"Наследие мертвых" - читать интересную книгу автора (Варенберг Энтони)

Глава XVI

На сей раз у Тариэля не было ни единого шанса освободиться — Гаал предусмотрел любые неожиданности, велев поместить его в одной из комнат, лишенных даже окон, и приставив надежную охрану из числа своих слуг, предупрежденных об особой опасности и ценности пленника. Возможно, с каждым из них по отдельности Тариэль бы и мог справиться, даже наверняка. Но их было пятеро, отлично вооруженных, и пытаться противостоять им было бы сущим безумием. А никаких иных выходов из помещения ему обнаружить не удалось, так что о побеге нечего было даже мечтать. Тариэля охватило отчаяние и ощущение собственного полнейшего бессилия. До предела взвинченные увиденным кошмаром нервы не в состоянии были выдержать большего. В его голове отчетливо, как наяву, продолжали звучать нечеловеческие вопли несчастных жертв, а чудовищные картины собственной скорой мучительной смерти были такими яркими, словно он уже был брошен на растерзание Вундворму. Если Гаал рассчитывал, что за эту ночь Тариэль повредится рассудком, то был весьма близок к цели. Тиариец сейчас в последнюю очередь походил на героя. Пережитое потрясение было столь велико, что Тариэль попросту разрыдался. Правда, этого никто не мог слышать, потому что он все же старался не издавать звуков, но слезы лились сами собой и не желали останавливаться. На его памяти такое случалось с ним всего дважды в жизни — в день, когда он осознал, что все, кого он любил, мертвы. И — когда Конан один, без пего, покинул Халогу. Но то было уже очень давно.

Благодатный дар богов человеку — способность выплеснуть свои чувства в слезах, — наверное, только и позволил Тариэлю сохранить здравый смысл. Потому что, когда слезы кончились, он почувствовал облегчение, вновь обретая способность мыслить спокойно и разумно, преодолев панику. Что бы ни утверждал Гаал относительно неуязвимости Вундворма, ему, Тариэлю, не раз и не два приходилось выходить на бой с противниками, казавшимися несокрушимыми, точно крепостные стены, и несравнимо превосходящими его в росте и весе. Правда, это тоже было давно, однако в прошедшие со времен его гладиаторских поединков годы Тариэль никогда не переставал тренироваться с мечом, ножом и луком. Ежедневные тренировки были для него столь же само собой разумеющимся, как еда и сон. Как дыхание. Если по какой-то причине Тариэль на несколько дней прекращал их, он чувствовал себя больным, упражняясь, он испытывал настоящее наслаждение и радость, так что совершенно не воспринимал свои занятия как некую тягостную обязанность. И хотя сейчас он был уже далеко не юношей, но сохранил отличную, завидную форму, силу и свою знаменитую пластичность. Поэтому схватки с человеком — любым человеком — Тариэль не боялся, уверенный в своих возможностях. Но Вундворм человеком не был. Он являлся хищником, монстром сочетающим в себе качества и повадки кошки и змеи, двух самых ловких, коварных и опасных существ, какие только есть на земле, поэтому действовать следовало только наверняка. У Тариэля был шанс нанести один удар, всего один и если он не окажется смертельным, всему конец; реакция и скорость Вундворма очевидно несравнимы с человеческими, а если помножить это на гигантские размеры и силу… Тариэль судорожно вздохнул. Он видел, как именно гадина предпочитает убивать — все-таки, несмотря на ужас и панику, некоторая часть сознания графа была привычно сосредоточена на наблюдении за "Повелителем" как за будущим противником, и он понял, что первым делом Вундворм бросается человеку в лицо и вырывает глаза, а потом душит, обвиваясь вокруг тела, ломая ребра и позвоночник. Надо позволить ему напасть первым и принять на острие меча, вспоров глотку. Ну и что с того, что до сих пор это никому не удавалось? Значит, он, Тариэль, будет первым.

Надо отдать должное безумному князю — с Тариэлем обращались куда лучше, чем обыкновенно поступают с пленником, не отказывая ни в изысканной пище, ни в каких угодно дорогих напитках, которые тот желал получить. И точно так же, стоило ему высказать такую волю, в место его заточения тут же доставили листы идеально выделанного пергамена. Тариэль так увлекся, живо представляя себе возможные варианты развития событий в битве с Вундвормом, что почти бессознательно принялся изображать их на пергамене в виде маленьких, следующих один за другим набросков, так, чтобы последний из них непременно оказывался сценой победы (разумеется, собственной), а проклятый Вундворм, соответственно, издыхал в луже крови. Это занятие оказалось равно захватывающим и полезным. Теперь Тариэлю было, по крайней мере, понятно, как он станет действовать в случае необходимости, и страх сменился спокойной собранностью. Внутренне он был полностью готов принять бой и победить.

Оставалось лишь дождаться, когда Гаал явится за ним и скажет, что время пришло.

Граф не мог знать, что всякий раз, когда он наносит воображаемый удар мечом на пергаменте, его будущий противник начинает яростно выть и извиваться, словно эти удары достигают цели. Тариэль уже занес руку, чтобы добавить последний завершающий штрих, но тут ему стало не до занятий искусством. Дверь распахнулась, и он, к своему безмерному изумлению, увидел Конана в сопровождении Гаала.

— Не входи! — крикнул Тариэль, но было поздно: киммериец уже переступил порог, и проклятая дверь тут же наглухо захлопнулась за ним.

— О, боги, — простонал Тариэль, — Конан, неужели ты еще больший дурак, чем я сам?!..

— Я тоже рад тебя видеть, — хмуро пошутил варвар. — Хочешь сказать, что теперь мы оба в ловушке?

События, предшествующие появлению Конана в замке князя Гаала, развивались следующим образом.

Не успел он покинуть Райбера и Джахель, еще раздумывая о том, что следует предпринять дальше, как киммерийцу повезло; он заметил нескольких мужчин, увлеченных игрой в кости, и узнал одного из них: Ингун, тот самый парень, который говорил с ним и Тариэлем! Варвар подошел ближе.

— Ну-ка, дайте и мне попытать счастья.

Ингун неохотно отвлекся от своего занятия — судя по выражению блестящего от обильного пота лица, удача как раз шла к нему в руки, — вскинул глаза на нового участника игры и тут же заметно насторожился.

— Кажется, мы знакомы?

— Точно, — подтвердил Конан. — Не ты ли предлагал моему приятелю изготовить медальон с твоим портретом?

— Да, я, — не стал отрицать Ингун, — только твой приятель так больше и не объявился. Наверное, получил более выгодный заказ.

— Вот мерзавец, — покачал головой Конан. — Я как раз его разыскиваю. Он мне должен порядочно денег, а сам куда-то пропал. Если честно, он вообще оставил меня без гроша. Мы условились о встрече, но этот негодяй не явился, и теперь я просто себе не представляю, как быть. Разве что в игре нынче повезете, но рассчитывать на это, сам знаешь…

— Сочувствую, — ухмыльнулся Ингун. — Но помочь ничем не могу. Говорю же, я его с тех пор не видел.

Врет, понял Конан. Хотя и весьма уверенно. Он знает, где сейчас Тариэль и что с ним.

— Почему-то мне кажется, что можешь, — возразил киммериец. — Если и не в поисках моего… приятеля, то хотя бы в том, чтобы свести меня с князем Гаалом. У меня есть кое-что, способное его заинтересовать как собирателя редкостей. Если сделка состоится, то я смогу поправить свое положение, и ты получишь неплохую выгоду, не сомневайся.

— Что за вещь? — спросил Ингун. — Покажи мне, и я скажу, нужна ли она князю.

— Э, нет, я намерен говорить только с ним, — сказал варвар. — Показывать ничего не стану. Могу только намекнуть, что речь идет о древнем барахском стеклянном кубке, считавшемся безнадежно исчезнувшим, но мне удалось его раздобыть. Увы, вещь хотя и стоит баснословных денег, но я, обладая ею, рискую просто умереть с голоду, если не найду достойного покупателя. Диатрета, — понизив голос, уточнил он. — Знаешь, что это такое? Апогей мастерства древних стеклорезов. Эти предметы еще называют клеточными кубками, потому что вырезанные на их поверхности фигурки как бы связаны невидимой сетью или находятся в невидимой клетке.

— Ага, — произнес Ингун, из чего сложно было заключить, понимает ли он в точности, о чем речь. — Я, вообще-то, могу поговорить с князем о твоем предложении, об этой… как там… диа…

— Диатрете, — повторил Конан.

О кубке, врученной ему Ирьолой. Конан никогда не думал о нем как о предмете продажи. Это, вместе с изумрудами, было наследством Райбера. Но сейчас…

— Ну да. Диатрете. А сколько ты рассчитываешь получить за него?

Конан назвал сумму. В глазах Ингуна вспыхнули алчные огоньки.

— Половина — моя, — быстро произнес он. — И я на таких условиях свожу тебя с князем. Или катись на все четыре стороны и ищи другого покупателя.

— Услуги посредника таких денег не стоят, — возмутился Конан. — Половина! Ничего себе!

— Гаал живет как затворник и никого к себе не подпускает, — пояснил Ингун. — Он очень мнительный осторожный и подозрительный человек. Но мне доверяет во всем. Без моей помощи ты к нему и близко не подойдешь. А кроме князя, в Нумалии немного найдется ценителей древностей, готовых выложить такие деньги за кусок старого стекла.

— Треть суммы, — решительно заявил варвар. — Или катись ты сам в преисподнюю.

— Ладно, — повздыхав, согласился Ингун, — идет. Приходи сегодня вечером в замок вместе с… диатретой, — было заметно, что это слово для него новое, Ингун явно спотыкался всякий раз, когда требовалось его произнести. — Хотя еще не точно, нужен ли он князю! Гаал куда больше интересуется таволами.

Это Конану уже было известно, однако он не сомневался в том, что его предложение заинтересует князя, и он получит возможность проникнуть в замок. Расставшись с Ингуном, киммериец поспешно вернулся туда, где оставил Райбера и Джахель.

Он развязал видавший виды походный мешок и осторожно извлек кубок. С тех пор, как покойная Ирьола вручила ему эту бесценную вещь, Конан к нему не прикасался. Сейчас же, взяв диатрету в руки, он ощутил благоговейный восторг… и тревогу. Луч света, падая на кубок, преломлялся в нем, сверкая дюжиной оттенков янтаря. Возможно, именно такой цвет имеет пламя преисподней, подумал Конан. А когда он слегка повернул диатрету, кубок изменил цвет, став темно-красным. Как кровь. Две фигурки бегущих людей, мужчины и женщины, вырезанные на поверхности кубка, были выполнены настолько искусно, что казались живыми существами, навсегда застывшими в прозрачной толще стекла.

— Боги, какая красота, — тихо ахнула Джахель, не сводя глаз с чудесной диатреты.

— Ничего, — подтвердил Конан. — Занятная штука, верно? Надеюсь, она мне поможет отыскать твоего отца.

При этих словах лицо Джахель сделалось настороженным.

— Каким образом?

— Ну, уж это моя забота, — сказал варвар.

— А кубок, между прочим, мой, — вмешался Райбер. — Я знаю, мама дала его тебе… но на самом деле…

— Верно, приятель. Хотя, если быть точным, она дала его мне в качестве платы за то, чтобы я о тебе позаботился. Но я не собираюсь лишать тебя вещи, которая принадлежит тебе по праву, и непременно верну ее. Однако сейчас она должна нам помочь, и я даже не собираюсь спрашивать твоего согласия.

— Не разбей только, — проворчал Райбер.

— Конан, — произнесла Джахель, — а что будет, когда ты встретишься с моим отцом?

— В каком смысле? — удивился киммериец, не понимая, к чему она клонит.

— Ну… ты ведь не сделаешь ему ничего плохого? — поспешно проговорила девочка. — Я знаю, что тебе нравится моя мать, но я ничем не хуже ее, только моложе. Однако это не так уж плохо, верно? Или… нет? Не всегда?

— При чем здесь твоя мать? — спросил Конан. Хоть убей, он был не в состоянии уловить общего смысла того, что пыталась сказать ему Джахель! — Да, ты очень на нее похожа. Ты прекрасна, невероятно юна и обладаешь множеством иных достоинств…

— И готова быть с тобой. Принадлежать тебе, — добавила Джахель. — Разве этого мало?

— Мы поговорим об этом позже, обещаю, — заверил ее киммериец. — Понимаешь, невозможно думать сразу о нескольких важных вещах, Джахель! Помни о том, О чем я тебя просил, и… извини, но мне пора идти.

Стоило ему переступить порог, как на лице Джахель отразилось отчаяние.

— Что же мне делать, — воскликнула она, — убить его, что ли?!

— Кого? — испуганно спросил Райбер, дернув ее за руку. — Кого ты хочешь убить? И зачем?

— Ты не поймешь, — отмахнулась Джахель. Глубокое, недетское горе заставило ее плечи поникнуть и затушило свет в глазах.

— А ты попробуй мне объяснить.

Она вздрогнула. Голос принадлежал не Райберу. Но ведь здесь никого, кроме них двоих, не было? Девочка хотела повернуть голову, но тот же голос велел:

— Не оборачивайся, дитя.

— Кто ты? — спросила Джахель.

— Важно лишь то, могу я или нет помочь тебе.

Несмотря на пугающую неизвестность, Джахель отчего-то не испытывала вполне естественного в подобной ситуации страха. В голосе была сила, но не угроза. И судя по всему, он принадлежал очень немолодому человеку.

— Никто мне не поможет, — ожесточенно проговорила она и вдруг коротко всхлипнула. — Если Конан доберется до моего отца, все будет кончено! Я же знаю, как ему нравится моя мать, а такой человек ни перед чем не остановится, лишь бы получить то, чего желает. Даже перед убийством! Что ему стоит пролить чужую кровь, если он всю жизнь только этим и занимался? Он жестокий и очень смелый, и привык брать, не спрашивая позволения. Я хотела, чтобы он обратил внимание на меня и оставил в покое мою семью. Я бы на все согласилась ради этого! И даже со временем, наверное, привыкла бы к нему и смогла его немного полюбить. Только бы он не причинил зла отцу и матери. Они этого не заслуживают! Если бы я была чуть-чуть постарше…

— Джахель, — в голосе прозвучало удивление, — так ты решила сознательно пожертвовать собой, чтобы спасти отца от возможной смерти и мать — от бесчестья?

— Никакая это не жертва, — возразила она. — И Конана я тоже понимаю. Он очень одинок. Мне… мне жаль его.

— Очень часто жертва становится началом настоящей любви, дитя, — проговорил голос. — У тебя есть своя правда и своя сила, маленькая Джахель.

— Но недостаточная, чтобы развеять беду! Я видела, как мать целовала его в саду перед тем, как ему уехать. А до этого оставалась с ним наедине. Наверное, это нехорошо, но я следила за ними.

— И ты уверена, что все поняла правильно?

— А что было понимать? Когда мужчина и женщина так сильно желают друг друга, ошибиться трудно.

— Но кроме желания есть еще долг, честь и воля, — произнес голос. — Не кажется ли тебе, что ты думаешь о других людях хуже, чем они того заслуживают?

— Да? — спросила Джахель, смахивая слезы с ресниц. — А ты откуда знаешь?

— Я слишком долго живу на свете, чтобы мог удивляться чему-то, — отозвался он. — Мне тоже приходилось любить и терять любимых. Не говоря уж о том, за какое чудовище считали меня люди, а кое-кто считает и до сих пор. Однажды я увидел девушку, которую пожелал сильнее всего на свете, но она любила другого и бежала с ним от меня. Увы, ее избранник вскоре погиб. Я же сделал так, что его дух явился ей оттуда, откуда не возвращаются, и она родила от него сына. Тем не менее, до конца дней своих она проклинала меня, считая виновником своих несчастий, и умерла с ожесточенным сердцем.

— Как жаль, — прошептала Джахель, — а что же ее сын?

— Он пришел ко мне… Видишь ли, для того, чтобы на короткое время возвратить на землю умершего юношу и позволить свершиться невозможному чуду, я дал клятву богам, что умру, когда лицом к лицу встречусь с его ребенком Так и произошло, обет был исполнен. Мое сердце остановилось в тот же миг, когда дитя предстало передо мной, но мой отлетевший дух соединился с ним, слившись воедино. Я — это он и наоборот. Так я всегда могу быть с ним, защищая и направляя это юное существо, и это все, что я мог сделать ради его матери, которую когда-то любил.

— И которая не простила тебя за то, в чем ты вовсе не был виноват! — воскликнула Джахель, от волнения нарушив запрет и обернувшись.

Но никого, кроме Райбера, не увидела.

— Ты? — тихо спросила она. — И все это мне… не приснилось?

— Нет, — он покачал головой. — Это не сон, Джахель, — Райбер как-то странно дернулся и изумленно заморгал. — Ты о чем спрашиваешь?

Он ничего не помнит и не сознает, что у него две души, поняла Джахель. И страшно удивится, если ему рассказать правду! Она всмотрелась в лицо Райбера, пытаясь различить черты того, второго, который только что говорил с нею; но при всем желании не увидела ничего.