"Праздник Святого Йоргена" - читать интересную книгу автора (Бергстед Гаральд)

Олеандра

Слухи об этой чудовищной ночной оргии повергли всех истинно верующих в ужас. «Дочь самого гроссмейстера! — шептали на улицах и площадях. — Да еще накануне святого праздника! Дочь самого гроссмейстера! Видно, недолго нам осталось ждать: скоро вернется Йорген!»

Но хуже всего то, что возмутился весь деловой мир. Еще бы! От подобных скандалов могла пострадать репутация города и всего праздника. Нужно было срочно принять какие-то меры. И тогда горожане направили к гроссмейстеру депутацию, которая изложила ему все обстоятельства дела.

Дрожа от гнева, он вошел в комнату дочери. Гордая Олеандра лежала на диване и полировала ногти.

— Олеандра, дочь моя! Ты вольнодумствуешь?

— Что такое, папа? — спросила Олеандра, поднимая на него глаза.

— Встань, когда я с тобой разговариваю! Ты называла паломников идиотами?

— Господи, разве это не так? Гроссмейстер не стал возражать.

— Ты называла святого Йоргена, покровителя нашего города, чучелом?

— Да, и не раз!

— Ты называла плащ святого Йоргена старым халатом?

— Называла!

— А святое евангелие от Йоргена чепухой сначала и до конца?

— Ну конечно, папочка! Да ты сам посуди: разве может простой жилет ни с того ни с сего превратиться в дорогой плащ? И как вы можете болтать подобную ерунду?

— Речь идет не о простом жилете, а о жилете святого Йоргена, который чудесным образом, с божьего соизволения, превратился в плащ — не сегодня или вчера, а триста лет назад.

— По-моему, это не меняет дела, — возразила молодая особа. — Жилет есть жилет, и купили его у обычного портного здесь же в городе. На нем шесть костяных пуговиц, верно?

— Возможно, — согласился гроссмейстер, опасаясь какого-нибудь подвоха. Он не привык философствовать на подобныйе темы и не знал, куда клонит его дочь.

— Итак, жилет превратился в шелковый плащ с семнадцатью серебряными пуговицами? — продолжала Олеандра.

— Превратился.

— Прекрасно, папа. И я даже могу, пожалуй, согласиться, что сукно превратилось в шелк, а костяные пуговицы вдруг изменили цвет и стали серебряными. Допустим и это.

— Тогда в чем же ты нас обвиняешь? — спросил гроссмейстер, сердито глядя на дочь.

— Ни в чем. Просто я не могу понять, как могли шесть костяных пуговиц превратиться в семнадцать серебряных? Каким образом шесть превратилось в семнадцать? Ерунда!

Гроссмейстер почувствовал, что его кладут на обе лопатки, и быстро настроил себя на более торжественный лад.

— Хвала господу, что твоя благочестивая мать, царствие ей небесное, не слышит таких речей! — пробормотал он, молитвенно складывая руки.

Но Олеандра не сдавалась. Ее глаза сверкали, грудь высоко вздымалась от волнения.

— Вот объясни мне: у жилетки нет вешалки. Ведь нет? — спросила она.

— Нет, — согласился гроссмейстер, немного подумав. Он боялся новой ловушки.

— Так, — продолжала Олеандра свою мысль. — В евангелии от Йоргена, глава восьмая, стих одиннадцатый, ясно сказано: «И взяли они его истрепанный жилед и повесили его за пройму на позорный столб на поругание». Все ясно?

— Что ж тут неясного?

— А вот в главе девятой, стихи двадцать третий и двадцать четвертый, говорится буквально следующее: «И нашли они и т. д. и т. п… роскошный вышитый плащ, повешенный на столбе за вешалку». Так объясни же мне! Жилет превратился в плащ. Жилет повесили за пройму, плащ — за вешалку. Значит, одна пройма превратилась в вешалку. Может, ее пришили сбоку? А куда девалась другая пройма?

Гроссмейстер безмолвствовал, взирая на дочь.

Как самый хороший ключ подходит лишь к своему замку, так и самый светлый ум понимает лишь свое поколение.

Гроссмейстер был не менее умен, чем Олеандра, однако он принадлежал к старшему поколению, которое не привыкло задумываться над такими мелочами, как плащи и вешалки. И что ей дался этот Йорген? Куда она клонит? Что за ребячество, даже слушать тошно!

— Вот, значит, какие вопросы вы обсуждаете у секретаря? Красиво, нечего сказать!

— Что ж, — возразила Олеандра, — секретарь умница и светлая голова. Но ты еще не ответил на мой вопрос.

Гроссмейстер слегка поморщился:

— Я не намерен объяснять тебе чудеса!

— Еще бы! — гордо заявила Олеандра. — В нашем роду, слава богу, не было идиотов. Но почему же в таком случае ты запрещаешь мне мыслить? Разве не сказано в евангелии от Йоргена, глава третья, стих двадцать девятый: «Подумаете о сем»? И как вам не стыдно проповедовать всю эту чушь о человеке, который умер триста лет назад, да еще убеждать людей в том, что он вернется!

— Никого мы не убеждаем!

— Нет, убеждаете! А для чего же тогда нужна соборная невеста? Для того, чтобы всю жизнь ждать Йоргена, который умер триста лед назад! Нечего сказать, забавная история! Ведь даже ребенку ясно, что вы сами в это не верите!

— Что это значит?

— А то, что, если бы вы хоть на йоту верили в возвращение Йоргена, у него были бы молодые, красивые невесты, достойные настоящего святого. Вы же подсовываете ему старых каракатиц, вроде сорокавосьмилетней Аврелии или пятидесятитрехлетней Лобелии. Одна хромая, другая беззубая! Вы представляете, что сказал бы святой Йорген, если бы он вернулся, сунул нос в брачный покой и вдруг увидел там этакую старую перечницу, играющую с котом и канарейкой! Но это отличная реклама для всего вашего святого предприятия, а на остальное вам наплевать.

На сей раз гроссмейстер был сражен. Он не мог отказать дочери в известной проницательности и смотрел на нее с возрастающим изумлением. «Вот в чем дело! — думал он. — Оказывается, она сама не прочь стать соборной невестой! Не потому ли она так рассердилась на нас?» В голове гроссмейстера тут же созрели новые честолюбивые планы, сердце преисполнилось гордости, и он с глубоким интересом посмотрел на свою умную честолюбивую дочь.

Но Олеандра разочаровала его. Она вдруг заявила:

— И в плащ вы не верите.

— Что ты сказала? — взревел он.

— То, что слышишь. Когда ты болел зимой, то собрал вокруг себя врачей и знахарок чуть не со всего света. А ведь куда было проще сходить в собор и прикоснуться к плащу святого Йоргена. Но ты прекрасно знаешь, что в нем не больше целебной силы, чем в твоем ночном горшке! А тебя не удивляет, что именно у хранителя плаща все явные и тайные болезни, какие только можно себе представить: нарывы, хрипота, воспаление печени, одышка, ожирение сердца, подагра, хромота, ломота в суставах, глисты, отрыжка и черт его знает что еще! А кроме того: какой плащ за триста лет не проест моль? И потому у вас в соборе всегда есть запасный плащ на случай, если старый вдруг расползется.

Гроссмейстер подскочил чуть не до потолка и, побледнев как мел, украдкой посмотрел на двери и окна.

— Это ложь! — прогремел он.

— Это правда! — ответила дочь.

— Кто тебе сказал? — прошептал он.

— Секретарь.

— Он этого не говорил.

— Выговаривал.

— Я это дело расследую, — сердито сказал гроссмейстер, — и, если он действительно проболтался, придется заткнуть ему рот.

— Заткнуть рот — воскликнула Олеандра. — У вас у всех заткнуты рты. Вы только разглагольствуете о плащах, в которые не верите! Да о невестах, которых сам дьявол испугается, не то что святой! Чуть что, вы угрожаете друг другу заткнуть рот да заодно водите за нос бедных паломников, начиняете их дурацкими россказнями о святом Йоргене, в которые никто из вас самих не верит.

— Ложь! Некоторые верят.

— Назови хоть одного!

— Хранитель священного сада!

— Он же болван, — спокойно возразила Олеандра.

— И казначей.

— У него жена — истеричка. Она говорит, что он должен верить. А вы все отлично знаете, что это вздор с начала и до конца. Никакого святого Йоргена никогда не было. Его плащ сшили в соборе или бог знает где. Его евангелие состряпали хитроумные первосвященники и книгопечатники. Ваш собор — это просто крупное финансовое предприятие, праздник святого Йоргена — чистая спекуляция, если только слово «чистая» уместно употреблять в таком сочетании, а «шествие невесты» — обыкновенный маскарад. Вы забиваете друг другу голову старыми баснями о Йоргене и начиняете нас Йоргеном, Йоргеном и только Йоргеном с самой колыбели, пока мы не уверуем, что вся Эта чепуха полна сокровенного смысла и говорить об этом можно лишь шепотом, возведя очи горе. И даже самые умные люди не решаются поднять вас на смех, потому что всосали все это с молоком матери. Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, лицемерь и, чуть что, поминай Йоргена! Каковой бы гнусной ни была задуманная тобой афера, все сойдет во имя святого Йоргена. Хороши, нечего сказать!..

Гроссмейстер вышел из комнаты, но вскоре опять вернулся.

— Дочь моя, — сказал он, — ты еще молода. У меня в юности тоже были сомнения, да и теперь я с тобой во многом согласен.

— Как же ты можешь проповедовать то, во что сам не веришь?

— Детище мое, когда я вижу множество устремленных на меня доверчивых глаз, для которых все это — святая истина, я сам чувствую, что это не может быть сплошным обманом.

— Но ты же знаешь, что это обман!

— А для них это истина, дитя мое, для всех этих бьющихся верой сердец — истина. Их радует мысль о том, что у города есть святой покровитель, который когда-нибудь вернется.

— Но ведь это же вздор!

— И тем не менее людям не обойтись без веры в сверхъестественную силу, которая всегда может оказать им свое святое покровительство.

— А я обойдусь, — воскликнула Олеандра с жаром, — и вы тоже обойдетесь не хуже меня. Все это одно притворство, красивые слова. Ведь самое главное — это сознавать, что я — человек, что солнце утром восходит, а вечером заходит, что сердце бьется в моей груди и меня окружают люди, которых я люблю и которые меня любят. А до всяких суеверий мне нет никакого дела.

— Тебе нет никакого дела, дочь моя, то же самое я могу сказать и о себе, и о многих других людях нашего круга. Но подумай о людях простых и необразованных! Им этого мало. Им нужна вера: без веры они несчастны.

— Да вы сами внушили этим простакам, что им нужна вера. Так же как мы иногда смеха ради внушаем тетушке Размазне, что она смертельно больна; у нее тотчас же начинается головокружение, она ложится в постель и принимает капли. То же самое вы проделываете и с паломниками. Изо дня в день вы твердите им, что они — жалкие грешники и к тому ж еще отпетые негодяи и если бы не святой Йорген — их ожидала бы неминуемая гибель… И вот каждый год эти бедняги тащатся в Йоргенстад, ноют и поют:

А вы глядите на них из окон да усмехаетесь себе в бороду: «Известность богу, урожайный нынче год на паломников». Гроссмейстер ответил раздраженно:

— Отлично, дитя мое. Ты хочешь переделать мир Заново. По-твоему, наш город — это разбойничье логово, где дурачат и грабят простой народ?

— Именно так, — согласилась Олеандра.

— Очень хорошо. Через две недели придут паломники. Выйди же им навстречу и скажи: «Простите, дорогие паломники, но вам лучше разойтись по домам. Как нам стало известно, все это — гнусная ложь. В евангелии от Йоргена нет ничего, кроме старых побасенок, которые, кстати, мы же сами и сочинили. И плащ мы сами сшили, и вообще все это очень просто и понятно, непонятны только ваши простодушие и наивность»… Что, по-твоему, они тебе ответят?

Разорвут тебя на части или прогонят домой, решив, что ты сумасшедшая, и уж наверняка не поверят ни одному твоему слову!

Олеандра пристально смотрела на отца. Об этом она никогда не думала.

— Но допустим, что они поверили тебе и сказали: «Неужели? Какая досада! Ну, ничего не поделаешь, пошли домой!» Что после этого станет с нашим городом?

Ведь все его благосостояние зиждется на прастниках святого Йоргена, все его обитатели от чердака до подвала живут за счет паломников! Закроются лавки.

Портные, которые шьют плащи, останутся без работы! Гончары выбросят на улицу тысячи кружек Йоргена, они все равно больше никому не понадобятся. А гостиницы, постоялые дворы, кабачьки и книжные лавки, где торгуют евангелиями и молитвенниками?.. Разоренье и нищета — вот чем это обернется!

Весь город пойдет по миру! Ведь всех нас, да и тебя тоже, кормят приписанныйе к собору крестьяне! И неужели ты думаешь, что они будут по-прежнему исправно платить нам за подобный обман? Теперь тебе ясно, что каждый кусок, проглоченный тобой, тоже добыт «обманом», как ты это называешь? Поняла? Или, по-твоему, очень остроумно плевать в колодец, из которого пьешь? Ну, отвечай!

Но Олеандре нечего было ответить. Она почувствовала себя маленькой девочкой, вдруг попавшей в большой и сложный мир.

Вечером ей подали ужин в постель.

На другое утро гроссмейстер снова пришел к дочери.

— Дитя мое, тебе, конечно, известно, чо ты самая умная, самая красивая и самая знатная девица в городе. Однако ты до сих пор еще никак не пристроена. Не пора ли подумать о мужи?

— Обойдусь без мужа.

— Ты могла бы выйти замуж за кого только пожелаешь.

— Например?

— Выбирай кого хочешь.

— Разве есть из кого выбирать? — Олеандра безнадежно посмотрела в окно.

— Да, выбор, к сожалению, невелик: либо Герман, сын секретаря, либо Давус, сын преподобного хранителя сада.

— Давус!!!

— Или Герман. — Герман!!!

— Да, или Давус… а кто же еще?

— Больше никого, — согласилась Олеандра и тяжело вздохнула.

— Вот уже три года они ухаживают за тобой. Ты же не слепая. Так выбирай! Да поспеши!

Олеандра сложила руки и подперла ими щеку.

— Оба они мне надоели, — сказала она устало.

— А где взять лучших женихов, моя девочка? — уныло спросил гроссмейстер.

Олеандра смотрела на далекие горы. По небу летел белый лебедь; он казался очень одиноким, но перед ним был весь мир. А она должна жить в этой гнусной дыре и завидовать беззубым и хромым старухам — невестам Йоргена… или, что еще хуже, жить… с Германом… или с Давусом!!!

Ее пылкое сердце вдруг словно покрылось железной броней.

— Я не выйду замуж, — сказала она твердо и спокойно.

Гроссмейстер одобрительно кивнул головой. Теперь он Знал, что делать дальше.

Он наклонился к дочери. Его серые глаза смотрели в ее серые глаза, словно в зеркало.

— Олеандра, — начал он спокойно, — раз ты не хочешь выходить замуж, перед тобой открываются широкие горизонты, Ты говорила, что невесты Йоргена никуда не годятся. И ты права. А почему бы тебе не стать ею? Я думаю, тебе это удалось бы. С моей помощью, разумеется. Будь соборной невестой!

Сердце Олеандры чуть не выскочило из груди. Ну конечно, у нее получится, да еще как! Олеандра уже представляла себе, как, гордая и прекрасная, она едет в золоченой соборной карете и ее приветствует многотысячная толпа!..

Покончено с Германом! Покончено с Давусом! Уф! А вместе с тем, какой смелый шаг! Теперь все пойдет по-иному. А какой страшный удар по злобной клике заносчивых старых дев! Посмотрим, какие они скорчат рожи: Аврелия!.. и Лобелия!..

Олеандра испытующе смотрела в испытующие глаза отца. Она ничего не ответила, но оба чувствовали, что они заодно.

— А что скажет главный капеллан? — спросила Олеандра.

— Он не хочет, чтобы казначей захватил соборный луг возле его клеверного поля. Что же касается хранителя плаща, то он никогда не ладил с капелланом.

Рука Олеандры лежала на столе, а рядом красовалась великолепная двустворчатая раковина. Олеандра не отрываясь смотрела на нее. Достаточно было протянуть руку, чтобы взять раковину. Она чувствовала на себе взгляд гроссмейстера.

— Ожги руку, и соборная карета твоя, — сказал он. — Это так же просто, как взять вот эту раковину.

Она смотрит на раковину. И ясно видит золоченую карету, девушек, окружающих невесту, ликующие толпы народа, разъяренных Аврелию и Лобелию — и тут же, словно для контраста, вдруг появляются Давус и Герман, Герман и Давус…

Олеандра протянула руку, взяла раковину и крепко зажала ее в кулаке.

— Я согласна, — сказала она, встала и гордо прошла мимо отца в свою спальню. Восемь дней воевали между собой Знатнейшие семьи Йоргенстада за право породниться со святым Йоргеном. Восемь дней знатнейшие старые девы всячески интриговали и нещадно поносили друг друга с присущей им злобой и ехидством. Олеандра сидела в своей комнате и выжидала; лишь темные круги под глазами да побледневшее лицо выдавали ее волнение.

Одиннадцать раз собирались члены соборного капитула на совет и не могли прийти к согласию. Зал, где они совещались, был сплошь усыпан, словно снегом, избирательными бюллетенями.

А праздник святого Йоргена был уже не за горами. Старый Коркис до блеска начищал чугунные пушки перед крыльцом гроссмейстерского дворца, пушки, которые вскоре возвестят о том, чо праздник начался. Однако с невестой Йоргена дела обстояли очень неважно. В двенадцатый раз собрался соборный совет, а казначей и хранитель плаща по-прежнему обливали друг друга грязью..

— У Аврелии хоть зубы целы, — говорил казначей.

— Но Лобелия старше, — отвечал хранитель плаща.

— Что ж, пусть себе идет в приют для престарелых.

— У нее такая прекрасная душа…

— И такая распрекрасная физиономия…

И опять все сначала.

Гроссмейстер решил, что как раз приспело время поднять вопрос о «молодой невесте», и через пять минут прекрасная Олеандра, о которой шла недобрая молва, была избрана невестой святого Йоргена.

Компания из «башни» ушам своим не верила, однако все добропорядочные горожане встретили весть о новой невесте почти с восторгом: Олеандра искупила свои прегрешения, и отныне никому не придет в голову смеяться над невестой святого Йоргена.

Прогремели три пушечных выстрела.

Члены соборного капитула торжественно прошествовали к дому гроссмейстера, надели на палец Олеандры обручальное кольцо и удалились.

Олеандра смотрела то на кольцо, то на площадь, запруженную паломниками..

Скажи, о Йорген, нас любя, что б стало с нами без тебя!

Они по-детски держались за руки, козлиными голосами распевали псалмы во славу святого Йоргена и казались совсем маленькими, беспомощными и простодушными. Теперь мысли Олеандры приняли несколько иное направление.

«Господи, — думала она, — а ведь для них это действительно истина, для этих тысяч бьющихся верой сердец. Ну что ж, для Йоргена я буду невестой, а для них — матерью».

А в это самое время старый Тобиас из Нокебю сидел в переулке Роз у Коркиса и уписывал за обе щеки что бог послал.

— О вы, счастливцы, денно и нощно живущие в святой обители Йоргена, — говорил он, не переставая жевать, — да понимаете ли вы, как вам повезло?

Проходя по переулку Первосвященников, он повстречал главного секретаря и преклонил перед ним колена, на углу переулка Роз он столкнулся со свитой главного капеллана, а едва он успел встать и почистить колени, как мимо прошел соборный глашатай.

«Олеандра — соборная невеста! Подумать только! Ну не говорил ли я: господь знает, что делает, и все обратит во благо».