"Праздник Святого Йоргена" - читать интересную книгу автора (Бергстед Гаральд)

Перед выносом плаща

У входа в рощу невероятная давка. И хотя шуметь в роще строжайше запрещается, все же кругом стоит страшный шум. Если вам удается втиснуться в толпу паломников, этот многоголосый шепот производит очень странное впечатление.

Площадь перед собором запружена народом. Все вытягивают шеи, чтобы увидеть священную белую лестницу, на которую еще никогда не ступала нога человека.

Вот она! Ее окаймляет золоченая ограда, а справа и слева от нее поднимаются две боковые лестницы, устланные желтыми коврами. Священная лестница заканчивается у главных врат, которые ведут в хранилище чудотворного плаща.

Пока что главные врата закрыты, равно каг и боковые врата.

На паперти стоят шесть раззолоченных кресел, по три с каждой стороны.

Посредине кресло самого гроссмейстера.

На крыше собора за балюстрадой сидят музыканты и настраивают инструменты.

Торчат только их головы, да изредка виден то фагот, то тромбон.

Раздаются три удара колокола.

Боковые врата распахиваются, и двое слуг в красных трико сбегают вниз по боковым лестницам. В руках у них серебряные чаши с углем, которым они разжигают благовонные курения в больших курильницах, что стоят вдоль священной лестницы.

Толпа возбужденно гудит. Многие взбираются на деревья, чтобы лучше видеть.

Вот заиграла музыка.

Ах, как они прелестны! Из боковых врат появляются девушки с большими корзинами цветов и усыпают розами священную лестницу. У них такой торжественный вид! Одна даже плачет от избытка чувств. Ах, как она мила!

Все смотрят только на нее! Она такая хорошенькая и такая трогательная!

Воцаряется мертвая тишина. Лишь звуки музыки сливаются с пением лесных птиц.

А в это время в главном зале господа первосвященники готовятся к выходу. Их бреют и одевают, моют и чистят, пудрят и поливают одеколоном. В воздухе мелькают полотенца и во все стороны летят брызги мыльной пены. Слуги ошалело мечутся с бритвенными тазиками и брыжами. Главному капеллану жмут башмаки, и старик рычит, как разъяренный медведь. Цирюльник порезал гроссмейстера бритвой. «Свинья!» — орет гроссмейстер, пиная паршивца ногой.

— Зажгли курильницы?

— Зажгли.

— Где цветочницы? Поторапливайтесь, черт вас побери! — кричит главный капеллан растерявшимся девушкам.

Соборную невесту сопровождают дочери господ первосвященников, а цветами занимаются дочери состоятельных горожан, с которыми особенно не церемонятся. Одна из девушек, с перепугу уронив тазик, облила брыжи казначея. Поднялась суматоха. Упали три корзины с цветами, и цветы оказались в мыльной пене. К месту происшествия подоспели гроссмейстер и капеллан. Девушки расплакались. «Цыц, — рявкает гроссмейстер, — берите цветы, и марш отсюда!» Девицы, едва сдерживая слезы, выбегают из собора через боковые врата.

Перед большим зеркалом стоит Давус, который должен сегодня дебютировать в роли герольда. Пока он зубрит по бумажке текст, один слуга чистит ему его единственный зуб, а другой штопает лопнувшие сзади штаны. Щеки дебютанта пылают от волнения.

— Подождите! — умоляюще шепчет он цветочницам. — Ради бога, не спешите!

Хранитель плаща в сапровождении своего слуги входит в зал, где находится драгоценнейшая из реликвий — плащ святого Йоргена.

Из люка, ведущего на крышу, появляется голова дирижера, который только ждет сигнала.

— Играйте, дьяволы!

И нежные звуки музыки мягко разливаются в зеленой роще, окутанной вечерними сумерками.

В притворе стоят служки с балдахинами и тихонько переругиваются. Но вот кто-то постучал костяшками пальцев о косяк двери, и они испуганно замолкают.

Паломники с нетерпением ожидают начала церемонии. У самой лестницы стоит Франц, тяжело опираясь на костыли, а рядом с ним — старый Тобиас из Нокебю.

Тобиас что-то бормочет про себя, а Франц, следуя инструкцыям, полученным от Коронного вора, трясется как осиновый лист.

С левой стороны стоят молодые скептики из «башни», привлекая к себе всеобщее внимание. Они собрались здесь, чтобы, во-первых, «лучше изучить народ», а во-вторых, посмотреть на Давуса-герольда с рогом и в красном трико. Вот Герман, затянутый в корсет и похожий на сушеную воблу; вот Тимофилла, дочь секретаря; а вот хохотунья Роза, сестра Олеандры. Они болтают и смеются, проявляя возмутительное неуважение к святыне, что вызывает справедливый гнев и нарекания почтенных богомольцев.

Звучит музыка. Пожилые паломники держатся за руки, словно старухи перед причастием, когда к ним подходит, бормоча молитвы, священник с облатками.

Внимание! Грянул марш первосвященников. Вот они, идут! Идут! Распахиваются боковые врата, и оттуда торжественным и мерным шагом выходят первосвященники в праздничных фиолетовых сутанах, расшитых красными драконами. Вот они опускаются в свои кресла. За спиной у них толпятся служки с балдахинами и маленькими зонтиками от солнца.

Воцаряется благоговейная тишина. Ведь в этих роскошных креслах сидят сейчас семь могущественнейших мужей города, да и не только города, а всей округи.

Лица у всех становятся серьезными.

— Смотрите, это Давус! — шепчет Тимофилла, задыхаясь от смеха.

Хохотушка Роза закусывает губы.

На паперть собора выходит герольд — Давус, в зеленом, шитом золотом плаще, — и трижды трубит в большой соборный рог. Руки у него дрожат.

— Секретарь соборного капитула приветствует вас, — кричит Давус срывающимся голосом, — и открывает праздник чтением отчета капитула за истекший год.

Слушайте внимательно и не устраивайте давки!

Он уже весь взмок от волнения и старается не смотреть в сторону своих приятелей из «башни».

Секретарь, жирный и равнодушный, выступает вперед и начинает читать гнусавым голосом:

— Начинаем двести пятьдесят третий праздник святого Йоргена! Милости просим к нам. За истекший год собор посетили восемнадцать тысяч паломников. Восемь тысяч четыреста паломников прикоснулись к чудотворному плащу. Из них триста десять чудесным образом исцелились. Двое подагриков частично обрели способность ходить и бросили костыли. Болтуний три человека исцелились в святом источнике от чесотки, а здоровье всех остальных Значительно улучшилось.

Юноши и девушки из «башни» толкают друг друга локтями и ехидно переглядываются.

— Семнадцатого января сего года на соборе была поставлена новая труба.

Третьего марта мы понесли великую утрату. Ее преподобие соборная невеста скончалась от крапивной лихорадки восьмидесяти четырех лет от роду.

— А вы бы окунули ее в источник! — наивно заметил старый Тобиас.

В толпе кто-то захохотал.

— А может, у нее была водобоязнь! — изрек какой-то крестьянин. Он, видно, хватил лишнего и теперь с трудом держался на ногах.

Одни весело хохочут, другие возмущенно шикают на весельчаков. А секретарь невозмутимо зачитывает параграфы отчета под рубрикой «Завещания, оставленные в пользу собора». После каждой статьи он бормочет: «Да будет благословенна память завещателя».

— Гроссмейстер, доклад зачитан. Снова выходит Давус, трубит в рог и провозглашает, на сей раз более твердо:

— Слушайте все! Центральный капеллан зачитает послание о бегстве святого Йоргена из города!

Раздаются звуки фанфар, в толпе начинается движение.

Центральный капеллан всегда производил на паломников очень сильное впечатление своей могучей фигурой, громовым голосом и жизнерадостным бесстыдством. Это был великий бабник, жадный и беспощадный ростовщик. Обирая свою жертву, он ласково улыбался, а снимая с должника последнюю рубашку, щедро расплачивался остротами.

Его появление на паперти паломники встречают рукоплесканиями. Польщенный, он кланяется, а потом нараспев елейно произносит:

Слуга протягивает капеллану евангелие от Йоргена, и тот начинает читать.

Из восьми передних зубов, желтых и крупных, один у него недавно выпал, однако это не мешает сластолюбивому старцу заигрывать с молодыми прихожанками и паломницами.

— В старину, — начинает он, — многие знатные мужи нашего города… э-э… вели жизнь весьма греховную.

— Они и сейчас грешат вовсю! — кричит кто-то из толпы, испортив капеллану его многозначительную паузу.

Реплика передается из уст в уста и постепенно обходит всех собравшихся на праздник. Волна шепота и хихиканья прокатывается от первых рядов до последних и вызывает у входа в рощу взрыв безудержного веселья.

Лишь молодые люди и девицы из «башни» вдруг нахмурились, словно им нанесли личное оскорбление.

— Чернь! — заявляет Тимофилла.

— Скоты! — соглашается Герман.

Наконец воцаряется тишина. В толпе происходит легкое движение, и два здоровенных служителя отводят куда-то дерзнувшего нарушить тишину…

Капеллан собирается с мыслями и продолжает читать евангелие, и этот священный текст помогает паломникам вновь обрести серьезность.

А в это время с Виселичного холма спускался странник в запыленной одежде пастуха, в широкополой шляпе и с посохом в руке.

Это был Микаэль Коркис.

«Итак, теперь я — святой Йорген, и после трехсотлетнего отсутствия возвращаюсь в родной город».

Он прошел через Крапивный луг, мимо старого водяного насоса и остановился на опустевшей площади Йоргена, возле дворца гроссмейстера.

«Они поставили мне здесь памятник. Что ж, это неплохо. Но город безлюден.

Видно, все отправились к собору, чтобы посмотреть на мой плащ».

Так Микаэль вживался в трудную и рискованную роль, которую собирался сыграть в этот, может быть последний, вечер своей жизни.

Солнце медленно заходило за лесистые горы, меж которыми извивалась Курфюрстова дорога.

«А гонца от курфюрста пока еще нет! Если б он задержался хоть на один день!»

Микаэль вдыхал теплый вечерний воздух (в последний раз), смотрел на дома (в последний раз). Вся его жизнь словно была озарена золотистым сиянием заката, и скоро, с последними лучами солнца, она померкнет.

А вокруг все было так торжественно, словно сами улицы стали золотыми, окрашивая золотом быстротечное мгновение жизни. Дома были как жилище мухи-однодневки, и люди были как мухи-однодневки, и сам он был как заблудившаяся однодневка, которая делает последнее усилие, пытаясь украсть еще один день, чтобы прибавить его к своей несчастной однодневной жизни.

В третий раз зазвонил в роще соборный колокол. Представление началось. Его час настал. Нора.

«Надо будет зайти в мой собор, — подумал он, — Но сначала побреемся».

Он пошел в цирюльню и велел сбрить себе бороду. Пока его брили, он очень серьезно расспрашивал изумленного цирюльника о событиях двухсот-, а то и трехсотлетней давности.

Цирюльник просто терялся в догадках, а когда странный паломник расспросил, как попасть к собору, и пошел по Брачной аллее, все, кто был в цирюльне, столпились в дверях, чтобы поглазеть на него. А он все шел и шел, молодой, красивый, властный и в то же время какой-то удивительно замкнутый. И все подмечали, с каким любопытством он смотрит на дома и на людей.

По улицам города в рощу шел сам святой Йорген. До него доносились звуки труб, и, с детства зная весь ритуал праздника, он мог легко сообразить, какую часть йоргеновской пантомимы разыгрывают сейчас преподобные отцы. Вот заканчивает свое выступление главный капеллан, а потом и его выход…

С трудом прокладывал он себе путь в густой толпе, собравшейся в роще. При этом он настойчиво думал: «В последний раз, когда я был здесь, меня выгнали из города. Триста лет скитался я по белу свету, видел, как рождаются и умирают целые поколения людей, и вот я вернулся!»