"Магнитные поля" - читать интересную книгу автора

В 80 дней

Тоска воскресных предместий и железнодорожные линии местного значения – тоскливая декорация. Экипированный во всё новое пассажир хранит в своих блистательных мозгах одну-единственную мысль; он бегло оглядывает свой дом с трубой и широкие аллеи, ведущие к мэрии. Но никогда раньше я не замечал в ладонях запоздалых путешественников такого холодного упрямства, подобного озёрам на морском берегу.

Отчётливо слышны его шаги; он топчет собственное сердце.

В тот миг стираются все значения: и крики портье, и даже потерянные взгляды домашних животных. Его руки неподвижны, он открывает глаза, и над его жизнью, принесённой в жертву, тихо восходит солнце.

Каждое движение приветствуют своим отлётом большие птицы.

Вокруг огородов всевозможные изгороди, и плодовые деревья, майские или октябрьские, которым ветер дозволяет отклоняться от курса. Что это за убогие дома, чьи ставни открываются только при ярком свете дня? Большие трубы и железные двери однообразных построек пропускают крики и гул машин. Надо ещё раз повернуться к ним спиной. Нас подкарауливают дома снизу. Там живут бывшие служащие колоний. В их глазах читается ужас перед тапирами, а голоса похожи на завывания осмелевших шакалов. Они впускают того мужчину, высокого роста и очень сгорбленного, а затем зовут к себе, угощают пряными блюдами и рассказывают небылицы.


В самом центре Африки есть озеро, заселённое насекомыми-самцами, умевшими делать только одно – умирать в конце дня.


А дальше – большое дерево, нависающее над соседними горами: пение птиц угрюмее цвета парусов.


Вы не знаете шахтёров, созидающих театры в пустынях. Сопровождающие их миссионеры совсем разучились разговаривать на родном языке.

На скрещения дорог приходят женщины за илистой водой, что выплёскивает холм цвета несчастливых ночей. Каждый вечер мы слышим тёмный звук, болезненно проходящий через наши усталые уши: это исхудавший путешественник присаживается на край оврага. Оранжевые дорожные мотки постепенно затихают. Напуганные покрывающей их тенью, они кружат плотными массами и садятся на его запылённые щёки. А он не видит ничего, кроме долгожданного деревенского тепла и сквозняка, который окончательно огрубит окоченелые ладони. Приближается ночь, и его глаза смыкаются. Сон, пылающий и терпкий: доблестный галоп забвений, вечно виноватое чудовище, молчаливые родники изношенных дней, несчастья премированных людей, дым ясных слов и затемнённых линий.

Кто сможет развеять эти непрерывно рождающиеся кошмары? Умолкают разочарованные мошки, единственный надёжный компаньон – груда камней на обочине дороги. Значит, никакой возможности узнать, какое преступление совершил этот мужчина, глубоко спящий под звуки звёздных песнопений. Сновидения заводят хоровод: одежды женщин с ободранной кожей, вздохи умирающих от голода птиц, вопли деревянных кораблей, глубины подводных бездн. Сквозь руки растений проскальзывает рыба с запачканными лохмами. Напуганный моллюск отчаянно взывает к спасителю в омывающих его водах. Лохматая рыба не знает жалости, и без устали режет поддерживающие её корни. Куда она плывёт – не ведает даже море: захороненные города, тепло задохнувшихся тел, предсмертные хрипы конькобежцев за жизнью, просаленные недуги бродячих животных, газ без цели, свет дней, опьянение бульваров, абстрактные облака западных небес, раскаты замирающего смеха, взгляд, распиливающий пополам, замурованный маринад, регистрация минеральных источников и паразитов, магазин грядущих страданий.

Однако в тот день солнце всё же поднялось: та чешуйчатая дорога вела к подводному граду. Было видно на много километров, как разноцветно переливаются сверкающие крыши. Вход закрывала золотая дверь. В застеклённом домике мужчина, увешанный мексиканскими медалями, расписывал на полотне параллельные уравнения, надиктованные прирученной бабочкой. Внезапно странник останавливается, и впервые за много месяцев заговаривает с мужчиной в медалях.

Они не обратили внимания на датского дога, разлёгшегося у печки. Он слушал. Если он лаял, мы знали – он повторяет за ними: «Последняя четверть луны 21-го, новолуние – 27-го. Солнце – восход 3 ч. 50, закат 7 ч. 56. 1875 – кошмарное наводнение, тысячи жертв. 1795 – создание бюро долгот, переправа через Березину. Реки бассейна Каспийского моря. Проклятья».

Торговцы вином на месте. Лучшие отели слишком надёжны, они утомляют. Окна, шире нашего взора, разрезают небо на одиночные купе. Ему дали комнату № 18. Одно окно открыто. Он наклоняется. Внизу тесный двор. Кухонные шумы и конторские запахи оспаривают друг у друга пространство. Он замечает искорёженные металлические предметы и абсурдные божества. Он обращает глаза на желобок в центре, что разрывал милые ему сплетения. Отблеск абстрактных величий и учёных болей, судорога мучений – новинка, дешёвая распродажа мыльных ручьёв. Тень купалась в превосходном аромате, притягивая тысячи тонких привкусов. Это были плотные круги, разодранные клочья. С миллиметрового расстояния видны нескончаемые аватары микробов. В стиле промытых криков и прирученных видений. Яростно и беспорядочно падали короткие дымы. Один только ветер мог бы абсорбировать этот оживший торф, эти парализованные комбинации. Дикие бега, мосты медлительностей, мгновенные отупения соединялись и перемешивались с голубыми песками модернизированных удовольствий, сенсационными жертвами, лёгким набором наилучших возбуждающих средств. Там слышались тяжёлые песнопения захиревших алтарей, молитвы торговцев, тоска боровов, вечные агонии библиотекарей.

Никто не хотел постучать в дверь № 18.

На губы странника опускается покойная улыбка гробовщика. Он смотрит вокруг – медленным обводящим взглядом скрупулёзного судебного исполнителя. Однако он не замечает ничего, кроме зеркала на шкафу, занимавшего единственный тёмный угол в комнате. Оно было сплошь в бесцветных дырах. Целую ночь он не в силах оторваться от этого зеркала, оно укрепляет его самые горькие мысли. В его голове поселились мускулистые насекомые, пролетавшие зараз через все меандры мозговых полушарий. Симпатичные уксусные кузнечики. Он ищет тот регулярно исчезающий красный цвет. Продолговатый цвет того огня бледнел и превращался в светлую кровь, что, смешиваясь с неизвестной жёлтой кислотой, текла в его венах. Взрыв громкого смеха сотрясает мужчину, стоящего с закрытыми глазами перед зеркалом. Бледность его слишком экстравагантна, и даже жабы завопили бы от страха при виде лица белее воздуха.

Он ушёл до зари, не оставив адреса. Только тень могла бы вам поведать о его невероятной радости. Итак, он сидел на скамье и смотрел на стену. Он не переставал смеяться, и мы слушали, как он произносит: «Распятые месяцы утраченных детских лет, я отдал вам всю мою кровь, пришло время отпустить меня на свободу. Вы научили меня подавлять мои самые изысканные коварства, я выл от желания и должен был идти по следу, не замечая испарений гигантских агломераций. Вы подыскали разумный наркотик против всех моих терпких ненавистей. Мне давно приглянулся револьвер из лавки оружейника. Теперь же всё кончилось. Ваша трусость мне известна, я видел пространства туманные и одинокие. Я уехал навсегда с двумя друзьями, что не покинут меня никогда: это две мои руки, они сильнее света. Я видел все гавани ожидания, все пейзажи страстей. Я различаю пламенные крики насекомых, пыльные полёты перелётных птиц и уверенные прыжки диких зверей. Я распродал преступления и слезы, лишённые запаха, я с гордостью брал взятки, и жажду ещё. Никто не может рассказать мне о новом сокровище. Бриллианты Индии, самородки Калифорнии больше не интересуют меня, я перевидал на своём веку слишком много идиотов. Пустыни кажутся мне слишком вычурными, теперь я избегаю оазисов. Царство надушенных холмов доступно для любого кошелька, я превосходно знаю эти пляжи, лишённые тропической растительности».

Он встал и зашагал по набережной. Он входит в самое освещённое кафе, в его пальцах догорает сигарета. Бывший судовладелец пьёт маленькими глотками. А там его сын, он рассказывает, как жил в последние месяцы. Из-за искусственных кустов его подстерегают глаза мальчишек. Лихорадочная тоска.

В бакалейной лавке по соседству полно народу. Поздороваемся на ходу с их одинаковыми улыбками. Банка наилучших омаров для них – ничто, химические вина не пьянят их. Расчёт дополнительной корреспонденции и встречи многотиражных публикаций – величественный шарм городов. Известно, что в отдельных знаменитых переулках животные без имени спят без тревог.

Полицейский VI округа замечает мужчину, который выходит из кафе и пускается наутёк. Из его кармана выпала записная книжка, а сам он уже скрылся из виду. При свете высокого фонаря можно прочитать несколько строк, написанных карандашом:


Только смертных устрашает красный цвет сумерек. Я выбираю жестокость.


Анатомические мануфактуры и дешёвые квартиры разрушат самые высокие города.


Я наблюдал через стёкла иллюминаторов всё те же лица: то были сбежавшие волны.


В моей груди нежный вихрь лихорадки; это похоже на шум далёких городов около одиннадцати часов ночи.


Мужчина бежит, едва переводя дух. Он останавливается только на площади. Он герой великих экспедиций, ему чуждо всякое благоразумие. Но крики новорожденного заставляют его постигнуть значительность этой минуты. Он звонит в маленькую дверь, и вскоре открывается окно, на которое он не отрываясь смотрел. Он что-то говорит и напрасно ждёт ответа. На площади никого. Он узнаёт своего друга, и воспоминания оглушают его. Искусственные кометы, фальшивые извержения, гадание по снам, тёмные шарлатанства. Он посвящён в отблески символов и чудовищные заклинания. Постоянный и изнурительный пот ничуть не ужаснее, чем мгновенное и резкое видение рукотворных воздушных шаров. Наверное, пустота не столь оглушительна, как эти акробатические танцы. Мимо проносились слова: то был тайный полёт косяком; а ему ничего не остаётся, как шагать без цели; лечебницы для душевнобольных переполнены фрагментами снов, что водят людей перед несуществующими стенами. Офтальмия бесплодных юностей. Слова падали вниз и увлекали за собой все наши порывы.

Однако ветер широко раскрыл двери, и они поспешили в глиняную ночь. Они зрили по ту сторону туманов. Облизывая облака, поднимался и оседал язык пламени.


Путешественник бежал много ночей подряд. Впереди носились вихрем его мысли-бродяги. Даже насекомые, от которых волосы сходят с ума, не так навязчивы, как эти регулярные кружения.

Хроническое поражение нервных волокон, постоянство марающих угрызений совести, сокрушающий замысел осознанных одиночеств. Шли разговоры о сентиментальных развлечениях, тюремных грузах. Глаза привыкают к строгому свету на лужайке каменистого ельника во вновь найденных подземельях. Смены затерявшихся теней и превосходно отделанный муар морских небес перестали существовать для путешественника, которого уже ничто не могло устрашить: нежно-энергичные элементы; животные, обожествляемые жестокостью; рыбы-луны океанских глубин; жабы, играющие с пустыми жидкостями; птицы, убаюканные криками.

Лужайки морских лесов и знаменитые порты надушены сверх меры. Песчаный ров, дорога без колеи – приют для великих мыслей.