"Путешествие за семь порогов" - читать интересную книгу автора (Самсонов Юрий Степанович)

1

Гринька очнулся в незнакомой комнате, где было тепло, чисто, пахло деревом, свежестью и ещё чем-то вкусным. Он поднял голову и увидел возле окна два столика и кипы учебников на них. Где же хозяева, почему такая тишина? Он крикнул, чтобы кого-нибудь позвать, но не услышал собственного голоса.

Отворилась дверь, и вошла незнакомая девочка. Увидев, что Гринька смотрит на неё, она удивлённо вытаращила глаза:

— Проснулся?

— Проснулся, — сказал Гринька и на этот раз услышал свой голос. — А ты кто?

— Я — Люська, — сказала она и засмеялась.

Гринька видел Люську только на фотографиях.

Там она была крохотная, как кукла, а сейчас гляди какая здоровенная — разве чуть поменьше самого Гриньки, рыжая, растрёпанная, хохолок надо лбом, как у Суворова.

— А ты разговаривал во сне, — сообщила Люська, во все глаза разглядывая Гриньку. — Нам не велели слушать. К двери подойти не давали!

— Где Карат? — вдруг спохватился Гринька.

Люська отворила дверь и заорала:

— Карат! Серёга! Сюда!

Ворвался одуревший от радости Карат, кинул лапы на постель, высунул горячий язык и стал тянуться к Гриньке, чтобы поцеловаться с ним. Гринька отталкивал его слабой рукой, Карат отскакивал, свирепо рычал, припадая к полу, и снова кидался. Гринька быстро устал.

— На место! — приказал незнакомый голос.

Карат замер, не сводя с Гриньки глаз. И тут Гринька увидел мальчишку, белёсого, лобастого, как бычок. Это был Серёга, и глядел он пристально и важно, точно был старше Гриньки не на полгода, а года на три. «Ишь ты, командует! — обиделся Гринька за собаку. — И Карат, дурак, слушается…»

— А тебе здесь нечего делать, — строго сказал Серёга Люське.

Но та махнула рукой на него и закричала:

— Мама, гляди, он проснулся!

— Слышу, слышу, — донёсся из соседней комнаты спокойный мягкий голос.

На ходу сбрасывая с плеч пуховую шаль, в дверь вошла невысокая женщина. Она была рыжая, как Люська, и глаза, как у неё, — огромные, серые и немножко озорные.

— Ну, здравствуй! — сказала она Гриньке, подошла и положила ему на лоб маленькую тёплую ладонь. От неё пахло морозом и лекарством.

Гринька замер, боясь дышать, в глазах стало щекотно от непривычной ласки. Женщина отняла ладонь:

— Сейчас мы принесём тебе бульону.

Когда она снова вошла с чашкой, Гринька спал.

И только потом он узнал, что провалялся без сознания больше двух недель. Трудно было в это поверить, но февраль давно кончился. Подолгу щедро светило солнце, воробьи за окном чирикали совсем по-весеннему, и Люська тайком приносила в комнату колючие сосульки. Они заменяли ей мороженое. Гринька завидовал ей, но попросить не решался.

Разговор с Егором Матвеевичем получился короткий: тот почти всё узнал, прислушиваясь к Гринькиному бреду.

— А бабушка как? — спросил Гринька.

— Здорова, — ответил Егор Матвеевич. — Кланяется тебе.

Это была неправда: бабку разбил паралич. Она лежала в больнице и понемногу выздоравливала, хотя до конца так и не оправилась. Но об этом тогда не знал и сам Егор Матвеевич: бабка диктовала сиделке бодрые письма.

— Одна к тебе просьба: нос ни во что больше не совать, — сказал Гриньке дядя Егор. — И ещё: писем от отца пока не жди. Понял?

— Понял, — ответил Гринька.

— Ну, бывай! — Егор Матвеевич вышел — огромный, в синем комбинезоне, лопнувшем под мышками.

У Гриньки стало легко на душе. Ни во что не совать носа? Ладно. И так он сыт приключениями по горло. Они только в книжках хороши.

Всё же ему страшновато было оставаться одному, особенно по ночам, когда не спалось. И он попросил, чтобы в комнату снова переселили ребят, которых выставили отсюда на время его болезни. Тётя Аня согласилась не сразу: думала, что они не дадут Гриньке покоя. Но Серёга дал матери слово, что они будут вести себя тихо. И в комнату внесли деревянную Люськину кровать. Серёга должен был спать на полу. Ему это вполне подходило.

Дождавшись, пока мать уйдёт, он отпихнул свой матрац в угол, туда же закинул подушку и одеяло. Разостлал газеты, разделся, погасил свет и сказал:

— Спим!

Люська захихикала на своей кровати. Серёга сердито кашлянул. Люська, видимо, накрылась с головой одеялом, но всё равно было слышно, как она смеётся. Серёга пригрозил:

— Схлопочешь!

Но Люська уже хохотала в голос, откинув одеяло.

— О… о… он… волю закаляет! О… он в книжке прочитал про какого-то чудака — на гвоздях спал, закалялся… И Серёжка… насыпал гвоздей! Умру!.. Ночью как заорёт! Все прибежали, а он… у него… — Она перевела дух и провизжала: — Он неделю сидеть не мог!

В темноте через всю комнату что-то пролетело. Попадание, наверное, было точным. Люська хныкнула:

— Ботинком, да?

Долго ещё шумели и возились, пока в соседней комнате не послышались шаги. Ребята мигом приутихли, а вскоре один за другим уснули.

Утром Гринька проснулся оттого, что почувствовал: кто-то смотрит на него.

— Ты не спишь?

Это была Люська, уже одетая. Глаза её блестели нетерпением. Серёги не было — после него остались только помятые газеты на полу.

— Я всё хотела спросить тебя, да при Серёжке не могла: ты письмо моё получил?

— Ага.

— Ну, а это самое… Карту привёз?

Гринька приподнялся на локтях, поглядел направо и налево, словно кто-то их мог подслушать, и шёпотом спросил:

— А ты откуда обо всём знаешь?

— Откуда и все: от дяди Андрея, отца твоего!

Оказывается, собираясь в отъезд, Гринькин отец побывал в гостях у своего двоюродного брата, Егора Матвеевича. Да был он не один, а со своими людьми. Зашёл разговор о самом трудном участке линии — вблизи деревни Загуляй. Припомнили слухи о старой кулацкой дороге, а тут кто-то подначил: «Да ведь вы, Коробкины, побольше нашего, поди, об этом знаете». Егор отмолчался, а Андрей Петрович неожиданно хлопнул себя по лбу и сказал: «А ведь правда!» И рассказал, как мальчишкой обнаружил однажды бабкин тайник, где лежала кипа старых фотографий и листок бумаги — план какой-то местности. Что было обозначено на плане, запомнилось ему смутно, но такое название — Загуляй — накрепко засело в голове. Бабка спрятала своё добро в другое место, но вряд ли уничтожила, надо будет ей написать, пусть пришлёт. Тогда он и решил проситься на этот участок.

Егор Матвеевич потом ругал отца: «Сильно ты открытый человек, Андрюха, как не нашей породы. Увидишь, намажут ещё нам на хлеб эти старые сказки…» Отец только посмеялся тогда. «Может, — говорит, — будет польза и от старых сказок». — «Смотри, как бы не нажить беды», — сказал Егор Матвеевич и, кажется, был прав.

Гринька сильно огорчился оттого, что столько народу слышало о тайне. Теперь попробуй найди того человека, что бабке угрожал. Гриньке стало страшно: вспомнился голос неизвестного, его слова. Видно, всё-таки боялся, что его узнают: не зря провода-то перерезал, чтобы разговор проходил в темноте. Сделал это, чтобы его никто не опознал потом.

Карту Гринька Люське не показал и вообще виду не подал, что о чём-то знает, но с той поры привязалась к нему тревога, привязалась и уже не отпускала…