"Фантастика, 1966 год. Выпуск 3" - читать интересную книгу автораП. Багряк Кто?I. Традиционное начало – Телефон! - Линда тормошила спящего мужа. - Слышишь? – М-мг, - Фред повернулся на другой бок. – Мне самой подойти? Он приподнялся на локтях и чиркнул зажигалкой. – Успеется… - Потом опустил ноги на пол и стал шарить ими в поисках туфель. - Моим клиентам некуда спешить. Когда он вернулся, Линда спросила: - Ну? – Какой-то профессор… Звонил сам шеф. Вовремя, черт возьми! Нам как раз нужно вносить за пианино. – Как ты можешь? Он пожал плечами. – Не будь ханжой! Ему уже ничем не помочь. На улице шел дождь. Было темно и сыро, и после теплой постели Фред Честер чувствовал себя особенно неуютно. Он поднял воротник пальто и поежился. Подумал: преступники никогда не заботятся о репортерах - ночью, да еще в такую погоду… Взвизгнув тормозами, из темноты неожиданно вынырнула, взметнув тучу брызг, знакомая машина, Фред едва увернулся. – Салют, старина, - приветствовал его обычный партнер в подобных поездках фоторепортер Мелани. Усаживаясь в машину, Честер с завистью посмотрел на своего спутника. Всегда бодр - ночь для него что день. Сам Фред все еще никак не мог прийти в себя и, чтобы взбодриться, жадно затянулся сигаретой. У ворот, ведущих на территорию института, долго и придирчиво проверяли документы. Наконец их пропустили. Проходя по двору, Фред заметил, как, рассекая темноту ярким светом фар, подъехала какая-то машина. Вспыхивали огоньки карманных фонарей. Часть людей была одета в военную форму. Других корреспондентов Фред не видел. Поднимаясь по лестнице, они столкнулись о Гардом. Дэвид Гард, старший инспектор уголовной полиции, был давнишним знакомым Фреда Честера. Они поздоровались. – Послушай, Дэви, что за народ? - осведомился Фред. – Тсс! - Гард приложил палец к губам. - Серьезная история. Этот профессор работал на военных. Он, кажется, открыл что-то важное. Фред насторожился. Чутьем опытного газетчика он почувствовал запах сенсации и ревниво оглянулся по сторонам. – Где же “вечные перья”? – Репортеры? - Гард усмехнулся. - Других не будет. Фред с чувством пожал ему руку. И вправду говорят: “Хорошие друзья дороже денег”. – Пойдемте, я провожу вас, - сказал Гард. Они шли по длинному коридору второго этажа. По обеим сторонам - двери лабораторий. На металлических табличках выгравированы имена известных ученых. Инспектор открыл одну из дверей, пропуская корреспондентов. Фред успел прочитать надпись: “Профессор Эдвард Миллер”. В небольшой светлой комнате стояли шкаф, письменный стол, на нем пишущая машинка. Сверкнула молния. Это Мелани поспешил щелкнуть затвором. – Идемте, идемте, - поторопил их Гард. - Это произошло в кабинете. Они вошли. Большой кабинет профессора Миллера напоминал муравейник. Какие-то люди что-то искали, измеряли, фотографировали. Обычная картина. В этой суете Фред не сразу заметил тело, распростертое на полу. Профессор Миллер лежал на боку, лицом к двери, подмяв под себя правую руку. Тело его было напряжено, словно, упав, он пытался встать. Крови почти не было. Гард наклонился над трупом и осторожно повернул голову. Глаза под густыми, сросшимися на переносице бровями были открыты. Честер вопросительно посмотрел на Гарда. – Пуля прошла чуть пониже сердца. Вскрытие покажет. Навылет. Вот посмотрите. - Инспектор указал на маленькое аккуратное отверстие в стене. Мелани сфотографировал. – Стреляли из этого? - Фред кивнул на пистолет, валявшийся на полу рядом с трупом. – Видишь ли… - Гард помолчал. - Стреляли оба. Вероятно, профессор защищался. Во всяком случае, вот. - Он подвел репортеров к противоположной стене. Там, в промежутке между двумя книжными полками, чернело второе отверстие, в точности похожее на первое. Мелани снова сфотографировал, сначала крупно, а затем, отойдя в другой конец кабинета и сменив объектив, сделал еще несколько снимков, так чтобы захватить сразу обе стены. – А не может быть, что в профессора стреляли дважды? - спросил Фред. - Помнишь, как в деле Мортона? – Нет, - Гард покачал головой. - В пистолете не хватает только одного патрона. Второй выстрел был произведен из другого оружия. Честер взглянул на часы. – Сейчас десять минут четвертого. Когда же это случилось? И куда мог скрыться убийца? И вообще как он мог скрыться, если здание охраняется? – Хотел бы и я это знать, - сказал Гард. Один из агентов что-то тихо сообщил ему. – Пойдемте, - обратился Гард к репортерам. - Допросим дежурного. Они снова вышли в первую комнату. Дежурный, маленький полный человечек с седыми волосами, сидел за столом, закрыв руками лицо. Его била дрожь. – Успокойтесь, - сказал Гард. - Постарайтесь все рассказать. По порядку. В ответ послышалось что-то невнятное. – Возьмите себя в руки. Я требую, наконец! Дежурный поднял голову. Честеру показалось, что его лицо было еще бледнее, чем лицо убитого. Все молча ожидали. – Это… это было около полуночи, - произнес дежурный. Он продолжал дрожать, лицо его нервно подергивалось. – Точнее, - потребовал Гард. Дежурный на минуту задумался. – Это случилось сейчас же после полуночи… Пробили часы и… Сигнал зажегся вскоре после того, как пробили часы… – Говорите яснее, - попросил Гард. - Какой сигнал? – Перед дежурным висит табло с сигнальными лампочками, инспектор, - пояснил кто-то из агентов. - Если нажать в лаборатории кнопку, на табло вспыхивает лампочка. – Хорошо, продолжайте. – Зажегся двадцать седьмой, - сказал дежурный. - Лаборатория Миллера… Я еще подумал: “Кто может быть там в такой поздний час?” Снял телефонную трубку… набрал номер… Никто не ответил. Пока я звонил, сигнал погас… Я успокоился. Решил: какая-нибудь неисправность в сигнализации. Но сигнал сейчас же вспыхнул опять! Тогда я пошел наверх… пошел по коридору… Я смотрел на таблички… я никогда не был в этой лаборатории… не знал, где дверь… И тогда, - голос дежурного вдруг стал глухим, словно раздавался из пустой бочки. - И тогда я встретил его. – Кого? Дежурный молча кивнул в сторону кабинета. – Миллера? – Он быстро шел по коридору мне навстречу. “Это вы давали сигнал?” - спросил я. Но он не ответил. Прошел мимо. Не знаю почему, господин инспектор, мне стало как-то не по себе. И я подумал: “Нет, Джозеф, ты все-таки должен посмотреть, что там стряслось!” Джозеф - это я, господин инспектор, я всегда так себе говорю… Дежурный замолчал. – Продолжайте, - сказал Гард. – Я был так взволнован, что, добравшись до конца коридора, не нашел двери. Двадцать седьмой номер… Наверное, я пропустил его… Тогда я пошел назад и увидел дверь. Она была не заперта. Я прошел в кабинет. Горел свет, а на полу лежал… он! Больше никого не было. Я поднял тревогу. – Вы слышали выстрелы? - быстро спросил Гард. – Нет. – Вы уверены, что в коридоре встретили именно профессора Миллера? – Да. Тот же серый костюм в клетку… черные волосы… глаза… глаза… Нет, я не заметил… нет-нет, я не знаю… я больше ничего не знаю… я все сказал… – Что ты думаешь? - осведомился Честер, когда репортеры остались наедине с Гардом. – Это не простое убийство, - медленно произнес инспектор. - Похоже, что профессора Миллера устранили. Фред привстал. В глазах его вспыхнули азартные огоньки. – Но это же!… Я давно жду такого случая. Повод для большого разговора. Гард сразу охладил его пыл. – То, что я сказал, - не для печати. Боюсь, что и на этот раз тебе придется ограничиться чисто уголовным аспектом. – Но разве тебе самому не безразлично… - начал было Фред, но инспектор сухо оборвал его: - Мои интересы тут ни при чем. Я должен отыскать убийцу. А все остальное меня не касается. Да и тебе советую поменьше философствовать. …По пути в редакцию Честер обдумал, как лучше преподнести материал. Жальч конечно, что нельзя писать, чем занимался Миллер. И все же это будет сенсация, настоящая сенсация! Он представил себе гигантские заголовки, фото на всю полосу - труп профессора и лицо крупным планом - отдельно. Спасибо Гарду. Домой Фред вернулся уже под утро. Несмотря на бессонную ночь, он испытывал чувство приятного удовлетворения от удачно сделанной работы. Материал был продиктован, отредактирован, набран. Честер сам проследил, как его разместили на первой полосе. Правда, фотографий он не дождался. Но на Мелани можно было положиться - он не подведет. Фред снисходительно поцеловал спящую Линду, залпом осушил стакан холодного молока и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло. Когда он проснулся, было уже десять. Сквозь опущенные шторы пробивались солнечные лучи, и казалось, ничто не напоминало о мрачных событиях минувшей ночи. Очутившись на улице, Фред с наслаждением вдохнул пахнувший осенью воздух и, предвкушая удовольствие, подумал о том, как развернет сейчас утреннюю газету. Хотя Честер был опытным журналистом, он все равно испытывал приступы радости, видя свои материалы напечатанными на полосе. Его никогда не переставало удивлять, что слова и мысли, рожденные им, вдруг начинали жить самостоятельной жизнью на газетных страницах, словно дети, ставшие взрослыми и ушедшие из родительского доа в необъятный мир. А иногда случалось, что, вырвавшись на волю, слова бунтовали в этой новой жизни и вели себя не совсем так, как хотелось автору. И уже ничего нельзя было сделать… Подозвав мальчишку-газетчика, Честер вложил в его ладонь десятилемовую монету и развернул еще пахнущий краской номер. На первой полосе его материала не было. Вторая, третья, четвертая, пятая… Он торопливо пробегал глазами заголовки: “Глубоководная экспедиция”, “Авиационная катастрофа”, “Встреча министров”, “Бракосочетание мисс Каролины Бэкли”… Репортаж исчез. Фред снова просмотрел газету. Что за чертовщина! Ои сам видел, как его материал верстали на первую полосу… Мистика! Это было так неправдоподобно, что, не веря собственным глазам, он в третий раз медленно перелистал все двадцать четыре страницы газеты. В редакции тоже никто ничего не знал. Распоряжение снять материал пришло в последнюю минуту. Приказал сам Хейсс. Пришлось заново набирать первую полосу, номер опоздал на полтора часа. В ответ на расспросы Честера сотрудники пожимали плечами. – Я так рассчитывал… - признался Фред начальнику своего отдела Мартенсу. - Что же это в конце концов? Всегда грустный, страдающий одышкой, Мартене сочувственно кивал головой. – По-моему, ваш материал был как раз то, что надо. Я тут ни при чем, сами понимаете. Шеф? – Хорошо, придется спросить у шефа! - не выдержал Фред. Мартене положил ему руку на плечо: - Не советую… Но Честер уже бежал по лестнице. Навстречу ему попался Мелани. Всегда улыбающийся, итальянец сейчас тоже выглядел расстроенным. – Почему сняли материал? - остановил его Фред. - Что у вас тут стряслось? Фоторепортер сокрушенно покачал головой: - Не знаю… Фред яростно чертыхнулся и побежал дальше. – Может быть, я во всем виноват, - прокричал ему вдогонку Мелани, - пленка оказалась засвеченной! Но Честер уже скрылся за поворотом лестницы. Однако, добежав до приемной Хейсса, он резко остановился на пороге. “В самом деле - зачем? Чего я хочу добиться? - подумал он. - Не станет же Хейсс объяснять свои поступки каждому репортеру уголовной хроники! Нет, прав был Мартене - это до добра не доведет…” И Фред уже хотел было незаметно исчезнуть, но в этот MoMeHT мисс Горн, высокая, сухопарая, похожая на классную даму секретарша Хейсса, заметила его. – Мистер Честер, как хорошо, что вы пришли, - с улыбкой прощебетала она. - Шеф как раз посылал за вами. И она любезно распахнула перед Фредом дверь кабинета. Пыл Честера уже испарился, а вместе с ним и решительность. Но делать было нечего - он шагнул через порог и молча остановился. Хейсс был занят разговором по одному из своих многочисленных телефонов. Судя по его лицу, беседа была не из приятных. Он даже отодвинул немного телефонную трубку - видимо, собеседник кричал. И действительно, Фред ясно различил слова, сопровождаемые усиленным дребезжанием телефонной мембраны: – …или вся ваша контора отправится к чертовой матери! “Ага, значит и на тебя иногда покрикивают”, - мелькнула у Фреда злорадная мысль. Но это было только на миг. Заметив вошедшего в кабинет Честера, шеф бросил на него неприязненный взгляд и, плотно прижав трубку к уху, быстро закончил разговор такими словами: “Хорошо… Так точно… Можете не сомневаться, господин Дорон”. Фред продолжал стоять у порога, молчаливо ожидая неизбежнрго разноса. Чего еще можно было ждать, если материал из верстки попал в корзину? – Что вы стоите, Честер? - с неожиданной любезностью произнес Хейсс, поднимая из-за стола свое короткое толстое тело. - Прошу вас, садитесь. “Сейчас начнется”, - тоскливо подумал Фред, опускаясь в кресло. – Я был вами доволен. Честер, - продолжал шеф, шагая по кабинету. - Особенно последнее время. Вы, кажется, второй год работаете без отпуска? Фред молча кивнул, не глядя на шефа. Куда он клонит? – Вам надо отдохнуть. Обязательно. Немедленно. По вашему лицу видно, как вы устали. Сердце у Фреда сжалось: неужели конец? – Простите, сэр, - произнес он, стараясь не выдавать волнения, - простите, но я чувствую себя отлично. Я не устал. И могу… – Нет, нет, - перебил его Хейсс. - Никаких возражений. Берите жену и поезжайте к морю на пару недель. За сегодняшний материал получите двойной гонорар. Кроме того, вам выдадут еще двести пятьдесят кларков, я уже распорядился. И Хейсс сел за стол, давая понять, что разговор окончен. Ничего не понимающий Фред медленно попятился к двери. “Спросить или не спросить? - лихорадочно размышлял он, глядя на шефа. - Эх, была не была!” – Простите, сэр, - пробормотал он, останавливаясь. - Почему мой материал… Я хотел бы знать. Произнеся эти слова, Фред сейчас же пожалел об этом. Всем сотрудникам редакции было отлично известно, что шеф терпеть не может, когда подчиненные задают ему вопросы. Однако на этот раз в серых, глубоко сидящих глазах Хейсса, к удивлению Фреда, мелькнуло что-то похожее даже на сочувствие. – Не стоит жалеть об этом, Честер, - сказал он мягко. - Одним материалом больше - одним меньше. У вас еще все впереди. Послушайте моего совета, - в голосе Хейсса вновь зазвучали твердые нотки. - Отправляйтесь отдыхать и постарайтесь забыть обо всей этой истории. Фред немного пришел в себя только на лестнице. “Нет, положительно сегодня невероятный день, - подумал он. - В конце концов все обернулось не так уж плохо. Но почему все-таки снят материал? И с какой стати шефа заинтересовало мое здоровье? Что все это значит? Похоже, что меня просто хотят на время спровадить отсюда. Интересно знать, Мелани тоже получил подобное предложение?” Маленького фоторепортера он отыскал в небольшой каморке позади буфета, где Мелани обычно колдовал над своими пленками. Итальянец склонился над столом. Многочисленные бачки и ванночки были отодвинуты в сторону, а на образовавшемся свободном пространстве аккуратными пачками были разложены кларковые бумажки. Итальянец, часто слюнявя палец, тщательно пересчитывал одну из них. – Раскладываешь пасьянс? - осведомился Фред. - Двести пятьдесят? Мелани удивленно взглянул на него: - Откуда ты знаешь? – И отпуск на две недели? Итальянец молча кивнул. Честер присел на свободный стул и сказал, глядя фоторепортеру прямо в глаза: – Вот что, Чезаре. Вся эта история мне не нравится. Тут что-то не так… Ерунда… – Не знаю… - пробормотал Мелани. – Не хочу чувствовать себя дураком, - продолжал Честер. - Я должен выяснить, в чем дело? Где твоя пленка? – Я же сказал тебе, она оказалась засвеченной. – Засвеченной?! Не остроумно. Придумай что-нибудь проще. Мелани молчал. – Ты сам ее проявлял? - спросил Фред. – Нет, пленку забрали в центральную лабораторию. – А когда выяснилось, что она засвечена? – Вскоре после того, как ты ушел домой. – Пленка у тебя? – Нет, мне ее не отдали. – Так, - Фред встал. - Вот что, Чезаре, поехали. – Куда? – Туда… туда, где мы были ночью. Я хочу еще раз побывать там. – Кто нас пустит? - возразил Мелани. – Ну, как хочешь. Я поеду один. Мелани вскочил. – Послушай, Фред! Послушай меня, не ввязывайся в эту историю. Ну, что тебе до этого? В конце концов свой гонорар мы получили. – Сдается мне только, - усмехнулся Фред, - что он чересчур велик. – Что же тут плохого? - не понял Мелани. – Ну ладно, - Честер хлопнул его по плечу. - Бери мой гонорар и отдай мне твой характер… Пока, старина! В проходной института его неожиданно пропустили по пропуску, выписанному еще ночью. Фред миновал холл, быстро поднялся на второй этаж и нашел знакомую дверь. И здесь, стоя у двери и еще не открыв ее, он вдруг не то чтобы понял - для этого у него не было никаких оснований, - скорее интуитивно ощутил, что сейчас произойдет нечто невероятное. Это ощущение было так остро, что Фред почувствовал неприятный холодок на спине. И он даже не удивился, когда, открыв дверь и войдя в кабинет, увидел, что навстречу ему из-за стола поднимается профессор Миллер… – Гард, объясни в конце концов, что произошло! Инспектор взглянул на журналиста. – Успокойся, Фредерик! Дело не заслуживает того, чтобы так волноваться. Фред вспылил: – Десять минут я, как дурак, стоял перед Миллером, не зная, что ему сказать. Тем самым Миллером, труп которого видел собственными глазами ночью. А ты говоришь: “Успокойся!” Что это все значит? Гард усмехнулся: – Ровным счетом ничего! Не всегда верь глазам своим. Не было никакого убийства. Тебе приснился сон. Фред резко встал и, наклонившись к невозмутимому лицу Гарда, сказал медленно, отчеканивая каждое слово: – Не считай меня идиотом. Час назад я видел два отверстия от пуль на стене в кабинете Миллера. Убийство было! Инспектор недовольно поморщился. – Не кричи, - сказал он. - У тебя больное воображение. Тебе нужно отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Честер, не спрашивая, взял сигарету на столе, затянулся и подошел к окну. Он долго смотрел на мигающую рекламу пива. Из ярко-красной бутылки лился радужный фейерверк огней. Они плясали на лице Фреда, и Гард, внимательно наблюдавший за репортером, заметил, как разглаживаются морщины на его лице. – Ты говоришь то же самое, что Хейсс, - успокоившись, проговорил Честер. - Мы с тобой друзья, знаем друг друга почти десяток лет. Но ты мне сказал то же самое, что Хейсс. Почему? – Фред, ты хочешь носить голову на плечах или под мышкой? - спросил Гард. – Покажи мне протокол следствия, - неожиданно прервал сыщика Честер. – Нет никакого протокола, - Гард замялся, подошел к Фреду и дружески обнял его за плечи. - Я привязан к тебе, мы друзья. Поэтому я прошу, забудь, что было. Представь, что шла обычная тренировка полиции. Еще одна проверка, которых у нас, сам знаешь, хватает. Зазвонил телефон. Гард поднял трубку. – Да… да… сейчас выезжаю. – Что это? - встрепенулся Фред. – На Селенджер-авеню драка, двоих отправили в больницу, один убит. Поедем? – Нет, я уже в отпуске. …Шел мелкий неприятный дождь. Фред поднял воротник плата и побрел прочь от полицейского участка. “Ну и черт с ним, с Миллером!” - подумал он. Неожиданно кто-то ударил его по плечу, он обернулся и увидел расплывшееся от улыбки лицо Конды. От него, как всегда, несло дешевым вином. – Привет, Честер! Ты чего грустный? Пойдем поднимем настроение? – Нет, не хочется. Да и тебе, пожалуй, хватит на сегодня. – Ну что ты, - запротестовал Конда. - Я выпил лишь рюмочку, а при моей работе это пустяк! Конда работал в морге полицейского участка и убеждал всех, что покойники не- выносят трезвых. Они любят жизнерадостных людей, а не хлюпиков, которые брезгливо бросают их на полки и стараются быстрее смыться из морга. А Конда любит душевно поговорить с любым из своих подопечных, ну конечно, хватив при этом рюмку-другую. – Зайдем на минуту, - Конда схватил за рукав Фреда и потянул его в соседний каоачок, - не упрямься, мне скоро на работу, а я не в форме. Фред заказал два бокала вина. Выпили. Официант принес еще. Конда болтал не переставая. – Передай своему приятелю фотографу, - говорил он,что порядочные люди так не поступают. Снимок он напечатал, а где десять кдарков? Нет их. Я ему полный порядок навел, своих подопечных простынями укрыл, лампу принес, а он и носу теперь не показывает. Да и мой портрет неважный: расплывчатый, мог бы постараться твой фотограф, нехорошо… – Вот возьми, - Фред протянул Конде десятикларковую бумажку. - Мелани просил передать, - солгал он. Конда схватил деньги и быстро спрятал их. – Это другое дело, - пробормотал он. - Вы, журналисты, народ приличный. С вами можно иметь дело. – Если ты окажешь мне одну услугу, - сказал Фред, - получишь вдвое больше. – Валяй говори. – Покажи мне списки твоих покойников, которых привезли вчера. – Гони двадцатку! Фред достал бумажник. – Я могу тебе список не показывать. - Конда захохотал. - Потому что вчера было всего два трупа: старуху машиной сбило и женщина покончила самоубийством. Все. Адреса их… – Не надо. - Гарри протянул Конде стакан вина. - А мужчин не было? – Привозили одного старикана, но его не выгружали. Шеф сказал, что вскрытия не будет, сразу отправили к Бирку… Да, это не тот товар, который тебя интересует. Помнишь, две недели назад, девятнадцатилетнюю отчим утопил в ванне? Это другое дело. А вчера старуха, неврастеничка да нищий. Скучно. – Старик был нищим? – Конечно, поэтому и не вскрывали… Давай выпьем! – Хватит! - Честер встал. - Мне пора. Жена ждет. Конда с сожалением поплелся к дверям вслед за журналистом. На улице они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Хозяин фирмы “Спи спокойно, друг!” пользовался всеобщим уважением. В прошлом году Бирк напечатал в одной из крупнейших утренних газет шесть статей под заголовком “Почему мы хороним вечером?”. Бирк доказывал, что “похороны с факелами в руках на закате дня наиболее отвечают таинству происходящего, когда индивидуум меняет один мир на иной”. Статьи вызвали споры, и фирма Бирка начала процветать. Честер несколько раз встречался с Бирком. Он писал репортажи о его кладбище, их печатали дважды на первой полосе с великолепными снимками Мелани. Помнит ли Бирк его? Бирк никогда ничего не забывал. Фред убедился в этом, едва он набрал номер телефона и услышал голос секретаря Бирка: “Шеф примет в любое удобное для вас время. Для ведущего репортера уголовной хроники он никогда не бывает занят”. Контора находилась у входа на кладбище: крошечный изящный коттедж из стекла и алюминия на фоне черных крон деревьев. Бирк встретил Честера у входа. – Прошу, садитесь, - показал Фреду на кресло. - Валери, - обратился затем к секретарю, - прошу вас - вино и коньяк. Фред огляделся. В центре кабинета небольшой стол, четыре стула. Стол затянут черным бархатом. “Для заседаний”, - решил Честер. На стене напротив развешано несколько фотографий, среди них знакомые - те, что делал Мелани. В углу кабинета письменный стол, рядом два кресла. На одно из них и сел Фред. Бирк расположился напротив. – Мы очень давно не виделись, - сказал он. - Ваша газета совсем забыла обо мне. И я, наконец, рад, что вновь вы у меня. – Я пришел по сугубо личному делу, - угрюмо заметил Фред, - оно к газете не относится. – Боже мой, это не имеет никакого значения! - Бирк широко улыбнулся. - Вы так много сделали для моей фирмы, что я готов оказать вам любую услугу. Стук в дверь. Вошла Валери и внесла на подносе две рюмки, коньяк “Наполеон” и бутылку “Фраекати”. – Шеф, - сказала она, - звонит миссис Бирк, просит соединить. – Разрешите? - спросил Бирк у Фреда. Журналист молча кивнул, всем видом своим пытаясь показать Бирку, что дело, по которому он пришел, неспешное. Бирк взял трубку. – Дорогая, я задержусь сегодня на тридцать пять минут. Уложи детей спать и поезжай в оперу. Я смогу приехать лишь к третьему акту, мне еще нужно переодеться. Фред, глядя на хозяина фирмы “Спи спокойно, друг!”, начал злиться. Его безукоризненно светские манеры (Бирк был принят в высшем обществе), элегантный черный костюм французского покроя и, наконец, холеные белые руки, сливающиеся с накрахмаленной сорочкой, раздражали его. Честеру вдруг захотелось встать и уйти. Но Бирк, поговорив с женой, сел напротив и заулыбался настолько добродушно, что Фред не двинулся с места и, собрав силы, как можно равнодушнее сказал: – У меня дело… пустяковое. Мне нужно взглянуть на старика нищего, который похоронен вчера. Бирк понимающе кивнул головой. – Одну минуту, - сказал он, поднял трубку и вызвал по селектору управляющего седьмым участком. - Принесите мне документы на вчерашнего клиента. Да, да, анкету и результаты обработки. - Бирк положил трубку и, обращаясь к Фреду, предложил: - Отведайте “Наполеона”, я предпочитаю его остальным. – А как же с моим делом? - спросил Фред. – Прошу вас подождать несколько минут. На селекторе зажегся красный глазок. – Простите, - вновь извинился Бирк. Он пододвинул микрофон поближе к себе: - Слушаю. – Шеф, к клиенту номер 4725, - услышал Фред, - пришла жена, а репродуктор не работает. Мы вызывала радиомеханика, но он придет лишь через полчаса. Что делать? – Кто обслуживает клиента? – Лерман. – Оштрафуйте его на десять кларков. Если подобное повторится - увольте. Перед женой клиента извинитесь и дайте музыку с соседнего участка, так чтобы она слышала, конечно. – Еще один вопрос, шеф. Клиент любил Моцарта и Штрауса. Кого из них транслировать? – Сегодня пасмурно. Дайте Моцарта. Огонек на селекторе погас. – Бирк, - сказал Честер, - вам нравится работать здесь? – Безусловно! У меня беспроигрышный бизнес, и, кроме того, разве можно найти более спокойное место? Десять лет назад, после окончания Кембриджа, я два года работал в одной из крупнейших клиник Лондона, но больно уж там беспокойно. Наш же клиент тихий, благоразумный. – Да, пожалуй, вы правы. Появилась Валери и положила на стол шефу черную папку. Фред прочитал: “Клиент № 24657. Доставлен 24 сентября 1965 года. Участок № 7”. Бирк раскрыл папку, быстро пробежал глазами анкету. – Драгоценностей нет, золотых зубов тоже, - сказал он Фреду. - Что вас интересует в этом клиенте? – Я хочу просто посмотреть на него. – Странно, - Бирк пристально глянул на Честера. - Очень странно… Ну что ж, милый Фред, я уже дал распоряжение на раскопки. Но это противозаконно, потому что беспокоить наших клиентов могут только полицейские… – Разрешите, я пойду туда? - нетерпеливо сказал Фред. – Одна маленькая формальность, - остановил его хозяин фирмы. - В какой банк представить счет? – Я предпочитаю платить наличными. – Нас это вполне устраивает. Итак, непосредственно за раскопку - шесть кларков двадцать пять лемов и за риск - как известно, среди деловых людей он оплачивается - сто пятьдесят кларков. Итого, сто пятьдесят шесть кларков двадцать пять лемов. “Бандит”, - ругнулся про себя Фред, но быстро достал деньги и положил на стол. Когда вместе с Бирком они подошли к седьмому участку, рабочие уже закончили работу. Бирк осветил фонарем могилу, потом гроб, покрытый сырыми комьями глины. – Откройте крышку, - приказал он. Один из служащих спустился вниз и приоткрыл крышку. Фред отшатнулся: он увидел лицо профессора Миллера. 4. Накануне решения Гард поправил подушечку на сиденье, поддернул брюки, чтобы не так быстро мялась складка, сел и уже готов был отдаться мерному течению криминалистических дел, когда раздался стук в дверь. Еще не видя человека, Гард по характеру стука определил, что посетитель взволнован, нервничает и что последующие минуты будут острыми. Поэтому его лицо тотчас приняло любезно-сосредоточенное выражение. – Войдите! Вошел Фред Честер. Они не виделись три недели, и Гард не знал, что делал это время журналист и был ли вообще в городе, но не удивился его неожиданному приходу, потому что уже давно отучил себя удивляться - мешало работе. Сбросив с лица теперь уже не нужное любезное выражение, он показал Фреду на стул. Их разделял массивный канцелярский стол, ящики ко торого, полные бумаг, хранили пронумерованные и подшитые судьбы многих людей и истории многих трагедий. – Гард, - тихо сказал журналист, - зачем было обманывать меня? Фред разительно изменился. Он походил на человека, выброшенного из привычной колеи жизни. Гарду было достаточна увидеть, как дрожат его пальцы, чтобы понять это. – Сегодня прекрасный день, - сказал Гард. - Но газеты пишут, что в Австралии ураган. Так-то вот. – Гард! - голос журналиста дрогнул. - Завтра этот ураган может быть здесь! – Возможно. Ну и что? Сегодня небо безоблачно. Сегодня истина в этом. – Брось! Я раскопал то дело… о Миллере. Искусство сыщика во многом зависит от умения слушать: кто больше знает, тот и сильней. – Я слушаю тебя, - сказал Гард. Честер вытащил из кармана блокнот. – У меня нет протоколов, - сказал он. - И я не проводил следствия. Дело вообще не в фактах - они часто лгут. Дело в людях, которые стоят за этими фактами. Поэтому не удивляйся, многое покажется тебе непривычным и странным… – Я слушаю, - повторил Гард. В то утро Миллер стоял у распахнутого окна. Была осень. Он смотрел на поток прохожих. Каждый торопился по своим делам. Редко кто поднимал голову, а если поднимал, то задумывался ли о большом мире, который его окружает? О людях, что шли рядом? О себе, наконец? Эдакие маленькие, замкнутые вселенные двигались по тротуару, далекие от Миллера, как и он от них. И равно близкие. Миллер захлопнул окно. Великолепие осени раздражало, как обман. Он оглядел кабинет. Все строго и нерушимо стояло на своих местах, но Миллер испытывал состояние человека, увидевшего, что дом загорелся сразу с четырех углов. Всего лишь несколькими днями прежде он пережил счастливый миг, когда внезапно, в каком-то истинном озарении нашел то, что искал долгие годы. Это был тот миг, когда Миллер увидел путь до самого конца - так, будто уже прошел его. Начинался он, как ни странно, в самом запаутиненном отсеке физики, куда давно никто не заглядывал, ибо там двери были заперты аксиомами. Миллера толкнуло отчаяние поиска - право же, мысль его уже готова была ломиться в любую дверь. Что означала его находка для него самого, для людей, он понял не сразу. Кинулся сначала к Дорону - докладывать, но что-то остановило ученого, он словно споткнулся о взгляд этого военного в штатском, который прямо, как перпендикуляр, восседал в кресле. Споткнулся и забормотал о каких-то пустяках… Дорон, естественно, остался недоволен им больше, чем обычно. “Главное - жить в мире с самим собой”, - сказал кто-то из мудрых. Но с самим собой у Миллера началась отныне мучительная схватка. То, о чем он сегодня думал, как о подлости, завтра казалось ему добродетелью. А послезавтра - наоборот. Его средство могло - действительно могло! - избавить мир от страшной угрозы ядерного самосожжения. Атомные бомбы, которые не взрываются! Водородные заряды ракет, которые не могут поразить и воробья! “Люди, это возможно, возможно, возможно!” - хотелось ему кричать. Но люди бывают разными. “О да, - сказал бы Дорон, - это великолепно. Бомбы не взрываются - у противника! Вы, Миллер, великий патриот. Вы герой!” Он скажет так и даже не улыбнется. Когда Миллер понял это, ему стало страшно. Конечно, он может нарушить подписку о неразглашении военных тайн и послать статьи с описанием “эффекта Миллера” и схемы установки во все ведущие журналы мира. Сделать его установку несравненно легче, чем создать атомную бомбу. Она доступна даже для Никарагуа. Тогда он спаситель человечества от угрозы ядерной войны. Но тогда он государственный преступник в глазах доронов, и его ждет быстрая и “случайная” смерть, ибо дороны не прощают. Они убьют его просто потому, что так надо. В назидание другим. Или - или. Выбор. Между славой и гибелью. Между благом человечества и собственным благом. Газеты твердят: маленький человек, сегодня ты особенно ничтожен. Ты винтик сверхсложной машины современности… Миллер тоже так считал. Но в наше время маленький человек может оказаться у кнопки, повелевающей силами ада. Все беды и заботы мира лежат на твоих плечах, маленький человек, профессор Миллер! Вот и сегодня, как много раз за последние дни, с потухшей сигаретой в руке он стоял посреди кабинета. По циферблату настенных часов бежала секундная стрелка. Секунды, минуты, часы… Рано или поздно, но он должен принять какое-то решение. На его открытие завтра набредет кто-то другой. Это неизбежно. И тогда ответственность за все человечество ляжет на плечи этого другого, но кто знает, что решит он? Когда зазвонил телефон, Миллер догадался, кто это: Ирэн… Он волновался, видя издали девушку, похожую на нее. Он волновался, проходя мимо тех мест, где они бывали вместе. Миллер мог представить мир без себя, но представить себя без Ирэн - это было выше его воли. Он снял трубку. – Да… – Ты решил? Миллер едва не застонал. Вчера, в минуту слабости, он малодушно попытался переложить тяжесть решения на ее плечи. Он не сказал Ирэн ничего о существе своего открытия- он просто дал ей понять, что стоит на грани решения, от которого зависит либо их собственное счастье, либо счастье всего человечества. Ирэн ответила ему тогда: “Я хочу быть с тобой. Как всякая женщина, я хочу иметь свой дом, своих детей - твоих детей. И чистое небо над головой. Мне легко принять решение, но решать должен ты. Потому что, если это сделаю я, ты мне не простишь”. Она права. – Ты меня слышишь? - сказала Ирэн. - Ты еще не решил? – Завтра утром… Почему завтра утром, он сам не знал. Наступило молчание. Миллер готов был взвыть от боли. – Завтра утром, Ирэн! Я буду тебя ждать… И прости! Он бросил трубку. Потом побрел к двери. Его вел уже не разум, а желание найти кого-то более сильного, умного, кому можно было бы пожаловаться, как в детстве он жаловался отцу. Миллер не помнил, как очутился у двери профессора Чвиза. Это был единственный человек - его добрый старый учитель, - к которому он еще мог прийти. Но рассказать - об этом не могло быть и речи! - хотя бы услышать его спокойный голос. На дверях лаборатории горела надпись: “Не входить! Идет опыт!” Но Миллер не заметил ее. Он дернул дверь, она не поддалась. “Старик опять заперся, чтобы ему не мешали”, - подумал Миллер и нажал кнопку, отключающую блокировку. Дверь распахнулась, и он вошел в лабиринт установок. Он шел мимо электронных машин, думая о своем. Его лицо отразилось в экране телевизора. “Нет, нет, - говорил он себе, - мой страх ложен! Разве прокляли себя создатели атомной бомбы?” Он шел мимо колонн Графтена, мимо бетонных выступов, за которыми прятались шины, несущие в себе миллионы вольт напряжения, мимо пультов электронных микроскопов. “…Хорошо то, что разумно,- билось в его голове. - Какое мне дело до всех, если меня ухлопают дороны и меня не будет?” Он шел мимо сфер гиперрегулятора - гордости старика Чвиза. “Жизнь, богатство, Ирэн, дети, власть, слава… - стоит ли отказываться от всего этого из-за дурацкой политики?” Что-то сверкнуло перед глазами Миллера радугой. Какаято пелена окутала раструбы гиперрегулятора. Миллер взмахнул рукой. Его кольнул холод. Сверкание исчезло. Миллер опомнился. Нет, он попал не туда… Надо взять влево. – Миллер, вы опять здесь? - вскричал Чвиз, увидев его. - Я же просил вас… – Меня? - сказал Миллер. - Это было, наверное, вчера, дорогой учитель, когда вы прогнали своего любимого ученика из лаборатории… – Идите домой, Миллер, на вас нет лица. – Пустое… Нервы. – Но у меня до нуля упало напряжение! Миллер, вы случайно… – Простите, Чвиз. Возможно. Я задумался. Но разве у вас идет опыт? Борода Чвиза стала торчком. – Вы были в камере?! – Это опасно? - Миллер спросил почти равнодушно. – К счастью, нет. Но вы меня напугали. Вот этот кролик, - он показал на застекленный вольер, - благодаря вам мог превратиться в эдакого сфинкса… – Как жаль, учитель, что я не перенял у вас способности шутить. Но простите меня, я, кажется, действительно очень виноват, что помешал вашему опыту. – Ничего страшного, Миллер, ничего страшного. Но вам следовало бы отдохнуть. Погодите, я провожу вас. …Заснуть в эту ночь Миллеру не удалось. Тьму наполняли лица, даже когда он плотно зажмуривал глаза. Лица. Молодые, старые, красивые, уродливые, они толпой шли через сознание и смотрели, смотрели на Миллера. Их взгляд был невыносим. Так, вероятно, могли смотреть те, кого нацисты вели в газовые камеры. Невыспавшийся, с больной головой Миллер направился в ванную, чтобы принять холодный душ и хоть так прогнать видения. И в эту минуту он услышал, как в замочной скважине входной двери заскрежетал ключ. Миллер обмяк. Ключ повернулся. Кто-то осторожно нажал дверь. Но запор изнутри не поддался. Тогда за дверью стало тихо. “Что за бред! - подумал Миллер. - Кому я нужен, если мои секреты еще при мне?” В порыве отчаянной решимости он распахнул дверь. На лестничной площадке никого не было, но внизу затихали шаги. На следующее утро, как обычно, ровно в 9.00 Миллер был в институте. Он прошел длинным коридором, легким поклоном головы приветствуя встречных, и, остановившись перед дверью своего кабинета, не сразу понял, что она уже отперта. “Странно”, - подумал Миллер и вошел в кабинет. Мягкий щелчок заставил обернуться человека, стоявшего спиной к Миллеру и перебиравшего бумаги на столе. – Простите, я не совсем понимаю… - начал Миллер, плохо сдерживая раздражение, вызванное бесцеремонностью посетителя, - этой мой кабинет и… – Ваш? - искренне изумился человек у стола, и только в этот момент Миллер вдруг увидел, что тот удивительно похож на него. Такое же растерянное веселое недоумение заметил он и во взгляде незнакомца. Миллер бросил портфель в кресло и подошел ближе, вглядываясь в стоящего напротив человека. Он видел себя! Именно таким он знал свое лицо. Час назад, когда он брился, он видел вот этого человека в зеркале. Зеркало? Топографическая проделка шутника Раута из оптической лаборатории? Он подмигнул своему изображению, но оно не ответило ему, и он понял, что это реальность. Человек у стола засмеялся нервно и коротко. – Забавно, очень забавно, - проговорил он, разглядывая Миллера. Тут физик заметил, что и одежда незнакомца была точной копией его костюма. Те же серые брюки, пиджак в клетку, белая рубашка, черные полуботинки и даже этот галстук с крохотным гербом Монако внизу, который он купил в прошлом году, когда ездил в отпуск на Ривьеру. Галстук - это уж слишком… Он подошел ближе н спросил: – Простите, откуда у вас этот галстук? – Купил в Монако, - ответил незнакомец. – В прошлом году? - В прошлом году. – В августе? – В августе. Тут у Миллера впервые мелькнула мысль, что все происходящее - галлюцинация, болезненная реакция мозга, утомленного бессонными ночами последней недели. Как это называется у психиатров? Раздвоенность сознания? Неужели он заболел? Заболеть сейчас, накануне решающих действий? Ужасно… Он опустился в кресло и, прикрыв лицо рукой, до боли надавил на глаза. Взглянул снова. Вот он, стоит. – Это редчайший феномен, - сказал незнакомец и засмеялся нервным смехом. - Насколько я знаю, у моей матери не было близнецов. Вероятность такого совпадения практически равна нулю. И тем не менее… - он опять коротко хохотнул, - коли уж вы пришли ко мне, давайте познакомимся. – Я пришел к вам? - спросил Миллер. – Не понимаю, - незнакомец пожал плечами. - Или вы будете отрицать, что минуту назад переступили порог моего кабинета? – Но это мой кабинет! - Миллер встал с кресла. – Черт с ним, с кабинетом. Не будем спорить по пустякам. Итак, разрешите представиться. - Незнакомец протянул руку. - Профессор Эдвард Миллер, доктор физики… – …Родился в Женеве 9 марта 1927 года, - продолжал Миллер, - окончил Мичиганский университет в 1950 году… – Совершенно верно! - воскликнул незнакомец. – Еще бы не верно! - сказал Миллер. - Это же я! Теперь он подумал, что участвует в грандиозной мистификации, великолепном иллюзионе, и уже заранее восхищался гением неизвестного фокусника. – Что значит “я”? - спросил незнакомец. – Я - значит я, - сказал Миллер весело. - Эдвард Миллер, доктор физики, - это я. – Та-ак… - протянул незнакомец и вытащил из кармана пачку сигарет. “Курит тот же сорт”, - подумал Миллер и взял предложенную ему сигарету. Две зажигалки щелкнули одновременно. Две одинаковые зажигалки. Они оба заметили это. – Так… так… - снова протянул незнакомец и выпустил нервое колечко дыма. - Итак, вы утверждаете, что вы тоже профессор Миллер? – У меня есть на это некоторые основания, - не без иронии сказал Миллер. – Хорошо. Предположим. Как говорят политики, поговорим не о том, что нас разъединяет, а о том, что нас объединяет. – При самом беглом осмотре видно, что объединяет нас чересчур многое. – Итак, вы мой двойник. – Простите, это вы - мой двойник. – Не понимаю. – Прочитайте “Начала” Эвклида, он пишет там о принципе подобия, - посоветовал Миллер. – Кстати, я читал Эвклида. – На третьем курсе. Главным образом для того, чтобы произвести впечатление на Леру Вудворд, рыженькую теннисистку с химфака. – Вы и это про меня знаете? - удивился незнакомец. – Это я знаю про себя! – Послушайте, - сказал незнакомец, - а ведь все гораздо серьезнее, чем вы думаете. И зря вы веселитесь. – Это единственное средство, чтобы не сойти с ума. – Да, нервы работают за красной чертой. И еще бессонная ночь: не привык ночевать в гостинице. – В какой вы остановились? - с веселой любезностью спросил Миллер. – Нигде я не останавливался. Я живу на Грей-авеню… – Дом 37, квартира 14. – Верно! Но прошлой ночью я вернулся поздно и обнаружил, что замок заклинило. Ломать замок - это работа до утра, и я решил заночевать напротив. – В “Скарабей-паласе”? – Да. – Значит, это вы скреблись в дверь, когда я сидел в ванной? – В какой ванной? – В своей ванной, в своей квартире, на своей улице Грейавеню! – Та-а-ак… – А ведь вы правы, - задумчиво продолжал Миллер, - положение действительно гораздосерьезнее. Помолчали. – Послушайте меня спокойно, я все понял, - сказал, наконец, Миллер. - Так вот, я настоящий Миллер, а вы мой двойник, случайно синтезированный вчера в лаборатории Чвиза. Старик добился своего! Он рассказывал мне не раз свою теорию матричной стереорегуляции. Человек - система живых клеток, особенным образом организованных. Никакой души, духа и прочей мистики. Физика и химия. Только! Живое становится живым потому, что количественные соотношения в органических молекулах переходят в новое качество. Организм для Чвиза - матрица. Он дробит его на молекулярном уровне в поле своего гиперрегулятора и перепечатывает наново… Полная копия, абсолютно полная, вплоть до напряженности нейронов… Чвиз рассказывал об этом, но я всегда считал, что это бред. – Кстати, и я думал, что это бред, - сказал незнакомец. – Да, да, не перебивайте, именно вчера, когда я случайно оказался в поле его аппаратуры. Еще вчера утром вас не было. Поэтому мы никогда не встречались раньше. Вы - это я в то самое мгновение, когда я проходил мимо его биохологенератора или как там его называют. – Послушайте, а вы не отличаетесь скромностью, - сказал двойник. - Почему “я - это вы”? А если наоборот? Как я мог родиться вчера, если я помню себя десятки лет? Я все помню, - сказал он задумчиво, - я могу показать вам могилу отца, и две сосны, где висели мои качели, и свои фотографии… Маленький мальчик в матроске на велосипеде… – Это мои фотографии! – …свои фотографии и ту скамейку в Парке смеха, где я впервые увидел Ирэн… – Ирэн! - воскликнул Миллер. - Вы знаете Ирэн? – Простите, это моя невеста, - спокойно ответил двойник. – Но это чудовищно! – Успокойтесь, так называемый “профессор Миллер”. И давайте здраво взвесим все события. Если вы утверждаете, что я возник вчера и виной тому ваша неосторожность в лаборатории старика Чвиза, то, насколько я знаю теорию Чвиза, мы должны быть абсолютно одинаковы физиологически, а характер и эмоции одного из нас должны определяться характером и эмоциями другого точно в момент синтеза. Каким были вы в ту секунду, когда Чвиз включил поле? Не помните? Разумеется, вы не помните, человек не может контролировать и запоминать свои эмоции по секундам. А тогда ответьте мне на вопрос: как можно сейчас доказать, что вы настоящий Миллер, а я синтезированный? Миллер молчал. – Значит, критерия нет, - продолжал двойник. - Сравнивать не с чем. И клянусь, я не отобрал у вас вашего имени. Поверьте, я убежден, что синтезированный двойник - вы. – Послушайте, - сказал Миллер, - но ведь я отлично помню, как все было. После разговора с Чвизом я сел в такси и уехал домой, а утром… – А я после разговора с Чвизом пошел бродить по городу и опоздал: вы заперли дверь. – Но я помню все, что было до Чвиза, я все время думал. – И я прекрасно помню, я тоже все время думал о своей установке нейтронного торможения. – Это ваша установка? – Ну, а чья же? – Послушайте, но ведь это уже очень серьезно! Теперь нас двое. Наша установка… - Он невольно запнулся, так дико прозвучали эти слова: “наша установка”. - Мы двое должны решить, наконец… – Не знаю, как вы, а я уже решил, - ответил двойник. - Всю ночь в “Скарабее” я ворочался с боку на бок и думал, думал… В этот момент в дверь постучали. – Это Ирэн! - сказал Миллер. – Да, это Ирэн, вчера я попросил ее зайти, - подтвердил двойник. – Она не может видеть нас двоих! – Вы должны уйти! – Я? В дверь опять постучали. – Убирайтесь! - закричал Миллер. – Послушайте. - глухо сказал двойник, - эта женщина - единственное, что есть у меня в этом мире, единственное, во что я верю. Он резко оттолкнул Миллера и бросился к двери. Миллер едва успел закрыть за собой дверцу стенного шкафа. До прихода Ирэн у него оставалось мгновение, чтобы оценить ситуацию, в которую он попал, и найти какую-нибудь статичную позу. О боже, оценить ситуацию! Люди устроены так, что необычность своего положения цо достоинству оценивают потом, много позже, заливаясь краской стыда, смеясь или испытывая приступы запоздалого страха. Но в конкретный момент они нередко ведут себя столь спокойно и привычно, словно, всю жизнь только тем и занимались, что на два часа в сутки регулярно подвешивали себя вниз головой или, как Миллер, прятались в темных и душных стенных шкафах. Так или иначе, но Миллер немедленно присел на корточки, чтобы замочная скважина оказалась на уровне его глаз, и обнаружил под собой твердый предмет, пригодный для сидения. Он даже успел подумать о том, что не плохо бы узнать, какой это болван не выполнил его распоряжения и не выбросил старенький оппель-сейф… впрочем, надо бы при случае сказать ему спасибо. И тут вошла Ирэн. Дальнейшее было, как в кино. Нет, какв романе. Или нет, как во сне. Во всяком случае, было так, как не бывает в обычной нормальной жизни. Миллер, сидя в шкафу, наблюдал через замочную скважину не просто сцену свидания знакомого или незнакомого мужчины со знакомой или незнакомой женщиной, что уже достаточно пикантно и необычно для ученого с его именем, - он подглядывал за самим собой, причем подглядывал совсем иначе, нежели мы порой следим украдкой за собственным отражением в зеркале. По крайней мере там мы выбираем для этого мгновения. И тут он имел возможность наблюдать себя, ну, что ли, целиком, хоть со стороны затылка, понимая при этом, что отражение может действовать совершенно независимо от своего хозяина. Миллер затаил дыхание и прильнул к замочной скважине. Между тем Миллер-второй, подойдя к Ирэн, поцеловал ее в лоб, как это делал всегда Миллер-первый. Потом подумал и вдруг поцеловал прямо в губы - что Миллер-первый делал чрезвычайно редко, когда испытывал прилив особого волнения от встречи с Ирэн, а подобное он испытывал всякий раз после продолжительной разлуки. Затем он специфическим миллеровским движением поправил воротничок рубашки, и Миллер-первый подумал про себя, что жест этот выглядит со стороны удивительно неприятно, и какое счастье, что Ирэн на этот раз, как, вероятно, и всегда, не обратила на него внимания. Звук поцелуя помог Миллеру-первому очнуться от созерцательности. “Я ревную или не ревную?” - неожиданно спросил он себя и понял, что сама возможность спокойно задать этот вопрос уже есть ответ на него. Он чуть не рассмеялся. В конце концов можно относиться к происходящему, как к научному эксперименту, способному вызвать у ученого лишь любопытство. Важно только понять, беспредельно ли оно. Итак, что будет дальше? Пора предложить Ирэн кресло у окна - ее любимое низкое кресло, стоящее рядом с низким столиком, - затем открыть крышку бара, достать начатую вчера бутылку кальвадоса или стерфорда… “Ты сегодня лирически настроена, Ирэн? Значит, кальвадос?” Словно подчиняясь приказанию Миллера-первого, двойник мягко проводил Ирэн в ее любимое кресло, затем беспомощно оглянулся, будто ища чего-то. (“Действительно, - подумал в это же мгновение Миллер-первый, - куда я сунул вчера ключ от бара?”), потом решительно протянул руку к той самой книжной полке, где стоял недочитанный томик Вольтера (“Он вспомнил быстрее меня!” - с интересом отметил Миллер-первый), достал ключ, и вот уже крышка бара открыта. – Я хочу, Ирэн, чтобы ты была сегодня серьезной. Итак, кальвадоса не будет. Ирэн бросила на Миллера-второго внимательный взгляд и протянула рюмку. Забулькал стерфорд. Отлично. У юристов это называется “эксцессом исполнителя”: отражение проявило свою первую независимость от хозяина. Непонятно лишь, зачем Ирэн надо быть серьезной. – Ты устал, Дюк? Ну вот, они произнесли, наконец, по одной фразе. У Миллера гулко застучало сердце, потому что именно в этот момент он понял, что больше всего волновало его секундой прежде. Узнает ли Ирэн подделку? Поймет ли, что перед ней не настоящий Миллер? Не заподозрит ли по одним ей известным приметам, что это двойник? Нет, не заподозрила. Она сказала “Дюк”, она произнесла “Дюк”, а не свое обычное “Эдвард”, и это была ее маленькая благодарность за его волнение, за поцелуй при встрече, за предстоящий разговор, серьезность которого она угадала. Признательность не всегда красноречива. – Ты устал, Дюк? - И все. Ни одного лишнего слова. – Спасибо, милая… Я плохо спал этой ночью. – Сердце? - Бедняжка, она всегда волновалась из-за его сердца! – Нет. Думал. Я хочу сказать тебе… В замочную скважину Миллер плохо видел выражение ее лица. Она сидела вполуоборот к шкафу, а свет из окна шел неяркий - на улице моросил дождь и солнца не было. Но вся ее поза - и закинутая голова с пышной прической, и поставленная быстрым движением рюмка, и рука, беспокойно лежавшая на подлокотнике, - все это говорило о том, что она волновалась. – Что ты хочешь сказать мне? - переспросила Ирэн, привыкшая к тому, что Миллер, погруженный в свои мысли, не всегда торопился их излагать. - Ты принял решение? Или что-нибудь случилось? “Ого! Еще как случилось!” - подумал Миллер-первый и с благодарностью посмотрел на Ирэн: умница, все-таки почувствовала что-то… – Да, - сказал Миллер-второй, - я, кажется, принял решение… Зазвонил телефон. “Черт возьми, надо будет завтра сказать миссис Слоу, чтобы она не лезла со своими звонками в дообеденные часы!” - подумал Миллер-первый, нетерпение которого было естественным. Между тем двойник, извинившись перед Ирэн, спокойно поднял трубку: – Я вас слушаю, миссис Слоу. Дорон? Ну что ж, соедините. И скажите Керберу, чтобы он зашел ко мне… минут через десять. “Дорон? Как он некстати!”-подумал Миллер-первый и даже приподнялся со своего сиденья, потому что никогда не видел себя разговаривающим по телефону с шефом. – Дорон? - сказал двойник. - Вы очень кстати, я только что хотел вам звонить… Да, генерал, я готов принять участие в испытаниях… Кое-что есть, попробуем… Благодарю вас, шеф, но поздравления я буду принимать после испытаний. Когда? Вы говорите: сегодня? Ну что ж, не возражаю. Пусть будет в четыре. До встречи на полигоне! Невероятным усилием воли Миллер-первый заставил себя усидеть в шкафу. Так вот оно, решение! Минутный разговор с Дороном, десяток элементарных слов, и подведена черта переживаниям, бессонным ночам, гамлетовским раздумьям. Как это просто: в течение минуты решить судьбу свою, судьбу Ирэн, судьбу всего мира! И ничего вокруг не изменилось. Гдето по коридору шагает спокойно Кербер; как всегда, подкрашивает губки миссис Слоу; едут машины по улице; танцуют где-то пары; работают где-то люди, на какой-то части земного шара шьется пальтишко для ребенка, и неизвестно теперь, успеет ли он его надеть… Нет, не дрожит рука Миллера-второго; спокойно льет стерфорд в рюмку Ирэн. – Спасибо, Эдвард, я больше не хочу. Он взял ее ладонь, прижал к своей щеке. – Но ты же сама отдала мне решение. – Ты говоришь так, будто я возражаю. – У тебя теперь будет все, Ирэн, - продолжал он, словно не слыша ее слов. - Вилла, яхты, машина, покой, счастье… Знаешь, если верно, что отдельные беды порождают общее благо, то пусть общая беда создаст хотя бы наше с тобой счастье. Мне надоело… – Ты говоришь так, - повторила Ирэн, - будто я возражаю! – Когда, Ирэн, впереди идет гордость, позади идет убыток. Но я люблю тебя, Ирэн, ты понимаешь? Раздался стук в дверь. Вошел помощник Миллера Кербер. Он остановился у порога, издали поклонился Ирэн и, как всегда, сняв очки, молча обратил свой взор к шефу. Он был в сером халате с рукавами, засученными до локтей, а его голый череп, начищенный до блеска, опять, как и всегда, вызвал желание у Миллера-первого поставить на нем печать. Даже сейчас, сидя в шкафу, он почувствовал зуд в руках и, глядя на своего Двойника, понял, что тот, вероятно, испытывает нечто подобное. – Кербер, - сказал Миллер-второй, - мы сейчас осмотрим установку. К четырем часам ее надо доставить на полигон. Ирэн, это займет не более десяти минут. Прости, тебе придется подождать. Я пришлю за тобой, как только мы кончим. Они вышли. Ирэн достала из сумочки пудру и повернулась лицом к окну. Не колеблясь, Миллер осторожно открыл дверцу и бесшумно вышел из шкафа. Когда он, уже не таясь, сделал несколько шагов по кабинету, Ирэн, не оглядываясь, без удивления спросила: – Так быстро? – Да. Мне нужно позвонить. – Ты где-то выпачкал весь костюм, - сказала, повернувшись, Ирэн. Миллер уже поднял телефонную трубку. – Миссис Слоу, срочно соедините меня с Дороном! Прошла долгая минута, прежде чем Миллер услышал: – К сожалению, шеф, Дорон не отвечает. Миллер швырнул трубку на рычаг. – Черт возьми! - вырвалось у него. – Эдвард,- сказала Ирэн, - случилось еще что-нибудь? – У тебя не будет ни яхт, ни вилл, Ирэн. Это все бред. Ты будешь нищей, как я. Ты будешь… – Что это значит? Эдвард! – Я не могу объяснить. Не умею. Нам пора уходить. – Куда? – Этого я тоже пока не знаю. Если угодно, я испытывал тебя, Ирэн, хотел проверить. – И Дорона тоже испытывал? И Кербера? Зачем?! – Пойдем, Ирэн. Все очень сложно. Тебе не понять. – У меня голова идет кругом… Опомнись и помоги, опом… Она не договорила. Миллер вдруг увидел в ее глазах ужас. Она смотрела мимо него совершенно невыносимым взглядом. Потом беспомощно протянула руку, как бы пытаясь за что-то ухватиться, и рухнула в кресло. Он быстро оглянулся. В дверях стоял Миллер-второй. Нахальства у Двойника, очевидно, хватало. Он подтолкнул Миллера к шкафу. – Забирайтесь назад, - сказал он, - поговорим потом. Миллер чуть не задохнулся от злости. В нем все клокотало, но он понимал, что пререкаться сейчас бессмысленно: каждую секунду Ирэн может очнуться, и тогда трудно представить, что произойдет. Он забрался в шкаф. Все в ту же замочную скважину Миллер увидел, как Двойник, смочив носовой платок водой, приложил его ко лбу Ирэн. Она глубоко вздохнула и открыла глаза. Ее взгляд скользнул по кабинету беспомощно и боязливо. – Дюк, - тихо сказала она, не то спрашивая, не то утверждая, - я больна? – Успокойся, Ирэн, - мягко сказал Двойник, - не надо волноваться. Он поднял ее и усадил в кресло. – Эдвард, мне показалось, что ты… Я видела двоих… – То есть как - двоих? Кого? – Мне страшно, Дюк. – Успокойся, Ирэн, - повторил он. - Ты очень утомлена. Это бывает. Когда я много работаю, со мной происходит нечто подобное. Это не болезнь. Успокойся. Ты знаешь: миражи в пустыне, ложные солнца… Ты, наверное, волновалась? – Да. Я ждала твоего решения и… – Не будем сейчас об этом. - Двойник обнял Ирэн за плечи. - У нас еще целая вечность впереди. – Да, да, Дюк, ты прав, как всегда. Миллер, наблюдавший за этой сценой из шкафа, вначале удивился тому, как Двойник вышел из столь трудного положения, как легко он успокоил Ирэн. “Молодец! - невольно похвалил он. - Я, наверное, не смог бы сделать это столь убедительно”. – Я провожу тебя, - услышал Миллер голос Двойника. – Не надо, Дюк. Мне нужно побыть одной. Ирэн направилась к двери. У порога она на мгновение остановилась, и ее взгляд вновь скользнул по кабинету. Миллер сидел неподвижно, закрыв лицо руками, пока Двойник не распахнул двери шкафа. – Выходите, - сказал он. - Мы одни. Нестерпимо жгло горло. Опустившись в кресло, где минуту назад сидела Ирэн, Миллер схватил рюмку, одним махом выпил вино и закашлялся. Двойник укоризненно посмотрел на него. – Я не думал, - ехидно заметил он, - что у вас есть склонность к алкоголизму. Миллера взорвало: – Еще неизвестно, какие пороки обнаружились бы в вашем характере, если бы вы сидели в этом шкафу, а я бы нежничал с вашей невестой. – Оставим это, - прервал Двойник. - Лучше обсудим положение. - Он посмотрел на часы. - До испытаний осталось мало времени, я должен к ним подготовиться. Ну, а вы… – Что вам делать на испытаниях? Если кто-нибудь из нас должен на них присутствовать, то, конечно, я! Вы оставайтесь здесь, в кино сходите, что ли. – Я не люблю кино. И вы отлично это знаете. Мне нужны испытания, они слишком много для меня значат, поэтому я должен быть на полигоне! – В таком случае я звоню сейчас Дорону и говорю ему, что поедет один Кербер. - В голосе Миллера послышались металлические нотки. Он решительно направился к телефону. Двойник остановил его: – Не торопитесь. Через час после вашего звонка я зайду к Дорону и скажу, что еду на испытания! – Он примет вас за сумасшедшего. – Почему меня, а не вас? Они замолчали. – Поймите, я, как и вы, тоже ученый, - сказал Двойник. - Мне, как и вам, прежде всего важно убедиться в том, что установка работает. – Это, пожалуй, единственное, что заслуживает внимания, - Миллер усмехнулся, понимая, что первый раунд у них кончился вничью. - Так давайте, коллега, объединим свои усилия хотя бы на этом этапе. – Вы… впрочем, могу и я… короче говоря, один из нас поедет на полигон раньше, - неожиданно предложил Двойник. - Там и встретимся. В бункере могут находиться только двое, нам места хватит. - Но как быть с Кербером? Он всегда ездил на полигон вместе со мной… – И со мной тоже… Обойдемся без Кербера, - отрезал Двойник. - А то, боюсь, я ему все же поставлю печать на лысину! И они, быть может, впервые добродушно рассмеялись, отлично поняв друг друга. …Как и договорились, Миллер приехал на полигон раньше, а Двойник должен был приехать вместе с Дороном. Предъявив часовому пропуск, Миллер прошел в свой бункер. Дверь была открыта. У пульта управления колдовали два механика - служащие полигона. Они доложили, что установка к опыту готова. Миллер отослал их. Оставшись один, он полностью переключился на предстоящий эксперимент. В то время как глубоко под землей должна будет взорваться бомба и вспыхнет ядерный шквал огня, он, Миллер, находясь в двух километрах от этого ада, попытается задержать взрыв, ну, пусть на пять секунд, на десять, этого будет достаточно, чтобы понять: установка сработала! Она сейчас там, над черным жерлом шахты, уходящей в глубину земли. Но если нажать вот эту красную кнопку, суперполе должно заключить атомный огонь в свои жесткие объятия. Это поле должно держать его не только секунды - вечно, всегда! - но может и выпустить, и тогда бетон, земля, все превратится в сгусток плазмы… Миллер чувствовал, что эксперимент закончится хорошо. Сегодня установка будет работать!… А вдруг нет? Разве он застрахован от неожиданностей? И кто вообще избавлен от них? Неожиданно Миллер услышал голос Дорона. – Профессор, - сказал генерал, - что вы нам сегодня обещаете? Миллер испуганно отшатнулся, но, поняв, рассмеялся. На командном пункте включили трансляцию, голос Дорона доносился из репродуктора. – Наука не терпит спешки, - ошарашенный Миллер услышал свой собственный голос. “Значит, они уже там. Лишь бы Двойник не наговорил лишнего!” - Из суммы рядовых репетиций складывается премьера, генерал. – Вы театрал, профессор, - ответил Дорон с раздражением, - но у нас все-таки не спектакль! Вы когда-нибудь скажете мне толком о ходе ваших работ? – Но, генерал, иногда и репетиция может доставить удовольствие! - ушел от прямого ответа Двойник. Да, он вел себя осторожно. “Или он не уверен в исходе испытаний, - подумал Миллер, - или…” И тут его поразила своей неожиданностью мысль: или он, кроме самой установки, больше ничего не знает! – Профессор, - сказал между тем Дорон, - мы с нетерпением ждем завершения вашей работы. И чем быстрее она будет закончена, тем лучше для вас. – Я постараюсь, генерал. Когда Двойник, наконец, появился в бункере, он увидел Миллера, улыбающегося и почти счастливого. Миллер сидел в кресле и курил сигарету. Он встретил своего коллегу иронически. – Как добрались, профессор? - спросил Миллер. – Отлично, профессор! - Двойник принял предложенный тон разговора. - Правда, Дорон забросал меня глупыми вопросами, а в остальном все нормально. Установка готова к опыту? – Конечно. – Итак, коллега, сегодня решается наша судьба? - сказал Двойник. - Если установка будет работать, как я и предполагаю, то мир вскоре узнает о новом открытии. Миллер угрюмо насупился. – Не надо торопиться, - заметил он. Двойник перелистал журнал монтажа, в котором шаг за шагом записывалась сборка аппаратуры, и с удовлетворением потер руки. – Я представляю, - сказал он, - как мы начнем выпускать установки серийно, большими партиями. Любой хороший завод освоит их производство за два месяца. – Это не так просто, - заметил Миллер. – Знаю. Но достаточно посадить конструктора, чтобы он грамотно сделал чертежи по уже существующей разработке, и все будет нормально. В установке, конечно, не все совершенно, но она и так хороша… – Может быть, хватит болтать? - зло заметил Миллер. - Пора приступить к делу. Они тщательно проверили все приборы. – Я очень волнуюсь, - признался Двойник, - и в то же время я спокоен, мне кажется, что опыт будет удачен. – Возможно, возможно. - Миллер испытующе посмотрел на Двойника. - Но меня беспокоит одна деталь: сможет ли суперполе пробить такую толщу з”мли? Я как-то упустил это из виду. - Вполне естественно, - сказал Двойник. - Как вы могли думать о том, о чем я не думал? Они взволнованно зашагали по комнате. “Господи, почему я не проверил это раньше?” - подумал каждый из них. – А если… если… - Двойник остановился, - увеличить напряженность? Миллер на секунду задумался. Но, проделав в уме несложные подсчеты, разочарованно сказал: – Нельзя! Не справятся блоки фокусировки поля. Кроме того, в зону действия установки попадет первый бункер, там люди… – Ерунда! - Двойник загорелся своей идеей. - Я уверен, ничего им не будет! – Люди могут пострадать! - резко сказал Миллер. – Вы просто хлюпик, профессор! Миллер ничего не ответил. В голову пришла любопытная мысль: если включить оба генератора суперполя последовательно, то этого будет вполне достаточно… – Слышите, я требую! - упрямо повторил Двойник. – У нас нет времени, чтобы переналаживать установку. – Что же делать? – Включим генераторы поля последовательно. – Зачем? - не понял Двойник. Миллер, не скрывая своего превосходства, объяснил идею. Некоторое время Двойник не понимал и только в конце, когда Миллер сказал ему, что и как надо делать, согласился. Через несколько минут аппаратура была готова. Миллер торжествовал. “Двойник, - думал он, - не оченьто хорошо соображает. Впрочем, это естественно, ведь он живет отдельно от меня второй день, значит уже два дня мыслит иначе, совсем иначе… Вероятно, в лаборатории Чвиза воспроизвелось далеко не все… - и от этой мысли Миллер пришел совсем уже в отличное настроение, - а может быть, Двойник и не подозревает о некоторых тонкостях теории нейтронного торможения!” – Еще есть надежда, что король голый, - сказал вслух Миллер. – Что? - не понял Двойник. – Это я просто так, - Миллер мысленно обругал себя за несдержанность. Он подумал о том, что если не будет установки, - она, например, исчезнет, - то Двойнику грош цена. Ведь он не сможет вновь создать установку! В репродукторе раздался голос начальника полигона: – Зона освобождена. Приготовиться, через пять минут взрыв. – Садитесь за пульт, - сказал Миллер. - Я буду снимать показания приборов. …Из командного пункта доносился монотонный голос начальника полигона: - До взрыва тридцать секунд… десять… пять… три… Двойник включил установку. Начальник полигона считал: - Два… Один… Взрыв! Тишина. Прошли пять секунд, десять… Взрыва не было. – Выключайте, - спокойно сказал Миллер. Двойник даже не пошевелился. На командном пункте началась паника. – Выключайте! - сказал Миллер. – Еще несколько секунд, - не оглядываясь, ответил Двойник. – Выключайте! Двойник взорвался: – Как вы не понимаете, что каждая лишняя секунда - это тысяча кларков в недалеком будущем! Миллер остолбенел от изумления. Паника катилась по полигону. – Немедленно проверить энергетику! - ревел в микрофон Дорон. - Начальника третьего участка ко мне! – Выключайте! - закричал Миллер и бросился к пульту. Двойник, сжав кулаки, поднялся ему навстречу. Миллер не успел нажать кнопку сброса: рука Двойника цепко обхватила его запястье. Физик рванулся. Двойник засмеялся коротко и неприятно. – Драка отменяется, - сказал он отрывисто, - ведь и физически мы равны. - Он разжал руку. Миллер чуть тронул красную кнопку, и в тот же миг они увидели, как острой пикой взметнулась вверх дрожащая голубая линия на экране нейтронного счетчика: в шахте взорвалась бомба. Миллер устало опустился в кресло, закрыл глаза. Двойник подошел к контрольному секундомеру. – Шесть минут семнадцать и три десятых секунды, - сказал он. - Боже мой, какой вы все-таки идиот! Просто не верится, что вы мой двойник. – Идиот вы, - лениво сказал Миллер. - Впрочем, даже кретину ясно, что если процесс ядерного деления можно затормозить на десять секунд, то при определенном расходе энергии его можно затормозить на десять минут, или дней, или лет. Это уже неинтересные технические детали, которые должны заботить не физика, а репортера… А вы упивались своей властью над нейтронами, как мальчишка, которому подарили барабан. – Да! Упивался! - закричал Двойник. - Упивался! Потому что нам с вами все ясно и секунду спустя, а Дорону и господам из министерства обороны и секунды мало! Им нужен эффектный фокус - вот тогда им будет ясно! Эффектный и достаточно долгий, чтобы они успели сообразить. Года два назад я листал книжку “Теория рекламы…”. – Это я листал! - сказал Миллер. – Опять дурацкий спор, - вздохнул Двойник. - Ну хорошо: мы листали. Но вы ничего, видно, не запомнили, а я запомнил. Надо уметь продавать. И право же, все равно, чем вы торгуете: пивом или установками нейтронного торможения. Если вы принесете Дорону листок с формулами, вам заплатят тысячу кларков, а если вы сунете ему под нос секундомер - можете сорвать миллионы. – Так, так, - сказал Миллер, - браво! Раньше я думал, что есть физики-теоретики и физики-экспериментаторы. Оказывается, есть еще физики-лавочники. – Зря стараетесь: драки не будет, - спокойно сказал Двойник. - Ну что вы злитесь? Почему цену моим мозгам должен назначать кто-то, а не я? – Вашим мозгам? - переспросил Миллер. – Ну хорошо: нашим. – Это, простите, меняет дело. Я сам распоряжаюсь своими мозгами. – Можете не волноваться: я джентльмен. Все деньги - пополам. И послушайте меня, давайте сразу договоримся: я покупаю билет в Аргентину или в Австралию, куда хотите, хоть в Россию, и вы уезжаете. Нам будет трудно вдвоем. – Интересно, - сказал Миллер, - очень интересно. Я уезжаю, а вы? Что будете делать вы? Только откровенно. – Абсолютно откровенно! Я иду к Дорону и рассказываю ему о том, что генератор существует, работает, и предлагаю его купить… ну, допустим, за миллиард кларков. – Зачем вам такая куча денег? – Я не жадный: миллиард надо просить для солидности. На двоих нам вполне хватит двадцати миллионов. Потом отдаю установку, ее разбирают, изучают… – Но они не понимают принципа генерирования и ориентации поля. – А зачем его понимать? Кто понимает, что такое энтропия? Кто представляет себе бесконечность пространства? Так даже удобнее: я им - установку, они мне - чек. И - до свидания. Поселимся с Ирэн где-нибудь у теплого моря… – Но ведь Ирэн будет в Аргентине. – Почему? – Вы же собираетесь спровадить меня в Аргентину. – Вас, но не Ирэн. – Ах, вы надеетесь, что я… Их разговор прервал голос Дорона из репродуктора: – Профессор Миллер! Профессор Миллер! Двойник быстро подошел к микрофону, щелкнул выключателем. – Миллер у микрофона. – Мы до сих пор не понимаем, чем вызвана задержка взрыва, - сказал Дорон. - Могут ли ваши опыты влиять на наш эксперимент? – Гм… Трудно сказать, - осторожно начал Двойник. – Думаю, что не могут, - быстро вставил Миллер. Двойник погрозил ему кулаком. – Вы могли бы зайти ко мне? - спросил Дорон. – Хорошо, - сказал Двойник. – Я зайду через десять минут, - добавил Миллер. Двойник выключил микрофон. – Зайду все-таки я, - сказал он. – Послушайте, мне это надоело, - Миллер закипел. - С меня хватит. Вы ходили по моему кабинету - я сидел в шкафу, вы ездили в моей машине - я добирался на попутной. Давайте вести честную игру: утром вы говорили с Дороном, теперь моя очередь. – Понял, - сказал Двойник и улыбнулся. - Вы думаете, что я начну торговлю и оставлю вас в дураках… – А где гарантия… - перебил Миллер. – Вот это настоящий разговор! - захохотал Двойник. - “Где гарантия”? Да, вы не такой простак, каким хотите казаться. - Внезапно он стал серьезным. - Даю вам слово: сегодня торговли не будет. Это слишком серьезное дело, и к нему надо подготовиться. Более того, я постараюсь убедить Дорона, что задержка, возможно, не имеет к нам отношения. Если он узнает о нашем опыте, то спокойно сможет обойтись и без нас: установка в его руках. Итак, сейчас 15.30, в 17.00 встретимся дома и все обдумаем… Да, пока не забыл: купите себе домашние туфли, я не могу больше ходить по квартире босиком. Двойник вышел. Некоторое время Миллер неподвижно сидел в кресле, потом встал, в задумчивости походил по тесному бункеру, сел снова. Итак, решение, о котором он думал так долго, принято. Принято не им. Помимо его воли. Двойник продаст установку, это вопрос только времени. Он должен помешать ему. Как? Как? Как? Он сидел долго. Вдруг вспомнил: “Кто понимает, что такое энтропия? Кто представляет себе бесконечность пространства?” Миллер быстро встал. “Может быть, это не лучшее решение, но это решение”, - сказал он своему отражению в трубке осциллографа. Выпуклое стекло искажало его лицо… Там, в трубке, он совсем другой, не похожий на Двойника… “Мерседес” профессора Миллера подъехал к стенду, где была смонтирована установка. Он улыбнулся часовому; туг его знали. Подошел к аппарату, долго возился, отключая привода, тянувшиеся к маленьким ящичкам - блокам ориентации поля. В них - все. Два ящичка не больше жестянки из-под чая. Правда, тяжелые. “Гири, - подумал Миллер, - гири на весах войны и мира”. Он отнес их в машину. Через десять минут, когда он был уже милях в пятнадцати от полигона, он остановил свой “мерседес” у моста через реку. Вышел. Вынул блоки, положил под передние колеса. Сел за руль и двинул автомобиль. Раздался легкий хруст, как сахар на зубах. “Мерседес” снова остановился. Миллер вышел с газетой в руках. Аккуратно сгреб в газету исковерканные пластинки металла, панельки, магнитики, битое стекло, клочки разорванных проводов. Завернул. Пакетик полетел в реку, шлепнулся и даже проплыл, к удивлению Миллера, несколько метров. Но тонкая бумага быстро размокла, расползлась под тяжестью разбитых приборов. Он переехал мост. Крутой поворот шоссе был огорожен белыми бетонными столбиками, прямыми и строгими, как солдаты. Миллер на ощупь проверил застежки предохранительного шоферского пояса. “Жалко все-таки машину…” - это была его последняя мысль перед тем, как “мерседес”, ударившись правым боком в столбик, с визгом отлетел на левую сторону шоссе. Маленькая тонкая струйка побежала к обочине. Наверное, это была вода. А может быть, бензин. А может, быть, кровь? …17.30. Миллера нет. Что он придумал? Душно, Двойник подошел к окну, распахнул створки и в тот же миг услышал голос мальчишки-газетчика: “Экстренный выпуск! Новый подземный взрыв прошел успешно!” (Он улыбнулся.) “Миссис Лэлли Кичк - мать двадцать шестого ребенка!” (Молодец Лэлли!) “Известный физик профессор Миллер - еще одна жертва автомобилизма”. Двойник вздрогнул. Нет, он не мог ослышаться. Выскочил на улицу, схватил газету и сразу увидел на первой полосе свой искореженный “мерседес”. Отдельно - фотография Миллера: голова откинута назад, глаза закрыты. Не понимая слов, пробежал глазами заметку: “…доставлен в госпиталь св. Фомы…” Где этот святой находится? Первое, что сказал врачу Миллер, когда открыл глаза в госпитале святого Фомы, было: – Прошу вас позвонить по телефону РС-15-875… господину Дорону… и рассказать ему… – Обязательно, обязательно, - суетливо и ласково ответил врач и тут же начал набирать номер. “Так, - подумал Миллер, - установки нет. Это раз. Дорон знает, что я в больнице. Это два. Сегодня об этом напишут газеты. - Он готов был смеяться от радости. - Главное теперь - надуть врачей… Какие признаки сотрясения мозга? Тошнота. А еще? Кажется, сотрясение нельзя проверить никакой электроникой… Итак, он перешел, наконец, на легальное положение. “Профессор Миллер - жертва автомобильной катастрофы”! Ха! Ха! Пусть теперь тот покрутится!” – Если придет мой брат, вы узнаете его, он очень похож на меня, пропустите его, пожалуйста, - сказал он. Двойник пришел в тот же вечер, едва не столкнувшись с уходящей Ирэн. Миллер улыбнулся, увидев его наклеенные усы. – Не колются? - спросил он шепотом. – Что? - не понял Двойник. – Усы не колются? - Миллер захохотал. - Может быть, теперь вам купить билет в Аргентину? – Чему вы, собственно, радуетесь? Разбили мою машину… – Нашу машину, - поправил Миллер. – …Нашу машину, - продолжал Двойник, - и только ради того, чтобы заставить меня купить эти дурацкие усы? Это не смешно, это глупо. Неужели вы до сих пор не понимаете, что Дорону совершенно наплевать на то, кто из нас настоящий Миллер? Ну, пусть вы. Пусть. А я пойду и предложу ему установку. Он что же, по-вашему, не возьмет ее только потому, что вы, так называемый “настоящий Миллер”, лежите в госпитале? Чепуха! – Правильно, - весело сказал Миллер. - Все правильно. Но вся штука в том, что теперь вам нечего предлагать Дорону. Он ожидал увидеть на лице Двойника удивление или возмущение. И не увидел. – Знаю, - Двойник устало махнул рукой, - все знаю. Я был на полигоне. Вы сняли блоки ориентации поля и выбросили в какую-нибудь помойку. Согласен с вашим выбором: это самая дорогая вещь, которая когда-либо лежала на помойке за 166 всю историю человечества. Но я не буду их искать. Пусть ищет Дорон, если ему жалко двадцать миллионов кларков. А мне эти блоки не нужны. У меня они есть. Вот тут. Он постучал себя пальцем по лбу. Миллер молчал, а Двойник со вкусом описывал детали открытия. Он так увлекся, что вынул карандаш и потянул к себе листок с температурной кривой, чтобы изобразить ключевое уравнение. Это было уже слишком. Перед Миллером сидело его “я”, на этот раз не только физическое, но и интеллектуальное. Сидел ученый, которому формулы доставляли чисто эстетическое наслаждение. – Хватит, - сказал Миллер. Карандаш Двойника замер. – Хорошо, коллега, хватит. Но согласитесь, что у нас с вами великолепная профессия. Право, мне жалко лишать вас удовольствия быть ученым. – То есть как - лишать? Почему меня, а не себя? Это был глупый и ненужный вопрос, но Миллер нарочно задал его, чтобы выиграть время. – По-моему, это ясно, - Двойник улыбнулся. - В наши дни всесилия доронов жизнь ученого трудна. Я к ней более приспособлен, потому что во мне, к счастью, нет вашего комплекса неполноценности. – Совести, - поправил Миллер. – А! - Двойник улыбнулся. - Для нас, ученых, объективная реальность превыше всего. Что такое совесть? В каких координатах прикажете ее измерять? И чем? Вот так-то. – Пожалуй, вы правы, - заметил Миллер, - вам легче жить. – Ну, не сказал бы. Черт возьми, кому из нас приходится больше заботиться друг о друге - вам или мне? – Если вы имеете в виду вариант с Аргентиной… – Почему? Мы можем рассмотреть и другие варианты. Помнится, в детстве, я, значит и вы - мы оба мечтали быть художниками. Почему бы вам не вернуться к живописи? Тоже творчество. – Действительно, почему бы? – Да и вообще Аргентина не обязательна. Вы можете остаться здесь, вы станете моим братом, документы мы купим. Затем вилла на Коралловых островах, а? Плохо разве? – Неплохо, - согласился. Миллер. – Но без Ирэн, профессор, - сказал Двойник. - Ирэн моя. Миллер не умел притворяться. Он знал за собой эту слабость. К тому же у него по-настоящему заболела голова. – Так что же, - сказал Двойник, - обсудим этот вариант? – Не сейчас, - Миллер закрыл глаза. - Завтра. У меня голова идет кругом. – Вижу, вижу, вы побледнели. У вас действительно сотрясение мозга? Бедный мой братик… Двойник нежно погладил Миллера по плечу. “А ведь он, пожалуй, не врет, - подумал Миллер. - Он действительно жалеет меня, ибо считает поверженным. Он просто опьянен сознанием своего превосходства! Это хорошо”. И вдруг Миллера как острым ножом резанула мысль: Двойника не было раньше, и его не должно быть в будущем! Боже, как это просто! Как это просто! – Завтра, - сказал Миллер, не открывая глаз. - Решим все завтра. Вы подумайте… о вариантах. Я тоже подумаю… братик. Последнее слово далось ему с трудом, но почему-то очень захотелось его произнести. – Что ж, неплохо! Дела цаши, кажется, идут на лад. А говорят, что от автомобильных катастроф один только вред. - Двойник подмигнул Миллеру. - Итак, завтра. Вы больной, поэтому выбирайте время. – Я выйду отсюда в девять вечера. Заеду домой переодеться - у меня порван пиджак. Встретимся в одиннадцать… На углу Криго-стрит и Лоби-авеню. – Почему на улице? Уж лучше в кафе… – Хорошо, давайте тогда в институте. Там никого уже не будет, и нам не помешают. – Дома еще спокойней. – Нет, нет, только не дома! – Понимаю. Может прийти Ирэн? Пожалуй, вы правы, профессор… Двойник вышел. Когда за ним закрылась дверь, Миллер понял, что еще минута-другая - и он сорвался бы. Накричал, нагрубил и все испортил бы… Итак, Миллер против Миллера. Как странно! Впрочем, странно ли? Разве все эти последние месяцы он не был занят борьбой с самим собой? Здесь ничего не изменилось, если не считать того, что его второе, темное, “я” отделилось и зажило самостоятельной жизнью. Завтра этой борьбе придет конец, только и всего. Но хватит ли у него сил сломать это “я” в другом человеке? …Утром Миллер проснулся бодрым, решительным, каким давно уже не был. Уговорить врачей выписать его из госпиталя не составило особого труда. Куда труднее было дождаться вечера. План был четок и ясен. В 9.15 Миллер заехал к себе домой, торопливо переоделся, открыл ящик стола и, ни секунды не колеблясь, сунул в карман пистолет. Потом вышел на улицу, остановил такси. – Уэлком-сквер. - крикнул шоферу. Ирэн, как он и ожидал, была дома. С того времени, как Миллер оказался в больнице, она не находила себе места. Из квартиры не выходила ни на секунду. В любой момент мог позвонить Миллер - так думала Ирэн. Когда Миллер вошел, она молча поднялась ему навстречу, и глаза ее говорили больше, чем любое слово, которое могли произнести губы. – Ирэн, - сказал он. - Помоги мне быть сильным… Она на миг отступила - маленькая серьезная девочка с внезапно осунувшимся лицом - и тихо спросила: – Дюк, нам будет… очень плохо? – Да, Ирэн, скорее всего. Я принял решение, и через два часа… – Но уже ночь, - сказала она. – Через два часа я сделаю самый важный и самый трудный шаг к его осуществлению. Я пойду сейчас… – Не надо, - прервала Ирэн. - Что бы ты ни сделал, я одобряю. Однажды я уже сказала тебе об этом. Лишь бы ты не был таким… – Каким? – Таким… разным. Издерганным. Я устала мучиться твои ми мучениями. – Ирэн, я должен сейчас уйти. – Хорошо. Она подняла голову. В ее глазах блестели слезы. – Потом ты мне все объяснишь. Когда у тебя будет время. Я жду, Дюк. Говорить Миллер больше не мог. Он благодарно посмотрел на Ирэн и вышел из комнаты. После его ухода Ирэн с минуту еще стояла у двери, опустив руки. Медленным взглядом обвела комнату, в которой сгущались сумерки. Потом вытерла слезы, посмотрела на часы - было десять вечера - и пошла в спальню. Когда раздался стук в дверь, она была уже в халате. – Лили, это ты? - спросила она, решив, что это маленькая Лили, живущая на первом этаже. Дверь отворилась. – Дюк?! - воскликнула Ирэн, удивленная столь внезапным возвращением Миллера. – Да, я. Ты расстроена? А у меня хорошие новости. Все складывается так удачно, что не сегодня-завтра ты станешь женой богатого и знаменитого мужа. Через неделю, Ирэн, мы отправимся на Коралловые острова. Ты так давно мечтала о поездке… Что с тобой, дорогая? Ирэн зажала рот, чтобы не закричать. – Ирэн! - он шагнул к ней, но она отпрянула в угол. – Не подходи… - прошептала она. - Это не ты! Страшным усилием води Двойник удержал проклятия. – Ирэн, послушай… Я не думал… Но Ирэн не слушала его. Она вжалась в стену и медленно покачивала головой. Потом словно обмякла, взгляд ее потух. – Уходи, - глухо сказала она. - И не появляйся, пока я не позову тебя. Мне надо подумать. – Но я тебе все объясню! – Десять минут назад я не просила у тебя объяснений, - она хрипло засмеялась. - Ты хамелеон. Ты не способен решать раз и навсегда. Теперь решу я сама. Уходи. …Двойник быстро шел по темному коридору института, не глядя по сторонам. Если бы перед ним сейчас вдруг возникла стена, он не стал бы ее обходить, он прошиб бы стену, так переполняла его ярость. Но у двери в кабинет он замедлил шаг, вынул из кармана пистолет и, поколебавшись с секунду, поставил спуск на предохранитель. – Что было дальше? - быстро спросил Гард. Некоторое время Фред не отвечал. Он закрыл блокнот, отвернулся к окну и с тоской смотрел на улицу. У Гарда возникло ощущение, что, не будь его в кабинете, Фред распахнул бы сейчас окно и через несколько секунд покончил счеты с этим миром. – Ты слишком близко принимаешь все к сердцу, - сказал Гард. - Тебя так надолго не хватит. – Что было дальше? - медленно произнес репортер, словно не слыша последних слов Гарда. - Миллеры вполне созрели для решительных действий. Понимаешь, Дэвид, - он повернулся к инспектору, - это почти то же самое, как в одном человеке идет борьба с самим собой, и вот он однажды решает, что пора подвести черту. Быть или не быть, в конце концов это каждому рано или поздно приходится решать. Но когда мы подводим черту для себя, мы можем убить мысль, оставив плоть живой. У них же плоть оказалась неотъемлемой от мысли… Убийство было, Гард, и ты это прекрасно знаешь! – Но юридически… – Но юридически его не было, если Миллер жив, а наличие двойников нигде не зафиксировано? – Однажды я уже слышал это, - сказал Гард. – От Дорона, - спокойно добавил Честер. – Откуда ты знаешь? – Я знаю все. С того момента, как появился Двойник, и до того момента, как тебя вызвал Дорон. Он тебя вызывал? – Но при этом никто не присутствовал. – И он говорил с тобой? – За последние три года я впервые позволяю себя допрашивать. Да, говорил, две минуты. – Вполне достаточно, чтобы сказать: “Инспектор Гард, зарубите себе на носу…” - Но про Двойника он мне ничего не говорил. – А ты у него спрашивал? Дорон привык иметь дело с теми, кого уже трудно превратить в людей, потому что святой Франциск давно обратил их в бессловесных скотов… – Фредерик! – Что было дальше, Дэвид? Была ночь. Дежурный сказал, что это случилось где-то около двенадцати. Но их последняя встреча началась часом раньше. Целый час они сидели в креслах друг перед другом, пили вино и сжимали в карманах пистолеты. В сущности, Гард, они не были врагами, потому что человек не умеет быть врагом самому себе. Непримиримы были их планы! Одинаковое прошлое - и взаимоисключающее будущее! Это трагедия, Гард, трагедия нашего века - я не взял бы на себя обязанность адвоката, если нужно было бы защищать оставшегося в живых… Дурацкая жизнь, если она может до такой степени искалечить психику человека, что нередко и без двойников мы сами себя не узнаем! Да, Гард, они были умными людьми и наверняка думали обо всем этом в тот последний час. Впрочем, тогда уже ничто не имело для них значения - ни открытие, ни установка, ни Аргентина, ни даже Ирэн. Они еще произносили какие-то слова, но только для формы, боясь спугнуть жертву. Ведь каждый из них думал, что лишь он замыслил убийство, и жертва об этом даже не подозревает! Вот почему, Гард, они, не сговариваясь, выстрелили одновременно и даже несколько неожиданно для себя, хотя оба стремились к такому финалу, - они выстрелили сразу же после того, как одновременно поняли, что оба пришли убивать. А сначала… Сначала они наивно искали повода вытащить друг друга из кабинета, из этого института - куда-нибудь на улицу, в темноту, чтобы можно было сбросить труп в канаву, или в реку, обезобразив предварительно лицо… Это страшно, Гард, это чудовищно, но представь себе: “- Ах, как хорошо сейчас на свежем воздухе, профессор! – Где-нибудь у реки… – Цивилизация скоро задушит природу. – А помните, как мы в детстве мечтали попасть на необитаемый остров? – Вместе с рыжей химичкой Лерой Вудворд? – Нет, еще раньше. Правда, тогда у нас была… Роза Мэрфи! Она жила в соседнем доме. – И тоже рыжая! Нам с вами везло на рыжих, коллега. – Какая славная пора! – Так выйдем на воздух? – Пожалуй…” Разговор современных убийц… В недалеком будущем, Гард, прежде чем покончить со своими жертвами, убийцы будут, как фотографы, говорить: “Простите, можно попросить вас чутьчуть повернуть голову - вот так? Смотрите в эту точку. Подбородочек повыше, это выглядит эстетичней. И пожалуйста, повеселее взгляд. Отлично!” - а затем: “Спокойно, стреляю!” Знаешь, что испортило им все дело? Вызов дежурного. Не нажми Миллер кнопку, мы ничего не знали бы о происшедшем. Ни мы, ни весь мир… – Ты думаешь, - сказал Гард, - что мир об этом узнает? – Иначе, какой смысл в том, что это случилось? – От тебя? – Да, от меня. Чего бы мне это ни стоило. И очень скоро! – А почему ты считаешь, что именно Миллер вызвал дежурного? И зачем? – Потому что Миллер… Видишь ли, он позволил себе поиграть с Двойником в кошки-мышки. Ты обратил внимание, Гард, на то, что Миллер почти во всем был нерешительнее Двойника? Он, а не Двойник сидел в шкафу, он прятался на полигоне, он жалко выглядел перед Ирэн, он не принимал решительных мер… Я не знаю, почему так происходило. Возможно, потому, что человек, творящий зло, всегда решительней человека, творящего добро. Зло более прямолинейно, оно грубее, целеустремленней… – Но добро все же сильнее, Фред. – Только в итоге. И не всегда. Так вот, Дэвид, дежурного вызвал тот из них, у кого прежде сдали нервы. Миллер незаметным движением - спинкой кресла, чуть откинувшись назад, - нажал кнопку вызова дежурного. Когда раздались бы шаги по коридору, он сказал бы Двойнику: “Сюда кто-то идет. Прячьтесь в шкаф!” - и настоял бы на этом со всей решительностью, которой ему прежде так не хватало. Он еще не знал в тот момент, что Двойник тоже пришел убивать. И он рассчитывал не просто пошутить над Двойником, а получить при этом хоть крохотное подтверждение собственной решимости и воли, без которых его палец не смог бы нажать на курок. Но дежурный не появлялся! А повторный вызов уже не прошел незамеченным. И вот тут-то в течение каких-то секунд, словно спрессованные обстоятельствами, разыгрались трагические события. “- Зачем вам дежурный, Миллер? - резко спросил Двойник. – Чтобы вы сели в шкаф! - так же резко и прямо ответил Миллер. – В шкафу проще убивать? – Проще на улице!” Вызов был принят. Они все поняли. Они уже не сидели. Они стояли посреди комнаты. Они смотрели друг другу в глаза, но, как боксеры, видели все, что делают их руки. Два выстрела слились в один. Остальное ты знаешь, за исключением некоторых подробностей. Убийца, перешагнув труп, вышел из кабинета. В любую секунду могла открыться дверь. Правда, у него оставалась возможность убрать дежурного, но это было уже слишком, и он понимал, что убийство дежурного юридически не оправдаешь. И действительно, они столкнулись почти у самых дверей кабинета. “Вы давали сигнал?” - спросил дежурный. Он ничего не ответил, он был взволнован, и, кроме того, ему было некогда. Через семь минут его машина остановилась у дома, где живет Дорон. От института до этого дома ровно семь минут езды по ночной улице. Это был тот случай, когда разговор с Дороном должен был состояться не по телефону, и немедленно, поэтому он рискнул прийти к нему прямо в дом и поднять с постели. А не прийти не мог: в кабинете лежал труп, надо было предупредить события. Еще через десять минут Дорон выехал в институт. Ты помнишь машину, которая, сверкнув фарами, въехала во двор института, когда мы, допросив дежурного, выходили из здания? Это был Дорон. – Так что же, Фред, он сказал Дорону? Он напомнил ему о направлении поисков Чвиза, сказал о появлении Двойника и об Ирэн. И больше ничего. Об открытии и установке не было сказано ни слова! Пока не было сказано ни сдова… И у него были для этого существенные причины - я не знаю точно, какие именно, но полагаю, что самой главной было то, что он боялся стать таким же трупом, как тот, что остался лежать в кабинете… Ведь Дорон мог легко освободиться от автора открытия, считая, что в его руках установка, тем более что повод для этого был самый подходящий. Затем последовали два вызова: тебя и Чвиза. Старика подняли с постели, и Доров принял его у себя в кабинете. Понимаешь, если бы можно было повторить все условия, при которых получился Двойник, это стало бы открытием всех открытий! Дорон отлично это понимал. Вероятно, он уже рисовал в своем воображении какого-нибудь кретина, физическая сила которого для Дорона вполне компенсировала бы отсутствие мозгов. Таких кретинов можно было бы делать тысячами и миллионами, это были бы замечательные солдаты, полицейские, дешевая рабочая сила - черт знает, какие перспективы открывала такая возможность! Бедный Чвиз! Теперь он испытает на себе такое давление Дорона, какого не испытывал даже Миллер. Я не знаю,- сумеет ли он воспроизвести эксперимент, который привел к появлению Двойника, но то, что он сам теперь раздвоится, не сомневаюсь. Это будет битва не менее трагическая и не менее кровавая, чем битва двух Миллеров! То, что сказал тебе Дорон, ты помнишь, я повторять не буду. Конечно, он немедленно позвонил Хейссу, и газета на следующий день вышла без моего репортажа. Труп убрали сначала в морг, выдав за нищего старика, и пьяница Конда даже часа не провел с телом, завернутым в какие-то тряпки. А затем убитого похоронили на кладбище Бирка. Похоронили рано утром, хотя Бирк вот уже шесть лет хоронит только-вечером, во время захода солнца и при свете факелов. Но что не в силах сделать Дорон! Утром профессор сидел в своем кабинете, как будто бы ничего и не случилось… – А что с Ирэн? - спросил Гард. – Сейчас, наверное, уже все в порядке. Она ведь ничего не знает об убийстве, а все ее подозрения и тревоги должно развеять время. – Фред, ты гениальный сыщик! - не без зависти сказал Гард. - Как ты все узнал? Ты говорил с людьми? Нашел очевидцев? Видел… – Дело сейчас не во мне. Ты должен помочь! Дай хотя бы совет. Я не знаю, Дэвид, что делать… Или немедленно предупредить мир о случившемся, или… Что мне делать, Гард? Я должен торопиться с решением - пока не поздно, пока еще можно предотвратить катастрофу! – О чем ты говоришь, Фред? – Мир должен быть сейчас предельно бдительным, Дэвид. Нам нельзя спать спокойно, мы должны… – О чем ты говоришь? - повторил Гард. – Ах, Дэвид, ты никак не хочешь понять, в чем ужас положения! Да, я знаю все, я знаю все про двух Миллеров. Но я не знаю главного: кто из них остался в живых!… |
||
|