"Астральный летчик" - читать интересную книгу автора (Яковлев Алексей)

1Андрюша

В начале августа на Невском жарко. В начале августа Невский похож на клейкую ленту. На ленту для мух, подвешенную под розовым абажуром на дачной веранде.

Ноги прилипают к асфальту. Ползешь по этой ленте и понимаешь, как завидуют мухи, попавшие на нее, своим счастливым подругам, жужжащим на воле, у мусорной кучи.

«Лучший отдых на Кипре! Здесь родилась из пены морской Афродита!» — реклама в витринах Аэрофлота.

Майка прилипла к спине. Джинсы к бедрам. А навстречу идут Афродиты. Загорелые до черноты. Выгоревшие клочьями. В юбочках чуть ниже трусиков. Идут и, смело глядя тебе в глаза, сексуально лижут мороженое. Розовыми языками. Нагло идут на тебя. Прямо в лоб. Как Покрышкин на «мессершмит».

У бывшей «Военной книги», в доме Голландской церкви, книжные развалы боевых гражданских лиц. Они агрессивно предлагают встретиться с прекрасным, предлагают альбомы Босха, Брейгеля и Дали, не замечая, что окружающая действительность далеко превосходит все «старания маэстро».

У Казанского звенят колокольчики и бубны. Обритые наголо, босые кришнаиты, обернутые в оранжевые простыни, кружат радостный хоровод вокруг русского маршала шотландского происхождения Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. Маршал, опустив голову, внимательно слушает их заунывное пение. А над маршалом сверкает реклама пива «Хольстен».

Жарко… Но на теневую сторону перейти почти невозможно.

Переход Невского в начале августа — это аттракцион, смертельный номер! Непрерывным потоком, невзирая на светофор, по расплавленному асфальту угрожающе шуршат «мерседесы», «ауди» и «тойоты». Вежливо прижимаясь к тротуару, их пропускают домоделанные «Жигули» и «Москвичи». И некому свистнуть вдогонку иностранной ораве, некому погрозить им полосатым жезлом…

А за спиной фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова с десяток желтых автобусов. В автобусах в открытые окна покуривает ОМОН. Этих мелочи жизни не касаются. Они ждут ДЕЛА! Старый фельдмаршал указывает им подзорной трубой на Дом книги. Не знает, что книга у них уже есть…

У Гостиного гремит медью бродячий диксиленд. Полысевшие, поседевшие бывшие кумиры «Пятилетки» и Мраморного лихо жарят тему своего музыкального детства. «Когда святые маршируют» слышит Невский от Адмиралтейства до Московского. Играют они от души, и кажется: вот-вот от Московского вокзала появится колонна марширующих святых в белых незапятнанных ризах. И все устроится. Все будет хорошо, как говорится.

Перед диксилендом любимец Гостиного — городской сумасшедший дядя Гена. Дядя Гена в зеленой пограничной фуражке, в военных галифе и рваных кедах. На мотив «Святых» дядя Гена поет хриплым пропитым Голосом частушки на злобу сегодняшнего дня.

Обыватель дружно хохочет. Здесь хорошо. Не жарко и весело. Можно и постоять. Рядом остановилась стайка пожилых, розовых, как парниковые помидоры, иностранцев.

Пьяные финны на Невском отдыхают. Как сосед— алкаш в коммунальной квартире. И не уехать никуда, и противно. Финны жестикулируют с живостью итальянцев, кричат на своем протяжном угро-финском. Свою скандинавскую сдержанность они оставили у первого магазина под Выборгом.

Певец «Невского проспекта», Николай Васильевич Гоголь, скорбно прячет свой бронзовый нос в воротник шинели: «Скучно на этом свете, господа!»

Наконец-то появился на Невском Хозяин! Даже «мерседесы», «тойоты» и «ауди» скрылись куда-то. Как под землю провалились. Замерли у тротуаров расписанные модной рекламой ветхие, набитые до отказа троллейбусы. От Аничкова моста, ревя сиреной, мигая предгрозовым светом, на Невский вылетел бело-голубой «форд-эскорт». На борту завораживающая надпись: «ГАИ Санкт-Петербург». Нескладно, но внушительно. «Эскорт», густо матерясь через динамики, очистил Невский в считанные секунды. Опустел Невский.

Заволновались лоточники. Тревожно вглядываясь вдаль, стали оттаскивать товар поближе к стенам домов. Обыватель, наоборот, потянулся к краю тротуаров, вытягивая шеи в сторону Московского вокзала.

Из дрожащего над мостовой марева надвигается черный силуэт. Непонятный силуэт. И нестройный, гул. Будто движется на город грозовая туча. Замер диксиленд у Гостиного. Невский погрузился в тишину. А туча все ближе и ближе. Она клубится уже у Дворца пионеров. Дядя Гена не выдержал. Сорвал с головы зеленую пограничную фуражку. Задергался в алкогольном экстазе: «Наши! Наши! Пришли! Да здравствует второе августа! Ура!» Дядя Гена захохотал похмельным Мефистофелем: «Теперь держитесь, суки!»

Коренные обыватели с тревогой поняли, что дядя Гена прав. Сегодня — второе августа. День Воздушно-десантных войск. И держаться действительно надо. Надо держаться подальше.

В лучах заходящего солнца сверкнуло желто-голубое знамя ВВС над серой колонной. Поседевший диксиленд грянул им навстречу свой коронный марш. «Когда святые маршируют» вновь загремело над Невским. Но парни в голубых беретах держали свою тему. Поддатые и суровые, они, перекрывая диксиленд, пели «Варяга».

Дядя Гена надел свою пограничную фуражку, протиснулся сквозь толпу к ним навстречу и взял под козырек. По небритым щекам его катились крупные слезы. Дядя Гена открыл рот, хотел прокричать с детства знакомые слова, но горло перехватила судорога. Он так и стоял впереди толпы с рукой под козырек, открытым ртом и мокрыми небритыми щеками.

Вдоль Гостиного гордо проплыло желто-голубое солнечное знамя. Перед знаменем вразвалку шагает усатый майор, увешанный боевыми орденами и медалями. За ним в тесном полосатом строю совсем еще зеленые пацаны, только что вернувшиеся из «горячих точек», и уже поседевшие «пожилые», израненные афганцы. От строя веет мощью, капитальностью и тревожной прохладой. Вглядевшись, увидишь в строю и себя. Не сегодняшнего, конечно. Себя «эталонного». Каким когда-нибудь вспомнят тебя друзья на кладбище.

Майор ведет их на Дворцовую. Не на штурм Зимнего. На митинг. Отдать последний долг тем, кого нет сегодня с ними, тем, кто остался в чужих горах, так и не увидев родного Питера.

«Ногу!» — обернулся к колонне усатый майор, и десант ударил— в расплавленный асфальт стоптанными кроссовками, штатскими ботинками и дачными сандалиями. «И раз! И раз! И раз!» — спиной вперед шагает майор, улыбаясь, оглядывает своих орлов. Мальчики еще хоть куда. Голубые береты на стриженых затылках, камуфляжные штаны, майки-тельники. На левых предплечьях татуировки. Знаки родных частей. Тут и Псковская, и Тульская десантные дивизии. У некоторых на фоне крылатого парашюта гордые буквы ДШБ. Десантно-штурмовая бригада. Это — смертники. Камикадзе. Их татуировка, наколотая синей тушью, отливает кровью. Своей и чужой.

«И раз! И раз! И раз!» — дрожит мостовая.

Заволновались пожилые иностранцы. Защелкали брызги фотовспышек. Иностранные старушки в широких цветастых шортах аплодируют: «Бьютифул! Манефик!» Пьяные финны, присмирев, тянут пиво из жестяных банок.

Коренной обыватель смотрит вслед встревоженно и мрачно. У коренного обывателя подкожный, генный, сумрачный блокадный страх: «Только бы войны не было. А без войны, потихоньку, мы, если надо, и блокаду готовы опять пережить». Только потихоньку…

За фельдмаршалом Кутузовым в желтых автобусах настежь распахнулись двери. Омоновцы, затоптав сигареты, побежали на Невский. Выстроились у Дома книги в четыре шеренги. Бронежилеты, белые шлемы, шиты наперевес. В правой руке резиновый «демократизатор». Прищурив глаза сквозь забрала, омоновцы жадно следят за подходящей полосатой колонной. Засиделись без дела.

Весь Невский запрудило голубое море беретов. Авангард со знаменем уткнулся в омоновские цепи — знамя обвисло. Усатый майор закричал, пытался вызвать на переговоры омоновского начальника. Но начальник не вышел. ОМОН стучал дубинками по щитам, как хоккеисты клюшками по борту: «Очисти лед! Смена!»

Оранжевые бритые кришнаиты, то ли мальчики, то ли девочки, бросились вдруг в узкую щель между десантом и ОМОНом. Запели радостно под ритм дубинок: «Харе! Харе! Рама! Рама! Харе Кришна! Харе-харе!»

Омоновский начальник крикнул в «матюгальник» из тыла цепей: «Разойтись! Всем немедленно разойтись!»

И десантура разошлась.

— Мен-ты! Му-со-ра! Козлы вонючие!

— Харе Кришна! Харе-харе! — подпевали кришнаиты.

— Шкуры продажные! — командирским басом поддержал орлов майор.

А задние все подходили. Напирали на авангард. Перед строем щитов, как перед плотиной, завихрился голубой водоворот десанта с оранжевой пеной кришнаитов.

— Братаны, вперед! Дави их! Ура! — напирали задние.

— Харе! Харе!

Но вперед пошли не они. На высокой ноте истерично взвизгнул «матюгальник». ОМОН тевтонской свиньей ринулся на десант. Отжал щитами, расколол авангард на две части. В брешь бросилась вторая линия, молотя «демократизаторами» направо и налево. Сработала «домашняя заготовка».

«Харе Кришна! Харе-харе!» — стонали, обливаясь кровью, оранжевые. Десантура отчаянно материлась. Бой закипел по всей ширине Невского. Обыватель с лоточниками прижался к стенам домов. Обыватель с каждой секундой боя терял свой пещерный страх. Увидев окровавленные физиономии и затоптанных милицейскими бутсами кришнаитов, обыватель завыл дико:

— Ублюдки! Фашисты! Гестапо!

От Гостиного по Невскому в рваных кедах шагал дядя Гена, ведя за собой диксиленд. Пожилой диксиленд жарил по джазу «Варяга», заглушая стук милицейских щитов и треск разбиваемых скул.

Безоружный десант держался за Невский зубами. Как учили. Не отступив ни на шаг. Фельдмаршал Кутузов, опустив бронзовую голову, вспоминал Шевардинский редут.

В небе сверкнула длинная голубая фотовспышка и радостно зарокотал, смеясь, гром. Кто-то решил запечатлеть эту картину. Чтобы потом, когда надо, когда придет время, предъявить ее кому следует.

И сразу мощным потоком включили успокаивающий душ. На Невский обрушился ливень. Через секунду все стало мокро. Десант и ОМОН стояли друг против друга тяжело дыша. Мат застревал в горле.

Перед десантом встал мокрый усатый майор, почему-то с милицейским «матюгальником» в руках. За ним стоял хозяин «матюгальника» — омоновский полковник.

— Колонна! Слушай мою команду! Поход на Дворцовую отменяется. Всем разойтись. Правый фланг отходит к Спасу на Крови. Левый — к Апраксину. Все поняли? Выполнять!

Мокрый десант угрюмо молчал.

— Сука! — крикнул пожилой афганец с медалью. — Братаны, опять нас предали!

Братаны зашевелились.

— Правый — к Спасу. Левый — к Апраксину! Быстро! Выполнять!

— Сука!

— Ни шагу назад, братаны!

— Кто был под Кандагаром, ко мне!

Десант начал рассредоточиваться по группам. Ветераны к ветеранам, салаги к салагам. Закружился голубой водоворот.

И в этот момент ОМОН расступился. В лоб ударили третья и четвертая линия. Рассекая струи ливня, хлестали наотмашь дубинки. Одних гнали к Спасу. Других к Львиному мостику. Десант отступал по каналу имени растерзанного толпой известного поэта Грибоедова.

И снова застонал Невский. Началась настоящая мясорубка…

Младший сержант разведроты энской десантно— штурмовой бригады Андрей Балашов вернулся в Питер двадцатого июля. Только двадцатого. А по приказу должен был в начале мая. Но в бригаде был некомплект. Это во-первых. А во-вторых, его разведрота должна была «зачистить» один аул. Памятный еще по стихам Михаила Юрьевича Лермонтова. Отомстить за погибших там в феврале братанов. Это, как говорится, дело святое. И дембеля не роптали. «Зачистили» как положено.

И грязные, пыльные, пропахшие порохом, с обожженными РПГ лицами, погрузились в Моздоке в транспортный ИЛ-76. Вместе с тремя деревянными ящиками. Командовал ящиками чужой пьяный армейский прапор. В последний раз командовал. Ящики летели домой, по адресам, написанным на торцах черной краской. В неподъемных ящиках были цинковые фобы — сынки возвращались на родину «грузом 200»…

Сутки Андрюша, не раздеваясь, спал на родном продавленном диване, на зеленой тенистой улице имени Петра Лаврова. Ставшей теперь опять Фурштатской.

Мать сутки ходила по комнате на цыпочках, только кроссовки с ног сына стащила. Сутки глядела на его черные руки, обхватившие подушку, и молчала. Только качала головой и вздыхала. На вторые сутки не выдержала. Нужно было работать. Год назад ее уволили из морского КБ по сокращению штатов. Теперь она работала дома. Перешивала на старенькой машинке вещи подругам и знакомым. Мать сняла голубое детское байковое одеяло, Андрюшино еще, с бабушкиного «Зингера» и качнула широкую ажурную педаль. Закрутилось, разбрызгивая солнечных зайчиков, никелированное колесо.

Андрюша тут же вскинулся на диване, тряхнул головой и оскалился:

— Ма… Ты так не строчи… Я же в холодном поту проснулся… Слышу — стреляют… А под подушкой автомата нет…

В тот же день Андрюша сходил в знакомую с детства баню на Чайковского. Раньше в бане пахло вениками и «Шипром» из парикмахерской, гудели шкафы-автоматы с газированной водой, под сытыми фикусами в голубых кадках отдыхали напарившиеся на неделю инвалиды с костылями, старушки с личными эмалированными тазами, молодые румяные мамаши закутывали в платки обалдевших от жара и гула мыльной волооких краснощеких девчонок…

Теперь в бане пахло шашлыками и пивом. В парной было пусто. Сытые мужики в простынях через плечо, как римляне в тогах, сидели в предбаннике за накрытыми, как в ресторане, столами. Курили. Глядели по видику порнуху.

Андрюша от души нахлестался веником. Рычал, стонал, хрюкал, еле влез на кафельный высокий бортик проточного бассейна. Сложил руки над головой, шарахнулся в воду. Дух захватило, по затылку побежали мурашки…

Мать с его. «командировочных» к чаю купила торт «Сказка» — черное полено, обросшее кремовыми грибами. Мать у него ничего не спрашивала, а Андрюша и не мог ей ничего рассказать. Не то что не хотел, а просто не мог.

Андрюша, разомлевший, сидел на диване, перелистывал толстые картонные страницы бархатного голубого дембельского альбома. На него глядели веселые и грустные, дурашливые и серьезные, хитрые и простодушные морды братанов. Многие фотографии были аккуратно обведены черным фломастером.

— Андрюша, ты отдохни недельку. Денег пока хватит. А потом иди в университет восстанавливаться. Скоро август.

Андрюша захлопнул бархатный альбом, положил его на этажерку.

— Ма, а чего мне там делать? С этими малолетками?

Мать засмеялась, взъерошила его мокрую челку:

— С малолетками? А сам-то ты кто? Двадцать два всего…

Андрюша пригладил челку, вздохнул:

— Я, мам, уже старый. Наш комроты говорил, в вашем возрасте, сынки, уже лошади дохнут…

Мать замерла. Хотела улыбнуться и не могла. Встала с дивана.

— Дурак он. — И вышла на кухню.

Больше они с матерью не разговаривали в тот вечер. Обедали, опять пили чай с тортом, молча смотрели по телику ее любимый сериал «Санта-Барбара».

На следующий день Андрюша пошел на набережную Кутузова, напротив «Авроры», на Молодежную биржу труда. Нервная, уставшая от одуревшей от безделья молодежи бледная девица подробно записала Андрюшины данные, все, что он ей рассказал:

«Образование — незаконченное высшее… Английский — разговорный. Водитель категории В, С. „УАЗ", „ЗИЛ", БМД. Гранатометчик, пулеметчик, снайпер».

Девица записала все это и нахмурилась. Очки сползли на кончик носа.

— И куда же вас с такими данными? В партизаны?

— Может, кому понадобится?

Девица поправила очки, бросила ручку, укоризненно взглянула на Андрюшу:

— Вы смеетесь, а у меня работа!

Андрюше стало жалко бледную девицу, он успокоил ее:

— Я не смеюсь, девушка, честное слово. Я три дня как с войны. Мне работа нужна.

Девица воспрянула духом от своей значимости. Строго поглядела на Андрюшу:

— Зачем же вы мне плели про пулеметы?

— Вы сами просили подробно рассказать все, что я умею делать.

— Это разве профессии? — скривилась девица.

Андрюша обиделся:

— А вы сами пробовали бээмдэшку водить?

Это девица приняла за шутку и весело рассмеялась. Заполнила на него новую карточку. Из всех Андрюшиных «умений» оставила только «английский разговорный» и «водитель категории В, С». Обещала звонить.

Ему позвонили через пару дней: на его «умения» нашелся клиент. Клиент ожидал Андрюшу прямо у его дома в аккуратной «шестерке» с душистой елочкой на ветровом стекле…

За рулем сидела деловая, хорошо сохранившаяся, в меру намазанная женщина. Андрюша сел рядом с ней. Она оглядела Андрюшу внимательно и строго провела языком по алым губам. Андрюша отвернулся от ее пристального взгляда, подумал с усмешкой, что зря не приписал на бирже после своих «умений» — «Интима не предлагать».

Но женщине был нужен не интим. Она спросила недоверчиво:

— Мальчик, ты правда с войны? Ты убивал?

— А что, по-вашему, на войне делают? — обиделся Андрюша.

Женщина довольно тряхнула седой прядью:

— Я плачу тебе пятьсот баксов.

— За что?

— Как за что? — удивилась женщина. — За это!

Она открыла сумочку, достала связку ключей, протянула их Андрюше.

Андрюша глядел на ключи и молчал. Женщина ему четко объяснила:

— Это от квартиры. К восьми он уже в отключке. Валяется в средней комнате на тахте. — Она достала из сумочки тяжелый ПМ, положила его на колени Андрюше. — Войдешь — стреляй прямо в башку… В поганую башку… И уходи. Дальше мои проблемы.

Ключи позвякивали на указательном пальце с красным перламутровым ногтем.

— Это ваш враг? — спросил ее Андрюша.

— Да. Муж, — спокойно ответила женщина. — Совсем оборзел… Третий месяц пьет без выходных… Ублюдок… — Женщина строго глядела на Андрюшу, требовала понимания.

Андрюша кивнул:

— Понимаю. С такой падлой запьешь, — и вышел, громко хлопнув дверцей.

Еще неделю Андрюша честно сидел у телефона. Ждал, тупо глядя в экран телевизора, курил. Постоянной девчонки у него не было, ни одноклассникам, ни сокурсникам звонить не хотелось. Перед глазами стояли голубые горы. Истекающие кровью, орущие человечьими голосами овцы на каменистой горной дороге. В общем, всякая чушь…

Второго августа Андрюша поднялся в шесть утра, выгладил загодя выстиранный камуфляж и тельник, одолжил у матери десятку из «командировочных», надел на затылок голубую беретку и пошел к Московскому вокзалу.

Когда появился усатый майор и скомандовал построение, Андрюша тоже встал в строй вместе со всеми. Взял ногу, подпел «Варяга». «Варяга» выбрали сообща, чтобы не путаться. У каждой части был свой доморощенный гимн, не всякому известный, а «Варяга» знали все, с детства. Они шагали посередине Невского, и Андрюша впервые за две недели чувствовал себя легко и спокойно. В тесном полосатом строю все было знакомо и капитально…

…Андрюша сначала отбивался нехотя. Перед глазами еще стояли горы и овцы, орущие человечьими голосами. Он отступал с десантом к Спасу на Крови. Получил пару раз «демократизатором», но смолчал. Заржавевший в груди стартер не срабатывал.

У валютной пивной «Чайка» елочкой стояли шикарные автомобили. Из открытых окон автомобилей парни в темных очках с любопытством наблюдали за «казанским побоищем».

— Отдай медаль! Я за нее кровь в Афгане проливал! Отдай, сука! — услышал вдруг Андрюша.

Пожилой афганец, угостивший его портвейном у Московского, орал, обливаясь кровью, молоденькому омоновцу:

— Отдай медаль, чмо!

Омоновец молотил его по голове дубинкой. Пожилой защищался локтями. И стартер у Андрюши сработал. Он сквозь толпу пропихнулся к пожилому, счастливо улыбаясь, крикнул омоновцу:

— Э! Сынок, погоди!

Омоновец перестал молотить дубиной. Андрюша подошел к нему вплотную:

— У вас, мент, так медали зарабатывают? Так, да?!

Омоновец замахнулся на него «демократизатором»,

но Андрюша, как учили, ушел с линии атаки, ногой свалил омоновца, вырвал из его потного кулака медаль «За отвагу».

— Держи, братан. Больше не теряй, — протянул он медаль афганцу.

Пожилой, задыхаясь, вытер с лица кровь, сунул медаль в задний карман камуфляжа.

— Откуда ты такой, салага?

— Не обижай, братан,— нахмурился Андрюша.— Я кавказскую войну прошел.

— Молодца, — выплюнул кровавый сгусток пожилой, — Ермолова вам не хватило.

На помощь упавшему омоновцу с моста, гремя щитами, бежала подмога.

— Отходи дворами, я прикрою, — сказал пожилому Андрюша.

Пожилой опять вытер мокрое от дождя лицо, оглянулся. Мокрая набережная была пуста. Десант рассредоточился. В дыре дома Энгельгардта, у входа в метро, жались мокрые обыватели. На всю набережную оставались только два голубых берета — Андрюша и пожилой. Ментовская подмога приближалась. Пожилой хлопнул Андрюшу по плечу:

— За кого меня принимаешь? — Пожилой расставил ноги, встал в стойку, набычась глядел на подбегавших ментов.

У входа в метро в толпе обывателей бушевал дядя Гена в пограничной фуражке. На губах его мешалась пена со слезами и дождем.

— Смелые, да?! Десять человек на двоих, да?! Гады! Суки! Бляди!

Милицейский сержант, пробегая мимо, полоснул его дубиной по зеленому верху. Пограничная фуражка покатилась по мокрой мостовой. Дядя Гена, обхватив голову руками, сел на мокрый асфальт. Обыватели оттащили его в глубь дыры. На сухое. Оттуда раздавался его хриплый рев:

— Держитесь, братаны! Я с вами!

Омоновцы подбежали. Пожилой обеими руками уцепился за щит переднего, старался зачем-то вырвать его. К нему сзади подбежали двое, заломили руки, щелкнули наручниками. Андрюша ничем не мог ему помочь, его окружили. Менты хотели только Андрюшу, только его, очень хотели, даже не обращали внимания на лежащего под дождем молоденького коллегу.

Андрюша отбивался веселый и счастливый, словно в какую-то жутко увлекательную игру играл. Менты не могли к нему подойти.

— Дави их, парень! Дави! — кричали из дыры мокрые, возбужденные обыватели, свистели и аплодировали, как на стадионе.

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — кричал Андрюша, отбиваясь от щитов ногами.

Менты совсем озверели. По приказу сержанта бросили щиты — они мешали работать дубиной. Оскалив зубы, матерясь на чем свет стоит, менты пошли на Андрюшу. Андрюша знал: в групповой драке нужно выбирать главного, его и валить для начала. Андрюша выбрал сержанта. Он перемахнул через капот чьей-то машины, увидел за ветровым стеклом испуганное женское лицо, обежал машину и сзади неожиданно свалил сержанта. Менты онемели.

— Ну как, менты?! — крикнул Андрюша. — Пощады никто не желает?

— Беги, парень! Беги! — орали из дыры обыватели.

— Отступай, братан! — хрипло поправил их дядя Гена.— Отступай!

Андрюша оглянулся: мостовая до самой Итальянской была пуста.

Но тут поднялся сержант, рванул на боку кобуру и достал табельный ПМ. Навел пистолет на Андрюшу:

— Застрелю, бля! За сопротивление властям!

Притих, забился в тихую сухую дыру обыватель. Пистолет глядел прямо в грудь Андрюше.

И вдруг задом рванулся со стоянки черный перламутровый «шестисотый» «мерседес», через который прыгал Андрюша. «Мерс» загородил Андрюшу от ментов. Открылась задняя дверь, кто-то крикнул: «Давай скорей!»

Андрюша не заставил себя упрашивать. Шлепнулся на мягкое кожаное сиденье. Хлопнула дверца. «Мерс» помчался по каналу в сторону мокрых золотых крестов Спаса на Крови…

Уютно жужжали «дворники», вернее, у «шестисотого» «дворник» был один, большой, широкий, а в машине были двое. Два мужика, хотя сначала ему показалось, что в машине женщина, но женщины не было.

Андрюша скромно сидел на самом краешке черного кожаного сиденья. Боялся испачкать мокрым камуфляжем шикарную обивку салона. Водила в черной кожаной куртке обернулся к Андрюше. Снял черные очки.

— Не надоело херней заниматься?

Андрюша радостно вскрикнул:

— Вовчик! — и тут же понял, что несколько погорячился.

Это был Вова Алиханов. Его суровый взводный, прапор по кличке «Батый». Вова дембельнул из бригады год назад. У него контракт кончился, да и на Кавказе воевать он не стремился, ему хватило Афгана.

Вова отвернулся от Андрюши. «Мерс» плавно покатил по Садовой. И тут к нему, улыбаясь, повернулся второй. Андрюша понял, почему ему показалось, что в машине женщина. У второго было белое, совсем не загорелое лицо, большие голубые глаза и яркие губы. С виду баба да и только. Он глядел на Андрюшу загадочно улыбаясь, потом спросил:

— Мы с тобой нигде не встречались?

— Вроде нет, — отвернулся от него Андрюша.

— Что-то лицо у тебя знакомое… На кого-то ты очень похож…

— Это мой шеф, — пояснил Вова. — Ты понравился Сергею Николаевичу.

Дальше ехали молча. Каждый глядел в свою сторону. Тоскливо жужжал «дворник». Дождь не переставал. Перемахнули Фонтанку, свернули на Соляной, выехали на Чайковского.

— Хорош, мужики. Я дома. Вовчик, останови, — попросил Андрюша.

— Сиди, — мрачно ответил Вовчик.

«Мерс» остановился у магазина на Литейном. Магазин назывался «Ариадна». Зеркальные стекла отражали любопытного во всей дремучей красе. Надежно скрывали свое таинственное нутро. Вова вышел, открыл дверь Сергею Николаевичу. Сергей Николаевич остановился у входа.

— Тебе что, особое приглашение? Или тоже дверь перед тобой открыть? — спросил Андрюшу Вова.

Андрюша вылез из машины, поправил беретку и шагнул за Сергеем Николаевичем в магазин. Продавцы и охранник в синем комбинезоне почтительно встали. Кто-то выключил журчащий в углу телевизор. Сергей Николаевич провел Андрюшу к стойке бара, показал на разноцветные бутылки.

— Что будешь пить?

Андрюша оглядел этикетки, пожал плечами. Напитки были новые, незнакомые.

— А нам все одно. Что водка, что пулемет. Лишь бы с ног валило.

Смазливая, густо накрашенная барменша прыснула в ладонь. Сергей Николаевич строго поглядел на нее. Барменша подняла глаза, глядела не мигая, улыбка пропала бесследно.

— Наташа, налейте нам «Черную смерть», — вежливо попросил ее Сергей Николаевич.

Барменша прошлась рукой по разноцветным бутылкам, как по книгам на книжной полке. Нашла бутылку с черной этикеткой и белым черепом в пушкинском цилиндре, разлила водку по бокалам.

— Будь, — поднял свой бокал Сергей Николаевич.

— Буду, — ответил Андрюша, поднимая свой. — Только смерть не черная.

Губы у барменши дрогнули. Сергей Николаевич внимательно посмотрел сначала на нее, потом на Андрюшу.

— Откуда ты знаешь?

— Да уж знаю, — вздохнул Андрюша.

— Расскажи. — Сергей Николаевич присел на высокий табурет у стойки. Хлопнул по соседнему табурету ладонью. — Садись. Рассказывай.

— Как-нибудь в другой раз. — Андрюша звякнул своим бокалом о бокал Сергея Николаевича. — Спасибо за помощь.

Они выпили. Наташа тут же поставила перед ними по блюдечку с бутербродом, плеснула из графина в бокалы желтый манговый сок. Сергей Николаевич пригубил сок, улыбаясь посмотрел на Андрюшу.

— Хочешь у меня работать?

— Смотря сколько платить будешь, — глядя на аппетитный бутерброд, ответил Андрюша.

Барменша отвернулась от стойки. Плечи ее дрожали. Сергей Николаевич тоже вдруг рассмеялся, хлопнул Андрюшу по плечу:

— Молодец! Что надо делать, даже не спрашиваешь. Сразу быка за рога. — Он достал из кармана темного пиджака пачку долларов, перетянутую резинкой, вытащил из-под резинки две бумажки, протянул их Андрею. — Держи. Это аванс.

Андрюша поглядел на зеленые бумажки и взял бутерброд.

— Ты не горячись. Я ведь еще не решил.

Сергей Николаевич улыбался, двумя пальцами держал перед Андрюшей бумажки.

— Ну, решай, решай. — Сергей Николаевич встал, положил деньги на стойку перед Андрюшей. — Наташа, налейте ему еще. А я, извини, пошел. Дела.

Андрюша аккуратно положил бутерброд на блюдечко.

— Тогда и я пошел.

— Куда? — удивился Сергей Николаевич.— Пей сколько влезет. Я угощаю.

Андрюша улыбнулся ему:

— Не люблю халяву.

Сергей Николаевич, прищурившись красивыми глазами, оценил Андрюшу и взял со стойки деньги.

— Похвально. Очень похвально.

Они пошли по торговому залу к двери. Продавцы и охранник провожали их любопытными взглядами.

— Будь, — протянул Андрюше руку Сергей Николаевич у двери.

— Буду, — сказал Андрюша и протянул в ответ свою.

Сергей Николаевич тут же вложил в его руку доллары:

— А баксы все-таки возьми. Независимо как решишь. Пригодятся.

Андрюша мотнул головой:

— Вот если решу, тогда и возьму. И не то, что ты мне откинешь. А сколько сам скажу. — И он протянул деньги обратно.

Сергей Николаевич обвел взглядом внимательно следивших за ними сотрудников. Те мигом сделали вид, что каждый занимается только порученным ему делом. Продавцы осматривали товар на полках. Охранник, сложив руки за спиной, отвернулся к мокрому матовому стеклу. Сергей Николаевич опять улыбнулся. Улыбка у него была молодая и приветливая, как из старых фильмов.

— Бери, бери. У тебя же сегодня праздник. Это от души. Помяни своих братанов.

Андрюша потоптался с ноги на ногу. Улыбнулся в ответ как умел:

— Это дело другое. Спасибо.

Сергей Николаевич неожиданно крепко, по-мужски, пожал ему руку:

— Сегодня гуляй. Завтра отходи. А послезавтра жду тебя с решением.

— Мне отходить не надо, — сказал Андрюша. — Я уж если отойду, то сразу. На тот свет.

Андрюша аккуратно сложил доллары пополам и положил их в задний карман камуфляжа. К «командировочной» десятке.

— Я к тебе завтра приду. Назначай время.

Сергей Николаевич обернулся, оглядел сотрудников.

Те делали вид, что заняты делом, только смазливая барменша смотрела на Андрюшу внимательно и удивленно.

— Хорошо. Завтра в девять. Здесь. Будь. — Сергей Николаевич пошел по залу к черной двери за баром.

— Буду, — сказал ему вслед Андрюша. — Только…

— Что только? — резко остановился Сергей Николаевич.

— Только ты четко поставь мне задачу, а сколько это будет стоить, я сам решу.— И Андрюша открыл входную дверь. Последнее, что он увидел в «Ариадне», — испуганно-удивленные глаза охранника.

Ливень кончился. На Литейном зажглись рекламы. По сравнению с Невским редкие, жалкие. Рядом со знакомой «Галантереей» подмигивали неоном какие-то «Бабилоны» и «Кэрролсы». Литейный, как старичок, прикинутый в подростковые джинсы и модную майку, жалко улыбался ему вставными зубами.

Андрюша поправил беретку, сунул руки в карманы и зашагал не домой, на Петра Лаврова, а к Невскому.

Не успел Андрюша дойти до «Спорттоваров», к тротуару рядом с ним мягко подплыл, черно-серый перламутровый кит. Прапор Вова открыл дверцу.

— Эй, боец, далеко собрался?

Андрюша улыбнулся про себя. Ему понравилось, что прапор, солидный, повидавший Афган мужчина, назвал его не сынком, а бойцом. Это дорогого стоило. Андрюша шагнул к открытой двери.

— Да хочу навестить поле боя. Проверить обстановку. Вдруг пригожусь.

— Садись, — резко приказал Вова.

— Есть.

Андрюша сел рядом с ним и закрыл дверь. Дверь с мягким шлепком плотно въехала в перламутровый корпус. Андрюша опять про себя улыбнулся, вспомнил, как хлопала дверца их «уазика», будто кто ногой в железное ведро плюхал.

Вова закурил «Мальборо». Как шеф, отметил про себя Андрюша. Вова выпустил дым в открытое окно и сказал тихо:

— Боец, повторяю: брось херней заниматься. Ты на серьезную работу устроился. Не о том думать надо.

— Я еще не устроился, — поправил Вову Андрюша.

— Знаю-знаю, — резко выдохнул дым Вова. — Корчил из себя перед шефом крутизну взводного масштаба. Тут это не проходит, боец. Тут над тобой все смеяться будут, понял?

Андрюша вспомнил смазливую барменшу и подумал: откуда Вова все это знает? Его же не было в магазине. Кто ему рассказал?

Вова сморщился, затягиваясь в последний раз, и щелчком выбросил в окно окурок:

— Короче. Где праздник справляешь?

Андрюша косо взглянул на Вову и подумал: неужели за этим Вова его догнал?

— Еще не знаю, — пожал он плечами.

— Как не знаешь? — удивился Вова. — Как ты с братанами договорился?

— Никак. Нету в Питере наших братанов. Были двое… Кончились…

Вова завел двигатель. Андрюша и не почувствовал, как он завелся, понял только по качнувшимся стрелкам на ярко освещенной звездолетной панели приборов.

— Сирота, значит?… Ладно. На этот вечер я тебя усыновлю.

Вова включил мигалку и высунул голову из окна, пропуская попутных. Андрюша хотел спросить, куда он его везет и зачем, но не спросил. Отвык задавать вопросы. На войне жили по Киплингу: «Кто не любит спрашивать, тому и не солгут».

Мигали рекламы, сверкали витрины, шуршали машины, но было тихо. Стояла среди этого шума особая, вечерняя, петербургская тишина, загадочная внутренняя тишина петербургской улицы…

У «Европы» подмигивал с плаката загорелый ковбой с седлом на плече. Предлагал закурить «Мальборо». За загорелым высились голубые горы. Чужие горы — штата Монтана, но так похожие на те, где была война.

Они стояли под светофором. Мимо по тротуару шла стайка юнцов, совсем пацанов, допризывников. Пацаны дико хохотали, сгибались в три погибели, чуть не касались стрижеными лбами джинсовых коленок. Выпрямятся, посмотрят друг на друга и снова хохочут. Плевать им и на загорелого ковбоя, и на голубые горы.

И только тут до Андрюши дошло. Доехало плавно и четко. Он дома! Он жив! Он может сейчас выйти из машины. Отдаст только Вове чужие зеленые баксы, хлопнет дверью и привет! Плевать на армию! Плевать на голубые горы! Плевать на магазин «Ариадна»! На шефа Сергея Николаевича! На намазанную барменшу! На испуганного охранника! На хитрого Вову! Плевать!

Купить пузыря на «командировочную» десятку. Пройтись с пацанами по Невскому и хохотать, просто хохотать, без повода, просто потому, что живой.

Вова посмотрел на пацанов, покачал головой:

— Во накурились, сучата, — и тронул машину с места.

Они остановились на Петроградской, как раз напротив стадиона Ленина. Вова вынул из гнезда под рулем мощную связку ключей:

— Подожди. Пойду переоденусь.

— Давай, — сказал Андрюша.

Вова вышел из машины и пошел по тротуару к парадной. На ходу оглянулся. Улыбнулся, довольный, машине. Любил ее, как человека.

Андрюша улыбался тоже. Но по другому поводу. Сейчас он впервые сказал прапору «Давай». Не «есть», а «давай», и прапор не обратил внимания, принял как должное. Андрюша развалился на космическом сиденье, включил маг, достал «беломор», но курить не стал — постеснялся. В салоне пахло новой кожей.

Вова скоро вернулся. Батыя было не узнать. Он побрился, причесался, надел галстук в сине-красно-белую полоску, от него пахло пряным. То ли заграничным парфюмом, то ли незнакомой травкой.

— Сколько выпил сегодня? — спросил вдруг Вова, протирая запотевшее стекло замшей.

— Это про меня, что ли? — не сразу включился Андрюша.

— Не про меня же. — Вова аккуратно сложил замшу. Укладывая ее в бардачок, принюхался к Андрюше. — Выхлоп есть. От выхлопа стекло потеет. Не проведешь. Лучший алкогольный индикатор.

Вова пристально смотрел на Андрюшу:

— Давай, боец, раскалывайся. Сколько выпил? Излагай по-честному.

Андрюша пожал плечами. Так прапор и в армии бойцов не доставал.

— Если по-честному… С утра глоток портвагена с братанами… А потом грамм сто «Черной смерти» с твоим шефом… Шелуха…

— Шелуха, — согласился Вова. — А машина все равно чувствует, умница. — Он ласково шлепнул ладонью по рулю. — Ты, боец, больше не пей. Тебе нельзя. Заметано?

Андрюша в ответ только хмыкнул.

Они развернулись и по стрелочке повернули к Тучкову мосту. Андрюша решил плюнуть на Киплинга и четко спросить у прапора, куда и зачем он его везет, но не успел.

— С большими людьми тебя, боец, познакомлю. Не осрами нашу бригаду. Заметано?

Андрюша еще раз оглядел шикарный Вовин прикид:

— Может, ко мне заедем? Я тоже переоденусь.

— Зачем? Отлично выглядишь.— Вова даже не взглянул на него. — Прямо русский Рэмбо.

Вова смотрел в зеркало заднего вида, обходя по трамвайным рельсам колонну попутных. Встали у светофора за мостом.

— Я ж не на целый день вышел, — сказал Андрюша. — В тельнике прохладно.

Лицо у Вовы стало зеленым, как у вампира из кино. Зажегся светофор, Вова плавно тронул китенка с места:

— Потерпи. Сейчас вспотеешь.

И они въехали на Васильевский остров…