"«Прощание славянки»" - читать интересную книгу автора (Яковлев Алексей)

10Покупатель

Я прощался с жизнью… Пошло, конечно, сказано. Но как еще выразить мое состояние? Двое охранников запихали меня в белый лимузин, в котором недавно на моих глазах увезли уже отсюда два трупа… А Бог, как известно, любит троицу… Один труп, кстати, был в таком же, как у меня, сером китайском тренировочном костюме и в такой же черной шапке на простреленной башке… Ну, как я еще себя мог чувствовать, сидя между двумя жаркими мускулистыми мужиками? Я чувствовал себя трупом.

Передо мной возвышалась кожаная спина Константина. Они привезли ему кожаную куртку. Потому что действительно холодало… Зусманило, как выражался Константин…

Лето еще так и не началось. И мне было ужасно обидно, что я уже никогда не увижу его в настоящей красе. Будто дали почитать замечательную книгу и вырвали ее из-под носа на самом интересном месте.

Мы вылетели на Троицкий мост, и я снова увидел с Невы уже разведенный Дворцовый, праздничный торт Биржи, темно-желтое пасхальное яйцо Исаакия и крылатого ангела, приколотого крестом к золотому щарику, как мотылек булавкой…

И вспомнил глаза… Светло-серые, перламутровые глаза… И голос: «Что-то не так, Слава? Да?»

«Что-то не так!» — горько усмехнулся я. Знала бы она — как… Ну и что? Завтра, если она, конечно, спросит, Константин ей скажет, наверное: «Слава запил. Он полный алкаш. Я вам другого гида нашел. Академика. Лихачева». Она, наверное, тряхнет мальчишеской головкой и скажет свое неизменное: «Да?» И забудет. И никогда не узнает, что я ушел в запой, из которого не возвращаются. В запой с простреленной башкой…

Мы уже летели по Кировскому, подлетели к «Горьковской» и встали у светофора. Я не знал, почему в самые последние свои мгновения я думаю об этой иностранной девушке-мальчике, которую видел-то всего час, какой-то час из своей тридцатичетырехлетней нелегкой жизни? Ведь были у меня женщины. Разные. Были «романы». Как они это называли… И на один день, и на неделю, и на весь отпускной месяц… Была жена, с которой я прожил пять лет… Даже больше… Но их я почему-то не вспоминал… Передо мной стояли светло-серые, перламутровые глаза. Ее глаза…

Нет! Не ее…

Машина опять понеслась.

Я вспомнил вдруг свою первую любовь. Самую-самую первую. Было мне тогда лет… Три года мне тогда было! Бабушка меня возила по зимней набережной Мойки на санках гулять в темный Михайловский сад… Помню себя закутанным в шубу, помню на щеках меховые уши зимней шапки, помню тугой шарф на шее, завязанный узлом за спиной, и варежки на шлейках, продетых в рукава, помню… И снег. Крупными пушистыми хлопьями… И черные суконные боты бабушки из-под длинной каракулевой шубы, мелькающие перед моими глазами… И серую бельевую веревку, за которую она тащит санки со мной. Помню…

Уже вечер. Тихий зимний пушистый вечер… Сначала мы проезжаем ярко освещенный каток, залитый на теннисном корте, где орут, визжат и носятся на коньках большие мальчишки и девчонки… Помню их румяные, возбужденные лица. Помню, как ко мне наклонилась румяная смеющаяся девчонка и пожалела, что я не могу понять их взрослой радости: «Ну что, карапуз?» И тут же поняла, что что-то не так сказала, что зря пожалела меня, и удивилась вслед моим санкам: «Уй, какой важный!»

Она не знала, что я еду на свидание!

Фонарей в темном саду мало. Один у милицейской будки, что у колоннады Михайловского дворца. Колоннада кончается длинной заснеженной лестницей. И с этой раскатанной лестницы катаются на санках ребята. Моего возраста и постарше. Там уже ждет меня она. В белой кроличьей шубке и таком же пушистом капоре… Ее бабушка подруга моей бабушки. Они когда-то вместе работали… Они приходят в Михайловский поговорить. И не знают, что на самом-то деле они только лошади, привозящие нас на свидание. Они идут рядом по аллее, громко обсуждают каких-то умерших своих директоров, а мы едем рядом, санки к санкам. Оба закутанные, почти неподвижные. Только глядим друг на друга… Темные заснеженные аллеи и снег крупными хлопьями… И снежинки на ее длинных ресницах… И глаза… светло-серые, перламутровые…

Я и не помню, как звали ее… Они скоро уехали в Сосновку, самый модный тогда район. Они поменялись и уехали в престижный район. А мы остались на Мойке… Я ее больше не видел. Ни разу в жизни… Но она — моя первая любовь. Самая-самая первая. Я это знаю. Уверен, что и она это знает. Если еще жива…

Так вот почему меня так поразили глаза Натали! Светло-серые, перламутровые… Глаза моей первой любви стали глазами моей любви последней… Любви? Конечно… В этом я уже нисколько не сомневался… Я был уверен, что и она не сомневается… Дело совсем не в том, что мне орал из чулана Котяра. Совсем не в том… я понял это сам, когда она сказала на причале, надевая свой рюкзачок: «Прощайте, Слава. Да?»

Ох, уж это ее «да»! В этом вопросительно-трогательном «да» она мне все и сказала. Она меня… она умоляла: «Найди меня, Слава! Найди!» Вот как она прощалась. А потом, когда профессор попросил еще об одной экскурсии, как она посмотрела на меня! Как обернулась победно через плечо, когда ее уводил от меня красавец Жорж: «До свидания, Слава! Да?» Поэма! Всего в двух ничего не значащих фразах… Господи! Неужели я больще никогда не увижу эти глаза. Глаза моей первой и последней любви?! Господи!

Машина резко остановилась, и я ткнулся лбом в кожаную спину Константина.

Он обернулся, посмотрел на меня вопросительно. Я извинился:

— Извините, пожалуйста.

Он хмыкнул и отвернулся.

Наш лимузин пропускал встречное, летевшее с Ушаковского моста, отчаянно гремевшее, раздолбанное такси. Справа темнела кирпичная церковь Иоанна Предтечи, где, кажется, Пушкин крестил свою последнюю дочку Наталью, родившуюся здесь, на Каменном, на даче… А когда Наталья Александровна выросла, она вышла замуж за сына шефа жандармов Дубельта. Того Дубельта, который после смерти Пушкина внимательно осмотрел и опечатал все оставшиеся бумаги в его кабинете на Мойке… Даже убивать меня везли по «пушкинским» местам!

Мы пропустили тачку и осторожно через трамвайные рельсы завернули в ночные аллеи Каменного острова, казавшиеся в полутьме дремучим лесом.

Водитель включил фары, но Константин сказал недовольно:

— Убери!

Мы тихонько катили по асфальтовой березовой аллее в глубину острова, справа блестела под луной высокая стеклянная оранжерея.

— Налево, — скомандовал Константин.

Мы повернули в узкую аллею, проехали деревянный мостик через заросший тиной ручей. Константин махнул в темноту:

— Останови у тех кустов… Тихо-тихо… Незаметно.

Боря постарался — мы бесшумно въехали в самый куст. На капот свесились мокрые пушистые гроздья сирени. Константин обернулся к охранникам:

— Выйдите. На дорогу не высовываться. Не курить.

Охранники через меня переглянулись и вышли из машины.

— И ты выйди, Боря, — приказал водителю Константин. — Последи за бойцами… Тихо-тихо…

Щелкнула дверь. И Боря вышел и растворился в мокрой июньской полутьме. Впереди за кустом, на пересечении с широкой, освещенной ярким светильником аллеей, в призрачном искусственном свете возвышался бетонный забор.

Константин, откинувшись спиной на дверь, внимательно смотрел на меня.

— Узнаешь?

Вопроса я не понял. Я думал, какому идиоту пришла в голову мысль в одном из самых трепетных, самых загадочных мест Петербурга выстроить тупую, наглую, бездушную стену? Берлинской стены я не видел, но этот забор на Каменном острове проходил через меня. Через душу мою он прошел… Мне стало противно… И я перевел взгляд на пушистую, осыпающуюся на теплый капот гроздь сирени.

— Узнаешь это место? — строго повторил свой вопрос Константин.

Я опять не понял, чего он хочет.

Константин наклонился ко мне:

— Ты тут никогда не был, Ивас-сик?

Это его «тут» прозвучало угрожающе. Я посмотрел на тупую серо-зеленую стену и покачал головой. «Тут» я никогда не был и не мог быть. Такой забор не зря построили, что-то хотели за ним скрыть, а всякие их тайны меня не касались.

— А кто тут живет, знаешь? — буравил меня металлическим взглядом Константин. — Диму Успенского знаешь?

Я сначала сказал: «Нет» и только потом подумал, что где-то слышал эту фамилию.

— Сейчас узнаешь,— нехорошо улыбнулся Константин и достал из кармана «трубу».

— Он и есть Покупатель? — спросил я и не узнал своего голоса.

Константин посмотрел на меня с жалостью.

— Если и не он, то он его знает, — Константин раскрыл на коленях кожаный блокнот.— Потому что Дима все знает.

Он нашел в конце блокнота фамилию, не зажигая в салоне света, поднес блокнот к окну, всмотрелся и осторожно набрал на трубке номер. Лицо его напряглось, на скулах надулись желваки. Он напряженно ждал, а я думал о своей участи. Чего мне ждать, если сам Белый Медведь так нервничает?

Константин вздрогнул и наклонился вперед. «Труба» наконец ответила.

— Але. Дмитрий Миронович? Извините, что так поздно. Дело срочное… А это Константин Николаевич,— Белый Медведь повернулся ко мне и подмигнул. — Как какой? Генеральный директор фонда «Возрождение».

Белый Медведь, загадочно улыбаясь, дал послушать мне трубку. В трубке была тишина. Потом там кто-то кашлянул тенором и спросил:

— А что. вам от меня надо, Константин Николаевич?

Белый Медведь, держа трубку на весу, чтобы мне было слышно, сказал:

— У меня серьезная проблема,— и добавил: — Очень серьезная. Поговорить бы…

Трубка опять долго молчала. Константин шепнул мне:

— Советуется со своим серым кардиналом.

Наконец тенор сказал вежливо:

— Уже поздно, Константин Николаевич. Давайте завтра. После трех.

Белый Медведь заговорил быстро:

— Дело очень срочное. Я рядом, Дмитрий Миронович. Я у ваших ворот.

На том конце явственно слышался чей-то шепот. Белый Медведь понимающе кивал, улыбаясь мне. Тенор в трубке спросил весело:

— А вы один, Константин Николаевич?

Белый Медведь отвернулся от меня.

— с советником. Я вам советника своего привез.

— Критского? — спросил в трубке ехидно совсем другой голос.

— Зачем? — успокоил их Белый Медведь. — Я вам своего нового советника привез. Пименова Ярослава Андреевича.

— Ах, историка? — почему-то обрадовался другой голос. — Охрана с вами?

— Со мной, — признался Белый Медведь.

Другой голос скомандовал четко:

— Оставьте охрану и водителя за забором. И заезжайте. Вам сейчас откроют.

В трубке запели резкие короткие гудки. Белый Медведь выключил ее и откинулся спиной на дверцу.

— Все понял, Ивас-сик? Это они… Они нас заказали.

Белый Медведь вздохнул. Тускло сверкнула в темноте золотая коронка.

— Завтра. После трех… Ты понял, Ивас-сик? До трех часов нас бы уже с тобой не было…

Белый Медведь открыл окно, выставил в него свой тяжелый подбородок и тихо свистнул. Из темноты к машине подошли охранники и водитель. Белый Медведь протянул «трубу» водителю Боре и посмотрел на часы.

— Я сейчас туда заеду. Вас просят здесь оставить… Если я через полчаса не выйду, звони Акуле… Я понятно излагаю?

— Так точно, — ответил Боря по-военному.

Белый Медведь пересел на место водителя и включил двигатель.

— Это единственный выход, Ивас-сик. Решить все сразу. Они нас все равно в покое не оставят.

Я хотел заорать, выскочить из машины… Но вместо этого спросил только, не узнавая своего голоса:

— Откуда они знают, что я историк?

Белый Медведь включил передачу и сказал, отъезжая от куста:

— Они все знают.

Через стекло он помахал охранникам и выехал на широкую, освещенную потусторонним, ядовитым светом аллею. Только мы подъехали к серым глухим во— ротам, они вздрогнули и раскатились в стороны, погромыхивая железом. Из ворот вышли двое в камуфляже, зорко оглядели салон и попросили открыть багажник. Белый Медведь чертыхнулся и вышел из машины. А я через переднее стекло смотрел на старинную уютную дачу под черепичной крышей на самом берегу реки. В двух окнах на втором этаже горел большой свет. Там ждали нас…

Просторный первый этаж сквозь высокие полукруглые окна был освещен бледным светом июньской ночи. На том берегу реки ярко светилась новая бензоколонка. Она мне показалась такой далекой, будто нас разделяла не река, а бескрайний океан. Там была другая жизнь, которую мне не суждено увидеть больше.

Сверху по широкой лестнице неслышно спустился бледный молодой человек в черном вечернем костюме. Когда он подошел к нам, меня поразили его странные, чуть удивленные глаза с крошечными зрачками. Он протянул руку Константину:

— Юрик.

И когда Константин протянул в ответ свою, он ловко отвел ее в сторону и достал из внутреннего кармана кожаной куртки Константина пистолет:

— Извините, это придется оставить здесь.

Белый Медведь буркнул недовольно:

— Мог бы просто спросить… Шмонать-то зачем?

— Извините, — сказал тот и протянул руку мне. — Юрик.

— У меня ничего нет, — растерялся я.

Юрик посмотрел на меня странными глазами, прижал к себе и двумя руками быстро облапил мою спину и поясницу. Мы стояли, обнявшись, от Юрика пахло дорогим одеколоном, Юрик недовольно отпихнул меня, будто это я сам полез к нему обниматься.

— Извините. Прошу наверх. Вас ждут.

Мы поднялись на второй этаж. По крытому толстой ковровой дорожкой коридору Юрик повел нас в глубь дома, обернулся на ходу, прижав палец к губам.

— Уже поздно. Хозяйка отдыхает. Потише, пожалуйста.

Мы и так шли тихо по красной ковровой дорожке. Может, он услышал, как неистово стучит у меня в груди мое бедное сердце? Юрик приоткрыл высокую белую дверь в конце коридора.

— Можно?

И мы вошли в кабинет. Большой свет потушили. Над зеленым письменным столом горела старинная, бронзовая настольная лампа. За столом сидел еще молодой белобрысый мужчина с модной темной небритостью на лице: поменьше небольшой бородки, побольше похмельной щетины. Одет он был в смокинг с красной бабочкой под подбородком. Не вставая, мужчина указал нам рукой на два стула перед столом. Константин подобрал куртку и сел на правый стул. Я стащил вязаную шапку и плюхнулся на левый, под лампу. В тишине громко стучали в темном углу стоячие старинные часы. Мужчина смотрел на меня с нескрываемым интересом. Глядя на меня, он спросил Константина капризно:

— Зачем вы меня разбудили, Константин Николаевич?

Он обманывал, не скрывая, — не мог же он спать в смокинге. Но Константин сделал вид, что не заметил его лжи.

— Поговорить надо, Дмитрий Миронович…

— Я слушаю, Константин Николаевич. Что у вас за проблемы?

Константин за стрелку поддернул черную брючину и положил ногу на ногу.

— А вы не удивились, Дмитрий Миронович, что у меня еще есть проблемы?

Дмитрий Миронович ответил ему печально:

— В этой стране я уже ничему не удивляюсь, Константин Николаевич.

Константин помолчал и сказал:

— В меня сейчас стреляли.

— Ну да? — удивился все-таки Дмитрий Миронович. — Не попали?

— Попали, — вздохнул Константин. — Киллер — профи. Два трупа на мостовой.

Дмитрий Миронович шумно поскреб свою модную растительность.

— Понимаю… Вы «подставу» устроили. Круто… Киллера взяли?

— Ушел.

— Жаль, — посочувствовал он Константину. — Очень жаль… Надо было брать… А так, как в том анекдоте — опять проклятая неизвестность…

Он откинулся на спинку кресла и засмеялся беззвучно, одними связками: «Ка-ка-ка-ка-ка». А я смотрел на его тонкие пальцы под лампой на зеленом сукне стола с тускло блестевшим серебряным перстнем на левом мизинце и думал: неужели по заказу этого холеного, красивого парня появились четыре трупа в один день? Неужели он мог меня заказать? Совершенно незнакомого ему человека… Он опять посмотрел на меня с интересом, и я понял, что он что-то про меня знает.

Константин, набычившись, угрюмо молчал, и Дмитрий Миронович повернулся к нему.

— Я вам сочувствую, Константин Николаевич, но ничем вам помочь не могу… Я ведь не Генеральный Прокурор, — и он опять засмеялся одними связками.

— У меня есть подозрения… — Константин не закончил фразу и замолчал.

— Подозрения — это несерьезно, — брезгливо сказал Дмитрий Миронович.— Подозрения — это удел рогатых мужей. Мы же с вами серьезные люди, Константин Николаевич.

Я видел, как побелели скулы Константина.

— Тогда серьезно… Это вы меня заказали, Дмитрий Миронович! Вы!

Тот широко улыбнулся:

— Как у вас говорят — за базар отвечаешь?

— Отвечаю, — мрачно сказал Константин.

Дмитрий Миронович задумался.

— Мы с вами, кажется, нигде не пересекались, Константин Николаевич… Не считая, правда…

— Считая! — стукнул ладонью по столу Белый Медведь.

Дмитрий Миронович посмотрел на него удивленно и пожалел Константина:

— Вы, что же, думаете, я из-за Людмилы? Вы же сами мне ее уступили. Даже отступного не взяли, — он обратился ко мне. — Я предлагал. По-честному. Он отказался…

Константин лег грудью на зеленое сукно стола.

— Если бы я взял отступного — вопрос был бы снят. А так он до сих пор вам покоя не дает. Он до сих пор не решен… И вы решили его закрыть. Раз и навсегда.

Дмитрий Миронович недовольно сморщился:

— Это фрейдизм какой-то. Сексопатология… У вас реальные улики есть?

— Есть, — широко улыбнулся Константин.

— Какие? — спросил себя Дмитрий Миронович и пожал плечами.

— Черный катафалк! — поднял перед носом палец Константин.

— Вы бредите? — участливо спросил Дмитрий Миронович.

— Черный джип «Паджеро». На котором киллеры приехали, — спокойно объяснил ему Константин. — Это Людмилин джип. Я узнал его. Меня убивать приехали на ее джипе.

Дмитрий Миронович шумно огладил модную щетину.

— Мало ли в городе таких джипов?

— Не много, — уточнил Константин. — А с царапиной на правом крыле один. Всего один. На двери моего гаража черная краска осталась… Так Людочка к вам торопилась, чуть дверь не вынесла… Хотите экспертизу?

Дмитрий Миронович, положив небритый подбородок на ладонь, жалел Константина от всей души:

— Какой вы ерундой занимаетесь, Константин Николаевич. Вы же серьезный человек. Джип Людмилы Анатольевны уже год как в угоне. Менты мне справку выдали… Показать? — Он открыл ящик стола и зашелестел бумагами. — Может, у Люды в секретере? Разбудить ее?

— Не надо, — отрезал Константин.

— Да вы не волнуйтесь. Справка есть. Найдется. Будьте уверены, — успокаивал его Дмитрий Миронович.

— Я уверен — найдется,— согласился Константин. — Только кто же у вас решится машину угнать? Жив ли еще тот отморозок?

Дмитрий Миронович беззвучно смеялся.

— Это не ко мне. Не ко мне.

— Чтобы вашу машину целый год искали, — не сдавался Константин. — Никогда не поверю.

— Ваше право, — поддержал его тот. — Хотите верьте, хотите нет. А у меня справка на руках. Ваша улика не проходит, Константин Николаевич. Надо было киллера брать. Живым. А так, как в том анекдоте, опять проклятая неизвестность… Да?

Константин вдруг встал, шумно отодвинув ногой стул.

— Ну что ж… Как говорится, спасибо за внимание.

— Уже уходите? — искренне удивился Дмитрий Миронович.

Константин подтолкнул меня коленом.

— До свиданья.

Я встал. И Дмитрий Миронович встал. Он оказался небольшого роста и, если бы не его модная щетина, выглядел бы совсем мальчиком.

— А советника-то? — спросил он неожиданно, — Советника-то зачем вы с собой привезли?

Константин угрюмо посмотрел на меня.

— В него тоже стреляли.

— Тоже из-за Людочки? — хитро улыбнулся Дмитрий Миронович.

Константин поморщился.

— Будем считать, что я ошибся. Пока.

Дмитрий Миронович обежал вокруг стола и выдвинул под лампу стул.

— А стулья-то? Я же специально вам новые стулья поставил.

Я посмотрел на стул и замер. Я узнал гнутую спинку красного дерева и бронзовые завитушки дубовыми листьями по изгибу спинки. Оба стула были из гарнитура барона Геккерна. Маленький Дмитрий Миронович встал перед мощной фигурой Константина.

— Неужели не узнаете? Это же, кажется, тот гарнитур, который вы для французов покупали? Или я ошибаюсь?

Константин вздохнул и посмотрел на меня грустно. Я догадался, что стулья, выставленные специально для нас, он сразу узнал. И хотел увести тему в другую сторону, но у него это не получилось. Дмитрий Миронович обернулся ко мне.

— Ну, а советник-то сразу их определил. И молчал. Почему же вы молчали, господин советник?

Константин ответил за меня:

— Стулья я узнал, сам. Не в них дело.

Дмитрий Миронович очень удивился.

— Думаете? А может, в вас и стреляли-то именно из-за этих стульев? А? — Он посмотрел на меня пристально. — Как вы думаете, господин советник?

Я уже хотел ответить, но увидел суровый, металлический взгляд Константина и промолчал. Константин добродушно цыкнул фиксой.

— Да Бог с ней, с этой рухлядью.

Дмитрий Миронович даже оторопел:

— С рухлядью? Вы так это называете?!

Константин сказал ему укоризненно:

— Не думал, что вы из-за такой ерунды заваруху устроите. Сказали бы мне сразу, что эти стулья вам нужней. Мы бы договорились по-хорошему.

Константин махнул мне рукой, и мы пошли к двери.

— Стоп-стоп-стоп! — преградил нам дорогу Дмитрий Миронович. — Это я устроил заваруху? Я?! А кто из-за этой рухляди человека убил?! Кто?!

Обросшее лицо его стало свирепым. Расставив руки, он загонял нас обратно к столу. Пятясь назад, Константин спросил:

— Кто убил? Какого человека?

Дмитрий Миронович подошел к нему вплотную.

— Анатолия Самойловича. Оценщика. Нашего человека. Кто его убил? А?

Константин широко улыбнулся.

— Так вот о чем базар! Вы думаете — это я? Я его на струну подвесил?

— А кто же?! — ликующим тенором вскрикнул Дмитрий Миронович. — Белый Медведь решил рыжей лисой прикинуться. На Людочку все решил слить! Не выйдет, Константин Николаевич. Не выйдет! Ваша медвежья хитрость тут не проходит! Не свою игру с нами играете! Не свою!

Дмитрий Миронович, засунув руки в карманы брюк, победно заходил у дверей, преграждая нам выход. Константин задумчиво посмотрел на меня, кивнул мне на проклятый стул и сам сел.

— Значит, вы в нас стреляли из-за оценщика?

— А как же?! — зловещим тенором вскрикнул Дмитрий Миронович. — Я никому не позволю своих людей мочить! Ни-ко-му!

Константин вздохнул.

— Непонятка вышла. Я же первым труп обнаружил. И Михаилу Натановичу — директору — показал. Спросите у него.

Маленький Дмитрий Миронович обошел свой огромный стол и важно устроился в кресле, как прокурор на процессе.

— Михаил Натанович нам все сказал. Труп обнаружился после вашего прихода! До вашего прихода Анатолий Самойлович был жив! Что вы на это скажете?

«Обвиняемый», — продолжил я мысленно за него.

Константин молчал. А до меня наконец стала доходить ситуация. Я понял, как ошибся Константин. Он считал, что все четыре трупа — одних рук дело. А оказывается, игроков-то было двое. Два трупа на струне — одних рук дело. А два простреленных в отместку трупа — дело совсем других рук. И руки эти вот под лампой — тонкие, холеные, с серебряным перстнем на левом мизинце. Дмитрий Миронович считает, что Константин — второй игрок, его соперник. Но я-то знал, что он тут совсем ни при чем. И я помог Константину:» — Константин Николаевич от директора ни на шаг не отходил… Как мы вошли в магазин — ни на шаг…

Дмитрий Миронович резко повернулся ко мне.

— А вы?

— А я? Я тоже был с ними в кабинете…

— А потом? — намекнул мне Дмитрий Миронович.

А потом я сидел в тамбуре у дверей оценщика. А Константин с директором остались в кабинете. А потом Константин вышел в тамбур, открыл дверь и обнаружил труп. И позвал директора… Директор странно на меня посмотрел… Неужели он подумал, что я, за пять минут, пока они разговаривали, мог…

Я улыбнулся криво.

— Неужели вы думаете, что это я?

— А кто же?! — ошарашил меня Дмитрий Миронович.

Я растерянно обернулся к Константину. Он смотрел на меня суровым, металлическим взглядом. Я его понял. Конечно, он знал, что я ни при чем, но свалить сейчас все на меня — было для него единственным шансом. Кажется, Дмитрий Миронович тоже заметил этот его взгляд.

— Вы давно своего советника знаете?

Константин подумал и ответил:

— Сутки.

— Сутки? — искренне удивился Дмитрий Миронович. — А вы знаете, чем он занимается?

Константин мрачно посмотрел на меня.

— Он историк, кажется…

— Конспиролог! — поправил его Дмитрий Миронович. — Он чужими тайнами интересуется… Вы тоже ими заинтересовались? А? Отвечайте, Константин Николаевич!

Константин грустно смотрел на меня. Он был совсем ни при чем. Их интересовали какие-то мои секреты. Знать бы какие? Я улыбнулся Константину, прощаясь с ним.

Дмитрий Миронович наклонился под лампу, и я увидел — белобрысым он был покрашен только сверху, корни волос, как модно теперь, оставались темными, как и щетина на щеках.

— Вас тоже чужие тайны интересуют? — повторил он. — Отвечайте, Константин Николаевич.

Константин посмотрел на часы и улыбнулся.

— А что мне говорить? Вы в меня уже стреляли. Я уже труп, между прочим. Поздно со мной разговаривать.

— Ка-ка-ка-ка-ка, — засмеялся одними связками Дмитрий Миронович. — В том-то и дело, что вы еще не труп. В том-то все и дело! И вы нам расскажите все, если хотите живым отсюда выйти. Вы нам все сейчас расскажите, Константин Николаевич.

Я не понимал, почему он про себя говорил «нам». Кроме него и нас, в просторном кабинете никого не было. Я даже огляделся.

Константин опять посмотрел на часы.

— Времени у меня нет разговаривать, Дмитрий Миронович.

Тот вежливо поинтересовался:

— Вы куда-то опаздываете, Константин Николаевич?

— Очень.

— Так я же вас никуда не пущу, — вежливо предупредил Дмитрий Миронович. — Это вы имейте в виду.

— Это я имел в виду, — сказал спокойно Константин. — Поэтому я и назначил встречу здесь. В вашем уютном доме.

— С кем встречу? — насторожился Дмитрий Миронович.

Константин щелкнул ногтем по циферблату.

— Ровно через десять минут Акула будет здесь. Он с большим интересом выслушает ваше откровенное признание.

— В чем признание? — не понял Дмитрий Миронович.

— В том, что вы заказали меня. Вам придется ответить за два трупа на мостовой.

Дмитрий Миронович сморщил свой аккуратный носик.

— Это ответный ход. Вы первый начали, Константин Николаевич. Мы только ответили за нашего человека, — он сделал мне свирепое лицо. — Чтобы не повадно было. Два — один, в нашу пользу.

И тут вдруг я сказал:

— Два — два.

Дмитрий Миронович вздрогнул и уставился на меня.

— Почему два — два?

Я не ожидал, что вмешаюсь в их разговор, и смутился.

— Так ведь… Адик тоже на струне…

Дмитрий Миронович посмотрел на Константина, а потом опять на меня. — Адик давно за бугром…

Константин шумно расстегнул молнию на куртке (Дмитрий Миронович даже вздрогнул) и достал из кармана пиджака зеленую леску, свернутую колечком. — Труп Адика у меня в офисе. В подвале. На эту струну его подвесил Мангуст. Почти у нас на глазах.

Дмитрий Миронович взял из его рук леску, развернул ее перед собой.

— Мангуста взяли?

— Ушел, — пожал плечами Константин.

Дмитрий Миронович отбросил леску на стол. Она, как живая, судорожно вздрагивая, закручивалась в колечко. Дмитрий Миронович засмеялся.

— Опять? Опять проклятая неизвестность?! — Он выскочил из-за стола, подбежал к Константину и заорал, брызгая слюной: — Фуфло! Думаешь, я поверю?! Двоих! Двоих наших людей замочили! Конспирологи! Я с тебя шкуру за них спущу, Белый Медведь! Твою вонючую шкуру!

— Дима, остынь, — сказал вдруг чей-то голос.

Из темного угла комнаты от стоячих старинных часов отделилась фигура человека.

— Дима, дай «трубу», — попросил из темноты человек.

Дмитрий Миронович, шумно дыша, с ненавистью глядел на Константина.

— Думаешь, с Людой до сих пор вопрос не решен?! Он давно решен! А сегодня решится окончательно! Я ей подарю твою вонючую шкуру!

— Дима, «трубу»! Быстро! — сердито приказал человек из темноты.

Дмитрий Миронович схватил со стола трубку и недовольно пошел в угол комнаты. Я не понял, почему тот человек у часов сам не вышел за трубкой. Я узнал его голос — это был тот, кого Константин назвал в машине «серым кардиналом».