"Королева мести" - читать интересную книгу автора (Швейгарт Джоан)

1

Я упала на колени и прильнула губами к ручью. Мне так хотелось пить, что я даже не подумала о том, чтобы вознести молитву до тех пор, пока не утолила жажду и не наполнила флягу. У меня совсем не осталось сил. Кожа моя обветрилась, одежда была отвратительно грязной. Я не могла идти дальше. Но, судя по карте, которую мне дали братья, цель уже близка. И я снова двинулась в путь — пешком, ведя за собой уставшую лошадь.

Я не спала как следует с тех пор, как земли, по которым я шла, стали ровными и плоскими: никаких ущелий или распадков, где можно укрыться. Густые леса, так горячо чтимые моим народом, сменились бесконечными равнинами. День за днем одолевая безлюдные пространства, я остро ощущала свое одиночество и все чаще вспоминала родных и близких.

Когда стемнело, я воспользовалась единственным тлеющим угольком, который сохранила с предыдущей ночевки, и зажгла факел. Свет факела наверняка был виден издали, и в любой момент за моей спиной мог раздаться топот множества копыт но сухой земле. Но я устремлялась вперед, и глаза не видели ничего, кроме моей собственной тени в неверном свете факела, а уши не слышали ничего, кроме сбивающихся с ритма шагов моей лошади.

Когда стало светать, я увидела вдали песчаный холм. Надеясь рассмотреть с него город Аттилы, я решила подняться на вершину, чего бы мне это ни стоило. Холм оказался гораздо дальше, чем я поначалу рассчитывала, и я добиралась до его подножья почти весь день. К тому же, холм был очень высоким, по крайней мере, самым высоким из тех, что встречались мне за время странствия. Моя лошадка явно предпочитала пастись на травянистом лугу, наблюдая за сурками, которые отважились выглянуть из своих норок, поэтому наотрез отказалась идти наверх. Мне пришлось уговаривать ее, как впрочем и саму себя, на этот последний рывок. Честно сказать, я уже боялась, что с вершины холма снова увижу перед собой только простирающиеся до самого горизонта, поросшие травой равнины. Я представила, как иду по бесконечной дороге, никого не встречая, захлебываясь порывами ветра, засыпающих меня пылью, иду до тех пор, пока у меня не кончится еда и не падет конь.

Я взошла на вершину и в изумлении увидела большой лагерь с временными шатрами, раскинувшийся по другую сторону холма. Перед одним из шатров горел костер, над которым жарилась туша какого-то животного. В лагере находилось не меньше пары сотен мужчин, и все были верхом, за исключением нескольких человек, присматривавших за огнем.

Лишь услышав боевой клич, я поняла, что не грежу и глаза не обманывают меня призрачным видением. Меня заметили. Всадники бросились в мою сторону, поднимая клубы пыли. Я заставила себя встать и развести руки в стороны, чтобы показать, что безоружна. Увидев, что мужчины держат луки на изготовку, я опустила голову и подняла руки еще выше, к небесам, с которых, как мне очень хотелось верить, боги внимательно следили за развитием событий.

Часть всадников окружила меня плотным кольцом, другие проехали дальше, чтобы осмотреть всю вершину холма. Только убедившись в том, что я совершенно одна, они присоединились к остальным. По команде кого-то из всадников все опустили луки. Я перевела дыхание. Гул голосов звенел вокруг меня, и, дожидаясь, пока он утихнет, я попыталась рассмотреть коней. Двое из них, которых я видела, не поворачивая головы, походили на жеребцов, особенно любимых римлянами: ладные, высокие животные светлой масти. Но другие не были похожи ни на одну лошадь, какую мне доводилось встречать раньше. Короткие ноги и большие, странной формы головы; блеклые гривы, свисавшие на широкие плотные шеи, вздернутые носы и выпученные, как у рыбы, глаза. Их спины прогибались, будто бы не выдерживая тяжести седоков. Однако крупные шеи и широкая грудь выдавали недюжинную силу.

Гомон стих, и гунн, сидевший на лошади, которую я рассматривала, выкрикнул команду на резком, отрывистом языке. Я взглянула на него и поняла, что он походил на своего коня: невысок, крепко сбит, широкая грудь, огромная голова на короткой толстой шее, курносый нос. Лошадь отличалась от всадника лишь тем, что у нее были густые грива и хвост; волосы же и бороденка гунна не радовали глаз обилием и красотой. Казалось, всадник ждал, пока я заговорю. Я молча смотрела на симметричные шрамы, украшавшие его скулы: рваные, широкие, начинавшиеся под глубоко посаженными глазами и сбегавшие прямо ко рту.

— Я пришла, чтобы увидеть Аттилу, — наконец произнесла я.

Очевидно, мои слова привели гунна в легкое замешательство. Он воззрился на своих спутников с недоумением. Снова поднялся гомон. Пока они спорили, я незаметно рассматривала лица других гуннов, оказавшихся ужасными отражениями того, кто первым заговорил со мной. Конечно, я знала, что гунны выглядят необычно. Меня прятали во время их нападений, но я хорошо запомнила, как описывали врагов те, кому довелось столкнуться с ними и выжить. Среди моего народа находились и такие, кто после набегов гуннов изуродовал свои лица в надежде на то, что шрамы сделают их столь же яростными и сильными воинами. Но никакой, даже самый впечатляющий, рассказ не сравнится с тем, что я увидела собственными глазами. Некоторые из гуннов были в тупиках и штанах, мало отличавшихся от тех, которые носил мой народ. Но одежда подавляющего большинства оказалась полностью сшитой из сурковых шкурок. Пестрая мешанина облачений — гаутских костюмов и одежд из выделанных шкур — и лошадей, римских и гуннских, делала эту армию непохожей на какую-либо другую. Смятение и озадаченность гуннов, вызванные тем, что они не знали, как мне ответить, лишь усугубляли общее ощущение хаоса.

— Аттила! — крикнула я.

Мои братья часто говорили мне, что я не в себе, и теперь, услышав свой собственный крик, я подумала, что, возможно, они правы.

Ошеломленные гунны молча смотрели на меня мгновение-другое, затем снова заспорили. Теперь их голоса звучали громче и тревожнее, чем раньше. Наконец их предводитель кивнул, и воин, чье мнение оказалось решающим, подъехал ко мне и взял мою лошадь под уздцы. Другой гунн ткнул меня в спину кнутом, чтобы я спускалась с холма к лагерю следом за своей лошадью. Половина всадников также двинулась вниз, другая же осталась на вершине, всматриваясь в том направлении, откуда я пришла.

Меня подвели к костру, где я повторила, что хочу увидеть Аттилу. Один из гуннов взмахом руки указал на шалаши. Я заметила несколько темных облаков, сходившихся на востоке.

— Мы можем туда поехать? — спросила я, показав на свою лошадь.

Гунн жестом велел мне сесть. Тем временем мясо сняли с огня и разобрали на куски. Пешие гунны стали разносить его среди всадников. Один из них протянул мне мясо, второй — флягу с жидкостью, напоминавшей запахом римское вино. Мясо, оказавшееся жестким и безвкусным, я съела, стараясь не отводить взгляда от своего коня и сумки, притороченной к его седлу. Вино же лишь попробовала и, к удивлению гуннов, внимательно за мной наблюдавших, тут же выплюнула на землю. Мне казалось, что именно гак должна вести себя женщина, выросшая в лесу в полном одиночестве.

Покончив с едой, я встала и указала рукой на восток.

— Отвезите меня в город Аттилы, — потребовала я. И снова мои слова вызвали сильное беспокойство.

Затем один из гуннов произнес что-то, успокоившее остальных. Он отдал несколько приказов, один из всадников соскочил со своего коня и нехотя передал мне поводья.

Я замешкалась, не зная, что делать с сумкой на седле моей лошади. Собравшись с духом, я провела к ней мимо охранников коня гуннов. Когда я потянулась к сумке, крепкая рука одного из гуннов тут же откинула меня в сторону.

— Это для Аттилы, — сказала я.

Тот, кто меня остановил, озадаченно оглянулся на остальных. Снова возник спор, потом, спустя мгновение, решение было принято. Стражник убрал руку. Я сглотнула и перевесила сумку с одного седла на другое. Затем села на коня и постаралась устроиться поудобнее на жестком деревянном седле. Вперед вышел гунн, которого избрали моим провожатым. Его снабдили факелом и напутствовали краткой речью — так мне, во всяком случае, показалось.

Мы ехали рядом, и я думала о том, как легко мне удалось добиться своего. Ничто не мешало гуннам оставить меня на ночь в своем лагере или запретить взять с собой сумку. Да и вообще, все могло сложиться хуже, чем я видела в самых страшных снах. Сейчас я чувствовала себя гораздо смелее; вернее, я ощутила нечто, действительно похожее на безумие. Я даже представляла себе выражения лиц моих братьев, слушающих эту историю. Конечно же, я расскажу им обо всем, когда вернусь домой.

Странный зверь подо мной оказался не только сильным, но и быстроногим. Он несся галопом так, будто бы на его спине вовсе не было седока, держался наравне с конем провожатого и не обращал внимания на мои попытки управлять им. Я опустила голову в густую грязную гриву, крепко обхватила руками его шею и закрыла саднящие глаза. Вскоре шаги лошади стали короче и сбивчивее, и я поняла, что мы едем уже по другой местности. Теперь травы поднимались выше — как на кромке леса, через которую я проезжала несколько дней назад. Я расслабилась и позволила себе поддаться убаюкивающему приглушенному топоту копыт. Когда я проснулась, мне думалось, что сейчас я открою глаза и увижу над собой темное небо, звезды и луну, плывущую ввысь с южного края горизонта. Каково же было мое удивление, когда я узрела солнце, восходящее на розовом небе! Мои руки одеревенели и отчаянно болели — я так и не разжимала их всю ночь.

Мой спутник от души рассмеялся, когда увидел, как я поднимаю голову. Я подумала, что история о том, как я проспала ночь верхом на коне, может понравиться Аттиле, и тоже засмеялась. Мне представилось, как я объясняю, что подобное поведение валькириям не в новинку. Я так долго готовилась изображать, будто обладаю сверхъестественными способностями, что этот сон в седле, на скаку, заставил меня поверить: они у меня действительно есть.

Довольно скоро на горизонте появился город Аттилы — огромное поселение, окруженное высоким частоколом. Мой спутник остановился, чтобы указать мне на него, а я прислушалась к себе, ожидая ощущения паники. Не обнаружив ничего подобного, я удовлетворенно кивнула головой, и мы поехали дальше. Спустя некоторое время мы добрались до городских ворот и охранников. Мой спутник остался рядом со мной только для того, чтобы передать свое сообщение подъехавшему к нам часовому. Затем он развернулся и ускакал прочь, унося с собой историю, которую я надеялась донести его устами до слуха Аттилы. Ворота открылись, и мой новый спутник повел меня внутрь.

Кругом бурлила жизнь. Всадники стояли группами и разговаривали, мимо них ходили женщины с корзинами или бурдюками на головах. За женщинами бегали маленькие дети, в то время как дети постарше сидели в кружочек на земле и смеялись, подшучивая друг над другом. Гунны составляли большинство жителей, но в некоторых безошибочно угадывались гауты. А еще было много людей, особенно среди детей, со смешанными чертами обоих народов. Женщины-гунны, как и мужчины, оказались невысокими, но упитанными, иные — откровенно толстыми. Только отсутствие шрамов на лице и отличало их от соплеменников-мужчин.

Соломенные шалаши и землянки пестрели на вытоптанной земле. За ними на некотором расстоянии стоял второй частокол. Он тянулся так далеко, что, казалось, окружал половину города. Когда мы приблизились к ограде, навстречу нам тоже отворили ворота. Мы двинулись по длинному тоннелю, в котором я отчетливо слышала стук шагов над своей головой. Влево и вправо от меня разбегались ответвления основного тоннеля, но закрытые двери не давали рассмотреть помещения, куда они вели.

Мы выехали на дневной свет, и я увидела еще один частокол — возле поросшего сочной травой холма. Подобно первому внутреннему ограждению, он тоже замыкался в окружность и был оборудован смотровыми башенками, располагавшимися на равном расстоянии друг от друга. В каждой такой смотровой башне находился часовой. Все они сейчас смотрели вниз.

— Это город Аттилы? — спросила я своего спутника.

Впрочем, ответ на этот вопрос мне был известен и до того, как тот кивнул головой.

Здесь тоже все были заняты делом, как и на территории, огражденной первым частоколом. Я обратила внимание на группу всадников, остановившихся возле ворот. Они были одеты лучше остальных, а их руки украшали браслеты и кольца. У некоторых драгоценные камни виднелись даже на башмаках. Пока мы приближались к ним, мой сопровождающий смотрел на того, чей наряд был самым пышным. Решив, что вижу перед собой Аттилу, я глубоко вздохнула и приготовилась произнести слова, которые так долго репетировала. Но когда этот человек повернулся ко мне, я поняла, что он не Аттила. Он даже не был гунном. Несмотря на то, что его лицо испещряли шрамы, как и лица его спутников, он оставался гаутом. Я видела других гаутов на территории города, но не испытывала при этом никаких эмоций, потому что считала их пленниками, людьми, силой принужденными служить Аттиле. Но богатая одежда и украшения этого человека говорили о том, что он жил среди гуннов по собственной воле и пользовался милостью Аттилы. Он взглянул на меня. Если этот человек и заметил тень презрения, промелькнувшую на моем лице, то не подал виду. Он выслушал моего спутника, затем кивнул головой, показывая, что я должна следовать за ним.

К моему великому разочарованию, он повел меня прочь от ворот Аттилы, мимо множества хижин, через огромное поле — к дальней части стены, окружавшей внутренний двор. Здесь располагались несколько домиков. В отличие от остальных, они стояли особняком, на расстоянии друг от друга, и выходили дверными проемами на запад, а не на восток. Та хижина, в которую меня отвел гаут, ютилась дальше всех, на небольшом холме. Отсюда я видела широкие поросшие травой просторы, которые начинались за верхушками частокола, огораживавшего внутренний двор, и заканчивались у городской стены, — настоящий подарок судьбы для меня, никогда раньше не бывавшей внутри крепостей.

Гаут знаками велел мне спешиться. Ноги у меня дрожали, и мне пришлось держаться за лошадь, чтобы не упасть. Обретя равновесие, я шагнула к завесе из овчины, которая прикрывала вход в хижину, но, услышав доносившиеся оттуда звуки, в нерешительности остановилась. Гаут тоже их услышал, он молниеносно соскочил с коня и отдернул шкуру в сторону. В проеме показалась молодая пара. Гаут прикрикнул на них на языке гуннов, замахнувшись кнутом. Прикрываясь скомканной одеждой, парочка боком выбралась из хижины и бросилась наутек. Гаут опустил свой кнут и рассмеялся, наблюдая за тем, как они бежали по открытому полю, сверкая наготой. Затем он повернулся ко мне, и его лицо приняло прежнее жесткое выражение.

— Заходи, быстро! — крикнул он.

Я вошла в хижину и, придерживая завесу, с волнением наблюдала за тем, как гаут сорвал суму с седла моего коня. Я убеждала себя, что должна радоваться компании человека, говорившего со мной на родном языке, но никак не могла избавиться от ощущения ненависти к нему. Гаут небрежно бросил суму в хижину, и она упала возле моих ног. Затем он вошел, прикрыв за собой овчину так, что внутрь хижины попадало совсем немного света.

Я осмотрелась, насколько это было возможно впотьмах. В хижине не обнаружилось ни окна, ни очага. В одном из углов виднелась груда овечьих шкур, такие же шкуры покрывали все четыре стены.

— Я пришла, чтобы увидеться с Аттилой, — сказала я.

В ответ гаут лишь засмеялся.

— Я должна его увидеть, — не сдавалась я. — Мне пришлось проделать долгий путь, и…

Он внезапно рубанул рукой воздух.

— Не смей покидать этой хижины, — произнес он намного громче, чем требовалось в стенах крошечной хибары. — Возле входа день и ночь будет стоять сторож. Даже не пытайся с ним заговорить. Ты вообще ни с кем не должна разговаривать. Если попробуешь бежать — тебя убьют. Понятно?

Я ничего не понимала. Грубость гаута противоречила тому, с какой легкостью я сюда попала. Я приблизилась к нему.

— А какое отношение к Аттиле имеешь ты?

Он засмеялся, но резко прервал свой смех.

— Я Эдеко, второй по старшинству, — похвастался он.

— Тогда отведи меня к тому, кто у вас первый, — прошипела я.

Эдеко скорчил гримасу, обнажив зубы. Заметив, как он медленно поднимает руку, я вздернула голову вверх, готовясь принять удар, но он замешкался, вздрогнул, а потом и вовсе безвольно опустил руку. Эдеко сплюнул и вышел вон.

А я осталась стоять на месте, обдумывая наш разговор. Неужели ход событий изменился и удача отвернулась от меня?.. И в этот миг я поняла, насколько устала. Сон на скачущей лошади мало помог мне восстановить силы. Наверное, оно и к лучшему, что встреча с Аттилой откладывается.

Я подняла сумку с земляного пола и спрятала ее под грудой шкур. Затем взяла шкуру с самого верха, расстелила ее и легла. Уснула я почти сразу, и тут же… оказалась в лесу, позади дома моих братьев.

Я шла между березами. Кто-то окликнул меня по имени. Обернувшись, я увидела, что это Сигурд. Он догонял меня, ведя своего коня под уздцы. Я бросилась к нему. И, оказавшись в его объятиях, воскликнула:

— О Сигурд, как мне было страшно! Я так рада, что нашла тебя. Теперь все будет хорошо. Ты же не оставишь меня один на один с Аттилой?

Он улыбнулся.

— Не оставлю. Я буду рядом с тобой, как это происходило всегда, знала ты об этом или нет.

Я прижалась к Сигурду. Мое сердце разрывалось от переполнявших чувств.

— У меня меч войны, — прошептала я. — И я собираюсь отдать его Аттиле.

— Путь это проклятое сокровище достанется гунну, — отозвался Сигурд. — Как бы ярко меч ни сиял, он способен приносить только беды.

В воздухе витал теплый аромат, похожий на легкий, чуть уловимый запах меда. Казалось, он исходил от Сигурда.

— Но если этот меч и в самом деле проклят, почему он не оказал никакого влияния на меня, ведь я столько дней везла его с собой? — спросила я.

Сигурд лишь улыбнулся в ответ.

— Ты думала о том, как назовешь себя? — спросил он.

— Брунгильда.

— Не стоит брать имя той, которая так тебя не любила. Накликаешь беду, — сказал Сигурд. — Почему бы тебе не назваться Ильдико?

— Ильдико, — повторила я и тут же вспомнила, что так звали одну из валькирий, много лет назад подружившуюся с моей матерью. Она помогла моим братьям появиться на свет.

— Ильдико, — сказала я снова, но на этот раз произнесла имя вслух и проснулась от звука собственного голоса.

Я долго лежала без движения. Сигурд часто снился мне с тех пор, как я выздоровела, но раньше он всегда оставался вдалеке, верхом направляясь куда-то вместе с другими мужчинами. Если же я видела его вблизи, то он молчал или не осознавал моего присутствия.

Отогнав мысль о том, чтобы вернуться ко сну, я села. Значит, Сигурд был со мной. Так он сказал. Какие бы опасности ни ожидали меня впереди, я буду спокойна, лишь бы только сон приносил мне временами образ Сигурда, ощущение его объятий, от которого у меня до сих пор пробегали мурашки по коже. Но все же видение меня озадачило. Ильдико… Мне бы и в голову не пришло назвать себя этим именем. И зачем я сказала Сигурду, что мне страшно, если я не ощущаю никакого страха? Напротив, мое безумие наделило меня отвагой.

Кто-то отодвинул завесу в сторону. Вошла гуннка, держа миску с мясом и хлебом и большую деревянную чашу с вином. Она поставила все это на пол, даже не взглянув на меня. Я вскочила и бросилась к завесе, но женщина уже удалялась, закрывая вход в хижину. Я лишь успела заметить стража, который стоял у входа, и солнце, низко висевшее на западе, над горизонтом. Оказывается, я спала довольно долго.

Ела я с аппетитом, жадно вгрызаясь в мясо, за такую манеру я не раз ругала своих братьев. Пить вино не хотелось, но в моей фляге не осталось воды, и пришлось сделать глоток. Вкус вина оказался совсем не так плох, как в прошлый раз, когда я попробовала его в бургундских землях. Я хлебнула еще.

Вскоре после этого завеса поднялась снова, и в хижину вошел гаут, Эдеко. Он не стал опускать за собой завесу и сел напротив. Я разглядывала его лицо, потягивая вино, отчего мои мысли обрели легкость и стали еще более дерзкими.

— Ты пришел меня послушать? — спросила я.

Эдеко рассмеялся.

— Ну не объедки же за тобой убирать.

Я не обратила внимания на его издевку.

— Тогда я скажу тебе то, о чем пыталась поведать раньше. Я преодолела долгую дорогу, ехала верхом много дней для того, чтобы увидеть Аттилу. Теперь я поела, попила, отдохнула и буду рада наконец-то увидеть его.

Эдеко откинул голову и рассмеялся так весело, что я, сама того не желая, вспомнила о Гуннаре, который тоже закидывал голову, когда хохотал. Но тут Эдеко изменился в лице.

— А зачем ему тебя видеть?

— Я привезла ему подарок, — сказала я.

— Аттила принимает множество даров, и большинство из них так велики, что их приходится везти на телегах, запряженных быками, и сопровождать многочисленной охране.

— Мой подарок важнее.

— Покажи его мне.

— Я покажу его только Аттиле.

Эдеко вскочил на ноги, сверкая голубыми глазами. В этой крохотной лачуге было лишь одно место, куда я могла спрятать свою сумку, поэтому он направился прямо к шкурам, одну за другой отбросил их в сторону и нашел то, что искал. Он перевернул сумку и вытряхнул из нее все, что там находилось: мой плащ, деревянную миску, с которой когда-то играл Гуторм, мой бедный умерший брат, и соломенный сноп, скрывавший меч. Как только меч упал, Эдеко встал на колени и стал снимать солому до тех пор, пока не показалось лезвие. Даже в этом призрачном свете меч полыхал огнем, будто радуясь восторгу того, кто его обнаружил. Остаток соломы Эдеко срывал уже с нетерпением. Затем, шаря по мечу обезумевшим взглядом, он пробежал пальцами по его рукояти, повторяя сложную гравировку. Потом повернулся ко мне и увидел мою удовлетворенную улыбку, что заставило его тут же отдернуть руку. Эдеко склонил голову, будто бы что-то обдумывая. Поднявшись, он вернулся, чтобы снова сесть напротив меня, но его взгляд помимо воли хозяина продолжал устремляться к мечу.

Я медленно встала и положила меч обратно в суму. Затем собрала солому, уложила ее поверх меча и поставила суму в угол, снова накрыв шкурами. Когда я обернулась, то с отвращением увидела, как Эдеко возвращал на место мою чашу с вином. Его рука дрожала.

— Вещь несравненной красоты, не правда ли? — спросила я.

Гаут отвернулся. Глубокий шрам на его лице казался еще более страшным. Я вдруг снова ощутила тот же сладковатый медовый запах, который окутал меня во сне. Должно быть, Сигурд стоял сейчас, невидимый, рядом со мной, как и обещал. От этой мысли у меня закружилась голова. Эдеко так резко вскинул голову, будто я рассмеялась вслух.

— Кто ты? — потребовал он ответа.

— Ильдико. — Казалось, в самом этом имени содержалась неодолимая сила перевоплощения. Я порадовалась тому, что послушалась Сигурда.

— Из какого ты народа?

Я отвела взгляд.

— Я без роду и племени.

Эдеко взял меня за подбородок и резко повернул к себе. Я наслаждалась отражением своего спокойного лица в его глазах.

— Я гаут, — бросила я с презрением.

— Это я и так вижу.

— Меня разлучили с моим народом, когда я была ребенком, — продолжила я. — Отряд римлян вырезал всех, кто оказался на дороге. Они убили моих родителей и братьев, убили бы и меня, будь я хоть чуточку старше. Наверное, просто не захотели марать свои мечи кровью ребенка, который и так умрет с голоду или попадется какому-нибудь дикому зверю. Но, как видишь, зверей на моем пути не оказалось. И я не умерла от голода.

Эдеко рассмеялся и убрал руку.

— А по мне, так ты чуть жива. Чем только душа держится в теле…

— Да, но все же я жива. Я ела ягоды и коренья, росла, училась воровать у племен гаутов, которые попадались на моем пути. Даже научилась охотиться. Раздобыть еды в избытке, конечно, не удавалось, но мне хватало. Поэтому ты и видишь меня сейчас такой.

Эдеко внимательно вглядывался в мои глаза.

— Если тебе встречались гауты, почему же ты не вышла к ним и не положилась на их милосердие?

— Когда я была маленькой, то не делала этого из-за страха. На моих глазах убили родных, откуда я могла знать о милосердии? Да и просить о чем-то я тогда тоже была не способна, потому что не умела разговаривать. Когда подросла, я, разумеется, выходила к гаутам и время от времени жила с некоторыми племенами. Так я научилась их языку и многому другому. Но меня всегда тянуло к той жизни, к которой я привыкла.

— Откуда у тебя этот меч?

Я вздохнула и посмотрела на чашу с вином. Теперь я чувствовала себя оскверненной общением с гаутом, который стал гунном.

— Это не простой меч. Ты и сам это видел. Он создан самим Воденом в те дни, когда боги ходили по этой земле так, как сейчас ходят люди.

У Эдеко расширились глаза.

— Откуда ты это знаешь?

— Мне сказал об этом человек, которому меч принадлежал раньше.

— И кто же он?

— Его звали Сигурд, он был франком, из знатного рода. Может, ты слышал о…

— Не слышал. Как меч попал к тебе?

Я молча смотрела на гаута. Это повествование я берегла для ушей Аттилы. Теперь же я боялась, что поведала Эдеко слишком много. Аттила может удовольствоваться одним пересказом. Но в то же время мне было ясно, что Эдеко не отступит до тех пор, пока я не отвечу на его вопрос, Поэтому я рассказала ему о том, как давным-давно семья гномов украла этот меч у богов. Один из этих гномов настолько сильно возжелал получить меч, что убил ради него своего отца. Для того чтобы избежать мести своих братьев, он превратился в дракона и унес меч высоко в горы. Затем, много лет спустя, один из братьев гнома-дракона, Реган, пообещал отдать меч Сигурду, если тот отправится с ним в горы, чтобы отомстить за смерть отца. Про золото я упоминать не стала. Как не стала говорить и о проклятье.

Эдеко с интересом меня выслушал, отрывая взгляд от моих глаз только для того, чтобы поднести к губам чашу с вином. В какой-то момент, когда я замолчала, чтобы восстановить дыхание, он протянул чашу мне. Сначала я подняла руку, чтобы отказаться от нее, но потом передумала и приняла — как символ своеобразного единства и дружбы. Тогда Эдеко улыбнулся мне, а я с удовлетворением подумала, что мне легко будет его обмануть. Я смогу убедить его в том, что пришла в город Аттилы с благими намерениями.

— Как же тебе удалось украсть меч у франка? — спросил Эдеко.

— Я не крала меч у Сигурда. После того, как он умер, я похитила меч у мужчины, который присвоил его себе. Сигурд любил меня. Он хотел бы, чтобы этот меч достался мне.

Эдеко прищурился. Я вздохнула.

— Понимаешь, — поспешила я объяснить, задетая его недоверием, — Сигурд вернулся с гор с мечом и сердцем дракона, но без спутника. Гном передумал отдавать меч, как только снова увидел, насколько он прекрасен. И Сигурду не оставалось ничего иного, кроме как убить Регана.

Когда я нашла Сигурда, он выглядел очень несчастным — ведь ему пришлось погубить старого друга. Все это произошло у подножья горы, недалеко от пещеры, в которой я тогда жила. Сигурд пребывал в смятении — он не знал, что объяснит франкам смерть Регана. Хоть Реган и не был франком, он прожил среди них долгие годы, и они его полюбили. Сигурд боялся, что франки потребуют меч в качестве платы за смерть Регана, поэтому только обрадовался возможности остаться вместе со мной в пещере до тех пор, пока не решит, что делать дальше. Я написала над входом в пещеру охранную руну, чтобы защитить ее от франков, если те вздумают искать Сигурда. Знания о рунах я получила от одной крестьянки, с которой какое-то время жила, а магической силой меня наделили сами боги, избрав и сделав валькирией. — Тут я замолчала, но Эдеко никак не отреагировал на последнюю фразу. Тогда мне пришло в голову, что он, гаут по рождению, не был гаутом по сути и ничего не смыслил в подобных вопросах. — Мы хорошо подходили друг другу, — продолжила я рассказ. — Я — валькирия, обладающая силой изменять события, и Сигурд, человек, который убил дракона. И случилось так, что наше восхищение друг другом переросло в нечто большее. Однако еще до того, как отправиться вместе с Реганом в путешествие, Сигурд обручился с женщиной из бургундов, к которой к тому времени уже охладел. Будучи гаутом, он не хотел нарушать данную им клятву, и наша близость заставила его страдать еще сильнее. Так он и жил со мной, мучимый сомнениями.

В конце концов Сигурд пришел к решению, единственно верному для мужчины, хозяина своему слову: он вернется к женщине из бургундов, чтобы сообщить ей о том, что жив и здоров, а потом отправится к франкам и расскажет им правду о смерти Регана. Но пока он не знает, как франки воспримут эту весть, меч надлежит спрятать. Сигурд хотел оставить его у бургундов. Даже тогда я чувствовала, что это его решение было, прямо скажем, не слишком мудрым. Но я так сильно любила Сигурда, что приняла свое предчувствие за ревность и не стала удерживать от поступка, который он считал правильным.

Со мной бы Сигурду ничего не угрожало, но мои силы принадлежат только мне, и, когда он удалился от меня, я уже не могла ничем его защитить. Он встретился со своей бургундской невестой, оставил меч у ее братьев и отправился домой, чтобы рассказать о смерти Регана. Потом Сигурд вернулся к невесте, чтобы сдержать данную им клятву и жениться на ней. Однако вскоре после их свадьбы братья жены стали вести себя с ним неподобающим образом. Старший заявлял, что Сигурд должен был отдать меч ему, в качестве выкупа за невесту. Жена Сигурда тоже прониклась жадностью. Ей показалось мало стать женой великого человека, убийцы дракона… Однажды она услышала, как Сигурд во сне назвал мое имя, и на следующее утро, как только горизонт окрасился зарей, набросилась на мужа: «Кто такая Ильдико?» И вот она вместе со своими братьями замыслила недоброе против Сигурда, но он узнал об этом заговоре. Однажды он выбрался из дома и приехал ко мне, чтобы рассказать обо всем и спросить совета. Я вгляделась в костер, горевший у входа в мою пещеру, и увидела, что жена Сигурда вместе с братьями задумала убить его, и что кровь будет пролита сразу же, как он вернется домой. Я сказала Сигурду, что он не должен возвращаться. Его жена была беременна, и хотя у него имелись все основания, чтобы освободить себя от данных ей клятв, он не желал бросать ребенка. Сигурд хотел вернуться, предложить ее братьям меч в обмен на свою жизнь, дождаться рождения ребенка, который, как он надеялся, окажется мальчиком, а потом украсть сына и меч и вернуться ко мне. Я убеждала его не делать этого, просила понять, что бургундам нужен не только меч. Они жаждали смерти Сигурда, чтобы потом рассказывать, что это они одержали победу над драконом…

Когда я сказала это Сигурду, он затрясся от гнева. Он мог смириться с утратой меча войны, но стерпеть, что кто-то другой будет купаться в лучах славы его подвига, было выше его сил. Сигурд поклялся вернуться, чтобы убить братьев своей жены. Я умоляла его остаться. Но Сигурд принял решение. Он ушел. И погиб…

Я замолчала и опустила голову. Наконец, Эдеко заговорил.

— Как ты узнала о его смерти?

Я подняла голову, чтобы он увидел слезы на моих глазах.

— Я не могла не узнать о ней. Я видела ее в огне костра и видела на стенах пещеры — позже, когда лежала на шкурах, думая о Сигурде и желая вернуть его. Я знала о том, что он погибнет, и от горя была сама не своя. Затем, не так давно, я наткнулась на племя гаутов, аланов, которые шли в Западную империю. Они переночевали в моей пещере. У одного из этих людей была арфа, и он спел сказание о мече войны, так, как слышал эту песнь от бургундов.

Конечно, я тут же открыла им истину, и они пообещали мне, что с этого дня будут петь только правду. А как только они ушли, я поняла, что должна сделать. Добравшись до земель бургундов, ночью, когда все спали, я проникла в жилище братьев и нашла меч. Это было не трудно. Ты сам видел, как этот меч отражает свет: такое происходит только с волшебными предметами. Гордые братья и не думали прятать меч: он висел на стене на самом почетном месте. Я тихо сняла его со стены и, едва притронувшись к рукояти, ощутила, как сильно он жаждет крови. Этот меч создан для того, чтобы ее проливать. Теперь ты это тоже знаешь! Я видела твое лицо, когда ты его коснулся! Мне было очень трудно сдержаться и не обратить его против той женщины и ее братьев. Но я поняла, что меч войны Водена сотворен для того, чтобы сокрушать армии, а не какую-то жалкую горстку гаутов, которые и так испытают большее горе, чем смерть, когда узнают о пропаже меча. Я украла лошадь и гнала день и ночь как безумная. Остальное ты знаешь.

Я снова откинулась назад и допила вино. Буквально кожей ощущала я горящий любопытством взгляд Эдеко. Я тоже пылала — от гордости, но не только. Историю я рассказала вполне достоверную, пусть она и отличалась от той, которую мы сочинили с братьями. Все равно повествование вышло удивительно правдивым. Но я не собиралась называть племя бургундов и сейчас не понимала, зачем все-таки я это сделала. Хотя мне казалось, что это уже не важно. Главное, что во всей этой выдумке я была честна по отношению к Сигурду. Во всяком случае, насколько это возможно. Его имя и слава остались незапятнанными, даже здесь, в городе Аттилы. Я поставила чашу из-под вина и взглянула в сторону выхода, где теперь виднелись лучи заходящего солнца. В проем вливался золотистый свет.

— Почему именно Аттила? — тихо спросил Эдеко.

Я была готова к этому вопросу.

— Ты что, не слушал меня!? — воскликнула я и схватила Эдеко за колено. — Я выросла в лесу, в одиночестве, привыкнув довольствоваться тем, что смогу украсть! У меня не было своего дома… Да, время от времени меня принимали в чужих домах. Только никто из этих людей меня не любил, и никто не принимал за свою. Да и мне, честно говоря, больше нравилось одиночество… Но так было, пока я не встретила Сигурда. Только тогда я узнала, что значит оказаться рядом с великим человеком, великим мужчиной и быть другом тому, чьи силы равны моим собственным!

Сигурд мертв, а я никогда больше не полюблю мужчину. И я пришла сюда в поисках встречи с другим великим мужчиной, чтобы предложить свои силы тому, кто может оказаться сильнее Сигурда. Я принесла дар, который должен принять только великий воин, ибо, оказавшись в руках человека слабого, меч приведет мир к смятению и хаосу.

Я вскочила на ноги и откинула в сторону шкуры так, как до этого делал Эдеко. Разбрасывая солому во все стороны, я выхватила меч и вознесла его над собой. Когда я повернулась к Эдеко, лезвие меча ожило кроваво-красными сполохами света, словно превратилось в факел. Оно затмевало своим яростным свечением красноватый диск заходящего солнца. Теперь Эдеко, тоже поднявшийся на ноги вслед за мной, отбросил всякие попытки изобразить безучастность и равнодушие и взирал на меч с откровенным восторгом и изумлением. Он отступил, прикрыв глаза рукой, защищая их от яростного блеска меча. А я думала лишь об одном: случайное ли совпадение, что солнце садилось как раз сейчас. Конечно, я видела, что закат близок, но не собиралась вынимать меч. И снова нежный медовый запах заполнил всю хижину, и я решила, что это Сигурд подсказал мне обнажить меч именно в это мгновение.

Триумф опьянил меня, и я засмеялась злым безумным смехом, как могла бы засмеяться валькирия по имени Брунгильда. На лице Эдеко отразилось еще большее смятение. Взгляд его ярко-голубых глаз лихорадочно метался между мной, мечом и заходящим солнцем, по кругу. Я ощущала его потрясение, его страх и с изумлением наблюдала за тем, как он пытается взять себя в руки. Все еще не в силах совладать с собой, он протянул ко мне руку и прорычал:

— Дай его мне.

— Я отдам его только Аттиле, — отстранилась я.

— Я передам ему меч, от тебя. Обещаю, — сказал он уже мягче. — Отдай его мне. Я не хотел бы причинять тебе боли.

Мне оставалось лишь рассмеяться ему в лицо: ведь меч был у меня, и сама идея отобрать его выглядела смехотворной. Однако охранник, остановивший коня, чтобы посмотреть, что стало причиной суматохи, теперь тоже увидел меч. Я опустила клинок и передала его Эдеко. Он принял меч так осторожно, словно тот мог разбиться. Охранник заметил это и, как казалось, нехотя продолжил свой обход.

— Аттила вернется завтра, — сказал Эдеко, не в силах оторвать взгляд от лезвия меча. — До этого времени я буду хранить его у себя. Я перескажу ему твою историю. Не сомневаюсь, он пошлет за тобой. — И гаут жестом показал на суму.

Как только он ушел, я расстелила ту шкуру, на которой спала до этого. Мне не терпелось снова увидеть Сигурда, пусть только во сне, обсудить с ним то, что я сказала и сделала. Его запах по-прежнему наполнял хижину, и я не сомневалась, что его дух опять встретится со мной. Я легла и закрыла глаза, но обрывки мыслей лихорадочно метались в голове, и сон никак не шел. Как я ни старалась очистить разум, в нем толпились образы того, как я говорила, как положила руку на колено гаута-гунна, как выхватила меч и подняла вверх, будто бы призывая вечернее солнце угаснуть.

Я снова и снова видела саму себя глазами Эдеко: маленькой хрупкой женщиной, которая заливалась зловещим смехом и держала в руках само воплощение света. Я жалела лишь о том, что этого не узрел Аттила. Меня удивляло и восхищало, насколько я прониклась злом, как мне нравилась моя гибельная затея.

Но вечер превратился в ночь, и моим сознанием овладела другая мысль. Я пила из одной чаши со своим врагом. Я возлагала на него руки так, будто он мой брат. Всю свою жизнь я презирала гуннов, но день я провела в разговоре с одним из них — ибо он гунн если не по крови, то по разуму. И ни разу в моей голове не промелькнуло мысли о том, что этот гаут, решивший стать гунном, вполне мог воевать в Вормсе, когда там рекой текла кровь моего народа. Когда я подняла меч к солнцу, то ощутила желание ударить им Эдеко. Но это желание не имело ничего общего с тем, что Эдеко был моим врагом. Истина заключалась в том, что, держа в руках эту вещь, я стала ее продолжением и едва нашла в себе силы противиться такому могуществу.

Ночь тихо уходила. Я чувствовала, как солнце готовится снова взойти на небосвод, но сон по-прежнему от меня ускользал. Я больше не ощущала медового запаха, и теперь мне оставалось лишь задаваться вопросом, не придумала ли я его сама. Какая сила заставила меня упомянуть о бургундах? Что теперь случится из-за этого? Мне было даже приятно выставить своих братьев злодеями. Нравилось мне и пятнать свою честь. Как это могло произойти?

А вдруг вовсе не безумие наделило меня дерзновением, одарило забвением и легкостью? Все эти чувства покинули меня так же коварно, как сон. Теперь я подумала, что проклятье все-таки нашло способ оставить на мне свой след. С того самого момента, как я приняла меч из руки Гуннара, я успокаивала себя мыслями о том, что слишком хороша, слишком чиста благодаря бургундской крови, чтобы оскверниться проклятьем меча. Теперь мне эти мысли казались странными. Мне стало стыдно.

Я заползла в угол лачуги и задрожала от унижения. Я боялась, словно сурок, волею обстоятельств и злого рока оказавшийся вдали от своей норы и родичей. Желание вновь ощутить рядом Сигурда лишало меня последних сил, и я исступленно пыталась вызвать его присутствие, почувствовать запах меда. Но я улавливала лишь запах собственного страха, и вскоре мне уже стало казаться, что появление духа Сигурда, как и иллюзия моего бесстрашия, укреплявшаяся во мне день ото дня, — лишь один из трюков волшебного меча. Я сходила с ума от страха и отвращения к самой себе. На меня накатывали позывы к рвоте, но мне нечем было облегчиться. И когда я, наконец, истратив все свои силы, провалилась в сон, я увидела… пустоту.