"ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА" - читать интересную книгу автора (Танидзаки Дзюнъитиро)ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯХамада, Кумагай и их друзья, с которыми мы познакомились на танцевальном вечере, стали постоянно бывать в нашем тихом домике в Омори. Приходили они почти всегда вечером, когда я возвращался со службы, и заводили граммофон. Начинались танцы. Наоми очень любила принимать гостей. У нас не было ни служанки, ни старших, которых нужно было бы стесняться. К тому же ателье было как нельзя лучше приспособлено для танцев, и они веселились, забыв о времени. Сначала они все-таки немного стеснялись и, когда наступал час ужина, хотели уйти, но Наоми силой удерживала их: — Ну что вы, останьтесь! Почему вы уходите? Поужинайте с нами! Как правило, в таких случаях мы брали ужин из европейского ресторана «Омори» и всех угощали. Однажды вечером, в дождливый сезон, Хамада и Кумагай были у нас в гостях и проболтали до начала двенадцатого часа. Лил проливной дождь, с шумом ударяясь о стеклянные окна. Оба все время твердили: «Пошли, пошли», — но все же медлили, не решаясь выйти на улицу. — Какая ужасная погода! Все равно вам нельзя идти. Оставайтесь ночевать, — вдруг сказала Наоми. — В самом деле, почему бы вам не остаться? Матян, согласен? — Да мне-то все равно… Если Хамада пойдет домой, я тоже пойду. — Хама-сан, право, оставайтесь… а? Хама-сан? — сказала Наоми, поглядев на меня. — Да не стесняйтесь вы, Хама-сан! Зимой постелей бы не хватило, но сейчас два лишних человека ничего не значат. К тому же завтра воскресенье, Дзёдзи-сан дома, можно спать сколько угодно. — В самом деле, оставайтесь… Дождь такой сильный, — вынужден был сказать я. — Да, оставайтесь! А завтра мы опять придумаем какие-нибудь забавы! Вечером можно будет пойти в Кагэцуэн… В конце концов оба остались ночевать. — А как быть с сеткой от москитов? — спросил я. — Сетка у нас одна… — Раз сетка всего одна, можно улечься всем вместе. Так даже интереснее! Будет весело, — радовалась Наоми, как будто собиралась участвовать в студенческой экскурсии. Этого я не ожидал. Я полагал, что мы уступим им сетку, а сами с Наоми ляжем спать в ателье на диване, отгоняя москитов дымом сэнко. У меня и в мыслях не было спать вповалку всем четверым в одной комнате. Но Наоми хотела сделать по-своему, кроме того, нельзя же быть нелюбезным с гостями… И пока я мялся в нерешительности, она, как всегда, быстро решила. — Ну, я иду стелить постель, а вы трое мне помогайте! — скомандовала она и первая поднялась наверх в комнату. «Как она положит матрацы?» — думал я. Сетка была слишком мала для того, чтобы четверо человек могли улечься в ряд. Поэтому три матраца помещались подряд, а четвертый в головах, под прямым углом к остальным. — Так будет хорошо. Мужчины втроем устроятся рядом, а я буду спать одна в головах, — сказала Наоми. — Вот так штука! — сказал Кумагай, заглядывая внутрь сетки. — Да здесь как в свинарнике: все вповалку! — Ну и что, если даже вповалку? Не привередничай! — Потому что удостоился приюта в вашем почтенном доме? — Конечно! Все равно сегодня по-настоящему не удастся заснуть. — Отчего же? Прекрасно засну. И даже буду храпеть! — И он с шумом бухнулся в постель, как был, в кимоно. — А я все равно не дам тебе заснуть! Хама-сан, не давай Матяну спать! Если он уснет, я начну его щекотать! — Душно! В такой жаре не уснешь! — Хамада, одетый по-европейски, остался в брюках и рубашке; он лежал на спине, подняв колени, справа от Кумагая, который все время ворочался с боку на бок. Хамада прикрыл лоб рукой, как бы прислушиваясь к шуму дождя. Шелест веера, которым он обмахивался другой рукой, еще усиливал жару. — При женщине как-то не спится! — Яне женщина, я мужчина! Ты же сам говорил, что не считаешь меня женщиной! Что, не правда? В темноте, сквозь сетку, виднелась белая спина Наоми, надевавшей ночной халат. — Конечно. Говорить-то я говорил, но… — Значит, если я буду спать поблизости, ты все-таки будешь чувствовать, что я женщина? — Да, пожалуй… — Ну, а Матян? — Мне безразлично. Я тебя за женщину не считаю! — Если я не женщина, то кто же? — Ты?… Тюлениха, вот ты кто! — Ха-ха-ха… А что лучше, обезьяна или тюлениха? — От обеих прошу уволить! — сказал Кумагай нарочито сонным голосом. Я лежал слева от него и молча слушал их болтовню. Меня интересовало, как ляжет Наоми, головой ко мне или к Хамаде. Свою подушку Наоми бросила на неопределенное место. «Не нарочно ли она так небрежно бросила ее, когда стелила постель?» — думал я. Наоми подошла, переодевшись в розовый халатик. — Свет гасить? — спросила она. — Погаси, — послышался голос Кумагая. — Ну, так я гашу… — Ай, больно! — в ту же секунду вскрикнул Кумагай. Наоми неожиданно вскочила к нему на грудь и, воспользовавшись его телом, как подставкой, изнутри сетки повернула выключатель. Свет погас, но темно не было. Уличный фонарь на улице светил в окно, и в комнате было достаточно светло, чтобы можно было разглядеть лицо и одежду каждого. Перешагнув через голову Кумагая, Наоми бросилась на свою постель, в ту же секунду я ощутил дуновение — это распахнулся подол ее кимоно. — Матян, нет ли у тебя папироски? По-видимому, Наоми не собиралась спать. Она уселась на подушку, по-мужски скрестив ноги, и смотрела на Кумагая: — Ну же, повернись-ка сюда! — Черт побери, я хочу спать! — У-у-у. Повернись сейчас же ко мне! Повернись, все равно я тебе покоя не дам! — Ой, больно! Перестань, перестань, слышишь!.. Я ведь живой, будь со мной немного повежливее. Если ты будешь делать из меня подставку, пинать ногами, я не выдержу, хоть и сильный! Послышался смех Наоми. Я смотрел на полог сетки и… не знаю точно, но, кажется, Наоми кончиками пальцев ноги несколько раз коснулась головы Кумагая. — Ох, беда с тобой… — сказал Кумагай и, наконец, перевернулся на другой бок. — Ты не спишь, Матян? — послышался голос Хамады. — Не сплю. Меня тут терзают! — Хама-сан, ты тоже поворачивайся сюда! Слушай меня, не то я стану и тебя мучить! Хамада покорно повернулся и лег на живот. Затем стало слышно, как Кумагай вынимает спички из рукава своего кимоно. Вспыхнувшая спичка осветила мое лицо. — Дзёдзи-сан, вы тоже повернитесь ко мне! Что это вы все время молчите? Я что-то невнятно пробормотал. — Что такое? Вы спите? — Гм… я немного вздремнул… — Хитрый, притворяешься спящим! Что, угадала? А на душе, верно, кошки скребут, да? Она прочла мои тайные мысли. Глаза у меня были плотно закрыты, но я почувствовал, что лицо залилось краской. — Не бойтесь, все в порядке. Я просто шучу, так что можете спать спокойно. Или, если уж очень тревожитесь, можете смотреть, пожалуйста… Совсем не обязательно молча переживать… — А может, он сам хочет, чтобы ты его мучила? — сказал Кумагай. Он закурил папиросу и глубоко затянулся. — Нет, зачем его мучить?… Не стоит! Я и так это делаю каждый день. — Нечего сказать, приятное угощение! — сказал Хамада. Он сказал это неискренно, из желания угодить мне. — Дзёдзи-сан, а все-таки, если вы хотите, могу вас помучить. — О нет! С меня достаточно! — Тогда повернитесь ко мне! Вы один все время молчите! Это неинтересно! Я резко повернулся и поднял голову с подушки. Наоми сидела, скрестив ноги, касаясь одной ногой моего носа, другой — носа Хамады, а Кумагай поместил свою голову у нее между колен и неторопливо курил. — Ну, Дзёдзи-сан, вам правится такая картина? — Хм… — Что означает это «хм»? — Я удивлен! Настоящий тюлень! — Да, я тюлениха… Сейчас она отдыхает на льдине. А вы трое, лежащие в ряд, тоже тюлени, только самцы… Низко, как грозовая туча, над моей головой нависла желтовато-зеленая сетка… Белое лицо, обрамленное длинными черными волосами… Небрежно накинутый халат, обнажавший местами грудь, руки, икры… Это была одна из ее поз, всегда очаровывавшая меня. Приманка, на которую я кидался, как зверь. В полумраке комнаты я ощущал ее скверную усмешку, дразнящий взгляд, упорно направленный на меня. — Не притворяйтесь, будто удивлены… Вы перед сном надеваете на меня халат, говорите, что не в силах терпеть… А сегодня терпите, потому что здесь посторонние, да? — Не болтай глупостей! — Ха-ха-ха… Не важничайте, сдавайтесь! — Ой, потише! Отложите эту беседу до завтрашней ночи… — сказал Кумагай. — Правильно, — поддержал его Хамада. — Сегодня ночью все должно быть по справедливости! Чтобы никому не было обидно, я дала одну ногу Хама-сану, а другую Дзёдзи-сану! — А мне что же? — Матян — самый счастливый! Он ко мне ближе всех! Вон куда голову положил! — Да, ты в самом выгодном положении! — Послушай, ты же не собираешься просидеть так всю ночь? А как же, когда ты ляжешь? — Вот уж не знаю… В чью сторону мне лечь головой? К Хама-сану? Или, может быть, к Дзёдзи-сану? Наоми, «чтобы никому не было обидно», поворачивала ноги то ко мне, то к Хамаде и долго ворочалась на постели. — Повернусь к Хамаде, — сказала она. — А мне все равно, ложись головой куда хочешь! — Ну нет, так дело не пойдет… Тебе хорошо, Матян, ты в середине, а мне так вовсе не безразлично. — В самом деле? Хорошо, Хама-кун, тогда я лягу головой к тебе… — Видишь ли, это тоже как-то неудобно… Ляжешь головой ко мне — Кавай-сан обидится, ляжешь к Кавай-сану — я буду волноваться… — И потом, эта женщина спит ужасно беспокойно, — опять вмешался Кумагай. — Ночью она начнет пинать ногами того, к кому придутся ноги… — Это правда, Кавай-сан? Она действительно так беспокойно спит? — Да, очень… — Эй, Хамада! — Ну? — Он спросонок ей подошвы лижет! — И Кумагай громко захохотал. — Ну и что ж тут такого? Дзёдзи-сан всегда говорит, что ему больше нравятся мои ножки, чем даже лицо… — Это своего рода фетишизм! — Но это правда… Ведь правда же, Дзёдзи-сан? Вы больше всего любите мои ноги, да? — Затем, заявив, что все должно быть «по справедливости», она стала каждые пять минут вертеться на постели, ложась головой то в одну, то в другую сторону. — А теперь черед Хама-сана! — говорила она, волчком вертясь на постели. Поворачиваясь, она поднимала ноги кверху, так что они упирались в сетку, швыряла подушку на другой конец матраца, вертелась с поистине тюленьей энергией, так что край сетки, из-под которого матрац и без того вылезал чуть ли не наполовину, загнулся, и в сетку налетело множество москитов. — О, черт! Кусаются! — Приподнявшись, Кумагай стал бить москитов. Кто-то наступил на край сетки и повалил подставку. Чтобы поправить подставку и снова повесить сетку, потребовалось немало времени. Когда наконец закончился весь этот переполох, небо на востоке уже посветлело. Шум дождя, свист ветра, храп спящего рядом Кумагая… Прислушиваясь к этим звукам, я, кажется, все-таки ненадолго задремал, но вскоре снова открыл глаза. В комнате, где было бы тесно спать даже двоим, стоял сладкий запах духов и пота, которым пропахла вся одежда Наоми. А сегодня, когда здесь улеглись еще двое здоровенных мужчин, и вовсе нечем было дышать, было душно и жарко, как бывает перед землетрясением. Когда Кумагай время от времени поворачивался во сне, меня касалась то его потная рука, то колено. А Наоми? Ее подушка лежала у моей головы, но на подушке покоилась нога, а ступня другой, согнутой в колене, была подсунута под мой матрац, голова склонилась к Хамаде, руки широко раскинуты в стороны. Видно, даже эта вертушка устала и спала теперь крепким сном. — Наоми-тян… — тихонько прошептал я, прислушиваясь к дыханию спящих, и осторожно погладил ее ногу, засунутую под мой матрац. О, эти ноги, эти сладко спящие прекрасные белоснежные ножки, они мои, да, конечно, мои, я каждый вечер мыл их с мылом в горячей воде с тех самых пор, когда она была еще девочкой. Эта мягкая кожа! За эти годы Наоми так быстро выросла, но ее ножки остались все такими же маленькими и милыми, как будто совсем не увеличились в размере… Да, вот и большой палец — он все такой же. И мизинец, и округлая пятка, и высокий подъем — все прежнее, такое же, как и раньше. И я невольно прикоснулся к ноге губами… Когда совсем рассвело, я, как видно, опять уснул, но вскоре меня разбудил громкий смех — Наоми совала мне в нос свернутую бумажную трубочку. — Ну что, Дзёдзи-сан, проснулись? — Да… Который час? — Уже половина одиннадцатого. Но зачем нам вставать? Давайте спать, пока пушка не возвестит полдень! Дождь прекратился. Воскресное небо было чистым и голубым, но в комнате все еще было душно. |
||
|