"ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА" - читать интересную книгу автора (Танидзаки Дзюнъитиро)ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯДавно мы не ужинали так шумно. Хамада, Кумагай и присоединившиеся к нам Накамура и Сэки уселись вокруг чайного стола и болтали до десяти часов вечера. Сначала мне не нравилась эта публика, но потом их жизнерадостность и безудержное молодое веселье увлекли меня. Наоми вела себя безупречно: была одинаково внимательна ко всем, сдержанна и в меру весела. — Сегодня было очень весело. Совсем неплохо изредка встречаться с ними, — сказал я Наоми, когда мы возвращались летней ночью под руку с вокзала, проводив уехавших последним поездом гостей. Вечер был звездный, с моря веял прохладный ветерок. — В самом деле? — спросила Наоми, как бы обрадованная моим хорошим настроением. И добавила, немного подумав: — Если поближе узнать их, они вовсе не такие уж плохие… — Ты права. Совсем неплохие… — Только не приедут ли они опять? Сэки-сан говорил, что у его дяди здесь дача, так что он намерен часто приезжать сюда с приятелями. — Что ж! Не станут же они всякий раз являться к нам всей гурьбой. — Если изредка, я не против, но если часто — это нас стеснит. В следующий раз не надо устраивать им слишком радушный прием. Без угощения они живо отправятся восвояси. — Но не станешь же ты их выпроваживать… — Ничего особенного! Скажу: «Вы мешаете, отправляйтесь-ка по домам!» Я их живо выпровожу. — Гм, Кумагай будет над тобой насмехаться. — Ну и пусть! По-моему, гораздо хуже лезть и мешать людям, когда они специально приехали в Камакуру отдохнуть! Мы шли под сенью темных сосен. Наоми неожиданно остановилась. — Дзёдзи-сан! Я понял смысл этого молящего, тихого, сладостного голоса. Без слов я обвил ее тело обеими руками. Я ощутил крепкий и горький вкус ее губ, как будто пил по каплям морскую воду. Быстро промелькнули десять дней отпуска. Мы по-прежнему были счастливы. Сэки и вся компания сказали, что будут приезжать часто, но за всю неделю зашли всего один раз и больше не появлялись. Я каждый день стал ездить на службу, мне нужно было спешно закончить кое-какие дела, и я возвращался поздно. Обычно я приезжал в семь часов и ужинал вместе с Наоми, но теперь я оставался в конторе до девяти и возвращался не раньше одиннадцати. Эта работа должна была занять дней пять-шесть. Однажды мне предстояло остаться в конторе до девяти часов, но, быстро справившись с делами, я уже около восьми вышел на улицу. Как всегда, сел в трамвай на улице Ои, доехал до Йокохамы и пересел на пароход. Когда я приехал в Камакуру, не было еще десяти часов. Каждый вечер — впрочем, всего еще только три или четыре раза, — задержавшись на службе, я торопился поскорее увидеть Наоми и поужинать с ней, поэтому нанял рикшу и поехал по дороге к императорской вилле. Я устал от конторской работы в жаркий летний день и от тряски в трамвае и на пароходе, и мне было невыразимо приятно прикосновение влажного морского воздуха. После захода солнца наступили сумерки. Я чувствовал нежный запах, источаемый увлажненными росой соснами, травой, цветами. Кое-где поблескивали лужи, но песчаная почва сейчас же высыхала и покрывалась пылью… Шаги бегущего рикши звучали мягко, как будто он ступал по бархату. Изредка из-за ограды дач доносились звуки граммофона. Мелькали одинокие тени в светлых дачных кимоно. Я чувствовал, что обрел убежище от жары. Отпустив рикшу у калитки, я направился через сад во флигель. Я ожидал, что Наоми, услышав мои шаги, сразу же раздвинет сёдзи и выйдет мне навстречу. Внутри горел свет, но Наоми не появлялась. — Наоми-тян… — несколько раз позвал я, но ответа не последовало. Я раздвинул сёдзи. Комната была пуста. Купальный костюм, шаль и летние платья, снятые с крючков на стене и вынутые из шкафа, чайная посуда, пепельницы, подушки для сидения — все это в страшном беспорядке было разбросано по комнате. Я ощутил какую-то особую тишину, какая встречает вернувшегося после долгого отсутствия хозяина. «Ушла куда-нибудь… И притом уже часа два-три назад…» Я заглянул в уборную и в ванную, на всякий случай зашел на кухню и зажег свет у раковины. Мне бросились в глаза остатки европейских блюд из ресторана и пустые пивные бутылки, очевидно, кто-то основательно здесь пировал. В самом деле, пепельница в комнате была полна окурков… Не иначе как нагрянула та компания… Я побежал к дому садовника. — Наоми, похоже, нет дома… Вы не знаете, где она? — спросил я у хозяйки. — Ах, барышня?… Хозяйка называла Наоми «барышней». Наоми была замужней женщиной, но хотела, чтобы все считали ее просто сожительницей или невестой. Если ее не называли «барышней», она сердилась. — Барышня вернулась вечером. А после ужина опять изволила уйти вместе со всеми… — Вместе со всеми? — С этими… — хозяйка запнулась. — С этим молодым барином Кумагаем и еще с кем-то. Все изволили уйти вместе. Мне показалось странным, что хозяйка не только знает имя Кумагая, но и называет его «молодым барином», но для расспросов не было времени. — Вы говорите, вернулась вечером? Значит, днем она тоже была с ними? — После обеда она одна изволила уйти купаться, а потом вернулась вместе с молодым барином Кумагаем… — Вдвоем с Кумагай-куном? — Да. До этой минуты я был спокоен, но в выражении лица и в словах хозяйки сквозило какое-то замешательство, и это меня встревожило. Хотя мысль, что хозяйка прочтет мои мысли, была очень неприятна, я невольно заговорил еще более взволнованно: — Как, значит, остальных не было, они были только вдвоем? — Да, только вдвоем. Они сказали, что сегодня днем в отеле танцы, и ушли туда… — А после? — А вечером вернулись всей компанией. — Ужинали дома? — Да… Э-э… Очень веселились… — Заметив выражение моего лица, хозяйка смущенно улыбнулась. — В котором часу они ушли?! После ужина? — Пожалуй, было уже восемь часов, когда они изволили уйти… — Значит, прошло уже два часа? — бессознательно вырвалось у меня. — Быть может, они в отеле? Вы ничего не слыхали, хозяйка? — Точно не знаю, но, может быть, они на даче?… В самом деле, я вспомнил, что в Огигаяцу находится дача дяди Сэки-сана. — А-а, значит, они ушли на дачу?… Я пойду им навстречу. Вы знаете, хозяйка, где эта дача? — Да тут, неподалеку, прямо на берегу Хасэ. — Как в Хасэ?… Я слышал о даче в Огигаяцу… То есть я говорю о даче, принадлежащей родственнику Сэки-сана, приятеля Наоми. Не знаю, был он сегодня здесь или нет… При этих словах лицо хозяйки на мгновение выразило испуг. — Вы говорите о другой даче? — спросил я. — Да… это… — Чья дача на побережье Хасэ? — Родственников Кумагай-сана… — Кумагай-куна?… Я побледнел. — От вокзала, пройдя Хасэ, свернете налево и пойдете прямо по дороге мимо курортного отеля. Дорога упирается в морской берег, и тут при выходе, сразу же на углу увидите дачу Окубо, родственника Кумагай-сана, — говорила мне хозяйка, но я впервые слышал об этой даче. Ни Наоми, ни Кумагай до сих пор даже не заикались об этом. — Наоми часто ходит на эту дачу? — Да как сказать… Я заметил, что хозяйка смутилась. — Но сегодня она, конечно, пошла туда не в первый раз? — настаивал я. Дыхание у меня участилось, голос дрожал, и я не мог с собой совладать. Не знаю, испугал ли хозяйку мой взволнованный вид, но она тоже побледнела. — Не бойтесь, неприятностей вам не будет. Скажите только откровенно: а вчера? Вчера она тоже уходила? — Вчера… тоже, кажется, изволила уйти… — А позавчера? — Да… — Да… тоже ушла? — Да. — А третьего дня? — Да, и третьего дня… — С тех пор, как я стал поздно приезжать, она каждый день ходит туда? — Да… точно не помню, но… — В котором часу приблизительно она возвращается? — Большей частью… Э-э… Немного раньше одиннадцати… Значит, с самого начала они вдвоем обманывали меня! Так вот почему Наоми захотела ехать в Камакуру! Целая буря поднялась у меня в душе. Со дна моей памяти мгновенно всплыли все до единого поступки и слова Наоми в последнее время. В одну секунду стала понятна вся механика ее лжи, какая и в голову не может прийти такому простодушному человеку, как я. Это был хитро спланированный и тщательно продуманный заговор, в котором участвовало несколько человек. У меня было такое чувство, будто я попал в западню, и меня внезапно столкнули в какую-то глубокую яму, и я в полной безысходности смотрю вверх, где стоят Наоми с Кумагаем и Хамадой и громко смеются. — Хозяйка, сейчас я ухожу, но если они придут, прошу вас, пожалуйста, не говорите, что я был дома. У меня есть кое-какие соображения… — смущенно пробормотал я и выскочил на улицу. Выйдя к курортному отелю, я медленно пошел по указанной мне дороге, прячась в тени. С обеих сторон тянулись большие дачи. Улица была тиха и безлюдна. К счастью, было темно. У какого-то фонаря под воротами я взглянул на часы. Было десять часов. Я хотел убедиться воочию, находится ли она на той даче наедине с Кумагаем или вместе со всей шумной ватагой. Нужно было застать их с поличным, раскрыть обман. И желая захватить их на месте преступления, я ускорял шаги. Я сразу увидел дом, который искал. Я прошел несколько раз перед ним, изучая фасад. За роскошными каменными воротами зеленели деревья, между ними тянулась в глубину, к входным дверям, усыпанная гравием дорожка. «Дача Окубо» — значилось на дощечке у ворот. Эта старинная дощечка и поросшая мхом массивная каменная ограда были более уместны для старинной усадьбы, нежели для дачи. Я никак не ожидал, что родственник Кумагая — владелец такой богатой дачи. Я вошел в сад и направился к дому, ступая осторожно, чтобы гравий не шуршал под ногами. Дом стоял в глубине участка, и с улицы было трудно его разглядеть. Когда же я подошел к нему вплотную, то, к своему удивлению, обнаружил, что и парадный, и черный ход, и все окна в первом и во втором этаже были наглухо закрыты и ни в одном окне не было света. «Должно быть, комната Кумагая в тыльной стороне дома», — подумал я и крадучись обошел дом кругом. И действительно, во втором этаже в одной из комнат и на кухне был свет. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы догадаться, что это комната Кумагая. Мог ли я не узнать его мандолину, прислоненную к перилам веранды, и хорошо знакомую мне тосканскую шляпу, висевшую на гвозде? Двери были распахнуты настежь, но разговора не было слышно. Очевидно, в комнате никого не было. Двери, ведущие в кухню, тоже были раскрыты, и там, судя по всему, тоже никого не было. При слабом свете, проникавшем из кухни, в нескольких шагах от черного хода я разглядел еще одни ворота или то, что осталось от них, точнее — два старых деревянных столба. За ними виднелась белая пена волн, разбивавшихся о берег Юйгахамы, и доносился соленый запах моря. «Конечно, они пошли к морю!» — подумал я и почти тотчас же явственно услышал голос Наоми. Раньше я не слышал голосов, по-видимому, потому, что ветер относил их в сторону. — Подождите минутку! В туфли набрался песок, я не могу идти. Пусть кто-нибудь высыплет песок… Матян, сними мне туфли! — Нет, уволь. Я тебе не раб! — Ах, так? Тогда я больше не буду тебя любить! Тогда пусть Хама-сан, он гораздо любезнее… Спасибо, спасибо. Хама-сан лучше всех! Я люблю его больше всех! — Черт возьми! Она пользуется моим добродушием! Не делай из меня дурака! — Ха-ха-ха… Хама-сан, но зачем же щекотать мне ноги? — Я не щекочу, песок налип, вот я и отряхиваю подошвы. — Уж кстати и оближи их, как папа-сан, — сказал Сэки. Раздался дружный смех нескольких мужских голосов. Совсем рядом с тем местом, где я стоял, на склоне песчаного холма, находился маленький чайный павильончик. Голоса доносились оттуда. Я был в легком коричневом костюме и в белой рубашке и, чтобы не быть замеченным, поднял воротник и застегнулся на все пуговицы. Соломенную шляпу спрятал под мышку. Согнувшись, почти ползком, я приблизился к задней двери павильончика и притаился в тени колодца. До меня донеслись голоса: — А теперь пошли куда-нибудь еще!.. Один за другим они вышли и, не замечая меня, направились к берегу. Все четверо мужчин — Кумагай, Хамада, Сэки и Накамура — были в легких дачных кимоно. Я разглядел только, что Наоми куталась в черное манто и на ней были туфли на высоких каблуках. Я знаю, что ни манто, ни туфель в Камакуру она не брала, очевидно, все это она у кого-нибудь позаимствовала. Полы манто развевались от ветра, и она обеими руками придерживала их изнутри, так что при ходьбе отчетливо вырисовывались ее крутые бедра. Она шла, нарочно покачиваясь, как пьяная, задевая плечами идущих рядом мужчин. Я сидел скорчившись и затаив дыхание, но когда расстояние между нами увеличилось и светлые кимоно смутно белели уже достаточно далеко, я поднялся и тихонько пошел за ними следом. Сначала мне показалось, что они направляются прямо по берегу в Дзаймокудзу, но на полпути они свернули влево и, поднявшись на песчаный холм, очевидно, пошли в поселок. Когда их фигуры скрылись за холмом, я бегом бросился догонять их. Я знал, что улица, к которой они выйдут, обсажена высокими густыми деревьями, в тени которых я смогу идти за ними следом. Как только я одолел холм, я услышал веселые голоса. Кумагай шагал впереди, размахивая рукой, как дирижерской палочкой. Наоми шла все так же, раскачиваясь и задевая мужчин плечами. Мужчины, которых она толкала, тоже покачивались в разные стороны, как будто плыли в лодке. — Не толкайся так! Я об забор ударюсь! Раздался стук. Это кто-то ударил стеком по забору. Наоми рассмеялась. — Давайте теперь споем «Хонику». — Идет: будем танцевать гавайский танец. Все будут петь и трясти задом! «Sweet brown maiden said to me…» — Выкрикивая непонятные слова, они начали вертеть бедрами. — Ха-ха-ха! Лучше всех трясет задом Сэки! — Потому что я серьезно изучал эти танцы. — Где? — На Всемирной выставке в Уэно. В одном из павильонов танцевали негры. Я ходил туда десять дней подряд. — Вот дурак! — А ты лучше бы сам ходил туда, никто не отличил бы тебя от негра! — Эй, Матян, который час? — спросил Хамада. Он был трезв и как будто серьезнее всех. — В самом деле, который час? У кого есть часы? — У меня, — сказал Накамура, зажигая спичку. — Ого, уже двенадцать минут одиннадцатого. — Ничего, папа-сан раньше половины одиннадцатого не приезжает. Давайте пройдем разок по проспекту Хасэ и оттуда домой! Я хочу показаться в этом костюме публике. — Одобряю, одобряю! — громко крикнул Сэки. — Если ты пойдешь в таком виде, за кого тебя примут? — За женщину — атамана шайки… — Если я — атаманша, то все вы — мои подчиненные! — Или, лучше, — четверо бродяг-разбойников! — Значит, тогда я — Бэнтэн-Кодзо![12] — Э-э… Атаманша… Наоми Кавай, — начал Кумагай тоном рассказчика на киносеансе,[13] — под покровом вечерней мглы, закутанная в черное манто… — Перестань, у тебя такой противный голос! — …Окруженная четырьмя сорвиголовами, на берегу Юйгахамы… — Перестань, Матян! Слышишь, сию же минуту перестань… Размахнувшись, Наоми отпустила Кумагаю оплеуху. — Ай, больно!.. У меня от природы такой голос! Мир много потерял оттого, что я не стал исполнителем Нанива-буси![14] — Мэри Пикфорд не может быть атаманшей. — Тогда кто же я? Присцилла Дин?[15] — Вот-вот… Присцилла Дин! — Ла-ла-ла, — запел Хамада и принялся танцевать. Когда он, кружась, повернулся, я быстро отскочил назад и спрятался в тень деревьев. — Ой!.. — в тот же миг вскрикнул он. — Кто это? Это вы, Кавай-сан? Все разом смолкли и остановились, вглядываясь в темноту. «Попался!» — подумал я, но было уже поздно. — Папа-сан?… Это вы, папа-сан? Что вы здесь делаете? Идите к нам! Наоми быстро подошла ко мне и положила руку мне на плечо. Манто неожиданно распахнулось, и я увидал, что под ним нет никакой одежды. — Что ты наделала? Ты покрыла меня позором! Проститутка! Развратница! От нее пахло вином. До сих пор я ни разу не видел, чтобы она пила вино. |
||
|