"Путь на Юг" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 12 Замок

Место, где находился Георгий Одинцов, было не раем и не адом, а империей Айден на планете того же названия. Насчет названия планеты он сомневался и к тому же не знал, в какой она части Галактики и вообще в какой реальности, но это его не беспокоило. Он выжил и потому мог быть доволен. Прошло не больше месяца — айденского месяца, состоявшего из тридцати пяти дней, — как он очнулся на стагарте под сапогами рыжего аларха Рата. И хотя за это время он не достиг высоких чинов и не выиграл крупных баталий, если не считать поединка с Ольмером и молчаливой схватки на плоту, в результате которой Рат пошел на корм местным акулам, он все же пребывал сейчас в относительной безопасности, владея телом, достоянием и частично даже памятью молодого нобиля, так разительно похожего на молодого Гошку Одинцова. Он совершил морское путешествие в северную страну, весьма увлекательное, если вспомнить о пылкой Зие и не менее пылкой дочери Альса из Дома Осс; он стал одним из предводителей отряда наемников, что гарантировало в скором будущем новые приключения; он обнаружил массу загадок в этом мире — начиная от фатра, заботливо упрятанного сейчас в потайном ящике стола в кабинете покойного Асруда, и кончая следами древней цивилизации. Все эти секреты возбуждали в нем любопытство и были вполне достойны изучения и размышлений. Он совершил подвиг, перерубив рукоять челя, чья неподатливая упругость тоже являлась загадкой, и завоевал уважение суровых северных воинов, готовых следовать за ним до самых пределов таинственного Юга. Наконец, он обзавелся родичами и огромным замком, который облазил за последнюю неделю от необъятных подвалов до многочисленных чердаков.

Этот древний замок был тесно связан с долгой и славной историей рода бар Ригонов, глава которого входил в дюжину пэров Империи, Стражей Юга, Востока и Запада; срединные провинции страны по традиции считались личным доменом императора. На протяжении веков бар Ригоны занимали высшие должности министров и полководцев, свято соблюдая лояльность к центральной власти и поддерживая ее вооруженной рукой в периоды бунтов, волнений и вражеских нашествий. Затем род пришел в упадок, и замок половину столетия был необитаемым — наследники из боковой линии, к которым, кстати, относилась и Лидор, не имели средств, чтобы достойно содержать огромное сооружение. Наконец лет сорок назад в столице появился Асруд, будущий отец Рахи. Уже тогда он выглядел зрелым человеком — мужчина в расцвете сил, которому перевалило за третий десяток. Как считали в столице, Асруд, потомок по прямой линии младшего брата последнего пэра Ригона, прибыл из западных пределов, из Джейда, где обитали остатки некогда великой фамилии. Считалось также, что он разбогател, торгуя с Хайрой и с загадочными, еще не покоренными империей землями на побережье Западного океана. Богатство его не было эфемерным, ибо свои права на титул Асруд подкрепил не только древними грамотами, но и тремя увесистыми сундучками с добрыми имперскими марками. Получив этот «налог нанаследство», казначей, издревле выполнявший в Айдене и обязанности верховного судьи, признал подлинность грамот, что и было вскоре заверено подписью и печатью самого императора.

Новому пэру Ригону возвратили дворец и загородное поместье — ничтожную часть бывших владений рода. На большее Асруд не претендовал; необозримые владения около Джейда, сила, слава и опора бар Ригонов, были давно поделены между прежними вассалами и императорской казной. Правда, со временем значительная их часть вернулась под руку Асруда, ибо сундучки его казались неистощимыми, извергая при необходимости целые золотые водопады. Он прикупил много имений в других частях страны, так что одно время бар Ригоны владели, пожалуй, большими землями, чем во времена своего расцвета. Вот только собственных войск у них не было — эту привилегию айденских пэров отменил император Ардат Седьмой еще двести лет назад.

Асруд любил путешествовать и ездил даже в Тиллосат, ксамитскую столицу, и в Катампу, другой ксамитский город, лежавший на берегу Ксидумена за Восточными горами. Оттуда он привез себе женщину-хайритку, купленную на рынке рабов, но сделал ее не наложницей, как можно было ожидать, а законной супругой. Дождался от нее наследника, а когда хайритка умерла, начал опять чудить: не женился вторично на знатной девушке, а отыскал девчушку-сироту из Джейда, из побочной ветви бар Ригонов, и взял в свой дом. Той сироте исполнился годик и звали ее Лидор. Асруд души в ней не чаял и воспитывал как принцессу.

К тому времени он привел в порядок старый замок — огромные здания в три этажа, башни и двенадцатиметровой высоты стены. Замок был выстроен в виде сильно вытянутого прямоугольника сто на пятьсот метров и являл собой образец классической айденской архитектуры: замкнутый периметр зданий и стен с обширными внутренними дворами. Главный фасад, северная короткая сторона замка, выходил на Имперский Путь; высокая арка, перекрытая бронзовыми воротами, вела в первый двор, большой, квадратный, вымощенный камнем и предназначенный для торжественных приемов. Сзади, слева и справа его охватывало П-образное главное здание; в нем размещались анфилады парадных залов, галереи со всякими редкостями, святилище богов, Айдена, Шебрет, Лефури и Ирассы, а также кухни, кладовые и помещения охраны. Впереди двор перегораживал длинный флигель, замыкавший букву «П» понизу; это строение с пышными колоннами, стрельчатыми окнами, лестницами, верандами и балконами и являлось обителью бар Ригонов, известной как Внутренний дворец. За ним метров на триста тянулся великолепный парк с фонтанами и роскошным цветником; сюда допускали только самых близких друзей, которых, впрочем, у старого Асруда водилось немного.

За Внутренним дворцом боковые крылья главного здания переходили в чудовищной толщины стены, огораживавшие парк с востока и запада. Над ними торчали сторожевые башни; с восточных была видна гладь Голубого канала, тянувшегося к Фуне и торговому порту, с западных — квадрат Оконто и полоска леса, за которой начинались сельские поместья знати. Как и положено для Стражей закатного предела империи, замок бар Ригонов располагался на западной окраине столицы.

Предполагалось, что обе «Садовые стены» монолитны и в их толще не скрывается ничего. Челядь, однако, поговаривала разное, сплетничая про камеры с сокровищами и секретные проходы, пробитые в стенах, ширина которых у основания составляла метров пятнадцать. Правды не знал никто, возможно даже сам Асруд; замок был древен, и полных планов его не сохранилось.

Южную его часть выстроили симметрично северной — такое же П-образное здание, выходившее фасадом на Большой Торговый тракт и замыкавшее в своей каменной горсти хозяйственный двор; от парка эту часть отделяла высокая стена. Тут располагались конюшни, огромные кладовые, арсенал, казарма на пятьсот бойцов, ныне почти пустовавшая; здесь же обитали слуги, числом не менее двух сотен, управляемые серестором Кламом, местным мажордомом.

Сейчас Клам вытянулся рядом с Чосом за креслом господина, водруженным в холодке у внутренней стены. В кресле восседал сам хозяин, Георгий Одинцов, или Аррах бар Ригон, готовый воздать по заслугам верным и неверным челядинцам. Чтобы воздаяние оказалось достаточно впечатляющим, у ног Одинцова стоял сундучок с серебром, по правую руку высился помост с аккуратно разложенным пыточным инструментарием, а по левую — для устрашения — выстроился десяток хайритов из его сотни. На краю помоста, поигрывая бичом, сидел мускулистый парень, замковый палач. Хайриты, развлекаясь, корчили зверские рожи; то один, то другой демонстративно проводил большим пальцем по лезвию, словно проверяя остроту заточки челя.

По просьбе Лидор, своей прекрасной суженой, Одинцов чинил суд и расправу над слугами, весьма разболтавшимися в последнее время без хозяйского глаза. Некоторые возомнили, что если старый Асруд казнен, а род его подвергся опале, то они могут безбоязненно шарить в кладовых и винных погребах! А кое-кто даже попробовал посягнуть на святость господских покоев! Серестор Клам, в распоряжении которого находился отряд охранников, боялся применять крутые меры, ибо мог в одну прекрасную ночь получить нож под ребро. Впрочем, он был человеком добропорядочным и верным, хотя и трусоватым.

Сейчас Одинцов готовился безбоязненно навести порядок в своем курятнике, ибо немилость императора, павшая на семью старого Асруда, если и не прошла совсем, то, по крайней мере, смягчилась. Молодой бар Ригон был назначен специальным имперским представителем — и наблюдателем! — в отряд хайритов. Ибо, как мудро рассудил три дня назад Амрит бар Савалт, если северные варвары хотят заполучить бездельника Рахи, то к чему им препятствовать?

Одинцов окинул взглядом толпу челядинцев. Все они, за малым исключением, были людьми из западных поместий Ригонов, потомственными слугами рода, отчим наследием, и даже самых ленивых из них гнать вон не полагалось. Поучить, другое дело. Отчасти он уже навел порядок: конюхи выгребали навоз из конюшен, чистили стойла, тархов и лошадей, готовясь к осмотру; казарма, в которой вольготно разместились двести тридцать воинов Дома Осс, была вымыта до блеска; большинство женщин, под присмотром служанок Лидор, принялись за уборку в парадных покоях; у ворот и на башнях снова стояли часовые. Две дюжины хорошо вооруженных и обученных охранников из Джейда были вполне надежны; по словам Лидор, они лишь немного растерялись в отсутствие крепкой хозяйской руки. Одинцов поставил над ними Чоса, и тот моментально восстановил дисциплину среди стражей с помощью кошеля с серебром и пары-другой затрещин.

Во дворе скопилось сотни полторы народа. Отдельно, по приказу молодого господина, поставили чужаков, нанятых в столице: трех музыкантов, парикмахера, ювелира и библиотекаря. Все они имели доступ в покои Внутреннего дворца, и все были под подозрением. Но с ними Одинцов собирался разобраться попозже; сперва надлежало покончить с мелочами. Он кивнул Кламу, и серестор, откашлявшись, развернул длинный свиток пергамента.

— Туг, замечен в краже свиного окорока, — огласил он начало списка. — Донес Кер, младший помощник повара.

Одинцов повернулся к Чосу.

— Что положено укравшему съестное по уставу Береговой Охраны?

Его оруженосец наморщил в раздумье лоб, грозно сверля взглядом несчастного Туга, дородного молодца с западных равнин.

— Усекновения левой руки на первый раз будет достаточно, — с безразличным видом сообщил он.

Туг повалился на колени; его пухлые щеки тряслись от страха.

— Помилуй, хозяин! Я же… я же… впервые… и только когда совсем оголодал…

— О, мощная Шебрет! Порази этого болвана бессилием от пупка до колена! — Чос был неподражаем. — Ему же было ясно сказано: всего лишь левая рука! Потому что на первый раз. А вот на второй… — Чос задумался, что-то вычисляя про себя. — Большой был окорок? — неожиданно спросил он. Туг показал, отмерив дрожащими руками около половины метра. — При второй краже кость от окорока надо забить в задницу вора.

Взревев от ужаса, Туг распростерся на земле. Одинцов задумчиво почесал кончик носа; помнилось ему, что у ангольского племени фульбо был такой же обычай. Правда, не было свиней — их угнали партизаны.

— Благодари светлого Айдена, Туг, что ты не служишь в Береговой Охране, — сказал он после минутного раздумья. — Я полагаю, десять плетей будет достаточно. Помощнику повара Керу выдать три марки серебром.

Туга оттащили к помосту, и палач взялся за дело. Минут пять раздавались вопли преступника, которым аккомпанировал звон монет, отсчитываемых Кламом. Затем серестор снова сунул нос в свой кондуит.

— Дия, — сообщил он. — Была дерзка со старшей служанкой нашей милостивой госпожи. Отказалась мыть дворцовую лестницу, заявив, что от горячей воды и щелока ее руки огрубеют.

Эта девица, весьма миловидная, и впрямь оказалась дерзкой — посмела строить глазки молодому хозяину! Одинцов призадумался. Портить мягкую шкурку этой красотки он не хотел — не ради нее самой, а в память о Зие, на которую она походила и именем, и яркой внешностью. Неожиданно на его губах заиграла улыбка. Да, такое решение будет наилучшим! В конце концов, его денщику и верному оруженосцу тоже положен кусок сладкого пирога!

— Ты, девушка, можешь выбирать, — ласково начал он, — либо десять плетей, либо… — Одинцов покосился на Чоса. — Ты знаешь самую длинную лестницу, которая ведет на привратную башню? На ту самую, где на пятом ярусе отведена комната для нового начальника стражи? Вот этого? — Он показал взглядом на своего оруженосца, и обескураженная девица кивнула. — Так вот, выскребешь ее от самой нижней ступени до дверей достопочтенного Чоса. А когда закончишь, он определит тебе дальнейшее наказание. — В толпе слуг раздались смешки. — Ну, что тебе больше нравится? Плети или дорога к Чосу?

Побледнев, Дия бросила затравленный взгляд в сторону помоста, где поигрывал плетью дюжий палач.

— Я вижу, ты уже сделала выбор. — Одинцов посмотрел на Чоса, который скалился во весь рот. — Тогда приступай немедленно! Как раз к ночи и закончишь. — Он повернулся к серестору: — Скажи-ка мне, кто мыл дворцовую лестницу вместо этой лентяйки?

— Калайла и Дорта, служанки самой госпожи. А они уже немолоды и не имеют прежних сил! Зато терпеливы и усердны.

— Каждой — по пять монет, — приговорил Одинцов.

Судилище двигалось к завершению семимильными шагами, и постепенно слуги стали понимать, что молодой Рахи — малыш Рахи, которого многие из них знали с детства, спуску никому не даст. И потом, эти страшные северные варвары, заполонившие казарму и хозяйственный двор! Правда, они никого пока не обидели, но каждому было ясно, что по приказу молодого хозяина они сделают из смутьянов мясной фарш!

Наконец в сундучке показалось дно, а усталый палач начал то и дело смахивать со лба пот. По знаку Одинцова к его креслу приблизилась последняя группа — музыканты, библиотекарь, парикмахер и ювелир. Серестор Клам снова сунул нос в свой список.

— Установлено, — осипшим голосом начал он, — что из покоев старого господина пропал ценный предмет, кинжал с красными камнями из Линка на ножнах и рукояти. Тот самый, который наш милостивый хозяин всегда носил на поясе, а отходя ко сну, клал рядом на столик. Когда ночью нашего милостивого хозяина схва… гмм… вызвали в Обитель Закона, кинжал, как всегда, лежал на столе. И никто того кинжала не касался, даже молодые господа, ибо хозяин Асруд любил, чтобы его вещи оставались там, куда они им положены. И мы все ждали, что хозяин вот-вот вернется… — Клам со всхлипом втянул воздух, вытер слезинки с глаз, потом справился с волнением и продолжил: — Десять дней назад, незадолго до возвращения из северных краев господина нашего Арраха, кинжал пропал… То есть пропал он, может, и раньше, но Дорта, прибиравшая опочивальню, заметила пропажу только тогда… и сразу же доложила молодой хозяйке.

Клам прочистил горло и замолчал, поглядывая на Одинцова. Тот скосил глаз в сундучок, где еще посверкивали редкие монетки с солнечным диском и благородным профилем императора.

— Усердной Дорте выдать еще пять марок, остальное — палачу, за труды. И пусть принесут ему пива. Главная работа у него впереди.

Повергнув челядь в трепет этим зловещим заявлением, Одинцов пристально уставился на подозреваемых.

Ювелир отпадал сразу. Этот пожилой ремесленник из Оконто имел свободный доступ в господские покои, но бывал там редко, лишь когда сдавал заказ. И в его мастерской, расположенной в углу хозяйственного двора, хватало и золота, и серебра, и драгоценных камней. При желании он мог давно скрыться со всем этим добром в лабиринте Тагры или вообще бежать из столицы. Но он этого не сделал. Нет, ювелир был честным человеком.

Музыканты вызывали больше подозрений. По мнению Одинцова, эти парни имели такой же воровато-богемный вид, как и их патлатые коллеги из бесчисленных рок-групп, расплодившихся по всей России и ближнему зарубежью, от южных гор до северных морей. Но с тех пор как Страж Спокойствия наложил свою руку на Асруда, молодым хозяевам стало не до развлечений. Трио музыкантов не появлялось во Внутреннем дворце уже много дней, и вряд ли у кого-нибудь из них хватило бы смелости залезть туда ночью. Уж проще ограбить мастерскую ювелира!

Одинцов перевел немигающий взгляд на парикмахера. Этот не оставался без работы дольше двух суток — Лидор очень гордилась своими золотистыми локонами. Он постоянно бывал во дворце, но служанки молодой госпожи, все — женщины испытанной честности, поклялись во время предварительного следствия, что провожали парикмахера от входа до покоев Лидор и обратно. К тому же парикмахер был явным трусом; лоб его под взглядом Одинцова покрылся испариной, колени подгибались.

Серестор Клам, верный слуга, отпадал. Стражи обычно сидели в кордегардии, дальше первого этажа не заходили и к тому же всегда дежурили во Внутреннем дворце попарно. Оставался библиотекарь.

Глаза Одинцова остановились на щуплой фигуре Вика Матуша, бывшего книготорговца из Оконто, прогоревшего вчистую и надзирающего ныне за обширной замковой библиотекой. Он собрал об этом шельмеце кое-какие сведения. Матуш служил у Ригонов года три, с тех пор как потерял из-за долгов собственную лавку, и в книгах действительно знал толк. Правда, мальчики-подростки и молодые слуги жаловались на излишек внимания с его стороны, что, в общем-то, не считалось большим пороком — по этой части в Айдене царили свободные нравы, а карали больше за измену, неуплату долгов и колдовство. Так что жалобы определялись скорее непривлекательной внешностью Матуша и его попытками получить кое-что задаром. Он был исключительно тощ; кости выпирали из-под туники, словно ее натянули на оживший скелет.

Заметив его бегающий воровской взгляд, Одинцов уже не сомневался в окончательных выводах. На миг он с сожалением подумал о детекторе лжи и подходящих к случаю препаратах, с помощью которых разоблачить похитителя было бы так просто, потом усмехнулся, вспомнив, что в его руках имеется гораздо более действенное средство — плеть палача. Кнут выбьет признание из этого мозгляка! Но Одинцова интересовало не признание как таковое и даже не сам кинжал, наверняка запрятанный где-то среди книг в библиотеке. Он хотел знать, почему Матуш его взял. В спальне Асруда, не раз внимательно осмотренной им, находились два золотых литых подсвечника в локоть высотой, сундучок с золотыми марками, шкатулка с перстнями, кольцами и драгоценной нагрудной цепью из золотых дисков и огромных рубинов, знак достоинства пэра. Но Матуш схватил кинжал с серебряной рукоятью, инкрустированной мелкими камнями! Память Рахи не подсказывала, как выглядит похищенный предмет, но, осторожно расспросив Лидор и Клама, Одинцов не сомневался, что по сравнению с цепью и подсвечниками кинжал был незавидной добычей.

И все же Матуш польстился на него! Почему? Конечно, он шельмец и жулик, но не дурак и не глупец… именно таких типов, во все времена и у всех народов, использовали вполне определенные ведомства. К тому же верная Дорта донесла, что за последние десять дней не раз натыкалась на Вика Матуша, бродившего по нижнему ярусу дворца. Похоже, он искал дорогу к подвалам.

Одинцов повернул голову и мигнул Чосу.

— Этого… тощего книжного червя… Под плети!

— Клянусь молнией Шебрет, хозяин, он расколется после пятого удара! — заметил Чос, направляясь к трепещущей жертве.

Но он ошибся. Плеть просвистела только три раза, и Вик Матуш отдал концы. Несомненно, разрыв сердца. И, несомненно, от страха. Вот только кого больше боялся шпион — своего разгневанного хозяина или бар Савалта?

Да, Георгий Одинцов мог быть доволен — и своими достижениями, и приятным обществом красавицы невесты, мудрого бар Занкора и неутомимого собутыльника Ильтара, и тем, с какой проницательностью он разыскал чертополох в собственном огороде. Однако доволен он не был, ибо таково свойство человеческой природы — не удовлетворяться достигнутым. И к Одинцову это относилось в гораздо большей степени, чем к любому другому. В частности, коли уж вспоминать о чертополохе, то выдернут он был слишком грубо и поспешно; теперь предстояло копаться в земле, выискивая остатки корешков.

Смущали Одинцова и кое-какие другие обстоятельства, связанные с бар Занкором, с Ахаром бар Вальтахом, который пригласил его в таверну, и даже с прекрасной Лидор. И если он намеревался в скором времени прояснить ситуацию с целителем и приятелем-гвардейцем, то отношения с Лидор представляли гораздо более тонкую материю. Она была слишком красива и слишком умна! А также наблюдательна. Тоже слишком для такой очаровательной девицы.

Поведение же самой Лидор представлялось крайне загадочным. Казалось, таинственным образом изменившееся лицо суженого и его странная забывчивость (тут, правда, дело спасала история о кулаках Рата) должны были пробудить в девушке подозрения. И она, несомненно, что-то подозревала — Одинцов чуял это всеми своими костями. Но Лидор отнюдь не избегала его; скорее, наоборот. Она старалась проводить с ним как можно больше времени — фактически все время, какое оставалось у него после занятий с осской сотней, поучительных бесед с бар Занкором и тренировок с Ильтаром, продолжавшим натаскивать кузена в хайритском боевом искусстве.

Когда Одинцов исследовал замок (под благовидным предлогом реставрации вышибленных Ратом воспоминаний), она охотно вызвалась сопутствовать ему и, натянув темную полотняную тунику, лазила вместе с ним по пыльным чердакам, мрачным подвалам, стенам, башням, лестницам и бесчисленным залам и переходам. Иногда она вдруг останавливалась в каком-нибудь закутке — вроде странного тупика, которым заканчивался подземный коридор под западной Садовой стеной (они таки нашли там древний ход!), — и говорила нечто этакое: «А помнишь, Рахи, когда тебе исполнилось двенадцать, а я была совсем крошкой, ты потащил меня в путешествие по подвалам… и мы чуть не заблудились между винным погребом и старой кузнечной мастерской… Помнишь, как разгневался отец? Но только отчитал тебя, а не бил. Он вообще не мог ударить человека… Помнишь?..»

Конечно, Одинцов не помнил ничего, и она это видела. Что, однако, не повергало девушку ни в печаль, ни в недоумение, — весело рассмеявшись, она целовала Одинцова к щеку или прижималась к нему упругой грудью, словно не подозревая о бурях, грохочущих в его душе.

Сейчас Одинцов сидел в библиотеке, наедине с бутылкой ароматного кинтанского вина, и разглядывал свой трофей, обнаруженный вместе с Лидор в результате недолгих розысков в библиотеке. То был кинжал старого бар Ригона; покойный Вик Матуш засунул его внутрь чудовищного пергаментного свитка, описывающего славные деяния Ардата Седьмого, — в полной уверенности, что никто и никогда не прикоснется к этой нуднейшей хронике двухсотлетней давности.

Лидор, сделав символический глоток вина из его чаши, чтобы отметить успешное завершение поисков, тактично удалилась, оставив суженого в покое изучать семейную реликвию. Одинцов вытащил клинок из ножен с серебряными накладками и осмотрел их. Ничего любопытного, если не считать превосходной гравировки по серебру — на каждой из шести накладных пластин изображалось какое-нибудь мифическое чудище с рогами, клыками, крыльями или шестью когтистыми лапами. Возможно, животные были не совсем мифические и водились где-то на дальнем юге; встретиться с такими тварями Одинцову совсем не улыбалось.

Отложив кинжал, он полез в ящик стола, вытащил пергамент с предсмертной запиской Асруда и перечитал его:

«Рахи, сын мой!

Если ты держишь в руках это письмо, значит, свершились два дела, радостное и печальное: Лефури соединила вас с Лидор, а я ушел на Юг, в чертоги Айдена. Не мсти за мою смерть; в случившемся больше людского невежества и глупости, чем злого умысла и неприязни. Все, чем я владею, отныне ваше. Грамоты ты найдешь в моем кабинете, а ключ, как всегда, лежит на столике в моей опочивальне. Но запомни: ключ не так важен, как фатр. Фатр должен быть с тобой во всякий день и час.

Поручаю тебя и Лидор милости богов.

Твой отец Асруд».

Грамоты, упоминавшиеся в письме, он уже нашел; то были купчие на двадцать семь поместий, реквизированных сейчас казной, и древние свитки, подтверждавшие титулы и родословную бар Ригонов. Фатром являлась, вероятно, таинственная «зажигалка», непонятный приборчик, который он нашел в своем мешке. Но что такое ключ? Этот кинжал, похищенный из спальни Асруда?.. Но никакого сходства с ключом в нем не усматривалось.

Вздохнув, Одинцов отложил пергамент, сунул ножны в горлышко вазы-раковины, подарка Арьера, украшавшего сейчас столешницу, и потянулся к кинжалу. С задумчивым видом он провел пальцем по клинку. Неплохая сталь, как на десантном ноже, и размер подходящий, двенадцать дюймов — как раз хватит, чтобы воткнуть под левое ребро и достать до сердца. Лезвие, однако, казалось девственно чистым; если старый Асруд и пользовался им по назначению, то в давние, очень давние времена. Сколько помнила себя Лидор, он всего лишь нарезал этим клинком мясо на своей тарелке. У Одинцова не было оснований ей не верить.

Однако Асруд дорожил этой вещью и не любил, когда ее трогали! Что это — старческая причуда, привычка к чему-то знакомому, всегда находившемуся под руками, или здесь кроется нечто большее? Какая-то загадка?

Одинцов снова вздохнул и приступил к изучению рукояти. Серебряная, как и следовало ожидать. Камни, мелкие рубины или гранаты, заделаны глубоко, чтобы не давить на ладонь, и хорошо отшлифованы. На конце рукояти украшение: миниатюрная, сплющенная с боков головка демона с длинным носом и выступающими зубами. Здесь рукоять охватывало тонкое колечко, не больше двух миллиметров в ширину, — будто на демона надели ошейник.

Задумчиво отхлебнув вина, Одинцов безрезультатно попытался покрутить колечко, но оно явно было заделано намертво. Он нажал на каждый из трех десятков камней — с тем же успехом. Потом осмотрел сочленение клинка и рукояти и поскреб это место ногтем. Никаких уловок, никаких хитростей! Нижняя часть лезвия была залита в рукояти свинцом — обычная примитивная технология крепления клинка, с которой он встречался не раз.

Бутыль из темного мутного стекла опустела наполовину, не приблизив его к разгадке секрета. Взглянув на нее, Одинцов вдруг хлопнул себя по лбу и, подойдя к одной из стенных полок, начал копаться среди листов толстой бумаги, чистых свитков пергамента и тонко выделанной рыбьей кожи. Где-то здесь он видел… Вот! Вот она! Он с торжеством вытащил из-за чернильного прибора грубую лупу. Эти айдениты просто молодцы! Уже шлифуют стекла… Кажется, бар Занкор говорил, что у некоторых флотских капитанов есть подзорные трубы…

Взяв со стола кинжал, он подошел к окну. Был ранний вечер; оранжевое солнце, висевшее над западной Садовой стеной, еще давало вполне достаточно света. Одинцов поднес лупу к головке маленького дьявола и увидел то, что он искал с таким упорством: на длинном серебряном носу и клыках были царапинки, в которых просвечивал другой, более темный металл. Железо!

А железо, как известно, гораздо прочнее серебра и лучше подходит для ключей. Особенно к неподатливым замкам.

— Рахи? — Одинцов резко обернулся; в дверях стоял бар Занкор. — Так и думал, что найду тебя здесь, — с удовлетворением произнес целитель, шагнув в комнату. Он заметил в руках у Одинцова лупу, и глаза его блеснули. — Кажется, носитель тайны сделал шаг к ее разгадке? Я не ошибся?

Одинцов неторопливо отошел от окна, бросил на стол кинжал и прозрачное выпуклое стекло в бронзовой оправе, потом достал из шкафчика вторую чашу. Пришло время выяснить кое-какие детали, а вино, как известно, развязывает языки. Особенно старикам.

Старикам? Он поймал себя на мысли, что Арток бар Занкор был немногим его старше — не Рахи, конечно, а того настоящего Георгия Одинцова, чье тело хранилось сейчас в саркофаге под стартовым залом в Баргузине. Вероятно, бар Занкор — ровесник Шахова… А ведь в той, земной, жизни он вовсе не считал Шахова стариком! Но Земля — это Земля, а Айден — это Айден. Другой мир, другая эпоха, другие точки отсчета. Здесь бар Занкор был для него стариком.

— Присядь, мой досточтимый восприемник. — Он подвинул кресло, налил кинтанского вина в массивную бронзовую чашу. — Почему ты зовешь меня носителем тайны? Хранитель, так было бы точнее.

Бар Занкор неторопливо отхлебнул глоток и покачал головой:

— Нет. Хранитель посвящен в тайну, ты же только носишь ее в себе, не ведая ни смысла ее, ни цели, ни собственного предназначения. Кстати, вино отличное. Из Кинтана?

— Да, из Кинтана. — Одинцов поиграл кинжалом, наблюдая, как блики струившегося из окна света стекают по лезвию. — Насчет этого предназначения… Ты мог бы просветить меня, мудрый Арток. Только не забудь объяснить, каким образом свиток пергамента, исписанный твоей рукой, попал на стол к бар Савалту…

Похоже, это замечание не смутило целителя — как и многозначительный блеск кинжала старого Асруда. Он снова пригубил вино и спокойно произнес:

— А ты можешь объяснить, каким образом я получил другой свиток — тот, что передал тебе в Хайре? И почему ты попал на стагарт — пусть в невеликом, но вполне достойном чине октарха? Вместо пыточной камеры или рудников в Восточных горах?

— Ты видел Асруда, — с уверенностью внезапного прозрения сказал Одинцов. — Ты говорил с ним незадолго до его смерти!

— Да, видел и говорил, причем без свидетелей. Вот откуда у меня письмо, которое твой почтенный отец написал в моем присутствии. Что до всего остального, — бар Занкор щелкнул по краю чаши, и она отозвалась тихим протяжным звоном, — то ты должен понять: ничего в мире сем не дается просто так, бесплатно… особенно вельможей, охраняющим богатства и спокойствие империи. Пришлось вступить с ним в сговор… дать кое-какие обещания… правда, весьма неопределенные. А как иначе я смог бы переговорить с Асрудом? Мы, Ведающие Истину, умеем многое, Рахи, и нас ценят… очень ценят… Мы строим корабли и крепости, знаем, как выплавлять стекло и металл, как чертить карты, ковать прочные клинки, как вылечить рану или спасти от яда… Но проходить сквозь стены мы не можем. И не можем спасти человека, навлекшего гнев самого императора…

Арток бар Занкор поднялся, ссутулив плечи и будто став сразу же меньше ростом, и начал расхаживать по просторной комнате. Одинцов в напряженном ожидании следил за ним.

— Не знаю, рассказывал ли тебе отец… а если он что и говорил, то помнишь ли ты сейчас его слова… — Целитель в задумчивости опустил голову, потом бросил на Одинцова быстрый взгляд. — Скажи, Рахи, ведаешь ли ты, почему Айден, и Ксам, и Страны Перешейка, и государства Кинтана… все властители известного нам мира… почему они ищут путь на Юг?

Одинцов пожал плечами. Целитель спрашивал о том, что он сам хотел бы знать.

— Там, на Юге, обетованные земли… Там счастье, покой, свершение желаний…

— Свершение желаний… Ха! — Старик резко выдохнул воздух. — Там власть, Рахи! Безраздельная власть над всем обитаемым миром! Там сила, добрая или злая, никому не ведомо… Там сказочное долголетие… возможно, бессмертие… Да, в каком-то смысле все это — свершение желаний любого из властителей… Вот что такое Юг для них!

— Но почему?

В нетерпеливом ожидании Одинцов уставился на бар Занкора. Остановившись у стола, целитель плеснул в чашу рубиновой влаги и смочил горло, потом повернулся к окну, уставившись немигающим взглядом на край багрово-оранжевого солнечного диска, торчавшего над западной стеной.

— Согласно официальной версии, — сухо произнес он, — на Юге обитает светозарный Айден, или Эдн, или О'дан, который одарит всем вышеперечисленным того героя, который, преодолев леса, горы, степи и Великое Болото, первым доберется в его пределы. Истина, однако, выглядит несколько иначе…

Он залпом допил вино и произнес медленно и негромко, будто страшился неясного смысла своих слов:

— Запомни, Рахи, мир очень велик… я имею в виду не только наш мир, а все… все это… — Бар Занкор вытянул руку к быстро темнеющему небу, на котором начали проступать первые яркие звезды. — Много поколений назад один из народов нашего мира… древний народ, обитавший в Хайре… достиг непонятного, нечеловеческого могущества… Представь, они даже летали за гранью неба! Потом исчезли, но рассеяли свою силу и знания в нашем мире… частью — на северном материке, в Хайре… частью, как думают, на Юге… Крупинку этой сказочной мощи унаследовали твои хайритские родичи. — Целитель многозначительно покосился на вазу, переливавшуюся на столе перламутровыми бликами. — Но на Юге должно быть больше, много больше всего, чем в северных землях! И тот, кто овладеет этим богатством, будет править и Айденом, и Ксамом, и… Всем, Рахи, всем! Понимаешь?

Это Одинцов понимал намного лучше, чем Арток бар Занкор, мудрец темных веков этого мира, не имевший понятия ни о космических кораблях, ни о компьютерах и лазерах, ни о разрушительной мощи атома. Отчасти он сам являлся представителем подобной же таинственной силы — может быть, не столь невероятно фантастической, как сила ттна, но вполне реальной и внушительной. Задумавшись, он просидел в молчании минуту-другую, потом поднял глаза. Целитель смотрел на него с какой-то боязливой надеждой, и чуть заметный вечерний бриз, проскользнув в широкое окно, шевелил край его черной туники.

— Твоему отцу были ведомы пути на Юг, Рахи, — тихо произнес бар Занкор. — Я знаю… знаю точно… он, почтив меня доверием, говорил об этом… И еще он сказал, что дорога на Юг — твое наследие, твое предназначение… Так что постарайся вспомнить и сохранить тайну. И пойми еще одно: я прошу тебя об этом не ради бар Савалта и даже не ради великого нашего императора, пресветлого Аларета…

Георгий Одинцов сражался с гигантским осьминогом. Голыми руками. И сам он был наг — без доспеха, без кольчуги, даже без набедренной повязки. И никакого оружия! Ни подаренного Ильтаром челя, ни сабли или боевого топора из баргузинских арсеналов, ни штыка… О чем-нибудь более основательном вроде базуки или «калаша» и мечтать не приходилось.

Разглядывая человека холодно поблескивающими глазами, многорукая тварь подтягивала его все ближе и ближе к ужасному клюву. Битва, странным образом, происходила не в воде, а на суше — Одинцов мог свободно дышать. Почему-то данное обстоятельство его не удивляло, как и то, что чудище, нависавшее над ним трехметровой громадой, устойчиво опиралось на четыре толстые волосатые лапы. Очень необычный сухопутный спрут, с неимоверно сильными щупальцами, и не с холодными и склизкими, а теплыми и бархатисто-нежными на ощупь. Такие монстры Одинцову никогда не попадались.

Тварь плотно оплела его зеленоватыми конечностями и медленно, словно баюкая, покачивала под самым клювом. Одинцов приготовился к смерти. В конце концов, когда-нибудь это должно было случиться. Враг застал его врасплох, нагого и безоружного. Но как, каким образом это произошло? Он ничего не помнил, и это вызывало безумное раздражение. Он желал знать, где прокололся, — хотя бы в компенсацию за то, что его сейчас съедят.

Но осьминог не спешил. Приподняв голову, Одинцов вызывающе уставился в холодные, опалово мерцающие глаза и вдруг обнаружил еще одно странное обстоятельство. Скорее даже два. Во-первых, одутловатая физиономия чудища непрерывно трансформировалась, принимая все более знакомые — и вполне человекоподобные! — черты. Чьи же? Кого напоминает эта кошмарная трясущаяся маска? Старого Виролайнена или Шахова? Или их обоих?

Во-вторых, под осьминожьим клювом обнаружились усы. Вернее, даже не усы, а пучки тонких и гибких, похожих на стальную проволоку щупалец. И тварь запустила их Одинцову под череп! Он почувствовал, как сотни иголочек одновременно кольнули мозг, и проснулся.

С минуту он лежал неподвижно, чувствуя холодок на влажных висках. Ай да Виролайнен! Похоже, он начал играть не по правилам! Впрочем, старик оказался довольно терпеливым — ждал почти полтора месяца… Или не ждал, а переделывал свою проклятую машину, чтобы извлечь посланца домой насильственным путем? И сегодня совершил первую попытку? Но кажется, решил Одинцов, такое вторжение в его разум возможно только во время сна… Стоило ему пробудиться, и кошмар рассеялся…

Он вскочил на ноги, ощущая потребность в движении, в действии, в чем-то таком, что заставило бы его позабыть и о жутком сновидении, и заодно о вчерашних откровениях бар Занкора. Собственно, он знал, чего желает сейчас. Но — увы! — то была лишь недостижимая мечта.

Миновав залитую первыми солнечными лучами веранду, что примыкала к опочивальне, Одинцов спустился в парк. Он любил этот утренний час, когда прохладный еще воздух живительным потоком вливался в легкие, ласкал нагое тело, а ступни чуть покалывал песок дорожек, еще не нагревшийся под солнцем. Цветущие деревья, покрытые капельками росы, сверкали, словно укутанные блестящей новогодней мишурой; тихий шелест фонтанов, первые птичьи трели и дивный аромат цветов плыли над садом. Что ж, за неимением лучшего, он пробежится километр-другой, изгнав дьявола-искусителя старым проверенным способом, с помощью физических упражнений. Вот только поможет ли это сегодня?

Внезапно Одинцов замер, прислушиваясь к едва различимому плеску воды. Похоже, он был тут не один! Но какой любитель ранних прогулок рискнул бы забраться в запретный сад?

Неслышно ступая по песку, он направился в дальний угол, к восточной стене, из-под которой струился мощный поток; вода шла по подземной трубе, из протекавшего неподалеку Голубого канала и наполняла большой бассейн, стекая потом в систему неглубоких прудов, разбросанных по парку.

Словно тень, Одинцов пересек лужайку с мягкой травой и раздвинул кусты. Конечно, это была Лидор; чего еще он мог ожидать? Золотистое обнаженное тело светилось под водой, когда она медленно плыла к каменным ступенькам бассейна, стараясь не замочить волосы. Одинцов, как зачарованный, следил за плавным скольжением ее рук, соблазнительным изгибом спины, полными бедрами; твердые груди девушки чуть колыхались, пунцовый рот был приоткрыт, словно она собиралась запеть или вскрикнуть; мечта становилась реальностью, приближавшейся к нему с каждой секундой. Не сознавая, что он делает, Одинцов вышел из-за прикрытия куста; чуть влажные травы покорно стелились под ногами.

— Рахи? Ты уже встал? — Похоже, она совсем не смутилась. Или, быть может, ждала его?

Оперевшись рукой на мраморную ступеньку спуска, Лидор выскользнула из воды. Одинцов, замерев, ждал; сердце, как в юные годы, стремительными толчками гнало кровь, отзываясь в висках колокольным звоном.

— Какое утро! — Ее ладони гладили нежную кожу, сгоняя капельки влаги. Вот они коснулись груди с розоватыми ягодами затвердевших сосков, пробежали по плоскому животу — ниже, ниже… Прозрачные зеленоватые глаза девушки смотрели в его лицо, губы улыбались, прохладная щедрая плоть манила обещанием. — Сегодня я хочу… — начала Лидор, и вдруг ее взгляд спустился вниз, к набедренной повязке Одинцова, его единственному одеянию.

Губы девушки округлились — то ли в изумлении, то ли в радостном ожидании; она чуть вздрогнула и сжала колени, прикрывая ладонями лобок. Одинцов, сквозь застилавший глаза туман, успел заметить, как на ее висках выступили капельки пота. Он шагнул вперед, распуская узел повязки.

— Рахи, нет… не надо… Рахи, что ты делаешь!

Его руки скользнули по упругой груди, потом Одинцов жадно, трепеща от желания, обнял девушку.

— Лидор, ласточка… моя суженая… — Его шепот был легче дуновения ветерка.

— Рахи, милый, нельзя… Мы еще не были в храме… — Голос Лидор оборвался, когда Одинцов приник к пунцовым губам. Его большие ладони легли на округлые бедра девушки, раздвинули их, и в следующий миг она сидела на нем верхом, обнимая ногами за пояс.

— Во имя Лефури и Айдена, Рахи… Грех… Рахи! О! Ооо!

Он вошел. Лидор была девственницей.

— Лефури и Айдена радует любовь, моя златовласка, — задыхаясь, прошептал он и опустился вместе с девушкой на траву. На миг перед его мысленным взором промелькнула полузабытая картина — мраморные фавн и нимфа сплелись в страстном объятии… Лидор напряглась под ним, вскрикнула, и бессмертная скульптура Родена уплыла в небытие. Кем он был в этот момент экстаза? Аррахом, непутевым наследником феодального рода, возжелавшим невесту до священного обряда? Или Георгием Одинцовым, землянином, умудренным опытом и годами? Какое это имело значение? Молодое тело Рахи повиновалось ему, и другая плоть, такая же юная, билась под ним, трепеща от наслаждения.

Потом они долго лежали рядом — молча, не двигаясь, истомленные взрывом страсти. Вдруг Лидор приподнялась на локте, пытливо заглядывая в лицо Одинцову.

— Ты не Рахи… Мне давно казалось, что ты — не Рахи… Теперь я уверена. — Девушка провела кончиками пальцев по его лбу, отбросила завиток с виска. — Вот… и волосы у тебя темнее… и губы… — ее ладонь легла на подбородок Одинцова, — губы другие… тверже… И, знаешь, ты меняешься! Сейчас ты немного другой, чем четыре дня назад… словно с каждым днем уходишь от Рахи все дальше и дальше… Кто ты? Наш родич из Хайры? А где же Аррах, сын Асруда? Он… он умер? — В глазах Лидор стояли слезы.

Что мог Одинцов ей ответить? Но иногда, чтобы утешить женщину не нужны слова. Он снова потянулся к ней, и на ближайшие полчаса они забыли о судьбе несчастного Рахи.

— Нет, ты не Рахи… — удовлетворенно кивая, произнесла Лидор. — Я поняла это еще вчера… Помнишь? Ты сидел в библиотеке, пил вино и все разглядывал этот кинжал Асруда… Ты был задумчив и в то мгновение совсем не похож на Рахи. Он… — девушка запнулась, — он временами огорчал меня… Я знаю, что у мужчины должно быть много женщин — такими вас создали боги… и я не ревновала, нет!.. Но Рахи… Рахи не дарил меня своей любовью и вниманием… Он знал, что я и так его собственность… если не сейчас, то в будущем… Ты другой. Вчера, когда я глядела на тебя, я поняла, поняла…

— Тогда-то ты и решила выйти в сад следующим утром, чтобы поплавать в бассейне нагишом? — с нежной усмешкой спросил Одинцов.

Пунцовые губы возвратили ему улыбку:

— Может быть…

И тогда Одинцов, обнимая Лидор за плечи, начал шептать ей в ушко про огромную, покрытую снегом страну в далеком нездешнем мире, про гигантские города и стальных птиц, бороздящих небо, про экипажи и корабли, движимые силой волшебства, про музыку и голоса людей, что стремительно несутся над континентами на невидимых крыльях, про машины, способные переместить душу одного человека в тело другого…

Полузакрыв глаза и улыбаясь, Лидор слушала эти чудесные сказки.