"Тени Сталина" - читать интересную книгу автора (Логинов Владимир)ЗА ЧТО БЫЛ РАССТРЕЛЯН ВОЗНЕСЕНСКИЙ.[3]Однажды Георгий Александрович Эгнаташвили позвонил в редакцию и неожиданно спросил: — А знаете, за что и почему был расстрелян Вознесенский? — Николай Алексеевич, бывший председатель Госплана СССР и член Политбюро? — Он самый. — Это «ленинградское дело», насколько мне известно… — Берия пристегнул его к «ленинградскому делу», чтобы убрать с дороги, а основная причина состояла в том, что Сталин хотел его сделать своим преемником. — Откуда вам это известно? — Я был свидетелем разговора между Шверником и Шкирятовым, бывшим Председателем КПК. — Когда состоялся этот разговор? — Год я точно не помню: где-то между сорок шестым и сорок девятым. А день помню отлично — день рождения Сталина отмечали на Ближней. Мы со Шверником на каждый его день рождения приезжали. Но ни на одном таком мероприятии я Матвея Федоровича Шкирятова ни до, ни после этого дня не видел, хотя должность у него была высокая — заместитель Председателя Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, а с 1952 года — Председатель КПК. Он был таким «ти-ти-ти», по голосу противным. Я терпеть его не мог. А это было двадцать первого декабря вечером на Ближней даче. Собрались и как сели за столы, так только в шесть утра двадцать второго и встали. Тогда я успел рано и быстро подать машину Швернику. Шофер у нас очень интересный был, Сабинников его фамилия, сын профессора, к сожалению, он умер уже, он даже старше меня лет на пятнадцать—двадцать был. Но очень спокойный и интеллигентный человек, прекрасно водил машину и никогда ни в какие переплеты не попадал. Правда, на него кое-что просачивалось, но я верил ему как честному и порядочному человеку. И вот мы подали машину Николаю Михайловичу, он сел на свое место сзади, я захлопнул дверцу и стал садиться спереди, а тут Матвей Федорович неожиданно кричит: «Шверник! Шверник!» Я вышел из машины и открыл дверцу Швернику, чтобы он мог говорить с ним. А Шкирятов жил около нас, в Горках-10, рядом еще жили Маленков и Андрей Андреевич Андреев, секретарь ЦК, министр путей сообщения. «Николай Михайлович, подвези меня, пожалуйста», — подбежал к машине Шкирятов. «Пожалуйста», — согласился Шверник. Он был слегка выпивши, но тут ничего не поделаешь. Раз приехали посидеть, то как и сколько ни пей, а до утра трезвым все равно не останешься. Но и пьяным он не был. Шкирятов тоже был не пьян, но тем не менее изрядно навеселе. Я усадил его рядом со Шверником, захлопнул дверцу и сел рядом с водителем. Поехали. А между мной с водителем и Шверником было загораживающее стекло, отделявшее нас от шефа. Оно было, как всегда, опущено, потому что Николай Михайлович никогда от нас не отгораживался и держал в нашем «кадиллаке» это окно всегда открытым. Едем, значит, а они на заднем сиденье делятся своими впечатлениями от вечера, проведенного со Сталиным, и вдруг Шкирятов неожиданно говорит: «А ты видел, Николай Михайлович, лицо Маленкова, когда Сталин сказал, что нет?» И я прекрасно понял, в чем дело, из всего последующего разговора. А дело было в том, что в разгар застолья Сталин неожиданно заговорил о том, что он уже довольно старый человек и руководить государством ему осталось не так уж много времени. Поэтому надо бы сейчас выбрать человека, который бы сменил его на этом высоком посту, и начинать потихоньку готовить его к этой должности. Поскольку там присутствовали все члены Политбюро и ЦК, Иосиф Виссарионович заявил, что он ждет от них предложений. Первым, разумеется, высказался Маленков. Я не сомневаюсь, что его кандидатуру предложил Берия. Это подтверждается всеми моими многолетними наблюдениями. «Так ты обратил внимание, какое было лицо у Маленкова?» — донимал Шкирятов Шверника. «Да, да», — поддакивал Николай Михайлович, словно не замечая, как язвительно смакует Матвей Федорович подробности того, как Сталин без всяких объяснений и комментариев категорически отверг предложенную кандидатуру. И вдруг неожиданно сказал: «А вот насчет Молотова вопрос поставили правильно». — «А ты видел, как радостно заулыбался Молотов?» — снова съехидничал Шкирятов. Как я позже на прогулке со Шверником догадался, Сталин тогда сказал, что кандидатура Молотова подходит по всем параметрам, но есть только одно принципиальное «но»: дескать, Вячеслав Михайлович от него самого далеко годами не ушел и Молотов такой же старый человек, как и он сам. А надо выдвинуть такую личность, которая могла бы руководить государством, как минимум, лет двадцать—двадцать пять. Из разговора в машине я понял, что потом все долго молчали и больше никого не решались выдвигать. Тогда Сталин, выждав паузу, сказал: «Хорошо. Теперь я предложу вам человека, который может и должен возглавить государство после меня. Имейте в виду, что этот человек должен быть из нашего круга, хорошо знающий нашу школу управления и которого не надо ничему учить заново. Он должен быть хорошо натаскан во всех государственных вопросах. И поэтому я считаю таким человеком Вознесенского. (Насчет его грубости он тогда ничего не сказал.) Экономист он блестящий, государственную экономику знает отлично и управление знает хорошо. Я считаю, что лучше его кандидатуры у нас нет». В ответ, как я понял из разговора, было гробовое молчание. Сталин оглядел всех присутствующих и неожиданно спросил: «Может, кто-то хочет сказать что-либо против? Или у кого-нибудь есть какие-то возражения?» И опять никто не проронил ни слова. Причем Шверник отнесся тогда в машине к словам Большого вполне положительно, да и Шкирятов ничего плохого о Вознесенском не говорил, хотя он был таким человеком, что мог у кого угодно изъяны найти. Но тут ни слова в его адрес не произнес. Обсудив этот сенсационный эпизод, они долго хвалили вечер, продлившийся до рассвета, и были очень довольны, что так хорошо провели время. Вскоре мы приехали в Горки-10, подъехали к даче Шверника, высадили его и повернули к себе. Все цэковские дачи были рядом, а пешком от дачи Шверника до дачи Шкирятова было всего минут семь-восемь ходу. — А у Шверника была большая дача? — Я бы сказал, что небольшая. Внизу была кухня, при ней комнатка небольшая и отдельная бильярдная, а наверху еще две комнаты. И была беседка-веранда, над ней комната, в которой в ту ночь спала Светлана, и еще была маленькая комнатка коменданта. Вот и все. — А вы хорошо помните ту ночь, когда случился удар у Сталина? — Как вчера, — вздохнул Георгий Александрович. — Нам позвонили в восемь утра. — Кто назвонил? — Дежурный, полковник Холемский, из КГБ. А у меня тогда радикулит сильнейший был. Еще вечером я связался со своим заместителем Ротовым и попросил его сменить меня утром, потому что я даже ходить не мог. К утру я прилег на диван, который в другом конце веранды от письменного стола стоял. А телефон был на столе. И вот когда он зазвонил, я на четвереньках подполз к столу и снял трубку. «Бичиго, — сказал тогда полковник (он хорошим человеком был, этот Холемский, и, пожалуй, единственным из нашей службы, кто меня называл по-домашнему), — надо срочно ехать к Большому на Ближнюю. Беда с ним». Мой радикулит как рукой сняло. Я кинулся на второй этаж, разбудил Шверника, Светлану мы не будили, и минут через десять—пятнадцать выехали. Там уже были Берия, Маленков, Молотов и другие члены Политбюро. Эти события уже более или менее точно в литературе описаны. — Как вы рассказывали, после смерти Сталина ваша жизнь круто повернулась… — Да, меня сослали в Молдавию. Хотя могло быть и хуже, потому что Берия ненавидел нашу семью и всех близких родственников Сталина. — Как это было? — Сразу же после смерти Сталина мой начальник Васильев приехал к Швернику и показал ему приказ Берия. В нем говорилось примерно следующее: ввиду того что полковник Саркисов (это начальник охраны самого Берия) и подполковник Эгнаташвили долгое время занимали определенные должности в ГУО и не имеют достаточного опыта работы в других областях МВД и КГБ СССР, перевести их та. другую работу. Берия хотел меня убрать, ибо мы слишком много знали. Но не сразу, а потихоньку, со временем. Подставить на новом месте и ликвидировать как не справившегося со своими обязанностями. Саркисову повезло. Его определили в отдел — Когда это происходило? — В апреле или мае. Буквально через месяц после смерти Сталина. Через день-два после разговора с Васильевым я пошел на прием к заместителю министра по кадрам. Запамятовал его фамилию. «Ну что, товарищ Эгнаташвили, — сказал он как-то играючи. — В соответствии с приказом министра вас надо бы куда-то определить. Куда бы вы хотели?» — «В Ленинград», — ответил я, не раздумывая и почти не догадываясь о коварном замысле Берия. Уж если мне предложили на выбор, то это был идеальный вариант — ночь в поезде, и я с семьей. «Хорошо, — ответил он и снял трубку. — Посмотрите Ленинград. — Потом что-то пробормотал и сказал мне: — В Ленинграде ничего нет… Куда бы еще?» — «Ну тогда Киев». Он снова снял трубку, с кем-то переговорил и развел руками: «В Киеве тоже ничего…» — «А может, в Баку?» — спросил я, прикидывая, что это все-таки недалеко от Тбилиси и можно будет поддерживать связь с родственниками. «В Баку то же самое», — отрезал замминистра после своего очередного звонка, и теперь мне все стало ясно. Сказал же Васильев, что в Молдавию. Чего я играю в кошки-мышки? Они уже давно меня переигрывают. У них уже все решено. Вот возьму и назову Кишинев — поглядим, что будет. И назвал. Он снова взял трубку и, как я и предполагал, улыбнулся и сказал: «Есть. Должность начальника хозяйственного отдела…» — «А чему я на этой должности научусь?» — возмутился я. «Ну ладно, — согласился он. — Заместитель начальника хозяйственного управления МВД республики. Пойдет?» — «Хорошо», — махнул я рукой. «На сборы три дня», — неожиданно скомандовал он. Я запротестовал: «Вы что, меня в ссылку, что ли, отправляете? Какие три дня?!» — «Ну хорошо, успокойтесь, успокойтесь. Дней десять—двенадцать вам хватит?» — «Хватит», — с досадой пробормотал я и вышел, будучи уверенным, что меня там же и арестуют. Но судьба мне благоволила. В Кишиневе меня радушно встретил министр внутренних дел генерал Мардабец. «Тебэ як Пушкына сослалы!» — приветствовал он меня, едва я вошел к нему в кабинет. Он вышел мне навстречу из-за стола и дружески похлопал по плечу. «Но ты не беспокойся, все будет хорошо». Конечно, это были только слова, так как и сам генерал не знал, что будет дальше. Тогда в замах у него был Цвигун. — Это тот, который застрелился? — Он самый. А вы его знаете? — В семидесятые годы он был заместителем председателя КГБ СССР. Ну и что было дальше? — Через некоторое время меня снова вызывает Мардабец, и я решил, что началось. А он обнимает и говорит: «Ты, видать, хлопец, нияк у билой рубахи родывся! Берия сняли! Коли вин быв остався, а то щэ, не дай Бог, и усю власть захватыв, гныть бы тоби у Якшанах, дэ мы усих расстреливаемо по его приказу. Боны собирались тэбэ туды переправыть, я тильки сегодня узнав… Радуйся, хлопец!» Хороший был человек, этот Мардабец. У меня как гора с плеч долой… — Просто повезло. Ведь тогда за вас и заступиться было некому? — К сожалению, да. Отец умер тридцать первого декабря сорок восьмого. Сталин умер, Власик сидел… Действительно, некому… — Он вздохнул. — Тогда я к молдавскому министру обратился: «Дайте мне два-три дня в Москву съездить, семью проведать. За свой счет, пожалуйста». — «Зачем за свой счет? — удивился Мардабец. — Выписывай командировку недели на две, я подпишу. Если надо больше — продлим!» Вот такой он был человек, все понимал. Ну, приехал я, значит, домой и сразу на квартиру к Швернику, где я пятнадцать лет день и ночь находился. Меня встретила его жена Мария Федоровна, хорошая женщина. «Бичиго, — сказала она, — сейчас не время возвращаться в Москву. Не высовывайся пока. Посиди в Молдавии до осени. Пережди. Смутное время. Неизвестно, что еще будет. Пусть тут все немного утрясется». Умная она была женщина, эта Мария Федоровна. И я послушался. Остался в Молдавии до осени. А когда вернулся, меня зачислили в резервное отделение и велели ждать, когда вызовут. Я вышел из управления кадров и встретился на улице со знакомым сотрудником этого управления. Разговорились, и он мне неожиданно советует: «Оформляйся на пенсию, у тебя же уже выслуга — тридцать три года в органах. Чего тебе еще надо? Полковничьи погоны?..» Дело в том, что Васильев три представления на меня Берия отправлял, по тому что по моим годам я уже давно должен был полковника получить, и три раза Берия эти представления не подписывал и возвращал. Я подумал, все взвесил и ушел на пенсию. — В пятьдесят третьем году? — Да. Уже сорок четыре года, как я пенсионер. — Спасибо, Георгий Александрович. Но мы начали с Вознесенского… — Да. Да. Это Берия его убрал, как конкурента. Потому что стремился к власти. И Власика он посадил и хотел расстрелять, да зацепиться было не за что. Все его «грехи» и «промахи» никак на расстрел не тянули. И Сталина он до смерти довел, ежедневно запугивал его вымышленными и сфабрикованными слухами о готовящихся покушениях на жизнь Генсека. — Но вот если бы… я понимаю, что история не терпит сослагательного наклонения… но если бы осуществился замысел Сталина в отношении преемника и Вознесенский бы возглавил государство, то это было бы благом для страны или нет? — Разумеется, Николай Алексеевич был большим умницей, и под его руководством страна бы далеко шагнула вперед, по крайней мере в экономическом отношении. Уж его дела никак не шли бы в сравнение в тем, что наворотил бездарный и злобный Хрущев. Но есть одно «но»: Вознесенский был большим грубияном. Я вам приведу лишь небольшой эпизод, свидетелем которого был. Шло заседание Совмина. Мы, начальники служб правительственной охраны, дожидались своих шефов в приемной, у секретаря. Я тогда как раз стоял у окна. И вдруг неожиданно распахивается дверь и выходит Николай Алексеевич с двумя министрами. Эх, как он их начал материть. И в хвост и в гриву. Мне стало не по себе, я хотел выйти, но не мог пройти, так как они загораживали проход и надо было их просить отойти. А перебивать Вознесенского я не решался. Так что я стал невольным свидетелем этого разговора, и мне стало как-то не по себе. Ей-Богу, я бы не выдержал такой грубости со стороны своего начальства и не знаю, что бы сделал. Хотя я был человеком достаточно выдержанным. — Это могло бы ему здорово повредить в управлении государством, ведь Сталин при всей его категоричности был все-таки коллективным президентом и без Политбюро и ЦК самолично почти ничего не решал. Да и грубость его, если верить Ленину, была не такой уж крайней. Вспыльчивый, взрывной — да, как все кавказские люди, но при этом спокойный, рассудительный и мудрый. Может быть, он бы поработал с Вознесенским в плане его воспитания и подготовки на высшую государственную должность? — Я вполне допускаю это, — согласился Георгий Александрович. — Ведь времени было достаточно. Да и сам Вознесенский был еще сравнительно молодым человеком и вполне поддавался авторитету Сталина. Но увы. Из всего рассказанного одно я могу утверждать однозначно: Вознесенского убрали Берия с Маленковым, расчищая себе дорогу к высшей власти в стране. — Спасибо вам за звонок, дорогой Бичиго, от души благодарю вас за весьма ценную информацию и желаю вам здоровья и долгих-долгих лет. — Ой, последнего не надо. Устал я уже жить, — прохрипел старик, — скорей бы туда, откуда пришел. Часто вижу во сне и отца, и Власика, и Сталина, и Шверника, и Вознесенского… может, там и свидимся… |
||
|