"Скульпторша" - читать интересную книгу автора (Уолтерс Майнет)

ГЛАВА 1

На ее приближение нельзя было смотреть без содрогания. Она представляла собой жестокую пародию на женщину и была настолько толста, что руки, ноги и голова нелепо торчали из громадной массы туловища и казались неуместными на этой глыбе жира. Грязные белесые волосы жидкими прядями прилипали к черепу, а под мышками расплылись темные пятна пота. Сразу очевидно, что передвижение дается ей нелегко и причиняет изрядные мучения. Она волочила ноги, выворачивая стопы вовнутрь, подталкивая тело вперед ритмичными движениями то одного гигантского бедра, то другого. При этом равновесие ее выглядело достаточно ненадежным. При каждом движении, даже самом незначительном, ткань на ее одежде зловеще натягивалась, готовая порваться в любое мгновение от непомерного давления огромной массы. Ничто на ее лице не выделялось и не запоминалось. Даже синие глаза терялись в уродливых складках жира, который буграми проступал под кожей.

Странным оставалось и то, что по прошествии столь длительного промежутка времени она все еще представляла интерес для окружающих. И сейчас те, кто видел ее каждый день, смотрели за тем, как она передвигается по коридору, словно созерцали это впервые. Что же так завораживало их? Может быть, сами ее размеры: огромный рост и вес более ста пятидесяти килограммов? Или их притягивала ее страшная репутация? А может быть, отвращение к ней? Никто не улыбался. Большинство из тех, кто наблюдал за ней, смотрели на женщину бесстрастными спокойными глазами, боясь, очевидно, привлечь к себе ее внимание. Ведь это она разрезала на маленькие кусочки свою мать и сестру, а потом выложила кровавую абстрактную картину на полу собственной кухни. Немногие из тех, кто видел ее, смогли бы позабыть эту женщину. Если принять во внимание весь ужас ее преступления и страх, который ее задумчивое лицо вызывало у всех присутствующих в тот день на суде, становится понятным, почему ее приговорили к пожизненному заключению. И при этом поставили условие, что она отсидит как минимум двадцать пять лет. Но кроме самого страшного преступления, ее делало необычной еще и то, что она сразу же призналась в содеянном и отказалась от адвоката.

В тюрьме ее все называли не иначе как Скульпторша. Настоящее имя этой женщины было Оливия Мартин.

Розалинда Лей, ожидавшая Мартин возле дверей комнаты для свиданий, нервно провела языком по пересохшему небу. Она сразу же почувствовала антипатию по отношению к этой женщине, будто зло, совершенное когда-то Оливией, сейчас дотянулось до Роз и даже физически коснулось ее. «Господи! Да у меня ничего с ней не выйдет», — подумала Роз, и эта мысль напугала ее. Правда, сейчас у нее, разумеется, не оставалось никакого выбора. За ней только что закрылись ворота тюрьмы, и хотя Роз была всего лишь посетительницей, она уже не могла никуда убежать, как и все содержащиеся здесь заключенные. Она прижала трясущуюся ладонь к бедру, чувствуя, как на ноге конвульсивно сокращаются мышцы. В руках Роз держала почти пустой кейс, свидетельствовавший о том, что она совершенно не подготовилась к этой встрече. Внутренне Роз теперь только горько смеялась над своим высокомерием и самонадеянностью: ей почему-то показалось, что эта беседа пройдет легко и просто, как это бывало у нее прежде. И ей ни разу не пришло в голову, что страх в один момент сможет парализовать ее изобретательность.

Как-то рано поутру потянулась к топору Лизи Борден, крошка наша — и в крови лежит мамаша. И отца она потом зарубила топором… Это глупое стихотворение вертелось у нее в голове, повторяясь снова и снова, одурманивая мозг и приводя его в состояние тупого оцепенения. Как-то рано поутру потянулась к топору Оливия Мартин, крошка наша — и в крови лежит мамаша. И сестру она потом зарубила топором…

Роз отступила от двери и заставила себя улыбнуться.

— Здравствуйте, Оливия. Меня зовут Розалинда Лей. Наконец-то мы встретились, мне это очень приятно.

Она протянула руку и тепло пожала ладонь Мартин, наверное, рассчитывая на то, что демонстрация дружелюбия и отсутствие предубеждения поможет ей справиться со своей неприязнью к этой женщине. Прикосновение Оливии оказалось лишь символическим, пустой формальностью, выражавшейся в холодных бесчувственных пальцах протянутой руки.

— Спасибо вам, — поспешно обратилась Роз к нависшей над ней тюремной служительнице. — Теперь я справлюсь сама. У меня есть разрешение начальника тюрьмы на беседу в течение часа.

Лизи Борден, крошка наша… Ну, скажи же ей, что ты передумала. Оливия Мартин, крошка наша — и в крови лежит мамаша… Я не смогу! У меня ничего не получится!

Женщина в форме только пожала плечами.

— Хорошо.

Она небрежно поставила металлический стул, который до сих пор держала в руках, на пол и прислонила его к колену.

— Вот эта вещь вам понадобится. Любая другая мебель развалится в ту же секунду, как только она присядет. — Надзирательница беззлобно рассмеялась.

«Симпатичная женщина», — невольно подумала Роз.

— Как-то раз, еще в прошлом году, она застряла у нас в одном проклятущем унитазе, — продолжала тюремщица. — Так ее вытаскивали оттуда четверо мужчин. Вы-то с ней, конечно, не справитесь в одиночку.

Роз неуклюже протащила стул в дверной проем. Сейчас ей стало неловко. Она почувствовала себя так, словно являлась приверженцем сразу двух воюющих сторон, и теперь ей надо было выбирать, кому она отдаст предпочтение. Но ведь Оливия сама напугала ее так, как это не удалось бы ни одной тюремной служительнице!

— Во время беседы я буду пользоваться магнитофоном и записывать то, что сочту нужным, — отрывисто предупредила Роз, от волнения проглатывая окончания слов. — Начальник тюрьмы разрешил мне, и это оформлено надлежащим образом.

Наступила тишина, и служительница приподняла бровь.

— Ну, если вы считаете это нужным… Вероятно, кто-то уже позаботился о том, чтобы получить такое же разрешение и у Скульпторши. А если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, ну, например, если она неожиданно начнет яростно проявлять свое недовольство. — Тут женщина зачем-то сначала провела пальцем по горлу, а затем постучала по створке маленького окошечка, врезанного в дверь, откуда надзиратели могли следить за происходящим в комнате. — Тогда барабаньте вот сюда, прямо по стеклу. Если, разумеется, она позволит вам это сделать. — Женщина холодно улыбнулась. — Надеюсь, вы успели ознакомиться с нашими правилами. Вы ей ничего не передаете и ничего не выносите отсюда наружу. Она может курить ваши сигареты в этой комнате сколько угодно, но не имеет права забирать их с собой. Вы не передаете ей никаких устных сообщений и не принимаете таковых от нее без разрешения на то начальника тюрьмы. Если у вас возникнут какие-либо сомнения, лучше всего обратиться к кому-нибудь из тюремных служащих. Это понятно?

«Вот сука!» — сердито подумала Роз, но вслух произнесла коротко: «Конечно». И, поразмыслив немного, поняла, что это была, конечно, не злость, а самый настоящий страх. Страх быть запертой в тесном помещении с этим чудовищным созданием, провонявшим потом, на жирном лице которого не отражалось абсолютно никаких эмоций.

— Вот и чудесно. — Служащая тюрьмы, зачем-то подмигнув Роз, чинно удалилась.

Лей уставилась ей вслед, и лишь через несколько секунд, придя в себя, заговорила:

— Заходите, Оливия.

Сама Роз умышленно выбрала себе стул, стоявший подальше от двери, посчитав это знаком особого доверия. На самом же деле она так нервничала, что была бы не прочь именно сейчас посетить туалет.

* * *

О требовании написать книгу агент сообщила ей, как об ультиматуме.

— Твой издатель собрался от тебя отделаться в самом ближайшем будущем, Роз, — выложила агент неприятные известия. — И вот что он сказал: «Даю ей ровно неделю на то, чтобы она состряпала нечто такое, что будет продаваться, иначе мне придется попросту вычеркнуть ее из наших списков». И, хотя мне очень неловко в этом признаваться, Роз, я собираюсь сделать то же самое. — При этом лицо Айрис немного смягчилось. Ругать Роз было все равно что бить головой о стену: больно и совершенно бесполезно. Айрис понимала, что является лучшей подругой Роз (и единственной, как она считала сама). Барьер из колючей проволоки, который Роз выстроила вокруг себя, держал на расстоянии, оставляя в друзьях только самых решительных и преданных. В последнее время мало кто интересовался жизнью журналистки. Поэтому, вздохнув, Айрис высказала свое мнение, понимая, что это впустую:

— Послушай, дорогая, дальше так жить нельзя. Не стоит запираться в своей скорлупе и бесконечно проводить время в созерцании и размышлениях. Ты помнишь о моем последнем предложении?

Но Роз, как всегда, не слушала ее.

— Прости, — забормотала она, глядя на Айрис безумными пустыми глазами. Заметив раздражение на лице подруги и агента, она сделала усилие и сосредоточилась. «Наверняка Айрис опять читала мне нотацию, — подумала Роз. — Но почему она обо мне так печется?» Ей порядком надоело внимание посторонних людей. Оно выматывало и ее, и их самих.

— Ты звонила тому психиатру, которого я тебе рекомендовала? — без предисловий поинтересовалась Айрис.

— В этом не было необходимости. Я нормально себя чувствую. — И она вгляделась в лицо Айрис, в ее идеально подведенные глаза. Эта женщина не менялась на протяжении последних пятнадцати лет. Кто-то когда-то сказал Айрис Филдинг, что она очень похожа на Элизабет Тэйлор в фильме «Клеопатра».

— Неделя — очень маленький срок, — отозвалась Роз, имея в виду ультиматум издателя. — Скажи ему, что материал будет готов через месяц.

Айрис бросила на стол какую-то бумагу и подтолкнула ее к Роз.

— Боюсь, у тебя не осталось возможности маневрировать и диктовать свои условия. Кроме того, он даже не собирается давать тебе право выбора темы. Он хочет получить материал об Оливии Мартин. Вот здесь записаны имя и адрес ее адвоката. Выясни у него, почему ее поместили не в Бродмур и даже не в Рэмптон. Узнай, из-за чего на суде она отказалась от защиты. И самое главное, что заставило ее совершить такие ужасные преступления. Где-то в газетах должны быть статьи по этому поводу. — Увидев, как нахмурилась Роз, Айрис только пожала плечами. — Я все понимаю. Эта тема совсем тебе не нравится, но ты сама довела до такого отношения к себе. Уже сколько месяцев я стараюсь вытянуть из тебя хоть какие-то планы насчет будущих книг. А теперь выбор таков: или вот это, или ничего. Если честно, мне кажется, он нарочно так поступает. Если ты напишешь книгу, она будет продаваться, а если откажешься, ссылаясь на то, что вещь будет основываться только на дешевых сенсациях, у него появятся все основания вышвырнуть тебя.

Реакция Роз удивила даже Айрис.

— Вот и отлично, — спокойно произнесла она, засовывая исписанный листок себе в сумочку.

— А я думала, что ты откажешься.

— Почему?

— Из-за того, какую сенсацию эти бульварные газетенки раздули по поводу того, что случилось с тобой.

Роз неопределенно пожала плечами.

— Может быть, сейчас как раз наступило то время, когда надо показать им, как нужно представить человеческую трагедию с достоинством.

Разумеется, она ничего не будет писать — у нее вообще пропало всякое настроение что-либо сочинять — но она, тем не менее, ободряюще улыбнулась Айрис на прощание.

— Тем более, что мне никогда раньше не приходилось встречаться с женщиной-убийцей.

* * *

Просьба Роз посетить Оливию Мартин с целью получения информации была передана начальнику тюрьмы через Министерство внутренних дел. Прошло несколько недель, прежде чем она получила письмо, подписанное гражданским чиновником, в котором с явной неохотой сообщалось, что ее просьба будет удовлетворена. И хотя Мартин также разрешили эти посещения, за ней оставалось право в любое время отказаться от свидания, не называя при этом причин. В письме подчеркивалось и то, что свидания разрешались лишь в том случае, если они не приведут к нарушению тюремной дисциплины, а также при условии, что слово начальника тюрьмы остается неоспоримым при любых обстоятельствах. Если же мисс Лей каким-то образом стала бы причиной подрыва тюремной дисциплины, она должна была нести за это полную ответственность.

* * *

Роз очень скоро поняла, что ей трудно заставить себя смотреть на Оливию. Хорошие манеры Роз и отвратительная внешность Мартин не позволяли журналистке пристально вглядываться в осужденную. Кроме того, само лицо Олив было настолько плоским и безразличным, что любой взгляд, казалось, скатывался с него, как кусок масла с горячей печеной картофелины. Со своей стороны, Оливия жадно рассматривала Роз. Привлекательная женщина притягивает к себе любопытные взгляды, и в этом нет ничего предосудительного. Даже наоборот. А сейчас Роз была для Мартин чем-то совсем новым. В жизни заключенной почти не осталось места для свиданий, а если такие и происходили, то, как правило, несли в себе неизгладимую печать миссионерского рвения.

После тягостной процедуры усаживания Олив на стул, Роз небрежным жестом указала на магнитофон.

— Если вы помните, в своем втором письме я предупреждала вас о том, что хочу записывать наши беседы. Полагаю, что после разрешения на это начальника тюрьмы вы тоже не выскажете своего неодобрения.

Роз начала волноваться, не слишком ли громко и резко звучит сейчас ее голос.

Оливия чуть заметно пожала плечами.

— Значит, возражений не будет?

Олив согласно качнула головой.

— Вот и хорошо. Тогда я включаю магнитофон. Сегодня понедельник, двенадцатое апреля. Беседа с Оливией Мартин. — Роз судорожно перелистала свой наспех составленный список вопросов. — Давайте начнем с некоторых биографических данных. Когда вы родились?

Ответа не последовало.

Роз посмотрела на собеседницу и ободряюще улыбнулась, но встретила лишь немигающий испытующий взгляд.

— Ну, хорошо, — примирительно начала она. — Допустим, эта деталь мне уже известна. Давайте посмотрим. Восьмое сентября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Значит, сейчас вам двадцать восемь лет. Все правильно?

И снова тишина.

— Итак, вы родились в Саутгемптоне и были первой из двух дочерей у Роберта и Гвен Мартин. Ваша сестра, Эмбер, что значит «Янтарная», родилась через два года, а именно пятнадцатого июля шестьдесят шестого года. Вы были рады тогда? Или вам больше хотелось иметь братика?

Молчание.

На этот раз Лей не стала даже поднимать глаза. Она чувствовала на себе тяжелый взгляд «собеседницы».

— Очевидно, ваши родители любили разные цвета и оттенки, — продолжала Роз. — Интересно, а как бы они назвали Эмбер, если бы родился мальчик? — Она нервно хихикнула. — Рыжик? Огонек? Наверное, все же хорошо, что у них появилась еще одна девочка. — Роз слушала саму себя с отвращением. «Господи, кой черт меня дернул согласиться на это?!» Ее мочевой пузырь настойчиво давал о себе знать.

Неожиданно жирный палец протянулся к магнитофону и выключил кнопку записи. Роз в ужасе, как завороженная, наблюдала за движением Оливии.

— Не стоит так бояться, — раздался глубокий и удивительно приятный голос. — Мисс Хендерсон подшучивала над вами. Им всем хорошо известно, что я совершенно безобидна. Если бы это было не так, меня бы давно перевели в Бродмур.

В воздухе зазвучал какой-то непонятный гул. Что это? Смех? Роз недоумевала.

— Само собой, это правда, — вздохнула Мартин, продолжая держать палец над кнопками магнитофона. — Понимаете, обычно я веду себя так же, как все другие нормальные люди. Ну, а если у меня назревает протест в отношении чего-либо, я выражаю его. — Палец передвинулся к кнопке «запись» и аккуратно нажал на нее. — Если бы вместо Эмбер появился мальчик, его бы назвали Джереми в честь отца моей матери. И цвет волос здесь не при чем. Если вдаваться в подробности, то настоящее имя Эмбер было Элисон. А я называла ее Эмбер только потому, что в возрасте двух лет еще не умела произносить то ли звук «л», то ли «с». Но ее это вполне устраивало. У нее были чудесные волосы цвета меда, и когда она выросла, то откликалась только на «Эмбер», полностью игнорируя свое настоящее имя. Она была очень симпатичная.

Роз выждала несколько секунд, и, когда ею овладела уверенность, что сейчас голос ее прозвучит естественно, тихо произнесла:

— Простите меня.

— Ничего страшного. Я уже привыкла. Поначалу меня все боятся.

— Это вас расстраивает?

В глазах напротив вроде бы на секунду блеснуло что-то, напоминающее любопытство, чуть передернувшее жирные складки кожи.

— А вас саму бы такое отношение расстроило?

— Разумеется.

— Что ж тогда спрашивать?.. У вас есть сигареты?

— Конечно. — Роз вынула из кейса нераспечатанную пачку и подтолкнула ее через стол к собеседнице вместе с коробком спичек. — Угощайтесь. Сама я не курю.

— Если бы остались здесь, то обязательно закурили бы. У нас тут все курят. — Она немного повозилась с пачкой, достала сигарету и, прикурив ее, довольно выдохнула. — А вам сколько лет?

— Тридцать шесть.

— Вы замужем?

— Разведена.

— У вас есть дети?

Роз отрицательно покачала головой.

— Из меня вышла бы никудышная мать.

— Поэтому вы и развелись?

— Возможно. Меня больше интересовала собственная карьера. Но мы разошлись достаточно мирно, и каждый двинулся своей дорогой.

«Какая глупость! — рассуждала Роз. — Зачем мне распространяться о своей боли перед Оливией?» Однако сложность заключалась в том, что если часто говорить одну и ту же ложь, та становится правдой, а боль теперь приходила к Роз изредка. Она возвращалась по утрам, в первые мгновения после того, как Лей просыпалась. Тогда ей начинало казаться, что она снова находится в своем доме, а рядом лежит любимый, которого можно обнимать, целовать и ласкать, заливаясь при этом смехом.

Олив выпустила в воздух колечко дыма.

— А я бы любила детей, — задумчиво произнесла она. — Я однажды даже забеременела, но мать уговорила меня избавиться от ребенка. Теперь я жалею об этом. Мне до сих пор интересно, кто бы у меня родился: мальчик или девочка. Мне даже иногда снится мой ребенок. — Она несколько секунд смотрела в потолок, словно следя за струйкой сигаретного дыма. — Бедняжка. Мне тут одна женщина рассказывала, что их смывают в канализацию. Ну, после того, как при помощи вакуума извлекают из тела женщин.

Роз наблюдала за тем, как толстые губы присасываются к крошечному по сравнению с ними фильтру сигареты, и думала о зародышах, которых извлекают из матки женщины.

— Я ничего об этом не знала.

— О канализации?

— Нет. О том, что вам приходилось делать аборт.

— А вам вообще обо мне что-нибудь известно? — безразлично спросила Оливия.

— Очень немногое.

— Кто вам это рассказывал?

— Ваш адвокат.

И снова непонятный гул вырвался из груди женщины.

— А я и не знала, что у меня такой есть.

— Его зовут Питер Крю, — нахмурилась Роз, вынимая из кейса письмо.

— Ах, этот. — презрительно поморщилась Олив. — Да он же настоящий урод. — В ее словах прозвучало нескрываемое отвращение и даже злоба.

— Он утверждает, что является вашим адвокатом.

— Ну и что? Правительство тоже утверждает, что заботится о народе. Лично я ничего не слышала о своем адвокате вот уже четыре года. Я посоветовала ему заткнуться, когда он начал выкладывать мне свою идею о том, чтобы устроить мне пребывание в Бродмуре на неопределенный срок. Педик вонючий! Я ему не понравилась. Думаю, он бы наложил в штаны от радости, если бы добился того, чтобы меня признали невменяемой.

— Вот тут он пишет. — Роз быстро просмотрела письмо и начала читать, даже не задумываясь о содержании. — Да, вот тут. «К сожалению, Олив никак не может понять, что если бы ее признали невменяемой, она бы получила надлежащий уход и лечение в психиатрической больнице. А это, в свою очередь, означало бы, что она смогла бы вернуться в нормальное общество уже, скажем, лет через пятнадцать. И это в самом худшем случае. Мне всегда казалось очевидным…» — Внезапно Роз замолчала, почувствовав, как по ее спине пробежал холодок. «Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, ну, например, если она неожиданно начнет яростно проявлять свое недовольство». — вспомнились почему-то предупреждения тюремщицы. Может быть, она сама выжила из ума? Роз попыталась улыбнуться: — Честно говоря, остальное уже не так интересно.

— «Мне всегда казалось очевидным, что Олив страдает психическим расстройством. Возможно, это параноидальная шизофрения или психопатия». Так у вас написано? — Олив поставила маленький горящий окурок фильтром на стол и вынула из пачки еще одну сигарету. — Не скажу, что меня не соблазнило такое предложение, — призналась она. — Если вообразить, что я смогла бы убедить суд в том, что на тот самый момент была невменяема, то сейчас наверняка была бы уже свободной женщиной. Вы еще не ознакомились с моим психологическим портретом?

Роз отрицательно покачала головой.

— Ну, кроме непреодолимого желания постоянно принимать пищу, что, как правило, считается ненормальным. Один психиатр даже пытался доказать, что это служит признаком тенденции к саморазрушению. Так вот, в остальном меня оценили как «нормальную». — Она встряхнула рукой, потушив спичку, и на лице ее появилось такое выражение, будто все происходящее ее забавляет. — Ну, надо еще договориться о том, что означает термин «нормальная». Я уверена, что у вас гораздо больше всевозможных «пунктиков», чем у меня, но вы все равно попадаете в группу «нормальных» по своему психологическому портрету.

— Мне это неизвестно. Никто никогда меня не обследовал, — заинтересованно произнесла Роз, а про себя добавила: «На самом деле мне просто страшно подумать о том, какой диагноз мне могли бы поставить».

— А вот в таких местах к этому начинаешь привыкать. Мне кажется, что они этим занимаются тоже только ради того, чтобы не отвыкнуть. Им, наверное, гораздо интересней побеседовать с убийцей матери, нежели с какой-нибудь занудливой старой развалиной, страдающей депрессией. У меня сменилось уже пять психиатров, каждый из которых хотел досконально меня исследовать. Все они обожают навешивать ярлыки. Это упрощает систематизацию всех случаев и помогает им тогда, когда они начинают задумываться над тем, что же все-таки следует с нами сделать. Лично я создаю для них немалые проблемы. Я вполне нормальная женщина. Но при этом я опасна. Итак, к какой категории они должны меня отнести? О тюрьме общего режима не может быть и речи. А вдруг я выйду на свободу и снова возьмусь за свое? Общественности это не понравится.

Роз взяла письмо в руки.

— Вы говорите, предложение вашего адвоката все-таки заинтересовало вас. Но почему же вы ничего не предприняли для того, чтобы выбраться отсюда пораньше?

Олив ответила не сразу. Она долго расправляла складки платья на бедрах.

— Мы сами делаем выбор, — наконец заговорила женщина. — Не всегда правильный, но как только мы на нем остановились, нам приходится жить дальше в соответствии с ним. До того как попасть сюда, я многого не понимала в психиатрии. Теперь же я — кладезь мудрости. — Она глубоко затянулась. — Психологи, полицейские, тюремные надзиратели, судьи — все они вылеплены из одного теста. Это люди, наделенные властью, от которых полностью зависит вся моя жизнь. Но представьте себе, что дело было бы пересмотрено, меня бы признали невменяемой, и эти люди пришли бы к следующему выводу: она никогда не поправится. Заприте за ней дверь и выкиньте ключ. Вот поэтому двадцать пять лет среди нормальных людей показались мне куда привлекательней целой жизни в обществе психов.

— А что вы думаете по этому поводу сейчас?

— Со временем начинаешь понимать очень многое, верно? Я во многом уже стреляный воробей. Сюда к нам иногда помещают самых настоящих сумасшедших, и только потом переводят их в другое место. Но они не такие уж и страшные, а многие относятся к своему положению с известной долей юмора. — Олив установила второй окурок рядом с первым. — Скажу вам еще кое-что. Как раз эти люди совершенно не требовательны, в отличие от тех, кого признали нормальными. И они никого не критикуют, а если учитывать мою внешность, то можно понять, почему я сразу это оценила. — Она внимательно посмотрела на Роз сквозь редкие белесые ресницы. — Конечно, это вовсе не означает, что я стала бы обращаться к суду с просьбой признать меня невменяемой, если бы хорошо разбиралась во всех тонкостях. Я ведь до сих пор считаю, что с моей стороны было бы аморально утверждать, будто я не соображала, что делала, когда я полностью отдавала себе отчет в своих поступках.

Роз оставила это признание без комментариев. Что можно сказать женщине, которая расчленила трупы убитых ею матери и сестры, а теперь пытается говорить о морали?

Олив догадалась, о чем сейчас думает Роз, и хрипло рассмеялась.

— Я вас понимаю. Но я считаю, что не сделала ничего неправильного, а лишь преступила границы закона, который придумало общество.

В этой фразе прослушивался какой-то библейский подтекст, и только теперь Роз вспомнила, что сегодня первый день пасхи.

— Вы верите в Бога? — поинтересовалась она.

— Нет. Я язычница. Я верю в силы природы. Поклонение солнцу имеет хоть какой-то смысл в отличие от поклонения невидимому существу.

— А как же Иисус Христос? Он был вполне видимым и даже осязаемым.

— Но он не был Богом. — Олив пожала плечами. — Он был пророком, таким, как, например, Билли Грэм. Вы сами-то можете понять эту ахинею насчет Троицы? То есть, я хочу сказать, Бог должен быть либо один-единственный, либо целое множество. Все это зависит исключительно от вашего воображения. Что касается меня, то я не собираюсь праздновать Воскресение Христово.

Для Роз вера умерла давно, и она вполне могла разделить точку зрения Олив, равно как и ее цинизм.

— Итак, если я вас правильно поняла, вы считаете, что нет абсолютного добра и зла. Существует только индивидуальная совесть и законы.

Олив кивнула.

— И совесть вас не мучает, поскольку вы считаете, что не совершали никакого зла, а лишь поступили правильно.

Олив одобрительно посмотрела на журналистку.

— Все верно.

Роз задумчиво покусывала нижнюю губу.

— А это означает, что вы верили в то, будто ваша мать и сестра заслуживают смерти. — Она нахмурилась. — Тогда я не понимаю другого. Почему вы отказались от адвоката на суде?

— Меня нельзя было защитить.

— Но можно найти мотивы провокации, ментальной жестокости, заброшенности. Ваши мать и сестра должны были сделать что-то такое, что частично оправдывало бы ваш поступок в отношении их.

Олив достала из пачки следующую сигарету, но отвечать не стала.

— Итак?..

И снова этот долгий испытующий взгляд. На этот раз Лей выдержала его.

— Итак? — не отступала она.

Неожиданно Олив принялась стучать в окошко тыльной стороной ладони.

— Я уже готова, мисс Хендерсон, — позвала она тюремщицу.

— Но у нас есть еще сорок минут, — удивилась Роз.

— Я наговорилась.

— Простите. Наверное, я вас чем-то расстроила. — Роз выдержала паузу. — Но это было неумышленно.

Олив ничего не отвечала, а только равнодушно смотрела на журналистку, пока в комнату не вошла надзирательница. Затем Олив ухватилась за край стола и, при помощи тюремщицы, подтолкнувшей ее сзади, поднялась на ноги. Сигарета, которую она так и не успела зажечь, прилипла к нижней губе и болталась, как кусок распушенной ваты.

— Увидимся на следующей неделе, — проговорила Олив и прошлепала к двери неуклюжей походкой. Затем они неторопливо двинулись по коридору: впереди Мартин, а за ней мисс Хендерсон, волочившая металлический стул.

Роз сидела неподвижно еще несколько минут, наблюдая за ними в окошко. Почему Олив уклонилась от ответа, когда речь зашла об оправдании? Роз почему-то почувствовала себя обманутой. Ей хотелось услышать ответ именно на этот вопрос, и вот вам!.. И сейчас она осознала, что ее природное любопытство словно стало оживать после долгого летаргического сна. Но зачем это все? Тут не было никакого смысла, ведь она и Олив — совершенно разные женщины, хотя Роз должна была признаться себе и в том, что стала испытывать к Олив некоторую симпатию.

Роз захлопнула кейс и даже не заметила, что со стола пропал ее карандаш.

* * *

Айрис оставила на автоответчике послание: «Позвони мне и расскажи обо всей этой истории, — прохрипела она. — Эта женщина на самом деле такая отвратительная? Жирная и сумасшедшая, как утверждает ее адвокат? Тогда это действительно ужасно! С нетерпением ожидаю душещипательных подробностей. Если не позвонишь сама, я приеду к тебе и докажу, что я настоящая зануда.»

Роз налила себе джина с тоником, размышляя о том, была ли бесчувственность, свойственная Айрис, наследственной или приобретенной. Затем она набрала ее номер.

— Я звоню тебе только потому, что выбираю меньшее из двух зол. Если бы мне пришлось выслушивать весь твой вздор прямо здесь, меня стошнило бы на мой роскошный ковер.

В это время кошка Роз, Миссис Антробус, считавшаяся в доме командиршей, скользила между ног хозяйки, громко мурлыча и подняв хвост трубой. Роз весело подмигнула ей. У них с Миссис Антробус давно сложились своеобразные отношения, в которых кошка главенствовала, а Роз знала свое место и не высовывалась. И не имело никакого смысла заставлять Миссис Антробус делать то, чего той не хотелось.

— Бог ты мой! Неужели она тебе понравилась?

— Ты просто несносная женщина! — Роз сделала небольшой глоток. — Мне кажется, слово «понравилась» здесь как-то неуместно.

— Она действительно очень толстая?

— Даже чересчур. И это скорее грустно, а не смешно.

— Она с тобой беседовала?

— Да. У нее прекрасное произношение, и по разговору становится понятно, что это интеллигентный человек. Я ожидала увидеть совсем другое. Кстати, она абсолютно нормальная.

— Если не ошибаюсь, адвокат говорил, что она психопатка.

— Все верно. Я собираюсь завтра с ним встретиться и узнать, кто его надоумил утверждать подобное. Если верить Олив, у нее сменилось пять психиатров, и все считали, что она вполне нормальный человек.

— Но, может быть, она сказала неправду?

— Вряд ли. Я потом проверила эти сведения у начальника тюрьмы. — Роз нагнулась, подхватила Миссис Антробус и прижала ее к груди. Кошка, громко мурлыча, лизнула хозяйку в нос. Но это была корыстная ласка. Кошка проголодалась. — И все же, на твоем месте я не слишком бы радовалась. Возможно, Олив откажется от следующей встречи со мной.

— Почему? И, кстати, что у тебя там за ужасный шум? — потребовала разъяснений Айрис.

— Это Миссис Антробус.

— О Господи! Все та же шелудивая кошка. — Наконец-то Айрис немного отвлеклась. — А такое впечатление, будто у тебя полным ходом идет ремонт квартиры. И что ты с ней делаешь?

— Я ее просто люблю. Кстати, именно она делает эту квартиру более-менее сносной, так, что мне хочется сюда возвращаться.

— Ты просто сумасшедшая, — подытожила Айрис. Ее ненависть к кошкам можно было сравнить только с ненавистью к авторам. — Если честно, то я вообще не понимаю, зачем тебе понадобилось снимать такую квартиру. Возьми деньги, доставшиеся от развода, и устрой себе приличное жилье. Так почему Олив может отказаться от следующей встречи?

— Она непредсказуема. Неожиданно рассердилась на меня непонятно за что и сама потребовала прекратить свидание.

В трубке было слышно, как Айрис в испуге втянула в себя воздух.

— Роз, только не испорть ничего! Надеюсь, все еще поправимо.

— Не знаю, — усмехнулась журналистка. — Придется подождать и посмотреть, что будет дальше. Ну, а теперь мне пора. Пока-а!

Она повесила трубку как раз в тот момент, когда Айрис собиралась проворчать еще что-то, и отправилась на кухню кормить Миссис Антробус. Когда телефон зазвонил снова, она взяла стакан с джином, переместилась в спальню и принялась печатать.

* * *

Олив взяла в руки карандаш, украденный у Роз, и аккуратно поставила его рядом с маленькой глиняной фигуркой женщины, устроившейся в самом дальнем углу ее тумбочки. Толстые губы женщины непроизвольно шевелились: они будто попеременно то жевали что-то, то сосали, пока она внимательно изучала фигурку. Это была кукла грубой работы, выполненная из куска серой глины, необожженная и без глазури, напоминающая древний символ плодородия. Однако женщину в ней не угадать было просто невозможно. Олив выбрала красный маркер из кувшинчика и аккуратно выкрасила пластинку у лица, которая должна была изображать волосы. Затем она взяла в руку зеленый маркер и покрасила им туловище куклы, имитируя шелковое платье спортивного покроя, которое в тот день было на Роз.

Для стороннего наблюдателя действия Олив могли бы показаться ребячеством. Она осторожно принялась убаюкивать статуэтку, как настоящую куклу, что-то нежно напевая ей, а затем устроила ее рядом с карандашом, который (хотя человеческое обоняние было для этого слишком слабым) все же до сих пор сохранял запах Розалинды Лей.