"И стал тот камень Христом" - читать интересную книгу автора (Сильва Мигель Отеро)

Иоанн Предтеча

Все сначала поспешили за водой к колодезю, а потом разговорились, хотя раньше никто из них друг друга не знал. Елеазар пришел с двумя верблюдами, тащившими разную кладь. Тени человека и одногорбых животных пересекли под белым блистанием полудня перешеек серой пустыни, под вечер солнце украсило их золотыми бликами, а наступавшая ночь окаймила их фиолетовой бахромой.

Гамалиил спустился с Иерихона со своими осликами, которые грациозно и гордо ступали по камням, красуясь разноцветием яблок и разнося аромат альбааки.

Фома, иначе называвшийся Фома Близнец, рыбак с рыжей квадратной бородой, оставил свою лодку с веслами в одном из заливов Тивериадского озера и пришел послушать голос пророка.

Старый Иаков принес неизбывную пыль Исхода на своих сандалиях, думы, припорошенные пеплом Вавилона, и мутную темень Мертвого моря в своих зрачках.

Единственной женщиной среди людей была Мисаила: яркий кувшин на бедре, небесно-голубая тюлевая шаль, туманящая смоль волос, огромные глаза, мерцающие любопытством.

Старый Иаков сказал:

— По всем тропам Иудеи идет, сотрясая горы, молва об Иоанне пророке.

(Его престарелые родители — священнослужитель Захария со своей супругой Елисаветой, оба священнического рода — были людьми праведными и любящими, но хилыми и бездетными. Как они смолоду ни старались, никого не могли явить на свет белый, и прослыла Елисавета бесплодной: так ей сказали ученые врачеватели и повитухи-знахарки, да и сама она в это уверовала после тщетных потуг нутра своего. И решили они наконец ни о чем больше не хлопотать, кроме как о семи пляшущих огоньках светильника, успокоиться тихой мольбой своих губ, отойти от гомона всеобщих молений, больше услаждать себя верой, нежели благоуханием роз. Захарии исполнилось восемьдесят лет, и соитие было для него лишь смутным воспоминанием.)

Старый Иаков продолжал:

— И вдруг однажды утром, когда в полутьме святилища Захария, не заботясь ни о чем другом, раздувал угольки под курильницей, он поднял глаза к алтарю и разглядел в дымке облик архангела Гавриила, который сошел на землю, чтобы возвестить о неслыханном чуде.

(Это было третье явление Гавриила, посланца Божьего, нам, рожденным от женщины. В двух первых архангел пожелал в своих откровениях сообщить Даниилу, последнему великому пророку, о предстоящих тяжких войнах и о рождении Мессии, который будет загублен людьми. И вот опять вернулся архангел, но на сей раз не в образе человека, не в холщовых одеждах, а парусами раскинул свои огромные, всеми цветами радуги сверкающие крылья, выпрямил свое светящееся тело, будто вышедшее из горнила вулканов, озарил все вокруг своими глазами, разившими словно молнии, а голос гремел, как клич громовый всего восставшего народа. Но ни одному живому существу, кроме Захарии, не было дано увидеть и услышать его, ибо только лишь для того, чтобы явиться Захарии и обратиться к старцу, спустился теперь архангел с небес на землю.)

Старый Иаков продолжал рассказывать:

— Колени Захарии часто застучали, как кимвалы, а руки затряслись мелкой дрожью, как пойманные оленята.

(Но ангел явился не изничтожить его, а ублажить ему душу. Грустному одиночеству приближался конец. Елисавета произведет на свет младенца, который по велению Божьему должен быть наречен Иоанном, и вырастет их сын, исполненный Святого духа и награжденный уразумением и силой пророка Илии, а слова его приготовят народ к встрече Мессии, чьи стопы уже попирают ветер и звезды. Предсказание такого счастья и такой неслыханной славы всколыхнуло робкую душу старого священнослужителя. «Сын в мои-то немалые годы? Сын, зачатый в усохшей утробе моей несчастной Елисаветы?» — бормотал он чуть слышно, почти про себя. «А как я его узнаю?» — недоверчиво спросил он архангела, повторив слова, сказанные Авраамом, когда Господь известил Авраама, что будет дана ему в собственность земля Ханаанская. «У тебя язык прилипнет к небу, и будешь ты нем, пока глазам своим не поверишь, а немота твоя станет знаком того, что приемлешь ты истину чуда свершенного», — сказал архангел, и видение постепенно рассеялось под сладчайшую музыку лютен, которую никто не слышал, даже сам Захария, потому как он сделался не только нем, но и глух. Он жестами пытался рассказать о том, что случилось, но люди, толпившиеся у дверей храма, никак не могли взять в толк, о чем он их оповещает, ибо его волнение и странные телодвижения трудно было понять. Потом-то они поняли, но не раньше чем месяцев через пять, когда живот Елисаветы стал выказывать признаки того, что позор бесплодия смывается, и все с ума посходили от радости, когда она произвела на свет сына, и, как повелел Гавриил, в храме назвали его Иоанном, что означает «Бог милосердный», а Захария обрел тогда речь и сочинил псалом из семнадцати слов, в котором возвестил:

И нарекут тебя люди отныне, сын мой, пророком Всевышнего,

Ибо пойдешь ты впереди Господа расчищать стези его.)

Фома, рыбак с рыжей квадратной бородой, ответил первым:

— Чтоб поверить в явление архангела Гавриила, мне бы надо увидеть его своими глазами, а не подслеповатыми глазами старика Захарии. Да и как верить в историю про старуху, которая спустя восемь десятков лет пустопорожней жизни вдруг затяжелела и родила младенца?

(Но разве так уж важно, что Фома не верит в эти мелкие подробности, если он верит вести, растревожившей ему душу? Главное, что пророк по имени Иоанн ходит босым по каменным тропам и под листвой дерев, и обрушивает на людей гнев и слова Илии, и возвещает народу Израиля скорое пришествие Спасителя: «Вот придет к нам Христос как царь царей, как сын Давида и хранитель его силы и собьет спесь с наших наглых врагов, разнесет их в куски, как глиняный сосуд. Народ — а когда Фома говорит «народ», он хочет сказать «беднота», — бедный народ Израиля век за веком льет слезы от козней и притеснений, чинимых ненавистными пришельцами, ярыми идолопоклонниками и злодеями: персами, греками, египтянами, скифами, сирийцами — об этих-то, о сирийцах, и вспоминать страшно. В наше время мы народ страждущий и униженный, не тот, что шел за посохом Авраама и золотил пшеницей холмы Ханаана, не тот, что горделиво ступил на землю обетованную под хоругвью Моисея уже усопшего, не тот, что воздвиг из мрамора и золота храм Соломона, и совсем не тот, что побеждал в ста тысячах сражений мечом и силой духа». Громовым колокольным звоном отзовется в бунтарской душе Фомы проповедь пророка по имени Иоанн, который голосом своим вздымает зыбучие пески, провозглашая скорое пришествие Мессии, отмщающего и всемогущего.)

Тогда сказала Мисаила-водоноска:

— Вчера я видела его во весь рост, видела его огромную тень, когда он реку переходил. Пророк спустился к берегу Иордана, а за ним шло несколько учеников, в его тени совсем неприметных.

(Никогда на нее не глядели такие отчаявшиеся и такие круглые от гнева глаза, как у него. На лоб ему спадали лохмы и вились как змейки. А высок он, как кедры, мимо которых идет по дорогам. А при ходьбе под грубой одеждой из верблюжьей шерсти у него проглядывают бедра, крепкие, будто железные, и колени, острые и костлявые. Он так опален солнцем пустыни, что больше походит на черного ангела, чем на белого человека. В его глазах то всполохи проклятий, то приливы темной и мрачной ночи. Его проповеди осуждают покорность угнетенных, обрушивают на них поток безжалостных упреков. Проживи Мисаила еще хоть тысячу лет, никогда не потускнеет для нее блеск его глаз и звук его голоса как у древних пророков.)

Елеазар, торговец тканями, свернувший со своими верблюдами с дороги, чтобы послушать пророка, сказал:

— Кто он таков? Чего от нас хочет? Какие помыслы, праведные или нечестивые, им завладели?

(Может, он влиятельный саддукей[1], скинувший свои красивые одежды, чтобы потрудиться до седьмого пота да искупить свои потворства иноземцам; может, он сын или внук саддукеев, богатых священнослужителей, обрядившийся нищим отшельником, чтобы скрыть свое желание завладеть их землями? Или это фарисей[2], обуянный патриотизмом и религиозным пылом, фанатик-буквоед, жаждущий представить себя самим Христом, чтобы обратить в жизнь свои туманные представления о справедливости? Или это ессей[3], спустившийся из своей подоблачной обители, чтобы в открытую проповедовать целомудрие плоти и общность благ как выражение душевной чистоты, которая необходима, чтобы достойно встретить Учителя справедливости? Или это зелот[4] с кривым кинжалом за кожаным поясом, наемный убийца, непокорный и страшный, который витиеватыми речами прикрывает намерение поднять мятеж, ради чего он и живет на свете?)

Старый Иаков заговорил снова:

— Нет, и не то и не другое. Да, он мог быть знатным саддукеем, если бы пожелал, ибо кровь его — чистый сок великого священного древа, его кость — от костей Аарона и Надава, а рукам его дано приумножать и порабощать, если бы к господству мирскому были направлены его склонности. Мог он быть и уважаемым фарисеем, который испил чашу мудрости в храме и в синагогах, и, будучи человеком набожным по природе, потянулся бы к несчастным, жаждая их любви. Мог он быть и ессеем, чистым и непорочным, ибо ненавидит богатство, рабство и войну и влечется к целомудрию, труду и учению. Мог быть и упрямым зелотом, ибо не знает страха и с охотой дал бы себя прикончить за свои убеждения. Но нет, он и не то и не другое, дети мои, он — сам пророк Илия во плоти, возвращения которого мы так долго ждали. Он — здесь, могущественный и прозорливый, как Илия; упорный враг идолопоклонства и лжи, как Илия. Он — глас, вопиющий в пустыне, предсказанный Исаией в его Книге пророчеств. По прошествии пяти столетий молчания и мрака явился в пустыне израилевой настоящий пророк. Он очищает от камней и крапивы путь Мессии, идущего вослед. А заодно очищает наши души той светозарной водой, которой нас крестит.

Фома, рыбак с рыжей квадратной бородой, снова засомневался:

— Никак он хочет отмыть наши души от грехов, окуная наши тела в гнилые заводи Иордана, в верблюжьи лужи и в ослиную жижу?

Гамалиил, садовник, добавил в свою очередь:

— Я слышал, как на базарах левиты[5] говорили, что обряд погружения в речную воду с просьбой простить прегрешения существовал уже в давние времена в других верованиях, среди других народов.

Терпение старого Иакова было крепостью неприступной. Он погладил свою белую, как хлопок, бороду, сделал два шага в сторону сомневающихся и заметил:

— Крещение от рук пророка не упоминается ни в одной книге, разве лишь в прорицаниях Иезекииля, где сказано, что Бог очистит людей, употребив для того безгреховность воды. Не важно, что сегодня — это грязная вода Иордана, а завтра — невинно-чистая вода источников, ибо не пальцы Крестителя ее источают, дабы отмыть человечье тело, а служит она ему, дабы в своем же теле вызрел другой человек. Иоанн берет наши раскаяния, смывает грехи наши водой крещения и выпускает нас в иную жизнь.

Мисаила-водоноска под конец добавила:

— Сильнее его взгляда только его голос — это ураган, который срывает с нас платья; его голос — трубный глас, который волнует наши души, но его голос — это и свирель, которая нас утешает.

(Его голос — как рев рабов, устрашающий господ; как праведная молния, карающая разбойников; как заря, разгоняющая лесную темень. Мисаила проползла бы на коленях всю пустыню, если бы так было нужно, чтобы послушать его речи.)

И тут все приумолкли, словно опомнившись, ибо солнце уже село, о чем возвестило воркование горлицы, а на западе разлилась молочно-розовая река. Люди вместе потянулись вниз среди пустынных земель и островерхих скал. Старый Иаков тащился сзади, то бормоча псалмы, то сетуя на жизнь. Со дна ущелья поднималась густая спираль дыма — там метался огонь костра. Заглушая шум реки, возносясь над гудением толпы, гремел голос Иоанна Крестителя:

— Я — глас вопиющего в пустыне, чистый голос разума и крови; я — грохот грома, возвещающий о сильных ливнях; я — дуновение ночи, которая взыграет всеми огнями и красками над скалами, где кузнецы Господни куют рассвет.

Я — голос, разносимый ветром, я сам ветер, который свищет в песках, дабы восславить приближение Царства Божьего, ибо уже видимы его неповторимые черты, ощутимы волны его аромата и слышна победная дробь его барабанов, различима амброзия его снеди, уловимо совершенство его духовного образа Я — глас вопиющего в пустыне; наследный голос других голосов, уже мертвых; тысячекратный голос, который снимает с вас гнет грехов ваших, ибо лишь очищение ваших сердец приведет вас на празднество в Царство Божие. Я возвещаю вам пришествие Царства Божьего, которое уподобится морю равенства, разливающемуся по земле правдой и справедливостью. Я возвещаю вам явление огнища, которое испепелит дом ростовщика, и топоров, которые вырубят корни деспота, и каменьев, которые размозжат череп предателя. Стервятники в ярости склюют глаза и требуху всех, кто превратил свой народ в орудие притеснителей, свою власть — в ярмо для несчастных, свою религию — в бич, свой род — в секиру.

Я говорю вам, что высокомерие — это трава ядовитая, что спесь — это аспид, затаившийся в щелях души, что дух касты — это гиена, пожирающая доброту человеческую.

Мы — сыны Авраама, это истина, но слеп тот, кто не ведает, что десница Божья может сделать и так, чтобы дети Авраама родились на скалах, дети Иакова — в грязи, дети Моисея — на поленнице, если будет на то его святая воля.

Ни место, где родился, ни цвет кожи не есть те добродетели, что спасут человека от геенны огненной, а спасение его — тот крохотный улей, где согревается его сердце, где голубой фитилек пробуждает в нем совесть.

Более достойны быть в лоне Господа Бога голодный араб, оборванный вавилонец, нищий египтянин, чем богатый и могущественный израильтянин, если он приумножил свои богатства, ложно толкуя Святое писание, и укрепил свою власть, заведомо искажая написанное, дабы погубить обездоленных.

Клубок змей, воедино свитых сластолюбием и алчностью, злопыхательские уста, брызжущие слюной наговора и лжи; хищные руки, окропленные слезами бедняков и кровью невинных; лицемерные святоши, смердящие блевотой пьяниц и затхлым потом всех блудниц, не вам принадлежит слава Израиля, которым вы завладели; не вам называться сынами Сиона, который вы так бесчестите.

Царство Божие близко, я возвещаю о нем, в радости и упоении, и предупреждаю вас — да не войдут туда ни разбойники, ни злоумышленники, ни кровопийцы, ни воры, ни совращатели.