"Похищение свободы" - читать интересную книгу автора (Шрайер Вольфганг)

1

В последнее время жизнь в Сейшале протекала столь однообразно, что Луиш Бранку радовался каждому телефонному звонку. Во дворе под осенним солнцем толпились рабочие: курили, болтали, лишь некоторые делали вид, что обивают ржавчину с труб. Время от времени Бранку выходил из конторы и слушал, как они обменивались остротами и шутками, но это его не волновало.

Только когда раздавался телефонный звонок, Луиш оживал, хотя понимал, что слишком преувеличивает значение того, что узнает. Новости меняли его настроение на весь остаток дня, а в сорок восемь лет пора быть выше этого… И все же, когда он садился в свою автомашину, покрытый пылью «пежо», он знал, что только две новости будут занимать его по дороге домой, вытесняя из памяти одна другую, пока одна из них не одержит верх. Он даже предугадывал, какая именно: та, которая более радостная и многообещающая, поскольку человек всегда тянется к лучшему.

«На сей раз я действительно не знаю, откуда взять денег, чтобы выплатить зарплату, — заявил ему Шуберт сегодня по телефону: в конторе фирмы он появлялся крайне редко. — Правда, у вас, Луиш, получка через десять дней, а до того времени я подыщу какого-нибудь клиента…»

Луиш уловил в его словах фальшь, ему даже показалось, что Шуберт ищет человека, который взял бы на себя все заботы, а он бы упаковал свои чемоданы и вернулся в Германию. «Каптагуа» с буровой установкой, земельным участком, мастерской и конторой все еще стоила около трех миллионов — лишь бы нашелся покупатель. Три миллиона эскудо — это сто тысяч долларов, а кто по нынешним временам вложит такие деньги в неприбыльное дело? Ни покупателей, ни клиентов, на горизонте банкротство со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И все же, когда Луиш проскочил мост через Тежу не заплатив пошлины, поскольку казначейство опять бастовало, его подавленное настроение немного улучшилось. Покинув контору, он оставил позади все проблемы. Глубоко внизу текла широкая река, при вечернем освещении она казалась совсем желтой — такой он представлял в детстве Янцзы. А впереди лежал на холмах город, словно сотканный из сверкающего стекла и неона, подсвеченный на фоне светлого неба хвалеными типично португальскими фонарями. Луишу всегда нравилось возвращаться домой, нравилось предчувствие чего-то хорошего, хотя чего он мог ожидать от вечера? Но сегодня все складывалось как-то по-особенному.

Вторник, 21 октября 1975 года… Там, внизу, стоял у причала белый корабль. Луиш посмотрел направо, однако высоко взметнувшиеся пролеты моста загородили панораму порта. На набережной лежали громадные ящики с имуществом беженцев из Анголы. Естественно, напрашивался вопрос, почему Карлуш в день приезда решил навестить сначала его, а не Изабел. То, что он не захотел жить в гостинице, объяснений не требовало. Но разве Пашеку не надеются, что сначала он зайдет к ним? Вот почему звонок Карлуша незадолго до конца работы вызвал у Луиша повышенный интерес к предстоящей встрече.

Что касается Шуберта, то у Луиша с недавних пор сложилось впечатление, что он недоволен им. Такие вещи чувствуешь интуитивно, хотя это трудно объяснить после стольких лет совместной работы. Может, причина недовольства шефа в том, что он, Луиш, мешал ему прикрыть лавочку? Да, он препятствовал этому не только долевым участием в фирме, ничтожными пятью процентами, но и своим присутствием, доверительными отношениями, постепенно установившимися между ними. Трудно объяснить, что связывало их, кроме дела. Друг к другу они обращались на «вы», хотя по имени — Мартин и Луиш. Тем самым их отношения выходили за рамки обычных. Во всяком случае, для Шуберта легче было уволить тридцать рабочих, чем распрощаться с компаньоном, который отлично справлялся со своими обязанностями вот уже в течение пятнадцати лет.

Кроме того, их отцы хорошо знали друг друга, соответственно дружили их жены и дети. Несмотря на это, по некоторым причинам они так и не сблизились. Правда, иногда, например после ухода Изабел, Шуберт вел себя так, как это принято у близких друзей.

Сам Шуберт женился через каждые пять-шесть лет, но Луиш ни разу не высказал своего отношения к этому. Между прочим, когда Шуберту исполнилось сорок, все заметили: он начал поговаривать о том, что стареет, как будто могло быть по-иному. При этом он охотно добавлял, что для мужчины это не страшно, если он сохранил здоровье и занимается спортом. Он даже уверял, что такие мужчины повышаются в цене (выражение глупое, но выдающее истинного коммерсанта). Однако он не был ни выскочкой, ни наивным простаком, как многие иностранцы, алчущие иллюзорного счастья под жарким солнцем на берегу моря. Трудиться всю жизнь не разгибая спины, чтобы воспользоваться плодами своего труда в старости, — нет, такая перспектива Шуберта не устраивала. Его отец играл при Гитлере не последнюю роль и довольно быстро разбогател. После войны он укрылся от нескромных взглядов под Кашкайшем, на вилле, окруженной живой изгородью из тиса, и любил слушать, как бьются о берег волны Атлантики… Ныне его там уже конечно нет. В марте старый господин, тощий и нуждающийся в покое, перебрался на юг Испании.

Последний луч вечернего солнца скрылся за горой Монсанту, когда Луиш свернул на авениду Калоште Гулбенкьян. Он вспомнил, что для званого ужина нужно что-то купить — в доме, кроме него, некому было об этом позаботиться, а ему покупка сладостей давала возможность заново почувствовать обретенную свободу. Немного горькое, но в то же время необычное удовольствие. Когда его брак с Изабел был расторгнут, в душе не осталось ни мира, ни покоя, а только боль. Но затем появилась надежда — так на месте, откуда откатили тяжелый камень, вдруг начинают пробиваться первые свежие ростки. До чего же удивительное существо человек — способен выпрямиться после любого удара судьбы! Да, уход Изабел его больно ранил, но он выстоял, и теперь жизнь его текла своим чередом — фирма, дом… Достаточно ли этого — он не знал.

Луиш проскочил мимо здания испанского посольства, выкрашенного охрой. Двери посольства были разбиты, оконные проемы почернели от дыма — это ультралевые подвергли его штурму три недели назад в ответ на последние смертные приговоры, вынесенные Франко, который теперь сам лежал на смертном одре. Металлическая решетка в стене была взорвана, автомашины сожжены. Революционный совет не смог воспрепятствовать акции и должен будет возместить миллионные убытки.

Лушпа начали одолевать сомнения. Да, он приветствовал революцию и поддерживал ее, так как она несла справедливость, лучшую жизнь народу, с нищетой и бедствиями которого он постоянно сталкивался, производя буровые работы в выжженной солнцем провинции Алентежу. По его мнению, она была так же необходима, как вода. Марью, иронизируя, объяснял это желанием опоэтизировать социализм. В действительности же это, наверное, объяснялось желанием почувствовать себя человеком, получать каждый день удовлетворение от работы — словом, жить полнокровной жизнью, а не существовать. И вот революция замедлила свой ход, со всех сторон ей угрожали враги. Значит, они угрожали и ему, той атмосфере, которой он так дорожил.

Дома Луиш застал настоящий хаос, который царил там постоянно после ухода Изабел. Казалось, по квартире промчался ураган, против которого человек просто бессилен. Только комната Грасы была в этом плане исключением. Сама Граса мыла посуду. Вовсю работал телевизор, а на баре лежал ворох вещей. За столом, низко над ним склонившись, сидел Марью. Он что-то писал. За спиной у него торчал вверх колесами велосипед Жоржи. Рядом был разложен инструмент и стоял таз, в котором плавала камера. Но Жоржи ремонтом не занимался. Он играл под роялем, на котором со вчерашнего дня валялись его наброски и эскизы.

Как всегда, приход Луиша остался незамеченным. Он распаковал покупки и сказал:

— Сегодня у нас будет гость — Карлуш!

— Какой Карлуш? — спросила Граса.

— Да твой дядя. Приготовь для нас что-нибудь повкуснее. Жареная форель с чесноком, пожалуй, ему понравится…

— Мамин брат? — удивилась Граса. — Я думала, он в Африке.

Луиш забыл, что Карлуш существовал в их сознании как легенда. Шурин всегда был черной овцой в клане Пашеку. Из поля зрения семьи он исчез двенадцать лет назад, когда Жоржи только появился на свет. Марью было тогда шесть, а Грасе не исполнилось и пяти. Нет, они слышали лишь рассказы о дяде, в которых он представал то грозой учителей, то лучшим учеником, то возмутителем спокойствия и чемпионом по дзюдо в университетах Коимбры и Лиссабона, то автогонщиком и покорителем женских сердец, то анархистом и противником режима. За что бы Карлуш ни брался, он отдавал этому все силы без остатка. Эта исключительная целеустремленность, желание быть во всем первым и заставляли его частенько рисковать головой. А может, таким образом он хотел доказать родственникам, что вполне обойдется без них…

Известие о приходе гостя произвело впечатление. Даже Жоржи вылез из-под рояля. Он был изящный, бледное лицо оттеняли черные локоны и длинные ресницы — недаром он слыл всеобщим любимцем. И как только Изабел могла жить без него? Луиш попросил сына принести бутылку мадеры разлива 1795 года.

— Карлуш, это который захватил тюрьму штурмом? — уточнил Жоржи. — Для такого героя ничего не жаль.

— Он ограбил банк, — напомнила Граса.

Марью поднял голову. Глаза у него были широко посаженные, а во взгляде сквозило что-то мечтательное.

— Он освободил арестованных! Граса, ты как мама, она всегда говорила о нем только плохое.

— Ну да, Трансатлантический банк в Порту!

— Помолчи, что ты в этом понимаешь!

— Мое дело молча готовить для вас еду, да?

— Ни слова против Карлуша, — строго сказал Жоржи и, обойдя бар, направился на кухню. — Когда все сгибали спины, он боролся против диктатуры. Так ты пожаришь ему рыбу, да?

Луиш стал накрывать на стол, при этом он чувствовал себя так, будто пытался поставить в бурю парус в одиночку. Для Грасы гость был экзотическим бандитом, для братьев — участником Сопротивления и, следовательно, их единомышленником. Через час они все узнают.

Жоржи притащил свою новую картину: немецкая школа, в которую они все ходили, закрыла своим фасадом бетонные громады фирм «Сименс» и «Байер». Выдуманный фасад классического стиля, портик которого поддерживали Гете и Шиллер. В действительности школьное здание было современным и слишком низким, чтобы закрыть собой административные здания, однако идея картины была всем понятна.

— Опять начнете язвить, а потом заявите, что это никуда не годится? — с вызовом спросил Жоржи. — Но это не так. Завтра же картина будет висеть на стене.

Луиш отложил картину:

— У меня сегодня голова идет кругом.

— Какие-нибудь проблемы?

— А у кого их нет? Мир полон проблем.

— Неприятности по работе? — спросил Марью. — Могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Да, убери все со стола.

— Осталось написать одну строфу, па. Это для стенной газеты. Послушай-ка: «Псалом мотоциклиста. Благодарю тебя, господь всемогущий, за то, что расстилаешь передо мной ковром дорогу…»

— Почта была? — спросил Луиш.

— Одно письмо. А еще был звонок. Мамины квартиросъемщики в старом городе пожаловались, и какой-то комитет пригрозил конфисковать дом, если она не произведет там ремонта… Я им объяснил, что ты теперь к маминым домам никакого отношения не имеешь.

Конверт оказался вскрыт. Письмо пришло из Немецкого института. Сеньора Бранку приглашали на курсы в Западный Берлин. Администрация курсов оплачивала дорогу и двухнедельный пансион, а помимо этого выдавала 300 марок на карманные расходы. Довольно заманчивое предложение. Далее администрация в несколько суховатом тоне сообщала, что слушатели не только прослушают доклады и лекции по вопросам культурного и социально-экономического положения Федеративной Республики, но и примут участие в широких дискуссиях.

— С каких это пор вы начали вскрывать мою почту?

— Да это только реклама, па. Как ты вообще попал в их списки?

— Скорее всего, через школу. Знаете, поехать туда желание у меня, пожалуй, появится, тем более что на работе я теперь просто отсиживаю время.

— Если у тебя есть свободное время, вступай в партию и занимайся политикой.

— Ты — и вдруг в Западный Берлин! — фыркнул Жоржи.

Граса поставила на стол торт и фрукты:

— Кончайте опекать отца, он без вас знает, что ему делать. Между прочим, в вашей партии членов сейчас в десять раз больше, чем до 26 апреля. И у всех вдруг сердце стало болеть за народ.

— Возьми свои слова обратно!

Ее манера защищать его обычно огорчала Луиша.

— Все выступают за прогресс, — сказал он, чтобы примирить спорящих. — Вопрос только в том, каким путем к нему идти.

— Тебе его покажут в Германии, — съязвил Марью.

— А где это — Германия? — спросил Жоржи. — Есть ГДР, есть ФРГ, а Германии вообще нет.

С тех пор как он побывал в Советском Союзе, он любил поучать других. Примечательно, что из молодых коммунистов для поездки в пионерский лагерь выбрали именно его. Должно быть, обаяние открывало перед ним все двери.

— Кончайте спорить, Михаэль едет! — Граса привела в порядок волосы — она всегда первой слышала звук приближающегося мотоцикла. — И пожалуйста, оставьте его в покое с вашей революцией.

Луишу было немного досадно, что Граса с таким волнением ждала встречи с Михаэлем Шубертом, в прошлом приятелем Марью, который, похоже, стал для нее самым дорогим человеком. Изабел противилась их встречам, ссылаясь на возраст Грасы. Но в прошлом году ей было шестнадцать лет, а сейчас уже семнадцать. Луиш знал дочь лучше и давно заметил, как изменился у нее характер. Она стала более самостоятельной и похорошела, но это в какой-то степени было Луишу даже неприятно. Наверное, виной всему отцовская ревность, хотя он пытался быть справедливым по отношению к ее гостю… На взгляд Луиша, в Михаэле не было ничего выдающегося, кроме внешности. Он обожал скоростные мотоциклы, парусный спорт и водные лыжи, а больше о нем сказать было нечего. Разговаривать с ним было трудно: то и дело возникали мучительные паузы. Михаэль никогда не задавал вопросов, ведь то немногое, что его интересовало, он знал досконально. Что же, кроме банальных нежностей, говорил он Грасе? Они не ходили в театр и не читали книг. А жаль! Скучные люди всегда раздражали Луиша. Он мечтал о другой партии для дочери, но ничего не поделаешь…

Михаэль привез хорошие вести: фирма выстояла, его отец нашел клиента по имени Пату, этакого жирного пашу из Алентежу с большой мошной. Клиент просил начать работы как можно скорее и обещал прибыть лично для выяснения некоторых технических вопросов.

— Еще гость?! — воскликнула Граса. — Так сколько же нас будет — шестеро или семеро?

— Спокойно! — Михаэль прошел к ней на кухню: — Пату кормить не обязательно.

— Значит, шесть. Видишь ли, приехал мой дядя из Анголы, так что у нас званый ужин.

— Бедная Граса! Мы своих гостей водим в индийский ресторан на авениде Мадрид. Кухня там отличная, на стенах фрески, а освещение такое, что счет можно разглядеть с трудом. Просто дух захватывает.

— А у меня дух захватывает еще раньше. И не важно, что подают — рыбу или мясо, все равно ощущаешь лишь вкус приправы.

— На десерт там подают блюдо с орехами и ментолом. Такое впечатление, будто целуешься с красоткой, только что побывавшей у зубного врача…

Вот такие вели они разговоры. Михаэль изображал из себя человека с большим жизненным опытом, словно ему не девятнадцать, а все тридцать. Луиша взяла досада, и как это Граса ничего не замечает? Тем не менее настроение у него заметно улучшилось: наконец-то есть работа!

Да, Шуберт умел выкручиваться. Во всяком случае, каким-то образом это ему удавалось. И сын его, должно быть, не такая уж плохая партия, тем более что Граса влюблена в него до беспамятства.

— О, Михаэль! — услышал Луиш голос дочери. — Я так боялась, что вы уедете!

— Да что ты! Мой старик ценит сладкую жизнь, а в Германии ему пришлось бы начинать с нуля. Лучше уж он здесь пройдется по безводным землям.

Михаэль принялся помогать Грасе, и надо признать, получалось у него довольно неплохо — парень он был приспособленный к жизни. И Грасу он уже научил управлять парусом и лихо ездить на мотоцикле. Луиш услышал, как Михаэль вежливо выговаривал дочери за неисправный тостер и мойку для посуды, за дверцу шкафа, которая открывалась, когда он закрывал холодильник.

— Не давайте хозяйству приходить в упадок, — поучал Михаэль.

— В упадок? Половина вещей нам досталась от неплатежеспособных клиентов. Вот этот рояль, например, на котором никто не играет, лодка, которую ты видел в саду, «фольксваген», у которого нет колес…

Луишу эта песня была знакома — так обычно жаловалась его бывшая жена.

— Граса, я пришел сюда не за тем, чтобы наводить справки о твоем приданом, — прервал девушку Михаэль.

— Опять ты заводишь эти разговоры о женитьбе! — Резким движением дочь отбросила назад длинные волосы.

— Вот поженимся, тогда и не буду заводить… А твоего отца мы как-нибудь уломаем.

— С ним никаких проблем, да? Он ведь глупец, ему можно и рухлядь подсунуть, а самим положить в карман эскудо.

— Это точно, мой старик такая лиса… В деловом отношении равных ему нет…

В кухню вошел Луиш, чтобы забрать закуски, и им пришлось переключиться на другую тему. То, что он услышал, было для него новостью. И хотя он не воспринял все всерьез, что-то его беспокоило. Наверное, уверенный тон Михаэля. Придется позднее с ним поговорить.

Марью снова принялся декламировать свой псалом, глядя, как Луиш ставит на стол фужеры:

— «Господь, когда я беру ручку газа на себя, я чувствую дыхание вечности… — Он намеренно читал так громко, чтобы его услышали в кухне: — И если другим приходится вдыхать выхлопные газы, то я испытываю только радость. Господь всемогущий, благодарю тебя за эту радость…» Для концовки чего-то не хватает. Па, у тебя нет никакой идеи?

Луиш решил, что псалом направлен против Михаэля, и поспешил помочь сыну:

— Может быть, так: и все же, господь, когда я утром выезжаю из дома, то не знаю, вернусь ли вечером.

Марью дописал строфу и зачитал ее вслух:

— «Храни же в пути меня и мою молодость, господь, а я, пока молод, буду возносить тебе молитвы, мчась навстречу свежему ветру. Аминь!»

— А, стенная газета! — догадался Михаэль. — Но ты попадешь впросак, ведь моторизован почти весь класс.

— Вот поэтому-то я и написал свой псалом. У вас в головах лишь секс да лошадиные силы, а до остального вам дела нет.

— А тебе не хватает идейной направленности. Или ты подкапываешься под учителя, или под ребят, но не под всех одновременно. Тот, кто ведет войну на два фронта, всегда плохо кончает.

В дверь постучали, и Луиш пошел открывать. На пороге стоял крепкий невысокий мужчина старше сорока. Его лысый череп, казалось, сидел прямо на мощном туловище.

— Пату. Я от сеньора Шуберта…

Неприятное неулыбчивое лицо, волевой подбородок, немного косящий взгляд, но у «Каптагуа» нет выбора.

Проходя в кабинет, Пату наступил на таз Жоржи и забрызгался. Луиш попросил его не обращать внимания на беспорядок.

— Ничего страшного, — проворчал Пату. — Это ведь вода, ради которой я, собственно, и пришел к вам. — Он присел на стул, угрожающе под ним затрещавший. — Надеюсь, что воду для меня вам найти удастся.

— Мы всегда ее находим.

— В любом месте?

— Вода есть везде, только вот на какой глубине. Не менее важно получить разрешение на бурение скважины.

Посетитель молча вынул бумагу — лицензия была оформлена в Эворе по всем правилам. Луиш объяснил, что воду обнаруживают в нескольких водоносных слоях, расположенных достаточно глубоко, а стоимость одного метра 1700 эскудо.

Тот, кому в течение долгих лет приходилось объяснять это клиентам, заранее предвидит всевозможные вопросы и возражения, но Пату ни о чем не спросил — следовательно, был в курсе дела. Луиш тем временем успел разглядеть, что гость нисколько не косит, просто одно веко у него было приспущено до уровня зрачка, отчего взгляд казался странным и приводил собеседника в замешательство.

— Верхний водоносный слой лучше не трогать, чтобы в колодцах не понизился уровень воды, если таковые поблизости имеются.

— У меня есть неподалеку один колодец — в нем еще достаточно воды для промывки буров, а на остальное не стоит обращать внимания.

— Никаких соседей? Участок расположен на окраине?

— Как раз наоборот. Тот, что был на окраине, у меня отобрали. До аграрной реформы у меня было четыре тысячи гектаров — рощи пробкового дуба, пастбища… — рассказывал Пату скрипучим голосом. — Но им меня не сломить. Я добуду воду и построю птицеферму… Они еще ахнут.

Очевидно, не было смысла обходить острые углы, и Луиш решил говорить начистоту:

— В Алентежу нас с августа бойкотируют. Вам это известно? Нам не разрешают там бурить. Крестьяне опасаются, что старые колодцы иссякнут.

Пату махнул рукой. Казалось, это сообщение не явилось для него новостью.

— Везде есть тупицы и неучи… Не следует забывать и о зависти. — На несколько секунд его веко приподнялось. — Я знаю нескольких типов, которые с большим удовольствием проглотили бы то, что у меня еще осталось.

Нелегко вести переговоры с человеком, точку зрения которого не разделяешь. Вопреки общему мнению взаимопонимание определенным образом влияет на деловые отношения.

— Да, хороший колодезный мастер это понимает. Пять лет в Алентежу свирепствует засуха, из-за этого уровень грунтовых вод значительно понизился. Крестьяне боятся за колодцы и потому не разрешают производить бурение на своих землях.

Заявление Пату показалось Луишу столь неожиданным, что ему даже не пришло в голову возразить. Когда двое мужчин ведут деловой разговор, уже в первые минуты выясняется, кто к кому будет подстраиваться. Этот, очевидно, привык командовать. Но только не им, Луишем. И пусть он заинтересован в заключении контракта, послушнее от этого он не станет.

— Крестьяне нам не доверяют, — мягко сказал он, — потому что горожане их слишком часто обманывали. Конечно, многие из них бедны и неграмотны, но это, главным образом, наша вина.

— Я не согласен с вами, господин инженер. Смотрите, я ведь сам от земли и на школьной скамье просидел недолго. Свою трудовую деятельность начал в деревне в качестве торговца маслом: ходил от дома к дому с маленькой тележкой. Это было тридцать лет назад, а теперь… — Пату распрямился, заполнив собой весь стул, который жалобно затрещал. — Только от тебя самого зависит, чего ты достигнешь в жизни. Вот этого-то деревня мне и не хочет простить. Маркеш, наш бургомистр, получил виноградник по наследству. Он всегда был богат, и люди мирятся с этим. Но того, кто разбогател на их глазах, они смертельно ненавидят. — Он передохнул и подался вперед — стул под ним, казалось, вот-вот развалится. — Они не переносят, если кто-то их обошел, добился большего, чем они… И с этим ничего не поделаешь, так уж они устроены…

— Все зависит от обстоятельств.

— Ах, знаю я человеческую натуру… — Пату говорил не торопясь, и его тяжелый подбородок ритмично поднимался и опускался. Он испытующе посмотрел на Луиша и замолчал — по-видимому, хотел дать собеседнику время получше осмыслить его слова.

— Ну, хорошо, — проговорил Луиш, — давайте вернемся к делу.

— Все ясно, господин Бранку. Завтра утром спешите ко мне на всех парах. Таков мой принцип.

В соседней комнате послышались голоса и приветственные возгласы.

— К вам, видимо, гости пришли. — Пату встал: — Итак, договорились: приезжаете с восходом солнца… Да, вы ведь немного сбавите цену? — В первый раз за все время он улыбнулся, но так, как улыбается делец, предвкушающий выгоду. — Вас бойкотируют и вы близки к банкротству, не так ли? Тому, кто поддержал вас в трудную минуту, вы ведь пойдете навстречу? Предлагаю за метр тысячу триста.

— Исключено. При пятом правительстве мы повысили зарплату рабочим, а цены за бурение оставили прежними.

— Да-да, замораживание цен, повышение зарплаты, безработица, тяжелое положение беженцев… Кому вы это рассказываете? — Пату протянул руку, ухмылка исчезла с его лица. — Тысяча четыреста за метр, по рукам?

— Нет. Мне очень жаль, но мы и так работаем в убыток.

— Он будет день ото дня увеличиваться, если вы совсем перестанете работать. — Он взял Луиша за локоть: — Тысяча пятьсот — мое последнее слово. Послушайте, у меня много друзей на Юге, и я мог бы порекомендовать им вас. Если доберетесь до воды, забот у вас больше не будет: работы хватит на целый год, а там, глядишь, вернутся прежние времена… Мы никогда не оставляем друзей в беде.

Карлуш Пашеку, мужчина лет тридцати пяти, уже сидел за столом на почетном месте, статный, загорелый. В вороте рубашки на волосатой груди виднелся золотой крест, джинсы были высоко подвернуты, открывая нечищенные сапоги. Рядом с ним стояла туго набитая дорожная сумка. От Карлуша, казалось, веяло мужественностью и приключениями, хотя, обнимая его, Луиш уловил запах ароматизированного мыла.

— Рад видеть тебя в нашем доме! У вас там ведь все идет кувырком.

Карлуш энергично кивнул.

— Как ты выбрался оттуда? — спросил Марью.

— Очень просто: за три автомашины нетрудно получить место на корабле.

— У тебя было три автомашины?

— Нет, около шестидесяти, и все такси. Все городское движение Луанды находилось в моих руках.

— Где же они теперь? — спросила Граса.

— Там, где должны быть, — на фронте, — поторопился объяснить Жоржи. — Он подарил их МПЛА. Так ведь?

— Да, там им нашли достойное применение. — Карлуш покопался в дорожной сумке и начал вынимать подарки: Луишу — маску из черного дерева, Грасе — зубы льва на серебряной цепочке, Марью — кинжал с рукояткой из слоновой кости, Жоржи — игрушечный кольт сорок пятого калибра, из которого тот сразу принялся палить. Все были очень тронуты: дядя, бежавший из Анголы, прибыл не с пустыми руками, несмотря на неурядицы, не забыл о них.

Когда все вернулись на свои места, Луиш сказал:

— Странно, я все время думаю об этом Пату. Конечно, он может нас спасти, но уж больно он наглый и прекрасно это понимает… Принципиальный вопрос: стал бы ты бурить скважину для такого человека, Карлуш, если крестьяне настроены против него?

Карлуш подул на суп в тарелке:

— А почему бы и нет, если он хорошо заплатит?

Братья посмотрели на него озадаченно.

— Правильно, — сказала Граса. — Не будь таким чувствительным, па. А давно вы связались с этим типом?

Карлуш повернулся в сторону девушки:

— Какой пикантный вкус! Ты — прекрасная хозяйка. Ты еще свободна? — Он взглянул на Михаэля и улыбнулся: — О, извини, конечно же нет.

Луиш обратил внимание, что разговор, начатый им, отклонился от темы. А Карлуш ничуть не изменился: по-прежнему стремился все брать на себя, за шутовской маской скрыть свое подлинное лицо. Но каково оно — это подлинное лицо? Банковский грабитель или владелец автопарка, человек гордый, легкоранимый или рвущийся любыми способами в лидеры? Анархистом, как полагали многие, он не был, однако отличался агрессивностью, страстью к уничтожению. Это была своеобразная реакция незащищенной молодости, оскорбленного достоинства я интеллигентности, попытка обрести внутренние силы, нисколько не меняясь. Луиш это понимал, Он постучал о свой фужер:

— Это вино старше нас всех, вместе взятых. Выпьем же его за возвращение на родину…

— … блудного сына, — вставил реплику Карлуш.

— Карлуш — необыкновенный человек, настоящий мужчина, человек слова и дела, отдающий предпочтение мужественным видам спорта — скоростному вождению и любви к женщинам. Во всех этих видах он старался стать победителем, и почти всегда ему это удавалось.

— Э… — хмыкнул Карлуш.

На лице Михаэля появилась самодовольная улыбка: естественно, все сказанное он принял на свой счет, и тогда Луиш решил, что должен оказать о Карлуше нечто большее:

— Человек, которого мы сегодня чествуем, не позволял себе расслабляться. Вступив на путь борьбы с ненавистным режимом, он ушел в подполье, освободил дюжину товарищей из тюрьмы, пока его самого не упрятали на несколько лет за решетку. В тюрьме он держался мужественно, отвергая любые компромиссы. После смерти диктатора был освобожден условно…

— По просьбе семьи… — Карлуш потер большим и указательным пальцем, словно пересчитал невидимые деньги.

— …и сослан в Африку. Но даже там он сумел извлечь пользу.

— В виде чека для Пашеку.

Продолжать было бессмысленно, ибо Карлуш сводил все его усилия на нет. Когда они чокались, Луиш мысленно задал себе вопрос: а не подослала ли его к ним Изабел? Разумеется, он не верил в это всерьез, однако подозревал, что мысль эта пришла ему в голову неспроста. Может, Карлуш уже успел навестить сестру? Хотя вряд ли. Судя по всему, к своим родственникам он относился весьма прохладно. Да и извилистая линия его жизни свидетельствовала скорее о стремлении освободиться от семейной опеки, иначе он сидел бы сейчас не здесь, а у Пашеку.

— У меня и у Марью одни проблемы, — заявил Жоржи с набитым ртом. — Мы являемся в школе своеобразным революционным ядром…

— Он имеет в виду, что наши взгляды мало кто разделяет, — заметил Марью. — У нас в классе есть еще один анархист, а у него — левый социалист.

— Михаэль тоже на их стороне, — заметил Луиш, — но, пожалуй, больше по личным мотивам.

Жоржи наклонился к дяде:

— А как бы ты с твоим опытом стал бороться, окажись на нашем месте?

— Динамитом! — бросила Граса.

— Главное — не торопиться. Так что вы уже успели сделать?

— Наше оружие — это стенная газета, — объяснил Марью. — В классе меня выбрали редактором, и эту возможность мы используем, чтобы…

Жоржи перебил брата:

— Мы помещаем в ней разного рода остроты, например: «Вы говорите по-английски?» — «Да, довольно свободно: тест, шоу, подсказка, пульверизатор, выпивка, компания, стриптиз, ребенок, лифт, лагерь, стресс…» — «Вы говорите по-немецки?» — «Да, довольно хорошо: «мерседес», «Сименс», АЭГ, Телефункен, Крупп, Маннесман, Хехст, «фольксваген», Шауб — Лоренц, Некерман…»

— Ну да, — буркнул Карлуш. — Но вам пора научиться обороняться не только словами. Дзюдо — лучший способ защиты для тех, кто в меньшинстве. Могу научить, если желаете. И каратэ тоже.

— Фантастика! Ты просто чудо.

Луиш вдруг почувствовал, что, хотя никто и словом не обмолвился об Изабел, она незримо присутствует на ужине. Они сидели за ее столом и ели из ее посуды. Сам факт, что пользоваться приходилось ее вещами, действовал на него угнетающе, лишал всякой инициативы. Его мало утешала мысль, что она покинула этот дом из-за пустяка, который скорее всего сыграл роль последней капли, переполнившей чашу.

— Так что же стало с твоими такси? — спросила Граса.

Очевидно, ее смущало соотношение: три такси за билет на корабль. А остальные машины пошли в металлолом?

— Ах, это, знаешь ли, печальная история, — отмахнулся Карлуш. — Как только началась война, все белые водители разбежались и мне пришлось переоборудовать автомашины для чернокожих.

— Почему переоборудовать?

— Все началось со стеклоочистителей. Их пришлось ставить внутрь, поскольку чернокожие, сидя за рулем, постоянно делают вот так: «Бррр… бррр…» — Карлуш, словно ребенок, изображающий автомобиль, пофыркал, а затем вытер рот салфеткой.

Михаэль рассмеялся, а Граса покачала головой: разве можно шутить над потерей таких ценностей? Марью и Жоржи сидели молча. Шутка их покоробила: они считали, что над угнетенными смеяться нельзя, и выпад со стороны Карлуша не одобрили. На счастье, в этот момент раздался стук в дверь. Луиш как будто издалека услышал собственный голос, спрашивающий, кто ремонтировал дверной звонок. Он почувствовал, что у него сохнут губы, — первый признак дурного настроения.

Граса открыла дверь — на пороге стоял Марселино, один из друзей Союза молодежи. Он негромко попросил кого-нибудь из ребят спуститься вниз. Граса, никогда не впускавшая парня в дом, прикрыла дверь и сказала!

— Марью, ты нужен в вашей лавочке.

— В лавочке? — удивился Карлуш.

— Это она так выражается, — пояснил Марью, не вдаваясь в подробности.

Он встал из-за стола и, не говоря ни слова, вышел. Теперь у Луиша не оставалось сомнений, что Карлуш знает обо всем. Впрочем, он, вероятно, от Изабел узнал, что именно бюро явилось причиной ее ухода, в противном случав непременно расспросил бы об этом. Кроме того, он ведь проходил мимо яркой, бросающейся в глаза вывески, которую намалевал Жоржи: «Коммунистический союз молодежи, район Аррейру».

Михаэль первым нарушил паузу — наконец-то его присутствие оказалось полезным.

— Господин Пашеку, вы покинули Луанду, когда МПЛА находилась в трудном положении или когда она уже взяла власть в свои руки?

— Хотя сейчас МПЛА находится у власти, ее положение не менее трудное.

— Так что же лучше?

Карлуш наморщил лоб:

— В чем, собственно, разница?

— Ну как же! МПЛА на политической арене занимает место далеко слева.

— Там, мой мальчик, важно не слева или справа, а черный ты или белый.

Луиш прощупал пальцами несколько дынь, лежавших на столе. Он делал вид, что выбирает ту, что получше, а на самом деле старался скрыть замешательство. Шурин оставался для него загадкой, но то, что он только что сказал, не обнадеживало. Впрочем, Михаэля такой ответ вполне удовлетворил. Удивительно, как он вообще о чем-то спросил…

Ну а дыни все, как одна, оказались перезрелыми, о чем свидетельствовал кислый запах, ударивший Луишу в нос. На кухне, под потолком, их висело немало — так расплатился с ним за бурение один из последних клиентов. Да, ему приходилось брать и фрукты вместо денег, когда у клиентов не хватало наличных, а те, очевидно, не гнушались прибегать к откровенному обману.

— Граса, будь добра, принеси нам других дынь.

— Что для тебя представляет ценность, отец, так это вино и дыни… — ухмыльнулся Марью.

У Жоржи в руках вдруг оказалось оружие — не его игрушечный кольт, а короткоствольный автомат. Никто не понял, откуда он взялся.

— Осторожно, мальчик, — буркнул Карлуш.

— Он заряжен?

— А как же! Если упадет на пол, сразу начнет стрелять и при этом поворачиваться. Португальская работа! Уже не одному это стоило ног.

— А зачем же ты таскаешь его с собой? — спросил Луиш.

— Привычка, но однажды он спас мне жизнь.

— Здесь он тебе не понадобится.

— Подождем — увидим. У меня такое ощущение, что постепенно мы кое-чему учимся, — проговорил Карлуш, убирая оружие в дорожную сумку. — Ангола раскрыла нам глаза на многое.

— Ангола? — переспросил Жоржи.

Карлуш повернулся к нему лицом:

— Знаешь ли, мы очень мягкий народ. Говорить-то мы научились, а вот действуем значительно хуже. Тебе никогда не приходило в голову, что в нашей тысячелетней истории не было ни одной гражданской войны? У нас всегда умели улаживать конфликты.

— Так это же хорошо! — сказал Михаэль. — Это делает вашу страну особенно привлекательной.

— Для туристов — может быть. Страна, в которой никогда не лилась кровь, в которой всегда спокойно. Тот, кто хочет захватить власть, посылает в столицу пятьдесят танков, занимает радиостанцию и выступает с воззванием к народу. Командиры противоборствующих сторон не отдают приказа стрелять, они ведут длительные телефонные переговоры, а когда приходят к согласию, солдаты со слезами радости бросаются друг другу в объятия. Трогательно, как в мелодраме… — Он отодвинул от себя тарелку. — Из-за слабости национального характера и потерпел поражение Спинола…

— Но ты ведь не за него! — воскликнул Жоржи.

— За Спинолу? Он нас не защитил. С хаоса в метрополии все и началось. — Карлуш откусил кусочек дыни, и по его подбородку потек сок. — Наша главная ошибка — недостаток смелости. Основать империю и при этом остаться бедным, невежественным и ничтожным народом — это, пожалуй, присуще только нам.

Наступила пауза. Слова вызвали удивление. Было непонятно, чего это он так распалился, ведь никто ему не возражал.

— Взять хотя бы тебя, шурин, — продолжал он. — Ведь ты думаешь иначе, чем я, это у тебя на лице написано, и тем не менее не возражаешь, чтобы казаться любезным. Вот в чем заключается наше убожество!

— Ты ошибаешься, Карлуш. Вполне вероятно, что мы невежественны и бедны, но уж никак не ничтожны.

— С каких же это пор?

— С 25 апреля 1974 года.

— Ах, так твое сердце открыто для революции? Для тех, кто разбазаривает все, что создавалось четыреста лет?

Луиш отпил глоток вина и не ощутил его пикантного вкуса. Он вспомнил, как сегодня по дороге домой думал о звонке Шуберта как о неприятности, а о звонке Карлуша — как о приятном сюрпризе и радовался, что хорошее известие вытеснило плохое. А на деле все получилось по-иному: Шуберт сдержал свое слово, в то время как Карлуш… Но этого же не может быть!

— Ты что же, стал колонизатором? — выдохнул он. — Против старого режима ты боролся, не щадя жизни…

— Тогда это имело какой-то смысл. Когда прячешься в укромном месте, сжимая кулаки, рискуешь немногим.

— Прекратите! — взмолилась Граса.

— Этим-то революция вас и притягивает! — Голос Карлуша стал язвительным. — Дитя запретной любви между народом и военными — так ты назвал ее в одном из своих писем. Ну так вот, дитя получилось уродливым.

Жоржи положил перед ним кольт:

— Если ты пришел нас оскорблять, то мне от тебя ничего не надо.

— Карлуш, что с тобой произошло? — Глаза Луиша загорелись недобрым огнем. — Ты же стал капиталистом! Пашеку помогли тебе, потому что мечтали избавиться от тебя. А ты купил дюжину такси, еще одну. Это, очевидно, доставляло тебе удовольствие, как все, чем ты занимался. Для тебя это была новая игра, сопровождавшаяся щекотанием нервов, как ранее автогонки и участие в Сопротивлении. Как всегда, ты вкладывал в предпринимательство всю душу, не так ли?

— Оставьте все это! — выкрикнула Граса. — Ради бога, прекратите же!

— Знаешь, Карлуш, сил у тебя всегда было достаточно, но растратил ты их впустую, Тебе не хватало цели.

Человек дела, каковым ты всегда был, остался без цели. Ты напоминаешь мне потухший вулкан.

— Сейчас ты мне нравишься куда больше. Потухший вулкан! А какой безапелляционный тон! — Карлуш откинулся на спинку стула и скрестил руки — по-видимому, перебранка доставляла ему удовольствие. — Ну, хорошо, поговорим как мужчина с мужчиной: для меня ты — утопист, бомба без взрывателя…

Граса вскочила:

— Прекратите эти разговоры! Неужели этому никогда не будет конца?

— Ты полон взрывной энергии, Луиш, но никогда не взорвешься. Ты за справедливость, за улучшение жизни, ведь так? Но буровые работы под твоим руководством ведутся для тех, у кого есть деньги.

Луиш почувствовал, что у него пересохло во рту. Удар был нанесен ниже пояса, но он еще не был побежден. Следовало ответить Карлушу, но не сразу, а хорошо поразмыслив. Но имело ли смысл возражать? Неожиданно до его слуха стали долетать какие-то посторонние шумы, приглушенные крики, как если бы на улице загалдели подвыпившие гуляки, которые в их районе появлялись крайне редко. Шум становился все громче, и Луиш понял, что слышал его и раньше, но не придавал значения.

— Очевидно, внизу что-то происходит, — заметил Михаэль.

Луиш подошел к окну, радуясь возможности избежать бессмысленного спора. Если Карлуш занял место по другую сторону баррикады, то он, конечно, уже навестил Изабел и теперь явился по ее поручению… Открыв окно, внизу, в свете фонарей, между домом и стоянкой автомашин он заметил пятерых или шестерых мужчин, которые скандировали:

— Сталинизму — нет! Куньяла — в Сибирь! Карвалью — на Кубу! Коммунисты — вон из Лиссабона!

Затем послышались удары во входную дверь, сделанную из толстого стекла. Дверь отделана медной окантовкой и все эти удары выдержит, если только в нее не начнут бросать камнями. Но почему она заперта? Вполне возможно, что. Союз молодежи предупредил свою охрану и уход Марью объясняется именно этим.

Несколько мгновений Луиш стоял неподвижно. К собравшимся на улице подошли еще двое. Выглядели они как демонстранты и пришли скорее всего с какого-нибудь митинга, устроенного правыми. Надо немедленно позвонить в полицию. Несколько недель назад, когда ультралевые побили стекла в бельэтаже, он поступил точно так же. Но безобразия прекратились раньше, чем он дозвонился…

— Это непрофессионалы, — сказал Карлуш. — А кого это они имеют в виду?

Вопрос был коварный, и Луиш решил на него не отвечать. Он начал было набирать номер полиции, но его палец соскользнул с диска, и пришлось набирать еще раз.

— Боже мой… — прошептала Граса.

— Полиция должна прибыть с минуты на минуту: участок совсем недалеко. — Слова Михаэля прозвучали несколько неестественно.

Внизу ударили в дверь с новой силой.

— Это должно было произойти, — запричитала Граса. — Мама это предвидела.

Наконец Луиш дозвонился до полицейского участка и чиновник обещал прислать помощь, однако его пыл сразу же остыл, как только Луиш назвал свой адрес. Он вдруг заявил, что это политический конфликт, в который полиции не следует ввязываться: она должна оставаться нейтральной…

— Так вы не приедете?! — выкрикнул Луиш, теряя самообладание. — Совершено нападение, жизнь людей в опасности, и ваша обязанность — немедленно вмешаться.

— Мы знаем свои обязанности. — На другом конце повесили трубку.

Что же делать? Непостижимо — полиция трусливо уклоняется во избежание неприятностей.

Карлуш поднял трубку, набрал номер своей гостиницы и попросил соединить его с номером 802. Быстро переговорив с кем-то, он назвал адрес и поторопил:

— Немедленно садитесь в машину и — полный газ…

Он сунул Жоржи, который, оцепенев, стоял рядом, хромированную игрушку, схватил свою дорожную сумку и бросил:

— Пошли, мой мальчик, сейчас мы вооружимся.

Внизу зазвенело разбитое стекло, нарушив размышления Луиша. Он схватил в руку пустую бутылку. Михаэль последовал его примеру. В висках у Луиша стучало, на лбу выступил холодный пот. Хулиганы ворвались в его дом…

— Этого достаточно, — услышал он слова Карлуша, который рывком открыл входную дверь.

Луиш устремился за ним. Следом выскочил Михаэль.

— Останьтесь! — умоляла их Граса. — Они убьют вас!

Внизу раздавался топот и шушуканье. Нападавшие буйствовали на первом этаже, ломая и круша все подряд, Луиш включил освещение и увидел, как один из хулиганов срывал картонную табличку с двери бюро, а другой топтал ее ногами. Карлуш остановился на лестничной площадке, держа оружие наготове.

— Довольно! — громко крикнул он. — Вон отсюда! — Его голос заполнил лестничную клетку. — Убирайтесь или…

— Спустись сюда, скотина! — раздалось в ответ, и в тот же миг кто-то разбил электрическую лампочку.

Карлуш поднял оружие и выстрелил. Луишу показалось, будто треснули стены — во всяком случае, сверху посыпалась штукатурка.

— Считаю до трех! — прорычал Карлуш. — Ну, кто хочет быть первым?

Внизу началось движение, замелькали тени.

— Они бегут! — провозгласил Михаэль.

— Как истинные португальцы, они не выносят вида крови, — проворчал Карлуш.

Осмотрев разгромленный подъезд, все вернулись в квартиру.

— Спасибо, шурин. Вез тебя бы мы…

— А кто там у вас живет? Не Куньял же?

— Ты ведь на нашей стороне? — настойчиво спрашивал Жоржи.

— А ты как думал, мой мальчик?

В комнату запыхавшись вбежал Марью:

— Кто стрелял?

— Ну, я! Да ты не бойся, я только в потолок.

— Ты спас наше бюро, дядя Карлуш!

— Не называй меня дядей. А что это за бюро такое?

Все молча уставились на него, а Граса объяснила:

— Коммунистический союз молодежи. Ты разве этого не знал?

— Вы меня не разыгрываете? — Некоторое время Карлуш переводил взгляд с одного на другого, а затем отступил назад. До него, вероятно, только что дошел смысл сказанного: — И это произошло со мной! Я опозорен навсегда… Сейчас сюда явятся ангольцы — и что же я им скажу?

Он опустился в одно из кресел. Все молчали. Не оставалось сомнений, что Карлуш, державший на коленях оружие, боялся своих друзей. Заметили это и дети, и Луиш вдруг подумал, что это тот самый случай, когда истина мстит за себя. Он рассказывал им о Карлуше только то, что, по его мнению, соответствовало их пониманию.

Тишина становилась гнетущей. Карлуш посмотрел на часы и уставился в пространство, а потом вдруг рассмеялся:

— О небо, я же защищал самого Куньяла! — И застонал: — Нет, этого они мне никогда не простят! — Из его груди вырвался дикий смех, взорвавший тишину, как недавний выстрел. Это был заразительный и в то же время какой-то придавленный смех. Так мог смеяться человек со здоровыми легкими, который воспринимал жизнь такой, какой она была в действительности…