"Поцелуй перед смертью" - читать интересную книгу автора (Левин Айра)

8

Ресторанчик был практически безлюден, когда он туда пришёл. Только две кабинки были заняты: в одной двое стариков застыли над шахматной доской; в другой, на противоположной стороне зала, сидела Дороти, сцепив пальцы на чашке кофе и всматриваясь в неё так пристально, будто это был магический кристалл. Голову она повязала белой косынкой. Надо лбом из-под неё выбивались всё ещё тёмные, плотно стянутые заколками локоны.

Его присутствие она заметила лишь в тот момент, когда он уже стоял перед кабинкой, снимая плащ. Только тогда она подняла на него взгляд; её карие глаза казались встревоженными. На лице её не было никакого макияжа. Бледность и прижатые косынкой волосы придавали ей совсем юный вид. Он повесил свой плащ на крючок рядом с её плащом и легко опустился на стул по другую сторону кабинки.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила она.

Гидеон, старик с провалившимися щеками, подошёл к ним:

— Что будем?

— Кофе.

— Кофе и всё?

— Да.

Шаркая тапочками по полу, Гидеон поплёлся прочь. Дороти подалась вперёд:

— Что случилось?

Он заговорил медленно, будничным тоном:

— Пришёл сегодня к себе, а там записка. Звонил Херми Годсен.

Её пальцы ещё крепче стиснули чашку на столе.

— Херми Годсен?..

— Я позвонил ему, — он помедлил, поскрёб ногтем крышку стола. — Он ошибся тогда с пилюлями. Его дядя… — Он замолчал, потому что Гидеон приближался к их столику с чашкою, дребезжавшей о блюдце в трясущейся руке. Они сидели неподвижно, глядя друг другу в глаза, пока старик не ушёл. — Его дядя сделал перестановку в аптеке, или что-то в этом роде. Так что пилюли оказались совсем другими.

— Что это были за пилюли? — спросила она напугано.

— Какое-то рвотное. Ты же говорила, что тебя вырвало. — Подняв чашку, он промокнул бумажной салфеткой расплесканный Гидеоном по блюдцу кофе, затем вытер донышко самой чашки.

Она вздохнула с облегчением.

— Хорошо, но всё это уже позади. Большой беды не случилось. Ты так говорил по телефону, что я уж начала волноваться…

— Дело не в этом, Малышка, — он положил намокшую салфетку рядом с блюдцем. — Я был у Херми до того, как позвонил тебе. Он дал мне нужные пилюли, те, что ты должна была на самом деле принять.

Её лицо казалось осунувшимся:

— Но…

— Ну, никакой трагедии-то нет. Всё так же, как и в понедельник, вот и всё. Просто вторая попытка. Если они подействуют, всё в шоколаде. А если нет, что ж, поженимся завтра же, как и собирались. — Он помешал кофе ложечкой, наблюдая его утихающее кружение. — Они у меня с собой. Ты можешь принять их сегодня.

— Но…

— Но что?

— Я не хочу никакой второй попытки. Я не хочу больше никаких пилюль. — Она наклонилась к столу, стиснув до белизны сцепленные перед собою руки. — Всё, о чём я думаю, это завтра, как чудесно, как счастливо… — она закрыла глаза; из-под век выступили слёзы.

Она говорила, пожалуй, чересчур громко. Он посмотрел на другую сторону зала, туда, где сидели шахматисты и присоединившийся к ним в качестве наблюдателя Гидеон. Выудив из кармана пятицентовик, сунул его в прорезь селектора музыкального автомата и ткнул одну из кнопок. Затем, силой разняв её руки, взял их, мягко удерживая, в свои.

— Малышка, Малышка, — бормотал он, — неужели всё нужно повторять ещё раз? Я беспокоюсь только о тебе. О тебе, не о себе.

— Нет, — открыв глаза, она посмотрела пристально на него. — Если бы ты беспокоился обо мне, ты хотел бы того же, чего хочу я. — Из динамиков трубил медный громоподобный джаз.

— И чего же ты хочешь, Малышка? Заморить себя голодом? Это ведь не кино, это жизнь.

— Мы не будем голодать. Ты уж как-то чересчур всё нагнетаешь. Ты найдёшь себе хорошую работу, даже и без диплома. Ты способный, ты…

— Ты не знаешь, — бросил он. — Ты просто не знаешь. Ты ребёнок, всю жизнь купающийся в роскоши.

Она пыталась опять сцепить руки — под его ладонями.

— Почему каждый считает своим долгом пнуть меня за это? Почему даже ты? С чего ты взял, что это так важно?

— Это важно, Дорри, нравится это тебе или нет. Взгляни на себя — туфельки подобраны к платью, сумочка подобрана к туфелькам. Тебя так воспитали. И ты не сможешь…

— Думаешь, это имеет значение? Думаешь, меня это волнует? — Она замолчала. Наконец-то расслабила руки и когда заговорила опять, то уже без гнева, убежденно, серьёзно. — Знаю, ты иногда посмеиваешься надо мной. Над фильмами, которые мне нравятся. Над тем, что я такой безнадёжный романтик. Может быть, потому что старше меня на пять лет, или потому что ты был в армии, или потому что ты мужчина, — я не знаю. Но я верю, на самом деле верю, что если двое любят друг друга — как я тебя люблю, как ты, по твоим словам, любишь меня — то ничто для них уже не имеет большого значения: деньги, такие вот вещи, — они вообще ничего не значат. Я верю в это, по-настоящему… — Высвободив руки из его мягкого захвата, она взметнула их к своему лицу.

Он вытащил из нагрудного кармашка носовой платок и коснулся им тыльной стороны её ладони. Она взяла платок, приложила к глазам.

— Малышка, я тоже в это верю. Ты ведь знаешь, — сказал он мягко. — Знаешь, что я сегодня сделал? — Он помедлил. — Две вещи. Купил тебе обручальное кольцо и дал объявление в воскресный номер «Горниста». В рубрику "Ищу работу". В ночное время. — Она продолжала прикладывать платок к глазам. — Может, я и сгустил краски. Да, мы справимся при любом раскладе, мы будем счастливы. Но давай будем чуть-чуть реалистами, Дорри. Гораздо лучше будет, если мы поженимся летом с одобрения твоего отца. Уж ты не станешь это отрицать. И от тебя, чтоб это стало возможным, требуется только принять вот эти вот пилюли. — Он сунул руку во внутренний карман и достал оттуда конверт, предварительно пощупав его — тот ли. — И я не вижу никакой логики, в том, чтоб от этой попытки отказываться.

Она сложила носовой платок, повертела его в руках, зачем-то разглядывая.

— Со вторника, с самого утра, я жду — не дождусь завтрашнего дня. Для меня теперь всё изменилось — весь мир. — Она бросила платок на его край стола. — Всю свою жизнь я только и стараюсь угодить отцу.

— Да, ты разочарована, Дорри. Но надо ведь думать и о будущем, — он протянул ей конверт. Сложив руки перед собой, она не сделала ни малейшего движения принять его. Он положил конверт на средину стола, белый бумажный прямоугольник, чуть утолщенный капсулами внутри. — Я готов работать по ночам и бросить учёбу, когда закончится семестр. И всё, что я прошу у тебя, это проглотить пару пилюль.

Её руки оставались неподвижными, но глаза были обращены на конверт, на его стерильную белизну.

Он заговорил со спокойной решительностью: — Если ты откажешься их принять, Дороти, значит, ты упряма, нереалистична и несправедлива. Несправедлива больше к самой себе, чем ко мне.

Джазовая пьеса закончилась, погасли разноцветные огоньки музыкального автомата, наступила тишина.

Они продолжали сидеть, а конверт лежал между ними.

В кабинке на другой стороне зала один из игроков с шарканьем переставил на доске фигуру и сказал:

— Шах.

Её руки чуть двинулись вперёд, и он увидел, что её ладони лоснятся от пота. У него ладони тоже вспотели, вдруг понял он. Она подняла взгляд и посмотрела ему в глаза.

— Пожалуйста, Малышка…

Она бросила ещё один, непреклонный взгляд на конверт.

Затем взяла его и, сунув в сумочку, лежавшую рядом, принялась рассматривать свои руки на столе.

Он прикоснулся к тыльной стороне её ладони, ласково погладил, легонько сжал. Другой рукой подвинул к ней свой нетронутый кофе. Проследил за тем, как она подняла чашечку, отпила. Продолжая держать её ладонь в своей, нащупал ещё один пятицентовик в кармане, бросил его в приёмную щель селектора и нажал кнопку с табличкой "Чарующий вечер".

Они шагали по мокрым бетонным дорожкам молча, погрузившись каждый в свои мысли, лишь по привычке держась за руки. Дождь прекратился, но воздух был насыщен пощипывающей кожу влагой, рассеивающей и в то же время мягко очерчивающей в темноте свет уличных фонарей.

Не переходя дорогу перед подъездом общаги, они остановились. Он поцеловал её, потом ещё раз — пытаясь разжать её плотно сжатые и показавшиеся ему холодными губы. Она только покачала головой. Несколько минут он удерживал её в объятиях, что-то шептал увещевающе, а потом они пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Он стоял и смотрел, как она переходит улицу, заходит в залитый жёлтым светом холл здания.

Он зашёл в бар неподалёку, где выпил два стакана пива и, выщипав кусочки бумаги из салфетки, превратил её в восхитительное, филигранной тонкости кружево. Спустя полчаса позвонил из телефонной будки, набрав номер женского общежития. Попросил телефонистку соединить его с комнатой Дороти.

Она ответила на третий звонок:

— Да?

— Алло, Дорри? — Она молчала. — Дорри, ты сделала это?

После некоторого молчания:

— Да.

— Когда?

— Несколько минут назад.

С некоторым усилием он перевёл дыхание. — Малышка, телефонистка, она чужие разговоры не подслушивает?

— Нет. Предыдущую уволили за…

— Хорошо, послушай. Я не хотел тебе до этого говорить, но… они могут оказаться немного болезненными. — Она ничего не ответила, и он продолжал: — Херми сказал, тебя может вырвать, как прошлый раз. И ты можешь почувствовать жжение в горле, боль в желудке. Что бы ни случилось, не бойся. Это будет значить, что пилюли подействовали. Никого не зови, — он помедлил, ожидая, что она скажет что-нибудь, но она молчала. — Извини, что не предупредил тебе раньше, но, в общем, ничего особо страшного не будет. Всё закончится скорее, чем ты успеешь понять. — Он помолчал. — Ты не сердишься на меня, а, Дорри?

— Нет.

— Ты сама увидишь, всё только к лучшему.

— Я знаю. Прости, что я была такой упрямой.

— Всё нормально, Малышка. Не надо извиняться.

— Увидимся завтра.

— Да.

Опять на какую-то секунду повисло молчание, потом она сказала: — Ну всё, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Дорри, — попрощался он.