Хорхе Луис Борхес

Из сборника «Создатель»

ВОСПОМИНАНИЯ

Сосуществование независимого правительства и слишком независимого премьера, который по существу спас страну, вытащив ее из невероятного экономического кризиса, и президента, в том во многом виноватого, не могло долго продолжаться.

Трения начались сразу после начала функционирования левоцентристского правительства. Новый премьер вернул опытных профессионалов, умеющих и знающих, как надо управлять. Но среди новых старых чиновников оказалось слишком много представителей левой оппозиции, а это раздражало президента. К тому же этот кабинет оказался некоррумпированным за всю новую историю государства, что сильно насторожило олигархов, привыкших, что с чиновниками из правительства можно решить любые вопросы. Давление на новый кабинет министров шло со всех сторон. Оплачивались любые заказные статьи, направленные против премьера и его кабинета, устраивались немыслимые провокации, к больному президенту, мотивируя его плохим самочувствием, не пускали второго человека в стране.

Разрыв был неминуем. И через восемь месяцев стало ясно, что президент больше не намерен терпеть слишком самостоятельного премьера. На должность вице-премьера был назначен новый выдвиженец президента — бывший руководитель службы безопасности, бывший министр внутренних дел и бывший министр юстиции. Новый вице-премьер был порядочным человеком, и ему было неприятно играть уготованную ему роль. Но президент был неумолим. На одном из заседаний он демонстративно пересадил вице-премьера ближе к себе, давая понять, что срок премьера подошел к концу А еще через несколько дней он без объяснения причин отправил премьера в отставку, назначив на его место вице-премьера, в котором миллионы людей во всем мире увидели наконец преемника президента.

Именно тогда в агентстве Петровского снова появился бывший бухгалтер, ставший независимым бизнесменом, — Яков Слаповский. Он привез конкретное задание заинтересованных людей — просчитать шансы нового премьера стать преемником президента. Петровский собрал аналитиков и поставил перед ними эту задачу. Его люди прекрасно поработали. Бронштейн мобилизовал тогда самых лучших специалистов из Англии и Германии. Выводы аналитиков оказались неутешительными. Новый премьер не мог рассчитывать на победу в президентских выборах. А к этому времени рейтинг действующего президента снова упал до немыслимых прежде отметок. Сказывались последствия дефолта. Любой политик, воспринимаемый в глазах населения как преемник главы государства, рисковал оказаться раздавленным наследием его ошибок и неудач. Аналитики пришли к выводу, что на предстоящих президентских выборах самые большие шансы на успех имеет бывший премьер, вытащивший страну из экономического кризиса, пользующийся поддержкой мэров обоих столиц и президентов несколько автономных образований, входивших в состав страны.

Петровский подготовил аналитические материалы и лично отвез их в администрацию президента. Через два дня его вызвали к руководителю администрации. Разговор был долгим и неприятным. Чиновники не хотели соглашаться с мнением специалистов. Они требовали указать пути возможного усиления влияния нового премьера на ход событий и повышения его рейтинга для участия в предстоящих президентских выборах. Петровский честно признал, что никаких резервов больше нет.

Через несколько дней началось противостояние нового премьера и одного из его заместителей, бывшего руководителя министерства путей сообщения. «Железнодорожнику», очевидно, стало известно о секретном докладе Петровского, и он решил сыграть ва-банк. Пользуясь поддержкой в семье президента, начал старательно подсиживать своего руководителя, подставляя его по каждому поводу и вместе с тем набирая очки в правительстве. Ни для кого не было секретом, что «железнодорожник» пользовался поддержкой семьи, и многие уже видели в нем будущего преемника президента и нового премьера.

Но президент не любил интриганов. Он был глубоко порядочным человеком и не выносил подковерной борьбы. Именно поэтому, вопреки всем ожиданиям, принял решение убрать обоих политиков, чтобы выбрать нового преемника и наконец объявить об этом народу. Но весь парадокс его политического правления состоял в том, что старая система, против которой он боролся всю свою жизнь, по-прежнему влияла на политическую жизнь страны. По существу у президента был незавидный выбор. Либо назначать циников и воров, которые готовы невозмутимо лгать, покрывая своих чиновников и набивая свои карманы, либо представителей прежней системы. Других вариантов почти не существовало.

Можно было прибегнуть к помощи «романтиков», что за время своей политической карьеры президент уже делал дважды. Но первое пришествие «романтиков» в начале девяносто второго обернулось непродуманными экономическими реформами, а второе весной девяносто восьмого вызвало тяжелейший экономический кризис и дефолт. Назначать проходимцев в правительство он не хотел, понимая, какую цену нужно будет заплатить, доверив мошенникам столь ответственный пост. И тогда ему пришлось обратиться к другим людям. Вся парадоксальность ситуации состояла в том, что для спасения страны от дефолта президент вынужден был назначить премьером бывшего руководителя службы разведки, тесно связанного с КГБ. А чтобы снять этого премьера, он назначил другого, бывшего руководителя службы безопасности министра МВД, также связанного с КГБ. И наконец, третьим премьер-министром тоже стал бывший подполковник КГБ, ранее работавший в Германии и занимавший пост руководителя службы безопасности страны. Других людей у президента просто не оказалось. Демократы первой волны были скомпрометированы своим беспринципным подведением, алчностью и некомпетентностью.

Осенью девяносто девятого президент принял решение о назначении этого нового премьера. Страну и весь политический бомонд лихорадило. Это был пятый премьер за неполные полтора года. Такого страна еще не знала. Президент понял, что ему не простят очередной ошибки. Поэтому решил выступить и объявить нового премьера своим преемником. Бывший подполковник КГБ, бывший проректор института, курировавший международные связи, бывший помощник мэра Санкт-Петербурга, ушедший в отставку после поражения своего патрона, бывший руководитель службы безопасности был назначен новым премьером и объявлен преемником президента. Делая это, президент точно знал, что новый премьер полностью лишен всяких политических амбиций. Более того, тогда он и сам был убежден, что новый премьер не станет его преемником. Выступление президента было своего рода реверансом в сторону общественного мнения. Только спустя несколько месяцев он впервые серьезно заговорил с новым премьером о возможности замещения его должности и получил испуганный отказ. И никто во всем мире: ни новый премьер, ни сам президент — не верили, что рокировка состоится так быстро. Президент собирался баллотироваться на третий срок, используя новую конституцию, принятую после трех лет его первого правления. Но события развернулись по-другому. И в них суждено было проявиться Петровскому, который сыграл решающую роль. Но до этого момента предстояло прожить еще несколько месяцев. А пока старый президент выступал по телевизору, объявляя об очередной смене премьера. Он прямо сказал, что новый премьер станет его преемником. Но в эти его слова не поверил ни один человек в мире. Более того, не верил в такое и он сам. Однако все получилось иначе.

В половине второго дня Бубенцов приехал в среднюю школу, где преподавал широко известный в городе Александр Александрович Седых — прекрасный историк, начитанный, эрудированный, с энциклопедическими познаниями в своей области человек. Его личная библиотека состояла из десяти тысяч книг. Особенно он любил период Французской революции и античный период Древней Греции. Это были его коньки. Седых мог цитировать по памяти мыслителей древности и французских философов. Ему одинаково дороги были идеалы Платона и Дидро, Сократа и Вольтера.

Но как обычно бывает в жизни, учитель, восторженно ушедший в прошлое, не умел разбираться в реалиях настоящего. Его супруга ушла от него еще тридцать лет назад, забрав единственного сына. С тех пор он жил один в покосившемся доме, который мог рухнуть при любом толчке. К счастью, в Курской области не происходило землетрясений и дом оставался в таком положении на протяжении многих лет. За ним находился тот самый злополучный сарай, который кандидат в депутаты забыл указать в своей налоговой декларации.

Седых слыл своего рода городским сумасшедшим, какие есть в каждом городе. Некоторые считают их чудаками, другие восторгаются их свободным образом жизни, есть и такие, кто их презирает. Верный своим левым взглядам, Александр Александрович еще в молодости вступил в коммунистическую партию и с тех пор не выходил из нее даже в самые сложные для партии моменты. Он исправно платил членские взносы, посещал собрания первичной ячейки. В прежние времена был на хорошем счету в райкоме партии, известным лектором общества «Знание» и членом райкома. Заодно его несколько раз выбирали депутатом местного совета. Уже тогда беспокойный нрав учителя Седых давал о себе знать — он частенько вставал чиновников своей принципиальностью и даже некоторой мелочностью.

Увы, Александр Александрович был прекрасным историком, но далеко не идеальным педагогом. Ученику бывало достачно продемонстрировать хотя бы зачатки интереса к его предмету, процитировав кого-то из классиков, не входивших в школьную программу, как он начинал восторгаться его рвением, не замечая, что отвечающий ничего более не знает. Школьники вообще часто обманывали Седых, пользуясь его близорукостью, но по странному стечению обстоятельств среди тех, кто действительно понимал, о чем он говорил, впоследствии выросло немало известных людей: ученых, философов, генеральных конструкторов, послов и даже космонавтов. Александр Александрович никогда не говорил о своих учениках, но, когда они приезжали в школу и благодарили его, когда приходили к нему домой и рассказывали, как сильно он повлиял на их судьбы, ему было приятно. В такие минуты он снимал очки, как-то по-детски закрывал глаза и улыбался. Это были высшие мгновения счастья для пожилого педагога. Можно сказать, что он не готовил историков, и не был полезен обычным оболтусам, отбывающим его предмет как наказание, но он учил молодых людей гражданственности — предмету, который, увы, нигде не преподают. Седых воспитывал в учениках чувство ответственности за свои слова и поступки, умение принимать решения и анализировать собственные ошибки, чтобы не повторять их в будущем.

И вот такого человека исключили из числа основных кандидатов в депутаты за то, что он забыл про заброшенный сарай позади дома. Правда, сам Седых из-за этого не расстроился. Он был убежден, что существующая власть — это некое историческое недоразумение, которое со временем исчезнет. Поэтому философски воспринял решение суда и не стал его оспаривать.

В эту субботу, закончив шестой урок, Александр Александрович привычно пожелал ребятам хорошо отдохнуть в воскресенье и отправился в учительскую, чтобы собрать свои вещи в потертый темно-коричневый портфель, давно ставший серым от старости.

Так что он был в учительской, когда туда ворвался Павел Бубенцов. В комнате, помимо Седых, находились еще несколько человек, и они с удивлением уставились на гостя, упитанная физиономия которого очень резко контрастировала с несколько анемичными лицами современных педагогов.

— Извините меня, — выдохнул Бубенцов, — вы не знаете, где можно найти Александра Александровича? — Он не заметил педагога, сидевшего в углу за столиком.

— Это я, — отозвался Седых, — что вам надно?

Паша, все еще продолжая тяжело дышать, подошел к столу.

— Хочу вас обрадовать, — проговорил он, пытаясь скрыть одышку, и протянул папку преподавателю.

— Обрадовать? — удивился Александр Александрович. — Странно. Чем вы можете меня обрадовать?

— Прокуратура области принесла протест на решение судьи по поводу вашего исключения из списков, — пояснил улыбающийся Бубенцов. — Протест был направлен в местный суд, и они приняли постановление, отменяющее это решение. Избирательная комиссия вашего района уже восстановила вас в числе кандидатов в депутаты. Я вас поздравляю.

Услышав это сообщение, находящиеся в учительской педагоги бросились поздравлять своего коллегу с победой справедливости. Седых поднялся, несколько растерянно принимая поздравления, и посмотрел на Бубенцова.

— Спасибо, — сказал он, но папку не взял.

Коллеги продолжали его поздравлять. Одна молодая учительница даже поцеловала в щеку.

— Спасибо, — все повторял историк, сняв очки и протирая стекла платком, — большое спасибо. — Он дождался, когда все успокоятся и отойдут от него, после чего вновь надел очки и тихо проговорил: — Благодарю вас за это приятное сообщение, но будет лучше, если вы уберете вашу папку.

— Как это уберу? — не понял Паша. — О чем вы говорите? Вас уже восстановили, неужели вы ничего не поняли?

— Я все понял, молодой человек. Но дело в том, что меня сняли формально совершенно правильно. Я действительно забыл указать сарай, который стоит за моим домом. И считаю решение суда абсолютно верным. А протест прокурора, который был принесен, это, если хотите, дань той условной демократии, которая сформировалась в нашей стране. Мне она не подходит. Поэтому я отказываюсь принимать участие в этих выборах.

В учительской его слова услышали все. Сразу все стихло, кто-то поспешил выйти из комнаты, все знали бескомпромиссность Сан Саныча.

— Нет, вы ничего не поняли, — вздохнул Бубенцов, — в отношении вас восстановлена справедливость. Вас вернули в список кандидатов в депутаты. Вы можете баллотиваться.

— С кем и куда? — горько спросил учитель истории. — С бандитом Качановым, которому приличные люди не подают руки? Или с этим журналистом Нечипоренко? Он, конечно, порядочный человек, но, к сожалению, слишком увлекающийся. Вы знаете, какие статьи он публиковал в защиту «прихватизации»? Считал, что все наладится. Типичный попутчик. Нечипоренко искренне верит, что можно построить правовой капитализм. Мне с этими господами не по пути.

— Правильно, — крикнул кто-то из педагогов, — нечего тебе делать в этой Думе, Сан Саныч. Там одни паразиты сидят. А ты как был нашим, так нашим и остался.

Бубенцов оглянулся на оратора. Тот был в дешевой темно-красной форме «Адидас» китайского или турецкого производства. Очевидно, учитель физкультуры, предположил он.

— Там не только паразиты, — возразил Паша, — там много ваших единомышленников, ваших коллег, депутатов от левой оппозиции. Разве можно отказываться от участия в выборах?

— Можно и нужно, — твердо заявил Седых. — Я для себя все решил. Извините меня, молодой человек, что отвергаю вашу помощь. Я понимаю, что вы искренне хотели мне помочь. Однако я принял решение больше не участвовать в этих выборах. Пусть все знают, что для меня формальная законность выше моих личных амбиций, и если меня сняли с выборов, то я не вернусь в списки даже после протеста прокурора.

— Вас сняли незаконно, — все еще старался убедить его Бубенцов, — но теперь справедливость восстановлена. Суд принял решение, но вы можете участвовать в выборах. Неужели вы не понимаете, как это важно?

Я все прекрасно понимаю. Однако не хочу фигурировать в одном списке с этими господами. И это нерационально — заново вставлять меня в список в последний день.

Мои избиратели об этом не осведомлены. Многие просто не придут на избирательные участки, зная, что у них нет выбора. Когда заставляют выбирать между обманутым слепым журналистом и бывшим уголовником, на самом деле это настоящий фарс. Отказываюсь в нем участвовать, молодой человек. Тем более что агитация в последний день перед выборами запрещена. Этот историк подкован не хуже юриста, с огорчением подумал Бубенцов. И подавился от страха, вспомнив Петровского. Если он уйдет отсюда, не уговорив педагога, может считать себя уже уволенным. Святослав Олегович не простит такого промаха. И это после того, как они столько сделали — получили протест областного прокурора, новое постановление суда, вновь зарегистрировали исключенного кандидата… Проиграть, когда до победы остался один шаг? Это же высочайшая несправедливость!

Правда, еще оставался труп Нечипоренко, спрятанный в районной больнице, но эта история в любой момент может стать достоянием общественности, и тогда Качанова немедленно исключат из числа депутатов и не видать ему мандата. Рисковать таким образом они не имеют права. Нечипоренко был нужен лишь на то время, пока они оформляли решение суда и местной избирательной комиссии. А сейчас им необходим только этот учитель истории, неожиданно проявивший такую глупую принципиальность.

— Вы не правы, — сделал последнюю попытку Бубенцов. — Если вы откажетесь, то победит кто-то из недостойных кандидатов. Вы этого хотите?

— Разумеется, нет. Но один кандидат ничего не решает. Нужно менять все правила игры, чтобы народу не приходилось выбирать между проходимцем Качановым и заблуждающимся Нечипоренко. Кстати, я слышал, что он попал в серьезную аварию. Как он себя чувствует?

Александр Александрович спросил об этом достаточно громко, и Бубенцов испугался. Он понял, что сейчас могут обрушиться его последние бастионы.

— Ничего, — сказал он очень тихо, — гораздо лучше, чем вчера.

— Ну и хорошо, — удовлетворенно кивнул Седых. — Лично я не пойду голосовать ни за того, ни за другого. Но если бы мне все-таки пришлось делать выбор, я бы отдал мой голос журналисту Нечипоренко. Он хотя бы не бандит.

— Конечно, — растерянно кивнул Бубенцов. — Извините меня, я должен доложить обо всем моему начальству..

— Я вас понимаю. — Седых встал со стула и протянул руку Бубенцову — Спасибо вам, молодой человек, за защиту демократии в нашей стране.

Паша не знал, что ему ответить. На языке вертелось явно неподходящее «Служу Советскому Союзу». Поэтому он промычал нечто невразумительное.

Стоявшие вокруг педагоги снова одобрительно зашумели. Они по-своему любили Сан Саныча, хотя и побаивались его принципиальности. Бубенцов схватил папку и выскочил из комнаты. Спустившись по лестнице на первый этаж, он достал телефон и набрал номер Петровского.

— Слушаю, — отозвался Святослав Олегович. Очевидно, он был уже в Москве.

— У нас опять проблема, — срывающимся голосом сообщил Бубенцов.

— Что еще случилось? — разозлился Петровский.

— Седых не хочет баллотироваться, — выдохнул Паша.

Святослав Олегович молчал. Это испугало Бубенцова.

— Вы меня слышите? — осторожно спросил он.

— Как это — не хочет? — ледяным голосом осведомился шеф.

— Отказывается, — пояснил Паша. — Говорит, что в последний день все равно ничего нельзя сделать. Агитация запрещена. И он не хочет принимать участия в этом фарсе.

Петровский снова промолчал. Бубенцов тоже не решался ничего сказать.

— Нужно его убедить, — нарушил наконец тишину Петровский. — Пашенька, неужели ты ничего не можешь сделать сам?

Бубенцов знал: шеф называл его уменьшительно-ласкательным именем только в сильном гневе. Набрав воздуха в легкие, он выдохнул:

— Я с ним говорил, объяснял. Честное слово, очень долго его уговаривал.

— Но не смог уговорить, — прошипел Петровский. — Что нам теперь делать? Оставить Качанова наедине с этим тр… с этим спящим журналистом? Ты понимаешь, что происходит? Из-за тупого упрямства этого учителя у нас срываются выборы.

Теперь замолчал потрясенный Бубенцов. Он не знал, как еще убедить упрямого старика. Петровский, очевидно, почувствовал состояние помощника.

— Никакой пользы от тебя, — сказал он уже более спокойным голосом. — Как там у Симонова?

— Он все еще сидит дома, — сообщил Паша. — Наши люди работают у его двери, все время объясняют, что идет ремонт, меняют кабель.

— Уже два часа дня, — напомнил Святослав Олегович. — Передай им хотя бы хлеб, чтобы они не умерли с голоду. Через соседей передай. С другого балкона. Ты меня понял?

— Только хлеб? Может организовать им горячий обед?

— Я имею дело с клиническим идиомом, — опять разозлился Петровский. —

Неужели ты ничего не понимаешь? Если ты передаешь им только хлеб, это будет выглядеть, как обычная забота о людях, дверь которых случайно заклинило. А если организуешь им горячий обед, то это сразу же вызовет подозрение. Симонов тут же вспомнит о моем вчерашнем визите и начнет интересоваться, куда увезли журналиста.

— Все понял, — пробормотал Бубенцов, — передам только хлеб.

— Ничего ты не понял, — констатировал, немного успокаиваясь, Петровский, — и никогда не поймешь. Нужно было послать вместо тебя Леонида Исааковича или Юлая, хотя они оба нужны мне в других местах.

Было слышно, как он спросил кого-то о времени. Бубенцов ждал, что решит патрон. И наконец тот приказал:

— Готовь досье на учителя. Я сейчас выезжаю из Домодедова. Мы сворачиваем на дорогу в Курск и будем у вас через несколько часов. Очень рассчитываю, что до этого времени не произойдет ничего неожиданного и ты меня встретишь. Ты все понял?

— Уже готово. Мы вас ознакомим…

— Ясно. Как с нашим журналистом? С ним, надеюсь, все в порядке?

— Да, он находится…

— Не нужно говорить по телефону лишних слов. Я помню, где он находится. Он все еще спит?

— Все нормально, — Паша облизнул пересохшие от волнения губы, — с ним все нормально.

— До свидания. — Святослав Олегович отключился.

Бубенцов посмотрел по сторонам и сел прямо на ступеньки лестницы. Без конкретных указаний шефа он ничего не мог придумать. Паша был идеальным исполнителем, к сожалению, разработать самостоятельный план он не мог. И не только потому, что ему не хватало воображения. Он боялся сделать неправильное движение, чтобы не развалиить хрупкую конструкцию, выстроенную шефом. До завтрашних выборов оставаясь совсем немного. Бубенцов сам купил хлеб для Симоновых. Его люди продолжали «работать» у двери их квартиры, методично постукивая по стенке. Они уже сделали два небольших отверстия и всем соседям объясняли, что сверяют кабель, который вышел из строя. Симоновы спокойно сидели дома, ожидая, когда закончится этот непредусмотренный ремонт. Паша приказал одному из своих людей передать хлеб невольным заключенным, еще раз извинившись за доставленное беспокойство. Сам он не мог появиться в квартире главврача, опасаясь, что тот запомнил его по вчерашнему визиту в больницу.

Супруга Игоря Сергеевича была недовольна сложившимся положением, но муж успокаивал ее, находя такое приключение даже забавным. Кроме всего прочего, они целый день провели вместе с внуком и младшей дочерью. Симонов давно не позволял себя расслабляться на целый день, а потому получил громадное удовольствие от свободного времени, проведенного дома.

Осуществив операцию с хлебом, Бубенцов поехал на контрольный пост ГАИ и, ожидая приезда шефа, немного подремал. Около пяти вечера его разбудил водитель, увидев приближающийся «Мерседес». Петровский тоже спал все время в пути. Проснувшись уже на подъезде к Курску, он подумал, что Качанов, пожалуй, отчасти прав, предпочитая передвигаться на «мерседесах». На другой машине они добирались бы гораздо дольше.

При въезде в город к нему подсел Бубенцов.

— Думаешь, мне нечем заниматься? — встретил его Святослав Олегович. — И я должен прыгать между Курском и Омском? Мы ведь, кажется, расстались только сегодня ночью?

— Я не виноват, — пробормотал Паша, — он не хочет. Я всячески пытался его уговорить.

— Где пытался? Где ты с ним говорил?

— В учительской. Я поехал в школу, где он работает.

— И при всех преподавателях его уговаривал? — понял Петровский. — Нет, знаешь, я тебя все-таки выгоню. Ну разве можно так тупо поступать? При свидетелях он, разумеется, хотел выглядеть Маратом, другом народа. Ему важно иметь союзников и последователей. Естественно, что он тебе отказал. Еще, наверное, произносил всякие патетические слова о чести и добродетели. Этот учитель ведь свихнулся на своей истории.

— Я надеялся его уговорить.

— Ты не умеешь думать, — жестко конвертировал Петровский. — Тебе лучше в точности выполнять все мои распоряжения. Поехали к этому учителю. И дай мне его досье. Надеюсь, адрес ты узнал заранее? — Он взял папку у Бубенцова и начал читать. Неожиданно улыбнулся. Потом рассмеялся. — Ну вот, типичный борец с ветряными мельницами. Дон-Кихот. Ты даже не представляешь, насколько уязвимы эти люди. Знаешь, я даже не жалею, что снова приехал. Курск, кажется населен одними чудаками. Сначала молодой аспирант, потом главный врач больницы, теперь этот учитель истории. Можешь не поверить, но мне они нравятся. Без таких людей жизнь была бы неинтересной.

Бубенцов смотрел на шефа, совершенно не понимая, о чем тот говорит.

— Противно постоянно общаться только с мерзавцами, — неожиданно признался Петровский. — Иногда вспоминаешь, что есть еще и Бог. В старом доме у меня был сосед - пианист. Абсолютно незащищенное существо, не от мира сего. И знаешь, я больше всего любил просто сидеть в его доме. Мне всегда было так хорошо у них! Сидел, даже когда музыкант не подходил к роялю, хотя играл он замечательно. Изумительно! Каждый раз, когда исполнял Шопена, я думал, что сойду с ума от нахлынувших на меня чувств. Понимаешь, он как-то по-особенному играл. Не просто вызывал звуки, перебирая пальцами по клавишам, а будто каждый раз создавал мелодию своей жизни. Ну не знаю, как это лучше объяснить. Я только потом узнал, что мой сосед — выходец из польских евреев, один из тех, чьи родители чудом уцелели в варшавском гетто. Понимаешь, кем для них был Шопен? Но вот что удивительно, иногда приходил к ним, садился и слушал… тишину. Когда домочадцы молчали, наступала совершенно необыкновенная, словно вибрирующая тишина. Вообще это была какая-то особенная квартира, наполненная звуками тишины. И музыки. — Он тяжело вздохнул. — А потом я переехал в новый элитный дом. Теперь мои соседи — банкиры и политики. Там никто не играет Шопена. И я не могу помолчать ни с кем из моих соседей. В их квартирах царит энергетика больших денег. И у всех пустые глаза. — Святослав Олегович замолчал и больше не произнес ни слова за всю дорогу. Только когда они подъехали к дому Александра Александровича, он подмигнул помощнику и сказал: — Ладно, надеваю опять маску дьявола и пойду его охмурять.

Тот посмотрел на патрона, явно его не понимая. Святослав Олегович понял состояние Бубенцова.

— Хочешь знать, когда я настоящий? Этого я иногда и сам не знаю.

Он вылез из машины, подошел к забору и открыл незапертую калитку. Прошел по вытоптанной дорожке к дому. Глянул на небольшой огород и чему-то улыбнулся. Затем постучал в дверь. Он был уверен, что звонок не работает, но на всякий случай нажал на его кнопку. Так и есть — не работает, и постучал во второй раз.

— Входите! — крикнул хозяин дома. — У нас не заперто.

Петровский опять улыбнулся и вошел. Прежде всего он увидел двух котов, возникших перед ним. Они настороженно смотрели на гостя. Наконец в прихожей появился хозяин дома, одетый в темно-коричневую телогрейку поверх светлой рубашки и джинсов. Обратив внимание на джинсы, Святослав Олегович подумал, что составил не совсем верное впечатление о преподавателе истории. Модные веяния его не обошли.

— Добрый вечер, — приветливо начал он.

— Добрый вечер, — кивнул Седых. — С кем имею честь?

— Святослав Олегович Петровский, — представился гость, — я приехал из Москвы, и мне нужно срочно с вами переговорить. — Он намеренно не сказал, где работает, чтобы иметь возможность для маневра.

— Проходите в комнату, — предложил радушный хозяин, — я как раз собирался пить чай. Джульбарс, на место!

Огромная овчарка, появившаяся в дверях, замерла и вернулась обратно в комнату.

— Вы назвали вашу собаку Джульбарсом? — спросил Петровский, входя в комнату. — Кажется, так назывался фильм тридцатых годов. Я хорошо его помню, он мне очень нравился.

— Мне тоже, — кивнул Александр Александрович.

В большой комнате стояли цветной телевизор и видеомагнитофон. Хозяин дома определенно умел пользоваться современной техникой. В просторной гостиной было светло и чисто. Они прошли к столу и сели на стулья.

— Выпейте со мной чаю, — предложил Седых.

— Большое спасибо — нужно было завоевывать расположение кандидата в депутаты.

— Маша, — крикнул учитель кому-то на кухню, — принеси нам чай.

Петровский поднял правую бровь. Этот историк удивлял его все больше и больше. Неужели с ним живет женщина, о которой Бубенцов ничего не смог узнать? Но когда из кухни появилась полная женщина лет шестидесяти, несколько успокоился. Очевидно, соседка, приходящая сюда убираться, заниматься хозяйством. Перехватив взгляд гостя, Седых улыбнулся.

— Мария Карповна помогает мне уже много лет. Она вышла на пенсию, но работает в нашей школе ночным сторожем. И заодно помогает мне по хозяйству. Я ей, конечно, за это плачу. У меня хорошая зарплата, есть разные надбавки, а у нее пенсия только семьсот рублей. И двое внуков на воспитании.

— А где их родители? — поинтересовался Петровский.

— Мать погибла четыре года назад во время аварии автобуса в Симферополе. А отец их давно бросил. Вот так мы и поддерживаем друг друга. Заодно ребятишки читают книжки, которые я им подбираю из моей библиотеки.

«Черт возьми, — подумал Святослав Олегович, — нужно выбирать вот таких людей, как этот учитель истории, а не бандита Качалова. Честное слово, мне иногда бывает стыдно, когда я вспоминаю, чем занимаюсь».

— Вы благородный человек, — убежденно произнес он. — А вот я приехал к вам по поручению группы товарищей из Центрального Комитета нашей партии. Разумеется, мой визит не должен афишироваться. Вы знаете, сколько у нас политических противников и как нелегко работать в современных условиях.

— Я все понимаю, — кивнул Александр Александрович, — не волнуйтесь, Мария Карповна никому не расскажет о вашем визите. Я вас слушаю, товарищ Петровский.

— Вы, наверно, уже знаете, что благодаря нашим усилиям областная прокуратура подала протест в порядке надзора по вашему делу, — продолжил руководитель «Милениума», — и протест был удовлетворен. Принято новое постановление суда, и местная избирательная комиссия включила вас в списки кандидатов. Но сегодня днем нам сообщили, что вы отказываетесь от участия в выборах.

— Верно. И скажу вам почему, товарищ Петровский. Сегодня последний день перед выборами, я не имею права на агитацию. Все мои потенциальные избиратели знают, что меня отстранили от выборов. И многие из них не придут завтра голосовать. А принять неравные условия игры — значит заведомо обречь себя на поражение.

— Не всегда, — возразил Святослав Олегович, — вы не подумали о тысячах и миллионах людей, которых лишаете права выбора. Я имею в виду не только ваш избирательный участок. Ведь мы обязаны думать о наших кандидатах, проходящих по избирательному списку партии. А там каждый голос для нас ценен. Вы же знаете, как правящий класс ненавидит нашу партию, как нас пытаются опорочить, как стараются заставить нас замолчать.

— Я не думал…

— Нужно было подумать, — не сбавлял темпа Петровский. — Отказываясь от участия в выборах, вы обрекаете нас на потерю голосов по вашему участку. Ведь если избиратели, готовые отдать голоса левой оппозиции, не придут на выборы, то в конечном итоге это может сказаться на результатах веей партии.

— Мне никто об этом не говорил, — растерянно пробормотал Александр Александрович, — и из областного комитета партии никто не звонил. Я беседовал сегодня днем с ними, и они поддержали мое решение.

— Что им оставалось делать, если вы упрямо не хотите нам помочь? — отреагировал Святослав Олегович. — Вы ведь один из тех, кого мы называем нашим лучшим резервом.

Такие люди, как вы, определяют нашу полику на местах. И, конечно, в областном комитете товарищи согласились с вашим мнением. Среди них, наверно, есть даже ваши ученики, — сказал он на всякий случай, немного подыгрывая честолюбию заслуженого педагога.

— Есть, — гордо поднял голову Седых, — очень много моих учеников.

— Вот видите. Разве они могут спорить сo своим бывшим преподавателем? По существу, вы навязали ваше мнение местным товарищам.

— Да, наверное, — согласился Александр Александрович. — Но разве есть смысл вступать в борьбу, если заранее известно о результате?

— Примерно две с половиной тысячи лет назад огромная армия персидского царя Ксеркса двинулась в маленькую Грецию, — напомнил Петровский, — и путь им тогда преградили небольшие отряды греков. Они отражали все атаки, ожидая подхода главных сил, но появившийся предатель провел часть персидской армии козьими тропами в обход. И тогда царь Спарты Фермопил приказал отойти всем остальным грекам и остался со своим отрядом в триста спартанцев. Вы знаете, я всегда считал, что это красивая легенда, пока не побывал на месте их гибели.

У Александра Александровича заблестели от волнения глаза.

— Вы там были? — заинтересовался он. — Какой великий памятник силе человеческого духа! «О чужестранец, поведай спартанцам о нашей кончине: верны законам своим, здесь мы костьми полегли», — процитировал Седых. — Вы видели этот памятник?

— Да, но я не читаю по-гречески, — ответил Петровский. — Леонид тоже знал, что проиграет, но его подвиг вдохновил греков на последующие сражения. И потом были победы у Саламина и Марафона, — продолжал он, вспоминая историю.

— Нет, — неожиданно возразил Александр Александрович. — Вы хорошо знаете историю, но путаете некоторые битвы.

— В каком "смысле? — не понял Святослав Олегович.

— После сражения у Фермопил были — Саламин и Платеи, — напомнил учитель истории. — Марафонское сражение произошло за десять лет до нашествия Ксеркса. Тогда персидской армией командовал Дарий.

— Действительно, как я мог забыть о Дарии? — лицемерно вздохнул его собеседник. — Но факт остается фактом. Леонид наверняка знал, что погибнет, и тем не менее остался, чтобы умереть, но задержать армию персов.

— Так вы советуете мне умереть? — улыбнулся Александр Александрович.

— Ни в коем случае. Я советую вам не сдаваться. И обязательно принять участие в выборах.

— Что я должен сделать? — спросил наконец учитель.

— Подписать документы, — пояснил Петровский, — они у меня в машине. — Он еще не успел закончить говорить, как понял, какую грубую ошибку совершил. Если они сейчас вместе выйдут к шестисотому «Мерседесу», припаркованному рядом с домом, то Седых ему просто не поверит.

— Какая у вас машина? — поинтересовался Александр Александрович. — Я видел, как рядом остановился какой-то членовоз.

Так называли большие «мерседесы».

— Ну откуда у меня такая машина? — улыбнулся Петровский. — Я приехал на обычном «жигуленке». У нашей партии не так много денег, чтобы покупать роскошные машины. Если разрешите, я вам сейчас принесу документы. Вернее позвоню, чтобы их привезли.

— Звоните, — согласился Александр Александрович. — Если я могу помочь общему делу…

Петровский достал аппарат и набрал номер.

— Пашенька, — сказал он вибрирующим от напряжения голосом, — передай Мишеньке, чтобы подъехал на моем «жигуленке» к дому Александра Александровича. Ты меня понимаешь? — «Если не поймет, я его задушу», — подумал он.

— Какой Мишенька? — действительно не понял Бубенцов. — Ваш водитель? Но почему на «Жигулях»? Мы ждем вас в «Мерседесе».

— Пашенька, дорогой, ты меня опять не понял. Как обычно. Я прошу чтобы Мишенька привез на моих «Жигулях» документы Седых. Избирательные документы. Почему ты не понимаешь с первого раза?

— Ясно, — выдохнул Бубенцов, — сейчас сделаем.

— Мишеньке скажи, чтобы переоделся, — напомнил Святослав Олегович, соображая, что если его водитель появится в костюме от кутюр, это вызовет у хозяина дома серьезные подозрения. Он убрал аппарат и безмятежно улыбнулся. — Пейте чай, — предложил Седых, — он у вас совсем остыл. И расскажите мне, как здоровье Геннадия Андреевича. Петровский пододвинул к себе чашку чая и подумал, что у Бубенцова не так много времени. Но на этот раз Паша не подвел. Ровно через восемь минут у дома затормозил старый «жигуленок», в котором сидел водитель Петровского, переодетый в чужую одежду. На нем был какой-то ватник и мятые серые брюки. Только обувь осталась прежней, но она была сильно вымазана грязью. Когда водитель постучал, собака поднялась, но хозяин сам пошел встречать нового гостя. Они вошли с документами, Седых расписался на всех бумагах и вручил папку гостю с чувством глубокого удовлетворения.

Потом они долго прощались, пожимая друг другу руки.

Выйдя из дома, Петровский сел в помятые «Жигули». Отъехав на соседнюю улицу, они остановились рядом с «Мерседесом».

— Молодец, Паша, — похвалил Петровский помощника, вылезая из машины. — Где нашел «Жигули»?

— Купил прямо на улице, — сообщил Бубенцов, — у нас же не было времени. Остановил первую же машину и дал его хозяину две тысячи долларов, чтобы он оставил нам свою разбитую тачку. Потом так же купил одежду у одного из прохожих. Еще я испачкал туфли вашему водителю…

— Прекрасно сработано, — еще раз похвалил помощника Петровский. — Значит, можешь, когда хочешь. Теперь труп Нечипоренко нам не так страшен. Но все-таки лучше подержать его в этом городке до завтра. Симонова можешь уже выпустить, пусть ему помогут открыть дверь. А документы прямо сейчас вези в избирательную комиссию, чтобы завтра в списках кандидатов было три фамилии. Ты меня понял? Обязательно три фамилии.

— Сейчас вызову мою машину, — откликнулся Бубенцов, доставая телефон.

— Зачем? — удивился Петровский. — Поезжай на «Жигулях». У тебя уже есть персональная машина. Только быстро, у нас мало времени. Чтобы они успели отпечатать новые бюллетени. Я знаю, ты не спишь уже две ночи, но будет лучше, если не поспишь и сегодня. Сиди там, контролируй обстановку. Надо напечатать новые бюллетени с тремя фамилиями.

Бубенцов кивнул в знак понимания. Святослав Олегович, глянув на водителя, предложил ему снять обувь.

— Поедешь в носках, — сказал он, — чтобы не пачкать машину. Тот беспрекословно подчинился.

— До свидания, Паша, — попрощался Петровский, — надеюсь, мне не придется приезжать в Курск в третий раз. Это было бы уж слишком. — Он пересел в салон «Мерседеса» и приказал:

— Домой, в Москву. — после чего достал телефон и набрал номер Юлая Абуталиповича. — С Курском и Омском пока все в порядке, а как у нас в Башкирии?

— Все хорошо, — ответил Юлай, — вот только у нашего артиста аппендицит.

— Какой аппендицит? — не понял Святослав Олегович.

— Обычный. Увезли в больницу на операцию. Ты не беспокойся, в Уфе хорошие врачи…

— А если его зарежут во время операции? — закричал Петровский. — Или внесут инфекцию? Кто будет отвечать? Мы или врачи? Как ты мог разрешить?

— У него острый приступ аппендицита, — пояснил Юлай. — Ну почему ты так нервничаешь? Было бы лучше, если бы он умер от гнойного перитонита?

— Садись в самолет и срочно вылетай в Уфу, — потребовал Петровский. — Будешь рядом на операции. Если у хирурга вдруг дрогнет рука, мы потеряем наши контакты с левой оппозицией навсегда. Когда рейс на Уфу?

— В час ночи, — ответил Юлай Абуталипович, — вернее, в час двадцать пять. Кажется, семьсот пятьдесят первый рейс.

— Подожди, — неожиданно у Петровского родилась новая идея, — срочно позвони кому-нибудь из известных журналистов. В самые популярные газеты. «Коммерсант», «Комсомольская правда», «Известия», в общем, сам знаешь, куда нужно звонить. Скажи, что мы готовы оплатить им рейс бизнес-классом в Уфу и обратно. Питание и проживание за наш счет. Расскажи, что известный артист попал в больницу и мы едем его навестить. После такого пиара можно будет гарантировать, что он разгромит любого соперника во втором туре.

— Понял, — сразу ответил Юлай, — сейчас буду звонить. Я полечу вместе с ними,

— Закажи билеты, полетим вместе, — устало произнес Петровский, — сейчас шесть вечера. Думаю, мы будем в Москве часа через три-четыре и я успею в аэропорт. По дороге немного посплю.

— Ты так не выдержишь, — предупредил Юлай. — Тебе нужно отдохнуть. — Отдохну в дороге. — Святослав Олегович не стал объяснять, что его участие в этом мероприятии резко поднимет акции самого главы агентства «Миллениум». Не каждый раз руководители крупнейших аналитических компаний приезжают навестить известных артистов, попавших в больницу. Это будет очень хороший рекламный ход.

— Тебе что-нибудь еще нужно? — поинтересовался Юлай.

— У меня все есть. Запасные рубашки, лезвие, помазок. Леонид Исаакович обо мне позаботился в Омске. Закажи зал официальных делегаций, я там переоденусь и умоюсь. Заодно можешь подумать и об ужине. — Он убрал аппарат, посмотрел на притихших водителя и телохранителя и сказал:

— Миша, купи себе обувь по дороге. Музыку не включать, громко не разговаривать. Я попытаюсь немного поспать. Едем сразу в Шереметьево, я улетаю ночью в Уфу.

Когда автомобиль выехал из города, Петровский подумал, что и во второй раз не успел ничего здесь посмотреть. И сразу заснул.