. И их можно понять. Помните, я сказал, что в наших с вами интересах не посвящать в это дело посторонних?

Фабель коротко кивнул.

– Так вот, сейчас будет малоприятная для вас часть разговора. Все как воды в рот набрали неспроста: новая банда оказалась так безжалостна и так скора на расправу, что поразила даже преступный мир. А вы знаете, как трудно удивить эту публику! Информаторов, конкурентов и людей, стоящих у них на дороге, украинцы устраняют с легкостью необыкновенной. И, судя по многим фактам, у них есть свои люди в гамбургской полиции. Поэтому стучать на них себе дороже.

– В «своих людей в гамбургской полиции» я не верю, – сказал Фабель. – Это сказки. Обычный прием любой мафии – убедить всех вокруг, что и полиция у них на побегушках!

– Увы, все говорит об обратном. Кто-то в полиции помогает украинцам; без подобной поддержки они не смогли бы добиться того, чего они уже добились. Устоявшиеся банды их бы заклевали. Мы не знаем наверняка, но есть обоснованные подозрения, что предатель занимает в полиции довольно высокий пост. Вот почему мы сознательно не подпускали к операции гамбургскую полицию. Это была операция БНД и БАО, и к ней мы, опять-таки сознательно, привлекли человека со стороны – Клугманна, который на самом деле сотрудник «ГСГ-9». Да, неприятно, но жизнь есть жизнь, и ни одна организация не застрахована от паршивой овцы. Вы, в полиции, в этом отношении обычно прекраснодушничаете, а мы, в разведке, народ битый и циничный.

– А что с Бухгольцем и отделом по борьбе с организованной преступностью? Уж с ними вам, казалось бы, сам Бог велел сотрудничать!

Фолькер покачал головой:

– Если мы подозреваем кого-то в управлении полиции – значит, мы подозреваем все управление полиции Гамбурга, без исключений. Таков профессиональный подход в подобных случаях. По слухам, эти украинцы все сплошь бывшие офицеры спецназа. Возможно, еще занимая высокие посты на Украине, они завязали деловые контакты с нашими полицейскими чиновниками высокого ранга. Затем эти отношения наполнились новым, преступным содержанием. Именно поэтому мы подобрали для операции такого человека, как Клугманн, и снабдили его соответствующей легендой – мол, бывший спецназовец, видал виды и все такое. Мы рассчитывали, что так ему будет проще сойтись с новичками. Было очень важно, что он действительно служил в элитном отряде и обладает подобающим набором умений и знаний – такого сходу не расколоть. Но утечка информации оказалась бы для него смертельной, поэтому о наших планах мы никого в полиции не уведомили.

– По той же причине вы и личное дело Клугманна подчистили, да? Оно расходится с тем, что в федеральном архиве.

Фолькер кивнул.

– А кто возглавляет украинскую банду? – спросил Вернер Мейер от двери.

Фолькер головы не повернул, а отвечал Фабелю:

– Именно это мы и хотели узнать в итоге операции. Но так и не узнали. До сих пор мы понятия не имеем, как зовут главаря банды и как он выглядит. Разумеется, это нестерпимое для нас положение вещей… Утешает лишь то, что Клугманну удалось вступить в контакт с этими таинственными украинцами через члена банды Юрия Варасова – точнее, банды, которой прежде руководил Юрий Варасов. Клугманн познакомился с неким Вадимом. Правда, этот Вадим не может стоять высоко в преступной иерархии, иначе Клугманн на него никогда не вышел бы. По нашим сведениям, в головной группе новой украинской мафии всего лишь десять-двенадцать человек, и каждый руководит пятью-шестью вожаками старых местных банд, которые утратили свой суверенитет. Таким образом, мы имеем четкую структуру – организованная преступность, организованная образцово! Фокус в том, что рядовые члены мафии понятия не имеют, на кого они работают. Головная группа украинцев функционирует по принципу оккупационной власти: они уничтожили прежнюю верхушку местной преступной власти или «любезно» попросили ее отойти от дел, однако сами банды не разогнали и не переформировали. Просто бывших руководителей второго ряда сделали руководителями первого ряда – типичный способ поощрения коллаборационистов! Сначала обезглавили украинские, российские и другие восточноевропейские мафии, затем пришла очередь прибрать к рукам и организацию Улугбая. Сначала они всяческими хитростями выбили организацию из-под Улугбая. А затем уничтожили его физически. Как вы видели, гибель руководителя турок не вызвала никакой войны – что просто ошеломляет, если знать нравы мафии. Похоже, смерть Улугбая больше взволновала газеты, чем самих турок!

– Но с какой стати столь засекреченные украинцы пошли на контакт с такой мелкой сошкой, как Клугманн?

После некоторого колебания Фолькер сказал:

– Мы дали Клугманну в руки важный козырь…

– Что именно?

– Поймите, Фабель, наш противник очень опасен. Это непредсказуемые типы. И голыми руками их не возьмешь. Поэтому иногда приходится рисковать по-крупному…

Фабель уже догадался: того, что сейчас прозвучит, ему бы лучше вообще не слышать…

Фолькер вздохнул и закончил:

– Мы сообщили Клугманну, где и когда произойдет передача огромной партии наркотиков – та самая, во время которой был убит Улугбай. С такой информацией он мог торговаться и выходить на важных людей.

Фабель недоверчиво вытаращился на Фолькера:

– Вы хладнокровно подставили крестного отца турецкой мафии – фактически организовали убийство с помощью сотрудника правоохранительных органов?.. Ребята, чем вы отличаетесь от преступников? Вы действительно готовы на все и ни перед чем не отступите?

Фолькер скорчил не очень убедительную негодующую мину.

– Помилуйте, никакого убийства мы не организовывали! Просто все случайно пошло наперекосяк. Если о новой украинской супербанде мы не знали ничего, то о деятельности Улугбая мы были превосходно информированы. Поэтому могли своевременно сообщить Клугманну о предстоящей наркосделке, которая должна была принести Улугбаю миллионы. Мы никак не ожидали, что Улугбай лично явится на решающую встречу, когда наркотики меняют на деньги. Так никогда не делается! Боссы не ходят на подобные операции! Клугманн передал украинцам все, что нам было известно о переговорах между Улугбаем и колумбийцами, – объем партии, кто, когда, где и так далее. Клугманн мог вполне убедительно врать, что получил эту информацию через приятеля из отдела по борьбе с наркотиками. Украинцам нужно было просто опередить полицию. Это оказалось чудесной приманкой, и они клюнули. Вадим вроде бы и не первая фигура в головной команде украинцев, но все относительно: подумайте о могуществе банды в целом! Даже третьестепенные фигуры из ее ядра на самом деле имеют огромную власть. Как бы то ни было, мы просто хотели заставить кого-нибудь из них пойти на контакт. Поэтому и червяку на удочке полагалось быть жирным и настоящим. Не думайте, что решение далось нам легко… Мы имели возможность сорвать значительнейшую сделку по продаже наркотиков – сделать хорошее дело и покрыть себя славой. Но мы решили, что в конечном счете важнее покончить с тайной вокруг новой украинской мафии. Мы рассчитывали, что украинцы заглотят приманку. Так оно и вышло. Мы не знали, что Улугбая понесет на встречу в подземном гараже – такое мальчишество! Нам и в голову не приходило, что мы даем украинцам сказочную возможность бесхлопотно убрать главу турецкой мафии! Все случилось мгновенно – трах-бах, колумбийцы уже улетели в свою Боготу, Улугбай в луже крови… а мы, в сущности, с пустыми руками.

– Улугбай ехал на встречу с колумбийцами?

– Да. А вместо них встретился с пулей. Честное слово, мы ожидали, что украинцы помешают сделке или в худшем случае присвоят партию себе.

– Да, Фолькер, здоровы вы лажанулись… Всей жопой на ежа!..

Фолькер поджал губы.

– Легко вам скалить зубы, Фабель! А у нас на шее дюжина головорезов из украинского спецназа, которые прибрали к рукам большую часть гамбургского преступного мира. При этом ни имен, ни лиц. Фантастика какая-то! Словно нашествие бесплотных призраков. Один Илмаз пока не лег под них, да и то лишь потому, что он сворачивает нелегальную деятельность и на него не слишком давят – дают время собрать вещички. Никогда Гамбургу не угрожала такая опасность, как сейчас со стороны этих украинских вурдалаков. Годятся любые, самые радикальные меры, чтобы остановить напасть!

Фабель, переваривая услышанное, молча смотрел на бесстрастное лицо Фолькера. Его озадачивало и пугало, что Фолькер, могущественный, всезнающий Фолькер, око БНД, знает об украинцах не больше, чем Махмуд, который не знает о них практически ничего… Но Махмуд – просто глазастый фотограф со склонностью шпионить за небольшую мзду, а Фолькер – глава профессиональной организации со множеством сотрудников, работа которых в том и состоит, чтобы знать то, что другим неизвестно…

– А что насчет главы новой украинской мафии? – спросил Фабель. – Не могу поверить, что вы о нем ничего не знаете. Вы просто темните.

– Думаете, мне приятно говорить вам, что мы о нем ни шиша не знаем? В конце концов, у меня тоже есть гордость… Единственное, что нам достоверно известно, – руководит этой мафией офицер, занимавший важную должность в украинском МВД. Ни фамилии, ни описания внешности, ни даже возраста. Подозреваем, что он служил в Чечне. По слухам, он участвовал в массовых убийствах, а на Украине, при всем тамошнем бардаке, офицеры МВД этим не балуются. Следовательно, Чечня.

– Стало быть, вы ничего про него не знаете, кроме того, что он чудовищно жесток. Почему же вы утверждаете, что это не он стоит за убийством Тины Крамер?

– Да потому, что это полная бессмыслица. На кой черт ему было убивать Тину Крамер? Ни ее, ни Клугманна в тот момент никто ни в чем не подозревал – это вы по незнанию каким-то образом засветили его, и теперь мы вынуждены сворачивать операцию. Я повторяю, нет никакой прямой или косвенной связи между убитыми женщинами. Только сейчас, когда Клугманна раскололи, украинцы могли бы обратить внимание и на Тину Крамер и задуматься, кто она такая. Но ее уже давно нет в живых.

– Ладно. А о чем вы беседовали с Клугманном той ночью – когда он нашел труп и двенадцать минут разговаривал с вами, прежде чем вызвать полицию?

– Бедняга был сильно потрясен. Он рассказал нам все подробности увиденного в квартире, и мы узнали руку того же убийцы, который распотрошил первую жертву. Мне нужно было срочно принимать решение, что делать дальше. В принципе я с первого же момента считал, что гибель Тины Крамер – глупая случайность и дело рук серийного убийцы. Никакого отношения к нашей операции. Однако я решил все-таки не рисковать и приказал Клугманну выйти из игры. Существовала чисто теоретическая вероятность, что его раскололи, а заодно и Тину Крамер. Тогда следующим убили бы его. Я приказал Клугманну уносить оттуда ноги, а когда он будет в безопасности, мы сами сообщим полиции об убийстве.

– И почему же все произошло иначе?

– Клугманн – один из лучших оперативников, с которыми я когда-либо работал. Он попросил не сворачивать операцию и дать ему довести дело до конца – он сам справится с ситуацией: сообщит об убийстве полиции, а затем осторожно проверит, засветился он или нет, продолжают ли украинцы ему доверять…

Фабель вспомнил допрос в участке на Давидштрассе. Да, Клугманн – крепкий парень. Не успев прийти в себя после страшной смерти своей помощницы, он был вынужден сидеть и глотать оскорбления Вернера Мейера и Фабеля… И все же держался как настоящий разведчик – ни разу не дал маске сползти с лица. Фабель подозревал, что Клугманн нечто скрывает, однако в своих подозрениях попал пальцем в небо.

Очевидно, в голове Вернера Мейера вертелись те же мысли, потому что он сказал от двери:

– Ай да Клугманн! Мужик что надо! Надеюсь, ему сейчас ничего не грозит?

– Непонятно. Контакт с ним потерян. Специальный сотовый телефон вами конфискован, поэтому мы не можем выйти на него. А сам он не объявляется. Мы очень беспокоимся.

В дверь постучала Мария Клее. Лицо у нее было мрачное. Не извиняясь, она поманила Вернера. Тот вышел из кабинета.

Фолькер подождал, пока дверь за ним закроется, и продолжил:

– Уверяю вас, Фабель, думай мы, что имелась какая-нибудь взаимосвязь между смертью Крамер и другими смертями, я тут же прибежал бы к вам. И если я что-то утаивал от вас, то лишь до времени – выжидая, когда Клугманн объявится и мы убедимся, что он в полной безопасности.

Фабель хотел задать еще несколько вопросов, но тут вернулся Вернер Мейер и прошел прямо к столу. Он слышал последнюю фразу Фолькера.

– Боюсь, о Клугманне больше не придется волноваться, – сказал он. – Харбургское управление полиции только что нашло труп молодого мужчины в заброшенном плавательном бассейне. Его еще не опознали, но общее описание точно соответствует внешнему виду вашего агента.

Фабель, Вернер Мейер и Мария Клее стояли на краю пустого бассейна, в который в последние годы попадала только дождевая вода – через дыры в крыше. Пришел и Фолькер, но Фабель велел ему ждать за ограничительной лентой. «Чем меньше народу на месте преступления, тем лучше работается экспертам», – сказал он офицеру БНД. На самом деле ему просто не хотелось общаться с бээндэшником. Фолькер был частью того «серого мира», о котором говорил Илмаз, а Фабель старался как можно меньше контактировать с этим полубессовестным или совсем бессовестным миром.

Местные жители использовали бассейн в качестве свалки. Кучи грязи, мусора и битой плитки, использованные шприцы и презервативы, человеческие экскременты… Не существует хорошего места для смерти, но это – едва ли не самое поганое из всех возможных!

Один угол бассейна был залит светом ламп – работала шестерка судмедэкспертов под началом Браунера. С головы Клугманна уже сняли мешок, руки оставались связанными за спиной.

– Его застрелили, когда он стоял на коленях, – сказал Браунер Фабелю. – Профессионально выполненная казнь – выстрел в ствол мозга. На бетон он упал уже мертвым. Пуля прошла выше рта.

– И как давно его убили?

– Вот Мёллер исследует тело, тогда и спрашивайте. Судя по температуре трупа, внешнему виду и ригидности, я бы сказал – по меньшей мере несколько дней назад. Дня три.

Один из членов его команды позвал начальника:

– Герр Браунер, нашли гильзу!

Фабель последовал за Браунером. Тот присел на корточки и осторожно извлек из мусора блестящий металлический цилиндрик.

– Девятый калибр, – сказал Браунер, разглядывая гильзу, зажатую между пальцами.

– И гильза валяется на видном месте, – задумчиво произнес Фабель. – А ведь он вполне мог ее забрать, стоило ему лишь как следует осмотреться. Странная ошибка для профессионального убийцы!

Браунер пожал плечами:

– Может, было просто темно. Или их кто-то спугнул, и им пришлось удирать быстрее, чем они планировали.

– Возможно, возможно… – сказал Фабель без особой уверенности в голосе. Заметив нахмуренный лоб Браунера, который продолжал рассматривать гильзу, он спросил: – Что-то не так?

– Не узнаю гильзу. У большинства ходовых девятимиллиметровых патронов конфигурация «смит-вессона» или «вальтера», а это что-то мне незнакомое – какое-то нестандартное огнестрельное оружие.

– Есть догадки?

– С ходу ничего сказать не могу. Мы, конечно, разберемся и наверняка найдем ответ, но понадобится какое-то время.

Прибыл патологоанатом Мёллер. Фабель приветливо кивнул ему и сказал:

– Труп пролежал несколько дней.

Тот досадливо поморщился.

Снаружи Фабеля поджидал Фолькер.

– Ну что, действительно Клугманн?

– Да.

На всегда бесстрастном лице Фолькера вдруг появилось выражение. Его темные глаза заблестели – то ли от гнева, то ли от боли. Фабель даже удивился.

– Клугманн был храбрым парнем, – сказал Фолькер. – Хорошим и честным полицейским. Я лично завербовал его… Я не настоял на том, чтобы он вышел из игры после гибели Тины Крамер. Это моя ошибка. Я виноват в его смерти.

– Думаю, вы совершенно правы, – сухо сказал Фабель. Он не злорадствовал, он просто констатировал факт.

Хорошенькое личико Сони Брун опухло, глаза покраснели. Было понятно, что она плачет уже не первый час. Теперь у нее остались силы только слабо всхлипывать. Фолькер хотел допросить ее первым, однако гаупткомиссар, игнорируя ярость бээндэшника, разрешил ему только молча присутствовать при том, как они с Вернером Мейером будут допрашивать Соню в ее квартире: мол, теперь это дело комиссии по расследованию убийств.

Соня тихо ахнула, когда Фабель сообщил ей, что Клугманн был агентом БНД и работал под прикрытием. Теперь все прошлое вдруг предстало перед ней в другом свете. И это было ударом едва ли не более сильным, чем гибель возлюбленного.

– Он же сказал, что мы поженимся… уедем когда-нибудь из этого ужасного Гамбурга – сразу после того, как он закончит свое «большое дело». Неужели это была просто ложь?

Она растерянно смотрела на Фабеля. У него не повернулся язык сказать правду. Хотя знал ли он правду?

– Нет, Соня. Вряд ли он лгал. Вы были ему дороги, он заботился о вас. Я уверен, после «большого дела» он увез бы вас из Гамбурга…

Они попытались вызнать у Сони что-нибудь об украинцах и «большом деле», о котором Клугманн так много говорил. С кем она его видела, кого он упоминал? Однако Соня, явно совершенно искренне, на все вопросы отвечала отрицательно. Нет, ни единой подробности ей не известно. Ни с кем она его не видела. Он не упоминал ни одного имени.

– Вы слышали про Вадима?

– Нет, я бы запомнила. Я люблю русские имена и наверняка бы запомнила. В свободные от работы вечера он надолго уходил и возвращался поздно. С кем-то беседовал относительного этого «большого дела», но мне не рассказывал…

Так они ничего и не узнали. Соня вновь разрыдалась – теперь уже от собственной беспомощности. Фабель молча прошел на кухню и заварил ей крепкого чая.

– Последний вопрос, – сказал он. – У Ганса была видеокамера?

Соня нахмурилась и покачала головой.

– Значит, он никогда не приносил камеру в ваш дом? Может, вы случайно видели среди его вещей видеокассеты?

Соня снова растерянно замотала головой.

Пришлось им уйти ни с чем. Было грустно думать, что судьба в очередной раз посмеялась над Соней. Мужчина, который вытащил ее из грязного мира проституции и дешевой порнографии, оказался полицейским. И теперь она не могла с точностью сказать, любил он ее или только прикидывался, были их отношения лишь необходимой частью его «легенды» или чем-то более серьезным… Ее некому было утешить: ни родственников рядом, ни друзей. Оказалось, что она играла в чужом спектакле. Спектакль закончился, все актеры ушли, а она осталась на сцене одна-одинешенька. Еще несколько дней назад она торопилась домой, радостная и окрыленная, с хозяйственными сумками – ей было о ком заботиться, у нее было будущее, мечты о новой жизни. И что теперь? Опять трахаться за деньги перед камерой? Фабель мог только гадать, любил Клугманн Соню или нет, хотел жениться на ней или нет. Однако то, что он вытащил девушку из порнобизнеса и не побрезговал устроиться с ней по-семейному, говорило о многом…

Закрывая за собой дверь квартиры, Фабель про себя поклялся во что бы то ни стало отомстить за Клугманна.

Домой Фабель добрался только поздно вечером – к одиннадцати часам. Надо было собрать команду и обсудить новое положение вещей. Теперь они знали, что Моник на самом деле звали Тина Крамер и она была агентом БАО. Клугманна застрелили. Фолькер стоял на том, что нет ни малейшей связи между его операцией и ритуальным убийством Тины Крамер. За Максвейном, с неохотного благословения Ван Хайдена, установили круглосуточное наблюдение. «Мы нутром чуем: с ним что-то не так», – сказал Фабель, прося дополнительных людей для наблюдения за Максвейном. Ван Хайден терпеть не мог формулировку «нутром чуем». В этих случаях он нутром чуял, что денежки налогоплательщиков уходят непонятно на что. Однако Фабеля он уважал и почти любил – по крайней мере доверял ему. Поэтому в который раз пошел гаупткомиссару навстречу.

Фабель назначил ответственными за наблюдение Пауля и Анну – он понимал, что им хочется показать себя с лучшей стороны и восстановить свой авторитет после того, как они упустили Клугманна и стали косвенными виновниками его гибели.

Еще раз прошлись по фактам в связи с убийством Ангелики Блюм.

Согласно отчету технического отдела ее ноутбук был профессионально очищен от информации. Для того чтобы «вернуть девственность» жесткому диску компьютера, нужна специальная аппаратура. Значит, преступник имел ее с собой – вместе с орудием убийства. Основательный тип!

Мёллер докладывал, что вскрытие трупа подтвердило его догадки.

Мария Клее случайно обнаружила нечто, что могло иметь отношение к делу. Или по крайней мере было любопытно. Она принесла каталог бременской выставки полотен работы Марлис Менцель. Фабель удивленно вскинул брови. Имя ему было хорошо знакомо. Марлис Менцель не так давно вышла из штутгартской тюрьмы. Будучи членом террористической «Группы радикального действия» под руководством Свенссона, она принимала участие в том грабеже, который закончился перестрелкой с полицией. Тогда и Фабель был ранен, и Марлис Менцель получила две пули – едва-едва выжила. То, что эта особа теперь заделалась художницей, было для него полным сюрпризом.

Выставка называлась «Германия распятая». У Фабеля тревожно заколотилось сердце, когда он увидел фотографии выставленных холстов. Каждая картина состояла из мощных всплесков кроваво-красного, черного и ярко-желтого – цвета немецкого флага. Холсты были объединены и общим мотивом – некто в разных положениях, кричащий словно под пыткой. Фабелю это показалось тоскливым однообразным китчем, однако он сразу понял, почему Мария обратила внимание на каталог и сочла нужным показать его шефу. У многих картин было неопределенное, но очень внятное и пугающее сходство с тем, что они видели уже трижды на местах ритуальных убийств, – распятое, замученное существо. Фабель благодарно кивнул Марии. Им следовало непременно навестить фрау Менцель и прощупать, что той известно о ритуале «кровавый орел» и нет ли у ее «художественных видений» какой-либо преступной подоплеки.

После встречи со своими сотрудниками Фабель заглянул в отдел по борьбе с организованной преступностью и переговорил с Бухгольцем и Кольски. Он рассказал им о тайной операции БНД, в результате которой погиб Клугманн. Те вроде бы искренне возмутились поведением Фолькера, хотя Фабель ожидал большей ярости. Очевидно, за годы работы с организованной преступностью они видели столько обмана, что их уже ничем нельзя было ошарашить. Самое главное, Фабель убедился в том, что и Бухгольц ничего не знал про тайную операцию с участием Тины Крамер и Клугманна – Фолькер и его водил за нос.

Фабель доплелся до дома вконец измотанным. Не включая света в гостиной – огромное окно давало достаточно света, – он налил себе бокал холодного белого вина и шлепнулся на кожаный диван. За окном блестела водная гладь Альстера и горели огни городского центра. Очень не хотелось думать о голосе Ангелики Блюм на автоответчике и ее растерзанном мертвом теле, о трупе Клугманна в загаженном бассейне, об опоенной наркотиками и многократно изнасилованной девушке, сбитой грузовиком… Но все это мелькало в его голове – гудело и билось, как пчелы под стеклянным колпаком. Любимое белое вино отдавало кислой мочой. Фабель в сердцах поставил бокал на стол. Потом заставил себя совершить вечернюю рутину – чистить зубы было как тринадцатый подвиг Геракла. Тем не менее, оказавшись под одеялом, он тут же, как ни странно, заснул.

В час тридцать Фабель проснулся от кошмара. Ему снилась сцена из порнофильма, который он смотрел во время расследования. Только на этот раз у жертвы было лицо Сони Брун, а ее насиловали и убивали люди в одноглазых масках Одина. Фабель открыл холодильник, выпил полбутылки вина – уже не разбирая вкуса, прямо из горлышка – и поплелся обратно в кровать. Сон не приходил. Провалявшись битый час наедине с хаосом мрачных мыслей, он вскочил, оделся и вышел в ночь.

Фабель заехал в управление и взял ключи от квартиры Ангелики Блюм и парадной двери дома, в котором она жила. Он сам толком не знал, зачем туда едет и надеется ли что-либо там найти. Просто его потянуло побыть среди вещей, которые окружали журналистку при жизни. Это было странно – покойную он не знал… Так или иначе, дома ему не спалось и не думалось, а подумать хотелось. И пустая квартира Ангелики Блюм для этого подходила лучше, чем какой-нибудь ночной бар.

В четверть четвертого Фабель затормозил неподалеку от нужного дома. Он нарочно припарковался примерно там, откуда свидетельница видела из машины незнакомца, вошедшего в дом. При включенном свете просторный холл подъезда должен был хорошо просматриваться за стеклянными дверями. Значит, свидетельница имела возможность разглядеть незнакомца. С другой стороны, с такого расстояния можно было дать лишь самое общее описание. Она и сказала: высокий, элегантно одетый широкоплечий блондин. Не то чтобы очень конкретно. Вот только действительно ли он был убийцей?

Фабель поднялся в лифте на третий этаж. Постоял несколько мгновений перед закрытой дверью – накатили неприятные воспоминания о том, что он там видел. Даже мелькнула мысль: а не повернуть ли прочь? Но он решительно вставил ключ в замок.

В прихожей мелькнула мысль: а стоит ли включать свет? Света уличных фонарей вполне достаточно… Однако он ничего не узнавал в темноте – квартира странно изменилась после того, как он видел ее в последний раз. Фабель щелкнул выключателем – и ахнул.

Кто-то методично, профессионально обыскал квартиру покойной. Все ящики были вынуты и перевернуты. Вся мебель опрокинута – чтобы проверить дно каждого предмета обстановки. Очевидно, просмотрена каждая книга, каждая папка. И при этом в квартире не было хаоса; в беспорядке чувствовался своего рода порядок, работа велась тщательно и спокойно. Фабель знал, что команда Браунера исследовала здесь каждый сантиметр, но у них иной подход к обыску, и они оставляют место преступления в ином состоянии. Здесь потрудился кто-то другой!

И тут Фабель сообразил, что этот другой может до сих пор находиться в квартире. По спине пробежал холодок.

Фабель застыл на пороге гостиной. Он так напряженно вслушивался, что ощущал в висках пульсирующие удары крови. Затем его рука скользнула к кобуре. Крепко сжимая «вальтер», двигаясь боком вдоль стен, чтобы не открывать спину, Фабель стал одну за другой осматривать комнаты, включая везде свет. Дверь спальни он открыл толчком ноги. Но и там никого не было. Это было последнее неосмотренное им помещение. Он остановился и еще раз прислушался. Ладно, можно расслабиться. Фабель облегченно улыбнулся, сердясь на себя за излишнюю панику и чрезмерный страх, опустил «вальтер» и вышел из спальни.

Мужчина ждал его в коридоре. Где он прятался все время, как сумел бесшумно прокрасться в коридор – над этими вопросами Фабелю некогда было размышлять. Он рванул вверх руку с пистолетом, однако противник уже сжал его запястье мертвой хваткой, затем надавил на какую-то точку – и дикая боль заставила Фабеля разжать ладонь. «Вальтер» упал на пол. Лицо мужчины находилось у его лица. Фабель хотел ударить левой, но мужчина перехватил его левую руку в воздухе такой же мертвой хваткой, при этом схватив Фабеля за горло, хотя душить не стал, а просто вдавил свой большой палец ему куда-то под челюсть. Вдохновленный тем, что его не душат, Фабель потянулся правой рукой сбросить руку мужчины… и медленно стал терять сознание. Мир вокруг вдруг расплылся, накатило полное безразличие, – и он просто смотрел, удивленно и беспомощно, в блестящие холодные зеленые глаза старика славянина, которого он видел в толпе зевак у дома, где была убита Тина Крамер.

Первое, что почувствовал Фабель, придя в себя, была боль в голове: такой мучительной боли и при мигрени не бывает. Ему казалось, что череп распиливают циркулярной пилой. Затем он различил щебет птиц. Фабель приподнял голову – и тут же уронил ее, потому что циркулярная пила сменилась кинжалом в затылок. Он понятия не имел, где он, что случилось, день сейчас или ночь. Только боль подсказывал, что он жив. Память вернулась через несколько минут. Старик славянин!.. Фабель рванулся подняться – и сел. Его повело в сторону и тут же вырвало. Он сидел на краю кровати, и его выворачивало снова и снова. Затем он снова рухнул на кровать и отдышался. Поискал в кармане сотовый телефон. Пропал. Пистолет тоже исчез – пустая кобура. Фабель медленно осмотрелся. Комната в квартире Ангелики Блюм. И он лежит на кровати… Наверное, славянин положил. Продираясь сквозь боль, Фабель продолжал осматриваться. В бледном свете он увидел свой сотовый телефон, «вальтер» и бумажник – они лежали на секретере. Ему понадобилось еще пять минут, чтобы окончательно прийти в себя, встать и добраться до секретера. Первым делом он взял сотовый телефон и позвонил в управление полиции.

К полудню большинство гамбургских полицейских имели описание старика славянина, напавшего на Фабеля.

Врач в больнице Святого Георга, осматривавший Фабеля, не мог скрыть своего удивления тем, как профессионально действовал нападавший. Старик славянин пережал Фабелю артерию, которая снабжает мозг кровью, и тот почти мгновенно потерял сознание. Какие-то клетки мозга погибли из-за нехватки кислорода – от этого и страшная боль, но в общем и целом ущерб для здоровья минимален. Врач настаивал на госпитализации для дальнейшего наблюдения – хотя бы до утра. Фабель был не в том состоянии, чтобы долго спорить. Он согласился и, оказавшись на больничной кровати, тут же погрузился в крепкий сон без сновидений.

Фабель проснулся в два часа дня. Медсестра привела Вернера Мейера и Марию Клее, которые до этого сидели в холле и терпеливо ждали пробуждения шефа.

Мария, с характерной для нее непринужденностью, тут же села на край кровати гаупткомиссара. Вернер Мейер неловко топтался у двери. Казалось, он смущен тем, что видит начальника поверженным на больничную койку, и присел лишь после того, как Фабель сказал с улыбкой:

– Садитесь, не маячьте!

Вернер Мейер сел и спросил:

– Вы уверены, что это тот самый старик, которого вы видели среди зевак у дома, где произошло второе убийство?

– Абсолютно. Я смотрел ему прямо в его глаза.

Вернер посерьезнел:

– Не иначе как наш убийца… Сын Свена!

Фабель покачал головой:

– Ох, не знаю… Если это был Сын Свена, то почему он меня не прикончил?

– Он и хотел вас прикончить, да не вышло, – сказала Мария.

– Сомневаюсь. Он просто хотел меня вырубить на время. Мой врач говорит – очень профессиональная работа. Этот старик знает, как быстро и эффективно отключить сознание человека. Желай он действительно убить меня, у него была для этого бездна времени. Разделался бы со мной тихо и не суетясь. А он только перетащил меня на кровать Ангелики Блюм и оставил медленно приходить в себя!

– Этот тип появляется уже на втором месте преступления! – возразил Вернер Мейер.

– Но зачем его понесло в квартиру Ангелики Блюм через столько времени после убийства? И какого черта он так методично обыскивал квартиру сейчас, а не сразу после преступления?

– Возможно, ему пришло в голову, что он что-то там оставил или что-то забыл взять, – предположила Мария.

– Мы уже знаем, что убийца предельно аккуратен и хладнокровен и ничего не забывает. Даже если он на этот раз дал маху, наша бригада судмедэкспертов прочесала там каждый сантиметр, чтобы не сказать каждый миллиметр. И убийце должно быть известно, насколько тщательно работает современная полиция в подобных случаях. Искать что-либо после них было бы нелепо. Еще один момент: на меня напал человек, совершенно не соответствующий тому описанию, которое дала соседка Ангелики Блюм – та, которая миловалась в машине со своим кавалером. – Фабель сделал паузу. Золотистый прямоугольник лежал на умывальнике возле двери – солнце проникало в палату через высокое узкое окно старинного здания. Голова Фабеля лежала на большой подушке и все еще трещала, хотя прежняя нестерпимая боль уже не возвращалась. Он закрыл глаза и продолжил: – Две вещи очень меня беспокоят: недюжинная сила старика и то, с какой изящной простотой он меня вырубил. Только хорошо обученный человек способен на такое.

– Вы с Марией говорите, что у старика вид иностранца. Славянин. Поляк или русский. Почему бы ему не быть украинцем из новой украинской супербанды, о которой говорил Фолькер?

– Так и я подумал, – сказал Фабель, по-прежнему с закрытыми глазами. – Он очень похож на бывалого спецназовца. Но опять-таки возникает вопрос: почему он не добил меня?

– Ну, убить гамбургского полицейского – это не одуванчику голову сшибить, – сказал Вернер Мейер. – Порешить подставного Клугманна – одно дело. А первого гаупткомиссара, члена комиссии по расследованию убийств, – совсем другое. В этом случае и под землей найдут!

– Как бы там ни было, – сказала Мария, – в данный момент его ищет вся гамбургская полиция.

Фабель вздохнул и открыл глаза.

– Вряд ли его быстро поймают, Мария. Такие легко в руки не даются… А что у нас с Максвейном? Мы за ним следим?

– Да, Пауль и Анна этим занимаются, – сказал Вернер Мейер. – У них несколько помощников, однако они большую часть времени подстраховывают их лично: боятся опять опростоволоситься – как с Клугманном.

– Отлично. Завтра с утра я удеру из больницы, и подналяжем. Будут новости, тут же звоните, не стесняйтесь. В любой час.

– Договорились, шеф, – сказал Вернер Мейер. – До скорого.

Фабель закрыл глаза и откинулся на подушку. Вернер Мейер покосился на Марию, и они на цыпочках пошли к двери.

Подремав, Фабель пытался смотреть телевизор, но дневные программы были просто мрак. К головной боли добавилась новая неприятность – шея перестала гнуться. Ну постарался русский старичок, чтоб ему неладно!

Ближе к вечеру нагрянула Сюзанна и стала профессионально ощупывать и крутить его голову – проверила подвижность шеи, недовольно похмыкала, оттянула веки и убедилась, что с глазами все в порядке.

– Честно говоря, – рассмеялся Фабель, – как прелюдия к сексу это меня не заводит.

Сюзанне было не до шуток. Фабеля тронуло, что она столь искренне переживает по поводу его опасного приключения, которое лишь чудом закончилось более или менее благополучно.

Сюзанна провела у его кровати пару часов, они имели возможность от души наговориться. Иногда Фабелю становилось хуже, и он просто дремал, держа Сюзанну за руку. Медсестры временами пытались выдворить ее из палаты: «Больной нуждается в отдыхе!» – однако она отбивалась как тигрица, и Фабель про себя довольно посмеивался – ему было приятно снова иметь значение в чьей-то жизни. Сюзанна оставалась до шести вечера, а позже заглянула к нему еще на часок. А в девять тридцать, радостно подчинившись больничному ритму, Фабель уже спал как сурок.

Миниатюрная, хорошенькая Анна Вольф, энергичная и кокетливая брюнетка, больше напоминала секретаршу или парикмахершу, чем комиссара уголовного розыска. Всегда ухоженная, с броским, но искусным макияжем, она в двадцать семь лет казалась старшеклассницей – еще и поэтому для многих было большим сюрпризом, когда она вдруг вынимала полицейскую бляху.

А профессию Пауля Линдеманна, казалось, даже в бане можно было угадать – настолько он выглядел как полицейский. Отец Линдеманна, как и отец Вернера Мейера, служил в речной полиции. Пауль был простодушный, честный малый, исполнительный и аккуратный, немного консерватор – Фабель любил этот тип истово-педантичных лютеран, хотя и посмеивался над их неспособностью подстраиваться под веяния времени. Пауль Линдеманн даже внешне выглядел так, как молодой человек – точнее, как молодой полицейский – его возраста в 1950-е или 60-е годы.

Фабель нарочно часто давал Анне и Паулю общие задания. Они были противоположны по характеру и образу мышления – как говорят англичане, мел и сыр, – а Фабелю нравилось сочетать людей, которые на все смотрят разными глазами и поэтому на пару видят больше, – это очень помогает делу. Пауль и Анна, лед и пламень, чинность и задор, несколько месяцев не могли привыкнуть друг к другу и вздорили на каждом шагу. А потом так притерлись, что стали не разлей вода и отлично дополняли друг друга. Это был маленький тайный успех Фабеля. Он надеялся точно так же свести в одну упряжку Марию и Вернера; эти пока ерепенились и не находили общего языка, однако и у них был большой потенциал.

Этим вечером Анна и Пауль молчком дулись. Фабель был им больше чем просто начальник. Терпеливый и умный наставник, он взял их к себе в комиссию по расследованию убийств, поставив на хорошую ступеньку для грядущей карьеры. Оба немного романтизировали гаупткомиссара и были смущены, видя его беспомощным на больничной койке. Их естественным желанием было немедленно кинуться на поиски его обидчика!.. Однако Фабель поручил им нудное дело – следить за надменным придурком Максвейном, британским яппи.

На углу улицы, где жил Максвейн, неподалеку от его дома, стоял табачно-газетный киоск, где продавали и кофе, который можно было выпить стоя за одним из четырех высоких столиков. Анна заканчивала уже третью чашку крепкого черного напитка, не забывая поглядывать на максвейновский подъезд и выезд из его подземного гаража. От киоска было отличное обозрение, и в случае чего Анна могла связаться по рации с Паулем; тот сидел в машине в квартале отсюда и мгновенно подобрал бы ее. Стемнело, и Анна уже жалела, что выпила от нечего делать столько кофе – теперь она, после смены, всю ночь не сомкнет глаз. Хмурый скучающий пузан за стойкой не обращал внимания на единственную клиентку, однако оживился, когда к его киоску подошла троица бритоголовых. Они купили сигареты. Жирный владелец явно что-то тихонько сострил насчет чернявой девушки, пьющей у него уже третью чашку кофе. Бритоголовые заржали и повернулись в ее сторону. Анна встретилась с ними взглядом и не отвела глаз. Почувствовав вызов, троица двинулась к ней: один – массивный, прыщавый, с бычьей шеей – впереди, двое за ним.

– Чего одна, подруга? Трахнуться не с кем?

Анна не удостоила бритоголового хама с бычьей шеей ни ответом, ни взглядом.

Тот оглянулся на товарищей и хохотнул.

– Я добрый, – сказал он. – Все, что у меня в штанах – твое, малышка. Только попроси.

– А много ли у тебя в штанах, герой? – Анна насмешливо хмыкнула, по-прежнему не глядя на наглеца. – Я на корнишоны не западаю.

Товарищи бритоголового покатились со смеху. Он помрачнел, шагнул к Анне и цапнул ее за грудь под кожаной курткой.

– Сейчас я тебе покажу, телка, велик ли мой огурец…

Не успел он опомниться, как Анна левой рукой с силой сдавила его яички, а правой ударила в нос. После удара правая рука тут же полетела вниз, к кобуре под курткой. И дуло пистолета уперлось в прыщавую щеку бритоголового. Его товарищи остолбенело наблюдали за происходящим.

– Ну, бычья шея, не прошла охота трахнуться с глупой телкой? – с деланным кокетством сказала Анна почти в ухо бритоголовому, который сложился пополам от боли и унижения.

Парень испуганно таращился на нее: «Во налетел! Совершенно чокнутая баба!»

Анна повела дулом пистолета в сторону двух его застывших в растерянности товарищей:

– А вы, мальчики? Может, у вас есть желание перепихнуться по-быстрому?

«Мальчики» попятились, развернулись и пустились наутек. Анна пощекотала бритоголового дулом по щеке. Из его носа текла кровь.

Анна сделала обиженное личико.

– Никто не хочет вставить бедной девочке… – сказала она и добавила интимным шепотом: – Может, твоим корнишончиком воспользоваться?.. Или оторвать его к чертовой матери?

Бритоголовый энергично замотал головой.

Анна посерьезнела и, сузив глаза, отчеканила:

– Если я когда-либо узнаю, что ты снова приставал к женщине подобным хамским образом, я тебе лично яйца докручу. А узнавать я мастер. Где твое удостоверение личности?

Парень выхватил из кармана бумажник и вынул из него паспорт. Анна выпустила его полураздавленные яички.

– Ладно, Маркус Шлихтманн, адресок твой я запомнила. Будешь плохо себя вести – приду и еще поиграю с тобой. – Она наклонилась к его окровавленному лицу и прошипела: – А теперь проваливай!

Она бросила паспорт на асфальт. Парень, кряхтя и держа руку на пахе, поднял его и торопливо захромал прочь. Анна спокойно вложила пистолет в кобуру.

– А у тебя какие проблемы, любезный? – спросила она пузана за стойкой, навешивая на лицо невинную улыбку школьницы.

Тот замотал головой и примиряюще поднял руки:

– Все тип-топ, фрейлейн.

– Тогда давай еще чашку кофе.

Анна быстро посмотрела в сторону максвейновского дома. Свет в его квартире погас. Она выхватила рацию:

– Пауль! У Максвейна не горит свет. Я его, случайно, не зевнула?

– Нет, я не видел, чтобы он выходил или выезжал.

В этот момент из подземного гаража вынырнул серебристый «порше».

– Его машина!.. Пауль, подбирай меня! Шевелись!

Через несколько секунд она уже сидела в стареньком «мерседесе», который использовали группы наблюдения. Под обшарпанным капотом скрывался переделанный двигатель, дающий машине повышенную скорость и выносливость во время погони.

На простоватом лице Пауля играла насмешливая улыбка.

– Что тебя так забавляет? – настороженно спросила Анна.

– Опять устроила спектакль?

– Не понимаю, о чем ты. Лучше за дорогой следи. Не дай Бог упустим!

– Пока я стоял у обочины, по улице пробежали двое бритоголовых. Неслись, словно за ними черт гнался. Ты к этому не имеешь никакого отношения?

– Да отстань ты. Знать не знаю, кто там бежал и почему. Я спокойненько пила кофе и никого не трогала.

Они остановились перед светофором. От серебристого «порше» их отделяло две машины. Рядом прошел бритоголовый парень с разбитым носом. Анна помахала рукой. Он выпучился на нее и побежал со всех ног прочь. Анна послала ему вслед воздушный поцелуй.

Когда машина тронулась, Анна со смаком повторила:

– Я спокойненько пила кофе и никого не трогала.

– Пожалуйста, будь осторожней. Что за детские выходки!.. Рано или поздно налетишь на действительно крутых ребят!

– Я могу за себя постоять.

– И кончится тем, что кто-нибудь пожалуется на угрозы или грубое обращение. Вот тогда попляшешь! Сама знаешь, на чьей стороне закон.

Анна только рассмеялась и показала Паулю, что нужно сворачивать налево: у максвейновского «порше» мигал указатель поворота.

– Какой уважающий себя поганец-неонацист признается публично, что ему дала под зад какая-то жидовка! А если и осмелится, его в любом суде засмеют.

Пауль покачал головой. Он знал, что Анна из семьи чудом выживших гамбургских евреев, которых два последних года войны героически прятала в своем доме одна немецкая семья. И Анна выросла с убеждением, что добро должно быть с кулаками: еще школьницей освоила приемы карате, потом многому научилась за три года службы в израильской армии.

Небо стало еще темнее. «Порше» вывел их на Халлерштрассе. Здесь стояли ряды муниципальных многоэтажных домов с «социальными квартирами» для малоимущих. Такие же дома, построенные англичанами, можно увидеть в Лондоне, Бирмингеме или Глазго: после Второй мировой войны в них были казармы англо-канадских оккупационных войск. Потом эти здания отошли городу. В них живут в основном иммигранты, и именно здесь всяческим мафиям проще всего вербовать будущих «бойцов».

Максвейн миновал парк Штерншанцен и выехал на Шанценштрассе.

– Спешит в Санкт-Паули? – вслух подумала Анна.

– Где мы нашли вторую жертву, – заметил Пауль. – Но сегодня он едет скорее всего просто гульнуть.

Казалось, Санкт-Паули, дремавший весь день на солнце, аккумулировал его энергию и теперь щедро разбрасывался светом. Все горело, кипело, двигалось. Здесь мюзиклы, там торговля сексом. Десятки знаменитых на всю Европу ночных клубов, где развлекаются туристы и богатые бездельники со всех концов света. Даже в эту будничную ночь – со вторника на среду – в Санкт-Паули будут пить и танцевать до рассвета, приводя в бешенство трудолюбивых бюргеров.

Максвейн въехал в многоэтажную стоянку на площади Шпильбуден. Пока Пауль искал место для парковки на улице, Анна подкарауливала англичанина у выхода из здания. Когда тот направился в сторону Фридрихштрассе, Пауль подхватил Анну под руку, и, привычно изображая парочку, они последовали за ним.

На площади Ганса Альберса Максвейн нырнул в дверь дорогого клуба. Дюжие охранники приветливо кивнули ему и поздоровались.

– Проклятие! – воскликнула Анна. – Что делать?

– Даже не знаю… Внутри, наверное, черт знает сколько народу. Пока мы его там будем искать, он может запросто уйти. А если будем маячить на пустой площади, заинтересуются дуболомы у двери. Подождать вон в том скверике?.. Если там засидеться, тоже обратим на себя внимание. Вот что, рискнем зайти внутрь. Будем искать поодиночке. Встречаемся тут, на площади, через пятнадцать минут. Договорились?

Анна кивнула и пошла первой.

Но у двери на плечо ее кожаной куртки, вызвавшей кривые ухмылки охранников, легла могучая рука. Реакция Анны была мгновенной. Она схватила руку охранника и выломила его большой палец к запястью. Он громко ойкнул, удивленно глядя на собственный палец, который оказался таким поразительно гибким.

– Ручонки не распускай! – сказала Анна медовым голоском.

Второй охранник рванулся к ней, однако дорогу ему заступил Пауль с полицейской бляхой в вытянутой руке. Второй охранник досадливо крякнул и распахнул дверь перед Анной. Она отпустила большой палец первого охранника и спокойно прошествовала внутрь.

– Сердитая дамочка, – сказал Пауль охранникам, – но уже лечится и скоро будет совсем паинькой.

В одиночку посмеявшись над собственной шуткой, он последовал за Анной.

Слышная на улице глухая пульсация басов оказалась оглушающей музыкой, удары которой отзывались в животе. Бесновались огни цветомузыки и лазерные лучи. В огромном зале танцевали сотни людей. В конце недели толпа будет еще гуще; сегодня, пусть и медленно, все-таки можно было пересечь танцплощадку из конца в конец. А вот найти в этой массе определенного человека…

Анна в растерянности повернулась к Паулю.

– Что делают первым делом, когда заходят в ночной клуб? – спросил он.

– Берут что-нибудь выпить.

Пауль кивком показал на стойку в дальнем конце зала. Они разделились и, каждый вдоль своей стены, направились к подковообразному бару. По пути они высматривали Максвейна.

Пауль знал, что у него и в штатском деревянный вид. Таланта следить, не бросаясь в глаза, он был лишен начисто. А в ночном клубе, среди пестро и свободно одетых или полураздетых отвязных завсегдатаев, чопорный вид Пауля был занозой в любом глазу. Поэтому он по-умному сразу забился в самый темный угол бара и оттуда, с кружкой пива в руке, наблюдал за танцплощадкой.

И не мог не залюбоваться тем, как работает Анна. Со стороны казалось, что она кайфует от атмосферы и балдеет от музыки. Даже ее малоуместная кожанка не мешала девушке слиться с толпой. У бара она почти столкнулась с Максвейном. Он сидел рядом с двумя блондинками, которые восторженно смотрели ему в рот и смеялись каждой его шутке. До сих пор Анна видела англичанина или издалека, или на копии его паспортной фотографии. С близкого расстояния он поразил ее своим обаянием: решительное лицо, красиво очерченные скулы, очень мужской подбородок и дивные зеленые, истинно изумрудные глаза. Эти глаза гипнотически притягивали. И Анна совершила ошибку – задержала на нем взгляд так долго, что Максвейн ощутил его и поднял свои изумруды на нее. Анна тут же отвела глаза, но про себя ругнулась: контакт вышел неожиданный и слишком плотный. Она пошла дальше и, заметив Пауля у стойки, одними глазами показала ему, где сидит Максвейн.

Потом села и небрежно покосилась в сторону объекта наблюдения. Тот пристально смотрел на нее. Взгляд Анны скользнул дальше. Теперь она больше не имела права переглядываться с Паулем. Это будет замечено.

Добрую минуту девушка с блуждающей улыбкой оглядывала танцующих. Только после этого она решилась опять посмотреть в сторону англичанина. И с ужасом обнаружила, что тот продолжает пожирать ее взглядом. Блондиночки рядом с ним что-то щебетали, но он слушал их рассеянно, глядя только на Анну. «Черт побери, – подумала она, – этот гад раскусил меня! И как он умудрился меня засечь?»

На губах Максвейна играла знающая насмешливая улыбка. Теперь придется передать ведение операции Паулю и уповать на то, что он справится в одиночку. А ей надо звонить в управление и вызывать себе замену. Анна едва не скрежетала зубами от злости. Во второй раз запорола внешнее наблюдение… После больницы Фабеля будет ждать неприятный сюрприз: его ученица снова села в лужу, дала себя засечь…

Улыбка на лице Максвейна ширилась и ширилась. «Смейся, умник, смейся! Черт зеленоглазый!..» И вдруг до Анны дошло: «Да не расколол он меня! Он меня просто клеит!»

Она почти машинально ответила улыбкой. Максвейн что-то сказал блондинкам, от чего те сразу надулись, но он извинился жестом и решительно зашагал в сторону Анны. Господи, хоть бы прямолинейный Пауль не кинулся ему наперерез!.. Она подозвала бармена и заказала мартини. В этот момент за ее спиной раздался мужской голос:

– Вы позволите вас угостить?

Она оглянулась. У Максвейна и голос был приятный.

– С какой стати? – нейтральным тоном осведомилась Анна. За плечом Максвейна возник Пауль. Ничтожным движением глаз она отослала его прочь. Тот, слава Богу, понял и отошел.

– Мне было бы приятно вас угостить, – настаивал Максвейн.

Анна пожала плечами и позволила Максвейну заплатить за нее. Она старалась держаться совершенно естественно, при этом лихорадочно соображая. Внешнее наблюдение могло вот-вот превратиться в операцию под прикрытием. Но к роли подсадной утки она не была готова. К тому же ее подстраховывал лишь Пауль. Он, конечно, парень надежный, однако его одного недостаточно – потенциальных неприятных случайностей слишком много. И если Максвейн действительно серийный убийца, который потрошит женщин, то она здорово рискует. Как бы не заиграться…

Лениво потягивая коктейль, Анна тщательно следила за дыханием. «Дыши медленно и ровно. Он не должен заметить смятение».

– Я вижу вас здесь в первый раз, – произнес Максвейн.

Анна повернулась к нему с насмешливой улыбкой:

– Это самое остроумное, что вы можете сказать?

– Я не пытаюсь острить. Я просто разговариваю, а не собираю очки заготовленными смешными фразами.

Теперь Анна наконец различила легчайший иностранный акцент. Он говорил на идеальном немецком языке, и акцент только придавал шарма его голосу.

– Вы иностранец? – спросила она в лоб.

Максвейн рассмеялся.

– А разве так заметно?

– Да, заметно, – сказала Анна, делая еще глоток.

От волнения ее голос звучал несколько враждебно. Максвейн почти по-детски обиделся.

«А, не по нраву?» – почти злорадно подумала она.

Сосредоточенная на опасности и предстоящем решении, она не задумывалась, понравился бы ей англичанин в другой ситуации или нет. Сейчас она просто констатировала, что Максвейн явно не привык к женщинам, которые не западают на него с первого же слова. Улыбка соблазнителя слетела с его лица, он вежливо оскалился и сказал:

– Что ж, наслаждайтесь вашим мартини. Извините, что побеспокоил.

И пошел прочь.

«Вот тебе раз! – мелькнуло в голове Анны. – И что теперь? Не бежать же за ним… С другой стороны, не могу же я остаться и танцевать с ним всю ночь. Думай, детка, думай!»

– Я буду здесь в пятницу вечером… если вы захотите еще раз угостить меня, – бросила она вдогонку Максвейну. – Приблизительно в половине девятого.

Насчет пятницы она, похоже, сглупила. Может, типы вроде Максвейна признают только стремительные победы и ей стоило сказать «завтра вечером»? Но если Фабель и разрешит ей подобную операцию, то, разумеется, не с налета – потребуется все спланировать, выделить группу поддержки и так далее.

Максвейн обернулся и наградил ее широкой улыбкой.

– В пятницу буду непременно. Хотя я и сегодня здесь…

– К сожалению, у меня сегодня мало времени, – сказала Анна.

– Ладно, в пятницу в восемь тридцать.

Однако он не двигался с места. Анна залпом допила мартини, бросила с игривой улыбкой:

– Тогда до скорого, – и пошла прочь.

Она чувствовала на спине взгляд Максвейна. В толпе они встретились глазами с Паулем, и девушка скорчила страшную мину: «Не вздумай подходить!» Пауль, к счастью, опять правильно ее понял. Проходя мимо, он просто незаметно сунул ей в руку автомобильные ключи.

Анна просидела в «мерседесе» два долгих часа, прежде чем на площади появился Максвейн. На его руке висела высокая привлекательная блондинка, которая что-то шептала ему в ухо и хихикала. Они останавливались, чтобы поцеловаться, через каждые десять шагов.

– Ах, коварный! – вслух сказала Анна самой себе. – Уже обманывает меня с другой.

В сотне метров за парочкой шел Пауль. Несмотря на поздний час, на площади было достаточно многолюдно. Они находились в самом сердце гамбургской ночной жизни. Анна съехала с кресла почти на пол, когда Максвейн и его девица проходили в нескольких шагах от «мерседеса». Когда они исчезли в гараже, Пауль быстро юркнул в машину, чтобы посоветоваться.

– Что мне делать? Подниматься за ними?

– Нет, можем потерять их на выезде из гаража. А нам непременно нужно удостовериться, что его девица благополучно вернется домой – целой и невредимой.

Пауль тяжело вздохнул:

– Да, погано все повернулось. Теперь ты больше не сможешь работать в наблюдении.

– Ну, я бы не спешила говорить, что это полный провал, – ответила Анна с гордой улыбкой. – Я назначила ему свидание.

Темные круги вокруг запавших глаз Фабеля и синее пятно на шее были единственными свидетельствами недавнего нападения. Вдобавок он с трудом поворачивал голову, когда нужно было посмотреть вправо или влево. В половине девятого его выписали из больницы, и он поехал домой, чтобы принять душ и переодеться. Смыв с себя больничный запах, он засел за полученные от Фолькера документы о тайной операции с участием Ганса Клугманна и Тины Крамер.

Официальная цель операции была обозначена как сбор информации о конкурентной борьбе между мафиями, а именно о вторжении новой украинской группы в те области преступной деятельности, которые уже давно контролировал Улугбай. В деле имелось разрешение министерства юстиции на прослушивание телефона в квартире, которую снимал Клугманн. Упоминаний об установке какого-либо видеооборудования или подслушивающих устройств Фабель не обнаружил. Согласно документам, Тина Крамер выполняла чисто техническую функцию – служила связной между Клугманном и Фолькером: передавала инструкции ему или записки от него, снабжала его наличными, чтобы он не имел прямых контактов со службой безопасности и за его денежными делами нельзя было проследить. Встречаясь с Клугманном на квартире, которую она якобы у него снимала, Крамер была обязана всякий раз оставаться там на ночь: таким образом, потенциальный «хвост» Клугманна не имел возможности и соблазна переключиться и проследить ее до одной из явочных квартир, где она встречалась с офицером БНД. В действительности Тина Крамер жила в собственной квартире в Аймсбюттеле – достаточно далеко от Санкт-Паули, что более или менее гарантировало ее от случайной встречи с кем-либо из подозреваемых в супермаркете или на улице. Были продуманы сложные меры безопасности. В любой из явочных квартир, зайдя туда по делу, она должна была оставаться не менее часа. И к себе домой после посещения квартиры Клугманна она возвращалась, только зайдя на одну из явочных квартир и пробыв там не менее часа. В итоге она, подобно Клугманну, могла месяцами не бывать в бюро БНД или БАО. Тот, кто вздумал бы следить за ней, решил бы, что она, проститутка, просто посещает своих постоянных клиентов. После явочной квартиры Крамер окольными путями возвращалась в Аймсбюттель, заранее оговоренными способами избавляясь от возможного хвоста. Бедняжке всякий раз приходилось весьма долго добираться к себе домой!

Парадоксальным образом сам «резидент» Клугманн был избавлен от необходимости вести шпионские игры. Перед ним стояла одна задача: настолько погрузиться в жизнь того, за кого он себя выдавал, чтобы не играть заученную роль, а просто жить жизнью бывшего полицейского, который волею судеб оказался очень близко к дну общества и находится где-то на обочине преступного мира… в надежде когда-нибудь выйти на большую дорогу и стать настоящим мафиозо. Контакты с начальством в этом случае не только рискованны, но и выбивают агента из его повседневного бытия. У Клугманна оставались две «горячие линии связи» с миром, в котором он не был подлецом и предателем: Тина Крамер и сотовый телефон, соединяющий его с Фолькером.

В досье фигурировали многочисленные подробности преступной деятельности организаций Улугбая и Варасова, а также других, более мелких банд. Но о головной группе новой украинской мафии не имелось никакой информации, хотя именно она выросла в главную гамбургскую проблему последнего времени. В распечатках подслушанных телефонных разговоров, которые Клугманн вел из квартиры Моник, тоже ничего интересного не имелось.

В документах чего-то не хватало.

Фолькер клялся и божился, что это вся история. Однако Фабель нутром чуял: Фолькер опять что-то придержал. Возможно, самое важное.

По просьбе Фабеля Вернер Мейер к его приезду собрал расширенный состав следственной бригады.

Войдя в комнату и видя устремленные на него взгляды, Фабель невольно подобрался, стараясь, невзирая на свое физическое состояние, казаться бодрым и целеустремленным. Дважды хлопнув ладонями, чтобы стихли последние разговоры и все сосредоточились, Фабель сказал:

– Вижу, все на месте. Отлично. Мария, есть что доложить?

Мария Клее вышла к доске. На ней были элегантная бледно-синяя блузка и дорогие серые брюки, на которых черная блямба кобуры выглядела совершенно неуместной.

– Я разыскала члена «Храма Асатру». Некто по имени Бьорн Яннсен. В Шанценфиртеле он содержит магазинчик с книгами движения «Новая эра». Он же владелец вебсайта одинистов, или асатристов, – уж не знаю, как их правильно величать…

– Лучше всего называть их кучей дерьма, – ввернул Вернер Мейер.

Все загоготали. Мария обиженно поджала губы: она старалась быть деловитой, а этим лишь бы поржать!

– Я вышла на него через Интернет. На вопрос, что он знает о «Храме Асатру» в Гамбурге, он сразу же без смущения сообщил, что сам член этого объединения и даже является одним из его «высших жрецов». Он утверждает, будто в их действиях нет ничего нелегального или безнравственного, и описывает этот культ как «празднование жизни». Я ездила к нему, и мы обстоятельно беседовали. Йеннсен производит впечатление вполне безобидного чудака, а вся группа – интеллектуалы, играющие в экзотическую религию. Будем копать дальше, шеф?

– Посмотрим по обстоятельствам. – Фабель повернулся к Вернеру Мейеру: – Что-нибудь новенькое о Максвейне?

Наступила очередь Вернера Мейера выйти к доске. В руках у него был листок бумаги.

– Я тут кое-что про него собрал. Итак, Джон Андреас Максвейн. – Один Фабель произносил эту фамилию правильно, на английский манер: Максуэйн. Остальные, и Вернер Мейер в их числе, произносили, как пишется – с твердым немецким «в». – Родился в 1973 году в Эдинбурге. Отец – совладелец эдинбургской бухгалтерской фирмы. Мать – немка из Касселя. Учился в дорогой частной школе. Окончил эдинбургский университет Хе… – тут Вернер Мейер осекся и заглянул в бумажку, – Хериот-Ватта…

– Университет Хериот-Уотта, – поправил Фабель.

– …затем учился в Гамбургском техническом университете на факультете вычислительной техники.

– Вот почему он так ловко посылает электронные письма – профессионал! – вставила Анна.

– Постоянно проживает в Германии, – продолжал Вернер Мейер, – но подданство получить не пытался. В качестве свободного консультанта сотрудничает с компанией «Айтель паблишинг груп». Ни в Великобритании, ни у нас не имел никаких неприятностей с полицией, даже за превышение скорости ни разу не штрафовали!

Вернер Мейер окинул присутствующих лукавым взглядом, словно спрашивая: можно ли доверять человеку, который ни разу в жизни не превысил скорость на дороге?

– Спасибо, Вернер. А что дало наблюдение? Анна, у тебя есть новости?

Анна и Пауль обменялись быстрыми взглядами. Фабель заметил это и протянул:

– Ага-а… Ну-ка, ребята, выкладывайте все без утайки!

Анна коротко изложила события предыдущего вечера.

– Так, так… – протянул Фабель с деланым изумлением. – Любопытный результат слежки за подозреваемым – любовное свидание с ним!

– Насчет любви не знаю, но какой женщине не лестно, что ее приглашают на свидание! – кокетливо улыбнулась Анна Вольф.

Фабель посерьезнел.

– Рад, что вы между делом находите время забавляться, комиссар Вольф, – сухо сказал он.

– Послушайте, шеф, не сердитесь. Разумеется, я могу выйти из группы наблюдения и не явиться на свидание с Максвейном. Но подумайте сами, за пару часов с ним я могу выведать о нем больше, чем мы узнаем за месяц круглосуточного наблюдения!

– А что, если он – наш серийный убийца? – взволнованно сказал Пауль. – Ты можешь стать его следующей жертвой!

Фабель посмотрел на хорошенькое личико миниатюрной Анны Вольф – на вид почти девочка – и ощутил к ней отеческую нежность.

– Согласен с Паулем. Не нравится мне эта идея, Анна. Подвергать вас такой дикой опасности… Тем не менее я подумаю над вашим предложением.

Пауль Линдеманн недовольно фыркнул. Фабель пропустил это мимо ушей. Но решил, что если позволит Анне встретиться с Максвейном, то именно Пауль возглавит команду подстраховки – он явно к ней неровно дышит и в случае чего жизни своей не пожалеет, чтобы выручить из беды.

– Ладно, Анна, положите мне на стол к концу дня подробный план операции с Максвейном, – сказал Фабель. – Если он покажется мне убедительным, с разумной степенью риска, то я дам добро. Разумеется, при вас должен быть «жучок», чтобы команда подстраховки была в курсе всего происходящего.

Анна сделала игривую мину.

– Соблазнение в прямом эфире – думаете, это самый лучший вариант? – Поскольку шеф, не склонный сейчас шутить, сурово молчал, она быстро поправилась: – Сделаем, как вы советуете, шеф.

У Фабеля голова раскалывалась от боли. От яркого дневного света резало глаза. Он покосился на часы: половина первого, новую таблетку болеутоляющего можно принять только через час.

– Что у нас с Ангеликой Блюм? – спросил Фабель, массируя себе виски, чтобы снять боль. – Есть новые материалы?

– Я собрал все, что мог, о ее профессиональной карьере, – сказал Вернер Мейер. – И натолкнулся на пару-тройку весьма любопытных фактов. Помните выставку этих ужасных картин Марлис Менцель в Бремене?

Фабель заинтригованно кивнул.

– Так вот, Марлис Менцель до того, как заняться подкладыванием бомб в торговых центрах, работала репортером и карикатуристкой в левацком журнале «Дух времени», главным редактором которого был тогдашний любовник Ангелики Блюм… Она и сама там подрабатывала.

– Марлис Менцель и Ангелика Блюм были знакомы, а может, и дружили?

– Знакомы были, вне сомнения. А насчет дружбы ничего не знаю. Впрочем, мы с вами можем уточнить это у тогдашнего бойфренда Ангелики Блюм.

– Я-то вам зачем нужен? – озадаченно спросил Фабель.

– О, полагаю, вы с удовольствием присоединитесь ко мне, – сказал Вернер с лукавой улыбкой. – Даже криминальдиректор Ван Хайден наверняка попробует напроситься на этот разговор.

– С какой стати?

– Да потому что тогда другом Ангелики Блюм на протяжении четырех лет был некий левацки настроенный молодой адвокат и журналист с большими политическими амбициями. Его звали Ганс Шрайбер.

Фабель вытаращился на Вернера Мейера.

– Ганс Шрайбер… который Ганс Шрайбер? – в растерянности спросил он. – Теперешний первый бургомистр Гамбурга?

– Ага, он самый.

Фабель довольно хмыкнул.

– Что еще?

– Эрика Кесслер, ближайшая подруга покойной Ангелики Блюм, работает на телерадиостудии. Я беседовал с ней по телефону. Дамочка ершистая и в разговоре не простая, но смерть подруги произвела на нее очень тяжелое впечатление, и она готова с нами сотрудничать. Похоже, ей кое-что известно о том, над чем именно работала Ангелика Блюм в последнее время… Я уже договорился о встрече.

– Молодец, Вернер. А что насчет старика, который напал на меня в квартире покойной?

– Увы, тут глухо… И не потому, что мы мало старались.

Оставшаяся часть совещания была посвящена распределению обязанностей на новом этапе следствия. Когда Фабель уже собирался всех распустить, зазвонил его сотовый. Он узнал голос и сказал в трубку: «Подождите секундочку!» Затем двумя фразами закончил совещание, торопливо перешел в свой кабинет и приложил телефон к уху.

– Махмуд, где вы, черт побери, пропадали? Я волновался!.. Послушайте, забудьте все, что я спрашивал про украинцев и про убитую женщину. Мы уже выяснили, кто она такая, а для вас попытка узнать еще что-нибудь может иметь роковые последствия. Так что держитесь от этого всего подальше.

– Про опасность я отлично понимаю, Йен. Да только, похоже, поздно – я на чем-то прокололся. Как ни осторожничал, где-то дал маху. За мной следят. Поэтому я на некоторое время залягу на дно. А вы пока займитесь человеком, имя которого я для вас раскопал.

– Что за человек?

– Витренко. Василь Витренко. Больше известен просто как полковник Витренко.

– И что он собой представляет?

– Йен, это дьявол во плоти!

В Гамбурге с опозданием наступило настоящее лето, и температура перевалила за двадцать пять градусов в тени. Команда Фабеля расслаблялась за столиком в почти пустой пивной. Пауль и Вернер Мейер сняли пиджаки. Даже шеф сидел в рубашке с закатанными рукавами. Мария и Анна были в брюках и блузках. Оружие они заперли в багажнике фабелевского «БМВ».

Говорили, конечно, о работе.

– Наш друг Фолькер верен не столько обещанию делиться с нами фактами, сколько самому себе, – рассказывал Фабель. – Правду из него приходится выдавливать. Я больше информации получаю от своего уличного осведомителя, чем от громадного аппарата федеральной разведки. – Все знали, что у Фабеля есть информаторы, имена которых он держит в строгом секрете, поэтому никому и в голову не приходило спросить, что это за чудо-осведомитель. – Велика вероятность того, что Клугманна убили мафиози-украинцы. И практически наверняка именно они прикончили Улугбая, чтобы самим выйти на колумбийских поставщиков наркотиков.

Все молча потягивали пиво. Фабель тоже сделал несколько глотков «Йевера».

– Головная группа новой украинской мафии состоит из бывших офицеров спецназа. Это вам не заурядные головорезы. По моим данным, они прошли Афганистан и Чечню, а возглавляет организацию полковник Василь Витренко. У него репутация чрезвычайно жестокого человека, одно упоминание о нем заставляет бледнеть русских и украинских бандитов. При этом никто даже не уверен, что Витренко действительно находится в Гамбурге. Хотя достоверно известно, что головная группа украинцев – сплоченный коллектив, проверенные боевые товарищи. Поэтому они так чертовски опасны. Я могу только гадать, какими злодеяниями отличился руководитель банды и его подручные, но реальный страх перед ними таков, что Витренко и не обязательно разгуливать по Гамбургу – в преступном мире ощущают его незримое присутствие и молчат как рыбы. Настораживает уже сам тот факт, что все обычные «певцы» ни за какие деньги, ни за какие поблажки не готовы о нем говорить.

– А может Витренко стоять за убийствами под маркой «кровавого орла»? – спросила Мария.

– Сомневаюсь. Сын Свена мнит себя чем-то вроде потомка викингов, продолжателем древнегерманских традиций. А Витренко – иностранец, славянин. Операция с участием Клугманна и Тины Крамер, как я понимаю, имела целью добыть информацию именно об этом Витренко – или группе, которая использует для устрашения конкурентов его имя. То, как действует новая мафия, как крепко она держит свои секреты и как ловко обезвреживает своих противников, – все это говорит о предельной организованности и профессионализме этих людей. В других условиях я бы просто привлек к делу ребят из отдела борьбы с организованной преступностью… однако Фолькер утверждает, что в нашем управлении кто-то контактирует с этими украинцами. Поэтому все, что я сейчас говорю, должно остаться строго между нами.

– Спасибо за доверие, Йен, – сказал Вернер Мейер. – А может, неуловимые украинцы и предатели в управлении полиции – лишь фантомы чьего-то больного воображения?

– Не знаю, но рисковать не хочу. По словам Фолькера, все члены украинской банды – бывшие офицеры МВД. И я не могу отрицать, что в наших рядах могут быть предатели. Фолькер нам, увы, не помощник. Он вроде бы честно рассказал про украинцев, однако врал мне в глаза, будто они не имеют понятия, кто стоит во главе банды. Если мой источник информации называет его фамилию и звание, то я более чем уверен, что БНД, занимаясь этим делом не первый месяц, знает про полковника Витренко. В противном случае их следует просто разогнать!.. В общем, Фолькер вручил мне отредактированное досье, с пробелами. Поэтому необходимо выяснить, кто из гамбургских полицейских – любого уровня – имел официальные, полуофициальные или совершенно неофициальные контакты с украинскими службами безопасности. Мария, Вернер, вы как, справитесь? Я знаю, дел у вас невпроворот, поэтому не прошу заниматься этим в первую очередь, но это надо все-таки сделать. Только, разумеется, предельно осторожно. Чтобы не дразнить гусей.

Мария кивнула.

– Осторожность у меня в генах, – заявил Вернер Мейер. – Вы все произошли от обезьяны, а я от лисы.

Собравшиеся дружно рассмеялись. Было приятно, что в городе снова лето.

Вернер Мейер планировал встретиться с Эрикой Кесслер в телерадиостудии на Ротенбаумшоссе, но она перенесла встречу к себе домой, в особняк в Бланкенезе.

Фабель, даром что у него все еще побаливала и кружилась голова, решил присоединиться к нему – встреча обещала быть важной.

Городской район Бланкенезе находится на западе Гамбурга – на северном берегу Эльбы. Бывшие рыбацкие домики на поднимающихся от реки террасах давно были перестроены и имели состоятельных владельцев. Здесь, в зеленом и тихом месте, на приличном расстоянии от центра города, теперь преобладали далеко отстоящие друг от друга и спрятанные среди садов и рощ городские виллы. Район был чуть ли не самым престижным в городе.

Фабель уже кое-что знал об Ангелике Блюм. Талантливая и хорошо зарабатывающая журналистка, писавшая для многих изданий. Имевшие с ней дело редакторы подчеркивали, что о своих расследованиях она говорила в лучшем случае лишь в самых общих чертах. До того как статья была готова, никто ничего толком не знал. Эрика Кесслер, знакомая с Ангеликой Блюм со студенческих лет, была ее ближайшей подругой – или, как ядовито формулировали коллеги, ближайшим подобием подруги. Очевидно, Ангелика Блюм мало кого подпускала к себе.

Эрика Кесслер была продюсером, а ее муж – главой фирмы, снимающей рекламные ролики для телевидения. О размере их доходов говорил трехэтажный особняк с обширным парком. У двери посетителей встретил муж Эрики Кесслер, лысеющий ухоженный коротышка. Шлепая домашними тапочками по терракотовым плиткам зала, он провел их на огромную террасу, нависающую над круто уходящим вниз садом.

Очевидно, вид с террасы накидывал дополнительных полмиллиона на стоимость особняка. Даже Вернер Мейер, менее Фабеля чувствительный к пейзажным красотам, остановился и засопел, водя глазами из стороны в сторону. До самого берега утопающие в зелени и цветах виллы, а дальше широкая Эльба с лесистыми островами и бесчисленными кораблями, и корабликами, и яхтами, одна другой краше… Лишь длиннющая буро-серая неуклюжая баржа торчала сучком в глазу и напоминала о деловом значении реки.

Так вышло, что в последние дни Фабелю довелось побывать во многих богатых домах: в особняке Илмаза, в огромной квартире состоятельного Максвейна и в роскошно обставленном гнездышке Ангелики Блюм. Однако впервые он почувствовал укол зависти. Конечно, такой домина ему ни к чему. Но жить в Бланкенезе, с таким видом на Эльбу, было бы огромным счастьем. Он представил себя здесь с Ренатой и Габи… Вздор, пустой вздор. И район ему не по карману, и жены у него больше нет.

Эрика Кесслер, возлежащая на шезлонге, царственным жестом предложила гостям присесть на садовые стулья рядом с ней. Она была бы почти красавица, не порти ее лицо массивная нижняя челюсть. Продюсерша держалась надменно: в синих глазах сквозил ледок, и улыбалась она одними губами. Вернер и Фабель сели, покорно предъявив свои удостоверения. Хозяйка дома долго и придирчиво рассматривала их, сверяя фотографии с лицами.

– Итак, вы хотели поговорить об Ангелике? – сказала она, возвращая удостоверения.

– Да, – кивнул Фабель. – Понимаю, вы потрясены смертью фрау Блюм… и в особенности тем, как именно она погибла. Нам в высшей степени неловко беспокоить вас, однако обстоятельства таковы, что мы будем благодарны за любые подробности о жизни и работе фрау Блюм, ибо это поможет нам отыскать убийцу.

Его любезность произвела должное впечатление.

– Разумеется, я расскажу вам все, что смогу. Хотя сразу предупрежу: Ангелика не была человеком, который охотно… как бы это сказать… делится личными проблемами. Да и не очень личными. Она практически никого не пускала в свою жизнь. И в подробности своей работы мало кого посвящала.

– Но ведь вы были близкими друзьями? – вставил Вернер Мейер. – Правильно?

– Определение «близкие» я бы опустила. Мы с ней дружили с университетских лет. Обе преуспели в жизни. В ранней молодости она была обаяшка, и мужчины млели в ее присутствии. Красота открыла многие двери ее таланту.

– А какая она была? – спросил Фабель. – Я имею в виду, как человек?

– В университете или после?

– И в университете, и после.

– Ну, прежде всего Ангелика никогда не была равнодушной и беззаботной. Очень серьезно относилась к занятиям и имела политические взгляды. Мы несколько раз вместе ездили в отпуск. Однажды работали летом на виноградниках в Испании. Помню, на обратном пути мы заехали в Гернику – ту самую, про которую картина Пикассо. Этот город, по просьбе Франко, в 1937-м бомбила авиация Гитлера. Мы были в мемориальном комплексе, посвященном погибшим. Одна пожилая испанка услышала наш немецкий язык и принялась честить нас за то, что мы сделали ее городу. Мы обе знали испанский язык, и я огрызнулась, что мы родились через добрых десять лет после войны и к делам Гитлера не имеем ни малейшего отношения. А Ангелика, не в пример мне, была глубоко огорчена. Она испытывала чувство вины за преступления, совершенные фашистами. Пожалуй, та встреча в Гернике оказала существенное влияние на ее политическое созревание.

– Созревание… левого толка?

– Да, она придерживалась левых взглядов. Разумеется, никакого марксизма; в глубине души она была истинная либералка. Интересовалась и экологическими проблемами – после объединения Германии помогала укреплению партии зеленых, в которую влились многие правозащитные группы бывшей ГДР. Одно время даже подумывала выставить свою кандидатуру в бундестаг от партии зеленых.

– И почему же она не пошла в политику?

Фрау Кесслер, играя колечком своих золотых волос и задумчиво глядя на Эльбу, сказала:

– Ангелика была превосходной журналисткой и знала, что ее сила именно в этом. И в конце концов решила, что лучше остаться первоклассным журналистом, чем заделаться второстепенным политиком. Она чувствовала, что своим пером может сделать больше для торжества социальной справедливости и защиты окружающей среды.

– Когда вы видели фрау Блюм в последний раз? – спросил Вернер Мейер.

– Я завтракала с ней в городе несколько недель назад. Кажется, четвертого июня.

– И как она вела себя в тот день? Упоминала что-либо необычное?

– Нет… Ничего необычного, насколько я помню… Могу только отметить ее приподнятое настроение. Хотя она всегда кипела энтузиазмом и энергией… В тот день она предвкушала, как ближе к вечеру задаст несколько неприятных вопросов этой фашистской заднице Вольфгангу Айтелю.

– Отцу издателя Норберта Айтеля, да?

– Верно. Вольфганг Айтель – бывший офицер СС, а теперь лидер союза «Германия немцам».

– Что именно интересовало фрау Блюм в его деятельности?

– Понятия не имею, – сказала фрау Кесслер. – Ничего конкретного она не говорила. Наверное, вы уже в курсе, что Ангелика держала подробности своих расследований в тайне – вплоть до момента публикации или выступления в эфире. В то утро она предложила мне профинансировать серию радиопередач с ее участием. Единственное, что она мне открыла на том этапе: у нее есть компрометирующие материалы на Вольфганга Айтеля – материалы, которые оттолкнут от него даже верных сторонников. Что-то связанное со спекуляцией недвижимостью.

– Она как-то давала понять, что расследование связано с опасностью для жизни?

Фрау Кесслер нахмурилась:

– Нет, об опасности она явно не думала. И я, слушая ее, ни о чем таком не подумала. А вы что, подозреваете Вольфганга Айтеля? Заказное убийство?

– О нет, мы пока ничего определенного сказать не можем. Просто рассматриваем разные варианты. Работала фрау Блюм еще над чем-нибудь в то время?

– Вроде собирала что-то о сто первом батальоне. Но это было на периферии ее интересов.

Фабель нахмурился. Гамбург слыл наименее нацистским из городов Германии. Однако в 1942 году 101-й резервный полицейский батальон, собранный преимущественно из гамбургских рабочих среднего возраста, уничтожил две тысячи евреев в польском городе Отвоцке. А до конца войны на счету этого батальона были жизни уже восьмидесяти тысяч евреев и людей других «нежелательных» национальностей. Фабелю вспомнилась фрау Штайнер, которая жила под квартирой, где была убита Тина Крамер. У нее он увидел фотографию погибшего на войне мужчины в форме резервного полицейского батальона…

– По-моему, сто первый батальон – не очень-то актуальная тема.

Эрика Кесслер пожала плечами:

– Не знаю. Похоже, Ангелика нашла какой-то новый поворот. Что-то говорила о параллелях бесчинству русских в Афганистане и Чечне.

– А что в личной жизни? – спросил Фабель. – У фрау Блюм был постоянный друг?

Эрика Кесслер странно помедлила.

– Нет… В последнее время у нее вроде бы никого не было. По крайней мере никакого серьезного романа. До этого она встречалась с коллегой, неким Паулем Торстеном.

Фабель аккуратно записал имя и внимательно заглянул в ледяные синие глаза уверенной в себе хозяйки дома. Она выдержала его взгляд и улыбнулась – опять одними губами.

Фабелю было ясно: ложь. Но с какой стати Кесслер что-то умалчивать о мужчинах своей подруги?

– Вы знаете Марлис Менцель? – спросил он.

– Художницу?

– Террористку.

Хотя Кесслер рассмеялась, глаза ее не потеплели.

– Почему бы не сформулировать гуманнее: бывшая террористка, ставшая художником? Я слышала про нее. Лично не знакома.

– А Ангелика Блюм была с ней знакома…

– Они где-то вместе работали – в незапамятные времена.

– Они сотрудничали в левом журнале «Дух времени». Возглавляемом, если я не ошибаюсь, молодым Гансом Шрайбером. Правда ли, что у них тогда был бурный роман?

– Да, насколько я знаю. Они даже какое-то время жили вместе, – сказала Эрика Кесслер. И опять что-то нехорошее мелькнуло в ее глазах, она как-то странно наморщила лоб.

За несколько минут беседы Фабель не узнал ничего важного. Они с Вернером встали и поблагодарили Эрику Кесслер. Та простилась с посетителями величавым кивком. Из дома их вывел ее муж, все так же весело шлепая тапочками по плиткам.

Фабелю пришлось покружить, прежде чем он выбрался из Бланкенезе на Эльбшоссе – в районе богатых вилл была хорошо продуманная система одностороннего движения, мучительная для новичка в этих краях.

– Ну, что скажете? – спросил он Вернера.

– Дамочка придерживает какие-то факты. У меня ощущение, что эта Блюм с кем-то крутила, но Кесслер не хочет выдавать ее воздыхателя.

– Я бы сформулировал иначе, – сказал Фабель, – но у меня точно такое же впечатление.

Какое-то время они ехали молча, потом Фабель неожиданно спросил:

– Вернер, как бы вы описали Ганса Шрайбера, первого бургомистра, если бы увидели его на улице с расстояния метров в сто?

Вернер Мейер сосредоточенно набычился.

– Ну… высокий. Хорошо одетый. Русые волосы. Конечно же, широкие плечи… А с какой стати вы спрашиваете?

Фабель повернулся к Вернеру и с плутоватой улыбкой сказал:

– А теперь опишите мне мужчину, которого наша свидетельница видела входящим в дом Ангелики Блюм за полтора часа до ее убийства.