"Любовь моя - мелодия" - читать интересную книгу автора (Магомаев Муслим)

ТАМАРА МНЕ ПОНРАВИЛАСЬ СРАЗУ

С Тамарой Синявской мы познакомились в Бакинской филармонии, носящей имя моего деда. Возможно, в этом был какой-то знак: филармония, как бы наша семейная обитель, в которой, хочется верить, живет дух предков и благословляет нас. Тогда в Баку проходили Дни искусства России. Как я уже говорил выше, Гейдар Алиевич Алиев подобным событиям умел придавать значение праздника. Силу искусства поддерживало восточное гостеприимство, гостеприимство в алиевском стиле.

На очередном концерте в филармонии меня подозвал Роберт Рождественский и представил миловидной молодой женщине. Я назвал себя: «Муслим…» Она улыбнулась: «И вы еще представляетесь? Вас ведь знает весь Союз». Казалось бы, обычное светское знакомство, но у меня сразу возникло приятное ощущение уюта и симпатии — никакой натянутости, как обычно бывает на такого рода мероприятиях с их дежурными полупоклонами, полуулыбками. Тамара мне понравилась сразу. Мне показалось, что и я ей.

Честно говоря, при той встрече я Тамару не узнал. До этого только раз видел ее по телевизору в 1970 году, когда шла трансляция прослушиваний Международного конкурса имени Чайковского. Тогда Тамара Синявская разделила первую премию с Еленой Образцовой. Помню, как, услышав голос Тамары, я воскликнул: «Что за меццо-сопрано! Глубокое, красивое!» вот теперь передо мной стояла милая дама, которую я видел впервые: то ли телевидение так меняет внешность, то ли Тамара так изменилась за эти два года.

А через несколько дней Алиев распорядился нагрузить яствами паром, курсировавший между Баку и Нефтяными Камнями. Ему хотелось показать гостям этот чудо-город на сваях, с домами, магазинами, кинотеатрами. Когда паром уже отчалил, Гейдар Алиевич своим зорким взглядом обнаружил мое отсутствие. Помощники развели руками: «Магомаев почему-то не пришел. И солистки Большого театра Тамары Синявской почему-то нет».

И этот красавец паром, и наши экзотические Нефтяные Камни тогда были нам ни к чему. Нам с Тамарой хотелось не шумного общества, а уединения: хотелось поговорить, приглядеться друг к другу. Тогда только-только был завершен фильм, снятый по заказу Центрального телевидения, «Поет Муслим Магомаев». Я его еще не видел, и мне надо было просмотреть новую работу. Тамара согласилась составить мне компанию. Мы пошли в мой любимый Клуб моряков, где я когда-то в юности участвовал в художественной самодеятельности. Нам предоставили там для просмотра зал. В те Дни культуры России, проходившие в Баку, когда состоялось наше с Тамарой знакомство, нас опекал бакинский Фигаро — Давуд Кадымов, колоритный, смешной, до невозможности сметливый человек, живая достопримечательность моего родного города. Об этой легендарной личности необходимо рассказать подробней.

Давуд Баламович Кадымов когда-то играл в симфоническом оркестре. По его словам, его коронным номером был «Полет шмеля», который он исполнял на своей виолончели за 54 секунды. Я, правда, не слышал, как он это делал, но сам Давуд хвалился, что именно в таком темпе «пролетал» виртуозное творение Римского-Корсакова. Нам хотелось проверить сыграет он или не сыграет именно так, молниеносно, «Шмеля». Но его виолончель мирно почивала в футляре. Усомниться же мы, молодые, в словах старого человека не могли. Хотя старым он нам только казался, «старику» было немного за пятьдесят.

Старые посетители бакинских пляжей до сих пор помнят такую картину: по песку, перешагивая через разомлевшие от жары тела, пробирается человек с портфелем, как всегда небритый, в привычно мятом костюме. Помню, как мы, провожая его взглядом, держали пари. Что сегодня в портфеле Давуда? Кусок колбасы, свежая рыбина, которая неминуемо будет зажарена в ближайшей чайхане? Початая бутылка для праздника души? Кипа неотложных документов Министерства культуры, где товарищ Кадымов не просто работал, а был работником вездесущим и незаменимым? Эта артистическая душа могла все. Обычно в стиле чиновника вежливо или не очень говорить «нет». Дядя Давуд не знал, что это такое. Как это «нет», когда «да»! О чем бы ты его ни попросил, он все мог сделать. И неважно как, с какими уловками и какими последствиями. Попросил — получи. Скажем, завтра мне надо лететь на самолете. Обращаюсь к Давуду:

— Поможете с билетом?

— Конечно, дорогой.

Утром билет у меня в кармане. Мне хочется, чтобы Давуд еще и проводил меня. Но он ссылается на неотложные дела. Верю, что дел у него не приведи Господи. На аэродроме бортпроводница смотрит на мой билет и на ее лице вежливое недоумение:

— Муслим Магометович, вы случайно не ошиблись?

— Почему я должен ошибиться? Вот билет на рейс Баку — Москва. На мое имя.

Дальше разговор становится еще непонятнее.

— И вы не просите посадить вас в самолет просто так? Вы же знаете, что у вас никогда с этим не бывает проблем. Мы торговца с цветами, зеленщика-мешочника снимем с рейса, а вас возьмем в первую очередь.

— А при чем здесь мешочник? У меня свой билет! — Я уже начинаю сердиться.

— У вас, Муслим Магометович, билет на рейс через неделю.

Улетаю, возвращаюсь обратно. Спрашиваю:

— Давуд Балаевич, зачем вы так сделали?

— Он невозмутимо:

— Но ты же улетел.

— Улететь-то улетел, но как?

— Послушай, дорогой. Тебе нужен был билет? Я тебе его достал. Ты улетел? Улетел. Что и требовалось.

И тут же улыбка, легкий бражный душок, шутка. И все довольны. Вот именно такой человек, который мог все, и взял нас с Тамарой под свое крылышко. Он знал, где в Баку можно отвести душу, потешить себя нашей национальной едой. Поводил нас Давуд по чайханам. Конечно, я показывал Тамаре разный Баку, но бакинский колорит можно было прочувствовать только там, в этих уголках вроде бы невинного чаепития, где и мухи, и не очень свежие скатерти, и фартук чайханщика не отличается опрятностью. Тамара сначала удивилась: куда это я ее, московскую примадонну, привел? Но так она думала, пока не увидела угощение: гастрономическое пиршество, парад вкусностей. Чайхана только называлась чайханой. Это официально в ней все было устроено как бы для чаепития. А неофициально там готовили другие блюда. Вот когда в одном из таких невзрачных на первый взгляд заведений из неопрятности, неприглядности мы попали в мир гурманского изобилия, то засиделись с Тамарой допоздна, устали и решили пропустить рейс того самого утреннего парома, где наше отсутствие бросилось в глаза.

Немного отвлекусь, чтобы закончить тему старого бакинского колорита. Мне рассказывали, что, когда в Баку приехал Мстислав Ростропович, бывший бакинец, его решили удивить современными ресторанами со всей их новоиспеченной роскошью. А Ростропович насмотрелся в разных странах на всю эту фешенебельность, на хрустящие скатерти-салфетки, на хрустальные бокалы и попросил, чтобы его отвели в бакинские чайханы-забегаловки, которые он помнил с молодых лет. Главное, чтобы была там обычная посуда, чтобы было нечисто, официант в засаленном фартуке. И чтобы была вкусная еда!

После бакинской встречи наше знакомство продолжалось в Москве, хотя Тамара была замужем. Я стал бывать у них дома. Вскоре мы поняли, что не можем не видеться. Случалось, и ссорились. Думаю, именно из-за такого двусмысленного положения Тамары. Любовный треугольник всегда мучителен. Как-то, после некоторой паузы, вызванной очередной ссорой, мы встретились в Кремлевском Дворце съездов. И снова почувствовали тягу друг к другу, необходимость быть вместе. Встречи стали чаще. А потом было испытание наших чувств разлукой: Тамара на полгода уехала на стажировку в Италию. Я звонил ей каждый день, мы разговаривали минут по 30–40. Через швейцарского брата Кемала посылал ей цветы.

Много позже мы узнали, что наши с ней разговоры слышал незнакомый нам человек — телефонистка на междугородной станции. Эта женщина, которую мы никогда не видели, но потом познакомились заочно, впоследствии призналась, что тогда слушала нас. Интерес телефонисток привлекали частые разговоры еще одной известной пары: Владимира Высоцкого и Марины Влади. Кстати, в одной из телепередач Марина Влади сама рассказала об этой истории. Наша телефонистка потом оставила нам свои координаты, просила обращаться к ней, если возникнет необходимость. Мы до сих пор с ней созваниваемся, хотя сейчас на междугородных станциях давно действует автоматическое соединение.

В момент нашего с Тамарой романа и возникла песня «Мелодия», о которой я уже рассказывал и которую, едва записав, крутил Тамаре по телефону.

Стажировка закончилась, Тамара вернулась в Москву, домой. В честь ее возвращения я дал концерт во Дворце съездов, на который она не смогла прийти. Видимо, все шло к тому, что нам надо расстаться. Александра Пахмутова и Николай Добронравов, почувствовав, что в наших с Тамарой отношениях назревает разрыв, написали для нее песню «Прощай, любимый». Но прощания не получилось. Мы оказались вместе. А песни «Мелодия» и «Прощай, любимый» стали нам особенно памятны.

Еще до отъезда Тамары в Италию я стал завсегдатаем Большого театра: прослушал все спектакли с ее участием, дарил, без всякого преувеличения, самые большие, самые красивые букеты. Но посещать спектакли бесконечное количество раз я уже не мог. Постановки Большого великолепны на гастролях за границей, или когда в театре премьера, или когда за дирижерский пульт становятся Евгений Федорович Светланов, Геннадий Николаевич Рождественский. Спектакли тогда проходят на подъеме, солисты, оркестр, хор работают с самоотдачей. А вот рядовые спектакли меня не впечатляют. Начинается уже работа, а не праздник, это уже больше ремесло, чем вдохновение. Я не раз говорил о своем недостатке, о несдержанности. Я вздрагиваю от каждой фальшивой ноты, «кикс» духовиков воспринимаю как зубную боль. Больше всего боюсь валторны, капризнейшего, в смысле абсолютного тона, инструмента. Жду, замирая, когда она сфальшивит, мучаюсь физически. Если же знакомые певец или певица играют в страсть, а сердце спит, я не могу прийти за кулисы и дружески-снисходительно похлопать по плечу или, поцеловав ручку диве, сказать: «Превосходно!» А это частенько случается за кулисами Большого театра, на этой ярмарке тщеславия, когда с придыханием, лицемерно скажут: «Ты — гений, старик!»

Расцелуют, а потом отойдут и… ругнутся. Так что я сказал Тамаре: «Извини, если я не буду ходить на рядовые спектакли. У меня портится от этого настроение. Обещаю посещать все твои премьеры».

Романтика ухаживания продолжалась, а вопросы оставались: что с нами будет и как? Мы всё не решались сделать необходимый шаг. Не потому, что не верили в свои чувства, а словно ждали какого-то случая. Так бывает в жизни — кто-то или что-то должно подтолкнуть. Первый шаг сделала Тамара, она развелась с мужем. А другой шаг…

Сидели мы как-то в моем номере в гостинице «Россия». Зашел «на огонек» наш друг, знаменитый художник Таир Салахов. Накрыли стол, начался обычный в таких случаях разговор. И вдруг Таир сказал нам решительно:

— Ну что вы ходите-бродите, время тянете? Чего еще испытывать? Давайте-ка ваши паспорта. У меня в Союзе художников помощник есть шустрый, он все устроит. — Гипноз Таира был таков, что мы подчинились, молча переглянулись и отдали ему наши паспорта. Все устроилось как нельзя лучше. Устраивать же приходилось потому, что в те времена в загсе требовалось ждать три месяца после подачи заявления, прежде чем вас распишут. А для меня главным в той ситуации было другое, чтобы все произошло без шумихи, без помпы, чтобы народ не знал. И еще, чтобы в загсе не было этих дежурных, скучных церемоний: речей-напутствий, заигранной музыки, и чтобы безо всяких там «а теперь жених целует невесту… наденьте кольца… выпейте шампанского»…

В общем, весь наш свадебный ритуал совершился тихо и скромно. Вышли мы на улицу и вдруг вижу то, чего я так хотел избежать: из морозного пара в нашу сторону качнулась толпа. Откуда столько людей собралось? Видимо, работники загса оповестили своих знакомых, что женится Магомаев. Как бы сказали теперь — произошла утечка информации. Увидев на улице перед дверью живой коридор моих поклонников, ожидавших нас на морозе, я нашелся. Вытолкнул вперед Таира Салахова, словно он и был жених, и сказал громко:

— Иди, иди! Чего стесняешься? Молодец какой! Давно бы так! Старик, до седых волос дожил, а все бобылем ходишь! Хорошо, что решился! Какую невесту отхватил!

Так с шутками и прибаутками, с боем, но без потерь пробирались к машинам.

А потом была свадьба в ресторане «Баку». Тогда он размещался в Черемушках, поскольку в основном здании на улице Горького шел капитальный ремонт. В округе стало известно, что в ресторане Магомаев играет свадьбу, и опять повторилась та же история, что была перед загсом: собралось множество моих поклонников. В зал они, естественно, не могли попасть, поскольку он был закрыт для других посетителей. Люди стояли на морозе и ждали, когда я начну петь. Я попросил открыть большие окна и пел стихийно собравшимся слушателям. А потом два месяца болел бронхитом.

Впервые петь так, на улицу, мне пришлось, когда я гастролировал в Одессе. После концерта я обычно удирал от поклонников через запасные, служебные и прочие незаметные входы-выходы. Вот и в тот раз убежал, сижу в гостинице в своем номере, отдыхаю. Вдруг слышу — за окном шум, крики. Вышел на балкон, чтобы посмотреть, что происходит, вижу — внизу собралась огромная толпа. Увидели меня, стали аплодировать. Прямо с балкона я спел для них «Вернись в Сорренто».

Нечто подобное повторилось в Молдавии, когда я выступал в Бендерах. После концерта мы сидели в артистической комнате, окно которой выходило на улицу. Под ним собрались слушатели, не желавшие расходиться. Моему концертмейстеру Чингизу Садыхову пришлось взять аккордеон, и я начал петь в открытое окно. Состоялся концерт после концерта.

Итак, началась наша с Тамарой семейная жизнь. Меня часто спрашивают: как уживаются двое вокалистов под одной крышей? А почему бы им не ужиться? Разве мало на свете артистических пар? Мы солисты, у каждого своя партия. Если занимается Тамара, то ей есть где заниматься, чтобы не мешать мне. Скажем, когда я неважно себя чувствую, и тогда для меня чей бы то ни было голос звучит в два раза громче и резче, Тамара, зная об этом, уходит в мой кабинет, где есть электропианино, и спокойно себе занимается. Начинаю петь я, Тамара уединяется на кухне, как она говорит, в «своем кабинете». Кухню она облюбовала добровольно, но не только и не столько в смысле стряпни. Готовит она талантливо, когда захочет. Правда, хотение приходит к ней не всегда. Но это не страшно. Сейчас есть, что выбрать в магазинах из полуфабрикатов. А я человек неприхотливый: если голоден, то беру ломоть хлеба с куском колбасы и под молоко за милую душу. Лучшего и не надо.

Конечно, в первые годы нашей совместной жизни у нас возникали ссоры. Иногда доходило до того, что я срывался из Москвы в Баку. Теперь-то я понимаю, что без ссор не бывает ничего настоящего, характеры мужа и жены должны притираться, как жернова мельницы. Такова трезвая безусловность семейной жизни. Но умея ссориться, надо уметь и мириться. С годами Тамара узнала мой характер.

Я неусидчив. Хочу, чтобы все получалось сразу. Только что у меня на мольберте был портрет моего любимого композитора Верди. Чувствую, что-то не то. И замазал все черной краской. А портрет был почти готов. Когда об этом узнал мой друг художник Александр Шилов, он воскликнул: «Ты сумасшедший! Надо было не замазывать, а подправить. Ты максималист». — «Я просто разозлился, — говорю. — Почему у меня сразу не получается сходство?!» — «К тому же ты, Муслим, и нетерпеливый».

Я вспыльчив. Могу так разозлиться, аж дыхание перехватывает. Но быстро остываю. И тогда мне самому кажется странным мой гнев. Чего это я так?! Злая память — один из смертных грехов, но, слава Богу, я им не грешу. Человек живет среди себе подобных. И это обычное дело, когда ему кто-то портит настроение. Бывает и больше того, предает. Ты делаешь добро, а получаешь… Это обычно или необычно? Раньше я бы сказал: «Да как можно?!» Теперь, с высоты прожитых лет, говорю: «Да, это обычно: не сделаешь добра, не получишь и зла». И все-таки это не значит, что надо скупиться на добро. Просто надо приучить себя к тому, что поступать по-доброму важно и для самого себя, для собственной души. Добро, говорят, рассеивается. Зло бумерангом возвращается к источнику. Короче, делаешь добро, делай. Отзовется — благо. Не отзовется — так тому и быть.

Самое во мне неприятное это мои невольные шутки. Только потом я понимаю, что обидел человека. Догадываюсь, за что меня бабушка называла по-татарски «илан малы» — змеиный мальчик. Не знаю, как насчет всего мальчика, а вот язык у меня и правда такой. Не раз Тамара говорила мне, что я могу невзначай обронить едкое слово. Подчас на меня обижаются за мою непосредственность. Но первым я никого не подковыриваю. Просто говорю прямо, когда можно сказать иначе или промолчать.

Скажем, собрались на день рождения гости. Соответствующее настроение. Но вдруг кто-то глядит на часы и просит включить «Итоги». Он один этого хочет, а у нас веселый разговор. Что ответить любителю теленовостей? Я мог бы сказать так: «У нас, дорогой, телевизор и в кабинете, и на кухне. Иди, смотри». А я говорю резким тоном: «Ты на день рождения пришел или телевизор смотреть?» Может быть, это грубо, но так бывает. Я понимаю, что сначала надо думать, а потом говорить. Вот такая у меня слабость, которая, увы, стала чертой характера. Хотя у нас людей с такой слабостью пруд пруди. Иной выйдет на трибуну и сначала говорит, а потом думает. И никто не обижается. И всем почему-то смешно. Зато после одного случая я почти уверовал в свою способность к ясновидению. Мы тогда с Тамарой еще не были женаты. Как-то сидели за столом с ее сестрой, очень скромной женщиной, которая меня до того не знала лично и была немного смущена. Разговор вдруг иссяк, и наступило длительное молчание. Пауза затянулась, я возьми и скажи: «Ну вот, милиционер родился…» Обычная шутка в такой ситуации. Но эта шутка оказалась реальностью: у моей будущей родственницы, в то время ожидавшей ребенка, действительно муж был милиционером, чего я не знал. А родился у них мальчик.

Я бы не женился ни на ком другом, как только на музыкантше, на певице. Общие интересы, общее дело. Вскоре у нас с Тамарой будет серебряный юбилей…