Книга седьмая. Микены

Долгий июльский закат золотил разноцветные медали на груди полицмейстера Леонидаса Леонардоса, встречавшего их на пристани Нафплиона.

— Мы ждали этой минуты два года! — воскликнул Генри. — Позвольте представить вам моих ученых друзей: доктор Ефти-миос Касторкис родился здесь, в Пелопоннесе, сейчас он профессор греческой археологии в Афинском университете. Доктор Спиридон Финдиклис, вице-президент Археологического общества, читает филологию в университете. Доктор Иоаннис Пападакис — профессор математики и астрономии, бывший ректор университета. Они любезно согласились поехать со мной в Нафплион и готовы посвятить неделю осмотру Тиринфа и Микен.

Леонидас Леонардос при каждом столь громком имени отвешивал глубокий поклон.

— Сам лично выбрал вам комнаты в гостинице «Олимп». У вас будет тот же номер, где я имел честь навестить вас в 1874 году.

До гостиницы—благо рукой подать—шли пешком, сопровождаемые носильщиками с чемоданами наперевес через плечо. Хозяин накрыл ужин в саду под большим платаном. Генри был в приподнятом настроении: у него в гостях в Арголиде ученые-археологи. Они вместе заложат несколько пробных

шурфов в Тиринфе, затем осмотрят Микены — значит. Афинскому университету небезразличны его раскопки.

Софья проснулась на рассвете, когда Генри уже вернулся после обычного утреннего купания, грудь и плечи у него горели—так старательно растерся он мохнатым полотенцем.

— Пора вставать, любимая. Экипажи поданы, обед нам приготовил здешний повар.

Софья надела на счастье платье с длинными рукавами и широкой юбкой, которое носила в последние, такие удачливые недели в Трое. На ней был легкий шарф, широкополая шляпа и перчатки — июльское солнце палило нещадно. В путь отправились с восходом. От Нафплиона до Тиринфа всего одна миля. И скоро все пятеро уже стояли под циклопическими стенами. Каменные глыбы были так чудовищно, так неправдоподобно велики, что захватывало дух.

— Мои глаза видят эти стены, — сказала Софья, — но разум постигнуть не может.

Свернув с главной дороги, они прошли немного вдоль южного основания плоского каменистого тиринфского плато. Возницы отнесли корзины с едой и прохладительными напитками во внутреннюю галерею, тянувшуюся в стене и дававшую доступ к казематам, в которых, по-видимому, хранились провиант и боевые припасы. В стене шириной от 25 футов до 50 было шесть узких прорезей для лучников. Шлиман со своей группой вошли в крепость по широкому пандусу, который поддерживала стена циклопической кладки. Слева от крепостных ворот стояла башня. Генри определил на глаз, что высота ее равняется сорока футам и, если верить словам его ученых спутников, это самая древняя постройка в Греции.

Здесь их встретил Деметриос Дасис. Еще несколько недель назад Шлиман выслал ему все троянское снаряжение и инструмент: сотни кирок, лопат, тачек. Часть этого снаряжения была завезена в Тиринф: ровно столько, сколько необходимо для четырехдневной разведки. Деметриос привез с собой из Харва-ти десятерых землекопов. Генри распорядился, чтобы каждый участник группы, включая Софью, получил под свое начало по два рабочих и выбрал себе площадку. Профессор Касторкис и Софья решили копать на средней террасе, два других профессора на нижней, сам Шлиман, взяв с собой оставшихся рабочих и Деметриоса, поднялся на самый верх, чтобы наметить широкую траншею, которая прорежет верхнюю террасу по диагонали.

Софья и профессор Касторкис наткнулись на стены двух домов, сложенных из небольших плит, скрепленных глиной. В нижней крепости две группы нашли большой осколок раскрашенной фигурки с женской грудью и воздетыми руками, напоминающими рога коровы, — древнее изображение Геры.

Просеивая грунт, обнаружили множество расписных черепков. Солнце пекло вовсю, но в сводчатой галерее, где они обедали, было прохладно. В тринадцати шурфах средней террасы и в трех шурфах нижней нашли терракоту, которую и ожидали найти. Вечером мужчины шли купаться, а затем все собирались в гостиной Шлиманов и Софья раскладывала дневные находки: триподы, большие вазы с дырчатыми ручками, кувшинчики, горшки, кубки, чаши, блюда, сделанные вручную или на гончарном круге.

Спустя пять дней караван двинулся в Микены. Генри распорядился, чтобы вся найденная керамика была упакована в корзины и отправлена Археологическому обществу тем же пароходом, каким отплывут в Афины университетские профес- s сора по возвращении из Микен. Деметриос сообщил Шлиману, что нанято шестьдесят рабочих, готовых в любую минуту начать раскопки. Генри наметил место раскопа, следуя своему толкованию Павсания. подробно описывавшего места царских захоронений. Все три профессора пожелали Шлиману от всего сердца удачи.

Когда гости уехали, Шлиман с грустной усмешкой сказал: — Если бы мы могли уговорить кого-либо из них остаться наблюдателем от Археологического общества вместо этого юнца Стаматакиса. Я дважды беседовал с ним в Афинах — он улыбнулся за все время только один раз. По-моему, это плохой признак.

Семейство Деметриоса Дасиса тепло встретило Шлиманов. Они ждали их возвращения два с половиной года. Комнаты для гостей были готовы: навешены новые деревянные ставни для защиты от палящего летнего солнца, полы выскоблены и натерты.

Софья привезла с собой корзину с простынями, наволочками, полотенцами и одеялами — в октябре и ноябре будет холодно. Захватила с собой мыло и другие туалетные принадлежности, чтобы три-четыре месяца ни в чем не нуждаться. Они будут копать, пока затяжные осенние дожди не прогонят их из Микен.

Генри в письме Деметриосу из Афин просил сделать две прикроватные тумбочки и завесить шторой угол спальни, там у них будет гардероб. Они взяли с собой всю старую одежду, в которой раскапывали Трою, но прихватили и хорошее платье, чтобы не стыдно было пойти в церковь или навестить друзей в Аргосе и Нафплионе. Софья открыла чемодан, поставила на тумбочку свою икону, помолилась деве Марии: пусть им сопутствует удача в Микенах, пусть сбудутся если не все, то многие смелые мечты Генри.

Генри еще раньше отдал распоряжение Греческому национальному банку открыть в аргосском отделении счет на имя Дасисов, чтобы у них всегда были деньги на непредвиденные расходы. И послал им чертеж душа, каким они пользовались в Гиссарлыке. Душ этот был на открытом воздухе: небольшой навес, на котором стоял спускной бачок с цепочкой. Но где взять второго Яннакиса? Правда, с оплатой здесь будет проще: по субботам Генри будет выплачивать Деметриосу всю сумму, полагающуюся за вырытые его бригадой кубометры земли. Но как быть с рабочими из других деревень, которым придется платить и поденно, и по субботам? Генри остановил свой выбор на среднем сыне Деметриоса Николаосе, которому только что исполнилось шестнадцать лет: это был долговязый парнишка с золотистой кожей и ясными смышлеными глазами; он окончил несколько классов в аргосской школе и теперь пополнял образование, прочитывая от корки до корки все, что попадалось под руки. Генри дал ему блокнот и показал, как записывал работу Яннакис. Николаосу поручили также следить за снабжением водой. Воду брали из ближайшего источника. Полные бочки грузили на двуколки, подъезжавшие непрерывно. Укрыться на акрополе от жары было негде, августовское солнце начинало палить с утра, и рабочие с пересохшими глотками опустошали бочку, едва ее успевали снять с двуколки.

Рабочим платили две с половиной драхмы в день, или пятьдесят центов, десятнику — пять драхм, Николаос получал в день один доллар. Дасисы были счастливы: через год он сможет поехать в Нафплион учиться дальше. В Троаде Шлиман меньше платил рабочим: уровень жизни в турецкой провинции был ниже.

Скоро от соседей стало известно, что Панайотис Стаматакис. страж, присланный Археологическим обществом, поселился через дорогу. В деревне был только один дом, к которому примыкала кладовая. На этот дом и пал его выбор. Стаматакис велел врезать в дверь кладовой замок и единственный ключ спрятал к себе в карман. Здесь будет храниться все найденное на раскопках. С согласия Дасисов Генри пригласил Стаматакиса на обед. Стаматакис приглашения не принял. На другой день, восьмого августа, был праздник св. Пантелеймона, вся деревня собралась в крохотной церквушке послушать службу приехавшего на праздник священника. Шлиманы пришли вместе с семьей Дасисов, Стаматакис в церкви не появился. Вся деревня была оскорблена. «Он считает, что слушать деревенского священника ниже его достоинства», — был общий приговор. Хозяйка его рассказывала:

— Сидит все время один. Ест у себя в комнате.

— Может, он очень застенчив? — предположил Генри. — Попробуем пригласить его еще раз.

Они опять пригласили его отобедать, и опять Стаматакис отказался.

К вечеру, когда жар немного спал, поднялись к сокровищнице Атрея. Софья стояла перед ней восхищенная гением художника, создавшего столь совершенную красоту. Созерцание прекрасного возвышает, и душа ее преисполнилась благостного покоя.

Стаматакис весь праздник не выходил из своей комнаты. Вечером Генри спросил Софью:

— Как ты думаешь, не должен ли я из вежливости навестить его? Нам ведь работать вместе несколько месяцев, хорошо бы нам подружиться.

— Ни в коем случае, — решительно возразила Софья. — Он молодой, это он должен выказать тебе почтение. Греки очень гордые… ведь у них такие предки. Господин Стаматакис возомнит о себе еще больше.

— Ну что ж, будь по-твоему. Греческий характер — это по твоей части, — улыбнулся Генри.

Наутро встали чуть свет, выпили кофе, сели на мулов и отправились по крутой извилистой дороге к Львиным воротам. В понедельник накануне праздника Деметриос доставил на террасу акрополя тяжелое снаряжение: лопаты, кирки, ваги. С дороги к узкому проему в стене вела пастушья тропа. Рабочие Деметриоса внесли инструмент в крепость, воспользовавшись этим входом. Шестьдесят землекопов имели вид не менее живописный, чем турки и греки, раскапывавшие Гиссарлык. Поверх брюк аргосцы носили груботканую юбку, белую или кремовую, собранную на поясе в складки; вся одежда была сшита из ткани, называемой дрили, которую женщины ткали и красили дома.

Генри разделил рабочих на несколько групп и наметил контур траншеи, которая должна была идти в южном направлении, начавшись в сорока футах от Львиных ворот: общая ее площадь составит приблизительно сто квадратных футов. Деметриос получил в свое распоряжение сорок человек, десять пошли с Генри к Львиным воротам. Когда рабочие начали расчищать их, Софья сказала:

— Нельзя ли нам пойти ко второй сокровищнице, у которой проломан купол?

В последнюю прогулку, продравшись сквозь густые заросли травы и кустарника, им удалось заглянуть в ее черную пустоту.

— Почему она тебя интересует? Она в четырехстах футах от крепостной стены и, значит, никак не может быть одной из царских гробниц, которые мы ищем.

— Отвечу, когда мы придем туда.

Они с трудом спустились по неровному, каменистому.

поросшему сухим кустарником склону, затем поднялись по насыпному холму вверх. Раздвинув траву и кусты, росшие из расщелин между камнями, освободили пространство диаметром около метра, легли ничком и посмотрели внутрь. Лучи солнца сеялись сквозь расщелины в непроглядную темень толоса [28], как будто промеряли его глубину.

— Вырвать эту постройку из трехтысячелетнего забвения — великая и трудная задача, — размышлял Генри. — Еще труднее найти ее дромос, длинный наклонный ход, ведущий к двери, и расчистить его. Но это будет величайший вклад в археологию.

Смуглое лицо Софьи озарила улыбка. В темных глазах загорелось дерзание.

— Мне бы хотелось самой раскопать эту сокровищницу, совершенно самостоятельно. Если мне удастся вырвать ее у веков и она окажется такой же красивой, как сокровищница Атрея, я буду знать, что тоже внесла вклад в археологию.

— И старый муж не имел к этому никакого касательства.

— Разве что самое малое. Давай завтра утром придем сюда, ты поможешь мне наметить место раскопки. Я постараюсь обойтись тем, что тебе самому будет не нужно: дашь мне нескольких рабочих, немного кирок и тачек.

Они вернулись к Львиным воротам и увидели там Стаматаки-са. Он кричал на рабочих Шлимана, требуя, чтобы те немедленно прекратили копать. Подобно Генри, одет он был так же, как у себя в кабинете в Афинах: темный костюм с жилетом, белая рубашка и темный галстук. Он был худощав, прекрасно сложен, с ослепительными белыми зубами. Голову держал высоко, будто поверх грязного, пыльного раскопа созерцал строгую красоту Афинской национальной библиотеки, где на полках хранится мудрость веков и… не нужно натирать мозоли, копая эту твердую как камень землю.

Шлиман приветливо поздоровался с ним:

— Доброе утро, господин Стаматакис. Стаматакис, ничего не ответив, сухо поклонился.

— Надеюсь, вы удобно устроились? — осведомилась Софья.

— Удобства самые примитивные.

— Как жаль. Мы бы очень хотели, чтобы вы обедали с нами. Мы звали вас дважды. Приходите, Дасисы будут рады. Хозяйка и дочери прекрасно готовят.

Стаматакис, прищурившись, посмотрел на них: Софья и Генри стояли у Львиных ворот, их головы возвышались над массивной перекладиной.

— Я должен сразу же предупредить вас, — холодно произнес он, — что не намерен заводить с вами дружбы. Я нахожусь здесь как государственный чиновник и представитель Греческого археологического общества: все наши отношения будут ограничиваться только тем, что непосредственно связано с раскопками и находками. Только так я смогу в точности исполнить данные мне инструкции.

Софья и Генри взглянули друг на друга, брови у них изумленно поползли вверх. Еще один Георгий Саркис, их первый страж в Гиссарлыке; и этому тоже раскопки совершенно не интересны.

— Как вам будет угодно, — резко сказал Генри. — Только, пожалуйста, не путайтесь под ногами, а то, неровен час, свои поломаете.

Стаматакис презрительно выпятил нижнюю губу и медленно процедил:

— Оставим пустые разговоры. И выслушайте мои распоряжения.

— Ваших распоряжений никто здесь слушать не будет. Ваша обязанность — забирать наши находки и отправлять их в Афины. Ничего больше.

Стаматакис оскалил красивые белые зубы.

— Вы обязаны показывать мне все находки, пока они in situ. Вы можете копать одновременно только в двух близко расположенных местах, чтобы я мог наблюдать за вашими действиями. Копать можно только там, где я покажу…

— Идите к чертовой матери, — выругался по-немецки Генри, зная, что Софья не поймет.

— И не подумаю, — невозмутимо ответил Стаматакис. Рабочие Шлимана снова взялись за лопаты и кирки и стали

долбить трехтысячелетний панцирь из спрессованной земли, щебня и мусора у входа в Львиные ворота. Стаматакис повернулся к ним и закричал:

— Сейчас же прекратите! Подъездную дорогу трогать нельзя!

— Почему? — поинтересовался Шлиман.

— Необходимо сохранить именно этот уровень. Ведь мы не знаем, на какой глубине древняя дорога. С этого уровня будет легче поднимать циклопические блоки и устанавливать их обратно на стены, идущие от ворот.

— Я намереваюсь прорыть только узкую траншею по ширине входа. Весь грунт по бокам останется in situ, с него и будем поднимать на стены эти огромные глыбы.

— Толково придумано, — смягчился Стаматакис.

— Спасибо, — ответил Шлиман и, повернувшись к рабочим, распорядился — Продолжайте копать. Складывайте камни и землю в корзины, а потом ссыпайте на телеги.

На другой день, едва рассвело, Деметриос привел шестьдесят трех рабочих. Генри поставил двенадцать у Львиных ворот, Деметриос взял себе сорок три землекопа. Софье оставили восемь. Вместе с Генри она повела свою группу к соседней сокровищнице.

— Давай, Генри, встанем на самую верхушку купола рядом с проломом и подумаем, с какой стороны может быть дромос.

Генри осмотрелся кругом, вынул компас и сделал в блокноте какие-то вычисления.

— Ты думаешь копать траншею поперек хода?

— Да. Как можно ближе к треугольнику над дверным проемом. Когда дойдем до вершины треугольника, станет ясно, сколько приблизительно футов копать до поперечной перекладины и сколько от нее вниз до порога. Ведь размеры сокровищницы Атрея мы знаем.

— Прекрасно. Начинай рыть траншею с южной стороны холма.

— С южной? Почему?

— Присмотрись к топографии места. На востоке и западе сразу начинается подъем, северная сторона наиболее удалена от акрополя. Значит, южная—самая удобная для устройства хода.

— Понятно. А ты не мог бы, исходя из размеров сокровищницы Атрея, определить, на каком расстоянии от этой щели начинается дромос?

— Мог бы, но, конечно, приблизительно. Начни рыть траншею в сорока футах отсюда. Я прибавил несколько футов, чтобы не попасть на свод фасада. Твоя траншея на соответствующей глубине должна проходить в двух-трех футах от основания треугольника. Достигнув нужной глубины, повернешь в сторону сокровищницы и начнешь рыть горизонтально.

В Троаде Софья столкнулась с неожиданной трудностью— тамошние рабочие считали зазорным подчиняться женщине. Здесь ничего подобного не было. Ее землекопы были родом из Харвати. В тот первый вечер два года назад они приветствовали Шлиманов вместе с другими односельчанами и с большим удовольствием слушали, как Генри читал «Агамемнона». Сейчас Генри сказал им:

— Эту сокровищницу будет раскапывать госпожа Шлиман. Пожалуйста, слушайтесь ее во всем.

Софья отмерила расстояние, указанное Генри, сделала разметку и поставила восьмерых рабочих копать. Затем обозначила ширину траншеи двумя грядками камней, протянув их по обе стороны скрытого под землей дромоса, и выложила из камней же стрелу, показывающую на юг, вместо колышков и веревок, которыми пользовались в Гиссарлыке.

Очень скоро выяснилось, что надежды на быстрый успех нет. Почва была твердая, как скала, то и дело попадались крупные глыбы. Траншея тянулась на двадцать пять футов, пересекая под прямым углом дромос и обрамляющие его циклопические стены. За весь долгий день рабочие углубились всего на несколько дюймов.

Не успели они взяться за лопаты, как от Львиных ворот прибежал Стаматакис.

— Сейчас же прекратите раскопку сокровищницы.

— Почему?

— Ни вы, ни кто другой не должен касаться этого прочного земляного покрытия. Оно поддерживает камни, из которых сложен толос. Уберите его — и все сооружение рухнет.

— Кто вам сказал, что я хочу срыть весь этот холм? Моя цель—обнаружить дромос, очистить его от щебня и земли, найти вход в сокровищницу и выгрести оттуда весь мусор. Тогда люди смогут любоваться ею, как любуются сейчас сокровищницей Атрея. По-моему, в этом и заключается смысл работы археолога.

— Госпожа Шлиман, я провел годы в университете, чтобы стать знающим специалистом. Почему же вы не хотите признать мой авторитет в вопросах археологии?

— Признаю… когда увижу у вас на ладонях первые мозоли от заступа.

— Ах, вот оно что! Вы презираете кабинетного ученого. Вы задираете нос, потому что по прихоти судьбы раскопали Гиссарлык.

— По прихоти судьбы! Мы раскопали Гиссарлык, потому что мой муж гениально предугадал, что именно этот холм — гомеровская Троя.

Стаматакис небрежным жестом отмахнулся от ее слов.

— У меня нет охоты препираться с вами, госпожа Шлиман. Я сделаю официальную запись в дневнике, что категорически запретил вам копать здесь. Сегодня вечером я телеграфирую об этом в Афины.

— Надеюсь, поездка в Аргос немного развлечет вас. Тем временем я найду дромос и расчищу его. Сокровищница ведь не пострадает от того, что мы расчистим в нее ход.

Стаматакис ничего не ответил, повернулся и пошел обратно к Львиным воротам. Софья послала одного из рабочих за Генри.

— На Стаматакиса есть только одна управа, — сказал он, — если не считать, конечно, что можно сбросить его в эту дыру. Сегодня вечером пошлю обществу телеграмму, чтобы прислали за мой счет инженера-строителя, пусть даже по их выбору. Он обследует все здешние сооружения и даст официальное разрешение производить раскопки.

У Шлимана были свои трудности: его рабочие наткнулись у ворот на огромные каменные блоки, упавшие, по-видимому, с внутренней циклонической стены. Шлиман тотчас нашел объяснение: эти камни были сброшены самими микенцами на аргосцев, подвергших крепость осаде и захвативших ее в 468 году до нашей эры. Здесь нет культурных наслоений, как это было в Трое, решил он. Скорее всего, весь этот грунт намыло с верхних террас. Копать его было нетрудно, но гигантские блоки не поддавались примитивной ручной технике, бывшей в его распоряжении. Придется выписать специальные подъемные механизмы, а пока двенадцать его рабочих обвязывали блоки веревками, дюйм за дюймом оттаскивали их от Львиных ворот и оставляли у внешней стены крепости.

К концу дня он и Софья нашли несколько разрозненных черенков и больше ничего. Стаматакис, однако, посчитал и эти находки важными. Он собрал в корзины все черепки до единого, отвез их в Харвати и запер у себя в кладовой.

Третий день был более счастливым. Бригада Деметриоса, работавшая внутри крепостных стен, наткнулась на обуглившиеся руины большого жилого дома. Скоро стали вырисовываться уцелевшие стены. Осмотрев их, Генри пришел к заключению, что дом был уничтожен сильнейшим пожаром— крепостная стена, образующая заднюю стену дома, была вся черная от копоти. В засыпи рабочие н. ин. ш красивые черепки с архаическим узором, красным, желтым и коричневым, керамическую голову коровы с рогами и—самое интересное — огромный железный ключ с четырьмя зазубринами.

— Возможно, это ключ от Львиных ворот! — воскликнул Шлиман.

Стаматакис, жадно набрасывавшийся на каждую находку, негромко заметил:

— Ох уж эти энтузиасты! Один-единственный ключ нашел— и уже отпирает им тяжеленные ворота.

По Генри его и не слышал: он нашел в засыпи монеты, эллинскую и македонскую терракоту, высокие вазы с узким горлышком.

— Господин Стаматакис, — обратился он к стражу, — вы знаток классической древности. Когда, по мнению историков, Микены перестали существовать?

— В 468 году до нашей эры, когда крепость завоевали аргосцы.

— А вот взгляните на эти эллинские вазы и македонские монеты.

Стаматакис принялся внимательно рассматривать находки. Генри продолжал:

— В Микенах, очевидно, существовали более поздние поселения, и эллинские и македонские, которые можно отнести к третьему — первому векам до нашей эры. Когда Павсаний был здесь в 170 году нашей эры, эти места были уже давно необитаемы. Наши находки прибавляют по крайней мере еще лет двести к возрасту Микен.

В глазах Стаматакиса мелькнуло нечто похожее на уважение.

— Эллинские поселения—да. Керамика, которую вы здесь нашли, подтверждает это. Но македонских поселений в Микенах никогда не было.

Генри не стал спорить. Он был уверен, что видел в музеях точно такие высокие вазы и терракотовые фигурки, относящиеся к македонской эпохе. Но лучше не давить на Стаматакиса, не торопить его.

Солнце палило вовсю. Грязно, пыльно, вокруг ни единой травинки. Бухта Нафплиона далеко, и Генри очень не хватало утренних морских купаний. До девяти вечера не темнело. А поскольку копать начинали в пять утра, то рабочий день длился шестнадцать часов. Не было случая, чтобы хоть кто-нибудь не вышел на раскоп, не считая, конечно, больных, но почти никто не болел. Рабочий день был здесь длиннее, чем в Трое, однако Софья, тщательно укрытая от солнца, выдерживала его неплохо. Воды не хватало — в конце лета ручьи и колодцы пересыхали. И все же Иоанна Даси уберегала для своих постояльцев несколько литров драгоценной влаги, чтобы, вернувшись с раскопок, они могли принять душ. После душа Софья надевала легкое платье, Генри только снимал пиджак и оба спускались вниз на веранду, где их ждал ужин — холодный овощной суп, цыплята и холодные артишоки.

Генри и Софья стали своими в семье Дасисов. На раскопках работали все мужчины этой и окрестных деревень, даже шестнадцатилетние мальчишки. Теперь в каждой семье будет достаток. К Шлиманам не только чувствовали благодарность, их глубоко уважали. Генри и Софья отдавали распоряжения спокойно, вежливо. Греческие крестьяне с их независимым характером не потерпели бы грубых окриков.

— Одно меня беспокоит, — заметил Генри, когда они с Софьей сидели в тени маслины в саду Дасисов. — Наш хозяин Деметриос не умеет ни организовать работу, ни разумно распорядиться инструментом, я это понял еще в Тиринфе. Из-за него не только замедляется темп работы, он не годится и как подрядчик. Я плачу ему. драхму за каждый вырытый кубический метр земли. К сегодняшнему дню вырыто пятьсот кубометров. С людьми он расплатится, но самому не останется ничего. У него пропадет интерес.

— Почему бы не платить ему в конце недели премиальные? Ровно столько, сколько он надеется получить за работу. А среди рабочих наверняка есть кто-то посмышленее и порасторопнее его. Найди какой-то предлог, раздели рабочих на две группы и над одной поставь нового десятника.

— Так и сделаю. Скажу Деметриосу, что перевожу его на постоянное жалование, назову приличную цифру. Никакой обиды не будет.

Панайотису Стаматакису жилось несладко. Он как-то вскользь заметил, что не доволен ни комнатой, ни едой. О нем говорили, что он презирает аргосцев. Рабочие слышали его бесконечные препирательства с Генри и Софьей, видели, что он хочет остановить раскопки у Львиных ворот и сокровищницы. Пошли слухи, что он хочет сократить работы, потому и ставит палки в колеса. Значит, пропали их заработки. А ведь в кои-то веки выпала такая удача. Стаматакиса не только недолюбливали, он чувствовал себя настоящим изгоем. Если он что-нибудь приказывал, пусть даже не противореча Шлиману, рабочие делали вид, что не слышат. Это, однако, не уменьшало его прыти. Он поминутно дергал Софью и Генри, считая каждый их шаг антинаучным и опасным.

Важное открытие было сделано только через неделю. На этот раз повезло Генри: справа от Львиных ворот за крепостной стеной рабочие откопали маленькую каморку. Это жилище древнего привратника было высотой четыре с половиной фута, полом служила массивная каменная плита. Каморку расчистили к обеду, и Генри с гордостью показал ее Софье.

На глубине одиннадцати футов ниже уровня средней террасы рабочие Деметриоса откопали несколько простых каменных плит пяти футов высоты и трех футов ширины, стоящих вплотную друг к другу и образующих нечто вроде каменной изгороди. С места их сдвинуть было почти невозможно. Если все-таки удастся извлечь их из земли, что с ними делать дальше? В Трое подобных плит не находили. Каково их назначение?

— Вполне возможно, что сами по себе они не представляют никакой ценности, — сказал Генри, показывая их Софье. — Сомневаюсь, чтобы Стаматакис захотел спрятать их в свою кладовую. Пусть пока остаются на месте. Вот раскопаем весь акрополь, может, тогда что-нибудь и прояснится.

А на другой день сделала открытие Софья. Две группы ее рабочих, огибая стены дромоса, копали траншею навстречу друг другу. Они углубились на несколько футов, и тогда Софья велела им повернуть и рыть по направлению к сокровищнице, там она надеялась обнаружить вершину треугольника. Прошли всего несколько футов.

— Госпожа Шлиман! Вот он, мы нашли его! — вдруг закричал кто-то.

Софья стояла в нескольких шагах, осматривая грунт, который двое рабочих сбрасывали со склона холма. Она спрыгнула в раскоп, добралась до его середины, протянула руку, и пальцы ее заскользили по вершине треугольника. Эти полые треугольники над входом всегда применялись при сооружении толосов, чтобы уменьшить давление на поперечную балку. В треугольную нишу обычно вставлялась декоративная или культовая скульптура, например фигуры львов над Львиными воротами.

Генри и на этот раз не ошибся, он точно указал, где находится вход в сокровищницу. Какая поразительная интуиция, не переставала дивиться Софья, это она привела его во дворец Приама, помогла найти клад, Скейские ворота, мощеную дорогу в Трою. Редкий, особый дар!

Генри подавил желание похвастаться своим ясновидением.

— Прекрасно, Софидион, прекрасно. Тебе удалось раскопать эту нашпигованную камнями землю всего за восемь дней. Я пришлю тебе в помощь несколько рабочих из бригады Деметриоса. Теперь двигайтесь вниз и отройте этот треугольник сколько возможно. Затем возвращайтесь обратно по дромосу. Землю сбрасывайте с холма вниз, копайте до тех пор, пока не появится основание стен и первоначальный грунт, на котором эти стены были построены.

— Слушаю и повинуюсь.

В последующие дни рабочие, раскапывающие акрополь, нашли диоритовый топорик, головки фигурок, изображающих Геру, тысячи черепков древнейших ваз, расписанных цветами, птицами, фантастическими животными: на одной была изображена лошадь с головой аиста и рогами газели. Кубки из белой глины и красные бокалы были похожи на троянские, найденные на глубине пятидесяти футов.

Стаматакис бережно укладывал каждый черепок в корзину, рабочие относили эти корзины к Львиным воротам и грузили на телеги. Под бдительным оком Стаматакиса их отвозили в Харвати, где он запирал их в кладовую.

— Хватит с меня этих глупостей, — сказал Генри Софье после ужина. — Я имею право осмотреть все найденные мной предметы и описать их в моем дневнике. Сию же минуту иду к нему.

Софья чмокнула его в щеку. Генри нежно коснулся губами ее глаз.

— Иди спать, Софидион. Ты копала сегодня с пяти утра. Софья пошла к лестнице, затем обернулась.

— Сделайте такую милость, не убивайте друг друга.

Она не слыхала, как Генри вернулся, спала крепко, покуда Генри не тронул ее за плечо в половине пятого.

— Когда ты вернулся? — спросила Софья, зевая спросонок.

— В два.

— Ну как? Обошлось?

— Начало было ужасное. Он заявил, что я не имею права ни осматривать находки, ни описывать их. Я показал ему условия лицензии, где черным по белому сказано, что я могу изучать и описывать все предметы, которые извлеку на свет божий. Он ответил: можете, но только в Афинах. Я не уступал, и он наконец сдался. Мы работали вместе четыре часа. Он даже стал помогать мне, счищать тряпочкой присохшую землю, чтобы легче было описывать находки.

— Слава Всевышнему! Но ты спал всего два с половиной часа. Разве так можно? Тебе ведь работать шестнадцать часов в таком пекле.

— Зимой отоспимся. Я сказал Стаматакису, что буду приходить к нему каждый вечер, пока все не сделаем. Он ответил: ценой моего здоровья.

Софью вдруг кольнула жалость к Стаматакису.

— Он не любит эту работу, жить ему тут не хочется, — сказала она тихо. — Нельзя требовать от него, чтобы он шел в ногу с человеком, который задался целью раскопать Микены и оставить свое имя в веках рядом с именами Атрея, Агамемнона, Клитемнестры, Эти ста. Стаматакис работает в августе 1876 года. Ты работаешь в XIII веке до нашей эры. В каком невыгодном положении этот бедняга!

Генри откопал еще несколько вертикально стоящих, грубо обтесанных белых плит. Он высказал предположение, что это надгробные камни. Но чтб иод ними и существуют ли могилы вообще, пока неясно: надо рыть еще глубже. Первое замечательное открытие Генри сделал 19 августа; он долго не находил ему объяснения, терялся в догадках. Футах в двадцати-тридцати от циклопического дома рабочие наткнулись на две больших, на этот раз, без сомнения, могильных, плиты с барельефами. Они лежали на одной линии с севера на юг в футе друг от друга. Генри позвал Софью, как обычно звал ее на раскопках Трои, если натыкался на что-нибудь особенно интересное. Стаматакис спокойно стоял неподалеку: на этот раз можно не беспокоиться— плиты тяжеленные, их не утащишь.

— Что ты нашел, Генри? Кладбище? — спросила Софья.

— Кажется. Но вот то ли оно, которое мы ищем?.. Одна стела—северная — высотой четыре фута и толщиной шесть дюймов была из мягкого известняка. Верхняя ее часть потрескалась, но нижняя сохранилась хорошо. Генри подробно разглядел высеченную на камне сцену охоты: на колеснице стоит охотник, держа в одной руке поводья, в другой — кинжал.

— Посмотри, Софидион, как выразительно передан стремительный бег коня, ноги у него вытянуты в струну. А пес гонит летящего точно на крыльях оленя. Орнамент же имеет, скорее всего, символическое значение: спирали, круги, цепочка букв позади колесницы.

— Букв? Значит, мы нашли первые письмена микенцев?

— Об этом пока рано говорить. Возможно, это всего-навсего узор.

Вторая «надгробная стела», как окрестил эти камни Шлиман, сохранилась гораздо лучше. Высота ее равнялась шести футам, верхнюю часть также украшал линейный орнамент, а на нижней был высечен сидящий на лошади воин. В левой руке он держал кинжал, в правой—такое длинное копье, что оно доходил*) до головы жеребца. Тут же стоял еще один нагой воин, держа в руке обоюдоострый меч.

— Софидион, дорогая, это уникальное, совершенно бесценное изображение гомеровской колесницы. Она, оказывается, не полукруглая, как мы ее себе представляли благодаря античным скульптурам. Вспомни хотя бы древнюю колесницу, выставленную в Мюнхенском музее. Микенская колесница — четырехугольная, короб сидит точь-в-точь как сказано в «Илиаде»:

Эти стелы — первые свидетельства того, что мы действительно у порога Микен Агамемнона. Они относятся к тому же времени, что и львицы над воротами.

Поведение Стаматакиса было совершенно непредсказуемо. Генри попросил разрешения взять домой несколько интересных находок, и тот любезно согласился, хотя и взял расписку на каждый предмет. Но на другой день он опять кипел от ярости. Софья разделила рабочих—одна группа откалывала перекладину под треугольником, другая расчищала дромос, разбивая кирками твердую как камень землю, наполнявшую его доверху. Работа подвигалась успешно, скоро фасад сокровищницы, сложенный из гладко отесанных плит, уже купался в раскаленном мареве, как три с половиной тысячелетия назад, когда его воздвигли руки древних зодчих. И тут появился Стаматакис.

— Стойте! — закричал он. — Немедленно прекратите работу! Рабочие оперлись на свои заступы.

— Почему вы кричите, господин Стаматакис? — спросила Софья.

— Я не кричу, а приказываю. И кажется, выражаюсь яснее ясного: нельзя срывать ни одного дюйма земли, поддерживающей фасад. Я настаиваю на том, чтобы рабочие принесли назад весь выброшенный грунт и снова засыпали эти плиты.

Софья на миг потеряла дар речи. Подумать только, всего несколько дней назад она жалела этого злосчастного молодого человека!

— Уж не перегрелись ли вы на солнце, господин Стаматакис? Вам ведь, наверное, известно, что работа археолога состоит в том, чтобы раскапывать, а не закапывать.

В ответ Стаматакис раскричался так, что даже рабочие Генри на акрополе его услышали.

— Это вы—археолог? Не смешите меня! Вы простая гречанка, позабывшая, где ей надлежит быть и как женщине приличествует себя вести!

— А вы. грек Стаматакис, истинный джентльмен и ученый.

— Меня ваши оскорбления не задевают. Посмотрите на эти каменные стены, которые вы только что обнажили. Разве они могут вынести внезапное соприкосновение с воздухом, после того как тысячелетия простояли под слоем влажной земли? Они потрескаются и рухнут.

— Довольно, Стаматакис, — сказала Софья, сердито тряхнув головой. — Посмотрите на фасад сокровищницы Атрея. Он не обрушился и стоит вот уже пятьдесят лет, после того как его откопал Вели-паша.

Загорелое лицо Стаматакиса побелело, несмотря на сорокаградусный микенский зной.

— Госпожа Шлиман. — холодно проговорил он, — я изо всех сил старался быть вежливым. Приказываю вам немедленно засыпать эту стену до самого верху. Я вызову сюда инженера, пусть он проверит сначала прочность кладки.

— Я уже проверила. Хотя связывающий материал — глина, но она здесь прочнее цемента.

— Вы проверили прочность кладки? Какая самонадеянность…

Стаматакис окончательно потерял над собой контроль. Софья перестала слушать. Он кричал минут десять. Она и не пыталась остановить его. Генри в крепости за Львиными воротами, услыхав крик, поспешил, спотыкаясь о камни, на помощь жене. Он застал заключительную часть гневной тирады. Наконец Стаматакис выговорился и, тяжело дыша, смолк.

Увидев мужа, Софья заговорила с ним, не понижая голоса, — пусть Стаматакис слушает на здоровье, что она о нем думает:

— Я сейчас же иду в Харвати и пишу письмо Археологическому обществу с просьбой, чтобы этого наглеца немедленно отозвали. Когда они узнают о его бессмысленном упрямстве, о том, как он груб со мной, его мечта наконец сбудется, и он проведет остаток летнего сезона на побережье.

— Согласен, — спокойно ответил Генри. — Твоих рабочих я возьму пока себе на акрополь. Вон стоит телега, возница отвезет тебя домой. Возобновишь раскопки, когда приедет инженер, о котором я просил, или получим разрешение из Общества.

И, повернувшись к Стаматакису, будто полоснул кинжалом:

— Если я увижу, что вы подошли к моей жене ближе чем на десять шагов, я вам голову оторву.

Стаматакис, ученый педант и белоручка, по прихоти судьбы оказался в этом аду и еще должен был надзирать за этими двумя безумцами. На другое утро он сцепился уже с Генри — его рабочие скалывали толстые надолбы с внешней стороны Львиных ворот. Надо было понизить уровень наслоений и выровнять подъездную дорогу. Шлиман зорко следил, чтобы рабочие киркой не задели циклопической кладки.

— Я запрещаю копать у Львиных ворот. Вы ослабите подпирающий грунт, львы упадут и разобьются.

— Я слежу за каждым блоком. Никакого движения в стенах за две недели не было. Стоят так же неколебимо, как два с половиной тысячелетия после гибели Микен.

Стаматакис не слушал.

— Вчера я остановил раскопку сокровищницы. Сейчас прекращаю раскопку Львиных ворот. Вы говорили, что хотите найти царские гробницы. Ну и искали бы, если они вам тут померещились. Скорее бы уж вы докопались до материка, может, тогда мы наконец расстанемся с этой богом забытой дырой.

Шлиман долго молчал. Наконец-то он начал понимать, в чем разница между кабинетным ученым, благоговейно листающим фолианты в тиши кабинета, и настоящим археологом, который проводит жизнь в поле, не боясь неудобств, умеет принимать смелые решения, которому знакомы и разочарование, и ни с чем не сравнимая радость открытий.

— А если я не послушаюсь ваших приказов?

— Я немедленно телеграфирую Археологическому обществу, чтобы оно аннулировало вашу лицензию. Как видите, и я могу оторвать вам голову.

Шлиман не верил, что Стаматакис пойдет на такую крайность, но разрешение на раскопки Микен были для него дороже жизни и он не мог рисковать.

— Ну что ж, до приезда инженера ограничусь раскопкой акрополя.

Софья в жалобе, посланной в Афины, упомянула и это самоуправство Стаматакиса.

Поскольку работы у Львиных ворот и сокровищницы пришлось свернуть, Генри начал рыть на акрополе еще одну траншею в двухстах футах к юго-западу от ворот. Теперь в его распоряжении были все сто двадцать рабочих. Одна группа, самая многочисленная, раскалывала большой дом с множеством комнат. Еще одна наткнулась на стену, стоящую на другой стене, — обычное явление в Трое. Шлиман внимательно осмотрел обе стены и заключил, что верхняя относится к более позднему римскому укреплению. Эти постройки в шлимановском «учебнике истории» считались слишком молодыми и нисколько его не интересовали. Нижняя стена, как более древняя, могла относиться к микенскому поселению. А поскольку он исследовал доисторическое прошлое Микен, ценность для него представляла только она.

— Что будем делать, доктор? — спросил один из десятников. — Обойдем верхнюю стену или снесем?

— Снесем.

Стаматакис чуть не кувырком скатился с края раскопа.

— Не трогать ни единого камня!

Рабочие остановились, выжидательно глядя на Шлимана.

— Стена не имеет никакого значения, — спокойно сказал тот. — Nouveau arrive. Совсем молодое наслоение.

— Это для вас не имеет значения! — закричал Стаматакис. — Вы готовы разрушить все на своем пути. Но для археологов равно важны все древние постройки. Я запрещаю вам трогать эти стены.

Генри пожал плечами.

— Копайте вокруг стены, — обратился он к рабочим.

На другое утро Стаматакис проспал. Когда он поднялся на акрополь, римской стены уже не было, рабочие раскапывали нижнюю. Генри оставил Софью наблюдать за ходом раскопок, а сам с половиной рабочих стал копать за большим домом в поисках других строений.

Стаматакис воззрился на обломки разрушенной римской стены. Когда он заговорил с Софьей, голос его звучал до странного спокойно:

— Госпожа Шлиман, я запретил вашему мужу сносить эту стену.

Софья ответила столь же спокойно:

— Господин Стаматакис, мой муж — человек ученый. Римская стена мешала раскопкам. У вас мало практического опыта. А доктор Шлиман к тому же человек очень горячий; если вы будете мешать ему на каждом шагу, он прекратит раскапывать Микены.

— Ваш муж готов уничтожить все, только бы откопать микенские стены. Древнегреческие и древнеримские вазы вызывают у него отвращение. Он обращается со мной как с невежественным варваром. Я тоже пошлю телеграмму министру просвещения и попрошу отозвать меня, раз я так мешаю господину Шлиману.

Стаматакис как сказал, так и сделал: отправился в Аргос и послал телеграмму.

На другой день, в воскресенье, деревушку Харвати посетил сам префект Аргоса. Он привез телеграмму от министра народного просвещения и дал ее прочитать Стаматакису. В ней говорилось:

«Немедленно поезжайте в Микены и скажите Стаматакису, чтобы он ни под каким видом не позволял сносить стены, каким бы временем они ни датировались. Для обеспечения надежного надзора запрещается производить раскопки в нескольких местах одновременно. Число рабочих должно быть ограничено. За каждое нарушение этих предписаний несет ответственность эфор».

Префект пригласил Софью и Генри в дом мэра Харвати Панайотиса Несоса. Он огласил содержание телеграммы, затем предложил всем подняться в крепость и показать ему, какие намечены работы. Шлиман отказался идти, он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости.

— Я не признаю за Стаматакисом права вкривь и вкось толковать документ, собственноручно мной подписанный. Для меня эти раскопки дороже жизни. Никто не волнуется за их судьбу больше, чем я. Никто не потратил на них столько денег и времени. Теперь конец! Я прекращаю все работы.

Генри и Софья в тот вечер не ужинали. Сразу поднялись к себе наверх. В комнатах было жарко от заходящего солнца. Генри беспокойно ходил из угла в угол. Софья надела легкий пеньюар, устало опустилась на стул. Генри все ходил и ходил, но вот он остановился, пересек комнату и встал перед Софьей.

— Думаю, нам надо помириться со Стаматакисом…

— Ты прав.

— Я не могу бросать раскопки, в которых мы уже нашли столько интересного…

— Безусловно.

— Как же мне быть?

— Спрятать свою гордость, перейти через дорогу и помириться.

— Так и сделаю. Завтра утром съезжу в Аргос и уведомлю префекта, что раскопки будут продолжаться.

Раскапывая акрополь, Генри нашел еще несколько каменных плит, стоящих прямо. Стал проясняться замысел древних строителей: вертикальные плиты образовывали две дуги, внешнюю и внутреннюю; расстояние между ними равнялось трем футам. Тут и там лежали плиты поменьше, фута три длиной, тоже без орнамента—они, по-видимому, имели какое-то отношение к вертикально стоящим плитам.

— Здесь явно было двойное кольцо, — сказал Генри. — Вот увидите, скоро мы откопаем еще такие стоячие плиты, и круг сомкнётся.

В тот же день нашли еще две орнаментированные стелы; они уже, без сомнения, были каменными надгробиями. Так что же огораживало это двойное кольцо? Вновь найденные стелы стояли на одной линии с найденными раньше. Генри измерил их—ширина четыре фута, высота чуть более четырех. На первой был высечен воин в колеснице, державший поводья. Второй воин, по-видимому, пытался остановить лошадь, в руке у него было длинное копье, которое он, судя по всему, вонзил в тело возничего. Оба воина были нагие.

Вторую стелу нашли в девяти футах к северу от первой. По ее краям справа и слева шел бордюр; остальное пространство почти донизу было поделено на три равные полосы, две боковые украшал волнистый узор, напоминающий кольца змеи.

Назавтра было воскресенье: Генри не пошел в церковь слушать заутреню, а поехал в Нафплион. Он, видно, подхватил где-то цепня: такой диагноз, во всяком случае, поставили Дасисы, услыхав его жалобы: боли как при аппендиците, спазмы, колики, потеря аппетита, тошнота. Жизненная философия Генри в отношении болезней была очень проста: «Не обращай внимания, и все пройдет». На этот раз он, однако, решил наведаться в Нафплион к аптекарю, чтобы купить у него лекарство, изгоняющее паразита.

Еще он решил повидать художника, фамилию и адрес которого ему дали, и пригласить его на раскопки: хорошо бы он оказался таким же полезным в Микенах, как Нолихрониос Лемпессис в Трое. Перикл Комненос и Шлиман договорились обо всем очень быстро. Комненос, если понадобится, останется на раскопках хоть целый месяц. Он взял мольберт, кисти, бросил в рюкзак кой-какую одежду и отправился со Шлиманом в Харвати. Увы, лекарства от цепня в Нафплионе не было.

В понедельник утром Перикл Комненос, захватив с собой все необходимое, поднялся на раскопки и начал копировать со стел не только рисунки, изображавшие колесницы, лошадей, охотников и воинов, но и линейный орнамент.

Софья получила из Афин ответ на свое письмо. Оно было от Ефтимиоса Касторкиса, который провел с ними неделю в Тиринфе. Письмо Софьи его огорчило, но, находясь далеко от Микен, трудно судить, нрав Стаматакис или нет. Он умолял Софью ради науки и Греции потерпеть Стаматакиса. Такие, как он, — неизбежное зло. Касторкис написал и эфору.

Софья надеялась, что письмо из Афин немного смягчит Стаматакиса и он даст им большую свободу действий. С согласия Генри она снова поставила своих рабочих раскапывать стены дромоса, ведущего к сокровищнице. В засыпи она нашла древние керамические изделия, покрытые геометрическим узором, грубые терракотовые фигурки женщин и коров — изображения Геры.

Стаматакис не протестовал. Он внимательно следил за вынимаемым рабочими грунтом и складывал терракоту в корзины. У Софьи теперь работало тридцать землекопов. Она откопала фасад сокровищницы и весь треугольник до каменной перекладины; кроме того, ее рабочие, вынув огромное количество грунта, очистили весь дромос длиной в сто двадцать футов.

Генри не возобновил работы у Львиных ворот. Он бросил всех рабочих на раскопку только что найденной стены, сложенной из небольших камней и, должно быть, уходившей глубоко в землю. Стена описывала такую же дугу, что и два ряда вертикальных плит, как бы окружая их. Некоторые плиты стояли прямо на ней, это, однако, не проясняло, какая между ними была связь. Всего отрыли около пятидесяти вертикальных плит, все вместе они составляли дугу, равную трети полной окружности.

Перикл Комненос, закончив рисовать надгробные стелы, обратился к вазам, терракоте, статуэткам, оружию и фигуркам животных. Чтобы сократить рабочий день Стаматакиса, Генри и Софья, оставив раскопки на десятников, уходили двумя часами раньше и вместе с Комненосом шли в кладовую эфора. Ненадолго вернулись счастливые вечера Гиссарлыка: очищали находки от земли, зарисовывали, описывали и вносили под соответствующим номером в дневник Шлимана. Потом возвращались к Дасисам, ужинали и поднимались к себе в комнаты, где Генри садился писать очередную статью для лондонской «Тайме», а Софья переписывала страницу за страницей, чтобы под рукой всегда была копия. Сама Софья начала цикл статей для ежедневной афинской газеты «Эфимерис», проявившей интерес к раскопкам. Генри тоже послал в нее по телеграфу несколько заметок.

Неожиданно у основания первой орнаментированной стелы Генри обнаружил черную золу. В ней он нашел большую деревянную пуговицу, покрытую толстой золотой пластинкой, на которой были выгравированы заключенные в круг три меча и треугольник.

— Наше первое микенское золото!

Софья вертела пуговицу в руках, а Генри продолжал:

— Помнишь, как мы нашли первое золото в Трое, золотую серьгу в куске оплывшего металла? От волнения мы почти не спали в ту ночь. Я испытываю большой соблазн опустить эту золотую бляху в карман, но я сдержу себя.

Глубже под стелами появился серый пепел. Сначала Генри предположил, что это пепел, оставшийся после кремирования трупов; однако в нем были только кости животных, по-видимому, остатки ритуальных жертвоприношений.

Откопали еще несколько орнаментированных стел: самый интересный барельеф изображал обнаженного мальчика, стоявшего на колеснице (эта часть стелы была отколота). В левой руке мальчик держал поводья, правую вытянул вперед. Генри был в полном восторге, но и в не меньшем смущении. Он никогда не видел подобных орнаментов и барельефов на античной скульптуре.

— По-моему, мы открыли что-то совершенно новое, — предположил он, обращаясь к Софье, но на этот раз я не позволю обвинить себя в невежественном энтузиазме любителя. Пусть скажет свое слово Археологическое общество.

Не менее интересными были находки на раскопе большого циклопического дома, в северном конце второй траншеи, где рыли уже на глубине семнадцати футов, если отсчитывать от поверхности террасы. Шлиман нашел здесь золу от трупов животных и древесины, смешанную с костями главным образом свиней, а также множество черепков древних расписных ваз, формы для отливки украшений, целый склад бронзовых изделий: ножи, колеса, копья, секиры, заколки для волос; геммы из стеатита, оникса, агата, украшенные резными изображениями животных; на самой красивой, из красного оникса, была изображена антилопа, точно живая.

Тем временем раскопка стены из небольших камней и все новые вертикальные плиты не оставляли больше сомнений, что и стена, и два ряда плит образуют замкнутый круг. Шлиман знал, что изначально поверхность акрополя круто понижалась от Львиных ворот, стало быть, кольцевую стену возвели для того, чтобы сделать насыпную площадку и тем самым выровнять поверхность акрополя. Иначе нельзя было установить плиты на одном уровне и в строго вертикальном положении.

Сидя у себя в комнате и внося очередную запись в книгу расходов, Софья про себя отметила, что в раскопки уже вложено двадцать тысяч долларов. Покончив с расчетами, отложив карандаш в сторону, она повернулась к Генри:

— А эта круглая терраса… Разве могут быть там царские могилы? Совсем близко от Львиных ворот?

— Я понимаю Павсания так, что он сам видел царские могилы, — проговорил в задумчивости Генри. — Но он не мог видеть надгробные стелы, которые мы откопали, поскольку к тому времени они уже были погребены под слоем земли и щебня толщиной двенадцать-четырнадцать футов. Из этого следует, что, если Павсаний не видел наших стел, значит, они не имеют никакого отношения к царским могилам.

В первой декаде сентября Софья со своими рабочими откопала весь треугольник до поперечной перекладины. Работа ускорилась тем, что Генри отрядил ей еще две телеги и мусор из дромоса вывозили теперь в два раза быстрее. Чтобы найти порог, надо было копать до материка. Но уже было ясно, что сокровищница Софьи почти не уступает размерами сокровищнице Атрея; наклонный ход был той же ширины и длины.

— Поскольку в толосах микенские цари хранили свои богатства, царская семья, по всей вероятности, имела туда доступ. Возникает вопрос: когда дромос и вход завалили этой огромной массой земли? И еще: были ли сокровища царя обязательными погребальными дарами или они переходили его детям, когда царь умирал?

— На эти вопросы было бы легче ответить, знай мы, чьи это гробницы, — ответила Софья. — Некоторые геометрические узоры напоминают, по-моему, узор на аттических вазах, которые считаются самыми древними в Греции. Не означает ли это, что дромос был засыпан землей в глубокой древности?

Когда поперечная перекладина была полностью отрыта, Софья измерила треугольник: основание его было более шести футов, высота более десяти. На перекладине Софья обнаружила следы декоративной группы, некогда украшавшей вход. Она надеялась, что, когда рабочие расчистят вход и она сможет войти под своды толоса, она найдет там эти древние скульптуры.

В середине сентября солнце все еще пекло немилосердно, сильный ветер нес пыль, от которой воспалялись глаза, и Софье пришлось надеть турецкий яшмак. Генри с каждым днем мучился все сильнее; и чтобы отвлечься, он сочинял особенно высокопарные периоды. В заметках для будущей книги о Микенах он писал: «Несмотря на все эти неприятности, трудно представить себе что-нибудь более интересное, чем раскопки доисторического города, бессмертно прославившего себя: каждый предмет, даже простой черепок, открывает здесь новую страницу истории».

Благословенный мир, воцарившийся на акрополе после обмена письмами, просуществовал недолго. Раскапывая свой дромос, Софья наткнулась на три ряда каменных ступеней, идущих поперек хода. Шлиман высказал предположение, что эти ступени — порог эллинской виллы.

— Генри, я хочу перенести их отсюда, иначе нам дромос не расчистить.

— Конечно. Перенесите эти камни как можно осторожнее и сложите так, чтобы можно было потом определить, кто и когда их строил.

Но Стаматакис был уже тут, лицо его опять искажала ярость.

— Эй, рабочие! — закричал он. — Сейчас же прекратите копать! Отойдите от ступеней. Это предметы старины. Их нужно сохранить.

У Софьи не было никакого желания вступать в очередную перепалку. Она спокойно сказала:

— Господин Стаматакис, как вы предлагаете сохранить эти ступени? Их нужно перенести, иначе мы не расчистим дромос.

Глаза его метали молнии.

— Я их перенесу! Я сохраню их! Я пророю под ними туннель, подниму их все вместе и куда-нибудь поставлю.

— Но прорыть туннель под тяжелыми каменными ступенями невозможно. Они рухнут на вас, — сказал Генри. — Пусть госпожа Шлиман перенесет их отсюда, а на новом месте рабочие опять сложат их, как они были.

— Ни в коем случае! Чтобы перенести эти ступени, рабочие госпожи Шлиман должны их разъять. Ступени утратят свою ценность. Я передвину их целиком. Вы же знаете мои инструкции. Я отвечаю за каждый памятник древности.

Стаматакис ушел. Помолчав немного, Софья спросила:

— Что нам теперь делать?

— Во вчерашнем письме твоя мать пишет, что Андромаха простыла. Ты сказала, что хотела бы съездить на несколько дней в Афины, побыть с дочкой.

— Я сказала, что мне было бы легче, если бы я была рядом с ней.

— Сегодня вечером я отвезу тебя в Нафплион. И ты с завтрашним пароходом уедешь. Очень тебя прошу, выбери время в Афинах, повидай министра просвещения и нашего друга Касторкиса из Археологического общества. Пусть они смилуются над Стаматакисом и освободят его, раз он считает

Микены ссылкой. И во имя какого угодно бога, заставь их прислать нам инженера.

Август укутал Афины теплым одеялом; сентябрь сменил его на легкую накидку. Экипаж поднимался вверх к Парфенону, и Софья вдыхала ароматный воздух, такой живительный после слепящей жары Микен. Когда свернули на улицу Муз, Софья вспомнила свои прежние возвращения из Трои. Вот так, верно, и будет теперь идти ее жизнь. После Трои Микены, после Микен Тиринф, после Тиринфа Орхомен. А после Орхомена куда?

Мадам Викторию порядком донимал ревматизм, но она все так же преданно ухаживала за внучкой. У пятилетней Андромахи все еще держалась температура. Встреча была радостная. Но позже Спирос по секрету сказал Софье:

— Андромаха больна не столько от простуды, сколько от разлуки с тобой.

Сердце у Софье оборвалось, она поняла тайный смысл этих слов: ты бросила свое дитя. Но ведь жене приходится иногда выбирать между мужем и детьми. Когда Андромаха совсем поправилась, Софья взяла вечером девочку к себе в постель: Андромаха очень любила спать с матерью.

— Мамочка, ты больше не поедешь в Микены? — спросила она.

— Поеду, маленькая. Совсем ненадолго, на две-три недели, пока не начнутся дожди. Мне очень нужно там быть. А на будущий год возьмем и тебя. В семействе Дасисов столько детей, ты будешь с ними играть.

Андромаха радостно захлопала в ладоши.

При первой возможности Софья побывала у доктора Ски-адарассиса. Он дал ей рецепт от цепня: эфирный экстракт мужского папоротника и касторовое масло. Получив лекарство. Софья послала Спироса в Пирей, чтобы он с первым же пароходом, идущим в Нафплион, отправил Генри лекарство. Дня через два получили телеграмму:

«Цепень вышел: все сорок футов. Чувствую себя лучше».

Все Афины были взбудоражены положением в районах, населенных греками, но все еще находившихся под властью Турции, особенно в Фессалии. Черкесы, бежавшие от русского царя и поселившиеся в этих северных областях, нападали на греков и даже убивали. По афинским улицам проходили демонстрации, слышались возгласы: «Готовьтесь к войне!»

Спирос и младший брат Панайотис, без пяти минут студент университета, взяли ее с собой на митинг протеста в Пниксе, на который собралось восемь тысяч афинян, чтобы послушать страстные патриотические речи университетских преподавателей. В голове Софьи мелькнула неуместная мысль, что им теперь никогда не вернуться в Трою и раскопки так и останутся незавершенными. Но, прочитав газеты, которые она не видела уже много недель, она поняла, что никакой войны не будет. Дальние провинции Босния и Герцеговина восстали против султана, и турки были заняты их усмирением.

Софья с жадностью слушала семейные новости: Панайотис решил изучать археологию, чтобы работать вместе с шурином. Спирос помог ей проверить бухгалтерские книги Генри; она передала ему приглашение мужа поехать с ней в Микены и руководить раскопками одной из групп.

Ей рассказали, что ее статьи в афинской «Эфимерис» были очень хорошо приняты. Она писала более сдержанно, чем Генри, не теоретизировала, не выдвигала идей, которые вызвали бы возмущение ученых археологов. Впервые на страницах афинской газеты появилась археологическая статья, написанная женщиной; мужская половина греческого общества простила ей только потому, что она была женой доктора Шлимана. Софья отправила письмо министру народного просвещения Георгиосу Милессису, старому знакомому Энгастроменосов. Милессис прислал с нарочным ответ: он будет счастлив принять ее завтра в десять часов утра.

Софья тщательно продумала свой наряд: надела костюм из розовой тафты и белую атласную блузку; длинная по щиколотку юбка понизу была отделана тем же атласом; белая бархотка оттеняла густой арголидский загар и яркий румянец на высоких скулах. В таком изысканном наряде она казалась степеннее, старше своих двадцати четырех лет.

Георгиос Милессис, человек заурядной внешности, не отличался красноречием; он многие годы был членом парламента от округа Кранидион на Пелопоннесе. Несколько раз наезжал в Микены, видел Львиные ворота, крепость с циклопическими стенами и гору, поднимающуюся над ней.

— Как я понимаю, у вас с инспектором Стаматакисом нелады, — сказал он, и по голосу нельзя было понять, на чьей стороне его симпатии.

— Да. Я бы хотела говорить об инспекторе Стаматакисе в самых умеренных выражениях, но поймите, наша работа в Микенах—это бесконечные скандалы и паузы. В высшей степени перспективный раскоп у Львиных ворот и сокровищницы…

— Я давно мечтал, чтобы их наконец раскопали!

— …прекращен. Если можно, пришлите нам более опытного инспектора и, конечно, постарше, чтобы он не боялся каждую секунду потерять работу из-за того, что мы что-нибудь сделаем не так.

Георгиос Милессис повернулся вместе с креслом чуть ли не спиной к посетительнице. Когда он занял прежнюю позу, перед Софьей был государственный муж—невзрачные черты его лица одушевляло сознание власти.

— Эфор Стаматакис успешно наблюдал за строительством музея в Спарте. В числе трех новых инспекторов археологических раскопок он столь же успешно вел наблюдение за работами в Делосе. Он, вероятно, повинен в чрезмерном рвении и добросовестности, а ваш муж, чего греха таить, чрезмерно горяч.

— Значит, нет никакой надежды, что его сменят? — В голосе Софьи звучало чуть ли не отчаяние.

— Думаю, вы себе потом не простите, если из-за вас карьера этого умного, серьезного молодого человека будет погублена. Все же, если у вас есть несколько минут, я напишу эфору Стаматакису и попрошу его быть сдержаннее в обращении с вами. Я также попрошу, чтобы он больше доверял археологическим познаниям и чутью доктора Шлимана.

На другое утро Софья отправилась повидать Ефтимиоса Касторкиса, члена ученого совета Археологического общества. На этот раз она надела прелестное шелковое платье, отделанное кружевами. Здесь она повела атаку в другом направлении: почти не жаловалась на Стаматакиса, зато расписала как могла убедительнее их нужду в инженере-строителе, который дал бы компетентное заключение, где можно копать, а где нельзя.

— Я с вами согласен, госпожа Шлиман, это разумное решение проблемы. Один мой хороший знакомый, инженер по профессии, некто Карилаос Суидас, только что вернулся с Корфу—там у него дача. Попытаюсь уговорить его со следующим же пароходом из Пирея отправиться в Нафплион.

В глазах Софьи блеснули слезы — большей благодарности Касторкису было и не нужно.

Спустя несколько дней Софья получила от Генри телеграмму:

Спустя два дня пришла вторая телеграмма:

Софья перечитала телеграмму и громко расхохоталась.

Но она не спешила с отъездом, не хотелось расставаться с Андромахой. Софья как в воду глядела. Из Арголиды пришла еще одна телеграмма:

Поездка Генри в Трою дала Софье еще три недели досуга, которые она провела с дочкой. Генри приехал в Афины 21 октября, чтобы поделиться впечатлениями о поездке и забрать Софью. Раскоп на Гиссарлыкском холме был совсем заброшен, ничья рука не касалась древних руин с тех пор, как Шлиман очистил от грязи траншеи; и все-таки Его величество дон Педро пришел в восторг, осматривая раскопки с томиком Гомера в руках и слушая объяснения Шлимана. Турецкое правительство было как будто благодарно.

Софья обещала Андромахе, что они скоро вернутся. Спирос уложил чемодан и отправился в Аргос вместе с сестрой и зятем.

Дожди начались на другой день после возвращения, к утру вся рабочая площадка была полна воды. Генри повел Софью к Стаматакису показать находки, сделанные без нее. Стаматакис, посвежевший и подобревший за три недели свободы, провел их через двор и отпер дверь. В кладовой было темно и сыро.

Больше всего Генри гордился черенком вазы, на котором изображены шесть воинов в полном облачении, уходящие воевать. На каждом панцирь, из-под которого видна рубашка с бахромой, в левой руке щит, в правой копье.

— Точно такие были воины Агамемнона, которых он взял с собой в Трою.

Когда они вышли из кладовой, дождь почти совсем перестал. Генри предложил надеть сапоги и попросить одного из сыновей Деметриоса отвезти их на раскопки в семейном фургоне.

Не доезжая до места, остановились и к сокровищнице пошли пешком. Генри довел Софью до начала дромоса. Софья сразу заметила, что Генри расчистил дорогу по ширине входа и углубил траншею почти на восемь футов. Чтобы полностью очистить дромос, надо было, по его мнению, копать еще десять футов.

— Я вижу, ты получил разрешение Стаматакиса передвинуть ступени.

— Как бы не так. Он все же настоял на своем. Сделал подкоп, они и рухнули. Пришлось оттащить их в сторону.

Генри также частично откопал входной проем длиной тринадцать футов.

— Я хочу, чтобы ты сама разобрала последнюю преграду. Это ведь твой самостоятельный раскоп. Спирос тебе поможет. Ты должна первая вступить в сокровищницу.

— Для меня это будет волнующий момент, — призналась Софья. — Интересно, был ли кто-нибудь внутри толоса с тех пор, как ход засыпали?

— Если только Вели-паша или какой-то другой грабитель до него рискнул спуститься туда на веревке через верхний пролом.

Вернулись к фургону и поехали дальше к Львиным воротам. Уровень подъездной дороги к воротам стал гораздо ниже, и открылся проем Львиных ворот шириной в шесть футов. Однако порог еще не был открыт. По обеим сторонам Львиных ворот высились огромные завалы. Софья поинтересовалась, почему он их не убрал. Генри с раздражением ответил:

— Не разрешило Археологическое общество. Обещали прислать еще одного инженера, который поставит металлические подпорки к львам.

Он взял Софью под руку, и они первый раз вошли в Микенскую крепость через ворота. Направились сразу же на среднюю террасу. Генри считал, что это агора, но не рыночная площадь, а, скорее, место собраний, устроенное над кладбищем.

— Павсаний пишет, что в Мегаре так именно и строили ^горы: «чтобы могилы героев были в ее границах».

Раскоп достигал уже глубины двенадцати футов. Теперь Генри больше не сомневался, что это агора.

— Некоторые древние агоры были круглые. У Софокла в Царе Эдипе» сказано: «Артемида сидит на славном круглом седалище агоры». И Еврипид в «Оресте» упоминает «круг згоры». Кое-где стоячие плиты перекрыты поперечными. Возможно, это была гигантская круглая скамья, на которой восседал совет старейшин.

Генри повел Софью показать ей четыре новые шахты: две под резными надгробными стелами, две под простыми, без орнамента.

— Этими плитами отмечены могилы, и я их найду. Показал ей развалины здания, бывшего, по его мнению,

царским дворцом: было раскопано уже семь комнат, самая большая тринадцать футов на восемнадцать. В свое первое посещение Микен они поднимались на самый верх горы и видели там внешний дворик Атрея, откуда древний царь любовался своей сокровищницей. И теперь Софья в глубине души сомневалась, могут ли быть эти палаты дворцом Атрея и Агамемнона. Но вслух ничего не сказала: она знала, Генри способен поменять свое мнение на противоположное в тот момент, когда уже описывает находку в дневнике. Но ведь он ищет истину, блуждая в потемках доисторического времени, а кто до него туда заглядывал?

Возвратились в Харвати, переоделись. Дома ждала телеграмма: император Бразилии со своей свитой пожалует в Микены в воскресенье утром осмотреть раскопки. Едет он из Коринфа.

— Если дон Педро решит провести здесь воскресенье, надо устроить для него обед, — сказала Софья.

— Но в Харвати нет достаточно просторного помещения, чтобы вместить такую большую компанию, — заметил Генри. — Почему бы нам не придумать нечто из ряда вон выходящее… давай-ка наведем чистоту в сокровищнице Атрея, поставим там столы и устроим обед при свечах.

Софья громко захлопала в ладоши, точь-в-точь как маленькая Андромаха.

— Чудесно! Это будет незабываемый для дона Педро день, если он такой, как ты мне рассказывал. Сокровищница на тебе, я придумаю меню, а Иоанна с дочерьми приготовят прекрасный обед.

Генри немедленно послал одного из сыновей Деметриоса в Аргос отправить телеграмму епископу Теоклетосу Вимпосу; он приглашал епископа в Микены отслужить молебен и пообедать с императором доном Педро. Ехать в Микены полдня, но Генри был так уверен в приезде Вимпоса, что снял ему комнаты в доме мэра Харвати.

Епископ Вимпос приехал в субботу. Генри и Софья повели его посмотреть сокровищницу Атрея. Он пришел в восхищение от ее архитектуры, от длинного хода, который вел к дверному проему, перекрытому на высоте семнадцати футов двумя огромными плитами из полированного камня.

Епископа провели в круглый зал, диаметр которого равнялся пятидесяти футам, такой же была его высота. Зал освещался только полосой света, падавшей из дверного проема.

— Этот купол сделан из хорошо обработанных плит твердой брекчии, которые уложены правильными сужающимися кольцами одно над другим с величайшей точностью, — объяснял Генри. — Плиты ничем не связаны и держатся лишь силой собственной тяжести. Начиная с четвертого ряда плит и выше в каждой видны правильно расположенные парные дырочки, во многих еще торчат остатки бронзовых гвоздей. У этих гвоздей были плоские головки, по всей вероятности — другое объяснение трудно найти, — на них крепились бронзовые розетки, украшавшие внутреннюю поверхность толоса. Гомер говорит:

— Грандиозно! — глубоко вздохнув, воскликнул Вимпос— Но почему вы показываете мне сначала эту усыпальницу, а не ваши собственные находки?

— Всему свой черед, — улыбнулся Генри. — Ну, во-первых, потому, что именно здесь вы будете обедать с императором Бразилии. А во-вторых, я хотел узнать, сможете ли вы завтра утром, когда приедет дон Педро, отслужить молебен под этим куполом? Послушать вас, конечно, захочет вся деревня, а церквушка в Харвати крохотная, и четверти желающих не вместит.

Взгляд Вимпоса скользнул вправо—там темнела четырехугольная камера, высеченная в скале. В ней царил непроглядный мрак, пол был покрыт метровым слоем истлевшего помета летучих мышей. Генри пробовал здесь копать, нашел огромную чашу, возле нее скульптуру из известняка. Как видно, в этой камере совершались ритуальные жертвоприношения. Но об этом он промолчал.

— Вы хотите, чтобы я отслужил молебен в этой сокровищнице или в гробнице, где обитали древние боги?

— Если это возможно.

— Вполне возможно. Я захватил с собой напрестольную пелену, свечи, кадило и чашу для святой воды. Но будет ли это благопристойно?

Генри и Софья промолчали.

— Какую религию исповедовали в Микенах?

— Политеизм.

— Прочитав вашу книгу «Троянские древности», я написал вам письмо, в котором советовал меньше думать о языческих богах и больше о христианском.

— Я предпочитаю не помнить об этом письме. Оно недостойно нашей дружбы.

Лицо епископа вспыхнуло.

— Принимаю ваш упрек. И чтобы досадное недоразумение навсегда забылось, завтра утром отслужу здесь молебен. Христос могущественнее Зевса. Завтра я освящу это языческое капище и обращу его в православный храм.

Дон Педро со своей свитой приехал утром. Следом за ним явились префект Аргоса и полицмейстер Нафплиона. Генри и Софья очень обрадовались, увидев, что императора сопровождает в качестве официального лица их старый друг Стефанос Куманудис, профессор философии Афинского университета и секретарь Археологического общества, благодаря которому были спасены многие древние памятники в Афинах: театр Диониса, стоя Аттала. Весь облик дона Педро дышал благородством. Крупная античной лепки голова, могучая грудь римского сенатора, грива седых волос, большие темные глаза.

Сейчас дону Педро было пятьдесят; на бразильский престол он вступил пятнадцати лет. Он был известен в Южной Америке как мудрый и просвещенный правитель. В 1850 году он запретил торговлю рабами, а пять лет назад освободил всех рабов [30]. Он ввел в стране прогрессивные реформы, был покровителем и поклонником наук и искусств, способствовал распространению образования. Особенно было приятно Генри в доне Педро то, что он знал наизусть Гомера, читал его книгу о Трое и сам попросил турецкое правительство, чтобы раскопки в Трое ему показал доктор Шлиман. Подобно Генри, он был энтузиаст, любил выдвигать идеи и гипотезы, особенно в археологии.

Дон Педро и его друзья подъехали к сокровищнице в трех экипажах, которые Генри нанял в Аргосе. За императорским кортежем шли харватцы, растянувшись по извилистой дороге как паломники. Епископ Вимпос стоял за импровизированным алтарем, по обеим сторонам которого горели свечи, отбрасывая блики на красную пелену. Было очень красиво и таинственно. Генри подвел бразильцев к самому алтарю. Сам он, Софья, Стаматакис и Куманудис встали позади августейшего гостя вместе с префектом Аргоса и полицмейстером Леонардосом. За ними выстроились мэр Харвати и семья Дасисов. Вскоре все остальное пространство толоса заполнили сотни харватцев и жители ближайших деревень.

Епископ Вимпос произнес молебен, его худое лицо было серьезно и строго. Под сводом сокровищницы заклубился аромат ладана. Народу было так много, что негде было стать на колени, но епископ словно и не замечал этого. Он обращал языческое капище в православный греческий храм. Проповедь его была короткой: «Есть только один Бог, и Иисус сын его».

Епископ истово благословил толпу, точно хотел заглушить укоры совести—как-никак, он упразднил сегодня Зевса, Геру, Аполлона; и толос опустел. Пока Генри и Софья показывали дону Педро сокровищницу Софьи, Львиные ворота, стелы и могильные плиты на агоре, Дасисы укладывали длинные доски на деревянные козлы в центре толоса, устилали их самыми лучшими скатертями, ставили на столы самую лучшую посуду, собранную со всей деревни. Зажгли свечи, чередуя их с букетами осенних цветов. В два часа пополудни Софья рассадила гостей строго по чину, каждый сел на то место, где лежала карточка с его именем — Софья приготовила их накануне вечером. Дон Педро повернулся к Софье и восторженно прошептал:

— У меня такое ощущение, будто я собираюсь разделить трапезу с веками!

Епископ Вимпос благословил гостей и прочитал благодарственную молитву. Мужчинам подали узо, откупорили бутылки арголидского вина, наполнили бокалы. Женщины из Харвати устроили роскошное греческое пиршество: голубцы, фаршированные мидии, маринованные креветки, сухая соленая корюшка, баклажаны, тушенные с мясом, целиком зажаренный барашек, вареные цыплята, печень, тушенная в горшочках с овощами, ветчина с макаронами, пудинг, а на десерт баклава, ореховый торт с чищеным миндалем и густой черный кофе. Дон Педро поднялся и провозгласил тост за короля Георга и королеву Ольгу, епископа Вимпоса, сопровождавшего его профессора Куманудиса, за всех женщин Харвати, приготовивших такое вкусное и обильное угощение, и за хозяев—доктора Шлимана и госпожу Софью Шлиман, «которые, — сказал дон Педро — подарили мне самый памятный день в моей жизни».

Генри сжал под столом руку Софьи. Они оглядели застолье и встретились с полным изумления взглядом Стаматакиса.

До сезона дождей оставалось совсем немного. Генри предполагал свернуть работы в середине ноября. Значит, впереди три недели—и всего семьдесят семь землекопов; Генри поставил несколько рабочих раскапывать Львиные ворота—он надеялся все-таки добраться до порога; дал небольшую группу и две телеги Софье и Спиросу; а остальным рабочим велел копать на агоре, внутри двойного кольца вертикальных плит. Он не был уверен, что царские могилы именно здесь… а вдруг все-таки он опять не ошибся! Он также улучил момент и припрятал несколько черепков, чтобы послать их в Лондон Максу Мюллеру.

Генри и Стаматакис решили перевезти в Харвати четыре стелы с барельефами, чтобы они не мешали раскопкам. До сих пор Генри рыл вокруг них, теперь же, когда стелы увезены, можно расширить площадь раскопа. Углубившись на три фута, сделали первую важную находку: две каменные плиты, лежавшие одна на другой, третья торчала вверх под острым углом. На горизонтальной плите нашли человеческую челюсть с тремя уцелевшими зубами.

Всю следующую неделю лил дождь. Несмотря на грязь, Генри продолжал раскопки, и в конце концов дошли до материка. Здесь Генри ожидал сюрприз, поднявший его дух: в монолитной скале была высечена четырехугольная, десять футов на двадцать, яма. Зачем было прорубать скалу, если не для… могилы? Копать было трудно — после ливня яма заполнилась дождевой водой. Но Генри, несмотря на все трудности, продолжал рыть и наткнулся на еще несколько плит, лежавших одна на другой.

Тем временем Софья одержала свою маленькую победу. Ее рабочие откопали порог входа и без особого труда вынули рыхлую землю, наполнявшую дверной проем; когда весь этот мусор был погружен на телегу, бригада прекратила работу, обступив полукругом Софью, — и она вошла во внутренний зал толоса. Помещение было залито мягким светом, падающим из пролома в куполе. Она не верила, что Вели-паша спускался через пролом внутрь; значит, она, должно быть, первый человек, вступивший под своды толоса, с тех пор как его засыпали землей. Это ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, знакомое только археологу, она никогда не забудет.

Софья позвала рабочих, они вошли с заступами и лопатами и стали расчищать толос. Если сокровищница не разграблена, здесь могут оказаться интересные находки. Софья еще на лопате просеивала сквозь пальцы землю, которую потом ссыпали в корзины и относили на телеги. Ничего особенного не нашли, если не считать обломка синего мрамора, покрытого узором в елочку.

Приехал фотограф, один из братьев Ромаидисов, хозяев афинского фотоателье, и начал снимать раскопки и извлеченные из земли предметы. Генри был нужен инженер, который мог бы сделать план-чертеж раскопок. Полицмейстер Леонардос рекомендовал ему военного, располагавшего досугом. В пятницу 3 ноября Генри отправился за ним в Нафплион. Опять всю дорогу моросило. Договорились сразу же. Василиос Дросинос был человек умный и, по-видимому, неплохой специалист. Он читал статьи Шлимана в «Полемических листах» и восхищался его раскопками Трои. Дросинос без колебаний принял приглашение Шлимана.

На другой день, в субботу, рабочие Генри откопали плиту — «порог» Львиных ворот. Теперь на раскопках работало уже сто человек. Прямо на пороге нашли то ли бронзовый, то ли медный перстень-печать. На нем были выгравированы две молодые дамы, дивной красоты, как сказала о них Софья.

— Мне нравятся их прически, — прибавил Генри, — простые, но изящные. А позы! Сидят рядышком, а смотрят врозь.

Возле Львиных ворот нашли прозрачные красные камушки, просверленные насквозь, чтобы можно было снизать их в бусы, различные ритуальные фигурки, великолепно расписанный треножник, маленькое серебряное кольцо, кусочек свинца к форме цилиндра — гирька, как решил Генри, золотую серьгу, свитую из толстых золотых нитей и очень похожую на серьги, привезенные из Трои.

На плите, образующей как бы порог шириной в восемь футов, были видны колеи, выбитые колесницами, въезжавшими и выезжавшими из акрополя.

_ И все же я не уверен, что это колеи от колесниц.

Конечно, колесница могла проехать под Львиными воротами, но дальше ведь ехать некуда. Склон горы очень крут, а между агорой и внутренней циклопической стеной слишком мало места.

В понедельник приехал Василиос Дросинос и не медля приступил к топографической съемке. Выглянуло солнце, грязь просохла, и работа снова пошла быстрее. Генри вернулся к высеченной в скале могиле. На глубине девятнадцати футов в слежавшемся слое нашли вторую деревянную пуговицу, покрытую золотой пластинкой с резным узором. Стала попадаться одноцветная, очень яркая керамика, черная и красная, похожая на ту, что находили в нижнем городе при раскопках Трои.

В последующие два дня Генри нашел двенадцать золотых пуговиц, несколько золотых листьев, множество человеческих костей и тут же кости свиней, большой топор и еще несколько одноцветных доисторических ваз. В северном углу шахты пришлось остановить работу — над ним как раз проходил двойной ряд вертикальных плит.

— Я боюсь тут копать, можно нечаянно его разрушить, — сказал Генри Дросиносу.

— Вы правы, лучше оставить этот ряд in situ.

— Мне кажется, в этой могиле побывали грабители. Взяли все ценное, а ненужное кое-как побросали обратно. Наверное, поэтому мы нашли здесь лепную керамику вперемешку с гончарными изделиями. А может, когда ставили кольцевую стену из плит, из этой могилы сначала все вытащили, а потом как попало свалили обратно.

Опять пошел дождь. Генри отправил Софью домой под крылышко Дасисов, а сам вернулся к первой могиле. На дне шахты уже собралась вода, скоро здесь будет глиняное месиво. Генри расстроился, он был уверен, что найдет здесь человеческие останки.

Как только дождь прекратился, он начал раскапывать новую площадку над монолитной скалой, отмеченную простой, без орнамента пятифутовой плитой. Эта площадка находилась в двадцати футах к востоку от первой могилы. К полудню следующего дня, субботы, достигли каменных стен второй могилы, засыпанной чистой землей. Над головой опять собирались тучи, под ногами рабочих чавкала грязь.

— Нет никакого смысла продолжать раскопки, — сказал Генри Софье. — Завтра утром свернем все работы и в понедельник вернемся в Нафплион.

— Да, делать нечего. Возобновим раскопки ранней весной. Чтобы наметить объем работ на весну и лето, Генри решил определить местонахождение еще двух шахтовых могил, докопаться до каменных ящиков, высеченных в скале. Он поставит нескольких рабочих раскапывать еще одну площадку, где он нашел неорнаментированные плиты. Другая бригада раскапывала место на агоре с более темной землей, по-видимому откуда-то принесенной. Генри очень надеялся, что именно здесь он найдет четвертую могилу и что эта огромная терраса, обнесенная двойным кольцом вертикальных плит. — действительно некрополь.

Генри просил рабочих копать как можно быстрее, обещая дополнительную плату за работу в воскресный день. Рабочие заразились его энтузиазмом. На поверхность появились обломки надгробных стел и раскрашенная керамика. К вечеру углубились уже на тринадцать футов в глубь скалы и на двадцать пять от первоначального уровня. Появилась новая трудность: как убирать из шахты мусор? Лейтенант Дросинос из толстых веток сколотил лестницы и приделал к корзинам заплечные ремни. Теперь рабочие смогли выносить мусор наверх, где его после просеивания ссыпали на телеги.

Углубившись еще на два фута, натолкнулись на нечто совершенно новое — явно чужеродный слой крупной речной гальки. Генри приказал рабочим отложить в сторону ломы и заступы и дальше рыть с помощью ножей. Скоро установили границы галечного настила. Длина его равнялась пяти футам, ширина — трем. Софья спустилась в шахту, посмотреть, что там за переполох.

— Как по-вашему, что означает этот галечный слой? — спросил лейтенант Дросинос Генри. — Он явно уложен руками.

Генри с минуту раздумывал.

— Пока его не снимем, трудно сказать. Прошу вас, друзья, отложите всю гальку в сторону. Работайте очень осторожно и только руками.

Когда галька была аккуратно снята и уложена вдоль четырех стен, открылся тонкий слой черной золы. Софья уловила блеск желтого металла. Инстинктивно она протянула руку, засыпала пеплом блеснувший металл, встала и сказала Генри как ни в чем не бывало:

— Пайдос. Уже поздно. Становится темно. Пора отпустить людей.

Генри почувствовал в ее голосе волнение.

— А завтра пусть приходят?

— Да.

— Прекрасно. Позвать Стаматакиса?

— Было бы очень разумно.

— Лейтенант Дросинос, пожалуйста, позовите сюда Стаматакиса.

Когда они остались вдвоем на дне могилы на глубине двадцати семи футов под агорой, в густеющих сумерках. Генри шепотом спросил:

— Что там?

Софья поманила его, и он опустился рядом с ней на колени. Осторожно смахнули они слой пепла — и вот их изумленным взорам открылась большая золотая пластина. Продолжая смахивать пепел подушечками пальцев, они обнаружили еще несколько золотых пластин. Сняли одну за одной, пластины прикрывали грудную клетку скелета. Тяжело дыша, но не произнося ни слова, они сняли золотую пластину с головы, и на них глянул полуистлевший череп. Счистили пепел с черепа и нашли еще несколько золотых пластин, толще первых и соединенных серебряной проволокой. Скелет лежал головой на восток, ногами на запад. И Софья вдруг вспомнила—так лежал в могиле ее отец.

Охрипшим голосом, который Софья едва узнала, Генри проговорил:

— Вот она. первая царская могила. Это наш первый почивший тысячелетия назад монарх!

Софья не могла унять дрожь. В этой могиле много места, наверное, тут не один мертвец… Скатившись по шаткой лестнице на дно могилы, Стаматакис бросил взгляд на золотые пластины, костяк и тихонько присвистнул, все еще не веря. Генри тотчас начал распоряжаться:

— Золото надо убрать отсюда сегодня вечером. Стаматакис согласился.

— Нужен большой кусок мягкой ткани. Лейтенант Дросинос, не найдете ли что-нибудь подходящее?

Генри начал снимать золотые пластины со скелета уже почти в полной тьме. Лейтенант Дросинос вернулся с куском шерстяной ткани. Когда все золото было осторожно сложено, Генри попросил Дросиноса обвязать узел веревкой. Затем вручил этот непрезентабельный груз Стаматакису.

— Сейчас мы все едем к вам. Я хочу пронумеровать каждую пластину. И получить на все расписку.

Стаматакис счел это разумным. Генри попросил его поставить к могиле охрану.

— У меня нет охраны.

— Тогда я попрошу Деметриоса и Аякса, они сделают это для меня.

Когда они вернулись в дом Дасисов, все уже давно пообедали. Иоанна оставила для них на плите два горшка. Сели ужинать, но было не до еды. Деметриос и Аякс, ни о чем не спрашивая, захватив с собой ружья, сели на осликов и отправились в крепость. Генри не объяснил им, что они будут караулить, но они понимали — что-то очень важное. Чтобы не замерзнуть холодной ноябрьской ночью, взяли с собой одеяла.

Генри и Софья проговорили за полночь. Не могли заснуть, так были взволнованы. О возвращении в Афины не могло быть и речи. Софья забылась коротким сном уже на рассвете. Генри, как она догадывалась, не спал совсем.

С первыми лучами солнца они уже были на раскопе. Да и Стаматакис на этот раз не проспал. И тут же нашли еще золото, которое вчера в темноте не увидели: пять великолепных крестов, каждый из четырех золотых лавровых листьев, четыре витых золотых ожерелья и несколько отдельных золотых листьев. Все это Софья занесла к себе в блокнот, как, впрочем, и Стаматакис, и передала ему, получив от него расписку.

Генри распорядился, чтобы рабочие начали расширять стены могилы. К одиннадцати утра раскоп достиг двенадцати футов в ширину и двадцати одного в длину: открылись стены, выложенные камнем на высоту десяти футов, со следами копоти. Начался дождь и опять прогнал их из шахты. Остаток дня Софья провела за тем, что сшивала вместе с женщинами куски брезента — раскоп надо было предохранить от воды. Вечером Деметриос и Аякс отвезли брезент на акрополь и накрыли им отверстие шахты.

Дождь лил весь вторник, Генри метался по комнатам наверху, как загнанный в клетку тигр, призывая на голову бога дождя все кары, какие можно придумать на восемнадцати языках. Софья пыталась успокоить мужа, но безуспешно.

В среду солнце появилось и слегка подсушило Микены. Брезент помог — воды в раскопе было совсем немного. Генри спустил в шахту столько людей, сколько могло поместиться в ее тесном пространстве, дав им задание рыть слева и справа от галечного слоя, под которым они нашли первого доисторического покойника. Первые два фута осторожно копали кирками и лопатами. Как только показались еще два галечных слоя, Генри отправил рабочих на другие площадки. Он, Софья и лейтенант Дросинос аккуратно сняли гальку и отложили ее в сторону. Стоя на четвереньках, Генри и Софья осторожно убрали пепел и нашли еще два полусожженных костяка, покрытых золотом. У Генри перехватило дыхание. А Софье вдруг стало жутко. Она ведь на дне могилы, сырой, мрачной могилы, в которой больше трех тысячелетий назад были похоронены древние цари. Имеет ли она право нарушать их вечный сон? Чем отличается она от осквернителей праха? Обыкновенных грабителей могил? Того, кто потревожил прах, говорят, ожидает страшная кара.

На каждом черепе было по пяти массивных диадем, каждая длиной девятнадцать дюймов, шириной в середине четыре дюйма, скрепленных вместе медной проволокой. Эти диадемы ничуть не похожи на те две, троянские, представлявшие собой ободок с множеством висящих цепочек. Просеивая пепел, нашли еще девять золотых крестов. Затем пошли предметы, имеющие сходство с троянскими находками: обсидиановые и бронзовые ножи, осколки большой серебряной вазы с медным устьем, покрытым толстым слоем позолоты и резьбой, серебряная чаша, множество черепков искусно расписанной лепной и гончарной керамики, несколько терракотовых треножников. Для Генри самой важной находкой были две фигурки с рогами—культовые изображения Геры.

— Это доказывает, — воскликнул он, — что уже в самой глубокой древности здесь поклонялись Гере в этом ее образе!

Софья услышала, как Стаматакис буркнул себе под нос:

— Ничего подобного это не доказывает. Почему бы вам не заниматься своими находками, а теории оставить тем, кто знает границу между гипотезой и фантазией.

Генри поблизости не было, и он не слыхал этих слов эфора, но Софья наградила Стаматакиса уничтожающим взглядом.

Небольшие костры, разложенные древними могильщиками на нижнем настиле гальки, сожгли только плоть — кости остались целы. Но только Генри дотронулся до скелетов, они рассыпались — так они пострадали от дождя. Все уцелевшие кости Генри собрал — получилось не больше, чем от трех скелетов, найденных в Трое.

— В Трое сожгли Гектора и Патрокла, но огонь пощадил их кости, — размышлял Генри на обратном пути в Харвати. — В Микенах укладывали своих усопших владык между двумя слоями гальки и разжигали под ними слабый огонь, чтобы сгорели только плоть и одежда. Скорее всего, это диктовалось санитарными соображениями.

Стаматакис его не слушал.

— Вечером отправлю телеграмму в Афины, — объявил он, — пусть немедленно пришлют помощников, чтобы помогли составить каталог находок. И еще потребую прислать солдат для охраны золота. Я отвечаю за все. Вдруг что-нибудь будет украдено.

— Надеюсь, ни я, ни госпожа Шлиман не входят в число подозреваемых, господин Стаматакис? — с улыбкой отозвался Генри.

Подобных волнений в их жизни еще никогда не было. Генри почти всю ночь писал статьи для лондонской «Тайме». Софья — очередную статью для афинской «Эфимерис». Когда она наконец заснула, ей приснился кошмар: она в ловушке, на дне глубокой могилы, и никак не может оттуда выбраться. Полуистлевшие черепа древних царей обросли плотью и таращатся на нее:

— Кто ты? Зачем потревожила наш покой? Дом Дасисов бурлил. Золота в Харвати никто не видел. Но все знали, что в могилах найдены древние скелеты. А в памяти народа жило предание, что, если могилы микенских царей когда-нибудь раскопают, в них окажутся несметные сокровища. Все видели, как Стаматакис шел но Харвати, прижимая к груди какой-то узел. Здесь, как и в Троаде, люди не сомневались— первое золото далось в руки не кому-нибудь, а доктору Шлиману и госпоже Софье.

Спирос кончил расчистку круглого зала сокровищницы Софьи—и она и Генри должны были признать, что грабители сюда наведывались, — и Ромаидис сфотографировал Софью. В теплом шерстяном жакете, отделанном шнуром, длинной юбке и черной шляпе она стояла перед огромным входом под треугольной нишей, ее рабочие сгрудились в центре зала, из расщелины сверху на них сеялся солнечный свет. Фотография была опубликована во многих газетах, и откопанный Софьей толос стал называться «Сокровищницей миссис Шлиман», пока не был официально наречен «Гробницей Клитемнестры». Несмотря на дожди, Генри продолжал раскопки. Начали отрывать третью могилу. Дело оказалось нелегким—две простые без орнамента плиты, отмечавшие эту могилу, были придавлены огромными кубической формы глыбами. На глубине трех футов рабочие наткнулись на две большие горизонтальные плиты, а пятью футами ниже еще на три такие же плиты. Генри не сомневался, что их возложили на могилу последующие поколения, чтобы место захоронения не стерлось со временем в памяти людей.

— Видите, с каким почтением относились древние к этим могилам. Первоначальные надгробья постепенно уходили под землю, но местонахождение могил было так хорошо известно, что их снова и снова отмечали надгробным камнем.

Стремясь найти выдолбленную в скале могилу, рабочие преодолевали огромные завалы многовековых наслоений. Глубина достигала уже тридцати футов, землю поднимали наверх в корзинах. В засыпи нашли несколько мужских скелетов без всяких украшений и погребальных даров, а также множество клинков и осколков ваз; кости скелетов совсем истлели, их невозможно было поднять наверх.

— Скорее всего, царские телохранители, — заключил Шлиман. — Известно, что в некоторых средиземноморских странах вместе с царями хоронили слуг, рабов и телохранителей.

В одном месте пришлось рыть под нависшей скалой. Шлиман обещал рабочим дополнительную плату за каждую пусть даже самую пустяковую находку. В скале была глубокая трещина, но именно под этой скалой оказалось много древних истиц, и двое рабочих то и дело ныряли под нее и возвращались все с новыми и новыми находками. Наблюдая за ними, Генри заметил, что трещина вдруг раздалась. Он бросился к рабочим, успел оттащить их шага на два, и в тот же миг скала с ужасающим грохотом рухнула. Брызнувшие в стороны осколки сбили всех троих с ног. Софья бросилась к Генри, помогла ему подняться на ноги.

— Все хорошо, дорогая. Ни одной царапины. И рабочие, слава богу, отделались только испугом. Помнишь Трою? Нет, счастье еще не изменило нам.

Следующие два дня лил такой дождь, что на улицу нельзя было высунуть носа. Шлиман попросил у Стаматакиса позволения сфотографировать и описать золотые инталии [31] для своего дневника. Стаматакис был непреклонен.

— Я поставил перед кладовой круглосуточную охрану и приказал не пускать никого, даже если я сам дал разрешение.

В первый же погожий день Генри откопал вход в третью могилу, она оказалась девятью футами ниже тех совершенно истлевших скелетов. Неделю назад он окончил раскапывать вторую могилу, и вот перед ним снова крупная речная галька, под ней слой белой глины. Как и в других могилах, стеньг были выложены каменной кладкой, а на высоте от десяти до шестнадцати футов по стенам шли выдолбленные уступы. Софья, Спирос и лейтенант Дросинос осторожно сняли два верхних слоя. Под белой глиной обнаружили три скелета, буквально осыпанных золотом: золото кое-где оплыло и закоптело. В смятении—будто закружило внезапно налетевшим вихрем—смотрели они на останки древних владык.

Стоя на коленях, Генри внимательно разглядывал останки. Но вот он поднял глаза на Софью, стоявшую по ту сторону траурного ложа, и взволнованно проговорил:

— По-моему, эти три скелета — женские. Видишь, какие мелкие кости, маленькие зубы. Вот эта похоронена в старости, зубы у нее не все и плохие. Да, можно с полным правом сказать—древние кремировали своих покойников, потому что тела явно сожжены. На стенах могилы видны следы огня и копоти от погребального костра.

Нашли сначала десятки, потом сотни толстых золотых бляшек диаметром два с половиной дюйма на три, украшенных разнообразным орнаментом. Собрали все бляшки и подсчитали— их оказалось ни много ни мало семьсот штук. Они валялись поверх скелетов, под ними, вокруг них.

— Большую часть этих золотых бляшек рассыпали на дно могилы перед тем, как сложить погребальный костер, остальные, скорее всего, положены на полусожженные останки после того, как огонь погас, — заметил Генри.

Эта шахтовая могила была всего четырех футов глубиной. Ее раскопали полностью. Сверху сеялся свет холодного ноябрьского солнца. Смахнули пепел с одной бляшки, с другой и залюбовались—как искусно выбиты на них разнообразные узоры: цветы, листья, бабочки, медндровый узор — как на могильных плитах, не то осьминоги, не то каракатицы с восьмью ногами, изогнутыми спиралью.

Следующую находку сделала Софья: распавшееся на три части ожерелье. Каждая представляла собой резной драгоценный камень — инталию: на первой Геракл убивает немейского льва, на второй два сражающихся воина, на третьей—лев поднялся на задние лапы и стал передними на выступ скалы. Это ожерелье, казалось, было древнее тех, что были найдены в Трое.

— Но я нигде не читала, что в Арголиде когда-нибудь добывали золото, — сказала Софья. — Откуда его столько у древних греков?

— Возможно, победив Трою, они стали вести обширную торговлю с востоком, плавая по Эгейскому и Средиземному морям. Эти драгоценности могли быть куплены уже готовыми, но микенцы могли ввозить и золотые слитки. У них ведь наверняка были свои ювелиры. Взгляни, какую прелесть я только что нашел: не то кузнечики, не то сверчки на золотой цепочке, целый десяток.

Они копали и просеивали грунт, простаивая часами на коленях по обе стороны погребального костра, и все это время Стаматакис не спускал с них холодного, настороженного взгляда. То и дело кто-нибудь восхищенно вскрикивал: чего только не таила в себе эта древняя земля — золотые грифоны, лежащие львы, олени с ветвистыми рогами, сферические украшения, сердечки, филигранной работы броши, орнамент, изображающий двух женщин с порхающими вокруг голубями, каракатицы, летящий золотой грифон.

— Многие украшения имеют отверстие, — заметила

Софья. — Это или частицы ожерелий, или брошки, которые прикалывали к платью.

Генри ничего не слышал от волнения: на голове одного скелета он увидел великолепную золотую корону. Она потемнела от огня, и все-таки это была самая прекрасная их находка. Корона представляла собой обруч, покрытый барельефным узором из концентрических кругов; к обручу были прикреплены тридцать шесть больших золотых листьев.

— Замечательнейший образец ювелирного искусства, — прошептал ей Генри. — Подойди ко мне. На концах короны есть маленькие дырочки и куски тонкой проволоки, которыми она крепилась на голове. Я хотел бы взглянуть на тебя в этой короне, пока Стаматакис не отобрал ее у нас.

Софья присела рядом, и Генри надел ей на голову корону, так что тридцать шесть золотых листьев встали как нимб.

— Эта корона красивее троянских диадем. Я буду настаивать, чтобы мне разрешили сфотографировать тебя в этой короне в кладовой Стаматакиса.

Эфор услыхал последние слова Генри.

— Никаких фотографий золота, пока мы не перевезем все сокровища в Афины, — вмешался он.

Генри смерил его уничтожающим взглядом, Софья вернулась на свое место и снова принялась раскапывать землю руками. Скоро и она нашла золотую диадему.

— Генри, — воскликнула она, — внутри пристал кусочек черепной кости. Можно его оторвать?

— Не смейте ничего трогать, — приказал Стаматакис. — Что с этим делать, будет решать Археологическое общество.

Они провели весь день в этой, по словам Генри, «самой богатой золотой копилке в мире». Нашли еще пять диадем. Осторожно смахнули щеткой черный пепел, все еще покрывавший их. Тут же Софья раскопала еще две диадемы. Всего в тот день было найдено девять золотых диадем.

— Это, должно быть, могила цариц. — У Софьи перехватило дух: только вообразить себе, что они откопали!

— Одна царица. Остальные принцессы, все они похоронены одновременно. Это не Клитемнестра, микенцы похоронили ее за городской стеной. Они считали, что прах ее осквернит акрополь. Интересно, как далеко в глубь тысячелетий мы заглянули? Во времена Атрея? Пелопса?

В золе Генри нашел две большие золотые звезды, два креста, скрепленные посередине золотой заклепкой. Возле одного скелета лежала золотая брошь, изображавшая женщину в профиль с протянутыми руками. Смахнув с нее землю и пепел, Генри показал брошь Софье.

— Это—гречанка, — внимательно вглядевшись в изображение. сказала Софья, — Нет никакого сомнения. Посмотри на профиль: лоб и нос составляют как бы одну линию. А эти огромные глаза…

— Почти такие же, как у тебя, — улыбнулся Генри. Софья подняла глаза — Стаматакис бережно укладывал золотые находки в мешок и не смотрел на нее.

— А какая пышная грудь! — прошептала она. — Только воздержись, пожалуйста, от дальнейших сравнений.

Просеивая золу, они не переставали изумляться богатству погребальных даров: золотые серьги, ожерелья, шесть запястий, двое весов, детская маска с прорезями для глаз, сильно пострадавшая от времени.

— Значит, в этой могиле был сожжен и ребенок, — заключил Генри, держа маску в руках. — Павсаний рассказывает об этом обычае древних. Возможно, ребенок умер вскоре после матери. Однако детских костей здесь нет.

Софья откопала два скипетра — еще одно доказательство, что найдены царские захоронения. Скипетры были серебряные, обложенные золотой пластиной, рукоятки выточены из горного хрусталя. Затем последовали еще золотые находки: гребень с костяными зубьями, золотые и янтарные бусины, броши, кубок с изображением рыбы, золотая шкатулка с хорошо пригнанной крышкой. Генри нашел в золе красивую сферическую вазу с двумя ручками, еще три кубка с крышками, серебряную вазу без всяких украшений, серебряный кувшин и такой же кубок.

Последняя находка этого дня представляла собой загадку. В изголовье всех трех могил лежали медные ларчики, наполненные гнилым деревом.

— Я думаю, — высказал предположение Генри, — что эти ящички клали под голову усопшим, наподобие алебастровых валиков древних египтян.

Глядя на все это золото, Стаматакис вдруг страшно перепугался. Он один отвечает за эти бесценные находки! А вдруг их украдут. Спрос будет с него. Это погубит его карьеру! Прислонившись к стене шахты, он тяжело дышал — ему ведь тоже пришлось покопаться в земле.

— Доктор Шлиман, приказываю немедленно прекратить раскопки! — объявил он свое решение.

— Прекратить? — Генри удивленно взглянул на присевшего рядом Стаматакиса. — И это когда древняя земля открыла нам свои кладовые?

— Именно. Это же бесценные сокровища! Нужна охрана. Не могу я один нести такую ответственность. Необходимо вызвать сюда губернатора.

— Какая чепуха! Мы с вами самая надежная охрана. Отсюда не может исчезнуть ни грана золота. Кроме того, в данном мне разрешении о губернаторе не говорится ни слова.

— Знаю. Это я, эфор, вам приказываю.

— А я не обязан выполнять ваши приказы. Если вам нужен губернатор, можете его звать.

Стаматакис полез наверх, с большой неохотой покинул раскопки и поспешил отправить телеграмму в Нафплион и Афины, еще раз умоляя прислать для охраны золота солдат.

Невозможно было дольше таить от жителей Харвати. что в царских могилах найдены несметные сокровища. Слишком много вокруг ушей и глаз. Стоило только взглянуть на Шлиманов: их лица сияли гордостью победителей. Не только семейство Дасисов, но и весь поселок глубоко почитали Генри и Софью, разгадавших трехтысячелетнюю тайну Микен. Деметриос Дасис. гордый, независимый грек, низко поклонившись Генри, сказал:

— Я был неправ. Так же. как все. Мы говорили, что на акрополе нет царских могил. А ведь я мог бы и убедить вас в этом.

— Нет, Деметриос. Помнишь, ты сказал мне: «Уж если там что-то есть, доктор Шлиман это отыщет».

Назавтра начали раскапывать четвертую могилу. Она не была отмечена надгробной плитой, но грунт здесь был гораздо темнее, чем на всей агоре. Несколько раньше группа Софьи откопала в этом месте, на глубине двадцати футов, сложенный из циклопических глыб алтарь диаметром шесть футов и высотой в четыре фута. Генри тогда попросил ее приостановить работы, пока он не закончит раскопку третьей могилы. И вот теперь он отрядил большую группу рабочих, чтобы они осторожно разобрали алтарь — его предстояло переправить в Афины и заново там собрать. Как только огромные камни были убраны, Генри со своей бригадой начал копать.

Календарный листок показывал двадцать пятое ноября. Просто чудо, что осенние ливни еще не начались—ведь через две недели Микены будут затоплены. Генри торопил рабочих; четвертую могилу — кромку четырех каменных стен — обнаружили шестью футами ниже алтаря, найденного Софьей. Эта могила оказалась самой большой — восемнадцать футов на двадцать четыре. Алтарь находился как раз над самым ее центром.

Пять футов вниз прошли очень быстро. Когда показалась галька. Генри отпустил рабочих и дальше продолжали копать втроем — он, Софья и Спирос. Разрыхляли землю ножами, стоя на коленях в холодном сыром подземелье.

Упорство их было вознаграждено. Довольно скоро появился трехдюймовый слой гальки: сняли его без особого труда, под ним оказался дюймовый слой белой глины. Одна стена могилы была высечена в скале; она шла в наклон и достигала высоты десяти футов, в ней тоже имелись уступы. Три другие стены были сложены из камня, как и стены других могил, и обмазаны белой глиной, смешанной с обломками кристаллического сланца. Осторожно сняв глину, обнаружили под ней древесную золу, пепел от сгоревшей одежды и два скелета со следами слабого огня. Все как и в других могилах, только одно разительное отличие — на лицах лежали большие золотые маски. Одна маска была сильно повреждена погребальным огнем и тяжелыми наслоениями. Генри вытер ее носовым платком, но пепел за тысячелетия плотно въелся в благородный металл. Протянул маску Софье.

— Вглядись внимательно, Софидион, ведь можно угадать его черты. Это, конечно, юноша, у него овальное лицо с высоким лбом, длинный греческий нос, маленький рот и тонкие губы. Глаза закрыты, но ресницы и брови хорошо заметны.

Вторая маска рисовала совсем иной характер. Что, если это не просто маски, а посмертные портреты царей, сделанные древними чеканщиками? Взяв вторую маску и вглядевшись в нее. Софья уже почти не сомневалась в этом. У монарха было круглое лицо, как будто надутые щеки, узкий лоб, торчащий прямой нос, маленький рот и очень тонкие губы. Глаза, как у первой маски, закрыты, ресницы и брови отчетливо видны.

Осторожно отложили маски в сторону. Стаматакис тут же подхватил их и спрятал в мешок. Генри, Софья и Спирос, продолжая в сильном волнении разрыхлять золу, нашли пять больших бронзовых котлов: в четырех оказалась только земля с золой, пятый был битком набит золотом; из него высыпали сотню пуговиц, покрытых золотой фольгой с выгравированным рисунком. Восторженные возгласы — и снова усердно заработали ножи; следующая находка — огромная серебряная голова коровы с изогнутыми золотыми рогами, наполненными полуистлевшим деревом. Во лбу — золотое солнце двух дюймов в диаметре, украшенное орнаментом. Вспыхнув от радости, Генри воскликнул:

— Несомненно, это изображение Геры, покровительницы Микен.

Работу прервали, только чтобы на скорую руку пообедать. Спустившись опять на глубину двадцати трех футов, нашли целый арсенал: два десятка бронзовых мечей и множество копий. Тут же валялись золотые украшения от деревянных ножен и несколько золотых бляшек — инталий, точно таких, какие были на первом скелете во второй могиле.

До конца дня откопали еще несколько бронзовых котлов, серебряных и золотых ваз. Между ними было рассыпано множество мелких золотых пластинок. Спиросу посчастливилось, он нашел уникальную вещь — литой пояс из золота.

И все же работу пришлось прекратить. Не столько из-за Стаматакиса, с нетерпением ожидавшего приезда губернатора, сколько по настоянию Археологического общества. В тот же день из Афин пришла телеграмма, в которой говорилось, что в Микены срочно выезжает профессор Спиридон Финдиклис, и доктора Шлимана просят временно приостановить раскопки. Выло очень обидно терять два дня, ведь не сегодня-завтра могли начаться дожди; вынужденное безделье скрашивалось, пожалуй, лишь тем, что в Микены ехал их старый друг профессор Финдиклис, который посетил вместе с ними в августе Тиринф и Микены.

Стаматакис сразу успокоился—теперь за судьбу драгоценных находок будет отвечать вышестоящее начальство. К тому же он получил известие, что для охраны золота и могил в Микены посланы солдаты. Он даже позволил Софье и Генри работать все воскресенье и понедельник у него в кладовой. В /in два дня непрерывного труда они успели описать много важнейших находок для будущей книги о Микенах.

Утром в понедельник, перед тем, как пойти в кладовую, Генри закончил статью для лондонской «Тайме»; он писал: хотя в четвертой могиле обнаружено пока только два скелета, именно в этой могиле, по мнению древних авторов, похоронены «владыка мужей» Агамемнон, Кассандра, Эвримедон и их спутники.

Профессор Спиридон Финдиклис приехал так рано во вторник утром, что, должно быть, из Нафплиона он выехал еще ночью. Генри сейчас же повел его в кладовую и показал ему нее найденные сокровища. Финдиклис был потрясен. С горящими глазами рассматривал он сотни украшений, масок, диадем.

— А ведь вы действительно откопали царские гробницы,— проговорил он.

Генри, обрадованный реакцией профессора, предложил:

— Немедленно едем на раскоп. Не сомневаюсь, в четвертой могиле мы найдем еще других погребенных. Я хочу, чтобы вы своими глазами увидели усопших царей — они покрыты золотом с головы до ног. Фантастическое зрелище!

На холм отправились верхом; пока ехали, Генри искоса поглядывал на своего друга, вспоминая его ученую карьеру. Финдиклис окончил Афинский университет, докторскую диссертацию писал в Германии. Вернувшись в Грецию, преподавал сначала в средней школе, затем был избран профессором греческой филологии университета, долгое время был вице-президентом греческого Археологического общества. Эти два человека любили и уважали друг друга, но их отношение к науке было диаметрально противоположным. Шлимана постоянно упрекали в том, что он слишком поспешно делает выводы и немедленно их публикует, отчего часто противоречит сам себе. Финдиклис, человек большого личного мужества во всем остальном, был очень осторожен, когда дело касалось публикации собранного им материала. В шестьдесят два года он еще ничего не опубликовал и просил одного своего коллегу уничтожить после его смерти все его записи. Он восхищался дерзостью Шлимана, хотя и был убежден: смельчак, публикующий свои взгляды, теории и даже просто гипотезы, сто раз не проверив их. непременно угодит в смоляную яму научного заблуждения, более глубокую, чем могилы микенских царей.

По дороге к крепости профессор Финдиклис остановился осмотреть дромос и сокровищницу, раскопанные Софьей. Когда он посетил Микены в августе, на этом месте был ничем не примечательный пыльный курган. Он тепло поздравил Софью с ее открытием. Тогда же, в августе, подъездная дорога к Львиным воротам была скрыта под десятифутовым наслоением земли, камней и циклопических блоков. Профессор не скупился на похвалы, отдавая должное Шлиману, — великолепный памятник старины теперь был весь открыт взору.

Они спустились на дно четвертой могилы. Профессор Финдиклис осмотрел два найденных скелета, которые Шлиман и не пытался поднять наверх.

— Это, без сомнения, цари доисторического времени, — сказал он. — А почему вы думаете, что в этой могиле есть еще погребенные?

— Смотрите сами — мы дошли до дна только в одной трети всего этого пространства.

Генри подозвал Деметриоса, Аякса и еще двоих Дасисов. Землекопы спустились вниз по лестнице с заступами и корзинами. Начертив концом палки прямоугольник, он попросил их осторожно снять верхний слой земли, надеясь найти под ним еще один галечный настил. Часа два они копали и относили землю наверх: когда на лопатах появились первые камешки, Генри, как и раньше, отпустил землекопов. Профессор включился в работу, скоро последний слой земли был снят и появилась галька.

— Скелеты, если они здесь есть, лежат под этим слоем гальки поверх другого такого же слоя. Я никогда прежде не слыхал о подобном способе кремации мертвых. Эти два слоя гальки, наверное, уменьшали силу тяги, чтобы одежда и плоть сгорели, а кости и драгоценности остались целы.

В этой могиле нашли еще три погребальных костра. Когда с каждого сняли верхний галечный слой, обнаружили три костяка, лежащие головой к востоку. Увидев золотые маски, Финдиклис не мог удержаться от изумленного возгласа. Грудь каждого скелета покрывала большая золотая пластина, на голове—золотая корона, украшенная розетками и щитовидными бляшками, рядом с одним скелетом массивный золотой браслет с большим многолепестковым цветком.

— Какой огромный, простому смертному впору на ноге носить, — почтительно произнес Генри.

Финдиклис разглядывал браслет, не переставая удивляться. Здесь же нашли два больших золотых перстня-печатки, на одном изображен охотник в колеснице, запряженной двумя жеребцами, на другом сцена боя — один воин одолевает троих.

Софья, Спирос. Генри, а сегодня и профессор Финдиклис, скорчившись, работали над тремя вновь откопанными остовами. Было очень тесно, девятифутовая, облицованная камнем стена поднималась наклонно, и у самого дна могила заметно сужалась. В полдень Софья попросила Аякса принести им на дно еды, кувшин с водой и чистую тряпку, чтобы можно было вымыть и вытереть руки. Ей удалось убедить мужчин ненадолго приостановить работу. Сели на землю, прислонившись спиной к стене, пили вино, ели хлеб, сыр, маслины и одновременно передавали из рук в руки маски, короны, браслеты, восхищаясь ювелирным мастерством и пытаясь приблизительно определить их возраст. Генри, разглядывая третью маску, заметил:

— Морщинки в углах рта, крупный рот с плотно сжатыми тонкими губами не оставляют сомнения, что это портрет пожилого человека.

Финдиклис отметил, что лица масок совсем не похожи на лица богов и героев, известных по сохранившимся скульптурам. Генри ласково обнял Софью за плечи, точно хотел согреть ее в этой промозглой сырости древней могилы.

— Госпожа Софья первая высказала предположение, что эти маски, по-видимому, имеют портретное сходство с лицами похороненных здесь древних царей, — с гордостью сказал он.

— Да, скорее всего, это маски — портреты царей. — согласился Финдиклис.

Копали еще несколько часов и нашли девять золотых сосудов: первый — огромная чаша с двумя ручками, два золотых кубка, на каждом девять параллельных концентрических бороздок, изящный кувшин для вина с крышкой и большой ручкой, весь покрытый переплетающимся линейным орнаментом, другие были украшены широкой каймой с узором из клинков. У одного кубка ручка была приклепана золотыми гвоздиками, его Генри рассматривал особенно долго.

— Точно такой кубок я нашел в Трое на глубине пятидесяти футов в самом древнем из четырех доисторических городов. Только он был сделан из глины.

Софья, копавшая под третьим скелетом у самой стены, нашла в золе массивный золотой кубок, он был опоясан орнаментом из четырнадцати розеток. Были расписаны даже ручки кубка. Финдиклис взвесил его на руке — в нем было четыре фунта золота.

— Этот кубок—одно из самых замечательных произведений искусства, найденных вами в Микенах, — проговорил он с сияющим лицом.

Генри, раскапывающий слой гальки под средним скелетом, нашел еще один довольно большой кубок с горизонтально торчащими ручками и украшенный двумя золотыми голубками. Он взглянул на Финдиклиса, лицо его побледнело от волнения.

— Вам не кажется, что этот кубок почти в точности соответствует описанию кубка Нестора в «Илиаде»?

Копали до самого вечера; все четверо, включая Спироса, то и дело находили все новые удивительные предметы; то и дело слышались восхищенные возгласы. Спирос нашел красивой формы серебряный кувшин с длинной вертикальной ручкой. Вот появились на свет божий три золотые перевязи через плечо, украшенные розеточным узором, вот целая россыпь — сто штук—больших и мелких янтарных бусин. Генри взял пригоршню и послал по кругу.

— Все эти бусины, конечно же, были снизаны в ожерелья, как тысячи золотых бусин из сокровищ Приама, — сказал Генри. — Профессор Финдиклис, как по-вашему, не доказывает ли присутствие этих бусин среди сокровищ в царских могилах, что янтарь в микенскую эпоху ценился очень высоко и шел на изготовление дорогих украшений?

Не склонный к категорическим суждениям. Финдиклис с, обычной учтивостью ответил:

— Возможно, и доказывает. Надо будет справиться в книгах по древней истории. Давайте заглянем в Национальную библиотеку, как вернемся в Афины.

Назавтра поднялись спозаранку. Генри нашел три миниатюрных здания чеканного золота, которые сильно его озадачили. Рассмотрев их внимательно, передал находку Софье, она отдала профессору Финдиклис у. Все трое наперебой начали высказывать догадки:

— …Что это может быть?.. Макеты храмов?.. У одного на коньке два голубя. И колонны такие же, как колонна между львами крепостных ворот!

Первый раз за все время стал на колени Стаматакис и принялся разгребать золу, гальку, землю. Теперь на дне могилы лихорадочно работали уже пятеро, делая одно открытие за другим: четыре золотых диадемы; узкий с тонким орнаментом золотой пояс, тяжелые золотые булавки — не то заколки для волос, не то брошки; массивный литой золотой львенок; звезда из трех золотых пластинок, спаянных в центре; золотые кольца; два маленьких топорика из тонкой золотой пластинки; медная вилка с тремя изогнутыми зубцами; алебастровые вазы; красивой формы костяные крышки для кувшинов; пустотелая фигурка с ногами буйвола, служившая, по-видимому, вазой…

Не замечали, как летит время. Пальцы просеивают землю, лица измазаны золой—хоть и холодно, приходится иной раз смахнуть пот; брюки на коленях побелели от глины, юбка у Софьи вся перепачкана в земле.

К вечеру, когда стало смеркаться, нашли деревянные пуговицы в форме крестиков, обложенных золотой фольгой; сотню маленьких золотых цветов; более сотни круглых золотых бляшек; еще сотню похожих на щиты дисков из золота с резным орнаментом. Они уже устали удивляться, а руки откапывали все новые предметы: серебряные кубки, чаши, вазы, деревянный гребень с гнутой золотой рукояткой, около пятидесяти золотых каракатиц, отлитых, по-видимому, в одном литике, наконечники стрел из обсидиана, шестьдесят кабаньих зубов — ими были украшены шлемы усопших монархов. На этот раз «Илиаду» вспомнил профессор Финдиклис:

Теперь начали извлекать бронзовые мечи, копья, длинные клинки, нашли алебастровую рукоятку, украшенную большими плоскими шляпками золотых гвоздей.

— Подобные шарообразные ручки из алебастра мы находили в Трое, — заметил Генри, — но не знали тогда, что это рукоятки кинжалов.

Софья прибавила:

— Помнишь, Генри, ты решил было, что это дверные ручки или набалдашники палок?

К концу дня выкопали тридцать медных сосудов и медных треножников — в «Илиаде» и «Одиссее» такие вручали победителям в играх, — а когда на дне могилы стало совсем темно, наткнулись на целую гору устричных раковин, причем некоторые были закрыты.

— В могилах оставляли пишу, как в древнем Египте, — объяснял Генри. — А керамические черепки, которые во множестве валяются вокруг, говорят, по-видимому, еще об одном обычае, который жив в Греции и по сей день: на могиле почившего друга принято разбивать сосуды с водой.

Еще во время раскопок третьей могилы Стаматакис обратил внимание, что у особенно хрупких золотых предметов, если их поднимать наверх в мешке, обламываются края. И он попросил плотника из Харвати сколотить несколько небольших ящиков. Весь этот день, когда из земли как из рога изобилия являлись на свет маски, диадемы, браслеты и всевозможные украшения, он аккуратно укладывал их в очередной ящик, прилаживал к нему крышку и подавал одному из своих подручных, который выносил его по лестнице наверх и ставил к другим ящикам на телегу, охраняемую четырьмя солдатами, прибывшими из Афин.

Окончив дневной труд, подняли наверх оставшиеся ящики. Домой шли пешком, следом за телегой. У дома Стаматакиса телегу разгрузили, и солдаты помогли перенести найденные за день сокровища в кладовую. Стаматакис закрыл за солдатами дверь, зажег две лампы. Несмотря на сильнейшую усталость, все были радостно возбуждены, сняли с ящиков крышки и сгрудились вокруг сокровищ, восхищаясь красотой древнего золота, тускло поблескивающего при свете керосиновых ламп.

Какая огромная работа их ожидала! Каждый предмет надо было сфотографировать, описать, занести в каталог. А сейчас можно только подержать замечательные изделия в руках, внимательно их разглядеть; на остальное не было времени. В дверь постучали. Стаматакис впустил Иоанну Даси и ее старшую дочь, принесших накрытые блюда с горячей едой и бутылку узо. На них были темные шерстяные жакеты (вечера стали холодные). Мужчины выпили лакричной настойки, и все с большим аппетитом принялись за еду. Утолив голод, устроили военный совет. Как уберечь золото? Как переправить его в целости и сохранности в Афины? Стаматакиса было не узнать— вежливый, почтительный, куда девалась его резкость, — он когда-то учился у профессора Финдиклиса.

— Профессор, — заговорил он, — не лучше ли вам захватить с собой это золото, когда вы поедете обратно в Афины? Я все аккуратно упакую, вы возьмете с собой солдат, и они будут охранять сокровища на борту парохода.

— Согласен. Телеграфирую обществу, чтобы прислали охрану в Пирей, откуда сокровища будут сразу же доставлены в Национальный банк.

Софья заметила, что у Генри дрогнули желваки, горькая улыбка скривила уголки губ. Она будто читала его мысли: «Я нашел эти могилы. Я раскопал их и обнаружил останки древних царей. Я извлек из земли несметные сокровища доисторической цивилизации. И вот словно меня здесь нет. Со мной даже не советуются. Они будут распоряжаться бесценной коллекцией как захотят. В Афинах обо мне и вовсе забудут. А ведь все это моя заслуга; сколько вложено труда, денег, умственных и душевных сил. Но для них я чужой. Больше они во мне не нуждаются».

С дороги, когда шли к дому Дасисов, увидели на акрополе огни — это солдаты жгли костры на своих постах, чтобы не замерзнуть ночью. Генри обмер — ожила история! Обращаясь скорее к самому себе, чем к спутникам, он заговорил:

— Микены пали в 468 году до новой эры, и вот теперь, спустя две с половиной тысячи лет, в крепости опять военный гарнизон, горят сторожевые костры, которые видны по всей аргосской долине. Они переносят нас в те давние времена, когда Агамемнон возвращался из Трои и на высотах зажглись вестовые огни, предупредившие Клитемнестру и ее любовника о его приближении.

Пожелав спокойного сна профессору Финдиклису, которому они уступили вторую комнату, Генри и Софья прошли к себе. Софья легла, а Генри взял чернила и бумагу и, сжав коленями узкую тумбочку, набросал телеграмму королю Георгу I:

«С огромной радостью спешу сообщить Вашему величеству, что мне удалось обнаружить гробницы, которые предание, а вслед за ним и Павсаний считает гробницами Агамемнона, Кассандры, Эвримедона и их спутников, убитых на пиру Клитемнестрой и ее любовником Эгистом. Могилы были окружены двойным кольцом каменных плит… Я нашел в них несметные сокровища — множество древних изделий из чистого золота.

Одних этих сокровищ достаточно, чтобы заполнить целый музей, который превзойдет великолепием все другие музеи мира и всегда будет привлекать в Грецию тысячи иностранцев.

Поскольку мною движет одно — любовь к науке, я, разумеется, не притязаю на эти сокровища. И счастлив принести их в дар Греции. Пусть эти сокровища станут краеугольным камнем будущего величайшего национального богатства».

Генри тихонько дотронулся до плеча Софьи, которая уже заснула крепким сном. Он протянул ей телеграмму.

— Я не могу смириться с тем, что наши имена останутся в тени. У нас и без того будет немало неприятностей, когда мы вернемся в Афины и начнем классифицировать наши находки. Мы опять вызовем на себя огонь, как после Трои и сокровищ Приама. Я решил сам пойти в атаку.

Софья открыла глаза, прочитала телеграмму. Одобрительно кивнув, протянула Генри исписанный листок бумаги.

— Ты правильно сделал. Как говорят на Крите: никогда не показывай противнику спину.

На следующее утро, 30 ноября, Генри начал раскапывать пятую могилу, отмеченную надгробной стелой с меандровым орнаментом. К этому времени рабочие Софьи углубились более чем на двадцать футов и наткнулись еще на две простые стелы. А через три фута нашли и самую могилу. Наутро в шахту спустились Генри, Софья, Спирос, Финдиклис и Стаматакис, взяв с собой самых лучших землекопов Деметриоса, и вынули всю землю со дна могилы, длина которой равнялась двенадцати футам, ширина — десяти, глубина всего двум футам. Это была самая мелкая могила.

Сняв верхний слой гальки, нашли только один костяк, сплошь покрытый пеплом. Генри снял с черепа золотую диадему. Она была покрыта филигранными украшениями в виде концентрических кругов, колец, стилизованных цветов, по всему золотому полю шел узор из спиралей. Генри взял череп в руки, но он в тот же миг рассыпался в прах. С одной стороны скелета откопали наконечник копья, два небольших бронзовых меча и два бронзовых ножа. Софья, работавшая с другой стороны, нашла золотую чашу, украшенную горизонтальными полосами и узором елочкой. В могиле было много черепков керамической посуды ручного и гончарного производства, последней нашли разбитую зеленую вазу египетского фарфора. Копали еще несколько часов, но безрезультатно.

— Не густо, — посетовал Генри, — четвертая была просто набита золотом. — Ну что ж, вернемся к первой могиле. Из-за дождей она осталась нераскопанной.

Бригада Спироса начала раскапывать ее уже накануне, а теперь подключился и Генри, которому Деметриос отрядил двадцать рабочих. Углубились на двадцать футов от поверхности агоры: Генри по опыту знал, что надо пройти еще десять. Воздух был свежий, чистый, лужи просохли; работа шла полным ходом, землю вынимали с площадки размером двенадцать футов на двадцать два, влажный еще грунт выносили в корзинах. Когда до обеда и полуденного отдыха остался час, обнаружили стены могилы, выложенные циклопическими блоками. Колодец, чем глубже, тем делался уже; наконец появилась облицовка кристаллического сланца, скрепленного глиной.

Вот и знакомый слой гальки, осторожно сняли его и обнаружили первый скелет, лежавший у южной стены шахты головой к востоку. По-видимому, это был очень высокий мужчина: тело его было еле втиснуто в ложе длиной пять с половиной футов. Взглянули на лицо и ахнули от благоговейного восторга. Более прекрасной маски они еще не видели. Это было лицо благородного эллина: прямой тонкий нос. огромные глаза, прикрытые веками, небольшой, но и не маленький рот, мужественный очерк губ. великолепная борода, не закрывающая подбородка, изящно приподнятые брови и пышные с загнутыми кончиками усы.

— Это лицо венценосца! — воскликнул Генри. — Величайшего из царей…

Спиридон Финдиклис смотрел на Генри с добродушной

усмешкой.

— Агамемнон! В этом нет никакого сомнения! — ликовал Генри. — Взгляните на него. Какая сила, какое властное выражение, высший дар повелевать! Наконец-то мы нашли кости

Агамемнона!

Профессор Финдиклис деликатно промолчал. Софья спокойно проговорила:

— Милый Генри, ты уже сообщил лондонской «Таймс» и королю Георгу, что Агамемнон и его спутники похоронены в четвертой могиле.

— Такова археология. Каждый день раскопок приносит новые находки, которые перечеркивают выводы, родившиеся накануне, — кротко ответил Генри.

Стоя на дне этой узкой глубокой могилы, профессор Финдиклис тихим, ровным голосом, будто нерадивому студенту, выговаривал Шлиману:

— Дорогой доктор Шлиман. первый закон науки — не высказывай суждения, пока не располагаешь бесспорными доказательствами его истинности.

Генри не обиделся и не рассердился.

— Воистину так, профессор Финдиклис. Но это не в моей натуре. Да и работаю я по-особому. Я хочу, чтобы весь мир участвовал в моих раскопках, день за днем, час за часом. Да, я высказываю догадки и предположения и спешу обнародовать их, таков мой метод. Если же очередная находка показывает, что я ошибался, я не боюсь во всеуслышание признать ошибку и выдвигаю новое утверждение, в справедливости которого я в тот момент не сомневаюсь. Люди не только видят наши находки, но и следуют за ходом наших рассуждений и как бы сами участвуют в нашей увлекательнейшей работе.

Профессор отечески, с любовью похлопал Шлимана по плечу.

— Прекрасно, доктор Шлиман. Человек должен во всем оставаться самим собой.

Они снова принялись за работу. Увы, череп Агамемнона, соприкоснувшись с воздухом, рассыпался в прах. Генри выругался себе под нос. Софья и Финдиклис рассматривали нагрудную золотую пластину Агамемнона, длина ее равнялась двум футам, ширина немногим больше одного фута. Небольшие выпуклости очерчивали грудь Агамемнона, вся поверхность пластины была украшена филигранной спиралью. Шлиман с Финдиклисом подняли пластину, но под ней уже ничего не осталось. Плечевую кость—так они предположили—обвивала широкая, богато декорированная золотая лента. По левую и правую сторону лежало пятнадцать бронзовых мечей, в ногах еще десять. Многие мечи были непомерно велики, именно такие должен был иметь «владыка мужей». Среди погребальных даров нашли копья, обломки позолоченных кинжалов. Несмотря на тесноту, работа спорилась; обнаружили целую россыпь янтарных бус, золотых цилиндров, листьев, целых и поломанных; тут были серебряные вазы, серебряные щипцы, алебастровая ваза с бронзовым устьем, отделанным золотом, из нее высыпалась пригоршня золотых бляшек.

Затем перешли к соседней могиле, находившейся немного севернее. К их вящей досаде, могила оказалась разграбленной. Ни верхнего галечного слоя, ни глины, только одна зола. И на скелете никаких украшений.

— Теперь я понимаю, — воскликнул Генри, — почему я нашел те двенадцать золотых бляшек, когда мы начали раскапывать эту могилу. Грабители вырыли узкую длинную шахту и попали как раз на эту гробницу; они поскорее собрали все золото и убежали.

— Когда же это могло произойти? — спросила Софья. Тот же спрессованный тысячелетиями грунт лежал и на этой могиле, и потому решили, что грабители поработали здесь еще до того, как Микены были захвачены аргосцами.

А утром первого декабря еще одна поразительнейшая находка! Небольшая группа рабочих копала у северной стены, очень скоро показалось галечное покрытие. Генри, как обычно, отправил рабочих наверх; он, Софья и профессор Финдиклис принялись разгребать засыпанную золой гальку. Тут-то они и нашли третьего усопшего. Золотая маска была так погнута, что определить по ней черты лица было нельзя. Генри снял маску, нагрудную золотую пластину — и все остолбенели. Голова и торс почившего в древности монарха сохранились на удивление. Лицо глядело на них совсем как живое. Широкий лоб, тонкие губы, сжатые веки, два ряда белых безупречных зубов, не хватало только прямого короткого носа, каким он, судя по всему, был. Тело лежало в таком тесном пространстве, что голова прямо-таки вдавилась в плечи. Грудная клетка сохранилась хорошо, но за тысячелетия ребра спрессовались с позвоночником. Кости таза были на месте, ниже не осталось ничего.

Замечательное лицо. Сильное, волевое и. без сомнения, при жизни красивое. Обретя дар речи. Генри сказал Софье:

— Именно таким я всегда представлял себе лицо Агамемнона.

— Ну, знаешь. Генри, — попыталась урезонить его Софья. — сразу три Агамемнона — это, пожалуй, чересчур. Ты должен решить наконец, кто из троих командовал войском ахейцев.

— Да, конечно, — неохотно согласился Генри. — Та, первая великолепная маска, без всякого сомнения, маска Агамемнона. Но под ней не было лица. Я нашел человека, которого я всю жизнь искал, его лицо, и совсем отдельно — маска. Теперь мне предстоит разгадать эту загадку.

Начали рассматривать погребальные дары. Нагрудная пластина была довольно массивная, но без орнамента, шестнадцати дюймов в длину и десяти в ширину. Справа от тела нашли два бронзовых меча. Рукоятка одного была богато отделана золотом. Углубившись всего лишь на фут, Генри нашел одиннадцать бронзовых кинжалов, золотые пластинки, больше сотни золотых бляшек. Софья на своем месте нашла двенадцать золотых пластинок, одну с изображением льва, преследующего оленя. Здесь же нашли огромный золотой кубок.

Генри повернулся к профессору Финдиклису.

— Просто чудо, что этот труп так хорошо сохранился. Я боюсь до него дотронуться, вдруг он рассыплется в прах, как все остальные скелеты. Вы случайно не знаете, как бальзамируют трупы?

— Вам хотелось бы сохранить эти останки? Нет, к сожалению, не знаю. И думаю, что никто во всей Арголиде не сведущ в этом искусстве.

— Остается одно, — сказал. Генри, — послать в Нафплион за нашим художником, чтобы он немедленно приехал сюда и сделал портрет этого древнего царя. Я хочу сохранить его облик для потомков.

Генри выбрался из шахты, достал из кармана блокнот и набросал телеграмму Периклу Комненосу, прося его срочно приехать на раскопки. Затем снова спустился вниз. Начало быстро темнеть.

— Не лучше ли продолжить работу утром, чтобы случайно не | повредить эти древние останки?

— А не опасно оставлять так могилу? — спросила Софья. — Здесь вокруг еще столько золота.

Генри поддержал Софью: можно работать при свечах. Профессору Финдиклису пришлось хоть и мягко, но проявить свою власть.

— Не тревожьтесь, солдаты никого сюда не пустят. Неутомимая чета должна была уступить. Генри позвал

Стаматакиса вниз и передал ему последние ящики с золотом, драгоценностями, нагрудной пластиной и маской. Крикнули, чтобы сверху спустили веревку, перевязали ящики крест-накрест, и Генри опять крикнул, что можно поднимать. Ящики наверху принимал Стаматакис; он развязывал веревки, накрывал каждый ящик холстом, ставил их на телегу; когда все ящики были погружены, укутал их сверху одеялом. Охранять эту телегу поставили солдата самой свирепой наружности. Излишняя предосторожность. Украсть золото из древней царской гробницы—да разве кто на такое решится? Жители Арголиды верили, что дерзкого нечестивца поразит страшная кара. Генри вспомнил, как в Троаде землекопы не хотели работать по праздникам святых—боялись, что святой непременно накажет грешника. Утром отправились на раскопки в фургоне Дасисов. Опять стали просеивать тысячелетний грунт, нашли массивный золотой кубок с изображением трех бегущих львов, затем еще два кубка и небольшую чашу. В засыпи нашли серебряные кубки и большую серебряную вазу, по-видимому не принадлежавшие ни одному захороненному. Разрыхляя землю небольшим ножичком, Софья откопала алебастровую чашу для питья. Финдиклис обнаружил целую россыпь золотых листочков, похожих на двуглавого орла — у черенка они были соединены, а маковки смотрели врозь.

Перикл Комненос приехал верхом перед обедом; в притороченных к седлу сумках были эскизные блокноты, холсты, кисти и масляные краски. Генри сейчас же спустился с ним на дно шахты. Комненос сказал, что хотел бы сначала сделать карандашные наброски.

— Живопись—ваше дело, не мое, — сказал ему Шлиман. — Делайте все, что считаете нужным. Важно, чтоб изображение было как можно точнее. Через день-другой мы попытаемся поднять его отсюда.

Все остальные выбрались наверх, сели на плиты и принялись за еду, согреваемые скудным декабрьским солнцем, лучи которого были так же тонки, как найденная в могилах золотая фольга. Они были не одни. Накануне кое-кому из рабочих удалось все-таки увидеть бренные останки микенского монарха.

Разговорам не было конца. Скоро о неслыханной находке знали все землекопы. И вот теперь они стояли у разверстой могилы, на их лицах застыло изумление, граничащее с ужасом.

— Скоро о нашем открытии узнает вся Арголида. Слух о нем разлетится с быстротой молнии, — заметил Генри.

Когда солнце было уже довольно высоко, к акрополю стали стекаться жители окрестных деревень. Они ехали верхом на лошадях, ослах, в фургонах или шли пешком. Поднявшись на гору, заглядывали, вытянув шеи, в отверстие могилы, чтобы хоть краем глаза взглянуть на доисторического человека, который был все еще во плоти и как будто присутствовал среди живых. После полудня из Аргоса стали прибывать экипажи. Деметриос и Спирос оставались на дне могилы. Солдаты натянули вокруг веревку, чтобы удерживать любопытных на почтительном расстоянии да и безопасности ради — того гляди, кто-нибудь свалится вниз. Прибыв на акрополь, новички на первых порах впадали в изумленное оцепенение, которое затем сменялось безудержным потоком вопросов и восклицаний, сливавшихся с более спокойным говором прибывших раньше. Генри. Софья и профессор Финдиклис переходили от одного к другому, спрашивая, не умеет ли кто бальзамировать или на крайний случай, не знает ли кто такого умельца.

К вечеру Генри и Софья, работая на 'четвереньках и с большой осторожностью, нашли похожие на щиты блюда, верхнюю часть серебряной вазы с золотым устьем и ручкой, сотни золотых бляшек, сплошь в узорах, широкую золотую ленту, назначение которой они не смогли разгадать. Уже вечером откопали золотые украшения для поножей, обломки костяных и мраморных рукояток ножей, покрытых резным орнаментом; углубившись еще, наткнулись на несколько больших медных сосудов и на четырехугольный деревянный ящик, на двух стенках которого были вырезаны лев и собака. Дерево было как намокшая губка, и Генри опасался, что ящик рассыплется, не успеют они поднять его на поверхность. Этого не случилось; соприкоснувшись с воздухом, ящик затвердел как камень. В золе было полно черепков; как и в меньшей могиле, в этой были обнаружены остатки пищи — главным образом устрицы.

Работая весь день в присутствии мертвого, который, казалось, был еще вчера жив, Софья испытала жуткое, мистическое чувство. Этот давно почивший венценосец, как бы его ни звали, точно все время следил за ней. Когда она поворачивалась в его сторону, взгляд ее как магнитом притягивало одушевленное, выразительное лицо. Древний царь, казалось, беседовал с ней. Она не понимала, что он ей говорит, не знала его языка; но в эти два дня она гораздо сильнее, чем все остальное время раскопок, чувствовала, что они с Генри живут напряженном жизнью сразу в двух исторических эпохах: в 1876 году после рождения Христа и во времена этого монарха, который сумел пережить сокрушительное для всего сущего действие трех с лишним тысячелетий. Каким-то шестым чувством она постигла его жизнь, хотя знала о ней только то, что им открыли раскопки в Трое и здесь, в Микенах. Она не боялась этого царя—лицо его выдавало силу характера, но не было грозным. Она чувствовала, что была бы счастлива, живя в большом прекрасном Микенском царстве, которым он правил. Но ведь и ее муж монарх. Он правит своим миром. Открытие этих фантастических могил-сокровищниц—заслуга Генри Шлимана, только его одного. Благодаря ему человечество будет знать, как жили и умирали микенцы, и, возможно, проникнет в самые сокровенные тайны доисторической цивилизации. У нее вдруг появилось дерзновенное желание, в котором она не призналась бы даже Генри: ах, если бы рядом с ними сейчас был Гомер! Они нашли столько из описанного им, что «Илиада» и «Одиссея» больше никогда не будут считаться вымыслом.

В этот второй день декабря стемнело рано. Толпа разошлась. Генри и его маленькая группа оставались возле могилы до тех пор, пока солдаты не зажгли сторожевые костры, поклявшись, что ни на шаг не отойдут от могилы в течение всей ночи.

На другой день, третьего декабря, аргосцы со всей Арголиды съехались посмотреть на небывалое чудо: к ним вернулся один из их прародителей. Солдаты все еще не сняли заслон: многие рвались спуститься в могилу. Генри стоял в центре агоры, беседуя с полицмейстером Нафплиона и префектом Аргоса, к ним подошел немолодой, лысый человек в очках с толстыми стеклами и синей блузе. В руках у него был туго завязанный узел.

— Господин префект, — заговорил он, — будьте так любезны, представьте меня доктору Шлиману. У меня есть ему предложение.

— Это Спиридон Николау. наш фармацевт из Аргоса, — повернулся префект к Шлиману.

Глаза у Генри загорелись.

— Надеюсь, вы как раз тот человек, которого я жду!

— Да, доктор Шлиман, по-видимому. Ко мне в аптеку все эти дни то и дело заглядывали знакомые и говорили, что вы ищете человека, знающего бальзамирование. Я много читал о том, как бальзамировали древние египтяне; они предохраняли трупы от разложения впрыскиванием смол и ароматических веществ. Меня дважды приглашали в Нафплион, чтобы я забальзамировал трупы моряков, которых родные хотели увезти и похоронить дома. Я употреблял для этого спирт, в котором растворял сандарак. Мой метод, по-видимому, оказался успешным, поскольку я получил от семей погибших моряков благодарственные письма.

— Милости просим! — воскликнул Генри. — Вас-то нам и

надо. Идемте.

Генри помог фармацевту спуститься вниз. Николау внимательно осмотрел останки и вынул из своего узелка необходимые приспособления.

— Вы понимаете, конечно, что я смогу забальзамировать только сверху.

— Забальзамируйте, пожалуйста, все, до чего только сможет добраться ваша кисть. Затем мы подведем под древнего царя железный или дощатый щит и попытаемся поднять наверх в целости и сохранности.

Фармацевт налил в миску спирт и всыпал в него из мешочка прозрачные винно-желтые зерна сандараковой смолы. Взглянув на Шлимана с гордостью профессионала, он сказал:

— Доктор Шлиман, я полагаю, что начать надо с этого широкого лба, затем спускаться ниже, перейти ко рту, зубам, подбородку, грудной клетке…

— Да, да, — нетерпеливо перебил его Генри. — Вам виднее,

вы специалист.

Художник Комненос был очень недоволен, что ему помешали.

Генри старался его утешить:

— Вы сделали прекрасный портрет — полное сходство.

— Но я еще не закончил!

— Разумеется. Взыскательный художник всегда стремится ко все большему совершенству. Я вас прошу, пожалуйста, позвольте Спиридону Николау заняться нашим древним другом. Он сохранит для нас эти бесценные останки. Вы сможете закончить портрет, пока мы будем искать способ, как извлечь его отсюда, не повредив.

Аргосцы напирали на солдат, требуя, чтобы им показали, как будут бальзамировать ахейского царя. Софья боялась, что самые отчаянные прорвутся и упадут в яму глубиной тридцати трех футов. Она попросила Леонидаса Леонардоса и префекта урезонить толпу. Но желание увидеть, как будут бальзамировать, было так велико, что ропот не унимался.

Спиридон Николау сосредоточенно работал узенькой кисточкой около двух часов. Кончив бальзамировать, он выпрямился, счистил с блузы несколько случайных капелек лака.

— Ну вот, доктор Шлиман, по-моему, теперь с вашим старым приятелем ничего не случится. Это, конечно, не настоящее бальзамирование, но законсервирован он весьма надежно. Ручаюсь, что можно спокойно везти его в Афины.

Профессор Финдиклис, который тоже спустился вниз, чтобы посмотреть на работу фармацевта, поблагодарил Спиридона Николау от имени Греческого археологического общества. К свящему изумлению Генри, профессор вынул из кармана бумажник и, спросив, сколько причитается за работу, тут же заплатил ему.

— Профессор, вы потрясли меня! — воскликнул Генри. — Еще ни разу за все годы, что я занимаюсь раскопками, никто не заплатил вместо меня ни драхмы.

Профессор Финдиклис просиял.

— Общество приняло решение оплачивать подобные расходы. И мне была выдана для этого определенная сумма. Я оплачу также подъем монарха наверх и перевоз его в Афины.

Фармацевт пожал всем руки и поднялся по лестнице наверх, где его встретили аплодисментами. Софья спустилась вниз к мужчинам.

— Я снял размеры, — сказал Генри. — Немедленно еду с префектом в Аргос, чтобы найти подходящий металлический щит, который попробуем под него подвести.

У дома Дасисов Софья вышла, а Генри поехал с префектом дальше, в Аргос. Вместе отправились к городскому кузнецу, заказали сварить из железных полос нужных размеров носилки. К вечеру все было готово. Генри вернулся в экипаже, к задку которого был привязан железный щит. Деметриос и Аякс отвязали его и прислонили к телеге, чтобы утром доставить на акрополь.

И вот еще одна бессонная ночь. Генри говорил и говорил, пока не забрезжил рассвет. У Софьи слипались глаза, она то слушала, то погружалась в сон. Генри вспоминал детство, как пробудился его мальчишеский интерес к Трое, Микенам; потом стал с упоением перебирать все подробности последних дней, когда были сделаны эти ошеломляющие открытия.

Оделись с первыми лучами солнца. Вся семья Дасисов была уже на ногах. На кухонном столе дымился горячий кофе. Деметриос и Аякс погрузили на телегу железный щит. Генри, Софья и профессор Финдиклис поехали к Львиным воротам на ослах.

Несколько рабочих с большим трудом опустили железный щит на дно шахты. Стали рыть щель в подстилающем слое гальки, который под тяжестью многометровых наслоений впрессовался за века в мягкую коренную породу. Генри и профессор позволили рабочим подкапываться со всех сторон — забальзамированные останки не грозили уже рассыпаться. Но отделить монарха от его трехтысячелетней постели и просунуть в щель железный щит не удавалось.

— Доктор Шлиман. — после нескольких часов безуспешных попыток сказал профессор Финдиклис, — по-видимому, надо придумать что-то другое.

Генри, совершенно расстроенный, кивнул головой.

— Вижу. Я уже кое-что придумал. Что, если выдолбить в грунте вокруг неглубокую траншею, а затем сделать горизонтальный подкоп. Таким образом, мы вырежем пласт толщиной в два дюйма и поднимем его вместе с галькой и телом.

— Поднимать будем на железном щите?

— Нет. В деревянном ящике, чтобы ничего не повредить при подъеме. Надо привезти несколько досок, сколотить их и подвести под грунт, затем прибить к ним стенки. И наш друг окажется внутри ящика.

Двое из семьи Дасисов отправились в деревню за досками. Тем временем бригада Генри стала долбить траншею и подкапываться под галечное ложе; работали только лопатами и ножами. На это ушло несколько часов. Вернулся Деметриос с досками, рабочие спустили их на дно, затем просунули одну за другой в поперечную щель, приколотили боковые — и получился четырехстенный ящик.

Вокруг могилы опять собралась огромная толпа, чтобы посмотреть, как будут поднимать древнего царя. Рабочие спустили в могилу крепкие веревки, подвели их под ящик, крепко-накрепко завязали, чтобы, не дай бог, ящик не оборвался. Генри, Софья и профессор Финдиклис поднялись по лестнице наверх. Более десяти рабочих, протяжно ухая, стали тянуть наверх драгоценный груз. Поднимали медленно, плавно, дюйм за дюймом. Время тянулось бесконечно. Генри сжимал руку Софьи так, что ей казалось, у нее поломались все косточки; и вот наконец тяжелый ящик показался над поверхностью, его подтянули в сторону и почтительно опустили на землю агоры.

Теперь уже толпу не надо было сдерживать. Каждый, кто здесь присутствовал, жаждал увидеть лик микенского владыки. Порядок был полный. Люди благоговейно ждали своей очереди: в торжественном молчании проходили они мимо царственных останков, как будто это был король Греции, умерший вчера и теперь возлежавший на траурном ложе в Афинском соборе.

Отдал последние почести древнему царю последний аргосец.

Генри распорядился погрузить ящик со скорбным грузом на дроги. Толпа запротестовала.

— Доктор Шлиман, мы на своих плечах отнесем его в Харвати. Это для нас величайшая честь.

Шесть человек встали по обе стороны и подняли ящик на плечи. Двое встали спереди, еще двое сзади, и процессия тронулась. Генри и Софья шли впереди всех, за ними профессор Финдиклис и Спирос. Далее следовал Стаматакис, по левую его руку—Леонидас Леонардос, по правую — префект Аргоса.

Это было поистине королевское шествие. Прошли через Львиные ворота и неспешно двинулись по извилистой дороге вниз. Быстро смеркалось. Когда вступили в деревню, было уже совсем темно. По всей улице пылали факелы — это крестьяне из окрестных деревень пришли проводить своего царственного предка к месту временного упокоения.

У кладовой Стаматакиса кто-то взял Софью под руку. Это была Иоанна Даси. По щекам ее текли слезы.

— Иоанна, почему ты плачешь? — удивилась Софья.

— Мне так жаль этого бедного человека. Тысячи лет никто не тревожил его покоя. Там, в глубине могилы, ему нельзя было причинить вреда. Это был его вечный дом. Что же теперь-то с ним будет?

Обняв за плечи добрую женщину, Софья попыталась утешить ее.

— Ну что ты, Иоанна, теперь он обретет бессмертие! Будет вечно жить в красивом археологическом музее в Афинах. И люди со всего света будут приходить к нему, преклонять перед ним колена и присягать ему в верности!