"«Прощание славянки»" - читать интересную книгу автора (Яковлев Алексей)

15Антиквар

Алина стала грудью перед дверями кабинета:

— Константин Николаевич занят!

Я зачем-то махал перед ее носом свеженьким ксероксом.

— Я по делу! По важному делу!

Алина склонила голову и презрительно прищурилась:

— Знаю я ваши дела. Вы его только отвлекаете…

Я схватил ее за локти и крепко сжал:

— Дурочка!

Алина фыркнула мне в лицо по-кошачьи:

— Псих!

Я сжал ее крепче.

— Дело идет о жизни твоего шефа! О его жизни!

— Псих! Я охрану позову!

Я оттолкнул ее от дверей и влетел в кабинет. Константин, уставясь взглядом в старинную картину, вальяжно разговаривал с кем-то по телефону:

— Во сколько? В девятнадцать? Буду. Обязательно буду.

Он даже не посмотрел на меня. Я, не дожидаясь его приглашения, плюхнулся в кресло и тоже уставился в копию Пуссена. На ней только что вышедшие из леса два бородатых, одетых в овечьи шкуры пастуха стояли у надгробного камня, на котором лежал белый череп. Я отлично помнил высеченный на надгробье масонский девиз: «Et in Arcadia ego» — «И вот я в Аркадии». Картина эта была безусловно приобретением все знающего доктора искусствоведения.

Константин положил трубку.

— Извини, Ивас-сик, не до тебя. В семь часов комиссия. До юбилея два дня! Дел по горло! — он провел по своему горлу большим пальцем. — Груда дел. Суматоха явлений, как говорится… Заходи, Ивас-сик, после девятого. Потрендим, поддадим чуток. После девятого. Я понятно излагаю? Пока, — и он протянул мне мощную руку.

Я растерялся.

— Ты же говорил — у тебя неприятности…

Константин убрал руку и сверкнул фиксой.

— Мои неприятности уже кончились.

— Когда?!

— Когда ты с Игорем Михайловичем поговорил. Я понятно излагаю?

Он все изложил понятно. Даже чересчур понятно.

— Значит, твои неприятности были из-за меня?

Константин виновато улыбнулся.

— Это Критский. Это он решил, что ты с ними связан. Что ты на них работаешь. А теперь отзвонил мне и успокоил. Знаешь, как он тебя назвал? Безумцем! — Константин засмеялся. — Безумным конспирологом… Вот как он тебя назвал. Действительно, Ивас— сик, оставь ты эти несчастные бумаги. Не время…

Я рассердился:

— Они из-за этих бумаг людей вешают, а я, выходит, безумец?!

Константин добродушно успокаивал меня:

— Это их бумаги. Они их назад требуют А ты-то при чем?

Я не сдавался:

— Критский говорит, что это бумаги Пушкина! Что их Геккерн у него выкрал!

Теперь рассердился Константин:

— А ты родственник Пушкина?! Кто ему ты?! Кто он тебе?! Не засирай мне мозги, Ивас-сик! Гарнитур у меня, — он обвел широким жестом кабинет. — Больше меня ничего не колышет! Я понятно излагаю? Не мешай работать! Испарись, Ивас-сик! Испарись!

Я знал, что одному мне бумаг не найти. Без Константина мне просто не справиться с ними. Но он выгонял меня из кабинета. Откровенно и нагло выгонял. Я встал и пошел к двери.

— Эй, безумец! — остановил он меня. — Получи-ка аванец.

Константин развернул на столе мощный бумажник и вытащил оттуда зеленую бумажку.

— На. Отдохни. Тяпни за вечную память Александра Сергеевича. Но не безумствуй. Помни о клизме из битого стекла!

Я посмотрел на него с ненавистью и рванул на себя ручку двери. Прямо на меня упала стоявшая за дверью

Алина. Она сердито отпихнула меня и подошла к Константину.

— Константин Николаевич, вам срочный пакет.

Ну как тут не поверить в Его Величество Случай!

Православные люди считают, что ничего случайного в жизни нет, что все происходит по воле Божьей. Тогда получается, что Случай — просто одно из Его имен.

Откинутый Алиной от дверей, я снова, смущенный, к ним подобрался. И снова меня окликнул Константин:

— Эй, безумец, иди-ка сюда! Быстро!

Я подошел к столу. Константин протянул мне листок бумаги, вынутый из срочного пакета. На бумаге были наклеены отдельные слова, вырезанные из разных газет: «Белый Медведь не шути отдай бумаги». Вместо подписи под фразой была наклеена цифра «6» и «плюс». Константин дернул подбородком, скривился:

— Пугают, падлы… Меня пугают…

Честное слово, я был счастлив этому так вовремя появившемуся зловещему листочку.

— А я что говорю! Они нас не оставят, Костя!

Константин посмотрел на меня растерянно.

— Что делать, Ивасик?

— Надо поговорить!

— Садись.

Я посмотрел на масонскую картину Пуссена и покачал головой.

— Только не здесь.

— Идем в «святая святых»,— Константин встал с кресла.

Я опять покачал головой:

— Поехали ко мне.

Константин зачем-то снял трубку, подумал и положил ее обратно на рычаги.

— Ну достали! Падлы! Поехали!

Когда мы отъезжали от офиса, за нами опять двинулась красная машина. За нами в открытую следили. Я знал, кто это следит. Но сейчас было не до них. Сейчас мы должны были решить уравнение с одним неизвестным…

Константин хотел пройти на кухню, но я вспомнил про чулан и подтолкнул его в комнату. Он сел на то же место у стола и тут же взял в руки Людмилину чашку, положив перед собой листок с наклеенными словами.

Для начала я решил рассказать Константину о Критском. Этот роскошный персонаж действительно много знал. Даже чересчур много. Генерала Багирова, как он сам признался мне, он знал прекрасно.

— Ну и что? — не удивился Константин. — Я Багирова двадцать лет знаю. Когда меня из Финляндии депортировали, Багиров здесь мое дело вел. Капитаном еще тогда был во втором отделе в контрразведке. Он на меня такие гири вешал! Выходило, что я агент 007, Джеймс Бонд, не меньше.

— Критский сказал, что генерал у него в долгу!

— Это его проблемы, — нахмурился Константин.

Я понял, что эту скользкую тему лучше пока не трогать. Она была почему-то неприятна Константину. Надо было переходить прямо к Делу. А дело-то было простое. Определить «третьих», как назвал неизвестных в ночном разговоре генерал! Ночью у «Белосельских» генерал убедился, что месье Леон не имеет никакого отношения к бумагам. И сегодня утром генерал начал свою операцию…

— Какую операцию? — не понял меня Константин.

Я вскочил с кресла:

— О-о! Генерал — классный разведчик! Он все придумал отменно! При нас придумал, кстати… Помнишь, когда Люда сказала, что ты с ними к «Белосельским» поедешь, помнишь, как генерал сказал на это: «Гениально!» И руки даже потер! Помнишь?

— Ну, помню, — нахмурился Константин. — А что в том гениального? Ну, поехал я с ним…

Я почти бегал по своей узкой комнате, натыкаясь на книжные стеллажи.

— Сам говоришь, они профессору все это дело выставили так, что стулья никуда и не пропадали, что это ты их все время у себя держал для реставрации… якобы…

— Ну? — не понимал меня Константин.

— Он вернул тебе гарнитур… с коробкой. «Третьи» решили, что у тебя бумаги! Они их уже требуют! Они уже прислали тебе свою «черную метку».

Я остановился у окна. На той стороне Мойки у дома Пушкина суетились работяги. Подкрашивали черной краской чугунную решетку набережной к его юбилею.

— Генерал сделал гроссмейстерский ход! Вчера он понял, что ты к «некоторым кругам» не имеешь никакого отношения. Кто они такие — он не знает. И он решил им тебя подставить. А сам будет внимательно со стороны следить, когда они проявятся. Он даст им тебя раскрутить на полную катушку. Они торопятся… Тебя они в покое не оставят… И вот когда они тебя уберут, генерал выйдет из тени и предложит им свою цену…

— Откуда ты знаешь, что они торопят?

Я схватил со стола записку с наклеенными словами.

— Видишь цифру «6»? Что по-твоему она означает?

Константин ответил мрачно:

— День рождения Пушкина… Его юбилей…

— Это последний срок! — объяснил я ему. — Они дают тебе время до шестого июня. И плюсик этот рядом обозначает — крест! «Черная метка»!

Сверкнула фикса.

— И ты меня пугаешь, Ивас-сик? Не советую…

Он очень рассердился, хотел уйти. Мне пришлось его успокаивать. А когда он снова уселся на Людмилино место, пришлось еще раз подробно объяснить ему ситуацию.

Генерал нашел в стульях бумаги и подбросил один листок из них специально, чтобы через нас выйти на неизвестных «третьих»… Высчитать их, через свои источники узнать о них все и только тогда действовать самому. Очень тонко все рассчитал генерал. У «третьих» сейчас преимущество, потому что их никто не знает. Они — призраки, фантомы. Кровожадные призраки. Они уже схватили его людей за горло. И генерал хитро перевел стрелку на нас. Он будет тихо следить за нами, будет ждать, когда они на нас проявятся. У нас безвыходное положение… Нам отвели роль приговоренной жертвы… Генерал ждет нашего заклания, чтобы самому торжественно вступить в игру…

— У нас остается только один выход! Один-единственный!

— Какой? — все еще сердясь, спросил Константин.

Оставался единственно возможный для нас выход!

Мы сами должны найти этих «третьих»!

Константин, подумав, со мной согласился.

— Только, как их найдешь? Как поймать призрака? — спросил он устало. — Ты это знаешь, советник?

В наших руках оставалась только тоненькая ниточка. Единственная видимая ниточка. «Небольшой розовый друг» Константина. Михаил Натанович — директор антикварного магазина. У них с оценщиком не могло быть секретов. И кровавого старичка с брошкой Фаберже он видел своими глазами. Константин напомнил мне, что Михаил Натанович — человек генерала. Это он отзвонил генералу, что мы будем на Мойке в одиннадцать вечера.

— Он ни слова не скажет, — грустно предупредил меня Константин.

Я возмущенно пожал плечами.

— Это только от тебя зависит. Костя. У тебя два выхода: либо висеть на струне, либо расколоть антиквара. Третьего — просто нет.

Константин докуривал очередную черную сигарету и задумчиво крутил в пальцах чашку Людмилы.

— Решайся, Белый Медведь! — сказал я ему. — Неужели ты отдашь им за просто так свою роскошную шкуру?!

Сверкнула фикса. Константин ожег меня своим металлическим взглядом, с силой затушил окурок в блюдце.

— Поехали, советник…

Мы вышли во двор. Константин хотел идти под арку на набережную к машине, но я его остановил.

— Туда нельзя! Генерал за твоей машиной следит.

Константин послушно кивнул, и мы через проходной корпус вышли на Миллионную.

На углу Машкова переулка мы поймали частный «Жигуль» и поехали в магазин на Некрасова. На дверях магазина висела табличка: «Переучет». Я остался в машине, а Константин пошел узнать со двора через подсобку. Вернулся он скоро.

— Миша захворал… От переживаний…

Я верю в приметы. Если что-то не удается сразу — лучше дело прекратить. Сколько судьбу ни напрягай — ничего не добьешься. Судьба не любит насильников. Я уже хотел вылезти из пропахшей табаком машины, но Константин задержал меня за руку, достал свою мощную книжку в кожаном переплете, шумно залистал страницы.

— Куда едем? — спросил пожилой водитель.

Константин нашел нужную страницу.

— Мы едем в Юкки!

— Это же за город, — удивился водитель.

— А погода какая? — наклонился к нему Константин. — Погода шепчет, отец. Поехали, подышим свежим воздухом.

— Не-е, — замотал головой водитель. — Старуха будет сердиться.

— Не будет, — уверил его Константин и положил перед ним на торпедо зеленую бумажку. — Купи старухе новое корыто для начала.

Прокуренный «отец» закашлялся то ли от смеха, то ли от возмущения, сплюнул в окно, и мы поехали.

А погода была действительно великолепная. Нева искрилась на солнце, как молодая. И ангел на кресте уже не выглядел мотыльком, приколотым к золотому шару булавкой. Ангел радостно тянул руки к веселому солнцу. И я подумал: «Улетит он от нас когда-нибудь. На волю улетит». Я вспомнил, сколько всего на своем веку повидал в этом городе несчастный ангел, и удивился, что он до сих пор не улетел. Значит, верит еще, надеется на что-то…

— Да, советник, — шлепнул меня по колену Константин, — вчера у «Белосельских» о тебе Натали спрашивала.

Я вздрогнул. Я забыл совсем про девушку-мальчика с перламутровыми глазами. С глазами моей первой любви…

— И что ты ей сказал?

Влажно сверкнула фикса. Белый Медведь обрел опять свою звериную мощь.

— Я сказал ей, что ты влюбился в нее. Или я не прав, жених? — он еще раз звонко шлепнул меня по колену и рассмеялся.

— А ты ей не сказал, что оставил меня, влюбленного, в тюрьме у Суслика?

— Не ссы, — успокоил меня Константин. — Никуда бы ты от меня не делся.

Я напомнил ему:

— Неизвестно. Если бы не Людмила…

— Ее оставь! — строго предупредил Константин. — Думай лучше о Натали. Сегодня в одиннадцать у вас свидание.

— Какое свидание?

— Сегодня вечером экскурсия. Я Балагура уже предупредил.

— Ебэжэ, — сказал я.

— Чего ругаешься? — удивился Константин.

— Я не ругаюсь. Это так Лев Николаевич Толстой в своем дневнике отмечал: «Ебэжэ». «Если буду жив».

— А куда ты на х… денешься? — сказал Константин весело.

Первое, что услышал я, когда мы вышли из машины в Юкках, был соловей. Садилось солнце. Где-то шумно галдели дети, как птицы перед грозой.

— Кто не спрятался, я не виноват! — с веселой злостью орал мальчишка.

Здорово все-таки — дожить до первого летнего дня! «Отец» хотел уехать, но Константин сказал ему властно:

— Глуши лохматку! Подождешь. Мы скоро.

«Отец» закашлялся:

— Не-е… Я, братки, с бандитами не играюсь.

— Какие бандиты? — обиделся Константин и достал из кармана визитку. — Знакомься, отец.

Тот вертел визитку в желтых, прокуренных пальцах.

— Фонд «Возрождение»… Генеральный директор… И кого же ты возрождаешь? Если не секрет…

— Себя, — коротко объяснил Константин и добавил: — Жди. Не пожалеешь. Еще на одно новое корыто заработаешь.

Вдоль зеленого штакетного забора, заросшего кустами сирени, мы пошли к калитке. За калиткой надрывался огромный среднеазиатский овчар ростом с теленка. Из стеклянной веранды выскочил Михаил Натанович в розовом халате, зашипел на овчара:

— Тихо, Рэкс! Тихо! Свои! Он открыл нам калитку.

— Ну, проходите… Хотя незваный гость, говорят, хуже татарина.

— Конечно, — подтвердил Константин, — если хозяин еврей.

Они посмеялись, со значением похлопали друг друга по плечам, и Миша оглянулся на дом и приложил палец к губам:

— Тихо. Не разбудите птичек.

Константин шепотом мне объяснил:

— Молодой отец. Двойню заделал в пятьдесят лет! Как это тебе удалось, плейбой? А?

Миша довольный пожал плечами:

— А я знаю?

— Наверное, сосед помогал? — подтолкнул его плечом Константин.

Миша нахмурился.

— Иди ты, Костик, знаешь куда… Сказал бы, да тут с тобой «советник по культуре», — Миша мне подмигнул и рассмеялся беззвучно. — Пошли скорей.

По песчаной дорожке он повел нас к дому. Дача у Миши была приличная. Не такая, конечно, как строят теперь «новые» из красного кирпича. Дача была двухэтажная, деревянная, послевоенная, наверное. После войны такие дачи строили народные артисты и профессора-лауреаты сталинских премий. В гаражах у них стояли прочные, как танки, «Волги» с серебристым оленем на радиаторе, на верандах заливались роскошные радиолы «Эстония». «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…» Хороший был участок у Миши. Просторный. И цветущий сад, и огород с парником, и высокие бронзовые сосны, и заросшие кустами какие-то таинственные сараи в глубине.

Ворота кирпичного гаража были раскрыты настежь. В гараже стояла черная «Волга» с серебристым оленем на радиаторе. Старые хозяева продали дачу оптом, со всеми причиндалами.

Миша нам накрыл на веранде на круглом столе под низким оранжевым абажуром. Он в розовом махровом боксерском халате чем-то тихо гремел в холодильнике.

— Не жидись, Майкл. Мечи все на стол. Мы с советником сегодня вообще не ели, — сказал Константин и скинул на тахту пиджак.

Миша повернулся к нему от холодильника обиженный.

— Костик, когда я жидился? Вспомни Вологду, Костик! — Он объяснил мне: — Мы с Костиком вместе в Вологде на химии досиживали. Какое время было! А?

— Ах, где же моя черноглазая, где? — запел Константин. — В Вологде-где-где-где, Вологде-где…

— Ти-хо! — звенящим шепотом вскрикнул Миша.— Разбудите птичек — убью! Ты меня знаешь, Костик!

— За птичек — убьет, — подтвердил мне тихо Константин.

Миша на цыпочках ушел в дом, проверить «птичек». А Константин достал из кармана пиджака черный пистолет, передернул затвор и положил пистолет под пиджак. Улыбнулся, сверкнув фиксой.

— Если не назовет «третьего», я сам его убью. Я понятно излагаю?

Миша вернулся довольный. Потирая руки, спел в дверях:

— Птички уснули в саду, рыбки уснули в пруду… Спят мои заиньки, как ангелочки! Солнышко мое на озеро пошла. Умаялась, бедняжка, с двумя. Мне-то хорошо, что сразу двое… Когда я еще соберусь? Я знаю? А ей-то каково? Я вас спрашиваю!… Будем гулять, мужики!

Он накрыл шикарный ужин, поставил на стол длинную бутылку какого-то иностранного коньяка, кажется «Метаксу». Константин отстраненно сидел за столом, изредка поглядывая на пиджак под правой рукой.

— Редко мы с тобой встречаемся, Костик. Очень редко, — сокрушался Миша. — Когда мы с тобой по-настоящему гуляли? И не вспомнишь!

— Весной,— вспомнил Константин.— На еврейскую пасху.

— Точно! На Песах! Точно! Как мы гуляли, Костик!

Миша перешел к старой, но все еще шикарной радиоле «Эстония», поставил пластинку, нажал клавишу.

«Фа-фа-ра-ри-ра-ра, фа-фа-ра-ра», — тихо запел Хампердинк. Миша схватился за розовую лысину.

— Где мои семнадцать лет?! На Большом Каретном! Помнишь, Костик? Ты все помнишь?!

— Кайфую, как последний сучило,— подтвердил Константин.

Мы выпили. Костя жадно набросился на еду. Миша, подперев розовое лицо кулаками, смотрел на него, блаженно улыбаясь.

— Вот ты меня, Костик, плейбоем назвал… А ты не плейбой? А ты? — Миша хитро посмотрел на меня. — Все мы плейбои! Все! Россия — родина плейбоев! В Штатах плейбоями становятся в пятницу вечером и кончают ими быть в воскресенье. В России плейбой — всю неделю плейбой! Из года в год! От рождения до смерти! Что вы так смотрите на меня, молодой человек? — это он мне сказал. — Вы думаете, я не в курсе дела? Костик, скажи своему «советнику», что я эту тему знаю досконально! У меня, молодой человек, антикварный магазин в Бруклине. Костя, скажи! Но я не могу там жить! Жалкие, несчастные люди эти янки… Меня от них воротит! Жалкие и несчастные. Их только пожалеть можно. Ах, где ты, моя черноглазая, где? Подпевай, Костик! Только тихо! Птичек не разбуди!…

— Хорош! — успокоил его Константин,— Миша, мы ведь по делу к тебе…

— Какие дела, Костик?! — взмолился Миша. — Я захворал от этих дел! Давление поднялось! Сердце… Вчера я целый день общался с ментами! Ты представляешь, Костик? Я рад, что ты заехал! Я рад, Костик! Веришь?

Константин прищурился.

— А ты не удивился, что я к тебе заехал?

— А чего мне удивляться? — обиделся Миша. — Заехал и заехал. Ты же почти родной.

— А ты не удивился, что я живой? — наклонился к нему Константин.

Миша внимательно посмотрел на него:

— Ты меня пугаешь, Костик.

Константин уставился в него глазами цвета «металлик».

— Прикинь, Миша… Днем я тебе позвонил, что в одиннадцать буду с советником на Мойке… Помнишь?

Миша кивнул.

— Я не понял, я-то при чем? Ну, будешь и будешь. Меня ты туда не приглашал.

— Слушай дальше,— перебил его Константин.— Ровно в одиннадцать в меня на Мойке стреляли. В меня и в моего советника… Прикинул?

— Бог ты мой! — всплеснул руками Миша. — Не попали?!

— Попали! Прикинул?

Миша внимательно посмотрел на меня, потом на Константина:

— Понимаю… Ты «подставу» устроил…— Миша опустил лысую голову: — И на кого ты думаешь?

Константин приподнял по-волчьи верхнюю губу. Засияла золотая коронка.

— На тебя.

— Понимаю, — кивнул Миша. — Ты и мне «подставу» устроил. По телефону позвонил,— Миша пожал плечами. — А я-то не понял, в чем дело?

— Теперь понял? — тихо спросил Константин.— Привет тебе от генерала Багирова.

Миша вздохнул и развел руками.

— Он мне сам позвонил. Спросил про тебя. Я сказал. Ты же не предупредил меня, Костик, чтоб я молчал… — Миша обрадовался счастливой мысли. — Если бы ты меня предупредил, неужели бы я ему сказал?! Ты сам виноват, Костик! А я-то при чем? Разве я виноват?

Константин смотрел на него, прищурясь.

— Ты не виноват, Миша. Я же знал, кому позвонить. Я знал, что все так и будет.

Миша насторожился.

— А я разве знал, что они в тебя стрелять будут? Разве я знал? Я даже подумать такого не мог, Костик! Если бы они хотели, они бы тебя давно убрали. Еще когда Суслик в твою Людмилу втюхался… Сейчас-то зачем?

Лицо у Константина стало каменным.

— Миша, а за базар ответить придется.

— Какой базар, Костик?! Мы же все выяснили! Мы договорились!

— Они в меня не за Людмилу стреляли. За Толю! Ты им сказал, что это мы с советником Толю на струну подвесили! Ты!

— Я? — искренне испугался Миша.— Я только сказал, что труп после вашего прихода обнаружился. Только это я сказал! Это они сами так решили, Костик! Сами!

— Не надо песен! — мрачно сказал Константин. — Ты сам поверил, что это мы с советником решили Толю! Ты сам.

— Бог ты мой, — засуетился Миша. — Почему? Почему я сам?

Константин поддернул за стрелку черную брючину и положил ногу на ногу.

— Потому что ты не поверил, что это сделал старичок с брошкой.

— Почему я не поверил? — как эхо, повторил за ним Миша.

— Потому что он у вас свой человек! — добил его Константин. — Потому что ты его отлично знаешь, Миша!

— Я знаю? — побледнел Миша. — Да зачем он мне нужен? Брошки Фаберже не в цене… Да чтобы мне век его не видеть!

— Не надо песен,— предупредил Белый Медведь. — Кто приходил к оценщику?! Колись, падло!

Миша печально посмотрел на Константина.

— Как тебе не стыдно, Костик… Зачем же так при посторонних?

Константин напомнил ему почти спокойно:

— Он не посторонний. В него тоже стреляли. Из-за тебя!

Миша посмотрел на меня с нескрываемой злобой. Еще в магазине я уловил этот взгляд. И тогда я не понял его значения и теперь не понимал. Глядя на меня, Миша загадочно вздохнул.

— Почему из-за меня? — Миша пожал плечами. — Это его проблемы…

— Это мои проблемы! — саданул ладонью по столу Константин.

Миша сморщился, как от боли, посмотрел на дверь, за которой где-то в глубине дома спали его птички, и покачал грустно лысой розовой головой.

— Зачем столько эмоций?

— Бля! — рявкнул Белый Медведь. — Ты можешь понять, что меня уже нет?! Что я почти труп?! Что этот старичок следом за Толей меня на струну подвесит!

Миша сочувственно вздохнул:

— Ну а я-то при чем?

Белый Медведь очень волновался. Я его таким взволнованным никогда еще не видел. Зажигалка в его руке не зажигалась, искры сыпались из-под колесика, а пламени не было. Миша, широко раскрыв глаза, удивленного наблюдал за ним. Наконец вспыхнуло узкое пламя. Константин быстрыми затяжками прикурил черную сигарету. Звонко щелкнул металлической крышкой, глубоко затянулся и сказал уже спокойно сквозь дым:

— Я не хочу быть трупом… Я еще не готов… Я понятно излагаю?

Миша даже рот раскрыл от изумления:

— К чему ты не готов?

Константин, прищурившись, выпустил в опрокинутую чашку абажура голубую струю дыма.

— К смерти.

Теперь заволновался Миша, заерзал на стуле, распахнул халат на волосатой груди.

— Чудак… Разве к этому можно быть готовым?

Константин мрачно посмотрел на него.

— А для чего тогда жить?

Миша даже подпрыгнул на стуле.

— Чтобы готовиться к смерти? Ну, ты чудак, Костик… Неужели ты такой чудак?

Константин затянулся в последний раз и с силой затушил сигарету в хрустальной пепельнице.

— Вот такой я чудак.

Миша развел пухлыми руками.

— Костик, извини… Ты не понимаешь простую вещь… Жить надо, чтобы жить! Это очень простая, но трудно понимаемая вещь. Жить, чтобы жить! И больше в этой пошлой истории нет никакого другого смысла! Ни-ка-ко-го!

Миша, грустно улыбаясь, посмотрел на дверь, ведущую в глубину его уютного дома. А Константин правой рукой откинул пиджак, взял с тахты пистолет и положил его на стол рядом с серебряным столовым ножом. На тяжелый стук пистолета обернулся Миша. Константин улыбнулся ему и взял со стола пистолет.

— Тебе проще. Тебе готовиться не надо. Ты всегда готов, как пионер.— Константин большим пальцем снял предохранитель. — Тебе не страшно. Счастливый…

Миша побледнел и схватился пухлой рукой за волосатую грудь.

— Костик… За что?… У меня же маленькие птички…

Молнией сверкнула золотая фикса.

— Значит, и ты не готов? О жизни хорошо рассуждать, когда смерть далеко… А она не далеко, Миша… Она всегда рядом. Именно в этом смысл всей пошлой истории, как ты выразился…

У Миши действительно прихватило сердце, теперь он морщился по-настоящему, жадно хватал воздух быстрыми глотками.

— Что ты хочешь? Что?

Константин поставил руку с пистолетом локтем на стол; направил черный ствол прямо в сморщенный розовый лоб:

— Кто приходил к оценщику?

Миша, закатив глаза, тоже смотрел на свой лоб.

— Ты не сделаешь этого… У меня маленькие птички…

Константин ответил устало:

— Ты меня знаешь, Миша.

Миша опустил голову.

— Я тебя очень хорошо знаю, Белый Медведь…

— Вот и ладушки, — подбодрил его Константин. — Говори.

Миша поднял глаза, искоса посмотрел на черный ствол.

— Положи его… Положи… Не могу…

— Боишься, — посочувствовал ему Константин.

— Боюсь… — нехотя признался Миша.

— А я тебя боюсь, Миша.

— Почему? — глядя на ствол, удивился Миша.

Константин положил пистолет и объяснил:

— Боюсь людей, у которых на сложные вопросы всегда имеется очень простой ответ. Ты страшный человек, Миша.

Миша глубоко вздохнул и виновато улыбнулся.

— У тебя нет детей… Это потому, что у тебя нет детей…

Константин помрачнел.

— Кто к вам приходил?

Миша с тоской посмотрел на свою пустую рюмку.

— Давай хоть выпьем… Сердце… Мне надо… Чуть— чуть…

Константин плеснул ему из узкой бутылки, потом себе, а потом мне. Миша потянулся к нему рюмкой чокнуться, но Константин быстро выпил и поставил свою пустую рюмку на стол. Миша мелкими глотками, как лекарство, осушил свою. Мне пить не хотелось. Мне было жалко Мишу. Константин, склонив голову, выжидательно смотрел на него. А Миша, массируя волосатую грудь, все не начинал говорить, оттягивал ответ.

— Боишься его? — тихо спросил Константин.

— А то, — вздохнул Миша.

Константин придвинул к себе пистолет.

— Он далеко, а я рядом.

Миша зло отпихнул от себя тарелку с балыком.

— Неужели ты сам не догадался, Костик?! Ты же такой умный мэн! Зачем ты меня пугаешь?

То, что произошло после этих слов, мне, признаюсь, не описать. Ну как описать флюиды догадок и ответов, мелькающие на обоих лицах, как описать диалог без слов, диалог одними красноречивыми взглядами, чуть заметной мимикой, все понимающими улыбками и удовлетворенными кивками? Их долгий безмолвный диалог закончился громким шлепком Константина по розовому махровому плечу Миши. Миша устало откинулся на стуле. А Константин долго сидел с презрительной улыбкой, из-под поднятой верхней губы сверкала золотая фикса.

Потом Константин достал свою записную книжку и что-то показал в ней Мише. Миша кивнул и закрыл глаза. Константин помрачнел.

— Но Толю не он убил, — сказал вдруг Миша.

— А кто же? — насторожился Константин. — Мы с советником что ли?

Миша начал сбивчиво объяснять:

— Какой ему интерес убивать? Он же кроме гарнитура хотел еще зеркало вывезти…

— Какое зеркало? — удивился Константин. — В гарнитуре есть зеркало.

— Я знаю? Старинное зеркало какое-то… Толя плотникам ящик специально особый заказал для этого зеркала. Чтоб все увезти одним контейнером. Вместе с гарнитуром… — Миша вздохнул. — Я так думаю, Костик, вся эта жуткая история ради этого зеркала затея— на, — Миша наклонился к самому уху Константина. — Гарнитур нужен только для того, чтобы вместе с ним это зеркало вывезти одним контейнером. Под видом мебели.

— Не может быть?! — не поверил Константин.

Миша зло посмотрел на меня.

— Может, Костик, может.

Константин задумался.

Миша схватил бутылку, налил себе и Константину, наклонил бутылку в мою сторону, но, увидев мою полную рюмку, ожег меня ненавидящим взглядом.

— Костик, — сказал он, поднимая рюмку. — Умоляю тебя, никому не говори, что я тебе сказал… Я тебя умоляю…

Константин чокнулся с ним.

— Ты ничего не сказал, Миша. Мой советник — свидетель. Я сам догадался, — он посмотрел на меня. — Ты же видел, Ивасик, что я сам догадался?

Они выпили, а я не тронул свою рюмку. Мне было не до этого, Миша, успокоившись, опять начал говорить про Россию — родину плейбоев. Говорил, что самый крутой в России плейбой был Лёник Брежнев. Он всю Америку на уши поставил, когда был там с визитом. Янки до сих пор помнят, как пьяный Лёник их президента Никсона на машине катал. Гнал под двести миль в час по техасской автостраде, напевая под нос: «Малая земля, кровавая земля…» Никсон решил, что это Лёник так про Америку. Наши подлодки на фунте вокруг всей Америки лежали: одно нажатие кнопки — и Штаты — «малая земля, кровавая земля»…

— Да, — сокрушался Миша, — теперь не то. Теперь они нас не боятся. Самое страшное, что может теперь наш пьяный президент, — обоссать их аэродром имени Джона Кеннеди. И абзац! Надо признать, мужики, что холодную войну мы им проорали с треском!

Константин посмотрел на часы:

— Ну, будь здоров, Михал Натаныч, спасибо за угощение. Нам пора. Привет жене. Береги птичек.

Константин поставил пистолет на предохранитель и спрятал его в карман. Миша сказал печально:

— Извини, Костик… Помнишь Вологду? Какое время было! А? Кто знал, что все так по-блядски обернется?

— Константин толкнул меня коленом и встал.

— Слушай, Миша, можно я твою бутылочку захвачу? Приятный напиток, — он подмигнул мне. — Мой советник почти не пил. Хочу его побаловать. Он сегодня заслужил выпивку.

— Да Бог ты мой! — засуетился Миша. — Хочешь, дам тебе закупоренную? Целочку! Хочешь?

— Сойдет,— сказал Константин и прихватил со стола бутылку.

Миша проводил нас до калитки, успокоил пса и сказал Константину, прощаясь:

— Костик, только не говори никому, что я тебе сказал. Умоляю! У меня же птички.

— Ты ничего не сказал. Я сам догадался. Советник — свидетель, — сказал Константин. — И ты ничего не говори генералу. Что мы заехали к тебе — не говори!

— Как я могу! — прижал к груди пухлые руки Миша. — Ты же сейчас меня предупредил! Как же я могу?! Я же не сука, Костик.

«Отец», дожидаясь нас, обкурил свою лохматку дотла. Мы открыли окна до упора. «Отец» понимал, что у нас что-то не так, дорогой озабоченно кашлял.

— А какое сегодня число? — спросил вдруг Константин.

— Третье, — тут же ответил «отец», — с утра было… Третье июня.

Константин стукнул себя ладонью по лбу.

— Блин! Третье июня! Это же мои именины! Надо же как закрутился… Такой день пропустил…

«Отец» посмотрел на него в зеркальце заднего вида.

— Тебя Костей, что ли, зовут?

— Ну, — расстроился совсем Константин.

— Тогда все верно, — подтвердил «отец», — третьего июня — Константин и мать его Елена.

— Вот именно, мать его, — сокрушался Константин.

«Отец» успокоил:

— Еще успеешь отпраздновать. День-то еще не кончился.

Константин отвинтил пробку на длинной бутылке и протянул ее мне.

— Хлебни, Ивасик. Ты молодец. Заслужил.

Я хлебнул теплый коньяк, пережил глоток и спросил:

— Ты знаешь теперь «третьего»?

— И ты его знаешь, — ответил Константин.

— Откуда? — удивился я.

Константин отхлебнул сам, аккуратно завинтил бутылку и достал из внутреннего кармана свою солидную кожаную книжку. Развернул ее на первой странице и показал мне. Под целлофановой рамочкой была цветная фотография. Моментальная, снятая «поляроидом».

На фоне Эйфелевой башни в Париже, обнявшись, стояли трое. Людмилу я сразу узнал. Разве можно ее не узнать сразу? С обеих сторон ее обнимали улыбающиеся мужчины. В одном я узнал Константина, в другом — профессора русской литературы — месье Леона…