"Солдат по кличке Рекс" - читать интересную книгу автора (Сопельняк Борис Николаевич)

XVII

Танк Маралова на полном ходу притерся к покосившейся избушке с красным крестом на двери и, качнувшись, замер. Из люка показалось чумазо-малиновое лицо капитана.

— Эй, кто-нибудь! — сипло крикнул он.

Вокруг множество снующих туда-сюда людей в белых халатах, но никто не обернулся на голос танкиста. Тогда он спрыгнул на землю, схватил за шиворот ближайшего обладателя белого халата и, тряхнув, поставил перед собой.

— Ты кто? — рявкнул капитан.

— Я? Медсестра, — пропищал испуганный голосок.

— Тьфу, черт! А я думал — мужик, — досадливо крякнул Маралов. — Ладно, не хлюпай носом. Уколы делать умеешь?

— Ага.

— Тут, понимаешь, такое дело. В танке раненая девчонка. Пока вез, вся изошла кровью. И белая стала. Короче, если будем тащить через люк, может кончиться. Укол бы какой-нибудь…

— Укол? А какой?

— Что же ты меня-то спрашиваешь? Разве я в этом деле понимаю? Э-эх, горе луковое! И где вас только берут?

— Я… после школы… на курсах… три месяца, — моргала покрасневшими глазами девчонка.

— Три месяца… На курсах, — ворчал Маралов. — Ладно, не реви! Давно хоть на фронте?

— Второй день… Меня Настей зовут, — неожиданно улыбнулась она.

— Настей так Настей… Веди к доктору. И побыстрее! — привычно приказал Маралов.

Через минуту он выскочил из дома с довольно тучным врачом. Тот с трудом взобрался на танк, но никак не мог протиснуться в люк. Маралов смотрел-смотрел на эти мучения, потом взлетел на танк, отодвинул доктора и что есть мочи закричал:

— Настя! Где ты, Настя?

Стоящая среди собравшихся раненых девушка недоуменно подняла голову:

— Вы меня?

— А то кого же? — нашел ее взглядом Маралов. — Давай сюда! — протянул руку Маралов и рывком поднял девушку на танк. — Бери у доктора причиндалы и ныряй в люк! — приказал он.

Настя взяла санитарную сумку и, зажмурившись, спрыгнула в чрево танка. Там ее подхватили чьи-то руки и мягко опустили на днище.

— Где? — спросила Настя, ничего не видя в темноте.

— Зажмурься, — сказал кто-то. — Вот так. Считай до десяти. Порядок, открывай глаза.

Теперь Настя все видела. Прямо перед ней, откинув ногу, в луже крови лежала девушка. Настя потрогала ее лоб — чуть теплый. Нащупала пульс — жилка билась так слабо и редко, что сразу стало ясно — девушка доживает последние мгновения. Настя решительно разорвала рукав гимнастерки и сделала укол.

— Ее надо наверх. И сразу на стол.

— Чего-чего? — переспросил сверху Маралов.

— Надо вытаскивать! — крикнула Настя. — И как можно быстрее. Одна я не подниму.

— Федя, помоги, — приказал Маралов заряжающему. — А я приму здесь.

Когда Машу отнесли в дом и уложили на операционный стол, Маралов остался в комнате. Доктор укоризненно посмотрел на танкиста и указал глазами на дверь.

Не прошло и пяти минут, как Маралова позвали.

— Дело плохо, — озабоченно сказал хирург. — Большая потеря крови. К тому же она в положении.

— Знаю. Надо сделать так, чтобы и ребенка спасти.

Доктор потер лоб и, как бы извиняясь, заметил:

— Сюда бы гинеколога… А в пяти километрах от передовой он вроде бы ни к чему. Тут хирурги нужны. Хирурги! — повысил он голос. — И девчонок сюда присылают не для того, чтобы…

Глаза Маралова мгновенно стали белыми.

— Да я… Да ты, — шипяще цедил он, а рука судорожно царапала кобуру.

И тут произошло неожиданное. Рыхлый, неуклюжий доктор сдернул с оплывших плеч халат и рыкнул протодиаконовским басом:

— Смир-рно! Кру-гом! К чертовой матери, шагом марш!

Хулиганистый парень был Маралов, но он человек военный, офицер, а перед ним стоял полковник медицинской службы, да еще с планкой ордена Ленина на груди, поэтому капитан четко повернулся через левое плечо и пулей вылетел из дома.

— Вот так-то, папаша, — иронично щурясь, проводил его взглядом доктор. — Надо же, с такой рож… тьфу, с таким лицом подцепить красавицу сестричку. И чего она в нем нашла? — привычно обрабатывая рану, ворчал полковник.

И тут у самого уха он почувствовал прерывистое, напряженно-гневное дыхание. Поднял глаза — и ахнул! Ассистировавшая ему Настя в упор расстреливала доктора превратившимися в одни зрачки глазами.

— А может, у них любовь?! А может, он герой?! Что ж, если человек горел, если стал уродливым… некрасивым, значит, и любить его нельзя?! — выпалила Настя. — По-вашему, только тот достоин любви, кто с гладкой физиономией, особенно если ошивается около Военторга, да?!

— Эк вас, — смущенно крякнул полковник. — Правильно, молодец, ругай старика. Вас же, дурех, жалко. Ты хоть знаешь, что такое пэпэже?

— Знаю! Походно-полевая жена, — сузила глаза Настя. — Ну и что?

— А то… Анализ крови готов? — уже совсем другим, требовательным тоном спросил он через плечо.

— Готов. Четвертая группа.

— Есть у нас такая?

— Нет.

— Совсем нет? — повысил голос доктор.

— Была. Но кончилась… Уж очень много раненых, — виновато ответили ему.

— Та-ак… Потеряем девчонку. Как пить дать, потеряем. Крови нужно много. Даже если вытащим женщину, ребенок не выживет — так долго без материнской крови ему не протянуть. И все же будем бороться! Нужно прямое переливание. У кого четвертая группа? — крикнул он.

Медики лишь пожали плечами.

— Спросите у бойцов, у легкораненых! — приказал он.

Сестры забегали по палаткам, но человека с четвертой группой так и не нашли.

В нетерпении доктор вышел на крыльцо и наткнулся на… крепко спящего Маралова.

«Дрыхнет, сукин сын, — неприязненно подумал о нем полковник. — Хотя он-то в чем виноват? — приструнил себя доктор. — Вон его танк, и не новенький, а обожженный, как и хозяин. Через час-другой им в бой. И как знать, не окажется ли капитан под моим скальпелем».

Он и не заметил, как неприязнь исчезла, а вместо нее родилась симпатия к незадачливому танкисту.

И тут Маралов проснулся. Увидев полковника, сразу вскочил.

— Прошу прошения, товарищ полковник, — виновато козырнул он.

— Да ладно, — отмахнулся доктор.

— Как она там? — кивнул на окно Маралов.

— Неважно, капитан. Совсем неважно. Огромная потеря крови. Нужно прямое переливание, а человека с четвертой группой найти не можем.

— Чего ж тут искать?! Вот он я, с четвертой группой. Правда, в меня столько влили чужой крови, что теперь уж и не знаю, какой там во мне коктейль. Но он четырехзвездный, вернее, четвертой группы — это факт.

— Что такое прямое переливание, знаете? — оглядел его доктор.

— Конечно. Из вены — в вену.

— Я обязан спросить. Ничем таким, неприличным, не болели? А то ведь скажется и на ней, и на ребенке.

Маралов так смутился, что доктору стало его искренне жаль.

— Ладно, пошли, — хлопнул он его по плечу. — Все будет хорошо.

И вот бежит пульсирующая жизнь из вены Маралова в вену Маши. Сначала Маралов крепился, даже шутил, а потом умолк и куда-то поплыл. Он куда-то проваливался, всплывал, снова нырял в тину небытия. Врачи помогали выкарабкаться наружу, что-то озабоченно спрашивали, Маралов пытался улыбаться, но ничего не получалось.

А Маша оживала. Порозовели уши, потом кончик носа, покрылся испариной лоб…

— Так-так, молодец, сержант, молодец, — довольно улыбался полковник. — А как там папашка? — переключился он на Маралова. — Держись, держись, — подбадривал он капитана. — Я о тебе еще студентам буду рассказывать. А как же, единственный случай в практике профессора Дроздова, когда и мать, и ребенок напрямую получили кровь от отца.

Маралов очнулся и хотел что-то сказать, но профессор прикрыл его рот большой, пухлой рукой.

— Потом, батенька, потом. Благодарить пока рановато.

Грелки, уколы, какое-то питье — на все это Маралов уже не реагировал, а послушно делал то, что ему велели. Только через сутки он окончательно пришел в себя и попросил… стакан водки.

— Ого! — рассмеялся полковник Дроздов. — Ай да богатырь! А на закуску селедочки?

— Так точно. И соленого огурчика, — ухмыльнулся Маралов.

— Прекрасно! Верный признак, что человек здоров! Стакан, конечно, многовато, но спиртику я вам плесну. Да и себе налью! — доставая медицинские банки, балагурил профессор. — Поздравляю, капитан, ваша жена будет жить. И ребенка родит. Мне кажется, девочку. Хотя на ноги встанет не скоро: задета кость, и ногу пришлось загипсовать.

Маралов опрокинул стопку, лукаво прищурился и решил разыграть профессора.

— Непорядок, товарищ полковник, — обиженно начал он. — Что-то вы перемудрили.

— Как это? — вскинул брови профессор.

— Пока мы с Машей были в беспамятстве, вы произвели подмену.

— Чего-чего?

— Подмену. Во-первых, вся дивизия знает, что родиться должен мальчик. А во-вторых, почему вы без моего согласия зарегистрировали брак?

— Какой еще брак? Никто вас не регистрировал, — смутился доктор.

— Ну как же! Вы сказали, что моя жена будет жить и родит ребенка. Но я-то знаю, что ребенок не мой.

— Не ваш?! — изумился профессор.

— Не мой, — деланно-грустно констатировал Маралов.

— И вы это знаете точно?

— Абсолютно точно.

— А… А кто же?

— Автор? Мой лучший друг.

— Вы с ума сошли! Ваш лучший друг — отец ребенка вашей жены, а вы… Мало того что вывезли ее из боя, так еще и отдали полтора литра своей крови. Нет, я бы так не смог. Такое не прощают…

— Другого способа породниться с этой женщиной у меня просто не было, — вздохнул Маралов. И вдруг хлопнул себя по колену и засмеялся. — И вообще эта парочка без меня ни шагу! Представляете, сперва откапываю из могилы, то бишь из воронки, своего лучшего друга капитана Громова, а теперь возвращаю с того света его жену. Ох и долго же они будут со мной рассчитываться! Ей-ей, после войны сяду им на шею. Пусть кормят и поят своего благодетеля!

— Ах вот в чем дело, — улыбнулся Дроздов. — А о Громове я читал во вчерашней дивизионке: он со своими разведчиками пробрался в занятый немцами Орел и водрузил красное знамя над самым высоким зданием города.

— Да? А я и не знал. Ай да Громов! Ну, теперь уж Героя ему вернут.

— Как это — вернут? Разве его этого звания лишали?

— Да нет, — поморщился Маралов. — Героя ему присвоили посмертно. А я Виктора откопал. Вроде бы раз живой, то не Герой?

— С чего вы это взяли? Наоборот!

— И я так считаю. Он же не виноват.

— В чем?

— Ну, что жив, что я его откопал.

— Капитан, по-моему, вместе с кровью я забрал у вас изрядную долю серого вещества, — строго заметил профессор.

— Это точно, — с легкостью согласился Маралов. — Зато ребенок будет гениальный.

— Гениальная девочка — не лучший вариант. И родителям, и ей самой, и ее будущему мужу — одни хлопоты.

— А вы уверены, что девочка?

— Процентов на семьдесят.

— Ну и ладно. Когда я могу отбыть? — переключился он на другую тему. — А то личный транспорт застоялся. Да и доложить надо.

— Сегодня к вечеру.

— Попрощаться можно?

— С кровной сестрой? Конечно, можно. Она уже пришла в себя.

Когда Маралов, слегка пошатываясь от слабости, вошел в палатку и увидел Машу, у него сразу пропало желание шутить.

Маралов стоял у топчана, на котором лежала изменившаяся до неузнаваемости Маша. Он присел у изголовья и осторожно погладил ее волосы. Чуть дрогнули губы, и Маша благодарно прижалась щекой к покрытой шрамами и рубцами руке.

— Ничего-ничего, — успокаивал ее Маралов. — Все будет хорошо. Главное — жива, все остальное — семечки.

— А… а Виктор? — чуть слышно спросила Маша.

— Да жив, бродяга! Еще как жив! — сразу повеселел Маралов.

Маша слабо улыбнулась.

— А Рекс?

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками Маралов.

И вдруг Маралов наклонился к уху Маши и зашептал:

— Ты вот что. Я тут с врачом говорил, он уверяет, с ребенком полный порядок. Но он хирург, по-нашему мясник, а те, которые по женской части, могут наплести про загипсованную ногу, про потерю крови. Ты их не слушай! Как кровный брат говорю: умри, но ребенка сохрани!

— Если надо, умру, — кивнула Маша.

— Тьфу, черт, опять глупость сморозил, — стушевался Маралов. — Привык, знаешь, приказывать: умри, а высоту возьми, умри, но деревню не сдавай. Что толку от покойников? Что толку, если все начнут умирать?! Нет, не умирать надо, а побеждать. Так что ты живи! А то обижусь, ей-богу, обижусь! Чего ради я отцедил полтора литра своей кровушки?!

— Меня, наверное, в тыл? — поинтересовалась Маша.

— А то куда же!

— Скажи Виктору, пусть разыщет.

— Само собой! Ну, бывай, сестренка, — неожиданно дрогнувшим голосом попрощался Маралов. — Держись. Изо всех сил держись! Мы еще увидимся… когда-нибудь.

Маралов поднялся. Одернул гимнастерку. Шагнул к выходу. Потом вдруг вернулся. Опустился на колено. Взял в руки маленькую шероховатую ладошку, неловко поцеловал ее и с неожиданной для себя нежностью прошептал:

— Береги себя.