"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)

Глава l

Сильнее всего мне врезалось в память, что, пройдя в то утро Набережную из конца в конец, я не встретил ни одного Друида. Обычно гуляя часов около девяти утра, я обязательно вижу, как несколько Друидов в стильных костюмах из Суонси и летчицких очках-каплях красуются у Соспанова лотка с мороженым. Или ошиваются возле лавки розыгрышей, ожидая, пока она откроется и хозяин, Дай[2] Торт-Кидай, продаст им еще мыла, которое пачкает людям лицо. Но в тот июньский денек не было видно ни единого барда. Как будто природа позабыла добавить кое-что в тесто дня, но продолжала месить в надежде, что никто не заметит. Теперь-то постороннему человеку и не понять, какое странное это было ощущение. В те дни Друиды контролировали в городе все. Само собой, Бронзини контролировали мороженое, портных и парикмахерские; а Ллуэллины контролировали Безумный гольф, глазированные яблоки и бинго. Но все мы знали, кто контролирует самих Бронзини и Ллуэллинов. Ну, конечно, полиция время от времени взъедались на поэта-другого, но это так – для пущей важности. Как мелким рыбешкам, которые чистят акулью пасть, легавым позволялось шнырять между зубов.

Когда я прибыл на Кантикл-стрит, миссис Ллантрисант уже мыла крыльцо. Она мыла его каждое утро – и каждое утро наводила порядок у меня в кабинете, а также проделывала еще ряд вещей, которые я настрого запретил ей проделывать. Но она не обращала внимания. Мать ее драила это крыльцо, как в прежние времена – ее мать и ее прамать. Наверное, когда-то в горной крепости Железного века к югу от города накрашенная синей вайдой намыливала менгиры своя миссис Ллантрисант. Оставалось только принять факт, что помещение оборудовано ею, как электрической розеткой.

– Боре да, мистер Найт!

– Боре да, миссис Ллантрисант! Добрый денек?

– А как же!

Тут нам традиционно полагалось несколько минут углубляться в вопрос, с чего именно он добрый, этот денек. В чем нам помогало сравнение его с аналогичными днями из предшествующих лет, чьи характеристики миссис Ллантрисант держала в голове, как иные – удачные голы кубковых игр с 1909 года. Однако на сей раз ей было не до того – она, как младенец, подпрыгивала на месте в нетерпеливом возбуждении, распираемая желанием выложить секрет. Костлявый белый палец лег мне на предплечье.

– Угадайте, что стряслось! – ликующе проговорила она.

– Что? – сказал я.

– К вам клиент!

Оказия нечастая, но никак не заслуживает подобного фурора.

– Сроду в жизни не догадаетесь кто!

– Ну так надо, наверное, пойти и посмотреть, да?

Я переступил сияющий сланцевый порог, но палец миссис Ллантрисант вкогтился в мою руку. Она воровато оглядела улицу и понизила голос, будто опасаясь, что едва только слово слетит с ее уст – кто-нибудь умыкнет клиента.

– Это Мивануи Монтес! – прошипела она. – Знаменитая певица.

Возбуждение костром полыхало в ее взоре, и кто бы мог подумать, что миссис Ллантрисант по три вечера в неделю проводила под дверью ночного клуба, где работала Мивануи Монтес, раздавая листовки и провозглашая певицу блудодейкой.

Контора моя делилась на приемную и кабинет. Однако миссис Ллантрисант обычно пускала клиентов прямо внутрь, хоть я и говорил ей этого не делать. Мисс Монтес сидела на клиентском стуле спиной к двери; она подскочила, когда я вошел, потом привстала и приобернулась.

– Надеюсь, вы не против, что уборщица пустила меня.

– Знаю, она такая.

Она посмотрела на вешалку в другом углу комнаты – там висела широкополая соломенная шляпа.

– Я воспользовалась вашей вешалкой.

– А номерок взяли?

– Нет.

– Всегда требуйте номерок, мисс Монтес, а то вдруг появится еще один клиент, и начнутся недоразумения.

Секунду она озадаченно таращилась на меня, потом захихикала.

– Миссис Ллантрисант говорила, что вы станете меня дразнить.

Я сел в кресло напротив.

– Что еще наговорила она за то время, пока должна была драить мое крыльцо?

– Вы на нее сердитесь?

– На кого?

– На миссис Ллантрисант.

Я покачал головой:

– Что толку? На нее не действует.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Вы не хуже меня понимаете, что им облеплены все свободные стены отсюда и до вокзала.

Комплимент, если это был комплимент, вызвал у нее улыбку; подложив под себя ладошки, она подалась вперед. Ее роскошные волосы, цветом и блеском напоминающие конские каштаны, только что вынутые из скорлупы, водопадом пролились на лицо. Да уж – не узнать ее я не смог бы. Черты лица у нее оказались гораздо мягче, нежели изображалось на черно-белых афишах, расклеенных по всему городу; но одно сразу выдавало, что передо мной знаменитая клубная певица Аберистуита, – родинка в аккурат на границе между кончиком рта и начальцем щеки. Мивануи глядела на окно и щурилась, поэтому я пошел и опустил жалюзи; вид открывался на сланцевые крыши городского центра и далее на горную крепость Железного века на Пен-Динас, и еще далее – на четыре трубы леденцовой фабрики, уже изрыгающие розовый дым.

Обычно клиент тут же выкладывал наболевшее, но Мивануи, кажется, не торопилась. Она по-детски сидела на стуле и с любопытством оглядывала комнату. Посмотреть было особо не на что – обшарпанный «честерфилдовский» диван, монофонический проигрыватель и матросский сундук XIX века. Верхняя половина двери в приемную – матовая, травленого стекла, на которое трафаретом нанесено «Сыскная контора Найт и Несда-ватсон» и – пониже и помельче – «Луи Найт». Когда я несколько лет назад начал практику, название представлялось лихой задумкой, но теперь я вздрагивал всякий раз, когда видел его. На столе громоздился довоенный вентилятор с бакелитовыми переключателями; настольная лампа 50-х годов; современный телефон с автоответчиком… Люди считали, что меблировка нарочита и иронична, хотя на самом деле помещение я взял в аренду у библиотеки, мебель и миссис Ллантрисант достались мне в придачу. Наружный замок на двери туалета остался от тех времен, когда там хранили разные щепетильные предметы, вроде книжек по анатомии и «Цветного атласа глазной хирургии». В дешевых стоячих рамках на столе – две фотографии. Черно-белый снимок моих отца и матери на продутой ветрами набережной в Лландудно 1950-х годов. Мой отец, румяный, набриолиненный, клонится навстречу ветру – прикрывает собой молодую жену, а моя мать, вечная невеста, улыбается и не ведает, что умрет через год. Другая картинка – размазанный «кода-колор» Марти, моего школьного друга, которого отправили в метель бежать кросс, и он больше не вернулся. Кроме них, в комнате имелась всего одна фотография, на стене рядом с дверью – портрет моего многоюродного прапрадедушки, Ноэля Бартоломью, чудака и романтика викторианской эпохи; шальной ген предрасположенности к безмозглому рыцарству я унаследовал от него. По флангам от прапрадедушки Ноэля, глядя друг в друга, висели две карты, одна – Аберистуита и его окрестностей, другая – острова Борнео.

– Я раньше у частного сыщика никогда не была.

– Не ждите ничего особенного.

– А что в сундуке?

– Лоции Южно-Китайского моря, бирманский культовый головной убор и высушенная голова.

У нее перехватило дыхание.

– Правда?

– Правда.

– Это остров Калди?[3] – спросила она, указывая на карту Борнео.

– Нет, это Борнео.

Она умолкла, прикусила губу и сказала:

– Вам, наверное, интересно знать, зачем я здесь?

– Есть немного.

– Говорят, вы лучший частный сыщик в городе.

– А про других вам рассказывали?

– А что с ними?

– Их нет.

Она улыбнулась:

– Так вы тем более лучший. В любом случае я хочу вас нанять.

– У вас для меня работа или вы просто хотите со мной прогуляться?

– Я хочу, чтобы вы отыскали пропавшего человека. Я глубокомысленно кивнул:

– Я его знаю?

– Это Эванс-Башмак.

Я ничего не ответил, только поднял брови. Очень высоко. Я мог бы еще и присвистнуть, но решил ограничиться бровями.

– Эванс-Башмак?

Мивануи поглядела на меня и неловко поерзала.

– Он ваш друг?

– Он мой кузен.

– И он пропал?

– Около недели назад.

– Вы уверены, что хотите его найти?

Она вздохнула:

– Да, я знаю, он – остолоп, но его матери так не кажется.

– В этом главное достоинство матерей. – Я откинулся на спинку стула и заложил руки за голову. – В полиции вы уже были?

– Да.

– Что там сказали?

– Сказали, что для них это лучшая новость недели.

Я расхохотался, но оборвал себя, поскольку заметил ее испепеляющий взгляд.

– Это не смешно!

– Да, простите. Наверное, не смешно.

– Вы поможете мне?

Что мне было сказать? Что ей лучше обратиться в полицию, у которой и ресурсы, и связи? Или что для поиска пропавших нужно адово терпение, ибо они частенько не желают находиться? Что Эванс-Башмак почти наверняка уже мертв? Вместо этого я сказал:

– Мне не нравится Эванс-Башмак.

– Я не прошу вас его полюбить – просто найдите его.

– И мне не нравятся люди, с которыми он водится. Если я стану совать нос в их дела, то и сам окажусь в списках пропавших.

– Я вижу, вы испугались.

– Нет, не испугался!

– А мне кажется – да.

– А я говорю – нет.

Она пожала плечами. Некоторое время мы сверлили друг друга глазами.

– Признаю, искать Эванса-Башмака – не самый здоровый способ зарабатывать на жизнь, – произнес я, отворачиваясь, не в силах выдержать ее взгляд.

– Не спорю. – По ее тону было понятно, что я полный неудачник.

– В смысле – извините и все такое.

– Не утруждайтесь, я знаю настоящую причину. – Она встала и пошла к двери.

– И что это должно означать?

Она взялась за шляпу.

– Вы не хотите, чтобы девушка, вроде меня, была вашей клиенткой. – Я открыл рот, чтобы возразить, но она продолжила: – Да ладно, не нужно объяснений, – сказала она просто. – Я привыкла.

Я метнулся к двери:

– О чем вы говорите?

Она блеснула презрительным взглядом:

– Девушка из «Мулена»!

– Девушка из «Мулена»?

– Да, ведь дело в этом? Вы нас презираете.

– Нет, не презираю!

– Вы не хотите, чтобы я была рядом с вами, когда вы играете в гольф с Великим Магом.

– Эй, постойте! – воскликнул я. – Вы что, думаете, я играю в гольф с Друидами?

Она приостановилась у карты Борнео и произнесла так, словно до этого мы говорили о погоде:

– А что означают эти маленькие красные точки?

– Извините, что? – переспросил я, все еще на взводе.

– Красные точки на карте?

– Это маршрут экспедиции моего многоюродного прапрадедушки Ноэля.

– Чем он занимался?

– Искал англичанку, которая, по слухам, потерялась на острове.

– Он по ней сох?

– Нет, он никогда ее не видел – лишь прочел в газетах об этом деле и увлекся.

Она провела пальцем по маршруту – вверх по реке Раджанг, через стремнины Бунгана, – покрыв за две секунды расстояние, которое Ноэль преодолевал полгода.

– А где это место?

– Недалеко от Австралии.

– Он проехал до самой Австралии, чтобы помочь женщине?

– Да, наверно, можно сказать и так.

Она оглядела меня с ног до головы и лукаво произнесла:

– Вы уверены, что он ваш дедушка?

Не успел я ответить, как она выскочила за дверь и сбежала по лестнице, а я бросился на балкон, чтобы выдать свою реплику, но не смог собраться с мыслями. Входная дверь хлопнула.

Я вернулся в кабинет, закинул ноги на стол и подверг размышлениям утро. Как всегда, клиентов негусто, а я упустил единственного, чьи чеки банк, вероятно, принял бы с удовольствием. Сепийный портрет Ноэля Бартоломью с укором глядел на меня из своей рамы: лицо прапрадедушки многие называли загадочным, но меня оно всегда потрясало надменностью. Накрахмаленный тропический костюм, пробковый шлем, убитый тигр у ног и джунгли на заднем плане. Даже в 1870 году камера лгала напропалую: тигр был чучелом, тропические папоротники собраны в лесу Даникойд, а вся композиция выстроена в фотостудии до того, как Ноэль уехал из Города. Я изнуренно улыбнулся и задумался об Эвансе-Башмаке. Само собой, я его знал. Ушлый воришка, нюхом чует, по какой трубе вскарабкаться, какой черный ход отомкнуть. Еще школьник, но – широкоплечий и бородатый. Способен совращать жен своих преподавателей, а затем похваляться перед обманутыми мужьями. Грубый головорез, внушает звенящий, нутряной страх. Тот самый страх, который ощущаешь в незнакомом городе, когда входишь в подземный переход и слышишь впереди первобытный ритуальный вой футбольных хулиганов. Да, я его знал. Оба мы рыскали по ночному ландшафту. Но наши дорожки редко пересекались. Его вечерние запутанные маршруты пролегали от паба к пабу, как у всякого, кто развлекается в городе. Я же просиживал в холодных салонах машин, липких от дыхания и испарений, разглядывая занавески спален. Профессиональный соглядатай в мире, где для большинства шпионство – хобби. Я вновь посмотрел на Ноэля. Теперь стало ясно, что следовало прокричать вслед Мивануи: живым дедушка Ноэль не вернулся. Вот к чему приводит ложно понятое рыцарство. Но эта мысль меня не утешила; утренний покой канул в небытие, и лишь в одном месте можно обрести его вновь.

Et in Arcadia ego.[4] (3-теклопластовый рожок с мороженым был пяти футов в высоту, и латинский девиз вился по его основанию неоновой каллиграфией. Возвышаясь над Степановым лотком, видимый прожаренному солнцем рыбаку в море за десять миль, он был таким же символом Аберистуита, как Горная железная дорога[5] и родинка Мивануи. Я тоже был в Аркадии. Я знал, что это означает, потому что как-то раз наведался в библиотеку; но если бы об этом спросили Соспана, он пожал бы плечами и сказал, что нашел изречение в книге и ему показалось, что оно как-то связано с игровыми аркадами. Такова была его версия, и он ее твердо держался. Однако он лучше всех прочих знал, какие странные демоны гонят неприкаянные души к его прилавку.

– Доброе утро, мистер Найт. Вам ведь как всегда?

– Сделайте двойной и с дополнительной завитушкой.

Он поцокал языком:

– А ведь еще и десяти нет! Тяжелая выдалась ночка?

– Нет, просто мысли тяжелые.

– Ну что ж, тогда вы пришли по адресу.

Его руки трепетали над распределителем, как крылья чайки, а сам он глядел на меня через плечо, непроницаемо укрывшись за искривлением рта, которое у этого мороженого человека называется елейной улыбкой. Многие утверждали, что находят в его лице сходство с пресловутым нацистским «ангелом смерти» Йозефом Менгеле,[6] но мне это не удавалось. Хотя от мороженщика и веяло моральной амбивалентностью, что по временам нервировало. Он поставил мороженое передо мной на прилавок и беспокойно посмотрел на мою хмурую мину. Отчего-то беседа в офисе расстроила меня.

– Давайте наминайте – сразу легче станет.

– Так в чем же тогда соль, Сослан?

– Почем мне знать?

– А вы никогда не задумываетесь о всяком-разном?

– О каком таком всяком? – настороженно спросил он.

– Ой, я не знаю. О том, что это все значит. О городе. О том, что творится…

Он со свистом втянул в себя воздух – его начинало тревожить направление разговора. Я не умел найти нужных слов.

– О всякой там морали, Соспан, понимаете! О добре и зле, о том, какую роль в этом играете вы. Об ощущении, что если ничего не сделаете или сделаете мало, то вы… э… станете… ну, что ли, соучастником чего-то…

– Нет у меня времени на такие раздумья, – ответил он с ноткой раздражения. – Я просто вываливаю перед публикой свои сотни и тысячи, а философствуют пускай пьяницы.

Он явно упустил мою мысль. Или я завел разговор, который мог нарушить протокол. Люди приходили сюда, чтобы укрыться от забот, а не для того, чтобы их пережевывать. Приходили за ванильным билетом обратно в тот мир, где боль – только ссадина на коленке, а мамина заботливая рука всегда рядом.

Я вхлюпнул в себя мороженое, затем повернулся и, опершись спиной о прилавок, стал смотреть на море. Его поверхность сверкала, как дребезги разбитого зеркала. Намечалось пекло.

– Эванса-Башмака последнее время часто видите? – спросил я небрежно.

– Не вижу. И не рвусь увидать.

– Я слышал, он смылся.

– Неужто? Вряд ли многие об этом пожалеют.

– Ничего об этом не слыхали?

Он почесал подбородок – пантомима «Пытаюсь вспомнить».

– Что-то не припомню.

Я выложил на прилавок полновесные пятьдесят пенсов, и он прикарманил их с невозмутимостью, достигаемой годами тренировок.

– Сам я ничего не слыхал, но, говорят, в салоне бинго есть девчушка, которая в курсе.

Я кивнул и пошел прочь, зашвырнув недоеденное мороженое в мусорный бак.

Перекрученная арматура аберистуитского Пирса торчит над водами залива Кардиган, как скелет указующего перста. Во блаженное время оно здесь был ярко раскрашенный бульвар с беседками и балаганчиками, где тогдашние леди и джентльмены наслаждались целительным благорастворением морского воздуха. Кисейные зонтики игриво покачивались, усы фабрились, и корабли до Шанхая, Гонолулу, Папеэте и Фриско, швартовались в конце мола. Но налетели горькие годы – и величие постепенно пропало. Все корабли превратились в садовые сараи, а Пирс, заглохший и культяпый, стал казаться мостом в Землю Обетованную, недостроенным по недостатку средств.

Я прошел подарку, сверкающую разноцветными огоньками, миновав сторожа – заросшего паутиной пса Королевского общества предупреждения жестокого обращения с животными. Он встретил меня остекленевшим взглядом и ошалелым выражением на фибергласовой морде, и я походя потрепал его по холке. Внутри царил бедлам: сверкающий лабиринт автоматов, перед которыми мальчишки-прогульщики жевали жвачку, как коровы на предзакатном солнцепеке, вперяясь в разрисованные фруктами барабаны с сосредоточенностью шахматных гроссмейстеров. Рядом сутулились кисломордые девчонки, насурьмившие глаза, что твои рабыни из древнеегипетских гробниц. Я быстро прошел по залу и через дверь из трепетливых пластиковых ленточек попал в Бинголандию. Те же самые девчонки спустя эдак полвека вполне могли очутиться здесь в помойного цвета плащах – и пучить глаза в электрически светящиеся экраны. Каждая выискивала в глубинах кинескопной трубки цепочку номеров, которая отворила бы застекленный шкаф с призами. Тряпичные гоблины на чайник, корзины для пикников, наборы винных бокалов или – для тех, кто твердокаменно нацелился копить купоны, – кольт сорок пятого калибра и ковбойская шляпа Роя Роджерса.[7] Любая строчка, заполненная целиком, сверху вниз, слева направо или же по диагонали.

На дальнем конце зала, у окна, глядящего на океанскую пустыню, сидела та, кто была не похожа на других игроков. Курносая, сплошь конопатая блондинка в школьной форме с прической перьями и шоколадным контуром вокруг губ, она выглядела лет на пятнадцать-шестнадцать. Хоть она и передвигала пластиковые заслонки по своему экрану, денег, однако, не ставила. Без фоновой подсветки цифр было не разглядеть, но, похоже, ей это было и не нужно. Я подошел к ней. Она коротко глянула в мою сторону и снова переключила внимание на игру.

– Может, стоило бы сделать ставку?

Она ответила механически, не отрывая глаз от экрана:

– А толку? На этом автомате выигрыша не будет еще пятьдесят партий. Вон там тетка в синей косынке – она сейчас выиграет.

Я нашел глазами вышеозначенную леди. Судя по виду, фортуна ее не баловала.

– Она бы, наверное, отвалила кучу денег за такие сведения.

– Уже отвалила. Думаешь, чего она там сидит?

– Как ты вычислила?

– У меня система.

– А.

– Хочешь поучаствовать?

– Нет, спасибо. Не верю я в системы.

Она пожала плечами:

– Хозяин – барин.

– Сколько тебе лет?

– Хватает.

Тетка в синей косынке закричала:

– Бинго!

Отвисли двадцать челюстей, и двадцать мятных таблеток упали на нижние мосты, будто мексиканский расстрельный взвод передернул затворы. Ведущий подошел к тетке и стал проверять цифры; остальные, затаив дыхание, вперили в нее ненавистливые слезящиеся глаза. Все молились, чтобы не сошлись цифры или дама оказалась одной из тех психованных, которые забредают с улицы и выкрикивают что попало. Ведущий подтвердил – никакой ошибки, и все разом залопотали. Тетка завизжала от счастья, единым щелчком распахнулись двадцать ридикюлей, и игроки принялись нашаривать очередные монетки.

Я посмотрел на девчушку с уважением:

– Недурственно! Как зовут-то тебя?

– Амба Полундра, а тебя?

– Луи Найт.

– Что тебе нужно, Луи?

– Эванс-Башмак.

Девчушка поджала губы и покачала головой:

– Извини, о таком не слыхала.

Я вытащил пятьдесят пенсов и положил на консоль экрана.

Она передумала.

– У меня есть друг – вот он, наверно, слыхал.

Я кивнул.

– Келли Одноглазый – единичка! – Игра началась снова.

– Хотел бы я с ним встретиться.

Амба Полундра поцокала языком – дескать, задача нелегкая.

– Это, наверно, будет не просто, босс.

– Конечно.

– Крутое задание.

– Две толстухи – восемьдесят восемь!

– А ты – крутая девчонка.

Она опять задумалась:

– Может, что-нибудь удастся устроить. Мне понадобится помощь в покрытии расходов на автобус.

Я положил поверх пятидесятипенсовика еще двадцать пенсов.

– Я живу в Махинллете.

Положил еще двадцать пенсов.

– И на непредвиденные расходы.

– Так, давай-ка пока ограничимся деньгами на проезд. Она презрительно поглядела на монеты:

– Обычно мой друг из кровати не вылезет меньше чем за два фунта.

– Большая, поди, кровать.

– На всю комнату.

Я выложил еще пятьдесят пенсов.

– Всегда готов помочь человеку встать с постели.

– А мне так сдается, ты его решил там продержать весь день.

Я вздохнул и вытащил свою визитку.

– Вот что. Приколи-ка это к его плюшевому мишке. Если у него есть информация про Эванса-Башмака – обсудим условия.

Она взяла карточку и исследовала ее.

– Да ты ищейка! – воскликнула она, и лицо ее засияло. – Я тоже собираюсь пойти в сыщики, когда вырасту.

– Так держать!

Она сунула визитку в нагрудный карман и соскользнула с табурета.

– Я буду на связи.

Когда я вернулся к себе на Кантикл-стрит, меня потрясли две вещи: на автоответчике мигал огонек, и – кто-то перевернул контору вверх дном.