"Обращенные" - читать интересную книгу автора (Сосновски Дэвид)Глава 8. Самый везучий на свете вампирЯ нашел Исузу в пятницу вечером, после работы. В субботу мы устроили друг другу проверку на честность, выяснили, как улыбаются коты, и установили некоторые правила. Потом настала сегодняшняя ночь — воскресенье, ночь сюрпризов, новых правил и игры в ладушки. Я уложил ее в кровать за несколько часов до восхода солнца, и некоторое время спустя до меня доходит, что Исузу делает куда больше для сохранения собственной жизни, когда спит. Она уже доказала свою неблагонадежность во время бодрствования: эти всевозможные сюрпризы, возможно, не стоят выеденного яйца, однако способны спровоцировать у вашего покорного слуги срыв. Вот когда она спит… Одна мысль всплывает на поверхность и заполняет мое сердце: как мне не хватает этого. Ее. Она спит в течение нескольких часов до восхода солнца, в то время как я все еще бодрствую, ее нет — и это создает зону молчания в моей жизни. Это предупреждение. Напоминание. Когда Исузу спит, посапывая, за закрытой дверью, в моей квартире снова становится слишком тихо. Я никогда не осознавал этого раньше, пока эта тишина не ушла, а потом вернулась. И все, что остается в этой зоне молчания, в конце нашего уик-энда — это я сам, играющий в гляделки с предстоящим понедельником, и реальность того, что я выбрал. Не прошло и недели, как я, кажется, стал отцом. Или, по крайней мере, приемным отцом, и вдобавок ко всему, приемным отцом смертного. Вот так: хлоп! — и я отец. Я — папа ребенка, которого каждый из тех, кого я знаю — и большинство тех, кого я не знаю — хотел бы убить. Да, вот еще какая мелочь: я — папа без мамы, и появления мамы в ближайшем будущем не предвидится. И даже если бы она была, как бы я мог ей доверять? И еще мой рабочий день. Вернее, рабочая ночь. Вампиры работают только по ночам, и не потому, что не успевают выполнить всю работу днем или вынуждены подхалтуривать. Наступит вечер понедельника — завтра; у меня есть работа, на которую я должен ходить. Я должен приносить домой кошачий корм. А для этого надо зарабатывать деньги, черт побери. Работа, где возникающие днем проблемы не входят в список причин, в силу которых я могу рассчитывать на пособие. Работа, с которой я не могу отпроситься по причине недомогания. В итоге возникает естественный вопрос. Как? Как я собираюсь делать то, что решил делать? Как я собираюсь воспитывать ребенка, работать — и при этом не напортачить ни в одном, ни в другом месте? Помните эпизод из «Сумеречной Зоны» — тот, что называется «Подготовка человека»? Так называлась инопланетная поваренная книга. В большинстве случаев мы воспринимаем подобную шутку именно как шутку. Я понимаю это, когда начинаю ползать по сети в поисках «исторических» сведений о том, как подготовить ребенка к жизни. Все, что мне удается обнаружить — это советы по приготовлению детей. Советы исходят от тех же ферм, которые предлагают свои слуги на защищенных паролями веб-сайтах, где с вас потребуют номер кредитной карточки и прочие статистические данные и только потом откроют перед вами свои кибер-двери. Здесь вы можете увидеть цифровые фотографии их «линии продуктов» — сотни маленьких Исузу с перемазанными шоколадом мордашками и сияющими глазенками. Под фотографиями — предложения по цене. Я сижу и смотрю, как перещелкиваются цифры. Некоторые лица перечеркнуты желтой надписью Я злюсь. Я выключаю компьютер. Я подхожу к окну и раздвигаю шторы. Я смотрю на квартиры на противоположной стороне улицы, на желтые прямоугольники их окон. В некоторых мелькают силуэты, в других — люди, остальные — это просто пустые коробки тусклого света. Я уже тысячу раз видел это представление. Оно никогда ничего для меня не значило. Просто помехи, отражения сигнала от земной поверхности или наземных предметов. Просто всякая дрянь, заслоняющая от моего взгляда горизонт — ту точку, где прекращаются ночь и день, где они сводятся к наименьшему общему знаменателю. Но я никогда не смотрел в эти окна так, как сейчас. Я никогда не смотрел на моих соседей с таким могучим желанием взять в руки что-нибудь вроде автомата. Что-нибудь способное изрешетить, искрошить — проще говоря, выпустить слишком много пуль за единицу времени, чтобы на это можно было не обращать внимания. Что-то такое, что позволит мне крест-накрест перечеркнуть каждую из этих желтых коробок. — Что заставило его это сделать? — будут спрашивать дикторы. Тяжелый рок? Видеоигры? Не-а. Игра под названием «ладушки», она же «шлепни джека» заставила меня это сделать. И маленькая девочка, чье лицо никогда не будет перечеркнуто надписью Я должен снова и снова напоминать себе, что Исузу — беглянка. И она, и ее мама, обе. И я снова начинаю задаваться вопросом, как она это делала. Как мама Исузу воспитывала дочку самостоятельно — по крайней мере, вплоть до того момента, когда я нашел ее? Что сделать, чтобы мои навыки воспитателя достигли того же уровня? Я знаю — равно как и Исузу, — что могу проиграть в «ладушки», что моя квартира определенно дает сто очков земляной норе, но… Но, возможно, и нет. Едва уловимое одобрение — и тут даже не пахнет тем воодушевлением, которое я ожидал. Возможно, ее жизненное пространство не ограничивалось той землянкой, которую она называла домом, когда я нашел ее. Я начинаю подозревать, что нора — это просто место, где они отсиживались ночью, когда надо было прятаться. Вроде ночевки в гостях. Никаких выкрутасов. Но в течение дня они могли завалиться в любое место, куда можно войти при помощи кирпича. Так на что же он был похож — обычный день Исузу и ее мамы? Вряд ли у мамы была работа, на которую надо было обязательно ходить. Скорее всего, воспитание Исузу было единственным, чем ей приходилось заниматься. Она могла посвящать этому все свое время. Сделать это своей профессией. Добиться звания «лучшей мамы в мире», не имея на это никакой иной причины, кроме одной — она постоянно находилась рядом. Зачем заниматься всякой фигней ради денег? Зачем что-то покупать, когда все это можно запросто украсть, пока весь мир, в отличие от вас, спит? Думаю, «прогулки по магазинам» занимали у них большую часть дня. Допустим, они встали около восьми часов, навели красоту и, наверно, где-то к девяти обзавелись несколькими булыжниками, чтобы украсть себе завтрак из ближайшего гастронома, а на выходе прихватить несколько газет, но не для чтения. Вместо этого они направляются к ближайшему парку, находят место для выгула собак и предоставляют своему дерьму смешаться с собачьим, которое уже лежит там. Найдя еще несколько камней, они могут вломиться к кому-нибудь, чтобы вымыться, возможно, выстирать вещи, возможно, украсть что-нибудь такое, что можно унести в нору и для чего не требуется электричества. Книги, скажем, или свечи, или что-то из одежды, которая лежит на видном месте. Я не думаю, чтобы они взламывали платяные шкафы. Или, скажем, спальни — ради того, чтобы добраться до владельцев квартиры. Зачем искушать судьбу? Зачем идти на поводу у жажды мести, вполне объяснимой, но толкающей на риск? Но возможно — возможно, вы этого еще не заметили… Возможно, Исузу решит, что спальня, похожая на склеп, так мрачна, что словами не передать. И, возможно, она распахнет солнцезащитные шторы и, возможно, поток света хлынет внутрь. И, возможно, поток света обрушится на самого незадачливого на свете вампира, который лежит в своей постели, защищенный от всего, похожего на свет. И прежде, чем вы успели бы крикнуть «Пожар!», тело, которому давно пора стать трупом, вспыхивает, воспламеняется, точно само по себе, прожигает простыню и матрац, проваливается сквозь пружины, которые раскаляются до вишневого цвета. Пламя охватывает предметы, расположенные рядом. И все, что вы сможете сделать — это удрать отсюда вместе с вашим ребенком, пока он еще не сгорел, не получил ожоги, не раздавлен. Вдобавок… Одному богу известно, сколь извращенными могут быть сексуальные сцены, которые вы можете увидеть в спальнях для гостей… Нет. Нет никакой надобности заглядывать в спальни вампиров. Вероятно, это объясняет, почему Исузу никогда в жизни не видела подушек, но имела представление о телевизоре, хотя в норе не было ничего похожего на тот же «Sony Watchman». Да и зачем ему там быть? Нора — не то место, где можно шуметь. В норе разговаривают шепотом, читают при свечах, вдыхая густой запах земляных червяков. Именно так. И спать на своей старой одежде — чтобы не расставаться друг с другом даже во сне. Нора — не то место, где можно смеяться над вампирскими комедиями, где можно слушать вампирские ночные новости, следить, как полицейские-вампиры ловят вампиров-преступников. Нора — это место, где понимаешь, что ты — пыль от пыли и прах от праха, в отличие от них. Это место существует для того, чтобы лежать тихо и строить планы на завтра. Но почему бы не внести в ваш список «покупок» аккумуляторы и смотреть телевизор целый день? Видимых причин нет. Кроме… Кроме одной: днем вам будет нечего смотреть. Вещание заканчивается… с наступлением дня. И ваш телевизор превращается в бесполезную коробку, которая пригодна лишь для того, чтобы смотреть DVD и играть в видеоигры. Только и всего. Возможно, этим можно объяснить кое-что еще, в свое время показавшееся мне бессмысленным. Доведя меня до слез той дурацкой песенкой, Исузу приковыляла к кушетке и уселась перед телевизором. Потом потянулась к журнальному столику и ухватила пульт дистанционного управления, точно телезритель со стажем. Но когда она прицелилась и нажала кнопку, чтобы включить телевизор — она вздрогнула. — Он не синий. — Что ты имеешь в виду? Но она не могла объяснить. Отсутствие «голубого» экрана — это неправильно, но не похоже, что телевизор сломан. Скорее, он работает слишком хорошо. Телевизор показывает картинки, и для этого в него не надо ничего загружать. Но так телевизоры работать не должны. Когда вы включаете их, экрану положено быть синим — он всегда был синим, когда она делала это прежде, в течение дня, в чьей-нибудь квартире. Вы включаете телевизор, получаете «голубой» экран, загружаете диск и держитесь подальше вот от той двери, пока мама не вернется. И когда мама возвращается, сделав то, что должна была сделать… а для чего может быть необходимо отсутствие шестилетнего «хвостика»? Вот тогда они прибираются и оставляют, возможно, что-нибудь из мебели перед дверью спальни — на тот случай, если чудовища проснутся. Ш-ш-ш… Хи-хи… Кошачья улыбка. И после этого, после «прогулки по магазинам» и видео — я представляю их день, наполненный игрой с летающими тарелочками в парке, и чаепитиями, и просто дуракавалянием. Только часы и часы безделья под ярким, защищающим от всех бед солнцем. Я представляю, как они играют в гляделки, как один передразнивает другого, как они устраивают поединки — кто кого перещекочет. Я представляю, как они играют в «ладушки» — просто ради удовольствия. Я представляю их карманы, полные шоколада — даже при том, что они не должны его есть, даже при том, что они поклялись экономить его. Но когда она улыбается вот так… — Ну, держись, плутишка. Я пытаюсь представить, как это произошло. Как их обнаружили. Может быть, мама просто устала от постоянной бдительности? Или она хотела порадовать Исузу по какому-то особому поводу — в честь дня рождения или в награду за то, что она была хорошей девочкой, или в качестве извинения за какую-то материнскую оплошность, для которой было недостаточно партии в «ладушки»? Что она пыталась сделать, когда ошиблась в последний раз? Возможно, это была просто какая-то оплошность — например, они слишком часто посещали одну и ту же квартиру. Сжигали слишком много электроэнергии, когда мир должен спать. Тратя слишком много вольт и ватт в дневное время, они невольно выдавали себя. Не то, чтобы полиция могла с этим что-нибудь сделать, но рано или поздно она должна была обратить на это внимание. Все начинается с владельца, который жалуется на необычно высокий счет за электричество. Сервисная компания проверяет отчеты. Теперь Исузу и ее мама существуют в виде некоей цифры, выраженной в киловатт-часах. С этого момента за дело берется полиция. Полицейские подключают к делу собак-ищеек, которым ничего не стоит уловить запах человеческого пота — вампиры почти не оставляют после себя запаха. Собаки рычат и визжат, натягивая поводки, тянут на буксире салаг из службы К-9[37] прямо к Исузу и ее маме. И… Я смотрю на свою входную дверь. Во время сегодняшнего переполоха я не слышал никакого лая. Или по крайней мере ничего, что говорило бы о прибытии домашних животных, чью пищу похитила Исузу. Я не слышал ни хриплого дыхания, ни визга, ни поскуливания, в том числе и после того, как все улеглось. Никакие тяжелые лапы не били в мою дверь, никакие когти не царапали ее… И все же… Я паникую, что весьма по-родительски, но совершенно бесполезно в данных обстоятельствах. Мне нельзя тупить. Мне нужно что-нибудь… острое. Например, перец. Или баллончик с перцовым газом. У меня ничего такого нет. Хорошо, кофейная гуща. И розмарин. И тимьян. Что у меня есть, так это пылесос. У меня есть пылесос, который не вытряхивали… … Хорошо, поскольку я старый холостяк, некоторые слабости мне можно простить. Главное, что у пылесоса есть пылесборный мешок, полный пыли и аллергенов. И я знаю, что надо сделать. Итак, я открываю пылесос и достаю пылесборник. Серая дрянь разлетается в разные стороны и покрывает все, что находится рядом. Я вытаскиваю мешок в прихожую, стараясь не просыпать больше пыли, чем необходимо. Я не хочу оставлять какие-либо свидетельства моей попытки скрыть улики. В итоге вы видите, как я стою на коленях перед входной дверью, тщательно рассеивая строго отмеренные дозы пыли вдоль некоей воображаемой линии между ковриком и дверным проемом. Это длинная, тонкая, идеально ровная линия, точно дорожка серого кокаина перед носом любых носатых ищеек, которые могут появиться. Нечто безвредное, нечто неочевидное для случайного наблюдателя… но тот, чья морда находится на уровне земли, втянет эту пыль, как пылесос, после чего неизбежно чихнет. И таким же образом не останется и следа ни от следов, ни от улик, ни от носов. Служба служебного собаководства. Таков план. И вот почему я стою на коленях перед моей передней дверью. Или почему я стоял на коленях. Но почему я все еще на коленях? Почему не могу подняться? Я думаю, что ответ таков: я был воспитан католиком. Такие вещи входят в вашу кровь почище той штуки, которая сделала меня вампиром. Немного нужно, чтобы это ожило. Всего лишь небольшая искра жизни, вспыхнувшая у вас на глазах. Всего лишь легкая паника. Только подавляющий смысл того, как много вам предстоит потерять, и как легко вы можете потерять это. Возможно, это объясняет голосок у меня в голове, который предлагает сделать нечто такое, чего не предлагал давным-давно. Молиться. Молить. Молить о прощении. И помощи. И о том, что вы под этим подразумеваете. Ребенок-смертный и папа-вампир? Вы шутите? Молиться так, словно обе ваши жизни зависят от этого. Веб-камера — вот о чем я думаю. Много-много веб-камер, правил, замков… Не то, чтобы это пришло мне в голову с самого начала. То, что пришло в голову сразу — это дорожка из пыли. Или, возможно, ошейник и привязь. Или что-нибудь из электрических ошейников, которые убивают собаку, если она пытается покинуть двор. И, по правде сказать, я не исключал ни одного из этих вариантов, особенно учитывая маленькие сюрпризы этого вечера, но… Я проверяю часы на DVD-плейере. У меня еще есть время, чтобы сходить в компьютерный магазин и кое-что приобрести до восхода солнца. Не то чтобы я горел желанием оставить Исузу одну в квартире, но… Я хватаю телефон. Стационарный, подключенный к наземной линии связи. Я отключаю звонок, потом набираю номер своего сотового. Я на цыпочках направляюсь туда, где посапывает Исузу, уже отшлепавшая всех джеков. Я приоткрываю дверь буквально на волосок, ровно настолько, чтобы просунуть туда телефон. Подсоединяю наушники к сотовому, надеваю их и удаляюсь, слушая сопение Исузу сквозь резкий металлический треск статики. Потом сгребаю ключи, бумажник и выхожу в прихожую, стараясь не нарушить целостность линии своего противоищеечного репеллента. Это что-то фантастическое — слышать ее несмолкающее сопение, когда расстояние между нами все увеличивается. Это что-то фантастическое, но одновременно обнадеживающее. Я сажусь в автомобиль, Исузу все еще там. Все еще там, когда я в магазине. Все еще там, когда я возвращаюсь. Ничего особенного, просто бэби-монитор, изготовленный из подручных материалов. Когда я проезжаю под мостами, он не работает. Я теряю ее, паникую, снова слышу, перевожу дух. В этом нет ничего такого, но это надо сделать. Это же касается веб-камер, систем безопасности и замков. Это же касается и вашего покорного слуги в роли родителя. Когда все сказано, остается только делать. Моя работа — то, чем я занимаюсь, когда не выясняю, как воспитывать смертного в новом мире… то, чем я занимаюсь, чтобы заработать деньги на это занятие… моя работа… Хорошо, я пишу служебные записки. Записки, которые должен подписать кто-то, стоящий выше на бюрократической лестнице, кто-то слишком занятой, чтобы писать их собственноручно и даже — как я подозреваю — их собственноручно подписывать. Кто-то, понятия не имеющий, кто я такой и какую роль сыграл в том, чтобы сделать мир таким, каким он стал. Доброжелательные Вампиры были анонимным обществом и, учитывая, что результаты получились весьма неоднозначными, предпочитают таковым оставаться. Кроме того, я пишу отчеты или переписываю, если техники умудрились написать их по-марсиански. Еще готовлю брифинги в Power Point, сочиняю докладные записки с предложениями. Мне даже случилось издать сообщение Федерального Регистра,[38] в котором пересматривалось регулирование чего-то для соответствия чему-то безотносительно политического курса (или градуса). Короче говоря, я продаю тайм-шеры на своем мозге и стараюсь не думать об этом, когда рабочее время заканчивается. Организация, для которой я занимаюсь этой писаниной, называется «Бюро Качества Крови», сокращенно БКК. Ищи «Барбекю». Вероятно, вы видели наш талисман — Гемогоблина, вампирскую версию Медвежонка Смоки.[39] Миссия Гемогоблина заключается в том, чтобы «предупреждать общество относительно множества проблем, связанных с качеством крови». По крайней мере, мы так говорим. На самом деле он, скорее, защитник статус-кво и капиталистический инструмент, который предлагает помощь и поддержку мега-супер-мультинациональным кровотворцам и одновременно обвиняет во всех смертных грехах семейные кровотворные микрофирмочки. «Принимайте во внимание источник, — советует Гемогоблин. — Работайте с фирмами, которым можете доверять». Разумеется, это означает: «корпорации — хорошо, независимые источники — плохо». В конце концов, это микрокровотворцы, которые разбавляют свой продукт свиной, конской или коровьей кровью. Микрокровотворцы, которые отравляют вампирам кровь присадками, действующими как гибрид солитера с героином, потребляя потребителя и заставляя его покупать и покупать в стремлении утолить жажду, внезапно ставшую неутолимой. Микрокровотворцы, которые нарушают сроки годности, забивают на проверку качества, позволяют продукту на складе оттаять, а потом повторно замораживают, и так много раз — и при этом им хватает наглости называть это «свежей венозной», «только что разлитой». Да, это точно, они птицы невысокого полета. Парни, у которых нет абсолютно ничего, чтобы поддержать себя, кроме репутации среди довольных клиентов и хорошо подвешенного языка. Это микрокровотворцы, которые безнаказанно мухлюют, зная, что у Гемогоблина руки чешутся потерять прибыль с корпоративного налога, запретив, скажем, разлитый по бутылкам кровяной эквивалент Кока-колы. И Гемогоблин говорит: Полагаю, вы назовете меня офисным циником, хотя я предпочитаю термин «реалист». Я нахожу, что цинизм, как операционный принцип, делает враждебным то, что мы делаем более легким. Это помогает разъяснять то, что в противном случае было бы непостижимо, как коаны дзэн. Например: из Отдела Напоминаний не должно исходить никаких напоминаний. Или: «недоглядеть» означает закрыть глаза или поглядеть в другую сторону, чтобы увидеть, что ничего страшного не случилось — по крайней мере, если дело касается чего бы то ни было с приставкой «макро». Ах, я… О боже. Ваши налоговые поступления в работе. Знаете, что мне нравится в моем офисе? Я имею в виду, знаете ли вы, что потрясает меня по одной-единственной причине — потому, что этот факт, кажется, не потрясает больше никого? Всевозможные эмблемы фирм на ручках, карманах, кружках, которые обычно называют «кофейными». Сотрудник в боксе рядом с моим, например, всю ночь напролет цедит из кружки бормотуху под названием «Скользкий Пит» — подобие бескофеинового чая, в то время как другой потягивает из спортивной бутылки раскрученный «Экстрим-бальзам», вампирский аналог «Jolt-Cola». Последнее слово звучит как «ex-dream». В том смысле, что сон остается в прошлом. И сны тоже. И мечтания. Адреналин. Вот почему я чуть не убил Исузу. И вот почему, по всей вероятности, была убита ее мама — убита бандой «искусственников», которым захотелось отведать вкуса старой школы. Адреналин — это еще одна очень важная тема в нынешнем кровяном бизнесе. Вещь, которую добавляют в кровь (или наоборот) для симуляции различных «модальностей забора крови». «Скользкий Пит», например, почти не содержит адреналина. Он имитирует кровь, полученную при нападении исподтишка, когда жертва очарована, согласна на все и ошибочно принимает прикосновение к своему горлу как возбуждающее (но не пугающее) любовное покусывание. Если вы хотите что-нибудь со средним содержанием адреналина, попробуйте «Фонарь» — название рождает вполне определенные ассоциации, особенно у представителей сильного пола. «Фонарь» имитирует краткое потрясение от осознания собственной гибели — за миг до того, как это произойдет. И, наконец, «Экстрим-бальзам» и его аналоги — «Смертельный уровень», «Легкий ожог», «Хрустящие ребра». Количество адреналина в них примерно вдвое превышает уровень, способный вызвать сердечный приступ у среднего смертного. Как человек, отведавший настоящей крови, я могу заверить вас, что эти сорта ничего не имитируют. Они стремятся подстроиться под разгоряченное воображение искусственников, которые мечтают почувствовать, что такое настоящая кровь, добытая во время охоты. И эта разлитая по бутылкам романтическая ложь заставляет мою кровь бурлить от адреналина всякий раз, когда я думаю обо всех бедах, уготованных таким, как Исузу и ее мама. Черт, я почти чувствую это, хотя лучше знаю, как оно есть на самом деле. Глотайте эту ложь понемногу, но часто, и вы начнете в нее верить. Бары процветают, гиперболизация становится основой основ, и все мы помним — те, кто помнит, и те, кто думают, что помнит, — на что похожа настоящая кровь и что «настоящая» всегда лучше «бутылочной». Конечно, без этого мифа Исузу никогда не появилась бы на свет. И не находилась бы сейчас в моем боксе в виде картинки в одном из «окошек». Картинки, поступающей с моей веб-камеры, которую можно убрать одним «кликом», когда кто-нибудь проходит мимо. Я не сидел бы здесь, ловя эти короткие вспышки-картинки: Исузу дремлет, Исузу смотрит телевизор, Исузу предлагает свой кошачий корм кому-то невидимому. — Ну и что у нас плохого? — Спрашивает мой супервайзер. Я как раз вернулся к просмотру электронной почты и стараюсь не выглядеть виноватым. — В лаборатории сказали, что образец от тусонских микрокровотворцев чист как свист, — говорю я. Как все образцы, как всегда. Ваши налоговые поступления… и так далее. — Хорошо-хорошо, — мой супервайзер кивает, а потом прикладывается к своей кружке с надписью «А ты купил кровь?». Кривится, словно чистое досье из лаборатории обещает какие-то проблемы. Отчасти так оно и есть — для «микро», которые начали покушаться на долю «макро». «Макро» не получают отчетов из лаборатории. Мы уже обсуждали это. Подсчеты сделаны, кормящая рука осталась неукушенной. — Ладно, — говорит он. Решение созрело. — Прицепитесь к каким-нибудь деталям, связанным с лицензированием техники, и придумайте повод, чтобы ликвидировать их оборудование. Он улыбается улыбкой менеджера среднего звена, при этом клыки вдавливаются в его нижнюю губу. Итак, во имя свободной и открытой конкуренции в рыночной экономике… — Будет сделано, — отвечаю я, и он возвращается в свой офис. Его ручка предательски пощелкивает по бутылке «Экстрим-бальзама» — просто невротическая привычка. По крайней мере, мой менеджер так утверждает. Исузу по-прежнему обитает в маленьком окошке на экране моего компьютера. Я щелкаю квадратик в углу, и окошко заполняет весь экран. Пикселы достигают предельного размера, картинка превращается в творение пуантилиста. Лицо за гравированным стеклом. Исузу корчит рожи перед зеркалом, за которым я спрятал камеру. Зажимает нос, превращая его в свиной пятачок — в точности так, как я показал, — оттягивает нижние веки, проводит варварские эксперименты с уголками своего рта. Потом складывает руку чашечкой, прикрывая челку. Прижимает ладошку плотнее и сдвигает ее чуть вниз, чтобы на лбу появились морщины, после чего растягивает губы в строгую линию. Позволяет своему лбу снова разгладиться — это сопровождается усмешкой, широкой, почти как у сумасшедшего. Я бросаю взгляд на собственное отражение и замечаю, что копирую выражение ее лица: улыбка против улыбки, хмурая гримаса против хмурой гримасы. Проверяю часы в нижнем углу экрана. Еще два часа. Еще два часа — здесь, а не там. Еще два часа — без-смысла, без-Исузу — прежде, чем я смогу войти в ту дверь у нее за спиной, взъерошить эти волосы, спросить ее, чем она занималась, пока я был далеко, кивнуть, еще раз кивнуть, усмехнувшись, как самый удачливый вампир на свете. — Нечего смотреть телевизор за счет компании, — произносит голос у меня за спиной. Я вздрагиваю и поворачиваюсь. Это сотрудница, у которой должность ниже, а с чувством юмора хуже, чем у меня. Это выражается в форме ее команд — она отдает их так, словно является моим начальником. — У меня перерыв, Синди. — Я в курсе, — отвечает она. — Дайте подурачиться. Эй, это что, новенький? В первый момент я не понимаю, о чем она, и не знаю, что сказать. — Я без ума от Маленького Бобби Литтла, — поясняет Синди, и тут до меня доходит. ДетТВ. ДетТВ — это противоположность фермам. В конце концов, вампиры столь же склонны к ностальгии, как кто бы то ни было. А ностальгию у нас вызывает то, что невозможно возвратить: наше детство. В отличие от прежних времен, мы не можем использовать детей как повод покупать игрушки и вновь пережить собственное детство. И в то время как фермы выращивают маленьких Исузу для охоты, которую скорее стоит назвать бойней, ДетТВ выращивает знаменитостей вроде Маленького Бобби Литтла. Вместо того чтобы стать жертвами охоты в какой-нибудь изолированной резервации, дети с ДетТВ играют перед камерами в идеализированных спаленках а-ля пятидесятые. Их ностальгическая прелесть, заключенная в засекреченной крепости, озаряет жизнь бесплодных вампиров во всем мире. — Я попал, — бормочу я, стараясь поместиться между Исузу и своей сотрудницей. — Эй, она симпатичная, — говорит Синди, заглядывая мне через плечо. — Немного похожа на меня, когда я была в ее возрасте. Пауза… и я уже знаю, что за этим последует. — Я когда-нибудь показывала тебе свои детские фотографии? Боже, как патетично. Мы оба вновь переживаем детство, наблюдая, как незнакомые детишки растут на экранах наших телевизоров. Детишки, которых многие из нас превратили бы в фаст-фуд, если бы только знали, где, черт подери, они находятся. И, в первую очередь, если это настоящие детишки, а не какое-нибудь творение компьютерной графики или старая видеозапись, выдаваемая за прямой эфир. А если не ДетТВ, то наши собственные детские фотографии. Мы передаем их из рук в руки, воркуем над ними, как голуби, хвастаемся ими, размещаем на рабочих столах своих компьютеров, словно каким-то образом стали собственными родителями. — Да. Да, Синди, конечно. — О… Она кажется разочарованной. Обычно я не настолько груб, но все еще не вполне отошел от потрясения. Меня поймали, когда я предавался мечтам по поводу своей очень личной версии ДетТВ. — Вы были просто милашкой, — говорю я тоном влюбленного, закрывая окошко. Синди улыбается, словно расстегивает молнию — это что-то сверхъестественное, так умеет только она: сначала показывается один клык, потом другой. — Спасибо, — говорит она. И подмигивает. — Да, кстати. Ваша тайна умрет со мной. При звуке слова «тайна» мое сердце словно сжимает кулак. Потом пытается дважды постучать в мои ребра — тук-тук, как это делали в мое время дети: стучат в дверь, а потом убегают. «Как она узнала?» Вот что оно хочет знать. «Что нам делать теперь?» — требовательно спрашивает оно. Но Синди продолжает: — Только не попадайтесь начальству. Перерыв перерывом, но видео реально перегружает сеть… О… Кулак, стиснувший мое сердце, разжимается. Она не знает. Она думает, что я просто подсел на одно из этих детских шоу. Хорошо. Это будет моей легендой, если я когда-нибудь попадусь снова… и Синди обеспечит мне прикрытие. Она скажет, что предупреждала меня — а она действительно предупреждала, я соглашусь, принесу извинения, поклянусь, что это больше никогда не повторится… — Спасибо за предупреждение, Синди, — говорю я, и она снова расстегивает молнию на своей улыбке. — Без проблем, — она наклоняется ко мне и шепчет: — В прошлом году я погорела на том же самом. Прочли лекцию на тему «развлечения на рабочем месте», пригрозили штрафом и отпустили. — Хорошо, буду знать, — шепчу я в ответ, но думаю уже только об одном: через один час и сорок пять минут можно будет идти. |
||
|