"Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках" - читать интересную книгу автора (де Виллар Николя Монфокон)

Первый разговор о тайных науках

Да предстанет перед Богом душа графа де Габалиса, скончавшегося, как мне только что сообщили, от апоплексического удара. Господа всезнайки не преминут заметить, что такого рода смерть не в диковину для людей, не умеющих хранить тайны Мудрецов, и что с тех пор, как блаженный Раймунд Луллий осудил их в своем завещании, карающий ангел никогда не упускал возможности незамедлительно свернуть шею любому, кто опрометчиво разглашает философические тайны.

Но пусть же эти господа не осуждают столь легкомысленно сего ученейшего мужа, не уяснив для себя мотивов его поведения. Мне он открылся до конца, что правда, то правда; но сделал это со всеми каббалистическими предосторожностями. Отдавая долг его памяти, скажу, что он был ревностным почитателем религии своих отцов-Философов и согласился бы скорее взойти на костер, нежели опорочить ее святость, заговорив с каким-либо недостойным вельможей, честолюбцем или распутником — тремя разрядами людей, с коими Мудрецы предпочитают вовсе на знаться. По счастью, я не принадлежу к вельможам, почти начисто лишен самолюбия, а уж что касается моего целомудрия, мне мог бы позавидовать любой Мудрец. Он находил, что я наделен понятливым, любознательным и неробким умом; мне недоставало лишь толики меланхоличности, чтобы убедить всех тех, кто упрекал графа де Габалиса за его излишнюю со мной откровенность, что я вполне достоин стать адептом тайных наук. Без меланхоличности, что и говорить, больших успехов в этой области не добьешься, но и та малость ее, коей я наделен, не отвращала меня от подобных занятий. В вашем гороскопе, повторял он мне сотни раз, попятный Сатурн находится в собственном доме; это вселяет надежду, что рано или поздно проникнетесь меланхолией в той мере, в какой это необходимо для Мудреца; мудрейший из людей, как это нам ведомо из каббалы, имел, подобно вам, Юпитера в восхождении, и однако ни разу за всю свою жизнь не улыбнулся, настолько велико было на него влияниe Сатурна, хотя и куда более слабое, нежели у вас.

Стало быть, не графа де Габалиса, а моего Сатурна должны винить господа всезнайки за то, что я склонен скорее разглашать их тайны, чем применять на практике. Если звезды не исполняют своего долга, виною тому отнюдь не граф де Габалис, и если мне недостает духовного величия, чтобы притязать на роль властелина природы, управлять стихиями, беседовать с высшими сущностями, повелевать демонами, порождать исполинов, созидать новые миры, говорить с Богом, стоя пред грозным Его престолом, добиваться от херувима, стерегущего вход в земной рай, позволения прогуляться по его аллеям — за все это надобно порицать или жалеть меня самого; не подобает при этом оскорблять память сего необычайного мужа, говоря, будто он умер оттого, что поведал мне обо всех этих вещах. Не разумнее ли предположить, что, будучи неутомимым бойцом, он пал в схватке с каким-нибудь строптивым духом? А быть может, увидев Бога лицом к лицу, он не вынес Господня взора — ведь сказано же, что узревший Его должен умереть. Может быть и так, что он только притворился мертвым, следуя обыкновению Философов, которые делают вид, будто умерли в одном месте, чтобы тут же перенестись в другое. Как бы там ни было, я не считаю, что способ, посредством коего он доверил мне свои сокровища, заслуживает хулы.

Вот как все это произошло.

Поскольку здравый смысл всегда подсказывал мне, что в так называемых тайных науках имеется немало пробелов, я никогда не терял времени попусту, листая посвященные им книги; но, с другой стороны, не считая возможным огульно осуждать тех, кто ими занимается, — ведь это большей частью люди весьма мудрые и ученые, принадлежащие либо к дворянскому, либо к духовному сословию, — я, дабы избежать несправедливых суждений и не утомлять себя чтением докучных книг, счел за благо притвориться, будто увлечен этими науками подобно всем тем, кто с ними соприкоснулся. Поначалу я добился даже больших успехов, чем мог надеяться. Поскольку все эти господа, сколь бы таинственными и скрытными они ни казались, страшно любят делиться с первым встречным плодами своего воображения и своими открытиями, которые якобы сделаны ими в области природы, я в короткий срок вошел в доверие к самым значительным из них; они днем и ночью околачивались в моей библиотеке, которую я предусмотрительно украсил сочинениями самых сумасбродных из любимых ими авторов.

Не было такого чужеземного ученого, о коем я не успел бы составить мнение; короче говоря, вскорости я прослыл великим знатоком по части этой науки. Со мной водились особы королевской крови, знатные вельможи, духовные лица, красивые и не блещущие красотой дамы, ученые мужи, прелаты, монахи и монахини, не говоря уже о людях простого звания. Одни из них стремились к общению с ангелами, другие — с бесами, собственным гением или инкубами; они искали лекарство от всех болезней, интересовались загадками звезд и божественными тайнами; почти все были увлечены поисками философского камня.

Они единодушно сходились на том, что все эти великие тайны, и в особенности тайна философского камня, труднодостижимы и что лишь немногие из людей сумели ими овладеть, но каждый из них был о себе достаточно высокого мнения, чтобы причислить собственную особу к сонму избранных. В ту пору они с нетерпением ждали прибытия из сопредельных с Польшей земель Германии одного знатного вельможи, слывшего великим каббалистом. Он письменно пообещал сынам Философов, обретающимся в Париже, посетить их проездом из Франции в Англию. Мне было поручено написать ответ сему великому мужу; я приложил к письму свой гороскоп, дабы великий каббалист мог судить, способен ли я к постижению высшей мудрости. И послание мое, и гороскоп так понравились ему, что он удостоил меня ответа, в коем уведомлял, что я буду одним из первых, кого он посетит в Париже и, если небо тому не воспрепятствует, постарается ввести меня в сообщество Мудрецов.

Стремясь не упустить своего счастья, я вступил со знаменитым немцем в регулярную переписку. Время от времени я делился с ним своими сомнениями, рассуждал как мог о мировой гармонии, о числах Пифагора, видениях апостола Иоанна и первой главе книги Бытия. Восхищаясь величием всех этих вопросов, он повествовал мне о неслыханных чудеcax, и скоро я понял, что имею дело с человеком необычайного и необъятного воображения. Он прислал мне шесть или даже восемь десятков эпистол, отличавшихся столь поразительным стилем, что, оставаясь один в своей библиотеке, я уже не мог читать ничего, кроме них.

Как раз когда я упивался одним из самых возвышенных его посланий, ко мне пожаловал человек весьма представительной наружности. Степенно поклонившись, он обратился ко мне по-французски, хотя и с некоторым чужеземным акцентом:

— Чтите, сын мой, чтите всеблагого и великого Бога Философов и не вздумайте возгордиться тем, что Он послал вам одного из сынов мудрости, дабы приобщить вас к их сообществу и посвятить в тайны его Всемогущества.

Необычность сего обращения поначалу ошеломила меня, и я впервые в жизни подумал, что вижу перед собою привидение; однако мне удалось совладать с собой, и я принялся вглядываться в гостя столь внимательно, сколь это позволяли мне остатки моего страха.

— Кем бы вы ни были, — ответствовал я ему, — вы, чье приветствие столь необычно для сего мира, ваш визит делает мне великую честь. Но пред тем, как я обращусь к почита нию Бога Мудрецов, растолкуйте мне, пожалуйста, о каких Мудрецах и о каком Боге идет речь. Будьте любезны сесть вот в это кресло и не сочтите за труд поведать, кто таков этот Бог, эти Мудрецы, это сообщество, эти тайны Всемогущества, а также откройте мне, с какого рода существом я имею честь говорить.

— Не очень-то любезно вы принимаете меня, сударь, — ответил с улыбкой мой гость, усаживаясь в кресло. — Вы требуете тут же объяснить вам множество вещей, о которых, с вашего позволения, я не стану распространяться сегодня. Приветствие, с коим я к вам обратился, обычно для Мудрецов, имеющих дело с теми, кому они решили открыть и душу свою, и свои тайны. Из ваших писем явствует, что вы человек знающий, потому-то я и подумал, что мое приветствие вас не удивит и что его можно считать наилучшим комплиментом, который мог бы сделать вам граф де Габалис.

— Ах. сударь, — воскликнул я, вспомнив, какую важную роль мне предстоит сыграть, — да разве достоин я такой доброты? Возможно ли, чтобы величайший из людей очутился у меня в библиотеке, чтобы знаменитый граф де Габалис оказал мне честь своим визитом?

— Я — наималейший из Мудрецов, — с серьезным видом продолжал мой гость, — и Господь, расточающий свет своей мудрости в соответствии с весом и мерой своего Всемогущества, оделил меня лишь ничтожнейшей его частицей в сравнении с тем, чему я удивляюсь и восхищаюсь у моих сотоварищей. Надеюсь, что когда-нибудь вы сравняетесь с ними; ручательством тому служит ваш гороскоп, который вы мне любезно прислали. И кстати, сударь, — добавил он, смеясь, — позвольте извиниться перед вами за то, что вы поначалу приняли меня за призрак.

— Не совсем так, — ответил я, — но должен признаться вам, сударь, что, вспомнив рассказ Кардано о том, как его отцу явились однажды семеро незнакомцев, облаченных в разноцветные одежды, и повели довольно странные речи о своем происхождении и занятиях…

— Я вас понял, — прервал меня граф, — то были сильфы, о которых я вам когда-нибудь расскажу; это порода воздушных существ, иной раз навещающих Философов, дабы растолковать сочинения Аверроэса, в коих они прекрасно разбираются. Кардано поступил безрассудно, обнародовав этот случай во всех подробностях; он нашел запись о нем в бумагах своего отца, принадлежавшего к нашему сообществу. Видя, что сын его — прирожденный болтун, отец Кардано решил не открывать ему никаких важных секретов, позволив забавляться обычной астрологией, которая не помогла ему предсказать свой собственный печальный конец. Этот негодяй и повинен в том, что вы оскорбили меня, приняв за сильфа.

— Я вас оскорбил? — воскликнул я. — Неужто, сударь, вы считаете меня столь неучти вым, чтобы…

— Я не сержусь на вас за это, — снова прервал меня граф, — вы не обязаны знать, что все эти стихийные духи состоят у нас в учениках; что они безмерно счастливы, когда мы снисходим до того, чтобы чему-то их научить; наименьший из наших Мудрецов куда ученей и могущественнее, чем все эти крохотные господа. Но мы поговорим обо всем этом когда-нибудь в другой раз; сегодня я доволен уже тем, что увиделся с вами. Постарайтесь, сын мой, достойно подготовиться к принятию света каббалистических истин; час вашего возрождения близок, оно обновит все ваше существо. Горячо молите Того, Кто властен создавать новые души, чтобы Он даровал вам такую, которая была бы способна постичь те великие тайны, что я намерен вам открыть, а также чтобы я не умолчал ни об одной из них.

С этими словами он поднялся и, не дав мне возможности ответить, обнял меня:

— До свидания, сын мой, теперь мне надо повидать моих собратьев, обитающих в Париже, после чего я дам о себе знать. А пока бодрствуйте, молитесь, надейтесь и поменьше болтайте.

Сказав это, он вышел из библиотеки. Провожая гостя, я посетовал на краткость его визита, на то, сколь поспешно он меня покинул, позволив лишь мельком увидеть одну из искр светильника его мудрости. Любезнейшим тоном уверив меня, что я ничего не потеряю от ожидания, он сел в свою карету, а я вернулся к себе в состоянии невыразимого смятения.

«Нет сомнений, — повторял я себе, — что этот человек принадлежит к знатному роду и что у него тысяч пятьдесят наследственной ренты; кроме того, он кажется по-настоящему образованным. Но как согласовать со всем этим его безумные речи? Уж слишком невежливо отозвался он о своих сильфах. Уж не колдун ли он и не ошибался ли я, считая, что таковых более не существует? А если он из колдунов, то все ли они столь же благочестивы, как он мне показался?»

Так и не разобравшись в этих вопросах, я решил дождаться, чем все это кончится, хотя и предвидел, что мне придется наслушаться скучнейших проповедей, ибо вселившийся в моего гостя демон отличался, судя по всему, завидной склонностью к морализаторству и нравоучениям.