Саки Реджинальд

Я сделал это, но лучше бы я этого не делал. Я уговорил Реджинальда поехать на целый день к Маккиллопам против его воли.

Все мы иногда совершаем ошибки.

– Они знают, что ты здесь, и удивятся, если ты не приедешь. А мне как раз позарез нужно побеседовать с миссис Маккиллоп.

– Знаю, тебя интересует один из ее дымчатых персидских котят как потенциальная жена – или, быть может, муж? – для Уамплз. (У Реджинальда есть замечательное качество – он презирает всякого рода незначительные детали, за исключением тех, что относятся к области портновского искусства.) И от меня еще хотят, чтобы я терпел скучное общество ради неотложных брачных дел…

– Реджинальд! Ничего подобного, хотя я уверен, что миссис Маккиллоп будет рада, если я приеду с тобой. Молодые люди блестящих достоинств, вроде тебя, у них дома в большом почете.

– Лучше бы я пользовался почетом на небесах, – самодовольно заметил Реджинальд.

– Таких, как ты, будет очень мало, пусть тебя это не волнует. Но если говорить серьезно, тебе не придется подвергать собственное терпение чрезмерно большому испытанию. Обещаю, что не нужно будет играть в крокет, или вести беседу с женой архидиакона, или же делать что-нибудь такое, что может вызвать переутомление. Облачись в свои лучшие одежды, прими относительно любезное выражение лица и уписывай шоколадный крем точно blase[1] попугай. Ничего другого от тебя не требуется.

Реджинальд прикрыл глаза.

– Там будут утомительно современные молодые женщины, которые станут спрашивать меня, видел ли я последнюю пьесу, а менее передовая часть публики сгорит от нетерпения, желая услышать что-нибудь о королевской «бриллиантовой свадьбе», но это историческое событие, а не кличка лошади. Стоит мне только разговориться, как они спросят у меня, видел ли я, как союзники вступают в Париж. Почему женщины так любят копаться в прошлом? Они ничем не лучше портных – те всегда помнят, сколько вы должны им за костюм, который уже давно не носите.

– Я закажу ланч на час. У тебя будет два с половиной часа, чтобы переодеться.

Реджинальд скривил лицо в недовольную гримасу, и я понял, что добился своего. Он принялся размышлять, какой галстук с какой жилеткой будет лучше сочетаться.

Но даже тогда я не мог предположить, чем все это кончится.

По дороге к Маккиллопам Реджинальд сохранял величайшее спокойствие, и это нельзя было объяснить исключительно тем фактом, что он втиснул ноги в слишком узкие башмаки. Мне стало еще более не по себе. Выпустив Реджинальда на лужайку перед домом Маккиллопов, я поставил его рядом с соблазнительным блюдом с marтоп glaces[2] и как можно дальше от жены архидиакона. Отдалившись на дипломатическое расстояние, я с мучительной отчетливостью услышал, как старшая из дочек Мокбн спрашивает его, видел ли он последнюю пьесу.

Должно быть, прошло минут десять, не больше. Я довольно мило беседовал с хозяйкой, пообещал дать ей почитать «Вечный город», прислать рецепт кроличьего майонеза и как раз собирался предложить уютный дом ее третьему персидскому котенку, как краешком глаза углядел, что Реджинальда не было там, где я его оставил, а marron glaces даже не тронуты. В ту же минуту я обратил внимание на то, что старый полковник Мендоза пытается рассказать свою классическую историю о том, как он познакомил Индию с гольфом, а Реджинальд расположился в опасной близости от него. Бывают случаи, когда Реджинальда так и тянет к полковнику.

– Когда я был в Пуне, в семьдесят шестом…

– Мой дорогой полковник, – мягко заговорил Реджинальд. – Вы только подумайте, что говорите! Так опрометчиво выдавать свой возраст! Я бы ни за что не признался, что жил на этом свете в семьдесят шестом. (Реджинальд даже в порыве самой безудержной откровенности утверждает, что ему только двадцать два.)

Лицо полковника приобрело цвет переспелого инжира, а Реджинальд меж тем, не обращая никакого внимания на мои попытки перехватить его, ускользнул в другой конец лужайки. Спустя несколько минут я застал его весело болтающим с младшим из сыновей Рэмпидж. Он излагал ему испытанный способ настаивать водку на полыни, причем все это могла слышать мать мальчика. Миссис Рэмпидж, между прочим, занимала видное положение в местном отделении движения за трезвый образ жизни.

Нарушив этот не предвещавший ничего хорошего tête-à-tête и усадив Реджинальда так, чтобы он мог наблюдать за тем, как игроки в крокет теряют самообладание, я отправился на поиски хозяйки, желая возобновить переговоры насчет котенка с того места, на котором они были прерваны. Мне не удалось ее скоро выследить, и в конце концов миссис Маккиллоп нашла меня сама, но разговор пошел не о котятах.

– Ваш родственник обсуждает что-то неприличное с женой архидиакона, вернее, говорит только он, она уже велела закладывать экипаж.

Она говорила сухо и отрывисто, точно повторяла заученную французскую фразу, и я понял – что касается видов на Милли Маккиллоп, то Уамплз обречен на пожизненное безбрачие.

– Если вы не против, – поспешно проговорил я, – то и нам, я думаю, пора велеть закладывать экипаж. – И я предпринял форсированный марш в направлении площадки для игры в крокет.

Все собравшиеся там вели оживленную беседу о погоде и войне в Южной Африке, все, кроме Реджинальда, который сидел, откинувшись в удобном кресле, с мечтательным, отстраненным видом, какой мог бы иметь вулкан после того, как опустошил целые деревни. Жена архидиакона застегивала перчатки с сосредоточенной решимостью, которую было страшно лицезреть. Придется мне утроить свой подписной взнос в организованный ею Фонд Радостных Воскресных Вечеров, прежде чем я осмелюсь снова переступить порог ее дома.

Как раз в эту минуту игроки в крокет завершили свою игру, которая продолжалась весь день без намека на окончание. Но почему, спрашивал я себя, она должна была закончиться именно тогда, когда так необходимо отвлекающее средство? Казалось, все переместились в зону волнений, в эпицентре которой восседали в своих креслах жена архидиакона и Реджинальд. Разговор не клеился, наступило томительное затишье, которое обыкновенно бывает перед бурей или когда вы вдруг узнаете, что ваши соседи вовсе не держат домашнюю птицу.

– А что же каспийцы, чем они хороши? – внезапно осведомился Реджинальд, заставив собравшихся содрогнуться.

Казалось, всех сейчас охватит паника. Жена архидиакона взглянула на меня. Киплинг или кто-то другой описал где-то взгляд, который бросает ослабевший верблюд, когда караван уходит вперед и оставляет его на произвол судьбы. Я отчетливо вспомнил этот пассаж, когда добрая женщина бросила на меня укоризненный взор.

Я выставил последние козыри:

– Реджинальд, уже поздно, и с моря опускается туман.

Я понимал, что появившаяся на его лице замысловатая усмешка может скрыться только в тумане.

– Никогда, никогда больше я не возьму тебя с собой в гости. Никогда… Ты вел себя ужасно… А чем же все-таки хороши каспийцы?

По лицу Реджинальда скользнула тень искреннего сожаления по поводу неиспользованных возможностей.

– Вообще-то, – отвечал он, – мне кажется, что галстук абрикосового цвета лучше бы сочетался с сиреневой жилеткой.