"И летели наземь самураи..." - читать интересную книгу автора (Питерс Ральф)

1 4. Ноябрь 2020 года 2-3 часа ночи

     У подножия холма, на котором стоял загородный дом, где Джордж Тейлор провел свое детство, был заброшенный сад. Этот сад так и остался не осуществившейся мечтой какого-то умершего фермера и не воплощенным в жизнь плодом воображения нового владельца. Заброшенные деревья одичали. По мере того как дорога вела от аккуратных соседних участков, на которых стояли как будто только что сошедшие с телевизионного экрана дома, мимо уже расчищенных, но еще не застроенных участков ничейной земли, она из вымощенной камнем становилась гравиевой, а затем и просто грязной глиной. Последние канализационные колодцы на краю дороги, подобно карликовым огневым дзотам из железа и бетона, охраняли границы цивилизации. Прямо из-под ног вспархивали птицы, а летом неповоротливые змеи лежали в пыли и грелись на солнце. Заросший сад располагался вокруг оврага, очень удобного для их ребячьих игр.

     Этот небольшой заброшенный уголок дикой природы был страшно неряшлив, как бывают неряшливы дети и старики. Деревья в саду были очень старыми, а бегающие между ними с дикими воплями воины — очень юными. Джордж Тейлор был самым младшим в этой шайке и самым необузданным, поскольку он очень боялся, что более взрослые ребята догадаются о том страхе, который в нем жил. Оглядываясь назад с высоты прожитых лет, он лишь качал головой, вспоминая то внушающее ужас безрассудство, выдаваемое им за храбрость, которой у него никогда не было.

     Во времена его детства самым старшим в их ватаге, вместе с которой он познавал мир, был сильный, шумный парень по имени Чарли Уинтерс. Одним из первых четких воспоминаний детства Тейлора было то, как вместе с другими мальчиками он отправился под руководством Чарли в специальную экспедицию на дно оврага. Вооружившись палками, ватага мальчишек двинулась в то яркое солнечное утро в сад, где царил желто-зеленый полумрак. Чарли шел впереди, стараясь отыскать путь, по которому он прошел здесь вчера днем. Среди кривых веток, усыпанных сморщенными несъедобными плодами, Чарли обнаружил одно отличное яблоко, но достать его было трудно: сокровище висело на очень высокой ветке и, что еще хуже, слишком близко от серого шара осиного гнезда.

     У каждого из мальчишек дома в красивых корзинах лежало множество отборных яблок, однако все члены банды предпочитали конфеты. Но это яблоко из заброшенного сада было драгоценностью в немалой степени и потому, что так утверждал Чарли. Командир сказал свое слово, и дикий плод приобрел какую-то тайну. Он висел в этом заброшенном саду, полном опасностей, способных вызвать трепет в сердцах мальчишек.

     У Чарли созрел план. По его команде все мальчишки должны были одновременно начать кидать камни в яблоко. Это был хороший план, за исключением одного-единственного недостатка: один из мальчишек должен был встать прямо под веткой, для того чтобы схватить плод и пуститься бежать, прежде чем встревоженные осы набросятся на него.

     Главарь посмотрел вокруг в поисках добровольцев.

     Ни один из храбрецов его команды не вышел вперед.

     — Ну же, — сказал Чарли. — Это же легко, мы справимся…

     Все взоры устремились на высокую ветку и на висящее на ней сокровище. Осиное гнездо стало еще больше и еще ужаснее, а ленивая деятельность его стражников начала казаться мальчишкам гораздо более устрашающей, чем раньше.

     — Джорджи, — сказал Чарли, — ты самый маленький. Осам будет труднее тебя обнаружить, чем других. И ты умеешь быстро бегать.

     Последнее утверждение было явной ложью. Тейлор всегда прибегал последним, когда бегал вместе с другими, более взрослыми и более длинноногими мальчиками наперегонки.

     Тейлор не ответил. Он просто смотрел вверх на отвратительный мешок осиного гнезда. Ему было страшно.

     — Ты ведь не боишься, правда? — требовательно спросил Чарли.

     — Нет, — ответил Тейлор. Ему очень хотелось убежать отсюда домой и начать играть в какую-нибудь другую игру. Но он боялся, что его обзовут малышом или трусом.

     — Ну, так докажи это. Я вот думаю, что ты трус.

     — У-у, — раздался другой голос. — Джорджи Тейлор — трус. — Это выкрикнул какойто невзрачный мальчишка с незапоминающимся лицом, имя которого позднее стерлось в памяти Тейлора.

     — Я не трус! Это ты — трус, а не я. — И он с трудом начал пробираться сквозь заросли шиповника и колючий кустарник.

     Он встал точно под веткой, на которой висело яблоко, насколько это можно было определить, глядя вверх. Это было очень трудно. Солнце, проникающее сквозь листву, слепило глаза, сучья казались черными, и голова у него начала кружиться.

     — Эй, ты готов? — выкрикнул Чарли.

     — Вроде да, — сказал Тейлор. Но он не был готов. Он не мог быть готов. Невозможно даже описать, как ему было страшно.

     — Приготовься, — скомандовал Чарли. — Все вместе на счет три.

     Мальчишки схватили камни. Тейлор нервно подвинулся, стараясь разглядеть яблоко в этом переплетении яркого света и черных веток.

     — Раз — два — три!

     Все произошло с невероятной быстротойкрики, свист летящих камней, непонятная сумятица прямо у него над головой. Один камень сильно ударил его в плечо, а яблоко падало так, что он не мог его поймать. Рядом с ним с глухим треском упала сухая оболочка осиного гнезда.

     Он протянул руку, пытаясь достать яблоко, но осы уже налетели на него. Он побежал. Весь мир перевернулся. Он вскинул руки кверху, крича от ужасных жгучих укусов. Одна оса ужалила его в губу.

     Все остальные мальчишки убежали. Он бежал один сквозь дикие заросли, стараясь вырваться из этого безжалостного мрака, который никак не переставал мучить его. Он бежал сквозь колючки и заросли, отбиваясь руками от ос. Плача и пронзительно крича, он на карачках взобрался по грязному откосу оврага, вырвался из отвратительного мрака, думая, что осы должны отстать от него сейчас, когда он выбрался из их владений и опять оказался на свободе, в царстве ясного дня и голубого неба.

     Но ужасные мучения не прекращались. Эти страшные существа жужжали вокруг, набрасывались на него. Далеко впереди, совсем рядом с границей мощеных улиц и прекрасных домов, он увидел своих отступакнцих друзей.

     Чарли побежал медленнее и крикнул:

     — Эй, быстрее, Джорджи. — Он смеялся.

     Сейчас, когда он сидел в кабине своей боевой машины и вел уже взрослых солдат в бой, Тейлор задумался, много ли в нем еще осталось от того мальчишки, который стоял под осиным гнездом, в то время как другие, стоя в отдалении, кидали камни.

     Все пошло не так, как ожидалось. Планировалось, что ВВС США будут осуществлять стратегическое радиопротиводействие вдоль старой советско-иранской границы, выводя из строя линии связи противника на площади в десятки тысяч квадратных километров. Однако сверхсложный и безумно дорогой самолет „Уайт лайт“ из-за плохой погоды остался в ангаре на основной базе в штате Монтана. Конечно, полк Тейлора и подразделения электронной боевой поддержки Десятого полка смогут изолировать поле боя с помощью имеющихся в их распоряжении постановщиков помех, но у противника останутся вынесенные стратегические и тактические линии связи. Таким образом, важное, а может быть, и абсолютно необходимое условие внезапного нападения не будет выполнено.

     Один из лейтенантов Третьей эскадрильи нарушил приказ о взлете с помощью автоматической системы. Во время попытки совершить взлет вручную его „М-100“ в темноте врезался в линию электропередач, которая, к счастью, оказалась обесточенной. Только благодаря этому весь экипаж остался в живых и отделался лишь сильными ушибами, выбитыми зубами и одной сломанной рукой. В результате аварии полк потерял одну боевую машину еще до начала боя. Сдерживая раздражение по поводу случившегося и не желая поплатиться репутацией спокойного человека за удовольствие открыто высказать свой гнев, Тейлор тем не менее поклялся самому себе, что лейтенант в скором времени получит возможность поискать для себя другой вид деятельности, если, конечно, они оба останутся в живых после войны.

     Да, все начинало выходить из-под контроля. Но ситуация была еще не настолько пиковой, чтобы Тейлор начал волноваться. Одна из очень немногих истин, которую он усвоил за долгие годы службы в армии, состояла в том, что в боевых действиях по самой их природе не могло быть порядка. Карты сражений и решительные стрелки, благодаря которым все казалось столь очевидным и простым в уставах и книгах по военной истории, на самом деле были результатом радикальных косметических операций. За этими безупречными графиками скрывались случаи невообразимой неразберихи, непонимания, разные происшествия (как трагические, так и счастливые), неиспользованные возможности, провалы, страх и героизм огромного числа людей. Боевые действия всегда хаотичны, и главная задача командира состоит в том, чтобы навести в своих войсках чутьчуть больше порядка, чем в войсках противника. Причина абсолютной необходимости военной дисциплины состоит не только в том, чтобы огромное число мужчин в военной форме шло в бой, когда им прикажут, — это лишь часть дела. Дисциплина необходима, потому что каждое воинское подразделение постоянно находится в зависимости от непредвиденных ситуаций, начиная от сломанных пальцев во время ремонта мотора в мирное время и кончая ужасными катастрофами в военное время.

     Тейлор не получил обещанного подкрепления от командования военно-воздушных сил, он потерял одну из своих боевых машин из-за лихачества мальчишки в военной форме. Но большая часть его полка была готова к бою — сорок шесть машин „М-100“ взлетело благодаря выполненной в последний момент титанической работе Мэнни Мартинеса и инженеров-механиков полка и эскадрилий. Боевые машины Десятого полка тоже находились на рубеже атаки, и признаков того, что противник обнаружил присутствие американцев, пока не было. Меньше чем через десять минут поднимется в воздух Первая эскадрилья, за ней быстро последует Вторая, а за ней — Третья. Еще не испытанные в боях, машины до сих пор работали просто отлично, их электронное оборудование могло сгущать темноту, сквозь которую самолеты должны были пролететь незамеченными и атаковать противника. Приказа от слабонервных начальников из Вашингтона об отмене атаки пока не поступало, и скоро Седьмой полк поднимет в воздух последний вертолет. Где-то там, позади потока новых врагов, притаился его старый противник.

     В целом полковник Джордж Тейлор считал себя очень удачливым человеком.

     — Садись за руль, Утенок, — сказал Тейлор второму пилоту, старшему уорент-офицеру Элвису Кребсу по кличке Утенок. Еще со времен Заира Тейлор всегда сам отбирал себе в команду самых старых, самых выносливых и самых угрюмых офицеров. — Я иду в командный отсек.

     — Отлично, — произнес Кребс своим резким, с южным акцентом голосом, давая понять, что присутствие Тейлора было совершенно ненужным. Как и Тейлор, Кребс служил в армии достаточно давно и помнил те старые времена, когда на вооружении армии США еще были вертолеты „Кобра“. Сами-то они оба выросли на вертолетах типа „Апач“, но помнили, как угрожающе выглядел фюзеляж „Кобры“ во время полета. Они были свидетелями огромных изменений в военной технологии и в ближайшие часы должны были либо стать свидетелями нового прорыва в военной технике, либо смертельно опозорить свой народ.

     — Прислать тебе чашку кофе, Эл? — предложил Тейлор, отстегиваясь от мягкого сиденья, расположенного перед пультом с огромным числом электронных приборов.

     — Не надо, — сказал Кребс, — я, кажется, загрузился до отказа. — Каждый раз, когда Тейлор слышал напускную небрежность тона Кребса, он с трудом сдерживал смех. Кребс уже давно должен был выйти в отставку, но ему продлили срок службы, чтобы он оказал помощь в формировании первого полка „М-100“, так как он в течение долгого времени занимался летными испытаниями нового вертолета. Тейлор считал его одним из последних представителей ныне вымершего племени сварливых, бранчливых, но великодушных уорентофицеров, благодаря которым и летали самолеты ВВС США. Совместно пережитые трудности установили между Тейлором и Кребсом такие отношения, на которые отваживались очень немногие в полку. У них бывали плохие времена, но они лишь выгодно оттеняли хорошо прожитую жизнь.

     В декабре 1989 года еще совсем молодым уорент-офицером, Кребс принял свой первый бой в Панаме. Рассказывали, что он пролетел над бараками осажденного американского подразделения и сбросил самодельные листовки, на которых было написано: „Счастливого, черт вас дери, Рождества“. Вскоре после этого его послали в Саудовскую Аравию во время великого наступления 1990 года. Старина Утенок прошел все это с честью.

     Тейлор просунул плечи в узкую дверь, ведущую на командный пункт. Там, где в обычном „М-100“ имелся отсек для небольшой группы десантников, вооруженных для ведения наземного боя, командный вариант вертолета был до отказа набит самыми современными микроэлектронными средствами связи и обработки информации. В отсеке имелись устройства для контроля условий окружающей среды. Перед человеком, входящим в отсек, открывалось зрелище разноцветных, светящихся экранов разной величины девяти мониторов, на которых отображалось все — от хода боевых действий, передаваемых в реальном масштабе времени по космическим разведывательным системам, до графических картин боя в электромагнитном спектре, высвечиваемых яркими светящимися красками. Это напоминало Тейлору волшебную пещеру, в которой невидимый мир становился осязаемым. Здесь можно было встретить жестоких демонов, прячущихся в воздухе и невидимых для невооруженного взгляда, или увидеть на экранах далекие удивительные земли. Даже простейшие секреты жизни и смерти раскрывались здесь: на дисплеях были видны объекты поражения противника, выведенные из строя собственные системы, наличие боеприпасов и смертоносных источников энергии. Командиры с минимальным боевым расчетом, используя свои радиолокаторы, могли видеть в темноте, в облаках и в тумане. Это было своего рода Божье око, проникающее в шабаш ведьм на поле боя. Командиру было легче увидеть на экране монитора район боя, в котором сражались его подчиненные, чем для обычных людей посмотреть телевизор. Изменение угла зрения, контрастности и уровня увеличения, а также визуальное изображение энергетических волн — все это таилось здесь, за кнопками и выключателями. Отсюда можно было услышать голос Господа. Лазерные системы обеспечивали мгновенную связь с такими же станциями в любом конце земного шара, а огромные массивы информации могли поступать или передаваться с обычных компьютеров, установленных на борту „М-100“, в ходе боя.

     Это была великолепная машина. Как бортовые, так и системы захвата цели на внешней подвеске были настолько эффективными и универсальными, что во время учебных полетов летчики экипажей развлекались тем, что выслеживали в прерии мелкую дичь с расстояния десятков километров. Электронный искусственный мозг хранил такой огромный объем информации как военного, так и общего характера, что ему можно было дать команду собрать и обработать информацию от всех разведывательных систем для поиска цели по любым ее параметрам. Например, определить точные координаты всех голубых „фордов“ модели 2015 на шоссейных дорогах Северной Америки, в которых едут два взрослых пассажира и бак которых заполнен только наполовину. Возможности сбора данных, осуществляемого в микросекунды, были настолько велики, что еще никому из экспертов полка не удавалось поставить перед системой задачу, с которой она бы не справилась. Можно было поручить системе обнаружения целей найти отдаленные плантации желтых роз или все боевые машины противника с поврежденным правым крылом. Система работала настолько быстро, что без автоматизации человек просто был бы не в состоянии обрабатывать такой поток информации о целях. Система оружия „М-100“ была полностью автоматизирована, а на человека возлагалось решение сложных задач: выбор и пересмотр приоритетов и определение оперативных характеристик. Управление каждой бортовой системой могло в случае необходимости производиться вручную, но такое снижение эффективности системы разрешалось только в исключительных обстоятельствах. Эта технически самая мощная воздушно-наземная боевая машина из всех, когда либо существовавших, способна была вести бой бесконечно, даже после смерти всех членов экипажа. Однажды Тейлор подслушал шутку одного молодого летчика, который сказал, что „М-100“ делает любого летчика генералом. Он имел в виду, что возможности „М-100“ позволяли любому человеку, садящемуся за рычаги управления этой машины, почувствовать себя всемогущим и при этом не запачкать руки в крови.

     Тейлор был готов признаться, что даже он сам не полностью представлял себе все последствия, которые эта неиспытанная система могла иметь для исхода боевых действий. Но он был уверен в одном: несмотря на все технические чудеса в руках современного воина, его руки будут испачканы кровью, и притом очень сильно.

     Мерри Мередит как раз закончил молиться, когда Тейлор протиснулся в командный пункт. Ни капитан, заместитель Мередита, ни оба сержанта, находившиеся вместе с Мередитом в тесной кабине, не понимали, что он молится. Мередит не складывал молитвенно руки, не опускался на колени и не закрывал глаза. Для Мередита молитвой были просто те мгновения, когда он обращался к Богу с несколькими мысленными просьбами. „Боже, дай мне возможность пережить это все. Позволь мне опять увидеть Морин. Позволь мне обнять ее. О Боже, дай мне силы пережить все это. Пожалуйста“. Это и были все его молитвы.

     Мередит не был религиозным человеком, но, пройдя сквозь одни и те же испытания в ЛосАнджелесе и Мексике, он признал в себе эту особую форму трусости. В мирное время ему бы и в голову не пришло тратить воскресное утро на то, чтобы пойти в церковь. Но накануне сражения Бог всегда казался более могущественным.

     — Что там происходит? — спросил Тейлор, держась одной рукой за верхний поручень. Кобура выступала под военной формой, и в красноватом свете экранов мониторов и блоков управления казалось, что его испещренное шрамами лицо было охвачено пламенем.

     — Судя по мониторам, все — прекрасно, — сказал Мередит. — Эти чертовы тупицы все еще сидят там, жирные, глупые и самодовольные. — Он нажал на кнопку. — Посмотрите. Это комплекс целей на объекте „Рубин“. Если „М-100“ сработают только на пятьдесят процентов своих возможностей…

     — Все еще никаких признаков того, что противник нас засек? — спросил Тейлор.

     Мередит понимал причину тревоги в голосе Тейлора. Очень трудно было поверить, что полк сумел так далеко продвинуться — из Канзаса до самого края света. Хорошо бы удача не покидала их еще совсем немного.

     — Никаких признаков, сэр. Поток информации не увеличился. Средства ПВО не приведены в повышенную боевую готовность, ни одного истребителя-перехватчика в воздухе, никаких следов рассредоточения наземных войск. Уж слишком хорошо, чтобы этому можно было поверить.

     Тейлор провел рукой по подбородку и губам.

     — Я очень беспокоюсь за Мэнни. Японцы должны были засечь нас, когда мы выходили из индустриального района. Ему надо сломя голову убираться оттуда.

     Мередит улыбнулся:

     — Мэнни — уже большой мальчик. Он выберется оттуда вовремя. Во всяком случае, нет никаких признаков того, что противник заподозрил что-нибудь. Наше положение лучше, чем можно было бы надеяться, сэр.

     Пытаясь подбодрить своего шефа, Мередит вспомнил тревожный разговор, состоявшийся всего несколько часов назад. Было временное затишье в работе на одной из сверхсекретных многофункциональных линий связи, и один его приятель из Вашингтона воспользовался этим и вызвал его на связь.

     — Мерри, дружище, — сказал его друг явно приглушенным голосом, как будто кто-то мог осудить его за этот звонок, — будь начеку.

     — Что ты хочешь этим сказать? — спросил Мередит, не понимая, хочет ли его друг просто предупредить, чтобы он позаботился о себе, или же здесь нечто большее.

     — Просто смотри в оба. Там у вас происходит что-то странное. Для разведки нам не хватает данных.

     — Каких именно?

     — Я точно не знаю. Просто следи очень внимательно за тем, что происходит. У заправил здесь есть какой-то секрет. У нас теперь новый объект, он появился неизвестно откуда и сразу же стал номером один. Что-то связанное со „Скрэмблером“.

     Мередит на минутку задумался.

     — Мне ни черта не ясно. Что такое „Скрэмблер“?

     — Возможно, какой-то шифр. Я не знаю. Они там тоже не знают, но ребята, сидящие на две головы выше меня, вертятся бобиками, стараясь разобраться в чем дело.

     — И это все? — спросил Мередит. — Никаких других подробностей? — Его не очень заботило появление загадок сейчас, когда пули вот-вот начнут свистеть вокруг.

     — Мерри, мне надо идти. Я не имею права пользоваться этой линией. Ты там поосторожнее. Конец связи.

     Его больше не было слышно.

     Поверх загадочного свечения электронных приборов Мередит посмотрел в сторону Тейлора. Он думал, надо ли беспокоить Старика столь расплывчатой информацией. Инстинктивно он решил не делать этого. Сейчас Тейлору не нужны были лишние тревоги. Мередит мысленно занес эту информацию о „Скрэмблерах“ в существовавший у него в голове список загадок.

     Но ему было тревожно. Тейлор пристально смотрел на него, и этот взгляд всегда заставлял Мередита чувствовать себя так, как будто Тейлор видит его насквозь. Это чувство было у него с той самой ночи в Лос-Анджелесе, когда он чуть было не подал в отставку. И сейчас под взглядом Тейлора он чувствовал себя неуютно, и даже неуверенно.

     Мередит нажал на кнопку пульта управления. Ближайший к нему экран засветился яркими разноцветными линиями, удивительными переплетениями загадочной паутины.

     — Посмотрите сюда, сэр, — сказал он Тейлору. — Это система командных линий связи противника в районе наших действий. Только подождите, пока заработают бортовые станции подавления Седьмого полка. Они там и ахнуть не успеют.

     Тейлор улыбнулся, на его дьявольском лице на мгновение блеснула полоска белых зубов. Постороннему человеку его лицо со шрамами, похожее на маску, показалось бы ужасающим, но Мередит видел, что Тейлор находится в отличном расположении духа. Он был уверен в себе, готов к действиям. Мередит никогда раньше не встречал человека, который был бы так же спокоен перед столкновением с противником. Тейлор быстро взглянул на двух сержантов, работающих за вспомогательными пультами. Они обменивались шутками и ругали мерзкий кофе, чтобы избавиться от страха и не думать о смерти. Затем он повернулся к капитану Паркеру, который замещал Хейфеца. Сам Хейфец в это время был в Первой эскадрилье. Паркер был сравнительно новым человеком в полку. И Тейлор его совсем не знал.

     — Как у нас дела? — спросил Тейлор.

     Капитан встал, как полагалось по уставу.

     — Время и место дислокации точно соблюдены, сэр.

     — Садитесь, садитесь, — сказал Тейлор, испытывая некоторое смущение от этой официальности. — Первая эскадрилья готова пересечь исходный рубеж?

     Не успел Тейлор договорить, как включилась полковая линия командной связи.

     — Я Уиски пять-пять. „Возлюбленная“. Повторяю, „Возлюбленная“. Прием.

     Вот оно. Первая эскадрилья вышла на тропу войны. Соединенные Штаты начали боевые действия.

     Тейлор надел наушники:

     — Я Сьерра пять-пять. Лайма Чарли, твоя передача, Уиски. Прием.

     — Я Уиски. Красный-1 идет на „Изумруд“. Прием.

     Час испытаний настал. Мередит знал, что всех тревожило одно и то же, сработает ли обманный маневр. Удастся ли им пройти незамеченными весь путь до целей первой очереди без нежелательных столкновений с противником?

     Внезапность удара — это главное.

     — Я Сьерра, — сказал Тейлор. — Включаем шум. Удачи. Отбой. — Он повернулся к Мередиту: — Скажи Десятому начинать радиопротиводействие.

     Мередит нажал ряд кнопок, затем начал размеренным голосом говорить в головной телефон. Он все еще продолжал слушать Тейлора и следить за ним краем глаза. Всегда, когда Тейлор находился рядом, Мередит чувствовал, что они непобедимы. В зтом человеке была какая-то волшебная, не имеющая названия сила, которой нельзя овладеть, только читая наставления по руководству войсками.

     Командная линия связи снова ожила.

     — Я Браво пять-пять. „Возлюбленная“. Прием.

     Старик улыбнулся, и его улыбка как бы означала: „Попались гады“.

     — Я Сьерра пять-пять.

     — Отель девять Лайма семь-четыре, — сказал Мередит в радиотелефон, вызывая командира подразделения электронной поддержки Десятого полка. — Я Чарли шесть Сьерра дваноль.

     — Вас понял. Последняя передача, — сказал Тейлор в свой микрофон.

     — „Водопад“. Я повторяю, „Водопад“, — Мередит произнес эти слова четко и спокойно, хотя ему хотелось кричать. — Подтвердите прием, конец связи.

     Включилась третья линия. Один из сержантов ответил:

     — Белый на Бриллиант.

     — Вас понял, Сьерра, теперь Водопад.

     — Я Танго пять-пять. „Возлюбленная“, „Возлюбленная“. Отбой.

     — Вас понял, Танго. Отбой. Браво, докладывай.

     Мередит был страшно возбужден и в то же время совершенно спокоен. Слушая шум голосов по многочисленным линиям связи и наблюдая за сверканием мониторов и бегущими цифрами на приборах, он чувствовал себя здесь, как дома, в этом великолепном хаосе тактического штаба боевых действий.

     - Сэр, — сказал Мередит во время первого же затишья в работе связи. — Взгляните сюда на секунду.

     Тейлор нагнулся над дисплеем. Бесконечное количество красных и желтых световых точек было сосредоточено на карте советской части Средней Азии.

     — Десятый полк уже ведет бой, — сказал Мередит. — Красные точки означают станции связи, обнаруженные и выведенные из строя постановками помех. Если они захотят с кем-нибудь связаться, им придется дождаться утра и начать передавать дымовые сигналы. — Мередит показал рукой на экран. — Желтые точки — это хорошо экранированные командные пункты или пункты, расположенные вне зоны действия наших средств. Мы не можем их уничтожить, но они не смогут работать до тех пор, пока Десятый полк находится в воздухе.

     — Хорошо, — сказал Тейлор спокойно. — Пусть эти сволочи почувствуют, что это такое, когда на тебя нападают.

     Каким-то необъяснимым образом Мередит вдруг увидел экран дисплея глазами Тейлора.

     Он знал, что старый офицер смотрит за расположением иранских, арабских и повстанческих войск, вдруг оказавшихся не в состоянии обмениваться друг с другом информацией, ища японцев. Где-то там, пока еще неизвестно где.

     Тейлор взглянул на экран, установленный в верхнем ряду. На нем можно было видеть продвижение отдельных эскадрилий полка, маршрут их движения к первым объектам поражения, то, как они ведут огонь и как дисциплинированно движутся вперед. Более короткая линия, идущая вслед за линией движения Второй эскадрильи, показывала полет „М-100“, на котором работали они, и двух вертолетов сопровождения, являющихся одновременно резервными командными пунктами.

     Командная линия связи опять включилась, и Тейлор отвернулся от экрана.

     — Я Уиски пять-пять. Прием.

     — Я-Сьерра пять-пять. Прием.

     — Вы даже представить себе не можете, какое у меня расположение целей. Я прохожу прямо над ними. Должно быть, их радиолокаторы не работают. Вы уверены, что нам не следует ударить по ним?

     — Нет, — сказал Тейлор. — Действуйте по плану, не тратьте боеприпасы на мелочь. Ведение огня запрещено, пока мы не достигнем объекта „Рубин“. Конец связи.

     Мередит тоже понимал, как трудно лететь над расположением противника и не наносить удары по его объектам. Особенно теперь, когда все стремились открыть огонь, нанести первый удар, убедиться, действительно ли машины, на которые затрачены миллиарды, хорошо работают.

     Неожиданно Нобуру проснулся. Вся его постель была влажной от пота. Он чувствовал, что виной этому были необычные сны, но когда он открыл глаза, неясные очертания событий стерлись из памяти и он не мог вспомнить ни одной детали сновидения, прервавшего его ночной отдых. И хотя он и не помнил содержания своих снов, он абсолютно четко понимал, что именно беспокоило его. Он знал, что его ночные видения не были связаны с реальностью и касались вещей, давно ушедших, он понимал, что этот сон был вызван реальным событием — беспокоящим его необычным движением в промышленном районе Омска. Он пока не знал, что там происходит, но его солдатское чутьё подсказывало опасность. Как будто во сне дух какого-то призрачного воина пришел к нему для того, чтобы указать путь решения проблемы. Нобуру верил в существование духа так же, как он верил в сверхскоростные компьютеры. Он знал, что теперь дух воина не даст ему заснуть, пока он не решит эту проблему.

     Нобуру повел рукой в сторону светильника, расположенного у кровати, и вся комната озарилась холодным светом. Он дотянулся до внутреннего штабного телефона и набрал номер.

     — Слушаю, господин генерал, — ответил резкий, почти лающий голос из центра управления, расположенного под землей.

     — Кто там есть из старших офицеров?

     — Полковник Такахара, господин генерал.

     — Я хочу с ним поговорить.

     Через минуту в трубке послышался голос Такахары, он говорил так, как будто докладывал начальству, и тон его голоса был лишь чуть-чуть менее резким, чем голос дежурного офицера.

     Нобуру чувствовал неловкость от того, что звонил ему по такому пустяковому поводу, как будто он собирался обсуждать что-то личное.

     — Все спокойно? — начал он.

     — Согласно последним донесениям, полученным нами, — ответил Такахара, — иранские и повстанческие войска, осуществившие прорыв в районе Кокчетава, встречают лишь незначительное сопротивление. В ситуации на Кубани изменений нет. У нас возникли трудности со связью с передовыми станциями в Казахстане, но я уже отправил посыльного, чтобы разбудить начальника связи. Я полагаю, что в ближайшее время положение будет исправлено.

     — Как давно нет связи? — спросил Нобуру с раздражением.

     — Около получаса, господин генерал.

     Полчаса. Ничего необычного, но Нобуру был страшно обеспокоен. И все это после неприятного ночного сна.

     — Какая погода в Средней Азии?

     Наступила пауза. Нобуру представил себе, как Такахара пытается взглянуть на карту погоды или же в страшной спешке запрашивает ближайшую метеостанцию.

     — Фронт снежной бури движется, — раздался его голос. — В Караганде уже идет сильный снег.

     — А, знаменитая русская зима, — сказал Нобуру задумчиво. — Ну, что ж, возможно, перебои в связи объясняются погодными условиями.

     — Да, господин генерал. Возможно так же, что некоторые штабы используют темноту для того, чтобы передислоцироваться и не отставать от войск прорыва.

     Объяснение было абсолютно убедительным, но что-то терзало Нобуру, что-то неясное.

     — Такахара, — сказал он, — если начальник связи не сможет решить эту проблему, разбудите меня.

     — Слушаюсь.

     — Современная армия… без связи…

     — Я понял, господин генерал. Все будет в порядке.

     — Что-нибудь еще?

     На минуту Такахара задумался.

     — Ничего важного, господин генерал. Полковник Ногучи звонил, чтобы получить окончательное разрешение на проведение проверки готовности.

     Полковник военно-воздушных сил Ногучи командовал истребителями-перехватчиками, вооруженными „Скрэмблерами“. Он всем страшно надоел, проводя бесконечные проверки готовности и учебные вылеты. Он сгорал от страшного желания бросить в бой те жуткие игрушки, которые ему доверил Токио. Нобуру прекрасно понимал, что нельзя дать военному человеку оружие и не вызвать у него желания использовать его, хотя бы для того, чтобы увидеть, что из этого выйдет.

     Нобуру был уверен, что они справятся со своей задачей, не прибегая к помощи Ногучи и его чудовищных машин. Пусть полковник летает сколько ему вздумается над расположениями своих войск. Нобуру не собирался предоставлять этому человеку возможность творить историю.

     „Я слишком стар для всего этого“, — подумал Нобуру. Ему всегда говорили, что с возрастом человек становится более жестоким, но если это было действительно так, то он был ошибкой природы. Когда он был молодым, ему были чужды понятия милосердия, сострадания и даже просто элементарная порядочность. Ему нравилась как сама идея войны, так и ее реалии. Но сейчас его юношеское безрассудство не давало ему покоя. Раньше он был очень хорошим офицером. Он оставался им и сейчас, только ему было гораздо труднее. Он знал, что он отвечает за любую выпущенную пулю, разорвавшую человеческое тело на далеких полях сражений. Даже то, за кого воевал убитый, не имело для него сейчас такого значения, как раньше. Сейчас он, страдая, осознавал, что все люди на самом деле братья и что ему нет прощения за то, как он растратил свою жизнь.

     Сейчас уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, — попытаться облечь все в более или менее приличную форму.

     Полковник Ногучи был превосходным офицером. Токио продвигал по службе именно таких людей: бессердечных, технически грамотных, знатоков своего дела, мечтавших о подвигах, о славе. Нобуру пришел к выводу, что таких людей надо спасать от них же самих. Но и весь мир надо спасать от них.

     Нобуру на минуту подумал о своих врагах. Конечно, они ненавидели его. Они его ненавидели, хотя и не знали его имени, не видели его лица. Они ненавидели его. И поделом ему. В то же время они никогда не узнают, от скольких бед он их уберег.

     „Моя судьба предрешена, — думал Нобуру, — даже если я и не знаю ее. И я все равно выполню свою задачу, Я до сих пор обладаю властью, а Ногучи может проводить свои учебные полеты и мечтать всласть“.

     — Вы слушаете, Такахара?

     — Да, господин генерал.

     — Проверьте план полетов полковника Ногучи. Я не хочу, чтобы его машины находились где-нибудь около зоны боевых действий.

     — Слушаюсь. Отдать приказ отложить учебные вылеты?

     — Нет, во всяком случае, до тех пор, пока не возникнет такой необходимости. Просто проверьте план полетов. Учебные вылеты можно продолжать.

     — Я понял, господин генерал.

     — Я просто хотел удостовериться, что нанесение удара в районе Омска готовится по плану.

     На другом конце провода замолчали. Такахара не считал удар по промышленному комплексу основной задачей. Это был лишь один из маловажных объектов при нанесении главного удара. Нобуру представил себе, как его подчиненный быстро просматривает автоматический каталог целей, сердясь на себя самого и на ночных дежурных с темными от усталости кругами вокруг глаз. Такахара был очень выносливым человеком, и именно его выбрали для ночных дежурств, потому что он благодаря своему темпераменту мог заставить бодрствовать своих подчиненных. Теперь Такахара наверняка будет бросаться как зверь на своих подчиненных всю ночь, чувствуя смущение изза своей, хотя и вполне объяснимой, оплошности. Нобуру стало очень жаль дежуривших эту ночь младших офицеров, но он ничего не мог поделать.

     — Господин генерал, — раздался голос Такахары, — задача три-четыре-один находится в стадии последних приготовлений. Вылет запланирован на… дайте я посмотрю… извините меня, вылет уже осуществлен.

     Смущение по поводу совершенной ошибки сменилось удивлением, и это обещало новое тяжелое испытание для ночной смены.

     — Кто командует выполнением задачи?

     Такахара был готов к этому вопросу:

     — Капитан Андреас Зидерберг из южноафриканских ВВС.

     — Вольнонаемный Андреас Зидерберг, — поправил Такахару Нобуру совершенно машинально и тут же пожалел об этом. Теперь Такахара примет все слишком близко к сердцу и запомнит надолго этот телефонный разговор, хотя Нобуру и не желал Такахаре зла. Он вспомнил совет, который ему дал отец много лет назад. Он сказал, что командир должен обращаться со словами так, как будто это острые ножи, потому что неосторожно брошенное ело во может нанести очень глубокую рану.

     — Господин генерал, — сказал Такахара, и в его покорном голосе слышалась едва сдерживаемая ярость, — самолет будет…

     — Достаточно. Я лишь хотел удостовериться, что задание будет выполнено по плану. Я хотел убедиться, что цель будет поражена до рассвета. Это все. Спокойной ночи. — Нобуру повесил трубку.

     Возможно, тепловое излучение в районе Омска ничего не означало, а может быть, горстка русских старалась согреться в развалинах своего завода. Он просто становился мнительным стариком. Но Нобуру готов был биться об заклад, что инстинкт его не обманывал. В любом случае новый день даст ответ на этот вопрос. Он откинул голову на подушку, пытаясь хоть чуть-чуть согреться в мокрой от пота постели. Он подумал, не позвать ли дневального и попросить его принести чистое белье, затем решил никого не беспокоить. Что-то внутри не позволяло заснуть, какой-то страх, что кошмары могут прийти снова. Самым неприятным был сон об американцах в Африке. Он чувствовал, что сейчас он его не вынесет.

     Мэнни Мартинес любил работать с техникой, хотя в последнее время он все больше и больше сидел за столом, что ему тоже в общем-то нравилось. Но когда он сидел за бумагами слишком долго, ему слышались насмешливые голоса, которые он так часто слышал в юности на улицах Сан-Антонио: „Эй, приятель, и это называется работой? Ну нет, это вовсе не работа, твою мать“. Поэтому подобно тому, как он получал удовольствие, обдирая костяшки пальцев о свой старинный „Корвет“, ремонтируя его в те давние времена у себя дома, он с радостью использовал редкие возможности самому отремонтировать военную технику. Он получал удовольствие от настоящей работы, даже когда ситуация была такой скверной, как сейчас.

     — Подержи ее здесь еще чуть-чуть, — сказал уорент-офицер. — Я почти все сделал.

     Мартинес поднял вверх сведенные судорогой руки и почувствовал острый, обжигающий холод в пальцах рук и неподвижных ног. Он лежал в неудобной позе в узком проходе, в задней части машинного отделения „М-100“, сдвинувшись в сторону для того, чтобы могли поместиться уорент-офицер и его помощник.

     — Нет проблем, — сказал Мартинес. — Я могу держать сколько нужно. — Он старался, чтобы его голос звучал мужественно и жизнерадостно. Но, ощущая тупую боль в предплечье, он в душе мечтал, чтобы уорент-офицер поскорее закончил ремонт. Было очень холодно.

     — Дай мне вон ту втулку, — сказал уорентофицер механику, указывая рукой позади Мартинеса. Механик протиснулся назад и начал копаться в ящике с инструментами. Было плохо видно, так как горели только маломощные лампы. — Вон ту, черт тебя дери.

     В полутьме опять что-то завозилось и заползало.

     — Может быть, позвать Неллиса сменить вас, сэр? — спросил уорент-офицер Мартинеса.

     — Делай, что тебе нужно. Со мной все в порядке, — солгал Мартинес.

     Боль была сильной, но это была приятная боль усталости. Ему хотелось сказать: „Да, я тоже вношу свой вклад в общее дело. Смотрите, я работаю вместе со всеми“.

     Громкий голос в задней части отсека выкрикнул:

     — Эй, ребята, майор Мартинес у вас?

     — Да, он здесь, — прорычал уорент-офицер, прежде чем Мартинес успел ответить сам. — Зачем он вам?

     — Полковник Тейлор на командной линии связи. Он хочет поговорить с майором Мартинесом.

     — Шеф, — сказал Мартинес, — мне надо идти. — Он сразу почувствовал облегчение от того, что ему уже больше не нужно будет поддерживать тяжелую панель, и в то же время ему было стыдно за это чувство.

     — Да, я думаю, вам лучше идти, сэр. Эй, Неллис, иди сюда и ложись на место майора.

     Костлявое колено впилось в бок майора.

     — Извините, сэр, — произнес молодой механик, после чего локтем заехал Мартинесу в челюсть около уха.

     Мартинес был готов обругать механика, но он знал, что удар был случайным. Люди устали, работая в холодном, тесном помещении.

     — Подводи руки под нее, — сказал Мартинес, ожидая, пока пальцы парня коснутся его рук. — Ну что, держишь?

     — Да, сэр.

     — Ну, хорошо, я отпускаю. Она тяжелая.

     — Я держу, сэр.

     Мартинес осторожно убрал руки. Панель немного опустилась, но парень поддержал ее и толчком поднял вверх.

     — О Боже, — сказал он. — Какая тяжелая.

     — Заткнись и держи, — рявкнул уорент-офицер. Когда Мартинес выбирался из отсека, он сказал ему вслед довольно кислым тоном: — Спасибо за помоир, сэр.

     Мартинес знал, что, как только он отойдет, тот начнет жаловаться молодому механику на так называемых „настоящих“ офицеров. Но это не имело для него никакого значения.

     Когда Мартинес вылез из „М-100“, в мастерской было темно, как в могиле. Он включил прикрытый колпаком фонарь и, освещая путь красным лучом, пошел по железобетонному настилу. Даже сквозь подошвы ботинок он чувствовал обжигающий холод. Это было ужасное место, и ему очень хотелось поскорее убраться отсюда.

     На улице шел сильный снег и было так светло, что он выключил фонарь. Снег скрипел под ногами, а мокрые снежинки били в глаза и щеки, кружились, медленно опускались и падали на опустошенную землю. Мартинес направился в сторону темного корпуса неисправного вертолета. Все остальные машины уже вылетели и сейчас двигались к району сбора, и эта последняя тоже взлетит в воздух, как только они закончат ремонт. Им осталось отремонтировать только один „М-100“, тот самый, над которым Мартинес проработал полночи.

     На часах стоял один из членов экипажа. Он и открыл переднюю дверь при приближении Мартинеса. За его спиной голубоватый свет помещения манил своим теплом, и Мартинесу ужасно захотелось оказаться в тепле. „До Техаса чертовски далеко“, — сказал он сам себе.

     Отряхивая снег, он полез в вертолет. Не теряя времени, часовой захлопнул за ним дверь, и тут же автоматически включился свет, ослепивший Мартинеса.

     — Сюда, сэр, — сказал сержант, протягивая ему головной телефон. — Может, хотите чашку кофе?

     Кофе… Как начальник службы тыла полка, он должен был обеспечить наличие трех основных, совершенно необходимых для ведения боевых действий вещей: боеприпасов, топлива и кофе. Наличие всего остального: продовольствия, перевязочных средств, запасных частей — волновало всех, особенно сержантский состав, значительно меньше. Кофе — это основное уязвимое место армии, о котором никогда бы не смогли догадаться враги Соединенных Штатов: лишите армию кофе, и ее моральный дух упадет, и закаленные в боях сержанты с остолбеневшими глазами начнут совершать самоубийства.

     — Это было бы отлично. Дай мне только поговорить со Стариком. — Он стянул фуражку и одел головной телефон. — Какой, черт возьми, у меня позывной? — спросил он сам себя вслух, просматривая список позывных, прикрепленный сержантами к внутренней стене фюзеляжа. Он нашел код, неодобрительно покачивая головой из-за того, что так легко его забыл.

     — Сьерра пять-пять, я Сьерра семь-три. Прием.

     Он уже собирался повторить сообщение, когда отдаленный голос Тейлора произнес:

     — Подожди, Семь-три.

     Старик разговаривал по другой линии. Мартинес представил себе, что, должно быть, в настоящее время испытывали Тейлор и Мередит — страшное волнение за работу командноконтрольной системы, по мере того как приближался бой. Мартинес завидовал волнению своих товарищей и одновременно испытывал чувство стыда, так как на них ложилась большая часть ответственности и большая часть риска. Он знал, как необходима хорошо работающая система обеспечения до, во время и особенно сразу после боя. Но он не мог избавиться от чувства, что настоящее дело делали другие.

     На заднем плане он слышал, как Четвертая эскадрилья докладывает о положении с топливом по телефону. Отчет мог быть сделан гораздо более эффективно по цифровой линии связи, но Мартинес понимал, что тот человек на линии испытывал то же чувство неполноценности, какое испытывал и он сам. Это было желание что-то сделать, внести свой личный вклад. Сейчас очень трудно было не находиться там, где гремели выстрелы орудий.

     — Сьерра семь-три, я Сьерра пять-пять. Прием.

     Голос Тейлора, неожиданно раздавшийся в головном телефоне, испугал Мартинеса. Как раз в этот момент сержант протянул ему кружку горячего кофе. Мартинес обхватил обжигающую поверхность кружки обеими ладонями, затем сказал в телефон:

     — Я Сьерра семь-три. Прием.

     — Доложите обстановку. Прием.

     — Операция осуществляется по плану, — сказал Мартинес. — Все самолеты-заправщики и транспортные самолеты находятся в пути. У меня остался только один транспорт поддержки и один „М-100“. Прием.

     Наступила короткая пауза, причина которой Мартинесу была не понятна, затем Тейлор ответил. Мартинес почувствовал раздражение, скрывающееся за его нарочито спокойным тоном.

     — Ты хочешь сказать, что мы все еще на исходной позиции? Прием.

     — У меня осталась только неполная команда механиков. Мы все еще ремонтируем „тривосемь“. Старшина Мэллой думает. что мы сможем ее отремонтировать.

     Опять наступила пауза. Затем Тейлор сказал:

     — Когда ты планируешь вылететь?

     — Как только мы отремонтируем „три-восемь“. Все остальное готово. У меня на транспорте поддержки есть оперативное калибровочное устройство, я буду следить за его передвижением. С нами все в порядке. Когда эскадрильи приземлятся на месте сбора, мы будем их там ждать. Прием.

     — Мэнни, — серьезно сказал Тейлор, — не копайся ты там, черт тебя подери. Я знаю, что ты пытаешься сделать что нужно, но если ты не сможешь отремонтировать „три-восемь“, взорви его на месте. Я хочу, чтобы к рассвету там не осталось ни единого следа нашего присутствия. Пусть эти сволочи гадают в чем дело. Я не хочу, чтобы был поставлен под угрозу план защиты русских, они хорошо поработали. Кроме того, какая-нибудь чертова японская космическая система, возможно, засекла наше движение. Ты должен убираться оттуда. Прием.

     — Вас понял. Все почти сделано. — Мартинес в глубине души был уверен, что они смогут привести „три-восемь“ в достаточно хорошую форму, чтобы он смог лететь своим ходом за транспортом поддержки. Мартинес хотел привести „М-100“ в качестве подарка Тейлору и показать, что служба обеспечения тоже вкладывает свою лепту в общее дело. — Увидимся в районе „Платина“. Прием.

     — Не задерживайся слишком долго, — еще раз предупредил Тейлор. Его наставительный тон стал мягче, почти отеческим. — Взорви эту птичку, если не сможешь заставить ее взлететь. И удачи тебе. Конец связи.

     Мартинес стянул головной телефон и поднес чашку с горячим кофе к пересохшим губам. Как все это странно: он должен выполнять свой долг перед страной, перед армией, но он не мог избавиться от мысли, что для него главным было выполнить свой долг перед Тейлором. Он не хотел подводить его.

     Он пил кофе, собираясь с силами, чтобы выйти в холод и темноту, и думал о чудесном весеннем дне в Мексике. Они были там со специальным заданием, и все шло отлично, ни капли крови не было пролито. Повстанцы выкинули грязно-белый флаг и сдали оружие. После того как они собрали все трофеи, Тейлор повернулся к Мартинесу и Мередиту и сказал: „Черт подери, ребята, давайте покатаемся на лошадях“. И они поскакали мимо молодой зелени лугов к тому месту, где начинались горы. Мартинес изо всех сил старался удержаться на лошади. Они поехали по старой, едва заметной тропе вверх к глубокому каньону, на краю которого стояла разрушенная хижина, а рядом с ней — колодец. Они привязали лошадей в тени и взобрались на ближайшую вершину. И тут произошла странная вещь. Никто не говорил ни слова. Они просто сидели на пронизывающем ветру и пристально вглядывались в темные очертания, на фоне которых, как драгоценные камни, поблескивали островки зеленой растительности, а чистое голубое небо действовало так же успокаивающе, как материнская рука. Казалось, Тейлор забыл о своих спутниках, и его сатанинский взгляд был устремлен вдаль.

     Создавалось впечатление, что он нарочно приказал двум своим молодым товарищам успокоиться и воспринимать мир таким, как он есть. И у Мартинеса раскрылись глаза. Он больше никогда не видел ничего красивее, чем этот голый, выжженный пейзаж. Мир становился невыразимо прекрасным, когда ты наконец перестал говорить и просто смотрел вокруг себя. Время казалось таким же переменчивым, как порывистый ветер, который уносился за вершины гор и там исчезал. Когда Мартинес взглянул на Тейлора, он увидел, что тот сидит с закрытыми глазами: он показался Мартинесу необыкновенно спокойным. Даже шрамы на его лице выделялись не так сильно, будто они разгладились. Тейлор казался частью вершины. Мартинес спокойно смотрел, как белый скорпион пробирается между камнями, и знал, что он не станет нападать на них. В этот день не было причин нападать на человека или животное. Все вокруг было на своих местах. Сильный прохладный ветер унес последние остатки запаха пота, от которого рубашка казалась такой тяжелой.

     Пора было ехать. Нужно было засветло вернуться в деревню. Не говоря ни слова, Тейлор поднялся, и они, спотыкаясь, пошли вниз к ло шадям, иногда останавливаясь, чтобы выпить из фляги противной кисловатой воды. Тогда Мартинес надеялся, что в его жизни будут и другие такие же дни. Но неделей позже они все были вовлечены в грязную, кровавую бойню, а потом появилось много других проблем, которые требовали своего разрешения.