"Ефрейтор Икс" - читать интересную книгу автора (Лексутов Сергей)

Глава 2

В сердцах плюнув, Павел захлопнул тетрадь, сунул ее в сумку и выскочил из слесарки на предвечерний зной. Заперев дверь, с деловым видом зашагал в сторону автобусной остановки. Выйдя на остановку, сделал вид, будто глядит в конец улицы, а сам поглядел в проход между домами.

– Иде-ет, козел… – проговорил с нежностью.

Топтун, в общем-то, был неплохой, любой другой на месте Павла, его запросто бы проворонил. Тут подошел автобус, Павел равнодушно стоял, глядя в сторону, ну топтун и не торопился, видимо решил, что клиент ждет другой автобус. Только в цилиндрах зашипел воздух, Павел одним прыжком взлетел на площадку, и принялся злорадно наблюдать, как мечется по остановке незадачливый топтун. Вот так так! Павел успел заметить, пока автобус не свернул за угол, как откуда-то выскочила машина, вроде "жигуль", тройка или четверка, Павел в марках машин плохо разбирался, топтун впрыгнул в нее, и машина ринулась в погоню. Ага, а вот и она, вывернулась из-за угла, благопристойно пристроилась в хвост и тащится за автобусом. Госсподи! Да вас таких любой лох срисует! Не то, что шпион со стажем… Павел мысленно хохотнул. С равнодушным видом глядя в сторону, он боковым зрением пытался разглядеть сидящих в машине. Но стекло бликовало на солнце, да и кроме штанов и плеч все равно ничего нельзя было разглядеть.

Выпрыгнув из автобуса в центре, Павел зашагал напрямую по переулку на центральный пляж. Топтуны, теперь уж вдвоем, покорно тащились за ним. Выбрав местечко рядом с двумя пожилыми матронами и пожилой супружеской четой, Павел принялся раздеваться. С таким соседством за свои вещи можно не беспокоиться. Да и кого заинтересует невзрачная сумочка, на которой сложены потертые джинсы и дешевенькая хлопчатобумажная рубашка?

Заблаговременно положив часы в карман, Павел обратился к матронам:

– Дамы, не подскажете ли, который час?

Матронам видимо здорово польстило такое обращение. Одна из них не без некоторой кокетливости вытянула часики из сумки, проговорила:

– Без четверти четыре…

– Спасибо большое! – жизнерадостно воскликнул Павел. – Пару часов можно отдохнуть от трудов праведных…

Контакт слева был налажен, теперь к его одежде никто незаметно не подойдет. Раздумывая, как наладить контакт справа, Павел боковым зрением держал топтунов. Ага, малость посовещавшись, принялись раздеваться. Отлично. Обращаясь к мужчине, как раз закуривавшему, Павел спросил:

– Как водичка, уже заплывали?..

– А как же… Водичка что надо, бодрит…

Контакт справа тоже был налажен. Можно теперь и провести разведку боем. Павел развернулся и зашагал прямо на топтунов. Они, сделав морды ящиками, смотрели в разные стороны, а Павел нахально их разглядывал. Пройдя в полуметре от них, подошел к питьевому фонтанчику, напился, и тем же курсом направился обратно, еще раз разглядев во всех подробностях топтунов. В общем-то, морды вполне заурядные, славянские, на чеченов не похожи. Впрочем, у тех тоже бывают морды вполне славянские, если они с равнинной части чечении, а не с гор. Ну ладно, пока хватит работы, пора и удовольствие получить…

Павел не спеша, пошел вверх по течению, размышляя на ходу. А что, отличное средство от амнезии – движение. Пока сидишь на месте, и вокруг тебя все сидят без движения, как только начинаешь двигаться, и вокруг тебя начинают мельтешить, крутиться, то и дело лица мелькают… Как там Димыч посоветовал? Покидать камни по кустам?.. Вот это средство от амнезии еще радикальнее…

Входя в воду, Павел бросил случайный взгляд назад, и от изумления чуть не присвистнул: оба топтуна, плечом к плечу топали по берегу.

– Ребятки, да вы что, решили, будто я голяком от вас побегу?! – проговорил Павел и решительно вошел в воду.

Он обогнул бон, с причаленными к нему спасательными катерами, выплыл почти на стрежень, и, держась метрах в двадцати от ряда буйков, но подальше от фарватера, развернулся против течения, намереваясь, минут двадцать хорошенько помахать руками, при этом держась на месте. Оп-па! Оба топтуна… Пардон, плывуна, целеустремленно плыли к нему. И морды у них нехорошие… Весьма даже нехо-оро-ошие морды… Примерно с трех метров они сделали бросок к нему, физиономии застыли, глаза сделались мертвыми. Такие лица бывают у людей, которые хотят убить, но убивать, еще не привыкли. Ну, парни, несолидно… Мы ж в своей стихии…

Павел мощно гребнул руками, извернулся в воде, и врезал ногой по горлу ближайшему. Хоть удара не получилось, вода все ж таки, однако бедолага жадно хлебанул, зажал шею рукой и погрузился под воду. Второй успел дотянуться до шеи Павла, вцепился, сдавил. Павел ткнул ему коленом промеж ног, одним движением рук расцепил захват и врезал обеими ладонями по ушам. И этот скрылся под водой. Павел чуть отплыл в сторону и хладнокровно стал ждать, зная, что из-под воды его нипочем не разглядеть, мутновата водичка, в великой сибирской реке.

Наконец, вынырнул один, хрипя и кашляя, потом показался и другой, мотая головой, и тоже кашляя, будто чахоточный за три дня до смерти. Они поплыли к берегу, Павел легко догнал их брассом, поплыл вровень:

– Ну что, урроды? Утопить вас разом, или по одному?

Они попытались наддать, но получилось это у них плохо, видимо чернота застилала глаза, и огненные круги бегали перед глазами. Наконец, они выползли на отмель. Павел без труда закрутил руку одного в узел, и, не обращая внимания, что второй бросился наутек, макнул мордой в воду, спросил:

– Ну, и кому я дорогу перешел? Кому любимую мозоль оттоптал? Говори, сучок поганый, а то сейчас же утоплю, и уплыву. Ни одна зараза не найдет…

Парень захрипел, все еще кашляя:

– Мы его не знаем… Он заплатил хороший аванс… Человек очень серьезный… Сказал, чтобы вроде несчастного случая…

– О, Госсподи! Опять несчастный случай… А почему вы, козлы позорные, решили, что я несерьезный человек? Топить вздумали…

Вдруг на берегу заорали:

– Помогите! Помогите! Это маньяк какой-то… Он еще в воде на него набросился… Утоплю, орет, и давай тут же топить…

На берегу уже собиралась толпа возмущенных граждан. А второй топтун, или плывун, короче – дерьмо форменное, аж приплясывал на месте. Павлу ничего не оставалось, как выпустить подонка. В милицию попадать совсем не хотелось. У этих, вполне возможно, даже ножей могло не оказаться, а у него полный абордажный набор; и нож, и револьвер.

Освобожденный пленный в каскадах брызг рванул на берег, споткнулся, кое-как выполз на четвереньках. Павел растянул в улыбке рот до ушей, и, демонстрируя крайнее веселье и игривость, пошел на берег, весело говоря при этом:

– Да мы ж баловались! Эй, чего орешь? Это совсем не смешно…

Увидев его внушительную комплекцию и могучие мышцы, лениво перекатывающиеся под гладкой кожей, толпа рассосалась с той же скоростью, что и собралась.

Впереди поспешали по раскаленному песку киллеры-неудачники, за ними шел Павел и канючил:

– Эй, пацаны! Так не по правилам, даже и дня не следили, сразу топить… Ну, подождите, хоть поговорим!

Ситуация была насквозь идиотская, а потому оба мочилы только ускоряли шаг, и к своей одежде приблизились уже чуть ли не бегом. Торопливо принялись одеваться, но Павел оделся еще быстрее, и помчался за обоими парнями, торопливо улепетывавшими с пляжа. Если убить его при таком стечении народа они не могли, то и он не мог взять одного в плен в виде языка, потому как второй тут же примется вопить: караул, убивают, насилуют, грабят…

Машина была припаркована к обочине в переулке, и пока киллеры-неудачники садились в нее, Павел демонстративно разглядывал номер. Мотор долго не заводился. Павел сунулся к окну, предварительно оглядевшись, нет ли поблизости милиции, сказал:

– А погоняле своему скажите, что когда я до него доберусь, то сначала трахну, а уж потом грохну. Так и скажи! Понял, козел?..

Не удовольствовавшись словесной угрозой, Павел сунул руку в открытое окно, схватил мочилу за волосы, благо, этот пока не следовал моде, а другим кулаком с маху саданул по носу. Такая пакость их разом вывела из себя. Второй перестал пытаться завести машину, выскочил, на ходу, как в кино, раскручивая в руке внушительных размеров складной нож, типа "бабочки".

– Ага! А вот это по-нашему!.. – радостно заорал Павел, но с места не сдвинулся.

Дождавшись, пока боец обогнет капот, шагнул ему навстречу, делая вид, будто собирается провести ментовский прием защиты от ножа. Парнишка купился, видимо знаком был с такими приемами. Ловко перекинул нож в другую руку, крутнул несколько раз в ладони, то лезвием к себе, то от себя. Павел без затей врезал ему ногой промеж ног, мимоходом пытаясь сообразить, тот это или не тот, кому он еще в воде хорошо помассировал хозяйство коленом. Вполне возможно, что и тот; потому как глаза у парня стали жутко мечтательными, он забыл моментально обо всем на свете, выронил нож, сжимая обеими ладонями свое драгоценное мужское достоинство, при этом подставив под удар незащищенный затылок. Чем Павел и воспользовался, в последнее мгновение придержав удар. Так что черепушку парня с атланта не сорвало. Как-то непривычно Павлу было убивать средь бела дня, к тому же на виду десятка любопытных граждан. А тут и второй очухался. Хлюпая расквашенным носом, роняя крупные рдеющие на солнце капли, полез из машины. Павел дождался, когда высунется голова и одна нога, и так засадил по дверце ногой, что промял железо чуть не до внутренней стенки. Край дверцы пришелся парню в аккурат по физиономии, а нога явственно хрупнула. Бросив быстрый взгляд по сторонам, Павел нырнул в тенистый проход между домами, просквозил проходным двором, вышел на людную улицу, и неторопливо зашагал прочь от места побоища.

Найдя телефонную будку, набрал служебный номер Димыча, в трубке почти сразу раздался мужественный голос крутого борца с преступностью:

– Майор Астахов у телефона.

– Ди-имыч, а меня только что чуть не убили… – тоненьким голоском сообщил Павел.

– Гос-споди, Пашка! Об какое еще ты темное дельце потерся?

– Ей богу, вот те крест, не знаю! По-прежнему много езжу на велосипеде, но никаких машин в безлюдных местах не встречал, и депутатов Госдумы на моих глазах не мочили, даже не трахали…

– Нет, Пашка, что-то тут не так, только начали разрабатывать, и уже убивать… Ты же и в прошлый раз выжил только потому, что у тебя не засвеченная лежка оказалась. Как хоть убить-то пытались?

– Очень просто, я на пляж поехал, освежиться после долгого рабочего дня. Ну, хвост, естественно, за мной волокся. Я ради пакости попытался его сбросить, но у них машина оказалась, так и тащились за автобусом, не отставая, и не обгоняя. Приволок я их, значить, на пляж, ну, и, как водится, в воду. Они за мной пошли. Я по своей наивности решил, что они боятся, как бы я от них голяком не сбежал, а они меня, уроды этакие, топить…

– Надеюсь, ты их сам утопил?

– Утопишь тут… То же самое, что женщину на пляже трахнуть, советами затрахают… Это тебе хорошо, стреляй, топи направо и налево, у тебя ксива с мутантом на обложке есть. А я только приложился допросить с пристрастием одного из козлов, а второй выскочил на берег, да как завопит: караул, убивают, насилуют, грабят… Тут же сбежалась целая толпа юных, и не совсем юных, друзей милиции… Чуть не линчевали, энтузиасты, бля…

– Ты хоть морды их запомнил, и номер машины?

– Не только запомнил, но и набил, как следует, и машине тоже…

– Ну, Пашка, ты в своем амплуа… Машине-то за что?

– А чтоб не возила всяких подонков, которые не выполняют общепринятых правил; сначала последить, хотя бы недельку, а уж потом убивать…

Павел продиктовал номер машины, спросил:

– Может, зайти и фоторобот составить?

– Какой фоторобот?! Факта преступления пока нет, так что никто не позволит и официальное расследование вести…

– Понятно, понятно… Это сакраментальное: когда убьют, тогда и приходите… Ну хоть особую примету запиши: очень сильно разбитая морда, предположительно тяжелым угловатым предметом, и сломана нога, э-э… правая, в районе голени.

– Чем ты его?

– А дверцей… Чтоб не мешал серьезным людям, серьезно увечить всяких козлов… Дверца, кстати, тоже промята, будь здоров, моя подошва, поди, отштамповалась во всех подробностях.

– Ладно, Паша, машину проверим, увечного поищем по больницам. Насколько я помню, после встречи с тобой в домашних условиях не излечишься…

– Димыч, пистолет бы мне… Законный…

– Да как ты лицензию получишь, если в охране не служишь?

– Ну, а как нибудь в обход, а?

– Пашка, я тебе что, генерал? Ты вот что, мочи их из незаконного ствола, а потом скажешь, что у них же и отобрал. И стой на своем. В таких случаях доказать ничего невозможно, слово против слова… Пока.

Повесив трубку, Павел поглядел на часы, если поторопиться, можно успеть до закрытия охотничьего магазина. К тому же, с точки зрения закона, половина арсенала в сумочке у Павла были вполне законными, так как в сумочке еще лежали разрешение на охотничье ружье и охотничий билет.

Он успел минут за двадцать. Парень на крыльце еще укладывал свой охотничий хлам на тележку.

Павел бросил ему на ходу:

– Не уходи пока, дело есть…

Пробежав к кассе, сунул деньги в окошечко, проделанное в толстом броневом стекле, сказал:

– Четыре пачки патронов двенадцатого калибра.

Девушка молча отбила чек, и принялась снимать остатки. Павел подошел к прилавку, протянул дородной матроне чек с разрешением на оружие, проговорил:

– Четыре пачки двенадцатого, с картечью.

Женщина, выложив патроны на прилавок, удивленно спросила:

– Еще же не сезон?..

– Как, не сезон?! – изумился Павел. – Самый разгар сезона охоты на козлов…

Оставив женщину в изумлении, выскочил на крыльцо. Парнишка неторопливо покуривал, стоя у своей тележки.

Павел спросил:

– Помнишь меня?

Парень помедлил, наконец, сказал нехотя:

– В нашем деле длинная память ни к чему…

– Ну, ладно, я не о том. Маслята нужны, к нагану, пол сотню штук, завтра. Договорились?

Парень помедлил, что-то просчитывая, наконец, выговорил:

– У меня только сорок, недели через две подвезут партию…

– Ладно, давай сорок. Ну, до завтра…

Придя домой, первым делом перезарядил помповушку свежими патронами, на шифоньер засунул и в запас пачку. Ольга огромными, расширившимися от ужаса глазами, наблюдала за его манипуляциями. Наконец, спросила:

– Паша, опять?..

– Честно говоря, не знаю. Сегодня пошел на работу, а за мной слежка. Я их по городу маленько потаскал, думал, может, ошибаюсь?.. Пришел на пляж, поплыл. Ну, ты ж знаешь, я только за буями плаваю. Они за мной, и в воде накинулись, явно утопить пытались…

– А ты что?

– А я что? Как положено, набил морды. Что еще я мог сделать? Они ж любому милиционеру лапши бы на уши навесили столько, что я сам мог в кутузке оказаться. Потому как, толпа на пляже не видела, как они меня топили, толпа видела, как я одного из них мордой в воду макал…

В ожидании ужина Павел вышел во двор, сел в свой шезлонг и задумался. Полдня бегал, плавал, морды киллерам бил, а в итоге, опять ничего, полная амнезия. Тут до него дошло. Черт! И правда, амнезия от страха! Это были точно не чечены! Чеченам вовсе не нужно его сразу убивать, им же сначала свои деньги из него надо выжать… Может, и правда, Гонтарь решил себя окончательно обезопасить? Раньше Павел ему был совершенно безопасен; несостоявшийся кандидат наук клевещет на своего бывшего руководителя, дело житейское, а потому можно и внимания не обращать. Но известный и преуспевающий писатель, загребающий деньги лопатой, может, ради пакости, со смешком, красиво описать все, что знает, и до чего додумался, изучая следы на берегу того таежного озера… Посадить не посадят, но скандал может случиться нешуточный.

После встречи с зэками Павел выползал из амнезии долго и мучительно, врач опасался, что он вообще мог половину своей жизни никогда не вспомнить. А если, он как раз, что-то важное и не может до сих пор вспомнить? Может, там было и еще что, кроме алмазов? Да и у него с Гонтарем, может, кроме словесного объяснения, еще что-нибудь произошло?

…Он не смог уловить того момента, когда перешел границу, разделяющую небытие и бытие. Но, перейдя ее, долго еще, очень долго, неимоверно долго, не мог зацепиться сознанием за что-нибудь, за какой-нибудь звук, предмет, хотя бы за игру света и тени. Его окружало какое-то белесое однородное пространство. Он ни за что не мог бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем из этого пространства возник крюк. Обыкновенный крюк, только почему-то белый, как и все окружающее пространство. И мысль, наконец, зацепилась за этот крюк. Почему крюк?.. Зачем крюк?.. При чем тут крюк?.. Ведь не было никакого крюка… И как бы окончательно вытащила сознание из небытия мысль: а что было?.. Он напряг память, и ощутил пугающую пустоту… Нет, не пустоту… Будто мозги были забиты какой-то аморфной субстанцией, вроде ваты, через которую никак не могли пробиться мысли. Что же было? Где он был? Что делал? Что случилось? Да и вообще, кто он?!

Самое страшное, он не помнил, кто он. Эта мысль заметалась в панике, путаясь в аморфной субстанции, заполнившей его мозг.

Из белой мглы вдруг выплыло лицо. Обычное человеческое лицо. Впрочем, ему показалось, что оно повисло на крюке.

Он спросил это лицо, глядящее на него маленькими колючими глазками:

– Что случилось?

Но язык почему-то был огромен, так огромен, что занимал весь рот, и ворочаться ему было негде, поэтому вырвалось что-то малоразборчивое:

– … о о-о-и-о-й…

Лицо слегка улыбнулось и произнесло, громко и отчетливо:

– Будет жить!

Он переспросил:

– Кто будет жить? – а изо рта изошло чуть слышное: – о-о у-и-и-ый…

Лицо подняло взгляд и сказало кому-то невидимому:

– Продолжайте в том же порядке, только еще добавьте витаминов и пантокрин. А коли он очнулся, то и ферроплекс внутрь.

Он тоже хотел посмотреть на того, к кому обращалось лицо, попытался скосить глаза, но они оказались такими тяжелыми, что не поворачивались, к тому же много сил уходило на то, чтобы держать веки открытыми. Он еще раз попытался скосить глаза, напрягся, но на эту попытку ушли остатки сил, и его вновь окутала тьма. Но это уже была не тьма бессознательности, теперь до него доходили какие-то звуки. Будто где-то хлопали двери, кто-то ходил, откуда-то доносился тихий разговор, он даже ощутил укол в руку. Но звуки все отдалялись и отдалялись, и он уснул.

Когда он проснулся и открыл глаза, вокруг по-прежнему было белое пространство, и по-прежнему над ним торчал крюк. Но теперь это пространство дифференцировалось. Ему удалось разглядеть, что крюк торчит из потолка, что имеют место четыре белые стены, что кроме той кровати, на которой лежит он, стоят еще две, но они пустые, аккуратно застелены белыми простынями. Рядом с его кроватью стоит какое-то сооружение из блестящих трубок, пузырьков, колбочек и резиновых шлангов, что шланги тянутся к его рукам. Он попытался вспомнить, как называются эти колбочки и резиночки, и к своему изумлению вспомнил. Потом вспомнил вчерашнее: пантокрин и ферроплекс. Странно, но он знал, что это такое. Господи, кто же он? Мысль снова в панике заметалась. Пантокрин? Пантокрин? Панты, олени, заповедник… Тут он почувствовал, что разгадка близко, и вдруг, как налим из омута, медленно и плавно выплыла мысль: он биолог, работал в заповедниках, а звать его Павел Лоскутов…

Тут он ощутил несказанное облегчение, да и ваты в мозгу вроде поубавилось.

Отворилась белая дверь, и вошел человек в белом халате.

– Ну, вот и прекрасно! – воскликнул он с порога. – Этакий богатырский сон на двое суток. Теперь непременно пойдешь на поправку, – подойдя к кровати, он сел на табуретку, быстро осмотрел стеклянное сооружение.

– Что случилось? – на сей раз у больного получилось яснее и громче, чем в первый раз.

– Об этом я тебя бы хотел спросить, – улыбнулся врач. – Кстати, как тебя зовут?

Больной медленно выговорил:

– Павел Яковлевич Лоскутов.

– Правильно, – восхитился врач. – Это самое значится и в твоих документах. А кто ты?

– Я – биолог. Точнее – геоботаник.

– Отлично! Если уж помнишь свое имя и профессию, остальное вспомнишь непременно. Мы уже сообщили в область о твоем несчастии, скоро приедет мать. Перевезти тебя в областную клинику пока нет ни малейшей возможности, тебя даже на носилки перекладывать нельзя, не то, что куда-то везти… Ну, ладно, лежи, набирайся сил… Ты, можно сказать, в третий раз родился, судя по твоим старым, страшенным ранам.

Он поднялся, поправил простыню и ушел.

Павел лежал, неподвижно уставясь в крюк на потолке, и пытался вспомнить, что же произошло? Но мысль барахталась в аморфной субстанции, продиралась между каких-то видений, которые никак не складывались в четкие картинки. Прежде всего, почему он здесь оказался, и что с ним? Он напрягся, попытался шевельнуться, и сейчас же чудовищная, не поддающаяся описанию, боль прострелила все его тело, и он потерял сознание.

На сей раз сознание накатилось грохотом штормовой прибойной волны. Окружающий мир возник разом, будто включился, или нет, будто внезапно вспыхнул свет. В комнате было светло, но свет был какой-то красноватый, и простыни были розоватыми, наверное, потому, что на стене рдели косые квадраты алого огня. Павел догадался – закат. Теперь он решил действовать осторожнее, опасаясь спугнуть сознание, постарался не напрягать мышцы, чтобы снова не вызвать эту жуткую, никогда раньше не испытанную, боль. А ведь ему казалось, что о боли он знает все, когда-то ему довелось испытать весьма разнообразный спектр боли – от нежного, почти приятного побаливания, до ломящей, жгучей, сверлящей боли. Но вот чтобы от нее терять сознание, такого еще не бывало.

Итак, что же с ним произошло? Он решил не гнать, не подстегивать память, а просто, лежать и прислушиваться к себе, приглядываться к тому, что само по себе всплывет в его мозгу, и лишь потом, как пугливую рыбу, подсекать и вываживать воспоминание.

Кажется, он куда-то шел, что-то ему необходимо было выполнить… Или, он уже выполнил? То, что его попросил сделать Батышев… Батышев?.. Арнольд Осипович?

Вот ведь, человеческая память… Когда стараешься изо всех сил что-нибудь вспомнить, ничего не получается, хоть головой об стенку колотись. Но всплывет в памяти какой-то образ, или имя, и вот уже воспоминания уходят в сторону, ветвятся, тянут за собой другие образы… Кто-то сказал: "дерево памяти…" Может, он вовсе не годовые кольца имел в виду, а то, что воспоминания растут подобно дереву: сначала образ, или имя, подобно семени, потом появляется росток, то, что непосредственно связано с этим образом или именем, росток начинает ветвиться, тянется вверх, веточки в стороны, и даже вниз, к истокам воспоминаний, и вот уже выросло пышное дерево. С яркими цветами в кроне – эпизодами, оставившими наиболее яркий след в памяти.

И на сей раз, фамилия Батышев, будто крючок с наживкой, вытащили на свет божий яркую, во всех подробностях, картину.

Экспедиция базировалась в просторном доме, который от щедрот душевных предоставил директор леспромхоза. Кто не поместился в доме, поставили палатки в обширном, заросшем густой травой дворе.

Профессор Батышев позвал Павла в свою комнату. Когда он вошел, сразу увидел расстеленную на столе крупномасштабную карту. Это была та самая карта, благодаря которой вся экспедиция получает неплохую зарплату, а сам Батышев – жирный довесок к своей профессорской зарплате. Чем подробнее будет эта карта, тем весомее будет премия, по окончании работ.

– Экспедиция меняет дислокацию, – заговорил Батышев. – Мы переезжаем сюда, – он повел карандашом вдоль предполагаемой границы заповедника, потом по извилистой таежной речушке и поставил крестик возле таежного поселка. – Ну, а тебе, особое задание. До места новой базы пройти пешком, – он провел почти прямую линию, соединившую два крестика.

– Ничего себе, прогулочка! – весело воскликнул Павел.

– Да, прогулочка довольно сложная. Кроме тебя, послать некого. В тайге ты дома… Вот в этом месте, – он обвел карандашом неправильный прямоугольник, – должен быть небольшой кедрач. Он упоминается в отчете лесоустроительной партии тридцать второго года. Пройдешь по старой лесовозной дороге, затем по азимуту выйдешь к кедрачу, и сделаешь приблизительную оценку его продуктивности. Пересечешь его двумя-тремя маршрутными ходами, и достаточно. Там должны быть великолепные четырехсотлетние деревья!.. – профессор свернул карту, протянул Павлу. – Вторая копия… Береги. Да, я с директором леспромхоза договорился, тебя подвезут, сколько можно будет…

Павел вытянулся, щелкнул каблуками:

– Разрешите исполнять?!

– Ладно, скоморошничать-то… Район опасный, болота, тайга нехоженая… А махнуть рукой на этот массив никак нельзя, без него геоботаническое описание района будет не полным.

Павел давно знал профессора Батышева. Личность, даже среди биологов, весьма не ординарную. Доктор наук, профессор, а мог запросто, с парочкой аспирантов и парочкой студентов, сорваться и уйти в экспедицию месяца на три в такую глушь, куда, и правда, "только самолетом можно долететь". Павел познакомился с ним еще в то памятное лето, когда поступал в Университет. Он не добрал баллов и, зная, что конкурс больше трех человек на место, пошел в приемную комиссию забирать документы. Старое здание Университета изобиловало тупиками и переходами. Чтобы пройти по второму этажу из одного крыла в другое, надо было раза четыре спускаться на первый этаж, а потом подниматься на второй. До приемной комиссии нужно было добираться по узкой крутой лестнице, с протертыми за сотню лет до глубоких ям скользкими гранитными ступенями. А нога, болевшая все время экзаменов, к концу разболелась просто невыносимо. Надо было взять роскошную трость, сработанную каким-то недюжинным художником, и подаренную Павлу еще в госпитале старым хирургом, как тот сказал, за мужество на операциях. Не взял и на этот раз. Держась за стену, кое-как взобрался на лестницу. После столь трудного подъема решил передохнуть. К его радости, полутемный коридор был заставлен столами, видимо вынесенными из какой-то аудитории, ввиду ремонта. Прислонившись спиной к прохладной стене, он прикрыл глаза, и сидел на столе неподвижно, прислушиваясь, как уходит боль из искалеченной ноги, как пульсирует кровь в висках, и как в такт с этими пульсациями усиливается и ослабевает боль в голове. Последствия сотрясения мозга оказались серьезнее, чем он думал.

Стукнула дверь, Павел вспомнил, что тут кафедра зоологии. Кто-то остановился по другую сторону штабеля столов, послышался женский голос:

– Евгений Михайлович, он сдал на тройку… Принимал Батышев… Вы же обещали, Евгений Михайлович… А как же теперь деньги?..

Знакомый мужской голос перебил женщину:

– Не надо так волноваться. Раз я обещал, значит, сделаю. Так уж получилось, что меня срочно вызвали с экзамена, а ваш сын мог бы и поготовиться немножко…

Голоса удалились по коридору. Павел узнал преподавателя биологии, который принимал у него экзамен. Евгений Михайлович Гонтарь… По возрасту едва ли был старше Павла, но оказался очень строгим, поставил тройку, хотя Павел рассчитывал на пятерку. Уж чего-чего, а биологию он знал. С детства это был его любимый предмет. Еще учась в техникуме, он приобрел знаменитую серию Брема "Жизнь животных". Теперь начала печататься другая серия – "Жизнь растений". Первый том Павел уже выкупил в магазине.

Разговор Гонтаря с женщиной прошел как бы мимо его сознания, вспомнился лишь потом, когда уже поздно было. Он тяжело слез со стола и побрел в приемную комиссию.

Его направили к председателю комиссии профессору Батышеву. В маленькой комнатке, за столом, заваленном кипами бумаг, Павел увидел плотного загорелого человека с седой бородой и коротко стриженными, тоже седыми, волосами. Он скорее походил на старого шкипера, нежели на профессора ботаники.

Подняв взгляд на посетителя, он буркнул:

– Слушаю вас…

Павел тоскливо посмотрел на стул, стоящий у стола, но проходить не стал, тяжело привалился плечом к косяку, проговорил:

– Я пришел забирать документы…

– Фамилия?

Павел назвался. Роясь в папке, профессор равнодушно спросил:

– Последний экзамен, что ли, завалил? – и тут же без перехода тем же тоном: – Хоть вы и не сдали экзамен, товарищ абитуриент, но проявлять свою невоспитанность все же не следует. В этакой вальяжной позе подпирать косяки… Давайте свою экзаменационную карточку…

– Извините… – пробормотал Павел, отлепляясь от спасительного косяка.

Но сделал он это видимо с излишней поспешностью, стал на больную ногу, в бедро и колено разом ударила резкая боль, его шатнуло. Он остановился, пережидая боль, одновременно роясь в кармане в поисках экзаменационной карточки. В глазах профессора мелькнуло любопытство, и на лице вдруг возникло некое игривое выражение, которое возникает у людей, сидящих в цирке, когда на арену выскакивает клоун. Именно в тот момент, когда он еще ничего не сделал, только собирается, но люди уже знают – сейчас будет хохма.

– Вы что, уже успели отметить завал экзаменов?

Это уж было слишком… Павел понял, что, наконец, достиг предела унижения. И только эта мысль удержала его от вспышки. Плюнув на этикет, он шагнул к столу, плюхнулся на стул, жалобно заскрипевший под его тяжестью, и протянул экзаменационную карточку.

Взяв ее, и мельком проглядев, Батышев вдруг раздраженно воскликнул:

– Что вы мне голову морочите?! Экзамены у вас все сданы, хоть и на тройки. Но вы, как демобилизованный военнослужащий, идете вне конкурса.

Профессор в упор разглядывал его, задержал взгляд на багровом шраме через весь лоб, спросил после долгой паузы:

– Вы действительно не знали, что идете вне конкурса?

– Не знал… – хмуро обронил Павел. Ему хотелось поскорее уйти отсюда, но он чувствовал, что надо переждать боль в ноге, иначе он чего доброго грохнется на пол, не дойдя до двери. – Не до того было… После школы столько лет прошло, пришлось наверстывать… К тому же я не десять классов закончил, а восемь… Потом железнодорожный техникум…

– И с чего же такой зигзаг?

– В техникум родители уговорили. А я еще в школе мечтал в Университет…

Профессор кивнул на шрам:

– А это что, в какой-нибудь необъявленной войне отметку получили?

– Какое там… Я вовсе не герой. В баню поехали, а шофер-разгильдяй, гайки на кардане плохо затянул. На повороте кардан отвалился, ну и…

– Вы учиться сможете?

– Смогу, конечно…

– Похоже, кроме травмы головы, у вас еще что-то есть?

– Если откровенно, я на инвалидности…

– Что еще, кроме головы? – настойчиво спросил Батышев.

– Множественные переломы, ушибы, сотрясение мозга… Ну, и еще кое-что…

– Может, вам надо было повременить годик с учебой?

– И так четыре года навременил… Не такое это трудное дело – учеба. Приходилось и потруднее…

– Форму двести восемьдесят шесть что, по блату достали?

– По блату…

– Ничего, учитесь… Если уж вы так уверены в себе. Только, вот что, – Батышев раздумчиво помолчал, – первый курс у нас обычно на уборочную ездит, на весь сентябрь, вам ни в коем случае ехать нельзя. Останетесь здесь, поработаете на кафедре. Я скажу в деканате…

Когда Павел отлеживался в госпитале, ему впервые начали приходить мысли о жизни и смерти, о смысле жизни. Наверное, тогда-то он и сделал первый шаг к писательской своей деятельности. В то время, в горячечном бреду, он то и дело возвращался к образу Иисуса. Что это? Символ? Чего, добра?.. Но под знаменем Иисуса "истинно верующие" резали себе подобных веками, не щадя ни старого, ни малого. Знамя Иисуса веками было знаменем мракобесия и зверства. Значит, абсолютного добра не существует? Как не существует и абсолютного зла… Символ добра может одинаково служить и носителям добра, и носителям зла…

Образ Иисуса… Человек, пострадавший за все человечество? Человек, принявший в себя все зло, и все добро?.. Символ милосердия и всепрощения…

Что-то не нравилось во всем этом Павлу. Что-то, где-то не состыковывалось, не вызывало отклика в его душе. Хотя, казалось бы, и должно было вызывать. Тогда ему показалось, будто он понял, что именно ему не нравится в христианском учении; там везде и всюду навязчиво проповедуется всепрощение слабого, и тем как бы дается карт-бланш сильным на то, чтобы творить зло, в том числе и на то, чтобы безнаказанно обдирать слабых. Но это присутствует как бы в виде молчаливого благословения. А в явную буквально навязывается любовь к маленькому человечку. Но Павел-то знал, что стоит начать потакать маленькому слабенькому человечку, он тут же пожелает получать побольше и поменьше трудиться, а потом вырастет в такого Соловья-разбойника, что придется искать Илью Муромца…

И опять что-то с чем-то не сошлось, не состыковалось… Если носители зла и носители добра, вооружившись милосердием, как каждый его понимает, возденут образ Иисуса на штыки, и ринутся друг на друга…

Нет, должно быть еще право… Право всех на жизнь, право всех живых существ жить на Земле, от человека до последней букашки. Как все просто, если ввести понятие права. И как сложно, если пытаться разграничить добро и зло, оперируя только этими понятиями. Тигр съедает оленя… Добро для тигра, зло для оленя. Но ведь, если подумать, тигр не отрицает право оленя на жизнь, как биологического вида! Если исчезнут олени, как вид, с ними исчезнет и тигр…

На земле существует лишь один вид живых существ, который взял на себя божественную миссию решать, кто имеет право на жизнь, а кто нет. Живое существо не может быть богом, следовательно, отрицая право на жизнь других существ, человек сам лишается права жить на Земле.

Потом, вспоминая все, что приходило ему тогда в голову, Павел не мог понять, действительно ли он так думал, находясь в здравом уме, или все это было навеяно наркотическим дурманом болеутоляющих средств, которыми его накачивали в промежутках между операциями? Но след остался на всю жизнь. Не зря же он, защищая право на жизнь себя, Ольги, Дениса и не родившейся Ксении, все просчитав, хладнокровно всадил зубило промеж глаз старого друга Николая…

Группа первокурсников, в которую зачислили Павла, уехала на уборочную, а он весь сентябрь должен был ходить на работу в Университет. Когда он подавал заявление, немножко побаивался, что окажется один в девичнике, но парней в группе оказалось почти такое же количество, что и девушек.

Он приводил в порядок лаборатории, красил стены, полы. Ремонтировал всякую лабораторную мелочь. Делал то, что не могли сделать лаборантки. Жил он в общежитии, один в комнате. В монотонной не тяжелой работе его мало-помалу отпускало нервное напряжение. Чуть было не уложившее в больницу во время экзаменов. Перестала болеть голова. Потом и сон наладился. К тому же, две недели после экзаменов, которые он провел в Урмане, он использовал с толком; каждый день ходил в спортзал и приседал со штангой на плечах в десятках подходов, очень-очень медленно набавляя вес. Так что, ногу он худо-бедно закачал, трость можно было оставить дома.

Приехав в Университет, он первым делом договорился с вахтершами университетского спортзала, чтобы они пускали его в зал тяжелой атлетики. Пользуясь отсутствием тренера, Павел целый месяц беспрепятственно восстанавливал подкосившееся здоровье. Когда появился из отпуска тренер, он первым делом обратил внимание на Павла:

– Ого! Да у нас пополнение! – смерив взглядом ширину его плеч, добавил: – Похоже, готовый полутяж…

Однако с каждым днем при виде Павла он хмурился все сильнее и сильнее, а взгляды становились все более косыми. В то время как его добропорядочные воспитанники добросовестно рвали, толкали, швунговали и приседали с предельным весом, Павел приседал с легонькой штангой, но о-очень много раз. Вместо того чтобы заниматься классическим двоеборьем, Павел упорно занимался культуризмом, будто не замечая косых взглядов тренера.

В конце концов, тренер решил больше не ограничиваться намеками, а подошел как-то к Павлу, когда тот, по своему обыкновению жал лежа, присел на скамейку, заговорил:

– Паша, а когда ты начнешь классикой заниматься?

Павел безмятежно ответил:

– Так я же ни рвать, ни толкать не могу, у меня нога покалечена и двух ребер нет…

Тренер аж присвистнул от удивления, сказал:

– Покажи!

Павел задрал футболку, показал.

Тренер надолго задумался, наконец, заговорил:

– Извини, Паша, но я вынужден отказать тебе в зале. У нас имеется четкое предписание, не поощрять занятия культуризмом. Я ничего против не имею, качайся, но хоть изредка выступай на соревнованиях за Университет. А если не можешь, меня же по головке не погладят, за то, что развел в зале культуризм… Так что, парень, нечего тебе тут делать…

– Это почему же? – тихо проговорил Павел, чувствуя, как липкий страх ползет снизу по спине, рождаясь где-то в районе копчика, и ненавидя себя за этот страх, парализующий волю.

Да, он испугался, и было от чего. Ведь отлучение его от спортзала означало для него возвращение слабости, болезней, бессонницы. А с ней и жутких головных болей, и "пляски нервов", как сам Павел окрестил это явление, когда трясутся руки и ноги, а ноги еще и подгибаются при ходьбе, а в глазах мельтешат какие-то тени, делая окружающий мир скользящим, шатающимся и нереальным. Он знал, что лекарствами все это можно приглушить, от больничного покоя это может уйти вглубь, затаиться в организме, но излечиться – никогда. Он инвалид, и это, как говорят философы-материалисты, объективная реальность, данная ему в ощущениях, весьма неприятных. Да и хирург в госпитале откровенно сказал, что он инвалид, и это на всю жизнь. А если не будет хорошо заботиться о своем здоровье, то и вообще долго не протянет. Только железо, укрепляя мышцы, способно капля за каплей, выжать из него болезнь. Ведь снабжая мышцы питательными веществами, организм волей-неволей вынужден искать резервы, стимулировать собственные восстановительные силы. Как говорили великие физиологи: функция делает орган. Искалеченный, разлаженный механизм его, так сказать, существа, постепенно наладится, восстановятся нормальные функции.

Сидя рядом с тренером на лавочке, Павел хотел все это сказать ему. Но привычная, будничная обстановка зала почему-то помешала ему это сделать. Ухали штанги на помосты, пахло застарелым запахом пота, прелью не стираных футболок, чуть-чуть – резиной помостов.

Из последних сил, сдерживая бешенство, Павел проговорил:

– Поскольку я являюсь студентом Университета, то имею право тренироваться в этом зале… – как ни старался он сдерживать бешенство, голос его звенел на высокой ноте.

Тренер усмехнулся:

– У тебя же освобождение от физкультуры…

– Как только смогу бегать, сразу же от него откажусь!

– Ах, так ты даже бегать не можешь!

Тренер был молод, чуть-чуть только постарше Павла, и страшно любил показывать студентам свою власть. Если кто-то пропускал занятия, давал заведомо невыполнимые задания и требовал, чтобы их неукоснительно "отрабатывали", иначе не ставил зачета. А без зачета по физкультуре могли и до сессии не допустить. На этих "отработках" случались и сердечные приступы, и приступы истерии, его это не трогало, а университетское начальство считало, что он в достаточной мере требователен. Со спортом он имел весьма поверхностное знакомство, окончил физкультурное отделение пединститута. Кажется, имел второй разряд по пятиборью. Штангу он явно впервые увидел, когда начал вести занятия секции тяжелой атлетики уже устроившись преподавателем на кафедру физкультуры Университета. Как ему удалось устроиться сюда, одному Аллаху было ведомо. Да его родителям, работавшим в Университете.

Глумливо усмехаясь, тренер произнес:

– Все же, я бы, может быть, и разрешил тебе заниматься, если бы ты принес справку от врача…

Поняв, что бессмысленно упрашивать и унижаться, Павел ушел из спортзала. Рассчитывать на справку не приходилось, ни один врач не сможет решиться выдать такую, на вид вроде бы безобидную, бумажку.

Он понимал, почему его выгнал тренер, но от этого легче не становилось. Несколько лет назад какое-то околоспортивное светило, из области тяжелой атлетики, выступило с разгромной статьей о так называемом "культуризме". Было напрочь забыто чисто русское слово – атлетизм, которым занимались еще писатель Куприн и Поддубный с Заикиным, цирковые борцы. По каким-то неведомым закономерностям ортодоксальной мысли обыкновенный вид спорта вдруг превратился во вредное для здоровья, порочное увлечение, и даже в "чуждую нашему обществу западную философию". Когда пронесся шквал публикаций в спортивной литературе, о "культуризме" забыли, будто нет его, и никогда не было. Об атлетизме тоже.

И вот это коснулось Павла. Выходя из спортзала, он подумал, что надо сходить к ректору, он поймет.

Павел знал, что ректор любил поработать в своем кабинете допоздна, а потому направился прямиком в Университет. По пустынным коридорам привидениями слонялись неприкаянные вечерники. В приемной секретарши не было, а потому Павел беспрепятственно прошел в кабинет. В кабинете ректора горела только старая, довоенного образца, настольная лампа, с зеленым абажуром. И были покой и тишина, какие бывают только черным предзимьем, и только в таких вот старых, надежных, респектабельных Университетах.

– Проходите, садитесь, – приветливо проговорил ректор, поднимая взгляд от кипы бумаг, которые он читал.

Павел подумал, что это чья-то диссертация. Подойдя к огромному старинному столу, он опустился в скрипучее, тоже старое кресло.

– А, Паша!.. – со стариковской простотой воскликнул ректор. – Здравствуй, здравствуй… Что случилось?

Ректор читал у них курс лекций по истории Партии. Павел точно знал, что после двух лекций, ректор уже знал по имени большинство студентов с потока. Так что, зря некоторые первокурсники начинают здороваться с преподавателями, которые у них читают лекции, за месяц до первой сессии. Любой преподаватель после первой же лекции знает своих студентов в лицо, после второй по фамилиям, а после третьей уже и по именам.

Сидя в низком кресле, страдая от неудобной, слишком низкой посадки, когда колени задраны чуть ли не до ушей, Павел сбивчиво рассказал об инциденте в спортзале.

Ректор внимательно слушал, не перебивая. Когда Павел закончил, спросил:

– Как я понял, ты желаешь заниматься культуризмом?

– Не культуризмом, а атлетизмом, – чувствуя, что краснеет, промолвил Павел.

– А почему бы тебе не заняться легальным видом спорта?

– Но ведь атлетизм никто не запрещал! – с отчаянием воскликнул Павел.

– Ну, что ты волнуешься? – укоризненно промолвил ректор. – Дело тут, понимаешь, сложное… – он помедлил, видимо раздумывая, как подоходчивее объяснить студенту то, что для него было ясно, как божий день. – Так называемый культуризм давно перестал быть просто видом спорта, он стал идейным оружием наших врагов. С его помощью определенные круги Запада стремятся развратить, разложить некоторую часть нашей молодежи. Поклонение этому пресловутому культу тела отвлекает нашу молодежь от решения действительно важных, серьезных задач, воспитывает эгоизм и эгоцентризм, свойственные молодежи капиталистических стран. Да и много молодых, крепких парней отвлекается от здоровых видов спорта. Так что, мы должны всеми силами бороться с этим явлением, а не проповедовать его.

– Но ведь, Вениамин Степаныч, что плохого в этом культе тела? Разве плохо быть здоровым, сильным, вести здоровый образ жизни, без табака, водки… и прочих гадостей?! – Павел чуть не ляпнул – "наркотиков", чем вверг бы несчастного старика в шок, потому как в то время в Советском Союзе не было ни наркотиков, ни наркоманов, по официальной версии. Но Павел-то лично знал в своем родном Урмане десятка три закоренелых наркоманов.

– Вот то-то и оно… – сожалеюще покачал головой ректор, глядя на Павла, как на неразумного ребенка. – Внешне любая идеология может показаться привлекательной и правильной. Но какое она несет в себе идейное ядро?..

Павлу показалось, что добряк Вениамин Степаныч вдруг окружил себя непроницаемой броней, и все аргументы будут отскакивать от нее, как тот сакраментальный горох от проклятой стенки.

– Вениамин Степаныч, – тихо вымолвил Павел, опуская голову, – я бы с удовольствием занялся легальным видом спорта, но у меня не все ладно со здоровьем… Не могу я заниматься тяжелой атлетикой! – уже с отчаянием воскликнул он. – Вот укреплю немножко здоровье атлетической гимнастикой, тогда посмотрю…

– Так кто же тебе разрешил заниматься, если ты болен?!

– Я не болен! Но если не буду заниматься, то непременно заболею…

– Не пойму я тебя что-то… Так жить – ты болен, спортом заниматься – не болен? Крутишь ты что-то…

Павел чуть не взвыл от отчаяния, и особенно от неприязненной усмешки, вдруг вылезшей на лицо ректора. Господи, не распространяться же перед ним битых два часа о принципах лечения некоторых заболеваний дозированной физической нагрузкой! Он просто не поймет. В его время с простым насморком укладывали в постель на неделю. Скажи ему, что в Штатах через месяц после операции на сердце, больные уже бегают, не поверит, да еще обвинит в низкопоклонстве…

Но ректор вдруг потянулся к телефону, подумав секунду, набрал номер:

– Кафедра спорта? Ректор беспокоит… Позовите к телефону тренера по тяжелой атлетике, – минуту он сидел неподвижно, рассеянно глядя куда-то поверх головы Павла, наконец, встрепенулся: – Добрый вечер, ректор вас беспокоит… Что там у вас с Павлом э-э… Что, нажаловался? А куда прикажете ему бежать, в суд что ли? Главная инстанция для студента – ректор! Давайте по порядку… – ректор долго слушал, кивал головой, наконец, сказал в трубку: – Только и всего?.. Понятно…

Положив трубку, он улыбнулся:

– Я думал проблема, а тут всего-то и нужно – справку от врача… Возьмите справку, и занимайтесь на здоровье.

– Культуризмом? – саркастически переспросил Павел.

– Атлетизмом, если вам угодно, – улыбнулся ректор, неизвестно почему перейдя на "вы".

Выходя из кабинета, Павел думал: круг замкнулся, просто и эффективно, возьми бумажку у врача и приходи. Но загвоздка-то в том, что бумажку никто не даст…

Так и оказался Павел в культуристической "качалке", принадлежащей двум братьям, Алексею и Николаю. С этого момента жизнь его безнадежно раздвоилась. И прозанимался там больше двадцати лет, пока не грянула перестройка.

Первый курс был для Павла самым сложным. Он оказался как-то в стороне от жизни группы. Сначала его хотели назначить старостой группы, но он наотрез отказался. Пять дней в неделю, лекции, практики, самоподготовка и ежедневные тренировки в "качалке". Бесконечные приседания со штангой на плечах, работа на тренажере для жима лежа ногами. Только в субботу и воскресенье Павел давал себе передышку. После занятий в субботу садился на электричку и ехал в Урман, к родителям. Отсыпался, и отъедался, полеживая на диване с книгой, в основном с научной. В понедельник вновь начинался недельный круг.

Разве что, Павлу запомнилась первая сессия. Первым экзаменом шла "зоология беспозвоночных", и принимал ее почему-то старый знакомый еще по вступительным – Гонтарь. Он вообще был на все руки. Это потом уже Павел узнал, что он был одним из первых докторов наук по экологии. Взяв билет, Павел демонстративно уселся за первый стол, быстренько, конспективно набросал на листе бумаги ответы на вопросы. И от нечего делать стал прислушиваться, как отвечал на билет Эдик Фигнеров. Павел как-то попытался определить, откуда может происходить такая фамилия, и не нашел ничего лучше, как предположить, что она переделана из какой-то еврейской. Павел не был антисемитом, и не очень верил, что имеются какие-то тайные распоряжения об ограниченном приеме в вузы евреев. Но, слушая ответ Эдика, он тут же уверился, что Эдик точно не еврей. Он так путался и мямлил, что будь Павел на месте преподавателя, давно бы поставил "неуд", и выгнал вон. Но Гонтарь, не поднимая взгляда от экзаменационной карточки, тихо сказал:

– Больше четверки я не могу поставить… Но как же вы подвели меня, молодой человек… А ведь обещали взяться за учебу…

Павел ушам своим не поверил: сверхтребовательный Гонтарь за явную туфту четверку поставил!

Радостный Эдик схватил зачетку и исчез за дверью. Павел сел на его место и без задержки принялся отвечать. Говорил не торопясь, ясно и отчетливо выговаривая термины. Когда ответил на первый вопрос, тут же перешел ко второму, потом к третьему. Когда он закончил, Гонтарь с минуту посидел, потом нервно хохотнул, проговорил:

– Даже и не сообразишь сразу, о чем бы спросить?.. – он взял зачетку Павла, повертел в руках, спросил вдруг: – Почему на вступительных вы не сказали, что демобилизованы из армии?

– А что бы это изменило? – удивился Павел.

Гонтарь долго смотрел на него, наконец, улыбнулся, повторил:

– Действительно, что бы это изменило?.. – и аккуратно вывел в зачетке "отл".

В вестибюле Павел увидел Эдика. Рядом с ним стояла женщина, средних лет, и что-то раздраженно ему выговаривала. Павел понял, что это его мать. Впрочем, Эдик был не одинок; еще несколько матерей сопровождали своих отпрысков на первой сессии. Проходя мимо, Павел узнал ее голос. Это она тогда, летом, справлялась у Гонтаря насчет каких-то денег. И тут Павла озарило: вот что это за деньги! Видимо, это взятка Гонтарю за то, что он устроит Эдика в Университет. Так, значит, Эдик должен был учиться на месте Павла? Поэтому Гонтарь так стремился завалить его на вступительных, что нагло занизил оценку минимум на два балла? Но если Эдик учится, значит, кого-то все же завалили?.. Павлу стало противно, но потом пришли сомнения. Казалось невероятным, чтобы Гонтарь, самый молодой доктор наук, мог за деньги рисковать своей репутацией, вытягивая на вступительных экзаменах Эдика, и сейчас, на сессии, "за так" поставить ему четверку. Сколько там зарплата, у докторов наук? Чуть меньше тысячи?..

Павел постарался тогда выбросить все это из головы, а зря. Наивный дурачок из провинциального Урмана! Прельстился респектабельным видом Гонтаря, и возможностью стать таким же молодым доктором наук! Зная такие подробности о личной жизни Гонтаря, мог бы сразу сообразить, что этот человек за просто так ничего не делает, и в любой момент может пройтись танком по всей твоей жизни. Что и произошло в итоге…

В эту сессию он чуть было не свалился в постель надолго. Что-то он неправильно рассчитал, то ли нагрузку в спортзале, перегрузил себя, то ли стресс первой сессии на него подействовал; на первой сессии и здоровые-то трясутся так, что смотреть страшно, как бы тут же перед столом преподавателя не помер от сердечного приступа. Последний экзамен сессии Павел уже сдавал с жуткой головной болью, это было верным признаком приближения "пляски нервов", как он сам окрестил это явление. Так что, в "качалку" он после экзамена не пошел, а отправился в общежитие. А зря. Возможно, в тишине подвала, с небольшой нагрузкой прокачав мышцы, он бы снял стресс, и миновал бы его лишний рецидив болезни.

В комнате он лег на койку, расслабился. Ему даже удалось успокоить себя до такой степени, что уснул. Забыл он, что сдачу каждой сессии студенты бурно празднуют. Общага вокруг его тихой и темной комнаты буквально гудела, но разбудили его ребята, которые жили с ним в комнате. Он давно уже приучил их соблюдать тишину, но вот добиться того, чтобы они ложились спать в одиннадцать часов, было выше его сил. Включив настольную лампу, они долго возились в комнате, переругиваясь шепотом и косясь на Павла, с головой укрытого одеялом. Бояться они его не боялись, но уважали за чудовищную, по их понятиям, силу. Еще осенью, когда они возмутились тем, что он выключил свет в одиннадцать часов, он легко, как тряпичных кукол, расшвырял их по койкам и пригрозил, что вообще станет на ночь привязывать их к кроватям, если они не будут давать ему спать. И хоть у него после этого долго болели раны, еще недостаточно хорошо размятые и закачанные, но спать он теперь мог спокойно. Потому что ребята, хоть и не приучились ложиться спать вместе с ним, безропотно уходили из комнаты, когда он укладывался. Он им все же объяснил, что ему здорово прилетело по голове, а потому нормальный сон для него – вопрос жизни и смерти.

Парни, наконец, ушли, но Павел так и не уснул. На часах было два, когда они вернулись. Лежа с закрытыми глазами, Павел прислушивался к себе, к тому, как начиналась у него "пляска нервов". Кровать под ним плавно двинулась в одну сторону, потом в другую, потом она начала заваливаться вперед и он понял, что теряет сознание. Вцепившись обеими руками в матрас, он медленно дышал носом, стараясь не поддаться слабости, и не упустить сознание. В окружающей темноте мельтешили разноцветные пятна, уши то закладывало, словно ватой, то в них поднимался трезвон колокольчиков, маленьких таких бубенчиков, которые рыбаки вешают на закидушки.

Ему удалось все же расслабиться и ни о чем не думать, возможно, ему удалось бы и победить этот приступ, он уже его почти победил, начал помаленьку задремывать, размахи кровати становились все меньше, цветные пятна блекли… Как вдруг тяжкий удар ухнул на потолок. Павел аж подскочил от неожиданности. Но тут же вспомнил, что этажом выше живут поклонники атлетизма, но занимаются они почему-то по ночам и не чаще одного раза в неделю, при этом так грохают гири об пол, что с потолка сыплется штукатурка. Он не выдержал. У него тут реальная возможность остаться на век инвалидом, к тому же без образования, а какие-то идиоты этак жизнерадостно кидают гири на пол в четвертом часу ночи. Вскочив с кровати, он, как был в одних трусах, выскочил в коридор. Руки колотило крупной дрожью, коридор кренился из стороны в сторону, по стенам метались цветные пятна.

Он с трудом отыскал нужную дверь, потому как в глазах уже темнело. В комнате было накурено, кровати сдвинуты к стене, на затиснутом в угол столе стояло несколько бутылок. На свободном пространстве стояло несколько гирь, вокруг на койках сидело четверо парней, а пятый в это время тужился выжать двухпудовую гирю.

– Вы когда людям спать дадите?! – заорал Павел.

В этой комнате жили третьекурсники, и им было плевать на призывы какого-то первокурсника – салажонка в их понимании. Но Павел был, видимо, очень страшен; с перекошенным от боли и ярости лицом, весь покрытый багровыми рубцами. Парни притихли, со страхом глядя на него. Тот, что мучил гирю, с размаху ухнул ее на пол, в зубах у него была папироса, вроде бы даже "Беломор". Ну, ясно: железный русский парень, после литра самогонки, с папиросой в зубах, пожонглировать двухпудовочкой…

– Чего надобно, старче? – нахально осведомился он.

Павел шагнул в комнату, студент преградил ему дорогу.

– Шагай отсюда! Видали мы таких… блюстителей порядка…

Павел осторожно взял его за бока и швырнул на койку. Потом собрал гири. В одну руку взял пудовку с двухпудовкой, в другую – две полуторки, и, помахивая гирляндой чугуна, пошагал прочь. Парни ошеломленно смотрели ему в спину.

Гири он зашвырнул под свою кровать. Улегшись, попытался расслабиться, но было уже поздно… Если бы он принял пару таблеток сильного транквилизатора, возможно и все обошлось, но он перестал принимать лекарства, сразу же, как только вышел из госпиталя.

Как он пережил эту ночь, он не мог понять. Кровать то запрокидывалась назад, то вперед, это означало, что он то и дело терял сознание. В ушах слышался то вой сирен, то предсмертные вопли, то нестерпимый звон. Изредка уши закладывало, да так, что казалось, голова вот-вот лопнет. То он невыносимо мерз, то наоборот, обливался потом с головы до ног. А соседи его безмятежно спали. Да он ни за что не стал бы их будить, даже если бы умирал.

Только утром, обессиленный, он то ли задремал, то ли окончательно потерял сознание. Когда открыл глаза, обнаружил, что комната пуста. Постельное белье с соседних кроватей исчезло, и стояли они в беспорядке, сдвинутые со своих мест, создавая впечатление брошенности и запустения. Павел отметил про себя, что он точно провалялся без сознания несколько часов, иначе бы слышал, как соседи собирались домой на каникулы. Ему вдруг на мгновение стало страшно, что он не сможет подняться и умрет здесь один, без помощи, всеми забытый.

Тут, к его несказанному облегчению, вошла раздраженная, злая донельзя, комендантша.

– Ты чего валяешься?! – сварливо закричала она от двери. – Коли собираешься ехать домой на каникулы, так собирай белье, сдавай… Мне что, из-за вас тут до ночи сидеть?

Павел заворочался на кровати, кое-как сел. От слабости руки и ноги были какими-то инертно-тяжелыми, будто налитыми ртутью. С большим трудом натянув брюки, он поднялся, постоял, держась за спинку кровати, пережидая темноту в глазах. Комендантша не уходила, шарила зачем-то по всем углам комнаты, заглядывала под кровати. Павел собрал мокрое от пота белье, скрутил в тугой узел. Ноги дрожали и подкашивались, пальцы рук, были словно замерзшие, плохо гнулись и не слушались. Он двинулся к двери, но пол вздыбился, и чтобы не упасть, он сделал несколько поспешных шагов, целясь в проем двери, но промахнулся, и с разгона врезался лбом в косяк. Угадал прямо своим рубцом. В голове, будто молнии пыхнули. Ему даже показалось, что череп разлетелся на куски. Несколько секунд он ничего не видел, наконец, в сознание ворвался визгливый голос комендантши:

– Это же надо, так нахлебаться! Студенты… Интеллигенция х… А водку дуете ведрами! Как не стыдно вам только?..

Павел не стал дослушивать, протиснулся в двери и побрел в кастелянную. Пол то и дело уходил из-под ног, а перед глазами плавали какие-то черные облака, и мир лишь в их разрывах проглядывал бесформенными кусками.

Когда он спускался по лестнице, изо всех сил цепляясь за перила, навстречу попалось несколько студентов с его потока.

Кто-то весело заорал:

– Ба, Черная Смерть, ты где так набодался?!

Кто-то из его потока пустил слух, будто он служил в морской пехоте, и успел повоевать в какой-то необъявленной войне. Наверное, потому, что каждый вечер, когда сдавал вступительные экзамены, он приходил на пляж, расположенный неподалеку от Университета и подолгу плавал за буями. А большинство абитуриентов к экзаменам готовились на пляже. Глядя на него, решили, будто он суровый морской волк, или, на худой конец, морской пехотинец. Так ведь и прилипло прозвище. Хоть он на него внимания и не обращал, то есть не отзывался. Вот и теперь он молча протащился мимо парней, но тут в его глазах черные тучи окончательно сомкнулись. Пережидая тьму, он остановился, прислонившись к стене. Сквозь звон в ушах пробился испуганный возглас:

– Ребята, он не пьяный, с ним что-то не так…

Он почувствовал, что кто-то теребит его за руку, услышал сочувственные возгласы:

– Эй, Пашка, ты чего это? Может, скорую вызвать?

– Ничего, ребята, порядок. Просто в глазах потемнело… Может, от переутомления…

– Говорили тебе, зубри поменьше! – и компания протопала мимо.

Павлу как можно скорее требовалось добраться до дому, ему совсем не подходило, попасть в больницу в чужом городе. Проваляешься всеми забытый недели и месяцы, на скудной больничной кормежке, только хуже станет.

Кое-как выкарабкавшись из черного тумана, Павел добрался до кастелянной, сдал постель. Обратно иди было невпример легче, он теперь мог хвататься руками за стены. Торопливо собрав свои вещи, он отправился на вокзал. Ему казалось, что путь этот, сначала до вокзала, потом на электричке до дому, никогда не кончится. Да еще приходилось шарахаться от каждого милиционера, загребут в вытрезвитель, блюстители долбанные, и сдохнешь там, под видом алкаша. А что, бывали прецеденты… Весь мир, казалось, прекратил поступательное движение, и кружился подобно карусели. И время тоже кружилось на месте, и электричка стучала колесами на одном месте… Это кружение не оставило его, и когда он, наконец, выбрался из проклятой электрички. До дому надо было идти по узенькой тропке между сугробами. Несколько раз его заносило в сторону, и он валился в снег. Минуту лежал, прислушиваясь к толчкам крови в висках, потом вставал и брел дальше. Милиции в Урмане можно было не опасаться; главные силы остались на вокзале, а из городского отдела ребята, патрулировали только ту улицу, где находился главный универмаг и горком с исполкомом.

В этот же день мать позвала своего старого приятеля, врача из городской больницы. Это был терапевт, чуть ли не с пятидесятилетним стажем. Он даже осматривать Павла не стал, ведь это он давал ему справку формы двести восемьдесят шесть. Сидя на краю дивана, на котором лежал Павел, он говорил:

– Вы поймите, это неизлечимо. У него есть инвалидность, вот пусть и сидит дома. Единственное, что ему поможет, это покой, покой и покой. Никаких стрессов, никаких нервных и физических нагрузок. Прогулки на свежем воздухе, молочная диета, фруктов и овощей побольше. О какой учебе может идти речь?!

Когда он ушел, мать долго сидела рядом с Павлом, баюкая его как маленького. После долгого, долгого молчания, проговорила тихо:

– Бросай Университет… Жизнь ведь одна…

– Ты права, мама… – задумчиво выговорил он. – Жизнь одна…

В эту ночь, хоть и беспокойно, но он спал. Видимо покой родного дома повлиял.

До Нового года осталось всего ничего, а поскольку он один остался поблизости, то мать его потчевала за четверых. К празднику у нее было припасено огромное количество продуктов, и они с Павлом начали праздновать загодя. Чем она его только не потчевала в первый день каникул! И рыбой красной, и икрой черной, и пельменями из трех сортов мяса, и беляшами, которых можно было съесть целый тазик, до того были вкусны. Хоть он и ел через силу, но наедался до отвала, будто принимал лекарство, не вкусное, но необходимое. Отец праздновать не мешал, он пьянствовал где-то с многочисленными друзьями.

К вечеру ему стало полегче, и он отправился в спортзал. Дядя Гоша уже был там. За то время, пока Павел его не видел, он почти не изменился, был такой же огромный и добродушный, только седины прибавилось. Увидев Павла, вскричал:

– Эк, тебя скрутило!.. Пашка, ты ж в ПВО служил?.. Где это тебя так?..

– Там же, в ПВО… – хмуро проворчал Павел. – Раздолбаи частенько бывают страшнее диверсантов…

– Эт, точно… – со знанием дела согласился дядя Гоша. – А сейчас-то, что с тобой? На тебе же лица нет, краше в гроб кладут…

– Последствия мозговой травмы… Видимо, на экзаменах переутомился…

– Ну-у, это поправимо! Раздевайся, и с блинчиками, с пятерочками, хорошенько проработай все мышцы, а я тебя пока просвещу, что надо делать матерому диверсанту в подобных случаях…

Пока Павел осторожно и не спеша, разгонял застоявшуюся кровь по жилам, дядя Гоша просвещал его, как надо бороться с последствиями болевого шока, даже не допускать его, как с кровопотерями, с последствиями контузий и мозговых травм. Павел изумлялся; приемы простенькие, но эффективные. В довершение ко всему, дядя Гоша промассировал несколько точек у него на голове, за ушами, и Павел с изумлением почувствовал, что ему стало почти хорошо.

– Ну вот, а теперь в баню, – проговорил дядя Гоша, отпуская его. – Долго не парься, чуть-чуть погрейся и домой, спать…

Павел тут же направился в городскую баню, благо, она была не далеко, попарился, и домой шел уже со слипающимися глазами. Придя домой, он упал в постель, и проспал часов шестнадцать.

С тех пор, он очень осторожно относился к своему здоровью, больше не загонял себя. И если чувствовал приближение приступа, то шел не в постель, а в спортзал, в баню, или куда-нибудь в тихое место, где много деревьев и мало людей.

– Па-ша-а! – послышался крик.

Павел вздрогнул и отвлекся от воспоминаний. Через открытое окно кухни его звала Ольга, видимо, ужинать. Он вылез из своего шезлонга, и пошел к дому. На кухонном окне была натянута сетка от комаров, но сквозь нее все было прекрасно видно. Войдя на кухню, Павел первым делом задернул занавески.

Ольга тяжело вздохнула, сказала:

– Никак ты не можешь без приключений…

– Ну, я ж писатель приключенческого жанра. Так что, приключения сами ко мне липнут…

Ужиная, он размышлял об инциденте. По почерку было ясно, что не чечены на него покушались, а какие-то дилетанты. Киллеры-новички, так сказать… Может, опять какой-нибудь бригадир новичков крестит? А у Павла такая приметная внешность, и такая колоритная, ну просто грех не замочить?.. Да ну, бред. Может, и не дилетанты вовсе, это он так считает в своем самомнении. Ну, вышла ошибочка… С кем не бывает? По виду-то он здорово на простого культуриста похож, кто ж мог предположить в нем и владение некоторыми приемами рукопашного боя в воде? Да, но и на суше оба киллера оказались не на высоте.

Он пытался вырулить на прямую дорожку дедуктивных рассуждений, а мысли упорно вертелись вокруг Гонтаря. А что, мог он испугаться, когда узнал, что Павел не в дерьме утонул, а вдруг стал преуспевающим писателем и известной личностью в городе? Вполне. Такого человека, как Гонтарь, вполне могла напугать до смерти даже малейшая возможность потери трона, завоеванного с таким трудом. Мог сам, а мог и через какого-нибудь холуя за тысячу баксов нанять пару придурков пристукнуть писателя. Придурки, естественно по дурости своей, традиционно посчитали писателя этаким не от мира сего субтильным слабачком. Вот и нарвались. Теперь попытаются убить традиционным способом; подстрелить, или там гранату в окно… М-да-а… Решетки поставил, а вот про гранату как-то не подумал…

На следующий день Павел с утра отправился на городскую АТС. Еще зимой он подал заявку на телефон, но там что-то тянули. На звонки отвечали какой-то невнятицей, и просили еще подождать. Найдя нужную комнату, Павел вошел. Сидевшая за столом девушка долго рылась в толстой кипе одинаковых бумаг, похоже, заявок на телефоны, наконец, нашла нужную, сказала:

– Вы знаете, а уже давно принято решение удовлетворить вашу заявку. Вам повезло, прямо по вашей улице проходит кабель. А вообще, мы редко телефонизируем дома в частной застройке. Слишком дорого. Заплатить могут лишь владельцы особняков… А вы можете заплатить за ответвление, прокладку ста метров кабеля? – она скептически оглядела простецкие потрепанные джинсы, дешевую рубашку, и простенькие кроссовки, "нефирма", но Павлу они нравились за свою замечательную прочность. "Фирменной" прочности до них было далеко.

– Вы не назвали сумму, – проговорил Павел, пожимая плечами.

Она что-то прикинула на калькуляторе, после чего назвала сумму, но тут же поспешно добавила:

– Это не окончательно, может быть изменение, как в ту, так и в другую сторону…

– Это непринципиально, – снова пожал плечами Павел. – Когда приступите?

– Как только оплатите половину стоимости работ.

– Телефон мне нужен срочно, а половину стоимости, я оплачу прямо сегодня.

Выйдя на улицу, он поспешил в банк. Ну вот, неплохо складывается, все безопаснее с телефоном в квартире, а не за четыре квартала, да еще неизвестно, висит ли там еще трубка, или уже открутили пацаны? Оплатив счет, успел еще и квитанцию занести в телефонную контору. Носясь из конца в конец по городу, не забывал проверяться на предмет хвоста. Топтуны менялись, но все были неопытные, попадались даже в его дилетантские ловушки, то и дело засвечивались, и тихо линяли, передавая его сменщикам, которых он так же ловко выщелкивал из безликой уличной толпы. Нет, не "фирма" за ним охотится, а какая-то шпана. Проще всего, конечно, языка взять. Заманить куда-нибудь в безлюдное место, где будет ждать Димыч, скрутить, прикинуться этакими крутыми бандюганами, и колоть, колоть, колоть… Да, Димыч…

Павел нашел телефон, мимоходом глянув на часы, было уже около пяти. Трубку сняли после второго гудка, послышался уверенный голос Димыча:

– Я слушаю…

Это был верный знак, что он поссорился с начальством. После каждой разборки в нем просыпалась на некоторое время тяга к штатской жизни, и он забывал говорить по телефону: – "Майор Астахов у телефона".

– Димы-ыч, при-ивет… Опять с начальством поссорился?

– Пашка! Тьфу, черт… А ты-то откуда знаешь?

– У меня везде есть уши…

– Если твои уши прорастут в моем кабинете, тут же посрезаю, как грибы… Чего звонишь-то?

– А ты уже забыл?..

– А, да… Тут и собственное имя позабудешь… Притащился какой-то тип из штаба, майор в кубе, и предлагает представить план профилактики заказных убийств по городу. Представляешь?

– Димыч, ты мне сначала скажи, что такое майор в кубе? Что такое микромайор – я знаю…

– Да это ж просто – полковник, который не начальство, но везде лезет и всем мешает работать.

– Ага… Даю совет, – совершенно серьезным тоном заговорил Павел: – Я приду к тебе, напишу заявление, что надо мной хотят произвести заказное убийство, потом мы повяжем этих киллеров, и представим, как профилактику заказных убийств. Потом-то их придется отпустить, но профилактика-то уже произведена будет?..

Димыч вдруг заржал в трубку, как жеребец:

– Пашка, ты гений! Это ж будет такая хохма, вся милиция будет год смеяться… Все, сажусь писать план профилактики, запущу его по всей форме, вплоть до генерала и главка.

– Погоди садиться! – испуганно заорал Павел. – Ты мне скажи, что с машиной?

– Этих киллеров, что ли? Все нормально. Под этим номером числится горбатый "запорожец", который стоит на колодках уже лет пятнадцать в гараже у одного деда. Индивида, с побитой мордой и сломанной ногой, мы тоже нашли; клянется, что поймал левака, ехать к любимой девушке, но тут вдруг вылез из кустов какой-то маньяк, и ни слова не говоря, давай метелить сначала водителя, а потом и его, бедного… Ну, Паша, а чего следовало ожидать?..

– Димыч, их надо допросить в неформальной обстановке…

– Это как?

– Прикинуться бандитами, и, того…

– Ну, эт, конечно, можно… Только допрашивать ты будешь, а я буду рядом маячить, изображать этакого крутого авторитета. А то ведь, если залетим, мне ж от всего отпираться придется, и на тебя валить. Тебе ничего не будет, а меня могут и выпнуть раньше времени.

– А может, ты просто будешь маячить, как бы случайно?

– Не получится, ты фени не знаешь.

– Маленько знаю, изучаю словарь…

– Ей еще пользоваться надо уметь. Да, Паша, как ты смотришь насчет маленького пикничка на весь день? На берегу… Шашлычок по-астаховски…

– Так ведь, завтра не воскресенье, и даже не суббота…

– Ты что, занят?

– Ты же на работе…

– А я начальству скажу, что на оперативное мероприятие уехал, да и Генка хочет на бережку отдохнуть. Он, кстати, и предложил расслабиться. А то жара, солнце, как сбесилось, а у меня только физиономия загорела…

– А что, давай. Девок возьмем? – серьезно спросил Павел.

– Ну, как же без них?

– Димыч, я сейчас неподалеку от твоей конторы, так что заеду, завезу свою долю денег… И не говори мне, что ты угощаешь! Я нынче богатый…

– А я и не говорю. Ты лучше завтра, а еще лучше, сегодня, зайди на винзавод, там есть фирменный магазин. Там и водка и вино дешевле намного. Возьми пару пузырьков водки, и хорошего вина, штуки четыре-пять… И будь как штык на мосту к девяти! Учти, мясо в вине я уже замочил…

– Что, шашлык из вымоченного в вине мяса?! – вскричал Павел.

– Я ж тебе сказал – шашлык по-астаховски…

В фирменный магазин Павел успел, закупил водки, пять сортов вина, по бутылке каждого сорта, и пошел домой. На пустынной улице фигура топтуна маячила, как статуя командора посреди площади. Павел подумал, что на такой вот пустынной улице проще некуда, подойти, и с трех шагов из пистолета… Хотя нет, с ним этот фокус не пройдет, он же не крутой бизнесмен, с заплывшими жиром нервами, при малейшем опасном движении встречного, или догоняющего прохожего, отреагирует на опережение, а там и сам вмажет, мало не покажется. Наган ни передергивать не надо, ни с предохранителя снимать. Топтуны, видимо, это знают. Теперь знают, когда он их и в воде обработал, и на суше отметелил так, что любо дорого поглядеть. Теперь только снайпера нужно бояться. А снайпер – это серьезно, всякой шпане не по карману…

Чтобы избежать лишних вопросов, он прошел в сарай, спустил сумку с бутылками в погреб, после чего направился к подъезду. В песочнице возилась Ксения. Толстенькая, пухленькая, в одних трусиках, и уже загорелая. Увидев его, радостно засмеялась. Павел присел на край песочницы, задумался. Черт, до чего же он уязвим! Вот, эта крошка, возится в песочке, и даже не подозревает, что вокруг сгущается опасность, бродит вокруг дома, среди живописных зарослей тополей и кленов…

Он поглядел на часы, время было еще не позднее, так что можно успеть до темноты на пляж. Переодевшись в спортивный костюм, он вывел из сарая спортивный велосипед, демонстративно, не торопясь, вышел через калитку, сел на велосипед, и медленно поехал по улице. Топтун выскочил откуда-то из кустов, потерял голову, заметался. Но тут откуда-то из-за деревьев вывернулся "жигуленок", топтун впрыгнул в него, и машина покатила за Павлом, не шибко-то и скрываясь.

– Ну, вы, ребята, в конец обнаглели… – протянул он, и нажал на педали.

"Жигуленок" тоже наддал, но Павел тут же свернул в переулок, жители которого были страстными противниками автомобильного движения по своему переулку, еще в незапамятные времена поперек дороги вкопали несколько кислородных баллонов, так что проехать между ними можно было только на мотоцикле. Промчавшись по переулку, Павел свернул в проезд, выехал на улицу, прокатился по ней не более десяти минут, свернул на другую, напрямик спускающуюся к реке. От хвоста он оторвался, за ним на всем пути не увязалось ни единой машины, и никто его не обогнал. Пусть поломают голову, куда он поехал… Пусть им боссы хвосты накрутят…

Выехав на пляж, Павел устроился возле старой искореженной загородки детского "лягушатника", вытащенной подальше на берег, да так и забытой. Прислоненный к ней велосипед с набережной видно не было, так что его и случайно не смогут засечь. Раздевшись, он немного погрелся на закатном солнышке, а потом вошел в воду, и основательно размялся; добрых полчаса махал руками за буями, впрочем, без особого успеха борясь с течением, в лучшем случае ему удавалось удерживаться на месте, но стоило сбавить темп, как его тут же сносило вниз.

Вдоволь наплававшись, он вылез на берег, походил по песку, обсыхая. Он все больше и больше укреплялся в мысли, что надо проверить Николашиных братков. Ведь он тогда шестерых их изувечил. Вполне возможно, оправились от шока, поднакопили сил, и теперь решили отомстить за унижение. Одевшись, он поехал к бывшей кочегарке. На автобусе с двумя пересадками ехать было не меньше часа, на велосипеде он доехал за пятнадцать минут. Кочегарка стояла заброшенная и унылая, с выбитыми стеклами, на дворе пророс высоченный бурьян.

Павел долго стоял, опершись ногой о какой-то бетонный блок, валявшийся у дороги, и задумчиво смотрел на брошенную кочегарку. Скорее всего, из-за своей безалаберности, братья толком не оформили документы на право собственности, и вдова Алексея даже не смогла продать сию частную собственность.

– Да-а… Ворованные деньги еще никому не принесли счастья… – протянул Павел, и поехал домой.

Черт возьми! Проклятая амнезия! Уже второй день кончается, а до сих пор из тумана не выплыло ни единой четкой фигуры, мельтешат какие-то тени…

Он успел как раз к ужину. Пройдя к себе через двор соседа, подумал злорадно, пускай помечутся по городу, пускай поломают голову, где он залег… Пока ужинал, думал, какую бы провокацию провернуть, чтобы выманить на свет божий кукловода? Но на ум ничего путного не приходило. Так что, Димыч правильно сказал, пока неизвестно из-за чего наехали, и невозможно придумать провокацию, с помощью которой можно выманить главного.

Утром Павел проснулся в восемь часов, Ольга уже приготовила завтрак, но Денис с Ксенией еще спали.

Когда Павел, позевывая, вышел на кухню, Ольга спросила:

– Есть будешь?

– Попозже… – обронил он коротко, а сам про себя решил, что завтракать он не будет вообще, чтобы наверстать упущенное шашлыком по-астаховски.

С раскаянием подумал, что надо бы с Ольгой как-нибудь выехать на пикник. Да, но шашлыки готовить он не умеет. Худо-бедно рябчика, или косача над костром зажарить, это да… Но, шашлык…

Когда Ольга ушла на работу, он надел свой видавший виды спортивный костюм, повесил на плечо сумочку с ножом и наганом, выудил из погреба сумку с бутылками и отправился в точку рандеву. Он успел как раз вовремя; только подошел, как подкатил "жигуленок" подполковника Генки. За рулем сидел он, собственной персоной, в роскошной футболке с непонятными надписями и штанах до колен, открывающих толстые волосатые икры. Рядом с ним сидел Димыч, совершенно непонятный субъект, в потрепанных джинсах, явно производства не хилой фирмы, в черной майке, открывающей мощные руки и крепкую грудь. На голове его ловко сидела легкомысленная кепочка с большим козырьком, а на носу угнездились темные очки, а ля солдат удачи. С первого взгляда его можно было принять не за российского майора милиции, а за крутого боевика какого-нибудь "крестного Отца". На заднем сидении цвел и благоухал целый букет из Люси, Гали и Оксаны. Оксана встретила Павла радостным взглядом сияющих глаз, поманила к себе:

– Лезь сюда, а я к тебе на колени сяду…

– Погоди пока… – проговорил Димыч, вылезая из кабины. Обойдя машину, он открыл багажник. В багажнике стоял ящик приличных размеров. Димыч приподнял крышку, сказал: – Клади сюда бутылки…

К изумлению Павла, ящик был наполовину наполнен льдом, и там уже лежали какие-то пакеты, целым штабелем были сложены бутылки пива. Раскладывая бутылки с вином на льду, Димыч протянул с уважением:

– Этот холодильник Генка сварганил. Он у нас мастерово-ой… Эй, а куда ты красное вино суешь?!

– Как, куда? В холодильник…

– Балда ты, Пашка… Кто ж красное вино охлаждает? Его наоборот, нагревать надо, на солнце…

– Тьфу ты… Ведь читал об этом, но забыл… И то сказать, в писательской тусовке, кроме водки, ничего не признают…

– Эстеты вы, писатели… – проворчал Димыч, захлопывая багажник.

Павел втиснулся на заднее сиденье, бедро его прижалось к тугому бедру Гали, а на колени тут же примостились не менее тугие бедра Оксаны. Ощущения – потрясающие. Кровь тут же бурно закипела. Павел даже подумал, что не мешало бы его сунуть в барокамеру, а то взорвется раньше времени. Однако Бог миловал. Они пролетели мост, выехали на трассу, Генка наддал, и вскоре они уже сворачивали на неприметную дорожку, ведущую в весьма живописное местечко на берегу протоки, а с другой стороны имелось пойменное озеро, короче говоря, все удобства, вплоть до рыбалки и песчаного пляжа. Павел бывал тут, проезжал несколько раз на велосипеде.

Генка вдруг сказал:

– Не пойму я чего-то… Вон та "восьмерочка" тащится за нами от самого города…

– А это хвост… – безмятежно обронил Димыч.

– Хво-ост?! – вскричал донельзя изумленный Генка. – Димыч, ты, что ли, попал под внутреннее расследование?

– Да ты что, Гена?! Меня же сразу шлепнут, без следствия и суда… Ты же знаешь, сколько народу на меня зуб точат? Это хвост за Пашей.

– Пашка, ты опять куда-то вписался?

– Вписался… – обречено подтвердил Павел. – Вот только пока не знаю – куда…

– Ну, у тебя тала-ант…

Генка затормозил под кроной огромной ивы. Хвост слегка замешкался, но сделал вид, будто просто так ехал мимо, проехал чуть дальше по приречной террасе, и остановился метрах в пятистах.

– Во, бля, какой нахальный… – проговорил Димыч и вылез из кабины.

Павел тоже вылез из душного пространства, размял ноги. Девочки выпорхнули на солнышко, и стремительно разоблачаясь, кинулись к воде. Одна Оксана осталась, спросил:

– Что так долго не являлся?

– Ну, дак… Ты ж сказала, когда кого-нибудь убью, тогда приходить…

– Юморист…

Он слегка приобнял ее за плечи, сказал:

– Работы было много… Мне ж хочется поскорее стать знаменитым писателем…

Пока девчонки купались, а Димыч готовил мангал, Павел пошел за дровами. В пойме росло достаточно деревьев, и сухостойных ив в том числе, только давани как следует, она и свалится, топором рубить не обязательно. Павел приволок сразу два толстых ствола. Димыч вскричал:

– Учись, Генка, у старого таежника! Для шашлыка настоящие дрова нужны, а не хворост. Так что, бери топор и руби дрова.

Павел поглядел из-под ладони туда, где стоял хвост, машины не было.

– Димыч, уехали, декаденты…

– Ага… Поехали к боссу за инструкциями… Паша, это только доказывает, что бояться нечего. За тобой ходит такая шпана, что и волноваться не стоит, даже мобильных телефонов нет…

– Но ведь утопить пытались…

– Может, ошиблись? Или прощупать хотели?

– Вот именно, ошиблись, матерого кота за котенка приняли…

– Эт, ты что имеешь в виду?..

– А то… Попробуй, утопи голыми руками матерого кота…

– А, вон ты что… Видел я одного мужика, который по пьянке кота пытался утопить… Я тогда еще лейтенантом был… Н-да, в больницу увезли, бедолагу…

– Во-во, коты, вообще, интересные звери. Я одного мужика знал, алкаш запойный. От него жена ушла, только кот остался. Метр двадцать с хвостом. Друзья были, не разлей вода. Частенько вместо опохмелки мужик ему на последние деньги рыбки покупал, или яичко сырое. Но однажды, по пьянке, взбрело мужику взять кота в руки и дунуть ему в морду перегаром. Котяра другана порвал так, что он в больницу попал. Веришь, потом пить бросил. Все говорил, что если лучшему другу не нравится, что он пьет, тогда уж и не стоит пить-то…

Генка, тем временем достав из багажника топор, принялся умело рубить дрова. Павел еще раз сходил за дровами, критически оглядел кучу. Димыч, насаживая куски мяса на шампуры, проговорил:

– Хватит дров, Паша. Растапливай мангал. Ивовые дрова для шашлыка – в самый раз.

Димыч без затей выкопал канавку в земле, обложил ее положенными на ребро кирпичами, и мангал был готов. В протоке визжали девчонки, светило еще не жаркое утреннее солнце, и было так хорошо, что не верилось, что рядом крутится смерть, кругами, как тигровая акула…

Павел с былой сноровкой развел костер, заложил огонь толстыми поленьями, чтобы нагорело побольше углей, и растянулся на траве, глядя в голубое небо.

– Де-ево-очки-и! – вдруг заорал Димыч. – Пора и вам помочь…

Из протоки вылезли три русалки, с мокрыми волосами, видимо расшалились во всю. Даже не побоялись прически испортить. Димыч вручил им фанерки, и настрого приказал разгонять дым без остановки. А так же переворачивать шампуры каждую минуту.

– Пошли, освежимся! – крикнул Димыч, и первым ринулся с берега в воду.

Течение в протоке было несильным, и Павел выплыв на середину, не спеша загребая кролем, с легкостью держался на месте. Димыч подкрался к нему и попытался утопить, но Павел мгновенно извернулся в воде, и сам запихнул Димыча в глубину.

Вынырнув и отплевавшись, Димыч с уважением протянул:

– Ну, ты, Пашка, всегда начеку…

Выбравшись на берег, они подошли к мангалу. Павел потянул носом. Пахло многообещающе. Димыч принялся поправлять угли, сдвинув шампуры в сторону, и тут что-то предостерегающе крикнул Генка. Но Павел уже и сам видел огромный импортный "джип", на приличной скорости прыгавший по берегу. Генка сделал Павлу знак рукой, означавший не иначе как приказ рассредоточиться. Павел передвинулся чуть в сторону, Генка отошел в другую, и "джип" теперь оказывался в "клещах". Димыч невозмутимо колдовал над мангалом. Резко тормознув, "джип" встал перед кучей дров, видимо водитель побоялся покрышки попортить, а то бы и на мангал с шашлыками наехал. Из машины полезли шкафы в черной джинсе, черных очках, черных майках и рубашках, короче, эсэсовцы конца двадцатого века.

Павел пожалел, что не успел добраться до нагана, только сзади, за плавки, сунул нож в ножнах. Стоял, небрежно щурясь на солнце, и наблюдал. Димыч с Генкой тоже медлили, видимо не могли решить, что лучше, предъявить свои красные ксивы, или по-простому, набить морды? Наконец, видимо вожак, один из верзил выступил вперед, обошел кучу дров, подошел к Димычу и рявкнул:

– Это наше место! А ну сваливайте отсюда!

Димыч невозмутимо поправлял шампуры.

– Ты что, мужик, не понял?! – взвизгнул верзила и вдруг ткнул Димыча носком кроссовки в бок.

Лучше бы он этого не делал. Не вставая, Димыч вдруг крутнулся на месте и подсек его под колено. Верзила даже не успел убрать ногу от его бока. Агрессор грянулся во весь рост навзничь, а Димыч, в молниеносном змеином броске взвившись на мгновение вверх, провел удар "молот" в солнечное сплетение. Саданул так, будто кувалдой по матрасу. Парень конвульсивно взбросил руки-ноги, и замер, широко разбросав конечности. Павел тут же сориентировался, выдернул нож из ножен и, покручивая его в руке, пошел к джипу неторопливой такой, рабочей походкой.

По пути прихватил топор, ловко перекинув нож в левую руку, бросил через плечо:

– Димыч, ты знаешь, что делать, чтобы труп не всплыл?

– А чего тут не знать? – послышался безмятежный голос Димыча. – Вспороть брюхо да проткнуть легкие…

– Вот и займись, а мы пока с Генкой остальных волюнтаристов переколем…

Генка, скорчив рожу, видимо срисованную с какого-то вампира из западного ужастика, клацая затвором "Макара", сладострастно зачастил:

– Паша, Паша… Сделай так, чтобы фонтан крови… Люблю я это дело, чтобы фонтан горячей крови… Вон тому, борову, по глоточке, а?.. – откуда он достал пистолет, Павел понятия не имел, Генка, как и все, был в плавках и только что вылез из воды.

Павел, покручивая по очереди то нож, то топор, надвигался на "джип", как сама смерть. И нервы у ребяток не выдержали, один из них хриплым шепотом зачастил:

– Вы чо, мужики?.. Вы чо?.. Мы ж пошутили… Вы чо, мужики?..

Павел ласково проговорил:

– А вот мужиков здесь нет, козел драный…

Эта фраза будто выбила их из ступора, теснясь, они полезли в машину. Взревел мотор, "джип" принялся разворачиваться. Скача по-лягушачьи, Генка целился из пистолета в водителя, казалось, вот-вот начнет палить. Забыв про своего павшего бойца, доблестные агрессоры доблестно пустились в ретираду.

И тут раздался звонкий хохот. Девчонки катались по траве возле мангала и дружно хохотали. Наконец, Галя пришла в себя, закричала:

– Димыч, Генка, вы почему в милицию пошли работать, а не в актеры?!. Госсподи, ну это ж надо… Я в трех шагах стояла, и то мне показалось, что ты кишки выпускаешь из несчастного…

Тут вступила Люся:

– Девочки, но Гена-то был тоже хорош! Крови хочу! Кррови!.. Аж мороз по коже продирает…

– Нет, девочки, страшнее всех Паша был; этакий спокойный и несуетливый мясник на работе… – сказал Оксана, и улыбнулась Павлу такой улыбкой, что он почувствовал себя гладиатором, получившим приглашение от римской матроны провести с ней ночь.

– Ша, девочки! – воскликнул Димыч. – Клиент приходит в себя… Как остальные?

– Остановились метрах в пятистах, совещаются… – проговорил Генка.

Павел вгляделся. Троица вылезла из джипа, собралась перед капотом, и бурно размахивала руками. Павел взял из-под ивы свою сумочку, повесил на плечо, подошел к распростертому на земле языку. А то, что это язык, сомневаться не приходилось. Наконец, парень открыл мутные глаза, оглядел стоящую над ним компанию, Павел сказал:

– Димыч, а ведь ты его насмерть бил…

– А что мне его надо было конфеткой угостить?! – огрызнулся Димыч. – Последний раз меня пинала шестерка на зоне лет десять назад. После чего и шестерку, и пахана зоны долго-долго из сортира баграми вылавливали…

Павел слыхал, что последние годы находятся отморозки, и паханов зоны мочат почем зря. Димыч, видимо, решил сыграть отморозка.

Тем временем Димыч ласково затянул:

– Родной, у тебя была прекрасная возможность умереть тихо, благостно, а главное безболезненно. Чего ж ты не умер, а? Не повезло тебе, милый. Теперь будешь умирать долго, погано, а главное, очень больно… Девочки-и, там шашлыки готовы?! – протянул Димыч, тоном радушной хозяйки.

– Еще две минуты! – ответила за всех Галя.

– Ну вот, поживи еще пару минуток… – благодушно сказал Димыч.

Парень шепотом проговорил:

– Вы чо, мужики, а? Вы чо?..

Димыч вдруг истерично взвизгнул:

– Здесь нет мужиков!..

– А, ну, извините, господа авторитеты… Вы хоть поспрашивайте, а?..

– А об чем мне тебя спрашивать-то, родной? – с невыносимым сарказмом протянул Димыч. – Не о чем мне тебя спрашивать. Сейчас для порядку на мангал положим, слегка поджарим, а потом в воду, охлаждаться… В Северном Ледовитом сейчас прохла-адно-о…

– Не, господа авторитеты, ну так же нельзя!..

– А как можно? – грустно сказал Димыч. – Мы с девочками, заметь, с вполне приличными, чистенькими, а не с какими-то шалашовками, выехали на шашлыки, а тут набег, татаро-монгольский, понимаешь… И спрашивать тебя не об чем, все и так ясно; Славка Динамит на нас наехал. Мы давно ему не нравимся, потому как нам и так хорошо, а процент ему отстегивать не за что… Так ему и передайте. А если не уймется, так мы на него на танке наедем…

– А вот и не Динамит! Очень серьезные люди, дали штуку баксов и попросили прощупать вас…

– Я те чо, семиклассница, щупать меня… – растерянно протянул Димыч.

– Господа авторитеты, а чего это у вас татуировок нет?.. – ласково протянул воспрянувший духом горе-бандит.

– Отстал от жизни ты, братан, – веско проговорил Димыч. – Мы дела уже с заграницей ведем. Вот прикинь, приглашает меня этот ихний респектабельный бизнесмен обговорить дела на берегу бассейна… Девочки, шампанское, устрицы с омарами, а у меня живого места нет, всякие там соборы с крестами и без, и прочая хренатень… Нет уж, хватит с меня романтики, я денег хочу…

– А чего ж вы на такой непрезентабельной машинешке отдыхать поехали?

– Ну, ты наха-ал… А нафига ж нам целым поездом выезжать? С охраной? Да если бы вы Пашку не пасли… Попробуйте, по номеру установите принадлежность машины… Хотя, ты этого уже не увидишь… Да и нафиг нам охрана? Вон, Паша с дюжину таких как ты одной левой положить может, да я с десяток, да Гена с полдюжины… Вот и прикидывай…

– А свидетели?

– А что, свидетели? Мы вон Пашку пошлем, и не будет никаких свидетелей. Как, Паша, управишься с тремя?

– Да в три секунды… – Павел достал наган, катнул барабан по руке, договорил: – Наган, эт тебе не "Макар", с пятидесяти шагов промеж глаз пулю положу…

– Вот-вот, а потом вашу тачку – в воду. Вон там, ниже острова, прямо от берега ха-арошие глубины начинаются…

Воспрянувший было духом боец, вновь ухнул в пучину отчаяния, тихим голосом он медленно выговорил:

– Господа авторитеты, не убивайте…

– Так ведь, ты еще не сказал ничего такого, за что тебя можно было бы не убивать… – равнодушно пожал плечами Димыч.

– Ей богу, вас никто мочить не собирается! Просто, какие-то серьезные люди хотели вас прощупать…

– За штуку баксов?.. – криво ухмыльнулся Димыч.

– Ага, за штуку баксов…

– Ну, ладно, верю… Шагай отсюда.

Еще не веря своему счастью, парень тяжело поднялся. Павел сказал:

– Димыч, от таких ударов некоторые дохнут от внутреннего кровотечения…

– Это нормальные люди дохнут, а подобную шантрапу ломом в три приема не убьешь… Давай, шагай отсюда! У нас шашлыки поспели, а твоя морда мне аппетит портит, – понизив голос, но не особенно сильно, Димыч сказал: – Паша, а ты точно, с пятидесяти шагов можешь пулю промеж глаз?..

Тоже снизив голос, и тоже не особенно сильно, Павел проговорил:

– Запросто. Считай. В аккурат между ушей… А хочешь, сначала уши отстрелю? Вишь, торчат, как локаторы… Только, на пятидесятом шаге стрелять, или на пятьдесят первом? А то получится, вроде как сорок девять с половиной…

– На пятьдесят первом…

Они стояли и с интересом наблюдали, как уходил отпущенный на волю пленник. Вдруг он скакнул в сторону, и помчался, то и дело прыгая то вправо, то влево. Для Павла, не раз видевшего удиравших зайцев, это показалось так потешно, что он не выдержал и расхохотался.

Димыч проворчал:

– Хоть бы пальнул пару раз в воздух для порядка…

– Патроны денег стоят… Да и незачем их уверять, будто я хвастаюсь…

Димыч принялся накрывать на стол. Галя, было, кинулась ему помогать, но он величественным жестом отослал ее на место. Генка достал бутылку водки из холодильника, но Димыч сделал страшное лицо, заорал:

– Ты что, с ума спятил?! К шашлыку по-астаховски – водку? Водка – потом, доставай красное вино.

– Да тут нет его… – растерянно протянул Генка.

– Естественно… Оно ж в кабине, за задним сиденьем…

– Димыч, ты что натворил?! Оно ж тут нагрелось, чуть не до кипения…

– В самый раз…

Генка подошел к импровизированному столу под ивой, держа на отлете по бутылке в каждой руке, растерянно сказал:

– Может, еще успеет охладиться? Или, тогда с белым?..

– Госсподи, еще один… – Димыч картинно закатил глаза под лоб. – Гена, пора отвыкать от плебейских привычек. Кто ж в приличных домах Вашингтона и Нового Орлеана под шашлыки пьет белое вино?

– Дак, а чего ты красное в холодильник не положил? Там еще места для целого ящика…

– Гена, кто ж красное вино охлаждает?! Его, наоборот, на солнце нагревают! Беда мне с вами, с плебеями… Вас же еще года два придется воспитывать, прежде чем в свет выводить…

Генка обиженно протянул:

– Давно ты таким аристократом стал? Еще года три назад с тобой из одного стакана пили, и одной корочкой на двоих закусывали…

– Гена, никогда не поздно стать аристократом, – наставительно произнес Димыч. – А у меня это было до сих пор скрыто в генах. Как только возникли соответствующие условия, тут же и проявилось. Вон, погляди на Пашку, все схватывает налету. Еще в прошлом году был плебеем, простым слесарем, в элиту пробился только этой зимой, а уже знает, что красное вино надо нагревать на солнце, белое вино можно пить только под рыбу, а вилку нужно держать в левой руке…

– Аристократ, бля… А рожа рязанская…

– Я ж не говорю, что потомственный… Я из сибирской аристократии…

Но тут уж возмутился Павел:

– Димыч, ты загибай, но знай меру! У тебя же фамилия типично москальская. Самое раннее, твоего деда или прадеда откуда-нибудь из-под Рязани в столыпинском вагоне доставили. Вот я уж точно, сибирский аристократ. По семейному преданию мой прадед с Ермаком в Сибирь пришел. Только глянь на подробную карту Сибири, там десятка два деревень по имени Лоскутово найдешь. Мои предки расселялись по Сибири и ставили деревни. А покажи мне хоть одно Астахово?..

– Да есть Астахово!.. А из моих предков вроде никто не сидел…

– При чем тут "сидел"? Арестантские вагоны стали называть столыпинскими уже при Советской власти. А до революции в них как раз и возили переселенцев в Сибирь. Столыпин ведь целенаправленно пытался заселить Сибирь земледельцами…

– Загибаешь ты, Паша, насчет того, что твой прадед с Ермаком в Сибирь пришел. Я где-то читал, что один американец засу… э-э… посчитал всех, кто ныне утверждает, что его предки приплыли в Америку на "Мэй Флауэре". Получалось, что на этом крошечном паруснике пассажиров было больше, чем на "Титанике".

– Не знаю, как там насчет "Титаника", но все, кто пришел с Ермаком в Сибирь, известны по именам, а было их там числом меньше полутысячи. А вот с самим Ермаком Тимофеичем, дело темное. Мой дед в университетской библиотеке читал старинную хронику, безвестного автора, там упоминался как раз некий Еремей Лоскут, а еще упоминалось, что Ермак вовсе не атаман разбойников. Еще во времена Ливонской войны в русском войске имелся некий полковник по имени Ермак, занимался всякими грязными делишками, вроде рейдов по тылам и глубокой разведки. Так что, на мой взгляд, захват Сибири, не что иное, как типичная заграничная операция русского спецназа, с целью проведения государственного переворота и установления режима, приемлемого для России. А что, вполне реально? Вызвал к себе Иван Васильевич чем-то проштрафившегося полковника Ермака, так, мол, и так, товарищ полковник Ермак, либо я тебе голову отрублю, либо ты мне принесешь Сибирь на блюдечке с голубой каемочкой. Товарищ Ермак взял под козырек, повернулся налево кругом и пошел брать Сибирь. Вскоре объявился на Волге, собрал группу спецназа, таких же отморозков, что и сам, потренировал ее в обстановке, максимально приближенной к боевой. То есть пограбил купчишек. Заодно этим и дезу запустил в средства массовой информации, и спецслужбы хана Кучума. Мол, Москва тут ни при чем, а вовсе даже наоборот, он, Ермак Тимофеевич, лютый враг Москвы. А потом пошел совершать переворот, но не будь дураком, вместо того, чтобы сажать на сибирский трон послушного ханенка, уселся сам, присвоив себе диктаторские полномочия.

– Интеллектуал ты, Пашка, сил нет!

– Сам хотел в корешах писателя иметь, вот и терпи…

– Ну, ладно, прошу к столу!

Однако все и так уже сидели вокруг куска полиэтилена, заменявшего скатерть. На сей раз, штопор не забыли, и Павел в два счета откупорил бутылки с вином. Пока он откупоривал, Димыч привстал, поглядел в сторону джипа, проговорил добродушно:

– Стоят, декаденты… Пашка, я от тебя новых терминов набрался, в феню их подмешиваю, все чумеют! Кстати, господа опера и литераторы, кто из вас с акаэмом хорошо обращается?

Павел развел руками:

– Веришь, Димыч, только в школе в руках держал, да пару раз стрельнул, из АК-47…

– Верю. Ох, уж эта наша доблестная Советская Армия… Значит так, придется тебе, Гена, в случае, если эти волюнтаристы пойдут в атаку. С акаэмом продвинешься под бережком во-он до того овражка, зайдешь в тыл. А ты Паша, с наганом, аналогично под бережком в другую сторону. Укрываясь во-он за теми кустиками, тоже зайдешь в тыл. А я уж тут буду, дам защищать.

Генка проворчал:

– Вечно ты, Димыч, выбираешь себе самую выигрышную позицию… Нам с Пашкой, значит, пули, а тебе поцелуи доблестно спасенных тобой от супостатов, дам?

– Естественно. Должен же я иметь хоть какие-то дивиденды за то, что выполняю роли одновременно Наполеона Бонапарта и Александра Македонского…

Павел покаянно проговорил:

– Братцы, я, правда, не хотел вас подставлять…

– Брось, Паша, не комплексуй, – проговорил Димыч, разливая вино. – Неужели бы мы тебя бросили на произвол судьбы?

– Да, но вместе со мной и вы теперь попали под колпак?..

– Ага! А вот сейчас проверим, как ты умеешь писать детективы… Давай, сначала по первой, а то шашлыки остынут…

Шашлыки были до того вкусными, что куски мяса сами проскакивали в глотку. Павел не заметил, как умял пару шампуров, и осушил оба стакана вина, пришедшиеся на его долю. Димыч поглядел победно на Генку, спросил:

– Ну, как?

Генка невнятно проговорил с набитым ртом:

– Димыч, ты гений! Я тоже хочу быть аристократом.

– Хочешь быть аристократом, будь им! – веско изрек Димыч. – Паша, тащи водку.

Когда Павел принес из холодильника бутылку, Димыч нерешительно повертел ее в руках, поглядел в сторону "джипа", спросил:

– Ты как, Паша, владеешь приемами быстрого отрезвления?

– А как же! Могу две бутылки высосать, а потом одно могучее усилие – и трезв, как стеклышко. Только потом зверски голова болит, и тошнит.

– Ну, тогда будем отдыхать, не обращая на этих козлов внимания… – Димыч разлил водку, проговорил, взяв очередной шампур: – Итак, Паша, проверим твои способности к дедуктивному мышлению. Что ты скажешь, по двум эпизодам нападений?

– Что тут сказать? – раздумчиво проговорил Павел, прожевав кусок мяса. – Значит так; первые меня сразу пытались утопить, а вторые всего лишь прощупать. Следовательно, за мной опять охотятся две банды, скорее всего конкурирующие.

– Великолепно! – восхитился Димыч. – Я всегда говорил, что в тебе умер великий опер.

– Зато родился детективщик, смею надеяться – не слабый…

– Ну что ж, могу только дополнить твой вывод, который ты не можешь дополнить ввиду объективных причин; эта шпана, которая сидит в джипе и любуется, как мы тут отдыхаем, а так же те серьезные люди, которые их наняли, а может и не нанимали, за штуку баксов, вовсе не местные. Все местные, и серьезные, и шпана, нас с Генкой в лицо знают…

– Димыч, а чего ж ты его отпустил?! Надо было еще поспрошать…

– Как? Ты что, не видел? Он бы до конца стоял. Не сажать же его было на мангал. А он явно этого ждал. Если бы я не сделал вид, будто поверил его брехне, мне либо пришлось сажать его на мангал, либо он догадался бы, что никакие мы не авторитеты.

Генка проговорил:

– Вы мне еще не рассказали, куда Пашка в прошлый раз вписался, а он уже опять куда-то вляпался…

– Да ничего там не было интересного… – скучным голосом протянул Димыч. – Как раз он и потерся неподалеку от полковника Долматова…

– А, вот оно что… Ну, а чего ж его среди свидетелей не было?

– Да какой из него свидетель?! Все концы в Чечню вели, а там на каждом конце по покойнику болтается. Пашка ничего не видел, это полковнику с подельниками показалось, будто он что-то видел, вот и начали наезжать…

– Так, может, те чечены теперь его и нашли?..

– Не исключено… Наняли каких-то придурков в темную, чтобы не светиться своими чеченскими рожами, и не спугнуть раньше времени…

– Димыч, не пугай раньше времени! – возопил Павел. – Ты же сам говорил, надо сначала заполучить что-нибудь реальное, а потом делать выводы…

– Да не помирай ты раньше времени! Ты ж сказал тому чечену, что деньги за романы получил? Вот и не дергайся, сиди и жди, что дальше будет…

– А вдруг где-то уже снайпер сидит и меня ждет?

– Вот уж в этом случае, на тебя зубы точат тогда вовсе не чечены. Им же в первую очередь захочется тебя поспрошать насчет своих деньжат, а не мочить.

Димыч разлил по второй. Удивительно, но Павел не чувствовал хмеля; может, виновата была только что пережитая встряска, а может, стоящий неподалеку джип с налетчиками. Под водочку незаметно проскочили еще три шампура. В общем, застолье налетчиками было испорчено, хоть и не совсем. Девчонки в полголоса болтали о своем, поглощая шашлыки наравне с мужиками, а кавалеры напрочь погрязли в криминале.

После третьей, Генка спросил с подначкой:

– Паша, а что б ты делал с ножиком и топором, если бы братки стволы оголили?

– Как что? Загасил бы двоих, а тебе остального оставил…

– Эт, как бы ты их загасил?.. – с невыносимым сарказмом переспросил Генка.

– А вот так, – Павел поднялся, взял нож, подхватил с земли топор, спросил: – Видишь вон, на иве, старый затес?

– Ага. Это Димыч в позапрошлом году выпендривался, место столбил.

– Топор воткнется в нижний край затеса, а нож в верхний, – и Павел метнул в дерево топор, а вслед за ним и нож.

Генка обескуражено присвистнул. Димыч поглядел в сторону джипа, проговорил:

– Паша, чего это там поблескивает? В бинокль, что ли, смотрят?

– Похоже…

Димыч поднялся, сходил к иве, принес топор и нож. Нож бросил Павлу, выдернул из роскошных ножен свой, сказал:

– Гляди, Генка, нож вонзится в правый край затеса, а топор в левый… – рука у Димыча оказалась твердой.

Генка вскочил, вскричал:

– Это какие-то технические штучки! Покажи нож?!

– Да на, смотри…

Генка долго вертел перед глазами нож, проговорил разочарованно:

– Похоже, старинный…

– Ну, не очень старинный, но роскошный ножичек!

– Где ты его надыбал?

– Да тряханули одного бизнесмена… Ножик отличный и абсолютно незаконный. На вещдок не тянет, а хозяину отдавать, душа не велит. Вот и оформил.

– Ох, Димыч, огребешь ты когда-нибудь…

– Да ладно… Так хоть у хорошего человека при деле хорошая вещь будет, а то какой-нибудь холуй полковник, преподнесет в виде подарка какой-нибудь заднице генералу…

Генка вдруг примерился метнуть нож в дерево, но Димыч проворно вскинул руку, и ловко цапнул нож за рукоятку.

– Э-э… нет уж…

Генка взял топор, примерился, метнул. Топор стукнулся о ствол дерева рукояткой. Сходил за ним, опять метнул, топор стукнулся обухом. Генка, все более и более распаляясь, уже бегал за топором. Димыч, лежа на траве и поедая на пару с Галей апельсин, хохотал в голос. Павел сходил за пивом, откупорил бутылку, передал Оксане, откупорил вторую, приложил горлышко ко рту… Что за блаженство! В жаркий день, после доброго килограмма жареного мяса, ледяное пиво, шипящее во рту, колющее язык сотнями игривых пузырьков! Генка с маху вогнал топор в корягу, в сердцах плюнул, прошипел:

– С-с-супермены, б-бля… – прихватив бутылку пива, уволок за кусты нежную Люсю.

– Ты гляди, а наш Генка форменный садист! – воскликнул Димыч. – Он же Люську разложил как раз на виду у господ джиперов… Или джипзиков, а, Паша?

– А черт их знает, кто они такие… – лениво протянул Павел, раздумывая, не пойти ли за второй бутылкой пива.

– Паша, ты, правда, с автоматом не сможешь управляться?

– А что, может возникнуть необходимость?

– Не нравятся мне эти джибзики…

– Ну, я ж охотник, Димыч. Очередями с бедра, вряд ли смогу, а вот одиночными – запросто. Я в армии впервые в жизни в руки эскаэс взял, всю обойму, десять патронов в десятку положил. У замполита аж челюсть отвисла. Во, вспомнил! Комаревский была его фамилия! Надо же, столько лет вспомнить не мог, а тут сама выплыла… К чему бы это?..

Из-за кустов неслись пронзительные сладострастные вскрики, стоны, Галя с Оксаной уже поглядывали на своих кавалеров с явным нетерпением, а Димыч, будто не понимал ничего. Разлегшись на траве, чистил уже второй апельсин. Подражая ему, Павел тоже принялся чистить апельсин. Очистил, и начал отламывать по ломтику; один в ротик Оксане, один себе. И эдак неторопливо, лениво: любит, не любит… Чего тут было, не понимать? Своих дам-с, господа, придется трахать по очереди, ввиду сложной тактической обстановки.

За полчаса и Галя, и Оксана извелись. Наконец, из-за кустов выпали оба виновника напряжения, скатились в протоку и поплыли наперегонки к противоположному берегу, но быстро вернулись. Когда мокрый Генка подошел к достархану, Димыч тихо бросил сквозь зубы:

– Автомат положи под руку, но так, чтобы не было видно… Паша, твоя очередь последняя.

– Димыч, ну ты и сади-ист…

– Паша, как более слабая боевая единица, ты пойдешь получать удовольствие в самый опасный момент, вернее, в наиболее вероятный для нападения момент.

– Это почему я самая слабая боевая единица?! – возмущенно вскричал Павел.

– Да потому, что ты человек сугубо гражданский, и в нужный момент можешь заколебаться, убивать или не убивать. А это может стоить жизни мне или Генке. Не говоря уж о девочках… Их защищать в первую очередь, потому как они совсем в этой игре случайные фигуры.

– Димыч!..

– Пашка! Ну, хоть ты называй меня по имени!..

– Госсподи! Да на твоем имени с отчеством можно шесть раз язык сломать. Это ж надо придумать – Валериан Димитриевич! Валериан – слишком длинно, Валера – не соответствует действительности. Димыч – элегантно и коротко…

– Тьфу ты!.. – и Димыч поволок за кусты Галю.

Они немного посовещались, и скрылись за кустами. Павел прикинул траекторию, и весело хохотнул:

– Ба, и эти залегли на виду у джипперов…

Раскрасневшаяся, оживленная Люся подсела к Оксане, и они зашептались, захихикали. Подошел Генка, в одной руке у него была гроздь бутылок пива, другой он прятал за спиной автомат. Присел, осторожно подсунул автомат под край непрозрачного, покрытого яркими узорами полиэтилена, проговорил деловито:

– В случае чего, Паша, два запасных магазина за холодильником в багажнике…

– Ничего, у меня к нагану пять запасных зарядов в сумке…

– Почему, всего пять, а не семь?..

– Гена, в старину одним зарядом к нагану называлось семь патронов, следовательно, у меня в сумке тридцать пять патронов.

– А, ну, да, конечно… Один заряд – семь…

– Слышь, Гена, а кто такой Славка Динамит?

– О-о… Это фигура… Новосибирский авторитет. Сейчас-то он гордится своей кликухой, потому как мало кого осталось, кто помнит, как он ее заработал. А дело было так; собрался он, простите за каламбур, на свое первое "дело", сберкассу грабить. Купил динамитную шашку, все честь по чести. Только хохмач один, салаженку не шашку продал за хорошие деньги, а кусок хозяйственного мыла, завернутый в стандартную заводскую упаковку, которой динамит пакуют. Ну, там все остальное было, как и положено; дырка высверлена, в дырке пороховой заряд, кусок бикфордова шнура… Выпасли, значит, они с подельниками, когда в сберкассе хорошая сумма скопится, разжали домкратом прутья решетки, отключили сигнализацию, выставили стекло, Славка залез в помещение, пристроил на дверцу сейфа динамитную шашку, поджег шнур, и тут только заметил, что помещение маленькое, укрыться негде, он и ринулся обратно в окно. Но отверстие маленькое было, застрял. Орет, руками машет, ногами дрыгает. Подельники напугались, и деру. А тут и патруль подкатил. Потом все городское угро год ржало, вспоминая, как Славка сейф рвал. Ему тогда ничего не намотали. Много ли намотаешь, за незаконное проникновение? Даже попытки взлома не было. Суд не счел попыткой взлома, кусок мыла, привязанный к дверце сейфа. Теперь-то он заматерел. У него свой банк, по слухам, общак держит. С нашим авторитетом у них какие-то контры, чего-то не поделили… Димыч уже третий год трупы считает. А изловить какую-нибудь более-менее крупную рыбину, никак не удается. Сидит какая-то продажная тварь на самом верху, и постукивает бандюганам, а шишки на Димыча валятся…

Павел сходил за пивом, откупорил бутылку, прилег, положив голову на колени Оксане. Хорошо! Солнце ощутимо припекало, пиво было холодное, колени Оксаны были соблазнительно гладкими, а Димыч скотина… Уже больше получаса кувыркается с Галкой за кустами… Павел добродушно хохотнул, сказал:

– Ген, как думаешь, у тех обормотов штаны уже мокрые?..

– Не сомневаюсь… Ты, Паша, не расслабляйся. А то лежишь, глаза закрыл… Я, что ли, за двоих глядеть должен?

– Да я гляжу…

– Ты, главное, попробуй, поставь себя на их место… Поставил?

– Ага… Лично я уже сейчас бы задушил Димыча голыми руками.

Оксана осторожно гладила его по голове. Пальцы ее прощупали шрам от лба и дальше. Она прошептала:

– Господи, Паша, как ты жив остался, после такого удара?

– Случайно… – безмятежно обронил Павел. – Зато после этого удара у меня писательский дар открылся.

– Шутки у тебя дурацкие…

– А это не шутки. Я ведь, и правда, писать начал, когда второй раз головой приложился. А первые по настоящему талантливые вещи начали получаться аккурат в восемьдесят восьмом году. Мистика, верно?

– А чего там мистического, в восемьдесят восьмом году? – спросил недоуменно Генка.

Павел проговорил с подначкой:

– Гена, вот когда я тебя не вижу, а только слышу, у меня возникает ощущение, будто ты вовсе не подполковник, а сержант…

– Это почему же?.. – обиженно протянул Генка.

– Да вопросы ты задаешь типично сержантские! Ну, это ж ежу понятно: две восьмерки, два знака бесконечности…

– А-а… Ну, да…

Наконец, в протоку с визгом ухнула Галя, за ней, проделав виртуозное сальто, влетел Димыч. В последний момент в нем видимо проснулась совесть; проплыв до середины протоки, он повернул назад и вскоре вылез на берег. Павел прихватил две бутылки пива и пошел за Оксаной, которая уже торопливо шла к кустам. Подождав Павла, и глядя на него расширенными черными глазищами, она почему-то шепотом проговорила:

– Паша, а я тоже хочу на виду у тех…

Павел приобнял ее за талию и со смехом повлек в жиденький тенечек. Он и не заметил, как она выскользнула из купальника. Пока он пристраивал бутылки, да сумочку, она нетерпеливо стягивала с него плавки, говоря при этом:

– Чертов Димыч… У меня сейчас между ног треснет…

Павел попытался ее обнять, но она как истинный ландскнехт опрокинула его навзничь, и тут же оседлала со сладострастным стоном. Закинув руки за голову с какой-то дикой, звериной силой принялась извиваться. Павел скосил глаза. Вдалеке, отлично видимые на фоне неба, маячили возле роскошного "джипа" четыре черные фигуры. Оксана будто с цепи сорвалась, казалось, она всего его стремилась вобрать в себя, и то и дело пронзительно вскрикивала, потеряв всякую связь с реальностью. Она перепробовала на нем все, что умела, потом прошлась по второму кругу. Потом попробовала сделать минет, но долго плевалась, и, в конце концов, встала на четвереньки, и потребовала, чтобы он трахал ее с такой же силой, что и жеребец кобылу. Павлу было немного не по себе под взглядами наблюдателей, но экзекуцию над Оксаной он производил с тройным усердием. В конце концов, она залпом выпила бутылку пива, и со стоном: – "Не могу больше!.." растянулась на траве, раскинув ноги. Павел тоже выпил бутылку пива, снова вошел в нее, и медленно, не торопясь, принялся покачивать. Она стонала уже совсем слабо, и когда он кончил, тихо, сонно прошептала:

– Ох, умру я сейчас, Паша…

Однако не умерла. Минут через десять приподнялась, огляделась сонным взглядом, проговорила:

– Это ж потрясающе… А где купальник?

Павел обшарил все вокруг, наконец, кое-как разглядел две крошечные тряпочки в кустах.

– Когда ты успела его туда закинуть?.. Ба, тут и мои плавки…

Надев купальник, Оксана, пошатываясь, побрела к протоке, вошла в воду по колени и расслаблено рухнула, подняв каскад брызг. Павел вошел за ней, но плавать не хотелось, он просто лег в воду, и лежал, закрыв глаза. Его покачивало рядом с берегом, ноги касались песчаного дна, и двигаться ну совсем не хотелось. Рядом примостилась Оксана, сидя на дне, сказала:

– Паша, ну это ж невозможно… Как опасность обостряет чувства…

Он улыбнулся, нашарил в воде ее теплую талию, погладил. Она выгнулась как кошка, прошептала:

– Я хоть сейчас готова обратно в кусты…

– Пашка-а! – вдруг заорал с берега Димыч.

Павел вздрогнул, вскочил:

– Что там?

– Давайте сюда!..

Подхватив с песка свою сумку, Павел побежал к иве. Подбегая, спросил:

– Что, едут?..

– Да нет, шашлыки поспели…

– Тьфу ты… Предупреждать надо…

Павел поглядел в сторону "джипа". Наблюдатели сидели на траве в тени машины, и изредка поблескивали биноклем.

– Терпели-ивые… – протянул Димыч с нежностью. – Тут не штукой баксов пахнет, а чем-то весьма серьезным. Но, не фирма… Явно не фирма…

И Димыч принялся разливать по первой. Вторую бутылку прикончили так же быстро, как и вторую порцию шашлыка. К изумлению Павла, у него не было и следа хмеля.

Он проворчал:

– Надо было четыре бутылки взять…

– Да-а… – протянул Димыч. – Нервное напряжение такие шутки шутит… У меня тоже ни в одном глазу. А может, шашлык виноват. Мы ж никогда раньше в таких количествах его не ели. Мне один мужик рассказывал, он в гостях был, у киргизов в горном ауле. Хозяин заколол барана, жирного, как свинья. Так вот, они за день съели впятером этого барана, и выпили ящик водки, и при этом никто из них не опьянел.

Все равно было хорошо лежать на солнышке, попивать прохладное сухое вино, трогать соблазнительные округлости… Ну и плевать, что оружие под рукой. А ля гер ком а ля гер…

Когда кончилось и пиво, солнце уже клонилось к горизонту. Напоследок окунулись по разу в протоку. Димыч поглядел на наблюдателей, сказал:

– Ген, пугни-ка их… Ты автомат, кстати, где взял?

– Где положено брать для оперативного мероприятия, там и взял, как положено, под расписку…

– А, ну, ладно… Пугни. Только смотри, не попади…

Генка прижал приклад к плечу, тщательно прицелился, и дал очередь патронов на десять. Павел отметил, что ствол автомата почти не качнулся от стрельбы. Да-а, умеет Генка обращаться с автоматом… Пули взбросили пласт земли в метре от "джипа". От неожиданности наблюдатели заметались. Генка еще саданул короткой очередью, уже с другой стороны "джипа". Тут уж нервы у ребят не выдержали, попрыгав в машину, дали такой газ, что пыль тут же скрыла блестящий импортный вездеход.

– Козлы… И имя вам – козлы… – проговорил Генка, ставя автомат на предохранитель. – Паша, а это ты из-за чувства опасности, Оксанку ровно полтора часа трахал?

Воровато оглянувшись, не слышат ли девчонки, Павел проговорил:

– Полтора часа – это еще что. Я могу и три…

Генка разинул рот, но тут же помотал головой:

– А вот это ты врешь…

Павел равнодушно пожал плечами:

– Хочешь, верь, хочешь, не верь…

Подошел Димыч, относивший бутылки в вырытую в отдалении яму, спросил:

– Паша, ну как, твоя амнезия?

– Значительно хуже стало… – жалобно протянул Павел. – Только иногородних мочил на мою голову и не хватало… Я ж в других городах бывал только на вокзале, проездом.

Когда подъезжали к городу, после долгого молчания, Генка вдруг изрек:

– А что, здорово отдохнули! Главное, повеселились знатно… Как представлю эту картину… – и он захохотал, свободно, раскатисто.

Павел с Димычем заржали тоже, девчонки вторили звонким смешком.

Гиря внимательно разглядывал алмазы. Шесть крупных камней тяжело покоились на ладони. Вроде невзрачные стекляшки, но так ощутимо давят ладонь… Гиря примерно представлял цену алмазам. Если фитюлька со спичечную головку размером стоит немалых денег, то, сколько же стоит, например, вот этот, с конечную фалангу его, Гири, указательного пальца. А пальчики у Гири, далеко не музыкальные…

Два года назад в этом заброшенном сарае на краю рабочей зоны нашли повесившегося на собственных портянках, изорванных на полосы, Ломанного. Гиря непроизвольно поднял голову и глянул на пыльную стропилину, на которой все еще болтался обрывок серой тряпки. Опустив взгляд, Гиря пытливо посмотрел в лицо сидящего перед ним человека:

– Я так понимаю, Крыня, ты даришь мне эти камешки?

Крыня растянул губы в кривой ухмылке, но глаза его остались холодными и ждущими.

– Шутишь…

– Шучу…

Помолчали.

– Что ж не досидел? Тебе семь годков осталось тянуть. С такой заначкой и вдвое больше просидеть можно.

Крыня протянул руку. Гиря понял, если он хоть чуточку помедлит, из этого сарая ему уже не выйти. Как Ломанному… С деланным равнодушием ссыпая камни в подставленную ладонь, подумал: – "Интересно, где Крыня прячет заточку?.." А камешки блестели так соблазнительно… Но и Крыня был тот еще отморозок…

– Чего это ты решил со мной поделиться?

– Сваливать мне, Гиря, отсюда надо…

– Ясно. На камешках замазался.

– Да нет, тут чисто. Ломанный мне сам их перед смертью отдал, и шепнул два числа. Координатами называются…

Гиря думал. Он помнил Ломанного. Тот тянул безвылазно бесконечный срок. Ему несколько раз набавляли срок за побеги, да и пара убийств на нем висели. Крыня, по началу, как и все старался не замечать Ломанного. Кособокий, мрачный и замкнутый старик никогда ни с кем первым не заговаривал, а если к нему обращались, отвечал коротко и односложно, злобно кривя синеватые губы. Непонятный старик. На блатного, вроде, не похож, но даже пахан зоны, то ли уважал его, то ли побаивался. И вдруг, ни с того ни с сего, Крыня начал изводить его. Все с интересом ждали, кто кого вперед ухайдакает. Ухайдакал Крыня. Все решили, что Крыня все-таки довел его до самоубийства. До лагерного начальства не дошло, что Крыня изводил старика, так дело и забылось. Гиря тогда тоже ничего не заподозрил. Мало ли какая блажь может найти на мокрушника? А то, что Крыня мокрушник, было видно с первого взгляда. Хоть и везучий мокрушник, сидел-то он не за убийство. Есть такие, везучие мокрушники. Иногда бывает, что сходит с рук убийство, а то и два. А потом человек уже не может без крови, ему это как понюшка кокаину. Такие долго не живут…

Увидев алмазы, Гиря понял все; не смог Крыня довести Ломанного до самоубийства. Того зона не сломала за столько лет, куда уж, щенку мокрушнику… Да с такой заначкой, которая была у Ломанного, можно было долго терпеть. Зря он в побеги ходил, теперь бы уж отсидел, или по амнистии вышел, и жил бы в свое удовольствие. Крыня просто инсценировал самоубийство. Ничего не было удивительного и в том, что у Ломанного оказались алмазы. На зонах и не такое бывает. А Ломанный болтался по Северу как раз в те годы, когда в Якутии впервые нашли алмазы. Вот только как Крыне удалось его грохнуть, такого тертого калача?..

Гиря думал. Дураку ясно, что Крыня делиться не собирается. Вытащишь этого волчищу с зоны, а он – заточку в брюхо, и адье! Да где ж это видано, чтобы Гирю какой-то мокрушник провел?! Камешки надо брать! Глупо их оставлять Крыне. Он и деньги-то за них пропить не успеет. По нему же давно стенка плачет. Такие, как Крыня, тихо сидеть не умеют, им себя показать надо, покуражиться, да в каком-нибудь шикарном кабаке, конечно, когда деньги заведутся. Камешки надо взять так, чтобы и от Крыни отделаться, и от уголовки отмазаться.

Гиря задумчиво глядел на Крыню. В уме постепенно складывалась хитрейшая комбинация, как в шахматах. Надо будет только в побег тащить еще двоих.

Крыня настороженно спросил:

– Чего уставился, первый раз видишь, что ли?

– Думаю, как тебя, вахлака, от уголовки отмазать.

– Знаю, с зоны уйти, трудное дело, потому и предлагаю половину…

Гиря усмехнулся про себя: – "Ишь, расщедрился, без торга половину сам предлагает…"

– Нет, Крыня, с зоны уйти – раз плюнуть. Как дальше?

– Что, дальше? – Крыня с подозрением уставился на него.

– А то… Забыл, где находишься? Отсюда одна дорога ведет, на ней каждую рожу можно высветить, да еще по реке… И потом, камни – не мешок барахла, на толкан не вынесешь…

Крыня растерялся. Гиря с удовольствием отметил это. Теперь только не давать ему опомниться. Быстро, отрывисто, Гиря спросил:

– У тебя бабки есть?

Помедлив, Крыня кивнул:

– Найдутся…

– Давай все, что есть.

– Вечером…

– Ладно, с нами пойдут еще двое, понял?

– Много.

– Там видно будет…

– Своих кого хочешь? – Крыня насмешливо прищурился.

– Дурак! Надо наверняка бить, понял? Как ты камни продашь?

– Так, согласен. Кто?

– Губошлеп. Он жучков денежных знает. Настоящих, деловых, цеховиков. Эти за камни настоящую цену дадут.

– Сопля! Его же первый мент расколет!

– Не расколет. Так повяжем, что и не пикнет. Ну, а если подопрет, сгодится вместо коровы. Дальше. Пойдем напрямик, через тайгу.

– Ты что, рехнулся?! По болотам… Тыщу километров?!

– А ты думаешь по дорожке прокатиться? Нас у первого же верстового столба повяжут. А в тайге дорог много, надо только человечка найти, который тайгу знает…

– Нет, Гиря, у тебя крыша поехала…

– А ты хочешь с комфортом с зоны бегать? Ну, тогда пойди к пахану зоны, отдай ему все камни, себе оставь только один, и беги с комфортом; вертухаи тебе будут в каюту чай с кофе таскать…

– Ладно, кто там у тебя тайгу знает?..

– Хмырь.

– Не пойдет. Он же спит и видит, как оттянет срок и чистеньким выйдет…

– Пойдет. Камешком поманим. Он знаешь, на чем погорел? Соболей налево сплавлял. Так вот, он сам мне говорил, что соскучился здесь. А ему еще двенадцать годков зону топтать. Короче, тащи бабки и сиди тихо. Самое позднее, уйдем через неделю.

– Долго. Быстрее бы…

– Не получится. Без ружья и жратвы тайгу не пройдешь. За неделю хоть сухарей подсушим.

…Присев на бревно, Гиря достал самодельный плексовый портсигар с ярко намалеванной голой девкой на крышке. Закуривая, подмигнул ей:

– Жди, скоро буду…

Разгоняя дымком назойливо зудевших комаров, исподтишка наблюдал за Губошлепом. Работал тот еле-еле, возможно, из-за недавнего обеда. Впрочем, тут было что-то не так. Был бы он нормальным ложкомоем, пахал бы как миленький, несмотря на обед. Явно "рабы" за него норму отрабатывают. Гиря давно приметил его, и все ловил момент, как бы наверняка содрать с него хороший куш. Но случая не представлялось, осторожный щенок! И теперь придется брать его на арапа.

Губошлеп бросил лом и поплелся прочь от плюющейся опилками пилорамы. Лом тут же подхватил неприметный мужичок, и как ни в чем не бывало, принялся выполнять работу Губошлепа. По блуждающему взгляду Губошлепа, Гиря тут же догадался, что он пошел искать местечко, куда бы завалиться вздремнуть. Чуть заметным движением пальца Гиря поманил его к себе, и когда Губошлеп с готовностью подбежал, подвинулся, пригласил:

– Садись. Поговорим… Скучно что-то…

Гиря отметил, что, усаживаясь, Губошлеп достал пачку каких-то иностранных сигарет, голубоватых, длинных и тонких, с маленькими звездочками у фильтра. Впрочем, Гиря давно уже на воле не был, возможно, что такие сигареты уже продаются в каждом киоске.

– Что, собрался вздремнуть чуток после обеда?

– Да нет, живот что-то схватило…

– Живот, значит… Ну-ну… – тон Гири был благодушен и даже ласков. – А ведь ты каждый день после обеда дрыхнешь, или в траве, или в кочегарке. А как же норма? Выработка?

– Так, это… Нагоню! – Губошлеп нервно затянулся.

Гиря видел, что он растерялся, даже не сообразил, что может схватиться за живот, сделать вид, будто стало невмоготу, и смыться в сортир. И Гиря продолжал, развивая успех:

– И сигаретки дорогие смалишь… Может, поделишься?..

– А как же, конечно! – Губошлеп засуетился, достал початую пачку. – Бери! Вечером еще принесу.

– У тебя, пацан, бабки водятся, а делиться не хочешь… Почему? – все тем же благодушным тоном продолжал Гиря, забирая сигареты.

– Какие бабки?!. Из дому посылки присылают…

– Ты, пацан! – резко, будто выплюнул, выговорил Гиря, но тут же, будто переключателем щелкнул, вернулся к прежнему благодушно-ласковому тону. – Купи попугая, отрежь ему голову, и пудри ему мозги…

По опыту Гиря знал, что именно такие переходы, от злобного, лающего, до предельно благодушного и ласкового тона, больше всего сбивают с толку таких сосунков, как Губошлеп. Наблюдая за ним, с удовольствием отметил, что тот перетрусил до обморока, хоть и хорохорится. Не давая ему опомниться, буравя тяжелым взглядом, Гиря прорычал:

– Принесешь мне сегодня пятьсот колов, и покой тебе обеспечен до конца срока…

– У меня нет столько!

– Найди, – спокойно выговорил Гиря. – Ты парень оборотистый. Жить захочешь – найдешь… – и глянул в глаза Губошлепу, а глядеть Гиря умел…

В его взгляде Губошлеп явственно разглядел разверзшуюся могилу. Свою могилу.

Гиря тут же добродушно ухмыльнулся.

– Чего скис? Я ж не собираюсь сдавать тебя пахану, а заодно и того вольнонаемного, который тебе бабки таскает. У нас такие дела мимо пахана не проходят… Ладно, принесешь бабки, и никто тебя не тронет до окончания срока… – Гиря задумчиво затянулся, сдув дымом комара с руки, как бы про себя проворчал: – Есть же жучки… Кучи бабок имеют, и ни одна уголовка не прискребается; где, мол, взял… А, Губошлеп, есть такие?

– Есть…

– И золотишко покупают?

– И золотишко… А как же? У некоторых столько денег, что можно любую сберкассу завалить до крыши… Золото, оно и в Африке золото… Главное, не горит и не размокает.

Изумленно приглядываясь к Гире, Губошлеп размышлял про себя: – "И чего напугался? Сидит, как ребеночек, о деньгах и золотишке мечтает… Кругом вышки, колючая проволока, а надежнее всякой охраны тысяча километров нехоженой тайги до ближайшей железной дороги…"

– А камешки покупают? – продолжал Гиря.

– Смотря какие… – пожал плечами Губошлеп, стараясь казаться серьезным.

– Ну, скажем, пятьсот косых могут за камни выложить?

– Есть такие, что могут…

– А ты знаешь таких?

Губошлеп неожиданно озлился. Может, оттого, что только что был напуган Гирей до полусмерти, а может и потому, что отец, скромный начальник снабжения небольшой текстильной фабрики, настрого запретил сыну распространяться перед посторонними о друзьях и знакомых. Только перед самой тюрьмой Губошлеп узнал, что его отец был не последним цеховиком города Питера. Жаль, что не первым, а то бы отмазал сыночка от тюрьмы…

– Чего это ты, Гиря, интересуешься? В легавые собрался?..

– Ты, сосунок, сильно смешливый!.. – рука Гири дернулась, будто откидываясь назад для замаха, но тут же он криво усмехнулся: – Люблю таких… Вот ты мне скажи, был бы у тебя алмаз, вот такой, – Гиря отмерил ногтем добрый кусок своего толстого пальца, – смог бы ты его кому-нибудь толкнуть?

– Не ограненный?

– Естественно, сырой. Где ж ты в тайге ювелира отыщешь?..

– Ну-у… Если на караты посчитать… Скидочку сделать… Пол сотню тысяч потянет… А если толкнуть тому, кто за границу сможет вывезти, то и всю сотню, но только в долларах. Только, Гиря, такие камни довольно редки…

– Ну, эт я загнул… Поменьше камешек…

Губошлеп видел непроизвольное движение руки Гири, и успел пожалеть, что не сдержался. Каким бы смешным не казался Гиря, лучше ему подыгрывать. Кто его знает, что у него на уме?..

Гиря нервно затянулся сигаретой, не заметив, что уже загорелся фильтр, закашлялся. Еле справившись с волнением, протянул:

– Да-а… Мечты… Ну ладно, Губошлеп, тащи монеты и тебя никто никогда не тронет.

Губошлеп поспешно вскочил, и тут же исчез, будто испарился на ласковом июньском солнышке. А Гиря про себя подумал, что его и так никто не посмел бы тронуть. Если бы пахану зоны не шли регулярно переводы от денежного папаши Губошлепа, того давно бы уже "опустили". Но, видно, не такой уж сильно денежный у него папаша, если вообще от тюрьмы не смог отмазать. А бежать надо побыстрее… Не дай Бог до пахана дойдет, что готовится самодеятельный побег…