"Хождение по квадрату" - читать интересную книгу автора (Коулмен Рид Фаррел)

15 февраля 1978 года

Я сделал это. Я нашел его. Он где-то за дверью, сидит за кухонным столом с чашкой кофе в руках, а может, все еще лежит в постели, в объятиях своего любовника. Меня задействовали вовсе не для того, чтобы я нашел Патрика, но я это сделал, мне удалось то, что всем Салли, всем лучшим детективам в мире не удалось бы совершить. Сегодня я могу высоко держать голову: бюрократы и случайный листок копирки превратили меня в хромого экс-копа, но я знал, что получил бы золотой жетон. Почему же, как только палец коснулся звонка, мое сердце наполнилось сожалением? Почему мне хочется бежать без оглядки?

Я не мог сказать, когда догадался. Не было ни вспышки молнии, ни внезапного прозрения. Где-то в тревожном сне случайные линии и обрывочные детали сплелись в дорожную карту. Я просто проснулся, зная, что мне осталось сделать несколько последних шагов — и все прояснится.

Кэти все еще крепко спала, и я тихо вылез из кровати. Голова раскалывалась, от меня разило перегаром. Я в нерешительности постоял у кровати, прислушиваясь к окружающим звукам, чтобы понять, спят ли еще Мисти и Коста, здесь ли они вообще. Я не желал никому ничего объяснять, пока у меня не будет доказательств. В Манхэттене невозможно ничего не слышать, если только ты не глухой. Через минуту я решил, что либо Мисти и Коста еще спят, либо они у Косты. Я как можно тише принял душ. Подумав, что у Кэти должны быть запасные ключи, я прихватил связку и ушел.

Из телефона-автомата на Хадсон-стрит я набрал телефон «У Пути», подождал десять гудков, потом повесил трубку и снова перезвонил, думая, что в первый раз ошибся. На восьмом гудке кто-то поднял трубку, вернее — уронил телефон на пол. Я ждал.

— Господи, Луиза, я буду дома через несколько часов! — Голос Пита Парсона был хриплым со сна и алкоголя.

— Это не Луиза, Пит, — сказал я. — Это Мо Прейгер. Я в квартале от бара. Сделай мне одолжение, поднимись и впусти меня. Я все объясню при встрече.

Я повесил трубку и прошел квартал до бара. У меня была минута, чтобы придумать какую-нибудь чушь и выдать ее за чистую монету.

— Эй, извини, — буркнул я, — но это важно.

— Сейчас только половина восьмого утра. Что у тебя такого важного?

— Можешь дать мне пленку из твоего фотоаппарата? — спросил я, протягивая ему кружку черного кофе.

— Спасибо за кофе. У меня голова гудит. Итак, — сказал он, обходя бар, чтобы взять молоко и сахар, — чем так важна эта пленка, что я должен отвлечься от «лечения» синдрома?

— Вчерашний снимок Кэти, он мне очень нужен.

— Да, да, да, все что угодно. Дай мне допить кофе, я спущусь и…

— Я сам схожу, — предложил я, — и сразу вернусь.

— Пожалуйста.

Я заглянул к нему в офис и через пару минут вернулся в бар с пленкой, поблагодарил Пита за вечеринку и за то, что отдал пленку, пообещал напечатать комплект фотографий и для него.

— Знаешь, — позвал он меня, когда я уже направился к двери, — я не так давно уволился со службы, чтобы не учуять дерьмо, когда вляпываюсь. Делай с этой пленкой все что хочешь, мне плевать, я просто хочу, чтобы ты знал — меня не проведешь!

Я даже не попытался настаивать:

— Прости, Пит. Ты прав, мне она позарез нужна.

За полчаса я по телефону из кабинки на Хадсон-стрит отыскал фотографа, который согласился срочно проявить пленку. Настойчивость и «Желтые страницы» помогли. На Манхэттене, помимо писателей, художников и музыкантов, обреталось множество живших впроголодь фотографов. Проблема заключалась в одном — найти достаточно безумного, который захотел бы закрыться в проявочной в восемь утра в субботу.

Его студия-квартира находилась на Хестер-стрит в Южном Истсайде. Чтобы попасть туда, пришлось войти в подъезд, где воняло мочой и валялись использованные шприцы. Джулио открыл мне дверь, в руке у него дымился косячок. Я вежливо отказался от предложения затянуться пару-тройку раз. В гостиной на полу лежала худая, как смерть, девушка. Она явно была без сознания. Надеть на нее полосатую пижаму с желтой звездой на рукаве — сошла бы за узницу концлагеря.

Джулио протянул руку за пленкой. Я отдал ее завернутой в две двадцатки и десятку.

— Это за два комплекта, — напомнил я, — и пленку с негативами.

Еще за десятку он разрешил мне сколько угодно пользоваться его телефоном. Интересно, поднял бы он ставку, если бы знал, что я буду звонить во Флориду? Тони-пони Палоне удивился, как и Пит Парсон, но не раздражился. Мы поболтали о старых добрых временах, о моей отставке и обсудили его процветающий строительный бизнес в Форт-Лодердейле. Он предложил мне работу.

— Невозможно полагаться на этих мужланов, размахивающих Библией. Они цитируют вам Писание, а сами обворовывают вас. Мне необходимо импортировать из Нью-Йорка еврея. Здесь их полным-полно, но всем лет по сто, а то и по полтораста. Ты понимаешь, что я имею в виду? Ладно, забудь, если не хочешь.

Я сказал, что подумаю, и действительно подумал — секунду, а потом сообщил, что мы с его кузеном Ники подружились. Он был в курсе, сказал, что Ники звонил ему. К несчастью, сказал я, у меня только рабочий номер Ники, мне понадобилось достать на сегодняшний вечер пропуска в его заведение, а я никак не могу его найти. Тони продиктовал домашний номер, записал мой телефон и обещал звонить. Я повесил трубку, подумав, что, скорее всего, я никогда больше ничего от него не услышу, — как и он от меня.

Я не разбудил Ники — он еще не ложился, обрадовался моему звонку, но огорчился, узнав, что мне нужен Медведь. Ники немного смягчился, когда я сообщил, что только что говорил с его знаменитым кузеном Тони.

Мы обсудили вечеринку в баре «У Пути», и Ники стал умолять, чтобы я как можно скорее шел к нему работать. Как и Тони, Ники не доверял людям, которые его окружали. Он хотел, чтобы вокруг были друзья детства.

— Ты сможешь работать охранником. Я буду платить тебе наличными.

По правде говоря, это было очень соблазнительно, я ответил, что подумаю, — и говорил серьезно. Но сейчас мне нужны адрес и телефон Медведя. Ники дал мне то и другое, я пообещал, что скоро увидимся, сказал, что поцелую Кэти от его имени. Все время, пока я говорил по телефону, девушка-мумия на полу не шевелилась. Когда вошел Джулио, я как раз решил проверить у нее пульс.

Передавая мне фотографии, он казался удивленным, почти настороженным. По всей видимости, эти совершенно невинные снимки просто ошеломили его. Скорее всего, для него привычнее были голые сиськи и кожаное дамское белье, возможно, на хлеб с маслом он зарабатывал порнухой или шантажом. Вернее, не на хлеб с маслом, а на «травку» либо героин. Просматривая фотографии, я понял, почему Джулио живет как свинья. Качество было никудышное, но необходимые мне кадры вышли достаточно четкими, и он вернул мне негативы. Я по привычке поблагодарил.

— В любое время! — В голосе прозвучала надежда.

Почему-то я решил, что мы больше не увидимся.

Я решил не звонить Медведю. Клуб мотоциклистов, где он обитал, был недалеко, а по дороге я завез пленку в настоящую фотолабораторию.

— Иду! — закричал он, и я услышал тяжелые шаги за дверью.

— Привет, Медведь! — В моем голосе была теплота.

На огромном тупом лице Медведя паническое выражение выглядело почти комичным.

— Чего вы хотите? Что вы делаете…

Я показал ему два снимка:

— Этого человека вы видели с Патриком в том закрытом клубе? За ним вы следили в «Грязном баре»?

— Это он. Смотрите-ка, вы раздобыли…

— Не помните, у него входной билет был платный или гостевой?

— Гостевой пропуск. — Медведь почему-то заволновался. — У него точно был пропуск. Это все?

— Думаю, да.

Он захлопнул дверь у меня перед носом, так что я даже не успел его поблагодарить.

От здания клуба до нужного мне места было десять минут хода. Мне не пришлось звонить во второй раз.

— Я прождал вас всю ночь, — сказал Джек, закрывая за мной дверь. — Проходите.

Он указал на маленький кухонный стол и налил мне кружку кофе. Я спросил:

— Патрик здесь?

Джек кивнул в сторону спальни.

— Он там.

— Ладно, откройте дверь и дайте мне поговорить с ним. Давайте поскорее покончим с этим делом.

— Он просил меня поговорить с вами вместо него. Что вы хотите услышать?

— Откуда мне знать, что вы скажете правду? Может, Патрик уже спускается по пожарной лестнице? Или он на полпути в «неизвестно куда».

— Даю вам слово, Патрик здесь. — Джек протянул мне руку. — Дадите вашу?

Я пожал ему руку. Джек сел напротив меня, налил себе кофе, закурил «Мальборо».

— Черт, какая я свинья! — спохватился он. — Не возражаете?

— Валяйте.

— Как вы догадались? — спросил он. — Когда я спросил про Кэти, как она все это выносит, да? Я в ту же секунду понял, что прокололся.

— Дело не только в этом. Я был пьян в стельку, когда вы спросили про Кэти. Признаюсь, ваш вопрос меня смутил, ведь мы с Кэти старались не называть ее фамилию в связи с Патриком. Но это была долгая ночь. Все устали и напились. Я не мог быть уверен, что кто-нибудь из нас случайно не проговорился. Я подумал, возможно, один из завсегдатаев знал Кэти.

— Так что же?..

— Много всего, — сказал я. — Например, рубашка.

Джек смутился.

— Рубашка? Я не…

— Когда Патрика заметили в Хобокене, был еще один свидетель.

— Но в газетах ничего не писали про второго свидетеля.

— Это не попало в газеты, — объяснил я. — Они отклонили его показания, сочли ненадежным свидетелем. Полагаю, никто и вообразить не мог, что он вышел, чтобы купить рубашку.

Джек печально улыбнулся.

— Рубашка, кстати, прекрасная.

Было еще кое-что. Не ссылаясь на Медведя, я рассказал, что у меня был источник, видевший спутника Патрика по клубу НБРР. Он же заметил компаньона Патрика в «Грязном баре». Я напомнил Джеку, как неохотно он вспоминал свой визит в «Грязный бар».

— Это было сразу после того, как я спросил о Кэти, — вспомнил он. — Я пытался сменить тему, чтобы вы не заостряли внимание на моем промахе, и не мог знать, что закапываю себя еще глубже.

— Вы не могли знать. Просто множество совпадений и маленьких деталей в какой-то момент, кажется во сне, сложились в единую картину. Но и без этого многочисленные «если» все равно привели бы меня к вам.

Если бы в тот вечер Пит не фотографировал всех… Если бы Пит ушел домой, вместо того чтобы ночевать в баре… Если бы мне не удалось срочно проявить и напечатать снимки… Если бы мой источник не оказался дома, а куда-нибудь уехал и не узнал в Джеке человека, которого видел с Патриком, а потом встретил в «Грязном баре»…

Если бы одно из этих «если» сработало против меня, прошли бы дни, недели, пока я сумел бы подтвердить связь Джека с Патриком.

Джек засмеялся:

— Это утешает!

— Наверное.

Я одним глотком допил кофе.

— Теперь вам известно, как я сюда попал, но…

— Вы вынюхиваете про нас с Патриком.

— Вы хотите сказать: выясняю. Да.

Он потушил сигарету в переполненной пепельнице, закурил новую, глотнул кофе, но кофеин в сочетании с никотином чуда не сотворили. Пожелтевшие пальцы продолжали дрожать.

— Не знаю, с чего начать.

Я предложил начать с Тины Мартелл.

Джек выглядел удивленным — мой вопрос произвел на него впечатление. Никто из следователей даже не упоминал ее имени. Но его колебания вызвали у меня нетерпеливое раздражение.

— Очень многие из нас свой первый сексуальный опыт получили с женщинами, — сказал он, подтверждая сведения, полученные мною от доктора Фрайар. — У меня он оказался настолько мучительным, что я окончательно осознал свою гомосексуальность и принял ее. Но каждого из нас в детстве окружали разные люди, мистер… как мне вас называть?

— Можно просто Мо.

— Но в то же время, Мо, у всех нас — таких, как мы с Патриком, и тот человек, что видел нас вдвоем в клубе, — в глубине души уникальность сочетается со строго определенным типом сексуальности.

— Индивидуальная динамика. Джек, я уже слышал все эти словеса, — раздраженно сказал я. — Я хочу подробности, мне не нужна лекция по психологии. Потому что, если вы мне их не сообщите, то я, да поможет мне Бог, войду в эту комнату, заберу Патрика и отвезу его в округ Датчесс под дулом револьвера.

— Патрик, — продолжил Джек, — с самого детства пытался отвергнуть свою сексуальность. Я делал то же самое. Но в средней школе это почти невозможно. Танцы, поездки с классом, выпускные балы — все в школе выявляет в вас вашу истинную сущность, которую вы в себе ненавидите. В выпускном классе Патрик обнаружил, что его тянет к мужчине, инструктору по физкультуре. С этим нелегко справляться, и, когда преподаватель стал делать «авансы» Патрику, он потерял самообладание.

— Но какое отношение это имеет к Тине Мартелл?

— Патрик не был дураком, — объяснил Джек. — Он знал, что хорош собой, и ему было известно о пристрастии Тины к… мальчикам. Для Патрика связь с ней была наименьшей жертвой.

— Она была сговорчивой.

Общение самого Джека с противоположным полом было ужасным, но у Патрика все вышло иначе. Он не разглядел в Тине шлюху, но воспринял ее как натуру уязвимую, поддающуюся влиянию. Он наивно полагал, что красота и воспитание помогут ему изгнать демонов. Тина Мартелл могла стать его подругой, а потом и выйти бы за него замуж. Патрик убеждал себя, что он преобразит ее, а она — его. Когда Тина забеременела, он решил, что его план сработал даже лучше, чем он надеялся. Глупое заблуждение, но оно показывает, как безнадежно неопытен он был. Джек кинул мрачный взгляд на дверь спальни.

— Полагаю, вы знаете, что Тина вовсе не мечтала о семейной жизни и сделала…

— Аборт. Да, я знаю.

— В отличие от Патрика, она знала, чего хочет, и Патрик, ребенок, ссуда на строительство дома в ее планы не входили. Думаю, она его никогда не любила.

— Вряд ли она вообще это умеет, — сказал я.

Джек согласился насчет Тины. Большинство геев, пройди они через такой опыт, отказались бы от фантазий о преображении и примирились с реальной жизнью.

— Вы знаете, это похоже на реакцию отрицания, через которую проходят наши родители. Когда я сказал отцу, что я гей, он отреагировал пугающе спокойно: «Ты просто не встретил настоящую девушку, — сказал он. — Только и всего. Ладно, поедем в Цинциннати и посмотрим игру «Редс».^[35] И мама реагировала точно так же.

Потерпев поражение с попыткой преображения, но все еще не желая принимать себя таким, какой он есть, Патрик, по словам Джека, заболел. У него появились навязчивые идеи. Недуг прогрессировал именно так, как мне описывала доктор Фрайар. Когда я спросил Джека о хождении по квадрату, он удивился и впечатлился.

— Патрик говорит, что симптомы почему-то ослабели на первом курсе. Он погрузился в учебу, увлекся студенческим самоуправлением. Он старался, но даже самая лучшая маскировка в конце концов подводит — не всегда удавалось подавлять свое влечение к мужчинам. К началу второго курса симптомы усилились, Патрик стал все чаще впадать в состояние тревожности, паниковать.

— Нэнси Ластиг!

Джек удрученно покачал головой.

— Это была еще одна Тина Мартелл. Но Патрик начал посещать психотерапевта, доктора Блума.

— Я не знал.

— Неужели есть что-то, чего вы не знаете? — Джек притворился пораженным. — Мы познакомились именно в то время, когда он встречался с Нэнси. Кэти несколько раз приходила с ним в бар — конечно, я тогда не знал, кто она такая. Не могу сказать, как именно все случилось, но меня потянуло к нему. Он божественно красив, но это не главное. Возможно, меня тянет к мужчинам с червоточинкой, не знаю…

— Он говорил о своей… ну…

— Господи, нет конечно! — засмеялся Джек. — Но мы всегда знаем. Как афроамериканцы могут безошибочно вычислить светлокожего собрата или сестру, пытающихся сойти за белых.

Джек сказал, что испытывал к Патрику чувство ревнивой дружбы, но старался никогда не обсуждать собственную гомосексуальность. Вскоре Патрик стал приходить в бар «У Пути» без Кэти, и тогда Джек играл роль терпеливого бармена, выслушивал жалобы Патрика на грубых соседей по общежитию и рассказы об отношениях с Нэнси. Потом, в конце марта или в самом начале апреля, что-то изменилось.

— Он начал приходить очень часто, по нескольку раз в неделю, — продолжил Джек. — Вряд ли его привлекало пиво или музыкальный автомат. Ведь от университета Хофстра до Сити и обратно — путь неблизкий. Он коротко постригся и слегка флиртовал со мной.

И тут меня снова осенило:

— Черт подери! «Калигула»! Там была пара, от которой… Нэнси убежала, а он остался. Вы хотите сказать, что он… он решился?..

Джек кивнул.

— Патрик наконец решился на эксперимент. Прийти туда с Нэнси было работой, неприятным заданием. Когда она убежала, он словно получил выходной, освободился от нее. Вы когда-нибудь бывали в секс-клубе?

— Подобном «Калигуле»? Нет.

— Я сам их не очень люблю, — быстро сказал Джек, — но атмосфера там пьянящая.

— Это рок, — произнес я.

— Что-что?

— Нэнси Ластиг так сказала, ну, или почти так. И еще: «В «Калигуле» было потрясающе: и сладко, и опасно».

— Итак, Патрик наконец освободился. Помогла анонимность. Никто его не знал. Никому не было дела до того, сколько политических ударов получил его отец и горевал ли он о смерти Фрэнсиса-младшего. При отсутствии зрителей он… ну…

— Думаю, я понимаю.

— Одна ночь с неизвестным мужчиной в клубе не преобразила его, как и траханье с Тиной на заднем сиденье машины или принуждение себя к сексу с Нэнси в ее комнате в общежитии. Это было начало трудного пути. Патрик не был бы собой, если бы не вернулся к прежним фантазиям. Но Нэнси стала жизненно важна для него. Та часть натуры Патрика, которая упрямо отказывалась признать свою гомосексуальность, вложила все, что имела, в несчастную Нэнси. Но, если бы она не забеременела, весь этот фарс распался бы сам собой.

Я кивнул в сторону спальни.

— Ваш друг рассказал вам, что он сделал, когда она отказалась от предложения выйти за него замуж? Как он вывихнул ей…

— Попробуйте понять, через что ему пришлось пройти! — кинулся на защиту друга Джек — Годы самоограничения, угрызения совести и ложные надежды — все разбилось в один миг. Вы же не думаете, что он хотел причинить ей боль.

— Я не знаю Патрика, — ответил я. — Мне о нем рассказывали. Даже теперь, когда Патрик находится на расстоянии трех метров от меня, за дверью, он существует для меня только как красавчик на десятках тысяч плакатов. И только. Он для меня миф, как Нэнси для него самого. Если ищет прощения, скажите, чтобы сходил на исповедь.

— Простите меня, — извинился Джек. — Я люблю его. Для меня он даже слишком реален.

— Справедливо.

— После того как Нэнси сделала аборт, — продолжал Джек, — Патрик обратился ко мне за помощью. Но чуда не произошло. Он не был готов рассказать все своей семье, и его болезнь никуда не делась. Даже когда со временем он примирился с собой, не смог совсем отделаться от старых привычек.

Тут я заметил маленькую картинку в рамке, на которой были изображены, как мне показалось, китайский иероглиф и красная роза: стебель цветка обвивался вокруг буквы. В углу я разглядел инициалы ПММ.

— Нравится? — Джек был рад разрядить обстановку, и ему действительно хотелось узнать мое мнение.

— Очень. Мне кажется, я узнаю его, но не помню, где видел символ.

Он закатал правый рукав мятой белой рубашки и показал татуировку — точную копию картинки. У Патрика, сказал он, такая же. Он не знает, как иероглиф переводится на английский, но им с Патриком нравится думать, что он означает «навсегда».

— Эту розу придумал Патрик, как часть структуры Вечности. Именно так я это понимаю. Для Патрика это просто цветок.

— Мы говорили о Патрике.

По словам Джека, Патрик перестал ходить к доктору Блуму за месяц до кризиса с Нэнси, даже когда он посещал сеансы, прогресса почти не было. В лечении навязчивых состояний одних разговоров мало. Джек нашел психолога в клинике «Маунт-Синай», который успешно лечил подобные неврозы лекарственными и другими методиками.

Патрик прослушал несколько летних курсов в Новой школе, чтобы оправдать свое пребывание в Сити. Он составил собственное расписание, чтобы успевать и на лекции, и на приемы к врачу.

— Наверное, это стоило больших денег, — прокомментировал я.

— У меня есть некоторые сбережения, да и чаевые в баре дают хорошие.

— Ну и как, лечение помогает?

Джек снова закурил.

— Чуда не происходит. Знаете, как, чистя луковицу, снимают один слой за другим. Поймите меня правильно — улучшения есть, и серьезные, его поведение стало более спокойным и предсказуемым. Но это нельзя назвать завоеванием Патрика. Патрик не победил болезнь — он заключил с ней перемирие.

— Тогда я ничего не понимаю. Если все, что вы говорите, верно, к чему это исчезновение? Патрик не мог не знать, в какой ужас загнал свою семью. Знает ли он, сколько его сограждан охотятся в городе за его призраком?

— Он знает, Мо.

— Ну и…

— Вопрос следует задать другому человеку, — ответил Джек.

— Но вы не даете мне поговорить с…

— Я не о Патрике.

— А о ком?

— О его отце. Побеседуйте с его отцом, — злобно фыркнул Джек. — Может, он внесет ясность.

Я объяснил Джеку, что знаю о Фрэнсисе Малоуни-старшем немного больше, чем он думает, и у меня есть свои причины оторвать ему голову.

— Нет, Джек, вы пока не назвали мне достаточно веской причины, которая помешала бы мне выполнить сложное и опасное поручение и получить свои двести долларов. Многие годы мне приходилось надевать наручники на людей, которым я симпатизировал.

Джек хлопнул меня по руке.

— Окажите мне услугу: пойдите к этому ублюдку, и если не поймете, что пережил Патрик, вернетесь и возьмете его. Он не убежит. Клянусь жизнью, не убежит.

— Я бы рад был вам помочь, но…

— В пятницу. — Джек убрал ладонь с моей руки, вскочил со стула и прислонился к двери. — Дайте нам время до пятницы.

— А что будет в пятницу?

— Мы обсуждаем все это уже несколько недель. Нам все равно нужно искать решение, ведь даже там личную жизнь человека почитают высшей ценностью, невозможно хранить тайну вечно. Пора кончать. В пятницу вечером Патрик спустится по лестнице, сядет в такси и поедет туда, куда вы скажете.

Я колебался.

— В Отдел розыска пропавших?

Джек ответил мгновенно:

— Если хотите, я сам его туда доставлю.

— Я хочу, чтобы он пошел со мной сегодня, и давайте покончим с этим делом!

— Прошу вас, Мо, еще несколько дней! Выход из подполья и при лучших обстоятельствах достаточно сложен, а Патрику нужно привести в порядок так много мыслей и чувств… Слушайте, вся эта история затянулась, и все-таки…

Стекло. Обращаться осторожно. Сравнение доктора Фрайар с древним фарфором внезапно пришло мне в голову. Должно быть, я выжил из ума.

Джек обнял меня со слезами на глазах, поцеловал в щеку. Ну, ну!

Я слегка запаниковал и оттолкнул Джека. Поняв мое замешательство, он сочувственно улыбнулся.

— Я еще ни на что не согласился. Нужно узнать, согласен ли Патрик, — продолжил я, кивнув на дверь.

Да, конечно. Он…

— Так дела не делаются, Патрик, — произнес я громко в сторону двери, игнорируя Джека. — Хочу услышать ваше согласие. Независимо от того, что произойдет до пятницы, беру с вас слово, что вы появитесь в квартире Кэти в субботу, ровно в восемь. Никаких глупостей. Никаких отговорок. Ничего. Даете слово?

Он ответил очень быстро:

— Да.

— О'кей! — Я снова повернулся к Джеку. — Дайте мне его куртку.

Джек выглядел смущенным.

— Зачем?

— Для страховки. И довольно вопросов. Я буду соблюдать условия сделки. Ваши секреты останутся таковыми до восьми часов утра субботы. А теперь дайте мне синюю парку.

Джек послушно принес куртку Патрика из соседней комнаты.

— У вас есть ручка или карандаш? — спросил я.

— Есть ли у меня ручка и карандаш? А как вы думаете, я ведь писатель!

Я дважды написал свою фамилию, адрес и номер телефона, разорвал листок на две части.

— Эта для вас, другую отдайте ему. Я не хочу сюрпризов. О любом — даже малейшем — происшествии я должен узнать первым. Ясно?

— Понятно.

Чтобы прикрыть тылы, я спросил:

— У вас есть телефон Кэти, так, на всякий случай?

— Да.

— Тогда все в порядке, — кивнул я, складывая синюю парку. — Суббота, ни секундой позже.

Джек проводил меня до выхода, снова и снова повторяя, что они сдержат слово, он рад, что все скоро закончится, и с трудом выносит напряжение, с декабря не способен написать список покупок — не то что диалог. Я ответил, что, если он поблагодарит меня еще раз, я прибью его на месте и выведу его приятеля на улицу за ухо.

Мимо клуба Медведя я вернулся туда, где оставил машину. Клубная раздевалка была одновременно автостоянкой и причалом старого вестсайдского склада. На символическом расстоянии от зоны погрузки выстроились в ряд мотоциклы, огромные, мощные «харлеи». Я остановился, прислушался. Ни один звук не доносился ни из-за железных дверей гаража, ни из-за черной стальной двери, у которой час назад меня так удивило беспокойное поведение Медведя. Клубная раздевалка, подумал я, нелепое сравнение. Клубная раздевалка — место, где маленькие мальчики играют в запрещенные игры… Но лучше определения не подберешь.