"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)Глава 7Никто не знал, о чем Дай Мозгли писал в том своем сочинении – а если кто и знал, то помалкивал. Могли пятиклассник написать такую гадость, что учителю пришлось его убить? Этого я не знал, но другой версии не было, и всю следующую неделю я задавал вопросы там и сям. То же самое делала Амба. Мейрион прислал кое-какие вырезки из «Газетт», и я засел за них. Мозгли был первой жертвой; судя по всему, сочинение он сдал незадолго до звонка, около 9 часов, а пропал где-то в обед. Две недели спустя его ножная шина и несколько зубов были найдены на сыроварне в чане из-под кардигашир-ского зеленого сыра. Все остальное съела сычужная закваска. Широкоизвестный способ избавиться от трупа. О Мозгли появилось две статьи: сухая заметка о факте обнаружения тела и весьма цветистое эссе, повествующее о краткой, но яркой карьере малолетнего гения. Под ним стояла подпись Иоло Дэвиса, музейного смотрителя, но литературным негром наверняка был сам Мейрион. «Мальчик с волосами цвета музейной пыли, с негнущейся в колене ногой, столь значительную часть своей жизни провел он в сумраке аберистуитской Публичной библиотеки, что сделался прозрачным, как диковинные глубоководные создания, которых можно увидеть в „Нэшнл огрэфик“»… Трудно вообразить, чтобы так писал Иоло Дэвис. Цитировались и слова учителя Лавспуна, который аттестовал Мозгли как «самого выдающегося ученого, которого дала учеба в нашей школе»; фраза звучала так, будто Мозгли был наследником славных традиций, а не выродком, которого почему-то не удалось постричь под обшую гребенку. От расстройства Лавспун ушел в отпуск на неделю и затерял сочинение. В ту самую неделю, когда труп Мозгли обнаружили в сыре, пропал из виду Эванс-Башмак. Точную дату установить затруднительно, ибо персонаж он был скрытный, и не сразу люди поняли, что его нет. Вдобавок потребовалось время, чтобы поверить такой радости. Вскоре паренек из его шайки, Ллуэллин Морган, получил по почте от доброжелателя «цветочек-плевочек». Он испробовал подарок у себя на балконе муниципальной квартиры и впал от яда кобры в такое неистовство, что вывалился за перила; он так остервенело ковырял в глазах, что позже у него под ногтями обнаружили глазную жидкость. Пролетел девятнадцать этажей, однако патологоанатом утверждал, что смерть наступила между восьмым и девятым. Бронзини и сын машиниста, оба из той же шайки, стали последними жертвами. Тот же, кто убил Бронзини, вероятно, и засунул ему в зад мою визитку: стало быть, что я берусь за это расследование, прознал еще до того, как я взялся. Ни в одной статье не говорилось о похищенной чайной попонке. Я сложил газетные статьи лицевой стороной вверх на подоконник молочного бара «Тропикана» и сделал еще глоток земляничного коктейля. Оставалось на донышке. И соломинка чвакнула – весь ресторан огласился нелепым хлюпаньем. Будь жив Мозгли, он, может быть, обратил бы свой гений к этой проблеме. «Тропикана» как нельзя больше подходила для того, чтобы сидеть себе да поглядывать, как течет жизнь. Подобно многим кафе в городке, она так и не сумела прорваться в последнюю четверть XX столетия, признать существование «капуччино» и «эспрессо», но коктейли, пылающие ярчайшими красками, там подавали отменные, к тому же в ассортименте имелись бургеры и хот-доги; да и музыкальный автомат не слишком голосил. В центре стояло несколько пластиковых столов, окруженных стульями, прикрученными к полу, а вдоль окон, на уровне груди шел широкий карниз и ряд высоких табуретов, обтянутых красным винилом. Там я и сидел. Мимо окна прошли Пандора и Бьянка, заметили меня и помахали, но задерживаться не стали. Я глядел, как они семенят по Набережной. Бьянка – преувеличенно вызывающей походкой: казалось, у нее в бедрах пружины, – и Панди, девочка-горничная с ножом в чулке. Пока я любовался, как они, покачивая кормой, плывут по улице, в моем поле зрения замаячила ладошка, будто проверяя, ослеп я или нет. – Извини, – сказала Амба. – Я уждумала, ты окаменел. – Я задумался. – И я даже знаю, о чем. Она взобралась на табурет, и я предложил ей коктейль. – Спасибо, некогда – у меня сдвоенный урок по математике после второй перемены. – В кои-то веки собралась сходить? – Хочешь не хочешь, а придется. Там перекличку проводят. – А с чем ко мне пожаловала? – Вообще-то, я от коктейля не откажусь. Земляничный. Я застонал, но пошел и принес как миленький. Между глотками Амба делилась плодами своего расследования. – Ясное дело, остальных пацанов укокошили, потому что они списали домашнюю работу Мозгли, – начала девчонка, напоминая мне то, что я уже знал. – Я это знаю. – Я знаю, что ты знаешь, просто излагаю по порядку. Вопрос, – продолжала она, – о чем он писал? По школьному двору ходят слухи, что где-то всплыла еще одна копия. – Какая копия? – Сочинения. Ее-то, наверное, Друиды и искали, когда перерыли все у тебя в конторе. – Он снял копию? – Как всегда. Таков его Я покосился на нее, однако она только вздернула нос, будто употребляла это выражение каждый день. – О'кей, он сделал копию. Но про что сочинение-то? Амба долго, нагнетая напряжение, втягивала коктейль, а потом проронила, словно бы мимоходом: – Кантрев-и-Гуаэлод. Я не произнес ни слова. – Кантрев-и-Гуаэлод, – повторила она. – Кантрев-и-Гуаэлод? Сказочное средневековое королевство. Говорят, Лавспун предупреждал Мозгли, велел писать на другую тему, но тот и ухом не повел. Меня ошарашило так, что некоторое время я не мог сказать ничего. Амба беспечно глядела в окошко, словно бы то, что учитель валлийского убил ученика из-за мифического королевства, – факт вполне закономерный. – То самое легендарное королевство, что располагалось между нами и Ирландией? Которое сгинуло под водой десять тысяч лет назад? – Да. Говорят, в лунные ночи слышно, как над морем звонят призрачные колокола. – Знаю. – Ты в это веришь? – Нет. – И я – нет. – Просто народные предания. – За что купила – за то и продаю. – Но я не понимаю, что в этом плохого. – И я не понимаю. Я как-то на «изо» нарисовала Кантрев-и-Гуаэлод. Жуть. Она соскользнула с табурета, будто бы собравшись уходить, и выложила на стойку бумажку: – Вот что еще я принесла. Это адрес мамочки Дая Мозгли. Положив бумажку в карман, я по Террас-роуд двинулся к вокзалу. Как и большинство ребятишек, что ходили в школу в Аберистуите, я знал миф о Кантрев-и-Гуаэлод. Народные сказания гласили, что королевство, расположенное в Западных низинах, защищали от нашествия моря дамбы и однажды ночью на пиру кто-то позабыл закрыть шлюз. Подобные истории бытуют по всему побережью Британии – похоже, так в народной памяти запечатлелся подъем уровня моря в конце последнего ледникового периода. Процесс, который занял бы в реальности тысячи лет, в устах молвы сжался до событий одной хмельной ночи. Призрачный звон, струящийся над волнами в лунные ночи, тоже стал уже неотъемлемой частью этих россказней. У побасенок имелась и другая реальная подоплека – в отлив на Бортском берегу виднелись останки древнего леса. И миссис Пью из Инисласа однажды прославилась тем, что отсудила скидку на квартплату, потому что ночами ей не давали спать колокола. Но до сих пор еще никто и не заикался о том, что писать об этом опасно для здоровья. Из любопытства я прогулялся через весь город в «Драконье логово», что на привокзальной площади. Когда я входил, колокольчик над входом звякнул. «Логово» было из тех магазинчиков, где надо прицениваться, пригнувшись, потому что заведения эти ломятся от товаров, половина из которых свисает с потолка: ералаш сланцевых барометров, сливочных помадок и чайных салфеток с рецептами, а подальше вглубь и – недурной выбор литературы посерьезнее. Я направился в отдел чайных салфеток, ибо знал: там можно отыскать историю королевства в такой форме, что напрягать внимание не потребуется. Герайнт, владелец магазина, вышел из подсобного помещения меня поприветствовать, и мы обменялись – Давненько не виделись, Луи. Ищешь что-нибудь конкретное? Я взял салфетку, где изображалась история пропавшего королевства Кантрев-и-Гуаэлод. – Поди ж ты! – воскликнул Герайнт. – Ты и впрямь человек-сюрприз! – Неужели? – Уж от кого-кого, а от тебя не ожидал, что ты заинтересуешься. Сколько тебе забронировать? Два? Три? Или на тебя одного? – Не понял? – Билетов сколько? – О чем ты? – Билетов в Кантрев-и-Гуаэлод – ты ведь на это намекаешь, так? – Ты продаешь билеты? – Твердо не обещаю, но в список тебя внесу наравне со всеми. – Я-то думал, оно затонуло десять тысяч лет назад. – А как же! – Экскурсия на подлодке, что ли? – Не совсем. Исход. – Исход? – Лавспуи выводит свой народ. – Куда выводит? – Как куда – в Кантрев-и-Гуаэлод! Слушай, не хочешь – не надо. У меня от желающих отбою нет. – Да как он может вывести народ туда, если народ – не оттуда? – Изначально – оттуда. Все оттуда. Ты что – истории не знаешь? Когда там все затопило, уцелевшие ушли на восток. Мы все – их потомки. Даже ты. Рот Герайнта расплылся до ушей. Впрочем, как обычно. – И стало быть, Лавспун замыслил Исход? – Вывести народ из рабства. Фараон, отпусти народ мой! – А что – тут кто-то в рабстве? – Оковы не нужны, чтоб быть рабом, Луи. Тебе-то следовало бы знать. – Пожалуй, что и не нужны. А там не сыровато будет? – Они собираются вернуть землю. Ты не боись – все продумано. Восстановят дамбы, откачают воду. Как в Голландии. – Как они доберутся туда? – В Ковчеге. – Герайнт, лучась самодовольством, скрестил руки на груди. – Он, конечно, пока не достроен, но будет настоящий красавец корабль. Четыре стабилизатора, двести кают-люкс, глобальная навигационная система и четыре автомата капуччино. – И весь, поди, сделан из дерева гофер. – Из дерева гофер и из южноамериканской твердой древесины с возобновляемых плантаций. И из современного высококачественного пластика ниже ватерлинии. – А где корабль? – В школе, они его на уроках труда делают. – И ты на него продаешь билеты? – Я и другие турагенты. – Сам-то поедешь? Герайнт замялся: – Э… Не сразу. Кому-то надо ведь и за лабазом приглядывать. – Он расхохотался. – Эй, не смотри волком! Я получаю десять процентов с билета, и кому от этого плохо? Ну, в худшем случае покатается народ в выходные на новой посудине Лавспуна. Пошли-ка, я как раз чайник поставил. Выйдя на улицу, я достал бумажку, которую дала мне Амба, и поглядел на адрес: Кларах. В четырех милях от города – по пути можно будет заехать в школу. Я добрался туда в час обеда, но хотя на игровых площадках было полно ребятишек, спортивное поле пустовало. Один из глубинных парадоксов школьной жизни. Зеленые просторы, отведенные для игр, – вне игры, когда приходит время играть. Вооруженный сведениями от Герайнта, я видел теперь, что новая постройка, которая первоначально примстилась мне похожей на перевернутого жука, и впрямь напоминала остов корабля. Ковчега. Мозгли, крупнейший ученый учащийся этого столетия, написал сочинение о пропавшем королевстве Кантрев-и-Гуаэлод. Его же учитель Лавспун замыслил вернуть народу землю и отплыть в нее на Ковчеге. Что все это значит? И что куда важнее: как он собирается доставить корабль к морю? Оно в пяти милях отсюда. Мамашу Дая Мозгли я застал в ее хибаре на холме над Кларахом. Жилище стояло на северной стороне, и потому солнечные лучи на него не попадали – хибара прозябала в промозглом вечном сумраке, как на родине Снежной королевы. Я припарковал свой «волзли-хорнет» в придорожном кармане, предназначенном для невзыскательных любителей пикников, и прошел по вырубленной в склоне холма тропе. Листва чавкала под ногами, и в воздухе висела неотступная сырость тропического дождевого леса. Камни хибары консистенцию имели творожистую, а с крыши капала вода; там, куда приземлялись капли, росли мерзопакостные белые цветы, которых, вероятно, в Британии не встретишь нигде, кроме ботанического сада Кью. Я постучал и подал голос, но никто не откликнулся; я толкнул дверь и вошел. Мамаша Мозгли ритмично покачивалась в кухонном кресле-качалке. Она меня не заметила – уронив голову на грудь, она жалобно причитала: – Пропала головушка, пропала головушка. Я замер на пороге кухни, глядя на нее, чувствуя, как от пола по моим ногам поднимается ревматической холодок. – Пропала головушка, – стонала она, – пропала головушка… сыночка родимого. – Миссис Мозгли? – Пропала головушка, пропала головушка. Я мягко положил руку ей на плечо, и она подняла рассеянный взгляд. – Пропала головушка, пропала головушка. – Да, – согласился я. – Пропала его головушка. Я пришел побеседовать с вами о Дэвиде. В водах ее глаз мелькнул проблеск понимания, и сиреневая диафрагма рта распахнулась неспешно, как влагалище морского анемона. – Дай? Я кивнул. – Пропала его головушка. – Да. – Погубили его. Я встал на колени и заглянул ей в глаза: – Кто его погубил? – Это учитель. – Лавспун? – Да! – Вы знаете, за что? Она уже смотрела на меня – ее глаза чуть сузились, и она прошептала: – За то, что он написал. – Про Кантрев-й-Гуаэлод? Ответа не последовало, и в комнате воцарилось молчание – раздавалось лишь натужное сиплое дыхание мамаши Мозгли. Я огляделся. Обстановка скромная: прялка, гниющий тюфяк в углу; пустые бутылки из-под хереса. Я подошел к плите, чтобы сделать ей чашку чаю. Съестного в доме не было; тогда я поднял с полу банку из-под консервированной фасоли, промыл ее под краном и плеснул туда из своей карманной фляжки. – Это вам поможет, – сказал я, подсовывая питье старухе под нос. Две закоченевших, дрожащих руки вцепились в мои, и банка мигом опустела. Огненная жидкость затопила женщину, и она вымолвила с новой силой: – Это все Друиды. – Они забрали вашего мальчика? – Убили его. – Вы уверены? Она кивнула и поглядела на меня в приливе решимости: – Конечно, уверена. – О чем было сочинение, миссис Мозгли? Вы помните? Она опустила глаза, и ее взгляд уперся в мой карман, где лежала фляжка. Я снова налил рому в банку и протянул ей. Она выхватила его и выпила с излишней жадностью. Из горла вырвался кашель, и белесая теплая жидкость, смешиваясь со слюной, залила ее бородатый подбородок. Я, как ребенка, похлопал ее по спине: – Прошу вас, попытайтесь вспомнить! – Не знаю, – проговорила она, когда кашель утих. – Все, что знаю, рассказала в полиции. – Он сделал копию? На сей раз в ее глазах вспыхнуло пламя уверенности: – Ну еще бы. Всегда делал. От всего копии оставлял. Мало ли что. – И вы знаете, где он ее оставил? – Да. Мое сердце подпрыгнуло. – Да?! Где? Она ухватила меня за руку и слабо прижалась к ней, словно чтобы исповедаться в последней тайне: – У всех на виду, прямо под носом спрятал. – У всех на виду? Под носом? – Да. – Где именно? Она покачала головой: – Не знаю. Он не сказал. Она вновь потянулась к банке. Я наполнил, но выпить на сей раз не дал. – Где именно? Она замотала головой, как резвая лошадка: – Не знаю. Не знаю!.. Я вылил немного рома на пол – от ужаса у нее перехватило дыхание. – Нет… нет… не надо, прошу вас! – Где под носом, где на виду, миссис Мозгли? Страх закрался в ее глаза. – Прошу вас, дайте мне выпить! Я перевернул фляжку с ромом вверх дном. Жидкость полилась струей. Миссис Мозгли дернулась вперед, и слова понеслись потоком – она говорила все подряд в надежде, что я перестану транжирить драгоценное спиртное. – Я не знаю. Разве ж он мне скажет. Он не мог. Он так волновался, что едва говорил. Едва кушал. А потом куда-то пропал на неделю. Там-то ее же ведь и встретил. Поэтому-то все и разузнал. А уж как вернулся – и вовсе кушать перестал. – Что – все разузнал? – Все как есть. Уж как ее встретил – так все, до последнего. До самой капельки. Она же ведь ему и выложила. Все рассказала, как есть. А ей-то что! Извергиня! А он вернулся бледный, что привидение. Не ел, не спал – ничего. Только ходил взад-вперед всю ночь. Я ему говорю, шину сломаешь, а он и ухом не ведет. Мамаша, говорит, если что со мной завтра в школе стрясется, вы меня рядом с папашей похороните, уж не забудьте. Я отдал ей ром и с жалостью посмотрел, как она высосала его – со всхлюпом, словно из ванны спустили воду. На секунду старуха примолкла. – С кем он встречался? – С Гуэнно. – Гуэнно – а как дальше? – Гуэнно, и все. Опять повисла пауза. Мамаша Мозгли уже дышала, как марафонец. Я мягко потрепал ее по плечу: – Миссис Мозгли, вы говорите, что эта Гуэнно ему что-то сообщила? То, что не понравилось Лавспуну? Она посмотрела на меня – огонь в ее глазах угасал, будто фитилек керосиновой лампы прикрутили на ночь. – Да. – На миг ее опустошенный взгляд зацепился за мой, и голова старухи упала на грудь. Тусклый светильник разума погас. – Пропала головушка, – вновь монотонно запричитала она. – Пропала головушка. Когда я уходил, вновь заскрипело кресло – ритмический аккомпанемент безысходной мантры материнской скорби. – Пропала головушка, сынок родимый. |
||
|