"Бесстыдница" - читать интересную книгу автора (Саттон Генри)

Глава 3

Порывистые, неуправляемые, непредсказуемые, изобретательные — какие только характеристики не дают детям, но при этом всегда учитывают, что за всем этим таятся наивность и святая простота. И уж во всяком случае, мало кто способен упрекнуть маленького ребенка в умысле или коварстве или хотя бы заподозрить в ребенке расчетливость, способность манипулировать другими детьми или взрослыми, подобно тому, как игрок в бридж просчитывает свои ходы, предвосхищая действия партнеров. Особенно нелепым было бы заподозрить в подобной расчетливости маленькую девочку.

Тем не менее эта маленькая девочка уже научилась быть расчетливой. Более того, она знала, что красива, что взрослые считают ее прехорошенькой и что ее золотые кудряшки, сияющие голубые глаза и вздернутый носик считаются у тех же взрослых признаками доверчивости и наивности. Девочка знала все это и научилась пользоваться своими достоинствами. Собственно говоря, пользовалась она ими вполне невинно, играя во взрослую игру подобно тому, как другие дети играют в куклы или кубики. Не ее вина, что именно такой игре обучили ее взрослые люди, среди которых она жила. Будучи падчерицей, Мерри рано научилась соперничать за внимание и ласку со своим единоутробным братиком. Но даже до его появления на свет она уже знала пределы терпения своего отчима, за которые не стоит переступать, знала и его слабые струнки, на которых могла сыграть, чтобы чего-нибудь выпросить. Все это и впрямь походило на игру. Но для Мерри это была вовсе не игра. Она боролась за то, чтобы утвердиться в семье, за то, чтобы ее не отсылали в «Крествью», где она провела несколько столь безрадостных лет.

Мерри научилась использовать маленького Лиона для достижения своих целей. Самое удивительное, что ни Элейн, ни отчим так и не раскусили ее хитрость. Ну как, скажите, можно воспользоваться младенцем? Он все время спит. Или ест. Или пачкает пеленки. А вот Мерри быстро усвоила, что, сидя рядом с ребенком и напевая ему песенки, она убивает сразу двух зайцев — добиваясь расположения отчима и благодарности матери.

Позднее, когда Лион немного подрос, Мерри вдруг осознала, что и в самом деле искренне привязалась к малышу. Ведь с ним можно было и поиграть и поговорить — даже тогда, когда никто не смотрит и не похвалит. А Гарри Новотны, муж Элейн и отчим Мерри, не наградит ее конфеткой.

Эти конфетки были для Мерри не просто сладостями. Они олицетворяли для нее награду за хорошо исполненный номер. Мерри не раз видела, как на заднем дворе ее отчим обходил понастроенные там ряды клеток и раздавал животным кусочки сахара, сыра или мяса. Примерно так же он угощал и Мерри. Возможно, сам он этого не замечал, но вот Мерри мигом подметила сходство. Пожалуй, будь она немного повзрослее, она бы сама задала себе жестокий вопрос: кто в этом случае был дрессировщиком, а кто — животным?

В какой-то степени она даже завидовала животным. По крайней мере, их положение было предельно ясно. Правда, их жизни, конечно, позавидовать было никак нельзя, но Мерри рано приучилась не вникать в их жизнь и сдерживать свои чувства. Кошки, мыши, кролики, собаки, львы — да, у них жили даже два льва — и обезьянки были бы подлинным раем для любого другого ребенка, тогда как Мерри смотрела на них всего лишь как на объекты дрессировки, и они представляли для нее не больше интереса, чем хранящиеся в морозильнике туши для ребенка мясника. С тем лишь отличием, что в случае Гарри Новотны туши были живые.

Гарри никогда не кривил душой и сразу открыл Мерри суровую правду, которой девочка, правда, долго не хотела верить, подобно тому, как игрок в преферанс долго не верит, когда один из соперников объявляет «десять без прикупа».

— Весь этот треп о любви к животным, — заявил Гарри, — бессовестное вранье. Дешевый трюк. Для зрителей и для газетных писак. Если любить зверей, то с голодухи помрешь. Нет, я своих зверей лупцую немилосердно. Бью смертным боем.

Однажды он рассказал о том, как приучил кошку ходить по натянутой проволоке, да еще при этом перепрыгивать через полдюжины мышей, которые выскакивают из домика, установленного у противоположного конца этой проволоки. Гарри рассказывал это Элейн, но Мерри сидела рядом и слушала затаив дыхание.

— Сперва я приучил кошку ходить по проволоке. Это было просто. Я посадил кошку на шест, еду укрепил на другом шесте, а между шестами натянул проволоку. Одна кошка упрямилась или боялась, а в итоге сдохла от голода. А вот вторая — довольно быстро научилась. Тогда я начал возиться с мышами. Сначала все было без толку — раз за разом чертова кошка сжирала мышей. Я извел их тогда больше сотни. Ох и лупил же я эту тварь! У меня уже от колотушек рука болела. Но мерзавка продолжала жрать мышей. У кошек это в крови, сама знаешь. И вдруг меня осенило. Я соорудил кляп из марли и вбил ей в пасть. Кошка могла еле-еле дышать, а вот жрать была уже не в состоянии. Вот она и перепрыгнула через мышь. И через остальных тоже. Это был чертовски замечательный номер. Только вот концовки у него не было. Знаешь, что я тогда придумал?

— Что? — живо спросила Элейн.

— Я загонял мышей в маленькие домики, из которых мыши выпрыгивали и с парашютом спускались на землю, в то время как оркестр играл патриотические песни. Правда, прыгали с парашютом совсем не те мыши, что заходили в домики. Домики были с двойным дном, а все мыши ведь одинаковы, верно?

— Но как ты их приучил прыгать с парашютом? — не выдержала Элейн.

— Приучил? Ха! Двойное дно откидывалось, и они просто выпадали. А парашютики по дороге раскрывались. Правда, не всегда. Хотя, как правило, раскрывались. Замечательный был номер! Он кормил меня три или четыре года. И я объездил с ним всю Европу.

Новотны был невысокого роста, смуглый крепыш, который провозгласил себя лучшим дрессировщиком в мире. Впрочем, кто знает — может, так оно и было. Во всяком случае, в Голливуде равных ему не нашлось. Он не бежал из Европы, а просто случилось так, что, когда грянула война, его цирк гастролировал по Соединенным Штатам. Новотны перебрался в Голливуд и поначалу плавал довольно мелко, но вот теперь, восемь лет спустя, получил американское гражданство и дело его процветало. У него был собственный дом в живописной долине. При доме имелись многочисленные хозяйственные постройки, загоны и клетки для животных. Еще у него была Элейн. И еще двое детишек. Мальчика он зачал сам, а девочка ему досталась вместе с Элейн, воспитанная и приученная ходить в туалет. Чему Новотны был несказанно рад, поскольку обычно дрессировка животного отнимает много времени и усилий.

Элейн тоже радовалась. Гарри был сильный и надежный мужчина, на которого можно было положиться. С другой стороны, возможно, благодаря его не совсем обычному и даже немного нелепому занятию, между ними не было соперничества. Ссоры, правда, случались. Пару раз Гарри даже крепко отколотил Элейн, но сила тумаков была точно рассчитана, и предназначались они для ее же пользы. Так, во всяком случае, уяснила Элейн. Однажды, например, Гарри вернулся домой поздно вечером и, застав жену вдребезги пьяной, избил ее точь-в-точь так, как несколькими часами раньше избил непокорного мула — уверенно и методично, привычной рукой, которая знает, как причинить боль, не нанося увечий и повреждений. С тех пор Элейн пи разу не напивалась.

Простой порядок, заведенный Гарри, почему-то сразу пришелся Мерри по душе, внушив ей уверенность и спокойствие. С тех пор связь между проступком и наказанием была для нее столь же очевидной и логичной, как между прилежанием и наградой-лакомством.

Поэтому, положа руку на сердце, трудно было назвать Мерри расчетливой. Правильнее было бы сказать, что ее выдрессировали так, чтобы она могла быть расчетливой. Она и впрямь научилась просчитывать ходы так, словно от этого зависела ее жизнь. Правда, обладателю подобных навыков нужно почаще попадать в среду, где можно их применить. Возможно, именно по этой причине в один прекрасный апрельский день Мерри вышла из здания аэропорта, стараясь держаться поближе к пожилой даме с сумочкой и свертком под мышкой, поднялась по трапу и заняла место в салоне самолета, вылетавшего в Нью-Йорк. Билета у нее никто не спросил, поскольку маленьким детям, которые путешествуют вместе со взрослыми, билет не требуется. Мерри же была так аккуратно причесана, так прилично одета и так уверенно держалась, что никому и в голову не пришло, что она одна. Сердце Мерри колотилось так гулко, что, как ей казалось, могло вот-вот выскочить наружу. Лишь когда трап убрали и самолет покатил по взлетной полосе, Мерри вздохнула с облегчением, осознав, что ее сумасбродная затея удалась. Сначала она даже хотела захватить с собой Лиона, но потом передумала. Мерри не хотела, чтобы с Лионом что-то случилось, а ведь самолет мог разбиться или на них мог кто-то напасть. В конце концов, она дала себе зарок, что непременно привезет Лиону что-нибудь замечательное. Правда, у нее в кошельке было всего восемьдесят пять центов. Ничего, купит набор открыток с видами Нью-Йорка.

Взревели двигатели, и самолет рванул вперед, набирая скорость, быстрее и быстрее. Мерри почему-то была уверена, что самолет не сможет взлететь, что что-нибудь сломается и самолет так и будет катить по полосе, пока она не кончится, а потом врежется во что-нибудь и разлетится на куски. Она расплакалась. Сидевшая по соседству женщина наклонилась к ней и участливо похлопала по руке. Мерри вцепилась в ее руку, и в эту самую секунду самолет наконец взлетел.

— Ты одна в самолете? — спросила женщина.

Мерри задумалась. Теперь с ней уже ничего не сделают. Не повернут же из-за нее самолет обратно. Кроме того, ясно было, что она одна. Поэтому она решила признаться.

— Да, я одна, — сказала Мерри.

— И ты полетишь одна до самого Нью-Йорка?

— Папочка меня встретит, — ответила Мерри. Это было полуправдой. Мерри сама надеялась встретиться с ним. Именно поэтому она и выбрала Нью-Йорк, а не Мехико, Канзас-Сити или Сент-Луис, куда тоже приглашали лететь, пока она гуляла по аэропорту. Мерри решила, что интереснее всего ей будет слетать в Нью-Йорк. Во-первых, она встретит папочку, который угостит ее вкусным мороженым с кленовым сиропом. А во-вторых, Нью-Йорк от ее дома находился дальше, чем остальные города. Следовательно, Нью-Йорк был безопаснее. Мерри давно заметила, что если нашкодить, то дело кончается трепкой. Например, если разбить чашку или разлить на полу чернила. С другой стороны, если сотворить что-нибудь и в самом деле страшное — например, открыть па ходу дверцу машины, — то взрослые ограничатся только бранью, а мама потом даже всплакнет и прижмет ее к груди. Поэтому поездка в Нью-Йорк казалась Мерри менее опасной, чем куда-то еще.

Добрая женщина похвалила Мерри, сказала, что она смелая девочка, совсем уже взрослая и умная. Несмотря на это, когда принесли подносы с едой, женщина помогла Мерри поесть, а потом попросила для себя и для Мерри подушки и одеяла, чтобы было удобнее спать. Потом, после ужина, женщина еще заказала у стюардессы стакан молока для Мерри. Мерри не капризничала и вообще держалась с достоинством. Не только потому, что испытывала благодарность к славной женщине, но еще и потому, что знала, что стюардесса считает эту женщину ее мамой или тетей. Мерри прекрасно понимала, что до тех пор, пока у стюардессы создается такое впечатление, она в безопасности.

Мерри не знала, который был час, когда ее разбудила стюардесса. Самолет пошел на посадку, и стюардесса проверяла, у всех ли застегнуты ремни. Соседка помогла Мерри пристегнуться, и самолет начал снижаться. Когда он приземлился и двигатели внезапно взревели, Мерри испугалась, что что-то не так, и ухватилась за руку женщины. Но ничего не случилось, и вскоре самолет остановился. Мерри радостно улыбнулась, счастливая от сознания своей победы, но в эту самую минуту стюардесса объявила, что самолет совершил посадку в Чикаго. Сердце Мерри упало.

Что ей теперь делать? Лучше всего, решила Мерри, оставаться сидеть на месте. Может быть, прикинуться спящей и дождаться, пока самолет вновь не взлетит. Или спрятаться в туалете и вернуться на место перед самым взлетом. Что же, в крайнем случае придется, наверно, поступить так. Хотя лучше всего было бы, если бы удалось отсидеться на месте. Мерри уже решила, что так и поступит, но в этот миг ее участливая соседка расстегнула ремень, встала и пожелала Мерри счастливого пути. Она летела до Чикаго! Душа у Мерри сразу ушла в пятки. Мерри немного выждала, делая вид, что не может расстегнуть ремень, потом встала и последовала за женщиной. А что ей оставалось делать? Стюардесса считала, что эта женщина — ее мать. Ничего, решила Мерри, пересяду на другой самолет до Нью-Йорка. Она зашла уже слишком далеко, чтобы идти на попятную.

И Мерри добилась бы своего, если бы не услужливая стюардесса, которая крикнула вслед удаляющейся женщине:

— Подождите, мадам! Ваша девочка отстала!

— Моя? — изумленно спросила женщина, оборачиваясь. — Она вовсе не моя!

Мерри припустила, не чуя под собой ног. А стюардесса помчалась за ней. От входа в здание аэропорта отделились двое мужчин в форме и бросились наперехват Мерри. Девочка поняла, что убежать не удастся, и остановилась. Ее отвезли в аэропорт к какому-то начальнику и долго-долго задавали всякие вопросы. И ей и женщине. Мерри не слишком волновалась. У нее в кармане лежало восемьдесят пять центов. Если хотят — пусть заберут.

Беда была в том, что ей не верили. И самое забавное, что Мерри отчетливо понимала, из-за чего ей не верят. Представьте сами: маленькая беглянка, долетевшая «зайцем» на самолете из Лос-Анджелеса до Чикаго, на вопрос о том, как ее зовут, отвечает: «Мередит Хаусман». С таким же успехом она могла назваться Джоном Уэйном, Гари Купером или Генри Фонда. Естественно, что ей не поверили. Правда, женщина припомнила, что Мерри упоминала отца, который должен был встретить ее в Нью-Йорке.

— Я сказала неправду, — спокойно ответила Мерри.

— Деточка, ты же знаешь, что говорить неправду — очень дурно, — попыталась помочь дежурная. — Ложь — это грех. Ты понимаешь, что лгать — дурно?

— Да, — солгала Мерри. Она этого вовсе не понимала. Дурным было то, что она села без билета на самолет, а остальное, как ей казалось, было не в счет, поскольку не могло идти ни в какое сравнение с тем грехом.

— Раз так, деточка, — просюсюкала дежурная таким медоточивым голосом, что, по мнению Мерри, могла вот-вот растаять, — то скажи нам правду. Признайся, как тебя зовут на самом деле.

— Мередит Хаусман. Но близкие зовут меня Мерри, — ответила она в двадцатый раз. Правда, при этом начала подумывать, не изобрести ли для них имечко похлеще. Очень уж ее покоробило это «признайся». — Я — дочь Мередита Хаусмана.

Дежурная пожала плечами, посмотрела на сидевшего за столом начальника, но тот вместо ответа тоже пожал плечами.

— Ты хочешь, чтобы мы ему позвонили? — спросила дежурная.

— Да, — ответила Мерри. Она опять сказала неправду. Она хотела вовсе не этого. Она хотела, чтобы ее усадили на самолет до Нью-Йорка, а из Нью-Йорка она бы позвонила отцу сама. Тогда это будет настоящий сюрприз. Если же они позвонят ему и скажут, что только что поймали его дочь в Чикаго, сюрприза уже не получится. Они все испортят. С другой стороны, Мерри уже до смерти надоело сидеть в кабинете начальника и отвечать на одни и те же вопросы.

— Мерри, а ты знаешь, какой у него номер телефона? — спросила дежурная.

— Нет.

— Как, ты не знаешь номера телефона своего папы?

— Нет.

Дежурная и начальник снова переглянулись. Было очевидно, что они не верят Мерри. То есть они, конечно, верили, что Мерри не знает номера телефона, но не верили, что она дочь Хаусмана. Ерунда какая-то.

Наконец начальник позвонил в Нью-Йорк в справочную. Там ответили, что телефон Мередита Хаусмана не зарегистрирован. Правильно, иначе и быть не могло. Тогда он перезвонил в Службу знаменитостей. Эта служба занята тем, что ведет учет всех мало-мальски известных лиц, чтобы средства информации всегда могли узнать, как с ними связаться. Ему сообщили номер телефона Сэма Джаггерса. Начальник позвонил Джаггерсу, извинился за беспокойство и объяснил, что в его кабинете сидит девочка, которая назвалась дочерью Мередита Хаусмана.

— Около девяти, — сказал он в ответ на вопрос Джаггерса. — Светлые волосы, голубые глаза, очень миленькая… Да, одну минутку, — сказал он в трубку и обратился к Мерри:

— Когда у тебя день рождения?

— Первого сентября, — ответила Мери.

— Как зовут твоего брата? — Лион.

— Да, сэр, — сказал он в трубку. — Да, конечно. Нет, ни слова. Обещаю. Да, она вылетит следующим рейсом и будет в Нью-Йорке через два часа. Да. Пожалуйста, Рад был помочь.

Он положил трубку и спросил Мерри, не хочет ли она поесть. Мерри сказала, что хотела бы выпить молока, и дежурная побежала за молоком. Побежала! Вот потеха! Значит, она все-таки попадет в Нью-Йорк!

Мередит не ожидал, что Сэм согласится с ним. Впрочем, «согласится» — было сильно сказано. Мередит и сам толком не знал, что думать и чего он хочет. Сэм же призывал не торопиться и не принимать поспешных решений. Впрочем, чего еще от него ждать? Адвокаты должны быть осторожными, как, кстати, и агенты, а Сэм был и агентом и адвокатом. И даже больше. Сэм Джаггерс был его другом. И вот сейчас Мередит сидел на диване и внимательно слушал спокойную, рассудительную речь Сэма Джаггерса, который держал на коленях чашечку из тончайшего фарфора. Сэм, для убедительности покачивая огромной львиной головой, приводил Мередиту свои доводы в пользу того, чтобы не торопиться с решениями.

— Пойми, она вовсе не сбежала, — убеждал он. — Во всяком случае, ей не из-за чего убегать из дома. Относятся к ней по-доброму. Новотны — человек, как мне кажется, вполне достойный. Прочно стоит на ногах. Элейн, похоже, тоже довольна. У них родился мальчик, которого назвали Лион. Мерри трогательно заботится о нем. Нет, там все в порядке.

— Откуда ты знаешь?

— Это входит в мои служебные обязанности.

— Да, ты неплохо поработал.

— Стараюсь.

— Но почему она вдруг ни с того ни с сего сорвалась с места, села на самолет и полетела в Нью-Йорк? Это очень похоже на бегство. Почему лететь ко мне, если там о ней заботятся и все так хорошо, как ты расписываешь?

— Детишки порой откалывают фортели и похлеще.

— Это верно, — согласился Мередит. — Что ж, посмотрим.

— Да, — кивнул Сэм. — Ждать осталось недолго. Скоро ты сам ее увидишь и поговоришь с ней.

— А прояснит ли это что-нибудь? — спросила Карлотта.

До сих пор она не проронила ни слова, внимательно прислушиваясь к их разговору. Встретив недоуменный взгляд Мередита, она пояснила:

— Вы считаете, что маленькая девочка способна высказать все то, что творится у нее в душе? Вы сами должны решить, чего хотите. Чего мы хотим. И нужно это сделать сейчас, не дожидаясь приезда ребенка. Иначе получается просто ужасно. Словно вы заказали на дом платье, повертели, примерили, а потом решили, что оно не годится, и отправили назад в магазин. Но с ребенком так поступить нельзя. Тем более с собственным.

— Это не совсем так, — запротестовал Мередит. — Ты не права, милая.

— Надеюсь, что не права, — сказала Карлотта, прекрасно понимая, что права и что они оба с Мередитом сознают это. И Мередит прекрасно понимал, что Карлотта уже приняла решение и что решение это заключается в том, чтобы оставить "Мерри у них, воспользовавшись как предлогом ее попыткой к бегству. И Мередит отдавал себе отчет, что именно побудило Карлотту принять такое решение. Но он промолчал. И Джаггерс промолчал, близоруко щурясь на Карлотту поверх очков.

Карлотта встала и сказала, что пора уже собираться и ехать в аэропорт.

— Спешить некуда, — произнес Сэм. — Лимузин ждет внизу.

— Спасибо, — сказал Мередит. — Я и забыл о нем.

— Ты же попросил — он на месте.

— Отлично. Мерри обалдеет от него.

— Возможно, — улыбнулся Сэм. — Хотя я бы на ее месте обалдел от тебя.

— Я — это только мороженое, — рассмеялся Мередит. — А лимузин — это еще и вишенка сверху.

— Хорошо, пусть так.

— Я готова, — послышался голос Карлотты, которая выходила в спальню, чтобы причесаться. — Поехали!

Они молча спустились в лифте и так же молча прошествовали через вестибюль на улицу к ожидавшему лимузину. Каждый был поглощен собственными мыслями и боялся поделиться с остальными своими предположениями о том, как может измениться их жизнь после встречи маленькой девочки в аэропорту.

Мередит помог Карлотте сесть в машину, потом залез сам. Третьим сел Сэм, который захлопнул дверь и сказал водителю:

— В Айдлуайлд, пожалуйста. Американские линии.

Лимузин плавно тронулся с места и влился в поток машин.

Сэм Джаггерс был сильно озабочен. Уж слишком невероятной удачей могло обернуться для него столь неожиданное появление Мерри. Как раз в эти дни должна была решиться судьба контракта Мередита со студией. Сэм был категорически против того, чтобы Мередит подписывал контракт. И уж во всяком случае, считал он, Мередит не должен подписывать контракт сроком более чем на один год. То есть на два или в крайнем случае три фильма. На фоне ажиотажа вокруг имени Мередита Хаусмана следует быть поразборчивее с предложениями, считал Сэм. Или подписывать отдельные контракты на каждый фильм, чтобы студии дрались друг с другом за право заполучить Мередита — это лучше всего. Но ни в коем случае не попадать в кабалу на длительный срок. Ведь что получается — по контракту студия платит Мередиту пятьдесят тысяч за фильм, а сама одалживает Мередита другой студии на один фильм за пятьсот тысяч, на ровном месте зарабатывая фантастический барыш. И ведь ни за что — возмущался Сэм. Только за право обладания Мередитом. При этом Сэм забывал о том, что сам получал от такой сделки сорок пять тысяч долларов — свои законные десять процентов. Впрочем, ему это казалось чертовски несправедливым. И вот как раз в эти дни, когда Мередит прилетел в Нью-Йорк обговаривать условия нового контракта, раздался столь неожиданный звонок из Чикаго…

В глубине души Сэм надеялся, что Мередит захочет оставить Мерри у себя. Или позволит Карлотте уговорить себя на это. Тогда все сразу упрощается. Мередит уже не полетит в Африку на съемки, а останется с Мерри в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе. А если он не полетит в Африку, то и контракт на участие в фильме о жизни Сесилия Роудса[8] подписывать не станет, чего и добивается он, Сэм. И тем не менее… Сэм не скрывал своей озабоченности. Как-то все это складывалось не так, неправильно, непрофессионально. Не может девятилетняя девочка так резко менять жизнь кинозвезды. Не может, но меняет… Вот почему Сэм решил, что должен быть особенно тактичен, терпелив и осторожен. Пусть Мередит сам примет решение. С помощью Карлотты, конечно, но сам.

Если Сэм молчал, поскольку не хотел подталкивать Мередита к принятию решения, то Карлотта не раскрывала рта совсем по другой причине. Она мечтала о Мерри. Она так хотела, чтобы девочка жила с ними, что боялась произнести лишнее слово из опасения, что Мередит не так ее поймет. Ведь это все-таки его дочка. Положение было крайне деликатное: Мерри хотела, чтобы Мередит так же, как и она, мечтал о том, чтобы Мерри осталась жить с ними и чтобы он при этом не испытывал угрызений совести за то, что все эти годы Мерри жила со своей матерью, — ведь это могло помешать ему принять ребенка, могло воздвигнуть между ними барьер.

Карлотта знала, что может повлиять на Мередита, и очень страдала. Ее раздирали противоречия. Она прекрасно понимала, что ребенок ни в коем случае не должен пострадать. В противном случае тяжело будет не только Мерри, но и самой Карлотте, и Мередиту. И наоборот, если все получится так, как о том мечтала Карлотта, то Мерри станет их дочерью и поможет вытравить из памяти трагедию, случившуюся во время войны.

Мередит приехал в Нью-Йорк в двухнедельный отпуск. Он позвонил ей, и они поужинали вместе. Ужин был потрясающий: вино двух марок, огромные сочные бифштексы и клубника прямо из теплицы — каждая Ягодина величиной с лимон. Стол был такой изысканный и роскошный, что Карлотта совершенно невинно и простодушно обмолвилась, что не понимает, как это Мередиту удается заказывать подобные блюда на жалованье сержанта. Тогда Мередит объяснил, что он не простой сержант, но киноактер, работающий по контракту. При этом он получал еще и половину сержантского жалованья. Впрочем, по тем временам и такие деньги казались огромными. Собственное положение казалось Мередиту постыдным и дурацким. Сама студия направила его на комиссию, где вели запись добровольцев. Была достигнута договоренность о том, что он будет проходить службу в тыловых войсках, причем роль Мередита заключалась в том, чтобы разъезжать по стране и продавать облигации военного займа.

— Ой, как здорово, — восхитилась Карлотта.

— Это чертовски унизительно, — вспыхнул Мередит. — Просто насмешка над воинской службой. Я все хочу набраться смелости и завербоваться в рейнджеры или в морскую пехоту. На студии, конечно, на стенку полезут, но я хотя бы займусь чем-нибудь полезным.

— О, но ведь то, что вы сейчас делаете, и так очень полезно. В морскую пехоту может пойти любой, а вот облигации купят далеко не у каждого.

— В таком случае я хотел бы стать этим «любым». Я не шучу. Кинозвезде и в мирное время несладко приходится. Но тогда и фильмы другие. И ты по-настоящему работаешь. Встаешь спозаранку, мчишься на студию, целый день вкалываешь и выматываешься без остатка. Это работа! А что теперь? Я кинозвезда без фильмов. Словно король в изгнании или экс-чемпион мира по боксу — и звучно, и нелепо.

За кофе с коньяком Мередит признался, что только подумывает о том, чтобы завербоваться, но что решимости у него наверняка не хватит. После чего вдруг рассказал Карлотте о том, как закончился тот вечер, когда они познакомились у Клинта и Тиш. Он рассказал о том, как отклонил предложение Джослин, и о том, как она все-таки дождалась его в вестибюле.

— Да, такое случается с кинозвездами, — согласилась Карлотта. — Но то же самое случается и с банкирами, и с дантистами, и даже с учителями.

Но потом Мередит рассказал ей о том, как поссорился с Элейн, и о том, как в отместку сводил Джослин в ресторан, а газетчики незамедлительно растрезвонили об этом на всю страну. И вот тогда Мередит признался, что, прежде чем набрать номер Джослин, он пытался позвонить ей, Карлотте.

— Я позвонил вам… Я жил тогда в своей гримерной, и мне было страшно одиноко. Мне просто хотелось, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить.

— Только поговорить?

— Да! Честное слово!

— Звучит для меня не слишком лестно.

— Напрасно. Тогда я еще надеялся, что случившееся можно как-то исправить. Поэтому планы в отношении вас у меня были самые невинные: провести вместе вечер, поговорить, излить душу — и все! Но мне сказали, что вы уехали, и тогда я вдруг решил: а пропади оно все пропадом! И позвонил ей. Вот тогда-то каша и заварилась. Как я, впрочем, и предвидел. Сам, должно быть, того хотел.

— Понимаю, — тихо произнесла Карлотта.

— И… Вот поэтому я и позвонил вам сегодня. Чтобы побыть вместе с вами. Понаслаждаться вашим обществом. Расслабиться.

— Просто чтобы посидеть со мной вместе и отвести душу?

— Да, — сказал Мередит. — Если у нас может быть только так, то и прекрасно. Я хочу сказать, что если у вас кто-то есть, то я вовсе не претендую на большее. Как и в том случае, если сейчас вы не захотите со мной встречаться.

— Почему сейчас?

— Ну, ведь война и все такое… Мало ли что случится? Я могу свалиться с платформы и вывихнуть ногу. Но мне кажется — вы поняли, что я имею в виду.

— Да, я поняла. Но… — Карлотта потупила взор и принялась вычерчивать кончиком пальца квадратики на скатерти. — Что, если у меня никого нет и я просто…

— Чудесно, — сказал Мередит и накрыл ладонью ее руку, прижав ее к скатерти.

— Все так просто, — улыбнулась Карлотта, обретя прежнюю уверенность. — Совсем как в кино.

— Очень забавно, — сказал Мередит, — но именно поэтому они и хотят, чтобы я помогал сбывать эти чертовы облигации. Люди почему-то больше доверяют тому, что видят в кино. Даже сейчас, во время войны. Собственно говоря, в войну происходит то же самое. Солдаты, побывавшие в бою, рассказывают, что там все, как в кино. Вот поэтому меня и используют вместо настоящего солдата — я кажусь многим даже более настоящим. Странно, да? Но в наши дни все перевернулось вверх тормашками. Вы видели лицо метрдотеля, когда мы только вошли сюда? Когда он увидел мои сержантские знаки отличия, у него физиономия вытянулась. Потом он перевел взгляд на мое лицо, узнал меня и тут же так просиял, словно перед ним уже генерал. Или хотя бы полковник.

Радостные, счастливые и оживленные, они посидели еще, выпили по рюмке коньяку, а потом поехали к Карлотте. Мередит осмотрел гостиную, после чего прилип к огромным книжным шкафам, которые стояли по обе стороны от камина, и принялся изучать корешки книг. Особенное впечатление произвела на него подборка альбомов по искусству. Карлотта на кухне готовила кофе и одновременно наблюдала за Мередитом. Ей нравилась его увлеченность, его живой интерес к обстановке гостиной, книгам, светильникам, развешанным по стене картинам. Она вдруг осознала, что наслаждается самим присутствием Мередита в своей гостиной. У нее сразу потеплело на душе, когда она увидела, как Мередит нагнулся, любуясь маленьким рисунком Дега — скромный рисунок был не только самым ценным произведением живописи в ее гостиной, но и был особенно дорог, поскольку Марк подарил его в первую годовщину их свадьбы.

— Изумительная комната, — сказал Мередит, заметив, что Карлотта следит за ним. — У вас безупречный вкус.

— Спасибо.

— А вы — изумительная женщина.

— Спасибо, — снова ответила она.

И тогда он поцеловал ее, и в тот же миг Карлотте вдруг перестало казаться, что все так просто. Наоборот, все вдруг стало крайне непросто, пугающе-волнующе, чудесно и непонятно, ведь она так долго ждала… Ее тело вмиг стало каким-то тяжелым, чужим и неуклюжим. Она даже встревожилась, что может показаться Мередиту совершенной неумехой. Неужели такие вещи могут забываться? Но Мередит продолжал сжимать ее в объятиях и нежно, бережно целовал. Потом он медленно и спокойно расстегнул пуговицы на ее спине.

Карлотта перешагнула через соскользнувшее на пол платье и, неловко ступая, пошла в спальню. Она казалась себе робкой и неповоротливой и испытывала такое смущение, словно никогда не была замужем, не рожала ребенка и не предавалась любви. Она сбросила туфли и сняла чулки, сгорая от стыда, что у нее это выходит некрасиво и уж тем более не с такой непосредственностью, как у девушки на рисунке Мане. Или Моне? Словом, на том самом рисунке. Потом она сняла рубашку, лифчик и трусики, оставшись только в сережках с сапфирами и бриллиантами. Мередит, должно быть, почувствовал ее состояние, поскольку держал себя с ней с такой трогательной нежностью, как будто перед ним была непорочная девушка. Он целовал, гладил и ласкал ее без всякой поспешности, так, словно они знали друг друга всю жизнь, а вовсе не сгорали от желания познать друг друга как можно скорее. При этом Мередит безусловно сгорал от желания. Карлотта видела это всякий раз, когда открывала глаза и любовалась его телом. Когда же он наконец вошел в нее, Карлотте вдруг показалось, что все происходит как в самый первый раз, что она снова девственница. Она не знала, почему ей так показалось — то ли оттого, что она так давно не знала мужчину, то ли оттого, что Мередит был такой большой там. Не «такой большой» — тут же поправилась она, а чудесно большой, восхитительно большой, потому что очень скоро к ней вернулась прежняя легкость и она вспомнила, как это бывает прекрасно. Боже, какое это потрясающее ощущение! Карлотта наслаждалась каждым мигом этого сумасшедшего счастья, бессвязно лопоча, как ребенок:

— Милый мой, родной, еще… милый, еще, еще… Боже, какое счастье!

За несколько минут Карлотта совершенно преобразилась, превратившись из робкой неумехи девственницы в несдержанную одалиску, полностью отдающуюся самой прекрасной на свете страсти. Никогда в жизни Карлотта не испытывала ничего подобного.

— О Боже! Господи! — слетали с ее пересохших губ бессвязные восклицания. — О, да, да! Вот так! Еще! Милый мой, родной… Боже, какое счастье!

Тут ее потряс оглушительный, сумасшедший оргазм, но Мередит даже не остановился, продолжая так же восхитительно терзать ее тело в том же бешеном ритме, что сперва ее удивило, а потом повергло в трепетный ужас — ее тело снова стало отвечать на ласки, и она испытала еще один оргазм, а за ним и еще. И только тогда наконец Мередит резко дернулся, застонал, и в следующий миг Карлотта почувствовала, как внутри в нее выплеснулся поток обжигающей жидкости…

Потом они лежали в полном изнеможении. Карлотта свернулась калачиком, приникнув головой к плечу Мередита и чувствуя себя совершенно счастливой. И только тут она услышала странное пыхтение, которое доносилось с кухни.

— Господи, я забыла про кофе! — Карлотта всплеснула руками. — Кофейник, должно быть, совсем выкипел.

— Я схожу, — вызвался Мередит.

— Нет, лежи, я сама, — сказала Карлотта и, спустив непослушные ноги на пол, зашлепала босиком на кухню.

Это был изумительный, прекрасный вечер. Они сидели на кровати и пили кофе, потом предавались любви, потом ели сыр с крекерами и разговаривали, и опять любили друг друга. Потом они договорились, что уедут куда-нибудь на оставшиеся от отпуска Мередита дни. На следующее утро они отправились на вокзал Гранд-Сентрал и сели на поезд до Кейп-Кода. Они сняли уютный коттедж на самом берегу залива. В гостиной, как и в квартире Карлотты, был сделан огромный камин, а в полстены окно открывалось прямо на залив. Они бродили по дюнам и предавались любви, ели омаров и предавались любви, плавали в Атлантическом океане и предавались любви, пили коктейли и предавались любви, а вечерами сидели у камина и предавались любви. Перед камином был расстелен ковер и стояло кресло-качалка. Они предавались любви прямо на ковре или в кресле-качалке. Мередит сидел в кресле, а Карлотта садилась ему на колени. Потом они ласкали друг друга, и Карлотта постепенно придвигалась к Мередиту, пока его фаллос не входил в нее, после чего Мередит начинал раскачиваться… Это было безумно, и они безумствовали вовсю.

Но вот отпуск Мередита подошел к концу, и они возвратились в Нью-Йорк, откуда Мередиту предстояло лететь в Чикаго, в место расположения его части.

— Я позвоню тебе, когда вернусь, — пообещал Мередит.

— Хорошо, — улыбнулась Карлотта.

— Мне еще никогда в жизни не было так хорошо, — признался он.

— Мне тоже.

— И я… Я люблю тебя.

— Я тоже, — сказала она и поцеловала его. — Да, да, да.

Мередит высвободился из ее объятий, резко повернулся и ушел. И Карлотта поняла, что расставаться с ней ему столь же мучительно, как и ей — расставаться с ним. И еще она поняла, что он непременно вернется и женится на ней. И все будет замечательно.

Увы, пару недель спустя Карлотта обнаружила, что беременна. Пересохшая резина ее старой диафрагмы, годами валявшейся под бельем в углу ящика комода, предала ее. От столь длительного бездействия резина, должно быть, растрескалась и разрушила идиллическое совершенство сказочной недели, проведенной вместе с Мередитом. Вмиг рухнуло все — и радужные надежды Карлотты, и планы на совместную жизнь с Мередитом.

Но Карлотта не позволила этому случиться. Она не стала звонить Мередиту, не стала принуждать его к женитьбе. В любом случае она никогда не пошла бы на это, а тем более с Мередитом, знаменитой кинозвездой. Голливуд кишит шлюхами и авантюристками, которые спят и видят, как бы выскочить за звезду, и не гнушаются никакими средствами. Причем многие из них в итоге добиваются своего. Но Карлотта не могла допустить, чтобы он о ней хотя бы подумал такое. Какое-то время она еще сомневалась, не оставить ли ребенка, но потом поняла, что так будет еще хуже. Нужно было выбирать между ребенком и мужчиной. И Карлотта выбрала мужчину. Она отправилась в Вашингтон, где в то время практиковал врач, к которому съезжались делать аборты женщины со всего Восточного побережья, и там избавилась от ребенка. Операцию сделали быстро и аккуратно, под местной анестезией. Лежа на акушерском столе с задранными вверх ногами, закрепленными металлическими скобами, Карлотта слышала царапающие звуки кюретки, но ровным счетом ничего не чувствовала. Разве что редкие покалывания. И лишь однажды — острую боль. Казалось, все было в порядке. Однако несколько дней спустя начались неприятности. Судя по всему, в рану проникла инфекция и развилось воспаление. Карлотта поспешила к своему гинекологу, которому пришлось в срочном порядке удалить ей матку. В той самой больнице, где за день до знакомства Карлотты с Мередитом на свет появилась Мерри. Карлотте сказали, что больше диафрагма ей не понадобится. Никогда.

Вот так Карлотта обрекла себя на бесплодие. Она смирилась с ударом судьбы и старалась никогда об этом не задумываться. Она рассказала Мередиту про аборт и про гистерэктомию, но отказалась назвать имя виновника. Мередит тоже смирился с тем, что детей у них не будет. Но вот теперь эта маленькая девчушка, его дочь, свалилась с неба, точно снег на голову. Словно сам всевышний решил вознаградить Карлотту за ее утраты, за смерть Марка-младшего, за умерщвление еще не родившегося младенца, которому даже не успели дать имя. Мерри была их последняя надежда. Ее последняя надежда. Карлотта решила держать рот на замке. Она слишком мечтала о том, чтобы это случилось, и поэтому просто молча молилась.

Лимузин подкатил к терминалу, и шофер, быстро выскочив, обежал вокруг машины и услужливо открыл дверцу. Сэм, Мередит и Карлотта выбрались из лимузина и зашагали к «Справочной».

— Кабинет мистера Карлсена, пожалуйста, — попросил Сэм.

— Вперед по коридору, комната сто двенадцать, — ответила дежурная.

Мысли Мередита смешались. Он пытался отогнать их прочь. Ему было страшно. А вдруг девочка покажется ему несносной? Или, наоборот — он в нее влюбится без памяти? И то и другое будет ужасно. Как он мог поступить так со своей жизнью? Мередит вспомнил, какие клятвы давал этому крохотному существу, когда впервые увидел его за окном детской через несколько часов после рождения.

Сэм постучал в дверь.

— Войдите.

Они вошли, все трое.

— Мистер Карлсен?

— Да. А вы — мистер Джаггерс. Мистер Хаусман и… Миссис Хаусман?

— Да, — сказал Мередит.

— Самолет уже пошел на снижение и должен совершить посадку минут через десять. Присаживайтесь, пожалуйста. Выпьете что-нибудь? Может быть, кофе?

— Нет, спасибо, ничего не нужно.

— Что ж, тогда я вас на время оставлю. Я выйду к самолету, встречу девочку и приведу ее сюда. Так вас устроит?

— Да, вполне, — сказал Сэм.

— Да, спасибо, — подтвердил Мередит. Мистер Карлсен вышел.

— Здорово ты все организовал, — сказал Мередит Сэму.

— Это они сами. Я только изложил нашу просьбу. — Значит, они?

— Да.

— Нужно их как-то вознаградить, по-видимому? Может быть, сделать им рекламу?

— Может быть. Подумаем. Не торопись.

— О'кей, — сказал Мередит. — Ты ведь у нас самый осторожный, верно?

— Да.

— Карлотта, а ты о чем задумалась?

— Я думаю о Мерри, — ответила она.

— Ясно, что о Мерри. А еще о чем? — сварливо спросил Мередит.

— Ни о чем другом я думать не могу, — просто сказала Карлотта.

— О, — только и смог выдавить Мередит.

Им показалось, что прошло не десять минут, а десять часов, пока наконец не вернулся мистер Карлсен. Он вдруг возник в кабинете, словно из ничего, а рядом с ним стояла Мерри. Мередит с комком в горле смотрел на нее, а она в свою очередь смотрела на отца.

— Ну, Мерри, — наконец хрипло проговорил Мередит, — я рад тебя видеть.

Мередита совершенно поразило удивительное, просто невероятное сходство. Нет, девочка не была похожа на него в обычном смысле слова. Она была такой же, как он, — его нос, его глаза, его лоб и подбородок. Конечно, все черты ее лица были мельче и очерчены мягче, чем у него, но все равно это было его лицо и оно было изумительно. Мередит как завороженный уставился на прелестного ребенка, мысленно представляя, что, родись он сам девочкой, он был бы точь-в-точь такой, как Мерри.

Мерри тоже смотрела на него во все глаза. От нее не ускользнуло ни несколько ошеломленное выражение, ни полуоткрытый рот — удивление? Радость от встречи? Или это его обычное выражение? — обратила она внимание и на внезапно треснувший голос, когда он произнес: «Я рад тебя видеть». Может быть, он простужен? Или он и в самом деле так взволнован?

Что ж, волков бояться — в лес не ходить. Надо попытаться. И потом, он так на нее похож! Последнее, видимо, и придало Мерри недостающую уверенность, и она с криком: «О, папочка!» бросилась к Мередиту, протянув к нему руки. И она выиграла, выиграла! Мередит подхватил ее на руки, прижал к груди, закружил с ней по комнате и поцеловал. А потом, когда он поставил ее на ноги, Мерри заметила, что пришедшая с ним женщина — ее мачеха? — плачет. Она сорвала банк! Выиграла целый ящик конфеток Новотны!

Они поспешили к лимузину. Мерри непременно захотела посидеть на откидном сиденье, поскольку никогда еще прежде не каталась в лимузине. По дороге ее, конечно, стали расспрашивать, и Мерри решила рискнуть и рассказать все, как было на самом деле. На праздновании чьего-то дня рождения ей рассказали о путешествиях самолетом. Как дочку самого Мередита Хаусмана, ее часто приглашали на дни рождения, где были чародеи и клоуны, а иногда даже пони. И вот на дне рождения Гарри Сабинсона один мальчишка похвастал, что летал один из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, у него, конечно, был билет, но никто ни разу не попросил показать его, потому что мальчику было всего девять лет и стюардессы решили, что он летит вместе с мужчиной, который сидел с ним рядом. Лишь когда самолет приземлился в Лос-Анджелесе, он отдал билет стюардессе. Ох, и изумилась же она! Надо было видеть ее лицо! А потом все упрекали этого мальчишку, что он дурачок, что надо было вернуть билет в кассу и получить назад деньги. А он говорил, что это нечестно, но все видели, как он огорчен, что сам до этого не додумался. И с тех пор в голове у Мерри засела мысль о том, как бы куда-нибудь полететь. А единственное место, куда она могла полететь, был Нью-Йорк, потому что там все-таки жил ее папа, которого она уже целую вечность не видела.

Всем эта история показалась жутко забавной, и все засмеялись. Никто ее не ругал, не поучал и не наказывал. Мерри успокоилась. Ей вдруг показалось, что все будет очень хорошо. Лимузин доставил их в Манхэттен к их дому. Сэм поднялся вместе с ними и подождал в гостиной, пока Карлотта и Мередит уложат Мерри в постель. Вместо ночной рубашки Мерри достался верх от пижамы Мередита.

Потом Мередит перезвонил Элейн. Он уже звонил ей один раз, когда узнал от Сэма о том, что Мерри находится в Чикаго.

— Алло? Я слушаю, — послышался голос Элейн.

— Элейн? Это Мередит. Она здесь, — сказал он. — С ней все в порядке.

— Слава Богу.

— Да, — сказал он. Потом добавил: — Послушай, Элейн, позволь ей немного пожить со мной. Я так долго ее не видел.

— Не я же в этом виновата, верно?

— Да, конечно. Впрочем, сейчас это неважно.

Мередит одно время пытался видеться с Мерри почаще. Всегда заезжал к ней, когда бывал в Калифорнии, иногда вырывался днем. Но это случалось нерегулярно, и всякий раз Мередит видел, что Мерри расстраивается. И он сам расстраивался, видя ее огорчение. Поэтому вскоре перестал приезжать совсем. Посылал ей подарки на день рождения и на Рождество, отправлял красивые открытки из разных стран, но не видел Мерри уже почти три года.

— Что ж, о каком сроке идет речь? — спросила Элейн.

— Ну, скажем, два месяца.

— Нет, это исключено.

— Ну почему, Элейн? Ведь она и моя дочь!

— Да брось ты! Все это время ты и думать о ней забыл. И вдруг сейчас тебе втемяшилось.

— Я обеспокоен из-за нее. И меня грызет совесть. Хотя, главным образом, я встревожен. Меня волнует, почему она сбежала.

— Мне безразлично, что тебя волнует.

— Хорошо. Ну хотя бы месяц?

— Нет. Да и с какой стати я должна тебе уступать?

— Послушай, но ведь у меня тоже есть права. Я имею право быть с ней две недели в году.

— В июле!

— Элейн, имей совесть!

— Ради тебя? Ха!

Мередит прикрыл трубку рукой.

— Сэм, — сказал он, — у меня ничего не получается. Что делать?

— Позволь мне, — попросил Сэм. Мередит передал ему трубку.

— Алло, миссис Новотны? Говорит Сэмюэль Джаггерс. Вы меня помните?

— Да.

— Я был сегодня в аэропорту и видел встречу мистера Хаусмана с Мерри. И я очень тронут. Сцена была очень трогательная. Они оба так счастливы!

— Меня не волнует Мередит!

— Но она же ваша дочь!

— Я имею в виду не Мерри, а Мередита!

— Прошу прощения. Я вот думаю, можно ли говорить с вами откровенно?

— Конечно.

— Вы никогда не подумывали о том, чтобы передать право попечительства мистеру Хаусману? За компенсацию, конечно.

— Компенсацию?

— За деньги.

— За сколько?

— А какая бы сумма устроила вас, миссис Новотны? — поинтересовался он. А сам тем временем вынул из кармана пиджака карандаш, написал на верхнем листе лежащего рядом с телефонным аппаратом блокнота «50 000 долларов» и поставил вопросительный знак. Потом протянул блокнот Мередиту. Мередит согласно кивнул.

— Одну минутку, — сказала Элейн.

Сэм прикрыл трубку рукой и прошептал:

— Она советуется с Новотны.

— А сколько вы сами можете предложить? — спросила Элейн через некоторое время.

— Двадцать пять тысяч.

Последовало непродолжительное молчание, во время которого Элейн, видимо, снова совещалась с мужем. Потом:

— Я хочу в два раза больше.

— Очень хорошо. Пятьдесят тысяч. Утром к вам придет мистер Уеммик, наш коллега, и принесет все бумаги и чек. Спокойной ночи, миссис Новотны.

— Потрясающе! — выдохнула Карлотта, когда Сэм положил трубку.

— Да, — усмехнулся Сэм. — Теперь я жду ваших указаний. Я могу проинструктировать Уеммика, чтобы он получил ее подписи на всех бумагах, а потом отнес их в суд. Тогда суд передал бы попечительство над Мерри Мередиту на том основании, что Элейн пыталась ее продать. Но можете и заплатить, если хотите.

— Я лучше заплачу, — сказал Мередит.

— Хорошо.

— Мне и так не по себе.

— Из-за чего? — спросила Карлотта.

— Что я выкупаю собственного ребенка за такую сумму. Для Элейн и для ее дрессировщика пятьдесят тысяч — огромные деньги. Для меня же это всего две-три недели работы.

— Без вычета налогов, — подсказал Сэм.

— Пусть так. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, — сказала Карлотта. — Я счастлива, что ты так поступил. Я так этого хотела. Даже сказать не могу.

— Я знаю. Я тоже этого хотел.

— Что ж, значит, все в порядке, — сказал Сэм.

— Спасибо, Сэм. Спасибо, дружище… У меня просто нет слов, чтобы тебя отблагодарить.

— Ничего не нужно говорить, — сказал Сэм. — Я рад, что смог помочь вам.

Сэм ушел. Мередит и Карлотта прошли в гостевую спальню — теперь спальню Мерри — еще раз полюбоваться на девочку. Мерри услышала их шаги, залезла в постель и прикинулась спящей. Им и в голову не пришло, что все это время она подслушивала у двери.

Квартира Мерри очень понравилась. Она, конечно, не знала, что это была старая квартира Карлотты и что Мередит и Карлотта держали ее просто как pied-a-terre,[9] поскольку при замороженной квартплате она обходилась им куда дешевле, чем номер в «Плазе» или в «Сент-Реджисе». Тем более что жили они в Нью-Йорке довольно мало. А вот для Мерри эта квартира стала домом. В первые несколько дней она вообще казалась девочке раем. Совсем рядом Сентрал-парк, напротив Пятая авеню, где расположен огромный супермаркет «Шварц», куда они ходили с Карлоттой покупать игрушки, и еще «Бест», где они покупали такую красивую одежду, и «Румпельмайер», где они пили вкусную шипучку, налюбовавшись перед этим на зверюшек в зоопарке. Мерри не слишком надеялась, что такая жизнь будет продолжаться всегда, но, с другой стороны, она вообще плохо представляла, чего ожидать. Папа каждое утро уходил, а возвращаясь домой, говорил только о встречах и контрактах, о том, что сказал Сэм Джаггерс, или мистер Китман, или мистер Зигель, или еще кто-нибудь. Мерри решила, и небезосновательно, что только такими разговорами ее папа и занимается. Да еще между делом снимается в кино. Правда, про кино он почему-то никогда не рассказывал, И вдруг в один прекрасный день речь зашла о кино. Мередит все-таки собрался сняться в каком-то фильме. Он пришел домой взволнованный и в приподнятом настроении. Сердечко Мерри тоже забилось сильнее. Мередит присел на край ее кровати и объяснил, что он актер и снимается в кино, а Мерри ответила:

— Да, я знаю, папочка.

— И я должен ездить на съемки — туда, где это кино снимают. Тебе это тоже понятно, да?

— Да, — ответила Мерри, поскольку тут и в самом деле все было понятно. Значит, они все собираются поехать куда-то, где папочка будет сниматься в кино.

— Так вот, сейчас я должен поехать в Африку, потому что кино будут снимать там.

— Да, папочка? — Он, похоже, специально не спешил, чтобы растянуть удовольствие, подумала Мерри.

— И я боюсь, что нам придется пока оставить тебя здесь, — закончил Мередит.

— Как, одну?

Он засмеялся и объяснил, что, конечно, нет, что ее поместят в замечательную школу, где ей очень понравится. А он вернется месяцев через восемь или даже раньше, и они снова увидятся. Мерри разрыдалась. Она лепетала сквозь слезы, что хочет поехать с ним вместе. Она умоляла Мередита взять ее с собой, но он ответил только, что в Африке даже пастеризованного молока не достать.

— Я откажусь от молока, честное слово! Вот увидишь — я вообще к нему больше не притронусь.

— Нет, милая, мне очень жаль, но маленькой девочке нельзя ехать в Африку. Никак нельзя. Я бы рад взять тебя с собой, но не могу. Прости, пожалуйста.

И вот месяц спустя Мерри отправили в школу «Стоукли». Снова приют. Назад туда, откуда она сбежала.