"Страна Лимония" - читать интересную книгу автора (Карстен Свен)

Глава 6.

Хорошего человека, готового пустить наших друзей переночевать, пришлось сначала долго будить. Серёга и Крыса стояли на темной лестнице маленького, всего лишь трехэтажного, городского дома, Крыса стучала в дверь, но получалось у нее это плохо, потому что дверь была обита потертым дерматином, и поглощала все стуки без остатка.

– Дядя Юра, – бубнила Крыса, – ну, дядя Юра же! Вы дома? Это я, Женя. Откройте, пожалуйста!

– Кто это? – отозвался, наконец, из-за двери долгожданный дядя Юра. – Женька, это ты, что ли?!

– Да, это я, дядя Юра, это Женя, – обрадовалась Крыса. – Пустите, пожалуйста, дядя Юра. А то я, понимаете, опять убежала.

И Крыса хихикнула.

– Ты одна там? – спросил дядя Юра. Похоже, человек он был не только хороший, но и осторожный.

– Я не одна. Я с… э-э… с молодым человеком, – замялась Крыса, чем очень удивила Серёгу.

– С молодым человеком, значит, убежала? А молодой человек имеет голос?

– Скажи что-нибудь, – Крыса толкнула Серёгу локтем в бок. – Поздоровайся.

– Свободу народу…

– Я шизею, дорогая редакция, – пробормотал за дверью дядя Юра. Помедлил и защелкал замком, стал открывать.

Оказался дядя Юра – дедушкой. Небольшого роста, с седой «шкиперской» бородкой, крепким и плотным, как лесной гриб-боровик. Или подберезовик – в пижамных штанах и тельняшке. И в очках. Взгляд у дяди Юры был цепкий и внимательный, будто и не спал он только что вовсе. А, может, и вправду не спал еще дядя Юра – за спиной его в приоткрытую дверь комнаты виден был застеленный одеялом диван и раскрытая книга на нем, корешком вверх. И уютно горела лампа на стуле рядом.

А над диваном висели фотографии в рамках, много! Очень много. Лица, фигуры, люди, все черно-белые, как в книжках. Точно, говорила же Крыса по дороге сюда, что дядя Юра – фотограф. Неужели это он сам все сфотографировал?!

– Ты, Женька, сдается мне, не снова убежала, – говорил меж тем дядя Юра. – Похоже, ты и не прибегала вовсе, так и шлындаешь.

Крыса промолчала. Потом подтолкнула Серёгу вперед и представила:

– Это Серёжа.

– Здравствуйте, молодой человек Серёжа, – рука у дяди Юры была сильная и широкая. Совсем не стариковская.

– Сережа был со мной на дискотеке, дядя Юра, – щебетала дальше Крыса, – и ему даже переночевать совсем негде. А не могу же я его ночью одного бросить, правда? Да еще этот детский комендантский час! Можно мы у вас переночуем, дядя Юра? Ну, дядя Юрочка!..

Дядя Юра пожевал нижнюю губу.

– По мне, так ночуй. А что, у молодого человека своего жилья нет?

– Он не местный, дядя Юрочка. Спасибо большое! Вы не думайте только ничего, мы порознь ляжем!

– Я и не думаю. Чего же мне думать… Снимайте сапоги, молодой человек. Нет-нет, за дверь не надо ставить. Тут народ лихой, сопрут.

Крыса прошла в комнату прямо в бутсах. Ходила, рассматривала фотографии на стенах.

– Дядя Юрочка, а у вас есть что-нибудь пожевать? А то мы с утра только на шоколаде и живем.

– Кучеряво живете. Как в анекдоте – дайте воды попить, а то так курить хочется, что и переночевать негде.

– Курить я, кстати, бросила, дядя Юра, как вы и советовали. Честно-честно!

– Вот и славно. А я закурю.

– Так я посмотрю в холодильнике, да?

Серёга с удивлением заметил, что у Крысы напрочь исчезли все ругательные словечки. Это была какая-то другая уже Крыса. Новая. И не Крыса вовсе, а – Женька.

Пять минут спустя Серёга сидел на табуретке в крохотной кухоньке дяди Юры и жевал хлеб с сыром. На столе исходила паром керамическая кружка с чаем, в плошке рядом напитывалась кипятком индийская лапша. Серёга жевал и улыбался, ему было хорошо, очень даже по-домашнему. Будь он кошкой, он бы замурлыкал.

Стены кухоньки тоже были сплошь в фотографиях. Серёга присмотрелся – похоже, на одной была Крыса, в полный рост на фоне какой-то занавески.

Голая.

Серёга вскочил и подошел поближе. Точно, Крыса! Её лицо, ее короткие всклокоченные волосы, ее грудки-кукиши, узкие бедрышки и знакомые ножки-спички. И все, что к этим спичкам прилагается. Крыса стояла прочно, широко расставив ноги, руки были закинуты к затылку, будто она чесала лопатки, острые локти торчали вверх и вперед. Взгляд у Крысы был вызывающий.

У Крысы же, зашедшей в этот момент на кухню, взгляд был безмятежный. Но тут же сделался виноватым, когда она заметила, что именно разглядывает Серёга.

– Юрий Александрович фотограф, фотохудожник – сказала Крыса, убеждающе и успокаивающе, как малому ребенку. – Фотография – это искусство, это как картины писать. Я ему иногда позирую. Это тоже искусство. Как модель. Для красоты. Я ему не давала, если ты это хочешь сказать. Юрий Александрович не из таких.

– Не из каких?

– Не из этих, – и Крыса сказала какое-то слово, смешное, как щенячья кличка.

Серёга не знал, что и думать. Душа ему подсказывала, что стоять голой, с руками за головой, на фотографии в кухне знакомого старика – в этом ничего плохого нет. Это называется – позировать моделью. Моделью, надо думать, человека. Юрий Александрович, как уверяла Крыса, очень хороший и зря девчонки не обидит. Серёга знает Крысу два дня, а Юрий Александрович сильно подольше. Серёга молодой, а Юрий Александрович старый. Серёга видел Крысу голой по пояс, а Юрий Александрович – целиком. Вроде бы, все справедливо.

– Ешь лапшу, – сказала Крыса. – А то остынет.

В комнате дядя Юра делал что-то странное – разбирал диван на подушки и бросал их на пол. Затем из шкафа появилось одеяло. Все вместе образовало собой дополнительное спальное место. На одного. Если обняться – то и на двоих. Если только крепко обняться. Неужели?! Нет, не может быть на свете такого счастья, просто не бывает!

– А вы, Сережа, будете спать в кресле, оно у меня раскладывается.

Ну, точно – не бывает! Такое невезение…

Крыса плюхнулась на диванные подушки, и, задрав к потолку ноги, принялась развязывать шнурки на бутсах. Насилу справилась.

– Отвернись, я джинсы сниму, – потребовала она у Серёги.

Серёга послушно отвернулся. Вдоль задней стены комнатки громоздились стопками книги и журналы – «Советское фото», «Российское фото», просто «Фотография» и еще какая-то «Цифровая фотография». А Юрию Александровичу она отвернуться не предложила, подумал Серёга.

– Дядя Юра, у вас нет майки какой-нибудь взаймы, мне вместо ночнушки? – спросила Крыса невинным тоном.

Юрий Александрович хмыкнул, стукнула дверца шкафа.

– Есть рябчик ненадеванный, пойдет?

Серёга обернулся – рябчик оказался не птицей, а еще одной тельняшкой, без рукавов, в виде майки. Крыса, прикрывшись ниже пояса одеялом, стягивала через голову свитер заодно со своей вечной желтой майкой. Отбросив их комком в сторону, Крыса легко и освобождено вздохнула, повела плечами и пошлепала себя ладонью по голому животу.

– Надо худеть, – сказала она. Хотя худеть-то ей было уже некуда.

Юрий Александрович внимательно разглядывал ее, наклонив голову набок. Крыса замедленными движениями взяла майку-рябчик и принялась ее расправлять.

– Ой, она мне, наверное, большая будет… – сказала она мечтательно.

– Так, – скомандовал дядя Юра. – Женька, кончай придуриваться. Хочешь поработать – так и скажи.

– Ну, я не зна-аю… – протянула Крыса. – Наверное, поздно уже…

– Женька! На работу – шагом марш!

– Хорошо, дядя Юрочка, – Крыса откинула одеяло и вскочила, нетерпеливо переступая по подушкам голыми ногами. Ну, точно, другая девчонка совсем. От прежней анархистки и борца за свободу-народу остались только черные трусишки на завязочках.

– Серёжа, ты можешь пока посмотреть альбомы, у Юрия Александровича их много. Ведь можно же, дядя Юра?

Дядя Юра деловито доставал отовсюду фотографические принадлежности, навинчивал на фотокамеру какие-то кольца, разматывал провода, включал лампы. Одна лампа была с самодельным абажуром из старого зонтика. Небогато жил Юрий Александрович.

– Смотрите что хотите, молодой человек, – сказал он, укрепляя на стене на гвоздях большое темное покрывало. – Альбомы там, в углу. А лучше – смотрите на вашу подругу. Только не мешайте нам работать своими советами.

Серёга, чтобы не мешать, отошел к стене, сел на пол и оперся спиной. Эти двое – Женька и дядя Юра – не нуждались ни в нем, ни в его советах. Они вообще ни в чем не нуждались. Они работали. Деревенские работают – картошку копают, городские – голыми фотографируются.

Было это так: Женька, освещенная зонтиком, стояла на фоне темного полотна, и даже не стояла, а постоянно двигалась, поворачивалась, изгибалась, как будто перетекая из одной двухсекундной позы в другую, каждая – чуднее предыдущей. При этом Женька неотрывно смотрела на дядю Юру, а точнее сказать – на его фотокамеру, взгляд Женьки был блудливым, улыбка летучей и дразнящей. Женька то обнимала себя за плечи, то ладонями подбирала волосы вверх, то заводила руки за спину и слегка приседала, то расставляла ноги пошире и наклонялась вперед, придерживая грудки кончиками пальцев. В каждом плавном движении была нарочитая лень и показуха, как у кошки, нежащейся на теплой печи.

Юрий Александрович, соблюдая от Женьки дистанцию метра в два, тоже находился весь в движении, тоже приседал, становился на одно колено, выпрямлялся и поднимал камеру над головой, а один раз даже с кряхтением лег на пол. Смотрел он при этом не на Женьку, как можно было бы ожидать, и как точно делал бы на его месте Серёга, а только на свою фотокамеру – маленькое зеркальце на ней тоже показывало Женьку, только была она там какого-то странного цвета. Каждые две секунды Юрий Александрович нажимал кнопку на камере, отчего та пыхала ярким светом, щелкала и жужжала, потом дядя Юра командовал Женьке: "Делай!" – и Женька перетекала в следующую позу. Как-то она сама, без подсказок, соображала что именно надо "делать" – повернуться попой, поджать левую ногу или даже приспустить трусы. Душа Серёге подсказывала, что девчонки такие штучки с рождения знают, не иначе.

Тут дядя Юра бросил Женьке тельняшку-рябчик. Женька надела рябчик – и исчезла! Вместо томной кошки явился бравый моряк и защитник морских рубежей отечества! К нему прилагались: выправка-осанка, орлиный взгляд и твердая дисциплина. Даже имя изменилось: не Женька, и не Крыса, а – матрос Женькин. "Женькин, делай!" – командовал Юрий Александрович, и Женькин делал – брал под козырек, равнялся на лево, притоптывал пятками и натягивал тельняшку снизу так, что сверху вылезал и дразнился один из кукишей. Юрий Александрович нажимал кнопку, лампа вспыхивала, как маяк на море, камера жужжала лебедкой, капитан басил в мегафон: "Женькин, делай!", а Женькин был уже и рад стараться – натягивал воображаемый канат, карабкался по вантам, сияя голыми ногами, мыл палубу веревочной шваброй, а под конец даже станцевал "Яблочко".

Серёга только поражался увиденному. Кажется, он даже сидел с открытым ртом, как дурак. Иногда Крыса бросала на него беглый внимательный взгляд, усмехалась довольно и еще поддавала жару, так что дядя Юра не успевал жать на кнопку, а пластмассовый ящик под столом не успевал выплевывать готовые цветные фотографии. Наконец, все притомились, а в ящике кончилась бумага.

От такого театра спать всем совершенно расхотелось. Дядя Юра заварил себе и всем желающим чай с мятой и принес из кухни хлеб и варенье, Женька забралась с ногами на стул, натянула майку-рябчик на колени, и принялась лопать варенье и заедать его хлебом, ну и Серёгу тоже позвали. Юрий Александрович придирчиво рассматривал фотографии, большую часть бросал под стол как неудавшиеся, некоторые же прятал в альбом.

– Женька, Женька, – приговаривал он. – Тебе не анархисткой, тебе артисткой надо быть. В тебе, чертовке, талант сценический пропадает. А ты жизнь на чёрти что растрачиваешь.

– Я не растрачиваю, – отвечала Женька с набитым ртом. – Я борюсь. Против демократии и за свободу народу.

– Причем тут демократия… – вздыхал Юрий Александрович. – Что ты в демократии понимаешь!

– Я что надо понимаю, вы не думайте! В Америке была демократия – стал кризис и депрессия. У нас пытались собезьянничать – стало хуже, чем было. Нацболы пришли. Разве это правильно, когда важные решения принимают путем демократических опросов прохожих на улицах?!

– Неправильно, конечно, но при чем тут демократия?!

– Так это же она и есть.

– Нет.

– Не спорьте, дядя Юрочка, вы отстали от жизни, как все эльтеры. Народ должен быть свободен. Ведь это же ужас какой-то, когда Лимонов давно уже помер, а все еще указы подписывает!

– Ерунда, это Шойга подписывает.

– Но от имени Эдьки Лимонова!

– Это традиция такая. И чтобы с большевиками не ссориться. Не один черт, кто подписывает?!

– Не один. И это не традиция, а тирания. А будущее – за анархией. Анархия – мать свободы.

– Порядка.

– И порядка тоже. При анархии никто никого не угнетает. Потому, что если будешь угнетать – тебе сразу люлей навешают.

– Кто?

– Анархисты, кто же еще.

– И чем же тогда анархия от тирании отличается?

– Тем, что не тирания! Что вы придираетесь всё, дядя Юра?! Вы еще скажите, что против зла и угнетения не надо бороться!

– Не надо, – сказал дядя Юра.

Крыса фыркнула, едва не подавившись хлебом с вареньем.

– Не надо, – повторил дядя Юра. – Добро не борется со злом. Это, наоборот, зло борется с добром. Извечная борьба Зла с Добром.

– Козла с бобром, – язвительно сказала Крыса. – Бобр добр, козёл – зёл.

Серёга вспомнил, что знавал одного соседского козла. Тот, действительно, был неприятным, мстительным животным. Бобров же Серёга видел только на картинках в учебнике биологии. Были ли они добрыми, Серёга не знал. Наверное, были, раз Крыса так говорит.

– Добро не борется со Злом, – развивал тему дядя Юра. – Добро просто есть. Как корова, как трава. Ни на кого не нападает, растет себе под солнцем и радуется жизни. А Злу это ненавистно. Потому что, Зло завидует Добру, оно так не может – жизни радоваться. И Зло стремится Добро извести. Как волк корову. Или как сапоги траву.

Серёга подумал о своих резиновых сапогах. Разве они злые?!

– У Аркадия Аверченко, – говорил дальше дядя Юра, – есть замечательный рассказ под названием "Трава, примятая сапогом". Сто лет уже этому рассказу. Смысл его в том, что растет трава, зеленая и мягкая, но вот пришли сапоги, а в сапогах – большевики, и растоптали траву, вмяли ее в землю. Думают – победили. Но большевики уйдут, и трава снова поднимется, снова зазеленеет. Уже и большевики вместе с сапогами будут убиты и сгниют в земле, а трава будет расти и зеленеть. Она победит, а не сапоги. Не сразу, но победит. Без борьбы, без выстрелов. Большевики не вечны, трава и добро вечны. Они останутся, а большевики уйдут.

– Да-а… – протянула Крыса. – Уйдут они, как же! Когда верблюд и рак станцуют краковяк.

– Тверская улица, кудахчет курица, когда ж уйдут большевики, – пропел вполголоса дядя Юра. – Да, сто лет прошло, а они все еще здесь. Что ж, татары триста лет правили. А ведь ушли же.

– Или их заставили, все-таки?

– Заставили, – согласился дядя Юра. – Но не войной. Не убийствами, и не мечами с копьями. Все это было, конечно. Но татары ушли добром. Не были разбиты, сами ушли. Ихний хан потом недолго прожил, свои же татары его через годик зарезали. Зло уничтожает себя само.

– Вот так вот прямо само и уничтожает?! Вот так вот прямо – взяли и сами ушли?!

– Уничтожает, так или иначе. Волк задерет одну корову из стада – и придет ему конец от мужицкого ружья. Ел бы кроликов, как положено – был бы жив.

– А кроликов бедных есть – это не зло?!

– Это не зло. Это порядок такой. Будет есть слишком много – кролики кончатся, и волк зиму не переживет. Сам себя накажет.

– Лучше я его сама накажу, из ружья. Пока он всех кроликов не съел.

– Ну и получится, что ты на стороне зла, на стороне ружей и сапогов. Ты этого хочешь?

– Я хочу, чтобы народ был свободен, и кролики тоже. И я не на стороне зла.

– Если ты борешься – вашими анархическими бомбами и кастетами – то ты на стороне зла. Если не борешься, а живешь и жизни радуешься, то – на стороне добра.

– Но ведь нельзя же так! – крикнула Крыса и вскочила. – Если зло нападает на добро – надо со злом бороться! Это же правильно – бороться! Что, смотреть, что ли, как корова какая, пока волк все стадо не загрызет?!

Юрий Александрович тоже встал. Серёга подумал, и встал тоже, за компанию.

– Я тебе на примере покажу, – сказал Крысе Юрий Александрович, беря её за локоть. – Встань вот здесь. Ты будешь – беззащитное Добро.

– Я буду добрый кролик, – согласилась Крыса и попрыгала на месте.

– Серёжа, подойдите сюда, встаньте сбоку. Вы – на стороне Добра, на стороне всех кроликов вместе, и Женьки в частности. Вы ведь на её стороне, молодой человек?

– А то! – ответил Серёга.

– Прекрасно. Значит, она – это Добро, а я временно буду на стороне Зла. Вот смотрите, я беру в руки вот этот здоровенный словарь, очень тяжелый и твердый. Очень больно бъется. Приготовились? И я хочу ударить Женьку словарём по голове!

Юрий Александрович шагнул вперед, замахиваясь толстым томом, Крыса взвизгнула и присела, закрывая лицо руками и живот коленом, а Серёга просто автоматически дернулся наперерез, поймал в воздухе опускающийся уже словарь, и вырвал его у Юрия Александровича из рук. Мгновение он раздумывал, не врезать ли дяде Юре в обратку этим словарем по седой голове, но фотограф уже и сам отступил назад, наклонил голову набок и улыбнулся. Серёга подумал, положил словарь на пол, и отодвинул его ногой подальше от дяди Юры.

– Вот, – сказал дядя Юра удовлетворенно. – Я не ошибся. Теперь понимаете?

Серёга кивнул, а Крыса спросила:

– Что понимаем?

– Понимаете, как надо поступать? – продолжал дядя Юра. – Не надо бороться, надо защищать. Очень просто – за-щи-щать. Если больше нечем, то защищать собой, заслонять телом. Поняли? Не меч я вам несу, но щит.

– Ну, ладно, он пусть защищает, – сказала Крыса. – А мне-то тогда что делать, по-вашему?! Матом ругаться, что ли?!

– Ты же кролик, – развел руками дядя Юра. – Убегай! Скачи, путай следы! Убегать не стыдно, стыдно позволить себя съесть. Стыдно побояться придти на помощь.

– Херня какая-то, – сказала Крыса сварливым голосом. Она отошла к дивану, села, и плюхнула на колени подушку. – Так все начнут бегать. Я не хочу убегать! Я вам не трусливый кролик какой-нибудь. Это мой город, пускай нацболы сами убегают. Как ваши татары, триста лет назад.

– А кто тогда страной управлять будет, дорогая моя?

– Кто останется. Народ.

– А народ может?

– Может. Нацболы не дают только.

– А народ хочет?

– Захочет.

– Когда народ управляет, это и называется – демократия. Представительная. Народ управляет через своих представителей. А ты же против демократии.

– Если демократия народная, то я не против. Пусть представляют. Вот вы, дядя Юра, и будете нашим представителем.

– Спасибо сердечное. Только я не хочу.

– Не хотите служить народу?! Если мы вас выдвинем – будете.

– Женька, Женечка… Ты не понимаешь, – дядя Юра подошел и сел рядом с Крысой. – Ты думаешь, что человек идет во власть служить народу? Это большое заблуждение, девочка моя, и не только твоё.

– А он воровать идет на самом деле, хотите сказать?

– Ну, кто-то и воровать, конечно. Нет, человек идет во власть дело делать, работать. Как лошадь. Политики – это, на самом деле, лошади.

– Козлы они.

– Это плохие политики козлы. А обычные политики – лошади. Но лошади не простые. А, скажем так, маршрутные.

– Чушики вы всё говорите… При чем тут лошади?!

– Ну, это аллегория, сравнение такое, для наглядности. Маршрутные лошади, ага. Нормальная лошадь везёт телегу куда скажут, а маршрутная – только по своему любимому маршруту. Одна – только к социализму. Другая – только к капитализму. Третья – ещё куда-нибудь. Но только туда. И нету такой лошади, которая сказала бы: хочу народу служить, садитесь, люди, я вас бесплатно покатаю для вашего удовольствия! Нет, политик, как лошадь, тащит страну-телегу только к своей цели, к своему идеалу.

– А разве нельзя иметь идеалы – народу служить?

– Нет такого идеала. Хочешь служить народу – иди в официанты. Если ты услышишь, что кто-нибудь идет в политику народу служить – значит врёт он, себе он будет служить, воровать то есть. Политик служит делу. Не народу, а стране. Полису, а не демосу. Хозяйству, экономике, образованию. Телегу тащит, а не детишек по кругу катает.

– Телегу!.. А детишек-то тогда кто повезёт?!

– А детишки – то есть, люди – они рядом с телегой пойдут, своими ногами. Не маленькие. Только если больной кто, или совсем слабый, тому позволят на телеге немного посидеть, с краю.

Серёге вдруг, как живая, представилась такая картина – по бескрайнему полю везёт усталая лошадь тяжело груженую телегу. Поле незнакомое, болотистое, чавкает под ногами. Дороги никакой нет. А идти надо. Остановиться нельзя, засосёт телегу трясина. Рядом с телегой идут, рука в руке, Серёга с Крысой. Идут к солнцу, низкому, красному, рассветному. Дядю Юру, как старенького, пустили посидеть на телеге. Чтобы не отставал. Он едет, книжку читает. Лошадь, которая телегу тащит – особая, маршрутная. Левые ноги у нее чуть длиннее правых, поэтому при ходьбе лошадь несколько забирает вправо. А вожжей у Серёги нет, направить лошадь невозможно. Можно только ее сменить на другую, свежую, и с ногами наоборот. Чтобы влево уже забирала. Морока, конечно, та ещё – уставшую лошадь выпрягай, сзади к телеге привязывай, новую лошадь с нужными ногами выбирай, запрягай, за солнцем следи… Но что делать! Так и движемся – виляем, петляем, назад пятимся. Солнце от этого ближе не становится.

Да еще эти нацболы!.. Уж так им хотелось телегу в свою сторону тащить! Прежнюю лошадь гранатой извели, сами впряглись неумело – а телега тем временем в бочажину по ступицы провалилась, и ни с места! Роют нацболы копытами землю, да только телега не сдвигается ни на шаг, лишь глубже проседает. И что же теперь делать посоветуете, а, Юрий Александрович?!

– Менять эту лошадь, что же еще!

А она не даёт меняться! Взбесилась, кусается, копытами бьётся! Опасная для жизни лошадь оказалась!

– Тогда ее надо отвлечь. Глаза ей закрыть ладонью, и постромки незаметно перерезать. Убежит – да и черт с ней.

А если другой, свежей лошади нету?

– Найдётся. Лошади всегда есть, надо только не бояться искать. Не бывает страны без лошадей, без политиков.

А как искать-то?!

– Ну, рецепт-то известный. Как в сказке. Надо выйти в поле и крикнуть-гаркнуть: "Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мной, как лист перед травой!" Мигом набегут и в очередь выстроятся. Тогда только и гляди, у кого в какую сторону ноги заточены.

Серёга скосил взгляд на Крысины ноги. Вот у кого они заточены как надо! Точёные такие, что и говорить.

– Да-а, – сказала Крыса. – В сказке-то всё легко! А вы попробуйте в жизни! Когда мобилы вам сигаретами руки прижигают!

– Да я понимаю… – ответил Юрий Александрович и погрустнел.

На том разговор и закончился.

Через час все уже спали – Юрий Александрович на диване, Крыса на подушках на полу, а Серёга в кресле. Среди ночи Серёга проснулся, в комнате было темно, только моргал красным огоньком фотопечатный ящик под столом – хотел бумаги. Юрий Александрович похрапывал, Крыса спала мышкой, беззвучно, во сне она была непривычно тихой, очень домашней и совсем не анархической.

Серёга скосил глаза на окно. За ним было черно, и виднелось только несколько ярких точек – звездочки. Они помигивали, будто переговаривались. Серёга улыбнулся и снова уснул.

– Серёгин? – басом сказала одна звезда другой. – Алло? Вы не заснул еще там?

Вторая звезда, поменьше первой, покашляла и ответила:

– Нет, товарищ старший полковник, еще не сплю, с бумагами работаю.

– Вы у меня сыч еще тот, известный. По ночам не спишь, все роешь. Выслужиться, небось, хочешь.

– Нет, товарищ старший полковник, выслужиться не хочу.

– Ти-ихо в лесу-у… – хрипло пропела первая звезда. – Только не спят дрозды. Знают дрозды, что получат… Ну, как там дальше? Слова помнишь?

Молчание.

– Что замолк, Серёгин? Слова, говорю, помнишь, что они там получат?

– Что-то случилось, товарищ старший полковник?

– Случилось, Серёгин. Завтра в восемь, как штык, ко мне на ковер, дрын в задницу получать. Ваши футуристы нафутурили.

– Уже?

– Жопа на еже! Вы их что должен?! Кон-тро-ли-ро-вать! Вы контролёр, Серёгин, или просто у меня в ведомости расписаться?! Нафутурили футуристы, полные штаны. Красножопов звонил, всю плешь мне переел.

– Кто звонил?

– Краснобаев звонил, такую мать! У него младший брат, если вы забыл, директором на той конфетной фабрике, где твой главный футурист подъедается. Взяли они его на гоп-стоп, директора этого. Машину побили и зарплату его за три месяца отобрали. Инфаркт директору чуть не организовали. Теперь город без конфет останется, понимаешь, вы, товарищ Серёгин?! Это не я говорю, это Красножопов мне говорил. И не говорил, орал в трубку, сукин кот. Ну, скажи мне, товарищ Серёгин, какого я должен в мои-то годы из-за вас, раздолбая, это выслушивать?! Мне, может, год до пенсии по заслугам остался! Захотел и мне инфаркт спроворить, и на мое место сесть?! Так подожди год – и сядешь, если я вас раньше за такие проколы в Липецк рядовым экзекутором не закатаю…

– Товарищ старший полковник, директор Краснобаев по моей просьбе уволил анархиста Горячева с занимаемой должности. Я рассчитывал, что это озлобит Горячева и подтолкнет его к активным действиям.

– И вы не прогадал, Серёгин! Ох, не прогадал! Ваш футурист Горячев перешёл-таки к активным действиям! Ох, перешёл! Только знаешь, что я вам скажу, Серёгин?

– Что, товарищ старший полковник?

– К неконтролируемым действиям он перешел, Серёгин. К неконтролируемым, клянусь Витаминычем! Вы лично должен был Горячева за яйца держать и в нужную сторону его активность направлять. За яйца направлять, понял вы у меня, товарищ Серёгин?!

– Да, товарищ старший полковник. То есть, понял, товарищ старший полковник, за яйца. Исправлюсь.

– То-то, Серёгин. Исправляйся, давай. Я за вас перед Красножоповым поручился. Никакого футуризма больше у меня. Ладно, завтрашний дрын отменяется.

– Спасибо, товарищ старший полковник.

– Устрою вам завтра урок, как подопечных контролировать. Завтра у меня очная с моим ведомым, с Кашехлебовым, ну, который "Клуб любителей авторского видео". Хватит ему очками глаза портить, пусть Родине послужит. Он уже подготовлен мной по первому классу, завтра я его на ваших глазах дожму, пушку в руки дам, и на Сорокина из Управления Образования нацелю. Сорокин уже в курсе, обещал подставиться. А, Серёгин?! Слышишь? Вы не заснул там?!

– Нет, товарищ старший полковник, не сплю. Где дожимать-то будете?

– Чебуречную "Пушкин" в центре знаешь? К одиннадцати подходи. Мы в углу сядем, где кот на цепи, а вы сядь к стойке поближе. Только не пялься на нас, боком сядь. Книгу, что ли, возьми какую, прикинешься, что читать умеешь. А, Серёгин?

– Чебуречная на Пушкинской завтра в одиннадцать. Понял, товарищ старший полковник.

– Давай, Серёгин, пока. Кстати, как вы там, со своей ссыкухой малолетней разобрался уже? Привел уже к порядку семейные-то обстоятельства?

– Почти привел.

– Старайся. Отбой, Серёгин. Не заработайся там, с документами-то. Руки-то чередуй.

– Спокойной ночи, товарищ старший полковник.

Звезда, что побольше, погасла первой. Вслед за ней, помигав еще немножко, погасла и другая.