Мэрион Зиммер Брэдли Ветры Дарковера

1

Баррон запихал в сумку последние пожитки, туго затянул ремни и бросил в пространство:

— Вот так, и пошли они все к черту!..

Он выпрямился, кинул последний взгляд на чистый крохотный мирок жилых квартир космопорта. Построенные экономно (это было первое земное строение на Дарковере в той зоне, что позже стали называть Торговым Городом), они чем-то напоминали кабину космического корабля — узкие, светлые, чистые и тесные, мебель жестко функциональна и почти вся встроенная. Они прекрасно подошли бы космонавтам. Наземный персонал — дело другое, у них начиналась клаустрофобия.

Баррон тоже был недоволен своей квартирой и неоднократно заявлял, что места в ней хватит, как раз на двух мышей, при том условии, что одна из них сидит на диете. Но сейчас, покидая ее, он чувствовал странную, почти ностальгическую тоску. Он прожил тут пять лет.

Пять лет! Я не собирался торчать столько на одной планете!

Он вскинул сумку на плечо и последний раз закрыл дверь своей квартиры; Коридор был столь же функционален, что и жилые помещения, схемы и карты покрывали его стены до уровня глаз рослого человека. Баррон шагал не глядя на знакомый рисунок, бросив лишь короткий горький взгляд на диспетчерское табло, на свое имя в красной рамке. Он получил пять красных полос официальных замечаний, а за семь человека просто вышибали из космической службы.

И не удивительно, думал он, все было честно, в сущности, со мной еще мягко обошлись. Чистая случайность, а ни в коем случае не моя заслуга, что крейсер и картограф не столкнулись и не смели космопорт и половину Торгового Города впридачу!

Он плотно сжал губы. Он как школьник страдал от плохой отметки, но это еще не все. Большая часть работников Земной Космической службы проводила без единого замечания все двадцать лет — он же получил пять в ту единственную страшную ночь.

Но в этом не было его вины.

Была, черт побери! Кого еще мне обвинять?! Лучше бы мне было сказаться больным.

Но я же не был болен!

Красная рамка означала: грубое нарушение обязанностей, возможность смертельно опасного инциндента с приземляющимся кораблем. Его нашли буквально спящим на работе. Но, черт побери, я не спал!

Галлюцинация?

Попробуй, докажи им это! Скажи, что когда нервы и мышцы должны быть прикованы к главному диспетчерскому пульту, ты находился где-то не здесь. В глубоком сне, оглушенный цветами, звуками, запахами, яркими вспышками. Ты горбился на ледяном ветру, под темно-пурпурным небом, а над головой пылала красная звезда — солнце Дарковера — которое земляне зовут Кровавым. Но ты никогда не видел его таким, переломленным в радужных призмах, словно сквозь огромную кристаллическую стену. Ты слышал, как звенят твои шаги по ледяному камню, — а пульс подстегивает ненависть, и волна адреналина вздымается в крови. Ты кидаешься бежать, чувствуя, как ненависть вздымается в крови, поднимается у тебя в груди, что-то перед тобой отступает — мужчина, женщина, зверь? — неважно — и ты слышишь собственный рык, когда опускается плеть и раздается крик…

Сои рассеивается в кошмарном грохочущем вое гудков, сирен и звонков: АВАРИЯ! — загорается повсюду, и твои рефлексы оживают. Никогда ты не действовал с такой скоростью. Но поздно. Ты нажимаешь не на ту кнопку, диспетчерская башня парализована этой важной восьмисекундной задержкой, и только маленькое чудо интуитивной навигации юного капитана картографа — он получил за это три медали — спасает космопорт от катастрофы. А те, что остались в живых — и двадцать лет спустя будут просыпаться с криком от кошмарных снов.

С тех пор никто не сказал Баррону ни одного лишнего слова. Красная рамка вокруг имени превратила его в парию.

Ему надо было к 23.00 вечера освободить комнату и явиться за новым назначением, но никто не позаботился сказать — куда. Так просто — пять лет в дарковерском космопорте и семнадцать на службе — коту под хвост. Он не считал, что с ним плохо обошлись. В Земных Космических Силах не было места для таких ошибок.

Коридор окончился дверью, табличка, которую Баррон не замечал, так как видел ее почти каждый день на протяжении многих лет, показывала, что он в Центральной Координаторской. В отличие от строений, где размещались жилые комнаты, это было сложено из местного дарковерского камня, полупрозрачного и белого, как алебастр, с огромными застекленными окнами. За ними виднелись мигающие голубые огни космопорта, контуры машин и кораблей на стоянках, а еще дальше — бледное, зеленоватое свечение луиы. До восхода оставалось полчаса. Он пожалел, что ему не удастся позавтракать, но затем обрадовался этому. Баррон не был чувственной и тонкой натурой, но то, как люди игнорировали его в кафетерии, любого бы лишило аппетита.

Он мало ел в эти последние два дня.

Впрочем, всегда оставался Старый город, дарковерская часть Торгового Города, куда он иногда выскальзывал в поисках экзотической пищи, когда приедался стандартный рацион. Существовало немало ресторанчиков, обслуживающих космонавтов и туристов, искавших «экзотические деликатесы». Но у него не было настроения пытаться миновать охрану, сейчас его могли задержать. Они могут решить, что он собирается избежать суда. Официально он не был арестован, но имя его было запятнано.

Оставив сумку за узкими дверями лифта, он вошел внутрь и нажал самую верхнюю кнопку. Лифт взмыл вверх к диспетчерской. Он опустил голову, прошел мимо, не заглядывая внутрь, и направился в пристройку, где помещалась координаторская.

А затем, без перехода он оказался на высоком парапете, ледяной ветер вился вокруг него, набрасываясь на тело с силой достаточной, чтобы порвать одежду, заставляя кожу морщиться от боли и холода. Под ним кричали, стонали и гибли люди под звуки сшибающейся стали. Он слышал, как с тяжелым хрустом рушатся камни, словно предвещая конец света. Он ничего не видел. Прижимаясь к камню, чувствуя, как мороз огненными челюстями кусает его негнущиеся пальцы, он боролся с подступающей слабостью и тошнотой.

Столько людей… столько мертвых и все они мои люди, мои друзья…

Он оторвался от камня. Пальцы его свело так, что их пришлось разжимать другой рукой. Он схватил развивающуюся одежду, чувствуя мгновения нелепого физического комфорта в прикосновении плотной шерсти к застывшим ладоням, и поспешно двинулся вперед, наощупь, сквозь мрак слепоты. Он двигался как во сне, зная, куда он идет, но не зная — зачем.

Ноги сами находили знакомый путь. Он ощутил, что сошел с каменных плит на деревянный паркет, на толстый ковер, спустился по длинной лестнице и поднялся по другой — все дальше и дальше, пока далекие отзвуки битвы и рушащихся стен не исчезли, пропали. В горле застрял комок, и он всхлипывал на ходу. Он прошел сквозь низкую арку, автоматически склонив голову под каменным сводом, который никогда не видел и никогда не увидит. Его коснулся поток холодного воздуха, он нащупал во тьме что-то похожее на растрепанный пучок перьев, быстро дернул его вниз, натянул его, погрузив голову в пух.

Он почувствовал, что падает и в то же время поднимается, взмывая ввысь, устремляясь наружу на крыльях пушистой субстанции. Тьма внезапно рассеялась и исчезла, свет пробился к нему, но не через глаза, а словно пробился через кожу — он ощутил холодное красноватое свечение и морозные облака. Невесомый, парящий в своем перистом одеянии, он взмыл вверх по направлению к неожиданному сиянию зари.

Он быстро привык к своему птичьему обличию и, склонившись на крыло, повернулся, чтобы посмотреть вниз.

Цвета были странными, блеклыми, очертания искривленными, погнутыми. Он видел их нечеловеческими глазами. Далеко внизу роились люди в грубых темных одеждах, собравшись вокруг покрытой кожей башни рядом со стеной. Летели стрелы, раздавались крики, со стены упал человек и с долгим отчаянным воплем ушел из поля зрения. Он резко ударил крылом, чтобы кинуться вниз, и…

Он стоял на твердом полу, стирая пот ужаса с лица.

Он был здесь. Он был Деном Барроном. Он не был призраком в перьях, летящим над странным вогнутым ландшафтом, борясь с дикими потоками ветра. Он посмотрел на свои пальцы и засунул один в рот. Он казался бесчувственным, замерзшим. Камень был холодным…

Снова то же самое.

Так реально, так чертовски реально. Он все еще был покрыт гусиной кожей и моргал глазами, слезившимися от дикого ветра. О господи, подумал он и передернулся. Кто-то подсунул ему галлюциген? Зачем?! У него, насколько он знал, не было врагов. У него не было и настоящих друзей — он не из тех, кто заводит их в чужих провинциях — но и врагов тоже. Он делал свое дело, не совал нос в чужие заботы и не знал никого, кто мог бы завидовать ему, тому немногому, чем он владел, или той трудной и не совсем хорошo оплачиваемой работе, которую он делал. Единственное, чем это можно было объяснить — он сошел с ума, свихнулся, сбрендил, слетел с катушек. Он осознал вдруг, что в загадочном сне, наваждении или галлюцинации он говорил и думал по-дарковерски — с сильным горным акцентом, который он понимал, но на котором не говорил, если не считать нескольких слов, необходимых, чтобы заказать обед или купить какие-нибудь безделушки в Торговом Городе. Снова он вытер лицо. Ноги сами принесли его к двери координаторской, но он остановился, пытаясь успокоить дыхание.

Итак, пятый раз.

Первые три раза это были ненормально явственные грезы, порожденные усталостью и похмельем и основанные на его нечастых, но живописных экскурсиях в Старый Город.

Он не придавал им значения, хотя очнувшись дрожал от реальности страха или ненависти, обуревавших его в этих снах. Четвертый… четвертый чуть не вызвал катастрофу в космопорту. Баррон не был человеком с воображением. Его предположения не шли дальше нервного срыва или тайного недоброжелателя, подмешавшего ему какую-то отраву в качестве шутки, злой шутки. Он не был параноиком, чтобы решить, что все это было сделано специально, чтобы вызвать катастрофу в порту и его бесчестие. Он был в смятении, немного испуган, сердит, но не был уверен, является ли его гнев собственным чувством или частью этого странного сна.

Медлить больше было нельзя. Подождав еще минуту, он расправил плечи и постучал в дверь координаторской. Зеленым вспыхнуло — «войдите,» и он вошел.

Маллинсон, координатор службы аэропорта в Земной Зоне Дарковера, был дюжим мужчиной и в любое время дня выглядел так, словно он даже спал не снимая униформы. Он казался серьезным и лишенным воображения. Если у Баррона и были мысли поделиться происшедшим со старшим по рангу, он оставил их при себе. Тем не менее, Маллинсон посмотрел прямо на Баррона и был первым, кто сделал это за последние пять дней.

Без всякого вступления он произнес:

— Ладно, черт тебя побери, что произошло? Я поднял твое досье, ты отмечен как чертовски хороший работник. Судя по твоему опыту, люди не скапливают замечательных рекомендаций, чтобы потом сломать их таким образом. Человек нацелившийся на крупную ошибку, начинает с дюжины мелких, и у нас есть время передвинуть его с опасного места, прежде чем он действительно что-нибудь свалит. Ты заболел? Не то, чтобы это извиняло тебя — тебе следовало бы доложить и попросить замены. Мы думали, ты умер от сердечного приступа — не приходило в голову ничего другого, что могло бы так замедлить твою реакцию!

Баррон вспомнил диспетчерскую и огромный экран, отражающий все прибывающие и уходящие рейсы. Маллинсон произнес, не дав ему времени ответить:

— Ты не пьяница и не наркоман. Знаешь, большая часть людей протягивает на пульте около восьми месяцев, прежде чем чувство ответственности оделяет их кошмарными снами, они начинают делать маленькие ошибки, мы убираем их и перемещаем на другое место. Ты не сделал ни одной ошибки, нам следовало бы сообразить, что ты просто недостаточно умен — маленькие ошибки это просто просьба о помощи: мне слишком тяжело, уберите меня отсюда. У тебя этого не было, но нам все равно нужно было убрать тебя. Именно поэтому ты не уволен и не выкинут к черту с семью замечаниями и тысячекредитным штрафом. Мы держали тебя на пульте пять лет и могли сообразить, что нарываемся на неприятности.

Баррон понял, что Маллинсон и не ждет ответа. Люди, сделавшие ошибки такого калибра, никогда не объясняют причин — знай они о них, они бы побереглись заранее.

— С твоим досье, Баррон, тебя можно было бы переместить на Рим, но есть вакансии и здесь. Я понял, что ты говоришь по-дарковерски?

— На языке Торгового Города. Понимаю и другие, но с трудом.

— Тем более. Разбираешься хоть немного в исследовании и картографии?

Баррон дернулся. Именно картограф чуть не разбился пять дней назад, он постоянно торчал в его мозгу, но взгляд на Маллинсона убедил его, что тот просто интересуется; а не хочет уязвить.

— Я читал пару книг по ксенокартографии — не более.

— В ошлифовке линз?

— Основы. Большинство детей делают телескопы того или иного типа. Я делал.

— Этого достаточно. Мне не требуется эксперт, — сказал Маллинсон с кислой улыбкой. — Их у нас достаточно, но это разозлило бы дарковерцев. Теперь, что ты знаешь о культуре Дарковера?

Не понимая, куда он клонит, Баррон ответил: — Обзорные лекции номер 2,3,4, пять лет назад. Не сказать, чтобы они сильно требовались в порту.

— Отлично, тогда ты знаешь, что дарковерцы никогда особенно не занимались технологией — телескопы, микроскопы и все такое. Их предполагаемая наука шла по другому пути, и я не много о ней знаю, да и никто не знает, кроме нескольких антропологов и социоэкспертов. Но факт есть факт: мы, в смысле Бюро Земных Сношений, иногда получаем запрос на небольшую техническую помощь от отдельных личностей. Не от правительства, если оно вообще существует, в чем я лично сомневаюсь — но речь не об этом. Кто-то, где-то — я не помню деталей — решил, что для наблюдения за лесными пожарами телескопы будут совсем небесполезны. Эта идея каким-то образом проползла вверх по всем каналам, по которым требовалось, и дошла до Совета Старейшин в Торговом Городе. Мы предложили продавать им телескопы. О нет, сказали они вежливо, лучше пусть кто-нибудь научит их людей как это делается, проконтролирует сборку, установку и использование. Это не тот случай, когда мы могли бы послать запрос в Бюро Персонала и просто получить человека. Но тут есть ты, без работы, и шлифовка линз отмечена в твоем досье как хобби. Начать можешь прямо сегодня.

Баррон нахмурился. Это была работа для антрополога, офицера связи, специалиста по дарковерскому языку… Наблюдение за пожарами! Это же работа для ребенка! Он произнес резко: — Сэр, позвольте мне напомнить, что это вне моего сектора и специальности. Я не имею опыта. Я диспетчер и расчетчик…

— Нет, вот уже пять дней как нет, — резко отрезал Маллинсон. — Слушай, Баррон, в своей области ты покойник, и ты это знаешь. Мы не хотим с позором отослать тебя отсюда не имея понятия о том, что произошло. И контракт с тобой продлится еще на два года. Нам нужно куда-нибудь тебя пристроить.

На это Баррон ничего не мог ответить. Уволиться до завершения контракта значило потерять выходное пособие и бесплатный проезд на родную планету, что могло приковать его к чужому миру и лишить годового заработка. Формально у него было право требовать назначения в рамках его специальности. Но также они могли выкинуть его с семью замечаниями, занести в черный список, оштрафовать и обвинить в грубом пренебрежении своими обязанностями. Ему давался шанс выбраться из всего этого не чистеньким, но и не лишенным работы навеки.

— Когда мне приступить? — спросил он. Это был единственный вопрос, оставшийся ему.

Но ответа он не услышал. Он смотрел на Маллинсона, но не видел его.

Он стоял на поляне из мягкой травы, была ночь, но не было темно. Ночь вокруг пылала и ревела гигантским огнем, выбрасывая щупальца жадного пламени высоко над его головой. А в центре пламени стояла женщина.

Женщина?!

Она была почти нечеловечески высокой и стройной, но по-детски сложенной, она купалась в пламени, словно струя водопада. Она не горела, не билась в агонии. Она казалась веселой и улыбалась. Руки ее были скрещены на обнаженной груди, пламя лизало ее лицо и огненного цвета волосы.

Затем детское веселое лицо задрожало и стало сверхъестественно прекрасным, красотой великой богини, вечно горящей в огне, коленопреклонной женщины, закованной в золотые цепи…

…и получишь все это в Бюро Персонала и Перевозок, — закончил Маллинсон, откидываясь в кресле. — С тобой все в порядке, Баррон? Ты выглядишь немного вяло. Готов поспорить, ты не спал и не ел. Не обратиться ли тебе перед отъездом к медикам. Твоя карточка еще действует в секторе 7. Ничего страшного, но чем раньше ты уедешь, тем лучше. Желаю удачи. — Но он не подал руки, и Баррон знал, что это правильно.

Запинаясь о собственные ноги, он выбрался из комнаты, но лицо горящей женщины во всем ее нечеловеческом экстазе по-прежнему стояло у него перед глазами к его ужасу и восхищению.

Он подумал, что со мной, Боже мой, что со мной происходит? И, во имя всех богов Земли, и Дарковера, и Космоса — почему?!