"Том четвертый. [Произведения]" - читать интересную книгу автора (Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович)III ПродолжениеДействительно, Иван Павлыч проводил время очень недурно. Во-первых, генерал Голубовицкий, благодаря рекомендательному письму, принял его весьма благосклонно, а во-вторых, и сама генеральша Дарья Михайловна не осталась равнодушною ни к петербургскому фраку, ни к воротничкам à l’enfant нашего героя. Дарья Михайловна была очень милая и очень красивая женщина, которая чувствовала себя совершенно не на месте в крутогорском мире, куда закинула ее судьба. Она все ждала, что придет откуда-нибудь Leone Leoni и наводнит ее существо всеми жгучими наслаждениями бурной, сокрушительной страсти, но Leone Leoni не приходил, и Дарья Михайловна, в ожидании благоприятного случая, проводила время, как могла, в кругу Разбитных, Загржембовичей и Корепановых. Узнавши, что Иван Павлыч из всех искусств наиболее упражнялся в хореографии, она нашла, что он может быть очень полезным членом общества, и потому немедленно посвятила его в тайны губернской жизни и посоветовала отправиться, не теряя времени, с визитами ко всем городским обывателям, у которых встречалась возможность провести время с пользою и удовольствием. — Из купцов, — прибавила она, — можете съездить только к откупщику Пазухину, который, по приказанию моего мужа, дает очень милые балы. В одно прекрасное утро, часов этак около одиннадцати, Иван Павлыч был в больших попыхах. У подъезда его ждала пара лошадей, а он, совершенно одетый, то отходил от зеркала, то подходил к нему, все стараясь отыскать то самое выражение лица и ту самую позу à la militaire,[11] которые ему так удались, когда он имел честь быть представленным Каролине Карловне. — Madame, — говорил он, подлетая к зеркалу, — j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine.[12] — Charmée, monsieur,[13] — отвечала дама, — je vous prie de prendre place[14] (Иван Павлыч говорил за даму тоненьким голосом и грациозным движением указывал самому себе на стул). — Нет, черт возьми, все не то! Ужасно трудно самого себя рекомендовать! И он снова разлетался, повторяя ту же фразу, покуда окончательно не убедился, что самого себя представлять действительно трудно. — А ну, как она вдруг ответит: а мне что за дело, что вы Jean Wologchanine?.. И как вы, скажет, смели являться туда, куда вас не просят?.. Это, черт возьми, прескверная будет штука!.. Да нет, не может это быть!.. На всякий случай надобно, однако ж, и еще две-три фразы придумать… Вероятно, эти фразы были им без труда придуманы, потому что через полчаса он уже летал по крутогорским улицам. Впрочем, и опасения его насчет приема были напрасны, потому что крутогорские дамы, заслышавши верхним чутьем запах приезжего, уже не один день с нетерпением ожидали его посещения и начинали даже роптать на Дарью Михайловну за желание ее всецело им завладеть. Первый дом, в который ему пришлось заехать, был дом Петра Сергеича Мугришникова. Петр Сергеич уж отбыл в это время в палату, но супруга его Анна Казимировна была дома. В зале около фортепьян возилась девица лет семнадцати, в коротеньком платьице и в панталонцах, что, как известно, составляет несомненный признак невинности. При входе Вологжанина она поспешно встала, сделала ему книксен и убежала. «Ну, пойдут теперь одеваться!» — подумал Иван Павлыч, но подумал несправедливо, потому что не больше как через пять минут, шумя множеством накрахмаленных юбок, вошла в гостиную величественная и еще не старая дама. Вологжанин, заслышав шорох платья, бросился в гостиную. — Madame, — сказал он, грациозно округлив руки и делая шляпой очень приятное движение, — j’ai l’honneur de me presenter… Jean de Wologchanine.[15] — Садитесь, пожалуйста, — отвечала Анна Казимировна, которая хотя и знала французский язык, но не любила на нем изъясняться. — Vous devez vous ennuyer ici, madame?[16] — начал опять Вологжанин, играя шляпой и вытянув ноги, обутые в лаковые сапоги, в которых, как в зеркале, отражалась вся его фигура. — О, конечно, вот прежде мой муж служил в Казани… божественная Казань! — Mais j’espére que vous vous promenez, madame?[17] — Иногда… да, вот в Казани мы каждый день, каждый день прогуливались! Представьте себе, там есть русская Швейцария — это восхитительно! Там есть тоже и немецкая Швейцария — ну, там, конечно, никто из порядочных не бывает… — J’imagine comme cela doit être ravissant!..[18] — вдруг выдумал Иван Павлыч (фраза эта была сверхштатная, и он не без удовольствия повернулся в кресле, проговорив ее). — Необыкновенно! божественно! В это время в комнату вошла девица в панталонцах. — Моя сестра… Dorothée,[19] — сказала Анна Казимировна. Вологжанин расшаркался. — Мы здесь ужасно скучаем, — продолжала Анна Казимировна, — ни балов, ни собраний, ничего, ничего… Вы, конечно, танцуете? — Mais… comment donc, madame![20] — Здесь, представьте себе, молодые люди даже не танцуют… Вот в Казани… там совсем напротив… там столько молодых людей, что дамы на балах ходят решительно все запыхавшись… На этот раз Вологжанин не нашелся ничего сказать и только процедил сквозь зубы по-русски «сс» и покачал головой. Наступила минута общего молчания, одна из тех минут, во время которых, как уверяют в Крутогорске, непременно где-нибудь дурак рождается. — J’espère, madame,[21] — сказал Иван Павлыч, вставая и раскланиваясь, причем не преминул грациозно помахать шляпой, — j’espere que vous voudrez bien m’accorder votre bienveillance…[22] — Очень рада, приходите к нам сегодня обедать… Первый визит кончился. — К Размановским! — крикнул Иван Павлыч, садясь на дрожки, и подумал: — А недурна, черт возьми, эта… в панталонцах! только в карманах, должно быть, свист ужаснейший!.. нет, не нашего это поля ягода! Алексея Дмитрича Размановского нет дома: подобно Мугришникову, он проводит утро на каторге; но Марья Ивановна не только не тяготится этим отсутствием, но даже отчасти ему рада, потому что Алексей Дмитрич может иногда сказать глупость и испортить все дело. Она еще накануне проведала о намерении Ивана Павлыча делать визиты и, облачившись в шелковое глясе, поднесенное ей, в презент, с заднего крыльца, строителем богоугодных заведений, с утра уселась в гостиной на диван, окруженная своими цыпочками: Agrippine, Aglaé и Cléopâtre.[23] На столе разложено несколько фарфоровых куколок, потому что цыпочки, по малолетствию своему, еще любят от времени до времени предаваться невинным удовольствиям; сверх того, у каждой цыпочки на руках работа: у Agrippine английское шитье, у Aglaé начатая подушка, Cléopâtre предпочитает работать крючком. Но вот Марья Ивановна уже различила ястребиным своим оком показывающуюся вдали извозчичью пару, и через несколько секунд ясно послышалось в передней: «Дома-с, пожалуйте!» Cléopâtre и Aglaé в одно мгновение бросили работу в сторону и взялись за куколки, a Agrippine, как старшая, продолжала работать. — Как же мы его назовем, Aglaé? — спросила Клеопатра, вертя в руках фарфорового пастушка. — Я думаю назвать его Anténor, — отвечала Aglaé. — Ах нет! лучше назвать его Jean! Jean — c’est si joli![24] Ты, Jean, будешь у меня жолишка! — Ну, полноте же, цыпочки! — прерывает Марья Ивановна, — будет вам играть! — Ах, maman! когда же нам и поиграть, как не теперь! — отвечает Aglaé. — Мамасецка! цудная! бозественная! позволь нам поиграть! мы еще дети! — пищит Клеопатра. В это время Иван Павлыч, соскучив ожидать в зале, кашляет. — Ах, кажется, тут кто-то есть! Мамаша! это разбойники! — кричит Клеопатра, — мамасецка! голубушка! защити меня! — Agrippine, посмотри, кто там? Является Вологжанин и, грациозно округлив руки, подлетает к Марье Ивановне. — Madame, — говорит он, делая приятный жест шляпой, — j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine.[25] — Ax, очень приятно! — отвечает Марья Ивановна, улыбаясь своими тонкими губами и прискакивая на диване, — а вы нас застали по-семейному… — Mais… comment donc, madame,[26] — бормочет Иван Павлыч, несколько смутившись, потому что Марья Ивановна пронизывает насквозь своим взором. — Прошу покорно садиться! это мои дочери… Agrippine, finnissez done de travailler…[27] право, мне так совестно, вы застали нас по-семейному… — Vous devez vous ennuyer ici, mademoiselle,[28] — говорит Иван Павлыч, играя шляпой и вытянув ноги. — Mais non![29] — отвечает Агриппина чуть слышно. — Répondez-donc, ma chère![30] — вступается Марья Ивановна. — Она, мсьё Вологжанин, у меня такая робкая… я истинно счастливая мать, мсьё Вологжанин! У Марьи Ивановны показываются в глазах слезы, а нос наливается кровью; Иван Павлыч не знает, что сказать, потому что подобной сцены он не предвидел. — Mais… comment donc, — бормочет он неявственно. — А вы будете, мсьё, с нами в куколки играть? — спрашивает Клеопатра. — Ах, ma chère! — восклицает Марья Ивановна и смеется тем попечительным материнским смехом, от которого пробегает мороз по коже у холостых людей, — вы ее извините, мсьё, она у меня институтка! Следует несколько минут молчания. — Mais j’espere que vous vous promenez, mademoiselle?[31] — обращается наконец Иван Павлыч к Агриппине. — Mais oui![32] — отвечает Агриппина. — У нас есть восхитительные виды! — говорит Марья Ивановна, — настоящая Саксония! — J’imagine comme cela doit être ravissant![33] — Необыкновенно! мы часто ездим кататься — j’espère que vous serez des nôtres?[34] — Здешние кавалеры такие все противные! — снова пищит Клеопатра. — Ах, ma chère, можно ли так говорить! она у меня такая наивная! — Вы к нам приезжайте! нам без вас будет скучно! — продолжает Клеопатра. — Ах, Клеопатренька! можно ли быть такой откровенной! — строго замечает Марья Ивановна. Но Иван Павлыч очень доволен; он даже потихоньку хихикает при каждой новой выходке Клеопатры. Марья Ивановна замечает это и хочет сразу завладеть женихом. — Vous n’avez pas l’idée comme les messieurs d’ici sont mal élevés,[35] — говорит она, обращаясь к Вологжанину. — Vraiment?[36] — О, ужасно! — Представьте себе, мсьё Разбитной свищет, когда танцует! — восклицает Aglaé. — Dites moi, je vous prie![37] — А мсьё Семионович танцует-танцует — и вдруг посреди зала бросит даму и так-таки прямо ей и говорит: надоела! — Mais… c’est incroyable![38] — Et pourtant c’est vrai![39] — задумчиво и серьезно отвечает Марья Ивановна, — pauvres enfants![40] — J’espère, madame, — говорит Иван Павлыч, раскланиваясь и помахивая шляпой, — j’espère que vous voudrez bien m’accorder votre bienveillance…[41] — Очень рада… у нас понедельники… on danse chez nous!..[42] а впрочем, мы почти всякий вечер дома. — Приезжайте к нам! нам без вас будет скучно! — пристает Клеопатра. Второй визит кончился. — К Порфирьевым! — кричит Вологжанин, усаживаясь на дрожки. «А Клеопатра милая! — думает он дорогой, — и если старуха не поскупится, можно будет у этой пристани и якорь кинуть! Да и мать, кажется, тово… препопечительная… славное будет житье! будут тебя тут и кормить, и чесать, и умывать— просто как сыр в масле!» — Ах, мамаша, какой он душка! — сочувственно восклицает Клеопатра, немедленно по удалении Ивана Павлыча. Порфирий Петрович был дома, когда приехал к нему Во-логжании. Он в это время заперся в своем кабинете и считал деньги, что с малолетства составляло его любимое развлечение. Однако ж стук подъехавшего экипажа вывел его из временного оцепенения. Порфирий Петрович поспешил спрятать деньги, причем покраснел как рак, два раза крякнул и собственноручно отворил Ивану Павлычу дверь. — Имею честь рекомендоваться — Вологжанин! — сказал Иван Павлыч, расшаркиваясь еще в передней. — Слышал-с, слышал-с! очень рад! — проговорил Порфирий Петрович, приятно улыбаясь, — на службу к нам? — Да-с; то есть, желал бы… — Что ж, очень приятно! милости просим в гостиную. В гостиную ход был через зал, а в зале репетировала на фортепьянах урок Феоктиста Порфирьевна, девица лет восьм-надцати, старшая дочь хозяина, и вместе с тем весьма интересная толстушечка. У Ивана Павлыча, как у человека с побуждениями в высшей степени матримониальными, подкосились ноги от одного лишь взгляда на существо различного с ним пола. «Что ж этот скверный хлап меня уверял, что она каверзная, — подумал он про себя, — напротив того, она скорее кубышечка!» — Моя старшая дочь, Феоктиста! — сказал между тем Парфирьев. Феоктиста Порфирьевна встала, присела и хотела куда-то бежать. — Позови мамашу, — сказал Порфирий Петрович, — прошу покорно в гостиную, — прибавил он, обращаясь к Ивану Павлычу. Пришли в гостиную и сели, но так как Вологжанин не предвидел такого случая и не приготовился к нему, то весьма естественно, что находился в затруднительном положении относительно приискания сюжета для разговора. — Так вы к нам? — сказал опять Порфирий Петрович, — что ж, это приятно! — Мне будет очень лестно… если я удостоюсь, — проговорил кое-как Вологжанин. — Очень рад! очень рад! у нас просто! люди мы не светские, а с приятными знакомыми провести время готовы. — Светскость… конечно, — отвечал Вологжанин, — но, с другой стороны, природа имеет неоспоримые преимущества даже перед светскостью… — Да, нынче многие так говорят… оно и основательно, потому что, коли хотите, что ж такое светскость? один пустой звук, да и тот, можно сказать, не всегда для слуха приятен! — Это совершенно справедливо, — отвечал Иван Павлыч, — это так справедливо, что даже вот я… кажется, и не стар, и воспитание получил хорошее, и в лучших домах был принят — а надоело, ужасно надоело! Все, знаете, и во сне-то видишь, как бы уединиться! — И поверьте, что оно к тому идет! — сказал, с своей стороны, Порфирий Петрович, — сначала человек, по легкомыслию своему, от природы постепенно удаляется, а потом и опять к ней же постепенно приближается. Вошла Софья Григорьевна, супруга Порфирия Петровича, дама довольно приятной наружности и, по-видимому, очень смирная и даже робкая. — Вот, Софья Григорьевна, новый приятный знакомый, — рекомендовал Порфирьев. — Очень приятно! вы надолго к нам? — Не знаю-с; сколько поживется… — Вот мы, душечка, сейчас с Иваном Павлычем о природе беседовали. — Ах, мой Порфирий Петрович без ума от природы! — Если вы сделаете нам честь своим знакомством, то мы иногда ездим всем семейством за город, и тогда… — Помилуйте, я, с своей стороны, за особую честь почту, — отозвался Вологжанин. — Иногда у нас по вечерам приятные знакомые в карточки поиграть собираются… вы ведь играете? — О, как же! — Ну, очень приятно! мы, знаете, не по большой, а для препровождения времени. — Это всего лучше… большая игра кровь портит! Вот я про себя скажу: у меня есть в Костромской губернии имение, и имение весьма достаточное, но и тут в большую игру никогда не сажусь. — Вы, вероятно, уж познакомились с здешним обществом? — спросила Софья Григорьевна. — Как же-с… генерал Голубовицкий… — Не правда ли, какой милый человек? — Преприятный… ну, и Дарья Михайловна… — Ах, какая приятная женщина! — сказал Порфирий Петрович. — Я вообще надеюсь с удовольствием проводить в Крутогорске время. — Как приятно слышать это от образованного молодого человека! Наконец разговор начал потухать; Порфирий Петрович уже несколько раз сказал: «тэ-эк-с», а Софья Григорьевна с чрезвычайною любознательностью взглядывала в окошко всякий раз, когда пролетала мимо ворона или пробегала по улице кошка. — J’espere, madame, — сказал Вологжанин, раскланиваясь и грациозно прижимая шляпу к сердцу, — j’espere que vous voudrez bien m’accorder vorte bienveillance… — Очень приятно! милости просим когда-нибудь вечерком! — Домой! — сказал Иван Павлыч, садясь на дрожки и чувствуя себя несколько утомленным. Он был очень доволен проведенным утром. Скинувши с себя парадную одежду и облачившись в халат, он долго потирал от удовольствия руки и, несмотря на твердую решимость никогда не пить водки, на этот раз позволил себе отступление от принятого правила. — Мишка! — сказал он, выпив рюмку водки, — узнай ты, братец мой, как можно скорее, что дают за порфирьевскою дочерью; да ты, дурак, это умненько сделай… стороной, а на пролом-то не иди! — Зачем же на пролом идтить? разве в первый раз эти дела делать! — отвечал Мишка. — То-то же! ты сначала с кухаркой познакомься. |
||||
|