Тимур Зульфикаров ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ ХОДЖИ НАСРЕДДИНА

... И все-таки Вавилонская Башня —

это всего лишь недостроенный зебб-фаллос

великого Ходжи Насреддина....

Дервиш Ходжа Зульфикар

Великий тонный зеббоносец Ходжа Насреддин женился на юной плясунье Ашурбаннипал-Хуршеде-Кандарра и угомонился усмирился в сладких тихих одеялах её шелках лядвеях чутких персях лонах извивах её! ой! её ...

Стали говорить в народе, что великий ценитель дегустатор воитель апостол мудрен певец соитья утих утих увял

Как осенний горный заброшенный сад

И некому более собирать тучные златые плоды его кроме жены Хуршеды Сарданаппал Хаммураппи Тейи...

Великая курчавая горная безумная вечновесенняя в шароварах бухарских река впала в тихое озеро сладчайшее

Много сладких ночей курчавых кроветворных семятворных прошло у Ходжи и Хуршеды.

Но вот стал великий гонец певец соитья пропадать исчезать из одеял и лядвей и лона и кибитки Хуршеды Хардуббы Халлссуты.

Куда он уходил?

— Куда? куда? куда? — рыдала Ххххуршеда обладательница сладчайших ягодиц и лона змеиного скачущего льстивого вечнотекучего вечнозеленого вечнонаперченного гнезда фаллоса Насреддина.

О если муж ваш бежит безнадежно за плодотворящим зеббом-фаллосом своим невесть пенно куда-то — о мудрые! — не надо ему мешать, как нельзя мешать камнепаду в горах иль разливу весенних рек в полях...

Айх !.. Тут улыбается сам Господь Миров Аллах!..

И беглый Ходжа долго шел скакал как козел-архар в горах в туманах у родной реки Кафирнихан.

Весна, первоначальная текучая талая была когда человек после зимы залежалой ежемгновенно готов к великому соитью всепоглощающему

И Ходжа пожалел в речном шалом ветре что много ночей и семян он истратил в одном гнезде Хуршеды Аменхотепп отнимая свой великий зебб усладитель у других жен и дев взыскующих...

А а а Ходжа бежал растопыренно распаренно распаленно раскаленно в одном одеяле павлиньем вдоль курящейся вечнобьющейся как в вечном соитье реки Кафирнихан...

...О океан сладчайших соитий! я плыву растворяюсь в тебе!.. где жена моя? где семья моя? где семейные тошные как осенние листья одеяла бархатные мои? И тут на брегу Кафирнихана стояла Мусобикка-Хальда о тринадцати спелых зрелых летах с кумганом речной воды и она расплескала всю воду когда увидела несущегося в одеяле павлиньем великого Ходжу Зеббоносца о котором с детства спелого слышала яро и воздыхала уповала мечтала.

И тут алое необъятное одеяло упало с яростного ослиного тела его но необъятный ствол удерживал навесу набегу родильное одеяло бамбук камыш — но где где где ты брат видел такой бамбук? такой камыш? только меж ног великого Ходжи! Только!..

— Ах Мусобикка тринадцатилетняя с тринадцатью плетеными змеиными курчавыми косичками а ты спелая не хочешь посидеть на одеяле этом бушующем павлиньем?

А я расплету все твои тринадцать девичьих косичек и заплету четырнадцатую курчавую меж уж уже переспелых шелковых персиковых абрикосовых ног ног ног твоих заждавшихся застоявшихся? а?

— Ай Ходжа я ужаленная златомедовая пчела оса! я люблю сидеть на деревьях на ветвях на гладких сучьях суках! ай люблю!

Ай обильное одеяло держится на одном стволе ай ал ай а как я удержусь? а не поникнет не рухнет сук ствол зебб фаллос твой а? а? а?..

— А на таких стволах держится не только обильное тяжкое павлинье одеяло а весь мир земной держится на этом суку стволе а я думаю что и загробный мир тоже стоит висит покоится ярится сладко на нем на нем на нем! ойе! ойе! ойе!

Садись на ствол весело и я заплету четырнадцатую курчавую каракулевую косичку меж твоих веселых бушующих лакомых ног ног ног... Ойе!..

И она села на сук на ствол нос одеяло на нем а Ходжа косичку курчавую из первых юных кудрей меж ног её мудро заплел...

....Ойе! весной даже лазоревая прозрачная струистая стрекоза мечтает о погромном зеббе фаллосе стволе неистового кровомутного осла осла осла! Ойе! Айя!

А потом Ходжа снял одеяло и они легли на одеяло и Ходжа лежал забвенно сонно на одеяле а Мусобикка-Хальда весело плескалась пласталась терзалась терялась скакала удавалась услаждалась на неистовом зеббе его... Ойе!

Но потом она изнеможенно пала рухнула с непомерной живой высоты необъятного ствола и уснула великим родильным сном девственницы зачавшей несвятого младенца острозеббого.

Тогда великий Ходжа благодарно поцеловал уж не дитя уж не деву а грядущую приречную жену матерь и собрал разгромленное разрушенное одеяло алое павлинье все еще павлинье а местами малиновое от девственницы нарушенной и пошел опустошенно обрадованно вдоль реки бьющейся в вечном соитье о котором только мечтал великий зеббоносец.

А жена его Хуршеда Хаммураппи ХХХХ до нашей эры и до всех эр с молниевидным каратагским ножом для убиенья быков хотела убить его когда он сонно лежал витал в одеяле как новорожденный но учуяла что это только начало его зеббодеяний и пошла за ним с нагим приготовленным ножом ибо была любопытна более, чем ревнива, как и все жены на земле...

А Ходжа уж не бежал а шел радостно упоенно вдоль родной реки бьющейся в вечной судороге соитья белопенной пенножемчужной алмазно-рассыпчатой...

А Ходжа шел радостный раздольный летучий как всегда радостно необъятно грядет по земле муж только что сошедший с удоволенной опустошенной колодезной жены сладчайшей сладимой детотаящей....

Но! Но! Но!

Тут у реки лежали сахарные женовидные мраморные гладчайшие приречные валуны валуны валуны бараньи лбы но меж них и прилепляясь к теплу их сливаясь с ними лежала сахарная валуноногая с ягодицами валунами телесными живыми с грудями альпийскими снежными и персиковыми миндальными во цвете сосками великая вдова-валун Хайдара-Хур-Нур-Хайдарабад-Хайддада...

И она лежала на солнце нагая средь валунов и она была живой валун средь валунов.

И она загорала средь белых белых белых валунов и была средь них неразличима...

И Ходжа не учуял ее но его чуткий зебб великого женолова восстал учуял узнал как баран чует ход скорпиона под майским мшистым камнем.

И тогда великий Ходжа покорился зову зебба продолжателя рода его и покорно благодарно возлег на валуны Айдары Хмур Кнур Хайдарабад на живо дышащие Сахары мраморы шелка кожи атласы льстивые текучие плоды ее и прилепился к ним и изнемог истратился истек усладился на них и под ними...

Тогда жена Хуршеда плачущая воздела вознесла нож жены верной над живыми валунами бьющимися в тленном соитье близ бьющейся в вечном соитье реки но потом опечалилась и поникла... И поник справедливый нож её...

Тогда мыча от сладости прошедшей Ходжа взял в руки алое павлинье одеяло и хотел накрыть им спящую Хайдрру валунную атласную но она во сне сбросила жаркое одеяло ибо тело её пылало от зачатья ибо в ней всходили бешеные семена великого зачинателя принимались приживались набухали яро избыточно и Ходжа взял одеяло и пошел вдоль реки ибо Хайдара уже была чреватое лоно земля пахотная великого зачатья и в ней уже взялся собирался новый, маленький юный птенец Ходжа Насреддин... И в этом было бесемертие великого Мудреца...

А жена верная Хуршеда неслышно пошла за ним ступая в приречном нежном песке что напоминал ей мягкие уступчивые руки и ноги и губы ласковые шепчущие ночные великого мужа её Ходжи Насреддина...

Хайяяя!.. Хуршеда ослепленная остановилась и дивилась и любовалась и затаилась за цветущим древом миндаля.

А средь цветущих кустов стоял бухарский алый розовый отрок мальчик а а в руках миндальных его было самаркандское зеркало с витой золотой ручкой и мальчик гляделся радостно в зеркало и кисточкой исполненной сурьмы синьцзянской красил себе извилистые ресницы и брови.

И, мальчик отрок радостно властно встал на пути Ходжи.

А путь Ходжи проходил чрез миндальный цветущий сад и чрез мальчика отрока бухарского спелого многоспелого уже — увы! — многоумелого

Но Ходжа вздохнул и целомудренно чисто хотел пройти мимо мальчика отрока ядоносного бухарского но отрок прут зеленый дымчатый бережно обнял великого зеббоносца и зашептал:

— О Великий странник в океане соитий! Путь твой идет чрез сад миндальный мой розовый! и чрез меня! погляди в зеркало мое и ты увидишь, как ты стар, а я спело преданно молод!.. Я яблоко младое — а ты червь сосущий сладко недра яблока младого!.. Упейся улейся яблоком сладко-тленного бытия, о червь мудрости, великий Ходжа!..

О Великий Зеббоносец! отведай червь яблочных яблок ягодиц моих спелых неистово покорно круглых!.. как колеса высоких блаженных ферганских ханских арб колесниц!

Дай я насурмлю этой кисточкой твои брови и бороду. И на великом бессмертном зеббе твоем нарисую жгучий необъятный иероглиф любви!... Горящий иероглиф соитья!

О Великий Зеббоносец, не утомился не устал ли ты носить в одиночку великий ствол зебб фаллос свой?

Дай хоть на время и мне поносить вместить его и помочь тебе вдвоем со мной носить его и взять на себя благородную живительную спелость тяжесть его! о!

О Великий Зеббоносец поделись богатством своим! Ты же щедр и вечно помогаешь бедным и делишься с ними дарами своими!

Поделись со мной наклонно склонно даром избыточным щедротекучим своим. Давай! хоть на миг! понесем! вдвоем! ствол твой!..

И мальчик находчиво сбросил с себя златотканный чекмень и стал как яблоко наг.

И великий щедрый Ходжа, безнадежно сбросил с себя алое защитное одеяло свое и поделился с бухарским насурмленным тугим капризным льстивым извилистым изворотливым мальчиком и расщедрился...

И приложился прибился и приноровился прилепился и усладился неслыханно и усладил уложил усадил укачал неслыханно. Но потом Ходжа сказал:

— Не люблю метать тучные родильные семена о камень а мужелюбы это бесплодные камни...

И пошел прочь от расписного стонущего в миндальных кустах отрока мальчика и не оглянулся ни разу а только зябко омылся в реке и покрылся родимым одеялом,

А мальчик радостно растопыренно сладостно стонал от греховного соитья и стон его перекрывал порой святой рев реки, но потом стон утих и река вновь победно забилась в вечном пенном соитье...

А жена великого зеббоносца Ходжи Насреддина вначале влюбилась в извилистого мальчика миндального но узрев неслыханное мужесоитье неплодное каменное невиданное уже возжелала хищно убить ножом юного отрока совратителя.

Но потом она пошла за мужем своим вдоль реки чуя что не иссякли странствия зебба его щедрого.

Но Хуршеда Хеопс Тантра Таласса уже устала от любовных плясок мужа своего и справедливый нож устал в руках честных её.

А дорога все утомительней поднималась в горы Рамита к снежным бездыханным вершинам альпийским.

И Хуршеда дивилась что древний муж участник жертва всех встречных соитий её бедный Ходжа Насреддин все выше и круче уходил в безлюдные нагие горы в царство нагих камней.

И Хуршеда Боробудур устала утомилась с ножом её и когда младая спелая белая снежная ослица преданно явилась на горе на пути Ходжи и Ходжа обреченно не обошел её а обласкал помял пошатал исступленную шелковую кожу её и поместил в неё зебб свой обреченно и погнал её толчками, могучими, как хаитское земле трясенье с горы в реку и загнал её в воды бешеной реки Кафирнихан а потом омыл в ледяных волнах своего ослиного алого пастуха и от ледяных волн пастух опять прибыл необъятно несметно восстал но ослица учуяв убоялась разрушенья лона чрева своего и в бушующую реку на другой брег спасительно упоительно бежала ушла...

Но дорога все выше стремилась струилась вилась в горы. И уже начинались блаженные альпийские луга джайлоо где шел святой окот убой каракулевых агнцев барашков.

И тут Ходжа положил на снег вечный алое свое одеяло и задремал сладко.

Но тут пастух локаец Дарий Сарданапал 333 из великой династии альпийских пастухов почтительно разбудил великого мудреца и принес в дастархане-скатерти цветастой кочевой вяленое баранье мясо и овечий ноздреватый сыр и гиссарскую лепешку и густой как сыр каймок-сливки и бутыль русской водки-араки.

И Ходжа как воду легко и сонно выпил всю бутыль и съел все мясо и сыр и каймок и лепешку и спело уснул в алом одеяле и от густой еды сытые семена потраченные в теле его вновь явились родились зароились восстали для новых соитий великий зебб Ходжи приготовляя

Айхйяааааааааааахххййййяааааааааа

Но тут великий зеббостроитель зеббоносец проснулся потому что кто-то терзал мучил его спящий зебб сладчайшими бархатными мяклыми губами младенческими зубами устами.

Ходжа открыл один зеленый глаз а он был разноглазый — другой глаз был черен как ночь вселенной — и увидел у зебба спящего своего каракулевого несметно курчавого агнца ягненка и ягненок искал сосок матери своей овцы и вот набрел на находчивый необъятный вселенский зебб Насреддина.

Тогда Ходжа сказал иль подумал:

— О зебб мой утешитель не только мой а всех встречных тварей и не они одни жертвы мои а я жертва их...

И стало ему печально от истины сей. Но не отогнал он агнца сосущего...

А жена Хуршеда Хуфу Каджурахо райская мухоловка глядела на спящего на алом одеяле мужа своего и радостно сосущего агнца и впервые пожалела великого зеббоносца.

И впервые рука ее не хотела выпустить метнуть гневный справедливый нож верной жены.

И еще зло мстительно ревниво подумала она: "Не жаль мне что с агнцев этих снимают сдирают каракулевую шкурку"...

Но потом каракулевый ярый ягненок отошел от Ходжи.

Но потом Ходжа поднялся с алого одеяла и обнял благодарно гостеприимного локайца пастуха Дария Гуштаспа III и пошел побрел в дальные горы к гнездам орлов и грифов-могильников дегустаторов свежей зоркой пади.

И Хуршеда чуя близкий исход конец великим путешествиям зебба мужа своего нежно и хищно изогнувшись повлеклась за Ходжой который обреченно разочарованно брел за хозяином-зеббом путеводительным своим. Ойхххххо! Аллах помоги мне!..

Ведь за горами уже небо начинается и там кончатся все странствия плотяного земного зебба мужа моего! Ойххххооо!.. Ведь не пернатый же! не крылатый же он! Ойхооо!..

Но тут Хуршеда вновь была в смятенье и вновь нож восстал в руке её и искал убить мужа её.

Ибо на вершине нагой скалы было гнездо орлов и Ходжа легко взошел на скалу.

И Хуршеда почуяла что Ходжа уже был здесь и знал тропу к гнезду

И тут с небес опустилась явилась белая орлица и она тихо нежно смятенно покорно села близ Ходжи и радостно ало опустила горбатый адский клюв свой и подъяла перья литые хищные свои являя сокровенность свою пернатой подруги и крылатой жены и они соединились и радостно бились вились в птичьем орлем соитьи.

И тут Хуршеда вновь разъярившись хотела ударить уязвить ножом мужа своего птицелова но тут нож упал из рук её потому что орлица, замахала несметными крылами и Ходжа припал к ней объяв ее руками и к священному ужасу Хуршеды они подпрыгнули и стали неразлучно летать от одной скалы к другой и так бились в воздушном бешеном соитье и летали, витали над скалами и иногда белые перья орлица роняла а Ходжа уронил свои сапаги-чарохи и летал босоного прильнув припав прикипев совпадая со орлицей летящей...

И они летали витали над скалами в святом исступленном соитье но потом устали увяли и почти на скалу пали пали пали и долго долго разлучались... друг от друга отделялись о разлеплялись как утром веки сладко спящего дитяти... Айххха!

Ах Хуршеда! А кто еще в мире этом видел такое слиянье соитье двуногого и пернатой? человека и птицы древлейшее первоначальное первозданное соитье? где? кто увидит?

Ай Аллах! только соитье возвышает нас и мы витаем летаем над землей как птицы? а в любви все человеки — это птицы птицы птицы?..

Иль это паренье паденье только почудилось Хуршеде от усталой безумной рыдалистой ревности высокогорной её? Иль?.. Ойх! Ойххх!...

И Хуршеда подумала печально что они с Ходжой влюбленно неразлучно низко обречённо бились струились в одеялах но никогда не летали не витали.

А великий воздухоплаватель Ходжа Насреддин преодолевший в великом птичьем соитье непобедимую силу земного притяженья собрав разрушенное растоптанное алое одеяло семейное пошел от великих высоких скал поднебесных к последней самой высокой горе Хан-Кондара за которой уже не было ничего кроме крутой пропасти и необъятного лазоревого равнодушного к страданьям человеков как буддийские мудрецы неба неба неба куда уходят все души человеков и где покоится Великая Страна Усопших откуда приходят к нам часто гонцы наших усопших предков а мы не всегда узнаем их а мы никогда не узнаем их...

А гора Хан-Кондара сияла необъятными ликующими альпийскими снегами и Ходжа сладостно шел босой по сыпучим снегам ибо сапоги-чарохи он потерял уронил с небес когда витал с орлицей снежной перламутровой синеглазой.

О! что в мире слаще сладости бродить по девственным высокогорным снегам девьим разбивая разминая разрушая их хрусткое щекотливое первозданное девство? их сыпучую плеву алмазную корку? Что? что? что?..

А Хуршеда предвкушая исход великих путешествий великого Мужа своего скользила по ослепительным крупитчатым снегам ступая в следы Ходжи и дивясь их животворной великости и парной животной живучести — следы розово дымились...

Никого не было окрест кроме льющихся слепящих снегов

И кто же еще будет совокупляться соединяться как прежде с несчастным мужем исчерпанным истраченным моим?

Ойхххо! Ужель? Ужель? Ужель?

О! О! О...

О! там в алмазных снегах нежно дымчато стояла цветущая талая двустволая горная алыча женовидная древесная юная жена алыча горная одинокая одинокая....

Тогда Ходжа снял с себя одеяло алое разорванное и оно на морозе снежных вершин стало звонким почти стеклянным и тогда Ходжа бросил в несметную пропасть осколки обломки алого изломанного одеяла и стал радостно нагим среди пустынных слепящих алмазных снегов снегов..

И жена радостно подивилась статной молодой плоти тела его и побежала радостно за ним еще не чуя исхода.

А радостный Ходжа Насреддин великий пловец в океане безбрежных соитий побежал наго по снегам.

И нежно подбежал к алыче цветущей

и она встрепенулась заструилась как живая и она затрепетала и Хуршеда увидела учуяла как она затрепетала замаялась задрожала как жена верная живая сладостная долгожданная.

И Ходжа безнадежно нежно объял обнял окружил её руками и ногами и поместил нежно тихо бережно стреловидный несметный алый зебб фаллос меж двух её женовидных бархатных стволов.

О!..

И Ходжа закрыл великие свои глаза: и изумрудный глаз земного мира и бездонно-черный глаз глядящий в иные загробные миры и зашептал:

— Алыча алыча жена вечная моя! Ты никогда никуда не уйдешь! не изменишь! не убежишь! Ты вечная вечная снежная альпийская небесная любовь любовь жена моя!... И алыча чутко благодарно задрожав осыпала его живыми атласными детучими лепестками и он весь затонул сладостно в метели снежных лепестков... О!... О! О!

Тогда Хуршеда Ситора Сарипута поняла что это вечная любовь.

Тогда она яро зарыдала.

Тогда Хуршеда неслышно подошла к мужу Великому Страдальцу Певцу Апостолу Жертве Соитий и ударила полоснула уязвила его ножом вмиг ставшим гранатовым текучим. Вот они — кроткие семейные справедливые ножи!.. Айхххйи...

Тогда алыча безвинная обагрилась человечьей кровью и стала живой плотиной алой алой от крови бессмертного Ходжи Насреддина на алой алыче распятого от любви вечной необъятной.

Аллах! Аллах! Всенебесный! Всемогущий! А может ли вкусить смерть Твой вечный Ходжа Насреддин странник и всех соитий святой участник?..

О святой океан соитий! Кто радостно не тонул в твоих плодоносных волнах?.. Айхххйа!..

И я! И я!.. Айя!..