"Бесстыдница" - читать интересную книгу автора (Саттон Генри)

Глава 7

Возвращение Мерри в Нью-Йорк нельзя было измерить лишь количеством миль, которые преодолел самолет из Лос-Анджелеса. Для нее произошла настоящая смена миров. Сумасбродный, вывихнутый мир Лос-Анджелеса и кичливого Голливуда — его фабрики грез — не просто остался позади, а вскоре уже вспоминался лишь как дурной сон. С другой стороны, безумные поступки, которые совершала там Мерри, казались совершенно естественными. Словно она побывала в Зазеркалье, где просто нельзя вести себя нормально, подчиняясь общепринятым канонам. Ведь даже Алиса — хорошо воспитанная и совершенно нормальная девочка из обычной семьи — не смогла остаться прежней и сохранить здравый смысл после того, как провалилась в кроличью нору и оказалась в Зазеркалье. Нечто подобное случилось и с Мерри. Приставания Новотны, сумасшедший вечер и стрип-покер в игротеке у Билла Холлистера, невероятная история с Денвером Джеймсом — все это напоминало современную и гораздо менее приятную версию похождений Труляля или Черепахи Квази.

Наоборот, мир Джаггерса отличался острой, пронизывающей реальностью. Нью-йоркские небоскребы подавляли своей незыблемостью и вечностью. Символ стабильности. Уж в Нью-Йорке-то никогда не бывать оползню или землетрясению, подобно тому, что произошло в Лос-Анджелесе, когда целый квартал внезапно ухнул в пучину Тихого океана. Нет, в Нью-Йорке, в отличие от Лос-Анджелеса, все дышало определенностью, уверенностью и надежностью.

Но Нью-Йорк всякий раз, когда Мерри об этом вспоминала, казался ей слишком шумным, давящим и отвлекающим по сравнению со спокойствием и умиротворенностью ее крохотной комнатки в школе «Мазер». Мерри сознавала, что придает чересчур много значения мелочам, но они играли слишком большую роль в ее жизни. Ее удивительно успокаивало, например, когда обложка у нового учебника математики была такой же, как в прошлом году, только в других цветах. Да и сами учебники она раскладывала на столе бережно и тщательно, давая себе зарок, что уж в этом семестре возьмется за ум и станет учиться особенно прилежно. Мерри пообещала своему ангелу-хранителю, что принесет ему эту жертву. Взамен, надеялась Мерри, ангел-хранитель благословит и защитит ее.

Хелен Фарнэм поведение Мерри казалось совершенно естественным. Она была не из тех, кто сует свой нос в чужие дела и пристает с расспросами, да к тому же ей казалось, что так все и должно быть. Да, Мерри, конечно, приналегла на учебники, но ведь сейчас самый важный решающий семестр. Кто хочет поступить в колледж, должен сейчас проявить себя во всем блеске. Оценки, которые поставят в этом семестре, будут фигурировать и во вступительных анкетах. Да, Хелен рассуждала вполне здраво и логично, но Мерри, узнав о подобных мыслях подруги, удивилась бы. Ей ничего такого даже в голову не приходило. Она думала лишь о том, что здесь, в школе, ничего с ней не случится, никто ее не тронет.

Не порви Мередит фотографию, а оставь ее там, где она могла бы на нее хоть изредка смотреть, все бы вышло по-другому. Она бы насмотрелась на этот снимок, пока бы он ей не надоел, и тогда смогла бы избавиться от наваждения. Отогнать от себя прочь навязчивые мысли, преследующие ее днем и ночью. Уничтоженный же снимок приобрел особую, словно магическую силу; теперь он перестал быть просто клочком бумаги, но отпечатался в ее воображении. Словно высеченный в камне. Да, ей просто не повезло. Мелисса не могла, не выдав себя, попросить Мередита, чтобы он сохранил снимок. Признаться даже в такой мелочи значило для нее — признаться во всем. Так что, вспоминая этот эпизод, Мелисса пришла к выводу, что была бессильна помешать Мередиту разорвать злосчастную карточку и сжечь обрывки в пепельнице. Сначала, когда Мередит забрал снимок из гостиницы и привез с собой на виллу, куда они обычно уезжали по уик-эндам, Мелисса решила было, что он хочет сохранить его, припрятав в каком-нибудь укромном и надежном месте. Там бы фотография была недоступна. Не то, что сейчас, когда она хранилась в памяти Мелиссы.

Причину Мелисса уже осознала. Дело было в сходстве Мередита с дочерью, разительном и невероятном сходстве. Мелисса достаточно хорошо знала себя, поэтому поняла, в чем дело: ее воображение поразил сам факт совершенно невероятного воплощения Мередита в мягком, нежном и стройном женском теле. Мелиссе Мередит не просто нравился — она любила его. Она даже сама не ожидала, что способна так полюбить мужчину. Когда она выходила за него, в уголке ее мозга теплилась мысль, что лучше выйти замуж и потом развестись, чем всю жизнь оставаться одной. Это сразу решало много сложностей. Во-первых, она не осталась бы старой девой (Мелисса терпеть не могла это слово). Во-вторых, Мередита явно не интересовали ее деньги (Мелиссе из-за этого приходилось всегда держать ухо востро). Немаловажным преимуществом было и то, что им не приходилось постоянно быть вместе. Мередит часто уезжал на съемки или отлучался на деловые встречи. Словом, их жизнь совершенно не походила на те жалкие брачные союзы, когда жена только и делает, что снимает ночную рубашку, чтобы надеть фартук, и наоборот. Мередит умел развлечь ее, не навязывал свое общество и свое мнение. Мелиссе даже стало казаться, что их брак может оказаться долгим, а то и вовсе постоянным. И тут как гром среди ясного неба — этот злополучный любительский фотоснимок Мерри.

Мелисса видела снимок всего дважды, прежде чем Мередит уничтожил его, но четко запомнила. Он врезался в ее память, словно высеченный рукой ваятеля или выжженный кислотой гравера. Мелисса впервые осознала, как много значит для нее эта фотография, когда заметила, что осуждает Мередита за содеянное. Да, верно, Мерри — его дочь, это фотография его дочери, так что, конечно, он имел полное право ее сжечь. Или съесть — если бы захотел. Но ведь это была также и ее, Мелиссы, фотография. Мередит даже представить бы себе не смог, сколь много значил для нее этот клочок бумаги. Именно потому, что она так любила Мередита, видение фотографии его дочери, его зеркального двойника, просто преследовало ее. Вновь и вновь. В самые неподходящие минуты. Однажды ночью, лежа рядом с Мередитом в постели, Мелисса прикоснулась рукой к его щеке. Щека поросла щетиной, поскольку этот уик-энд они проводили на яхте в Тирренском море, и Мелиссе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать своего недовольства по поводу этой щетины. Эти мужчины такие волосатые, твердые, неподатливые, подумала Мелисса, и вдруг припомнила фотографию другого Мередита, похожего на того, что лежал с ней рядом, как две капли воды, но совсем юного — утонченного, нежного и изысканного.

Мелисса предложила, чтобы они отправились в Нью-Йорк раньше привычного для нее времени, может быть, даже в конце сентября.

— В это время там, наверно, нет ни души, дорогой, и весь город окажется в нашем распоряжении, — сказала она. — Не могу даже представить себе Нью-Йорк в сентябре. Должно быть, он пуст, как рыбацкая деревня.

Мередит заверил ее, что даже в сентябре в Нью-Йорке еще кое-кто остается. Пусть даже не ее знакомые, но все равно — живые люди.

Но он согласился вылететь в Нью-Йорк в сентябре, чтобы Мелисса убедилась в этом воочию.

Мелисса убеждала себя, что ничего из ее затеи не выйдет, что Мерри принадлежит к числу зануд американок, вскормленных на витаминных концентратах и молочных коктейлях, что она неумна, скучна и ничем в жизни не интересуется. Начисто лишена чувств и воображения. Она даже надеялась, что Мерри и впрямь такая, потому что тогда она могла бы с легким сердцем избавиться от назойливых мыслей и навсегда изгнать Мерри из своей жизни. И из своей души. Как бы она ни выглядела, какой бы красавицей ни была, без настоящей души, глубины, семнадцатилетняя девочка ничего интересного из себя не представляла. Настоящую женщину, в отличие от большинства мужчин, не купишь изящным разлетом бровей и тонким овалом лица и не проведешь томным взглядом. То есть все эти прелести, конечно, тоже важны, но они второстепенны. Каждая женщина рано или поздно осознает, наглядевшись на себя в зеркало, насколько любая внешность обманчива, насколько мало взгляд выдает то, что творится в душе.

Мередиту пришлось срочно вылететь в Лос-Анджелес. Затевалась крайне сложная, громоздкая, долговременная и дорогостоящая кампания по производству фильмов в Испании, что должно было немного оживить замороженные песеты. Мередит был занят с утра до ночи. Мелиссу это вполне устраивало. Она решила, что на ближайший уик-энд Мередит задержится в Нью-Йорке, а Мерри приедет к ним из школы, чтобы встретиться с отцом и познакомиться с новой мачехой. После чего Мередит улетит в Лос-Анджелес. Замечательно, лучше и не придумать. С другой стороны, что делать, если вдруг окажется, что Мерри и впрямь такая неинтересная и скучная зануда? Ходить по магазинам? Встречаться с друзьями? Но кто из ее друзей или знакомых станет торчать в Нью-Йорке в такое неподходящее время?

Мерри понравилась ей с первого взгляда. Куда больше, чем Мелисса могла даже надеяться. Мерри оказалась удивительной девочкой, умненькой, прекрасной, трогательной и нежной. Очень похожая на отца, она тем не менее отличалась от него каким-то поразительным, неземным спокойствием, умиротворенностью, что казалось в ней не результатом воспитания, а чем-то врожденным, как у животного, например олененка, который в минуту опасности замирает, сливаясь с листвой. А Мередита Мерри явно очень любила, просто обожала. Любила без памяти. И она очень старалась, чтобы ей понравилась Мелисса, да и сама хотела понравиться мачехе. Мелиссе хватило пяти минут, чтобы понять все это. Это ощущалось во всем: в походе девочки, повороте шеи, внимании, с которым она прислушивалась к словам, чуть-чуть приоткрыв рот.

— Ты уже прочно обосновалась в школе? — спросила Мелисса.

— Прошу прощения? — переспросила Мерри. — Извините, я не поняла…

— Тебя иногда отпускают? Как сейчас? Или все время держат взаперти?

— О, — кивнула Мерри. — Нам разрешено ездить домой на уик-энды. Я имею в виду старшеклассниц. Или посещать одноклассниц, если имеется письменное приглашение. Кроме того, старшеклассниц отпускают в колледж на встречи с мальчиками, если набирается группа из трех воспитанниц.

— Но ты можешь приезжать на уик-энды сюда?

— Да, — ответила Мерри.

— Пожалуйста, приезжай каждый раз. Мы будем очень рады.

— С удовольствием.

Все получилось как по писаному. К тому же это выглядело так, что Мелисса старается ради Мередита, и Мередит, сидевший рядом, одобрительно улыбнулся. Мерри тоже не могла не заметить, что Мелисса так же, как и она сама, старается подружиться с ней. Словно невидимая пить протянулась между ними.

Остаток вечера Мелисса сидела немного в стороне и держалась незаметно, чтобы не мешать общению отца с дочерью. Она не могла, да и не собиралась соперничать с Мередитом. В половине двенадцатого Мелисса распорядилась, чтобы подали какао. Это получилось весьма кстати, поскольку какао они могли пить втроем. А потом все пошли спать.

Рано утром Мередит уехал в аэропорт, а Мерри должна была после обеда сесть на поезд, чтобы вернуться в школу. Встали все рано и позавтракали вместе, после чего Мередит укатил на лимузине в аэропорт, а Мелисса осталась с Мерри наедине.

Ее так и подмывало поговорить с девочкой по душам, расспросить о ее жизни, узнать про нее все, что только можно. Ей понравилось, как выглядит Мерри, пришлась по душе свежесть и детская невинность ее черт, хотя обольщаться увиденным Мелисса не стала. Она припомнила собственную юность, когда сама научилась скрывать свои истинные мысли и желания с помощью таких простых ухищрений, как наивная улыбка и широко раскрытые глаза. Тем более что у Мерри, как она знала, определенный опыт уже имелся. И свидетельством тому была уничтоженная Мередитом фотография. Но вот как повлиял этот опыт — удачно или неудачно, полезно или вредно — на Мерри и на ее собственные замыслы относительно Мерри — Мелисса не знала. И ей не терпелось это выяснить. Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что излишнее любопытство или настойчивость может погубить все дело. Сперва нужно завоевать доверие. Мелисса предложила, чтобы они с Мерри сходили прогуляться в парк. Мерри согласилась, и они отправились в Сентрал-парк.

Они больше гуляли, чем разговаривали, наслаждаясь ясностью и прозрачностью сентябрьского утра, получая удовольствие от ходьбы, от возможности поразмяться. Лишь дойдя до пересечения с Семьдесят второй улицей, обе почувствовали, что устали, и присели на скамейку.

— Какой большой парк, — заметила Мелисса. — Я никогда еще не заходила так далеко.

— А я уже здесь бывала, — сказала Мерри. — Этим летом. Я жила тогда вот в том доме, у Сэма Джаггерса. Он — агент у моего папы. Или адвокат. А может, и то и другое.

— Да, я знаю. А я думала, ты была летом в Лос-Анджелесе, — солгала Мелисса, желая услышать, что ответит Мерри.

— Да, так и было, — сказала Мерри. — Но потом я влипла в неприятную историю, и мне пришлось переехать в Нью-Йорк.

Она искоса посмотрела на Мелиссу, довольно изумленная, что мачеха не знает о случившемся.

— Вот как? — выжидательно произнесла Мелисса. Но Мерри промолчала. Она еще не созрела для того, чтобы исповедаться.

Видя, что молчание грозит затянуться и не желая показаться слишком настойчивой, Мелисса спросила:

— Может быть, ты бы хотела заскочить к Джаггерсам? Они тебе понравились, да? Тебе было хорошо с ними?

— О, да. Они замечательные люди. И… Да, я бы с удовольствием к ним заглянула, если вы не возражаете.

— Конечно. Я буду только рада. Только давай сначала позвоним им. Где-то поблизости должен быть телефон-автомат. Они теперь всюду понатыканы.

Они позвонили, потом зашли к Джаггерсам, посидели с ними, перекусили и выпили по чашечке кофе. Затем вернулись в гостиницу; Мерри собрала свои вещи и вскоре уехала на вокзал.

Что ж, похоже, я своего добилась, подумала Мелисса. Она была особенно довольна тем, что притворилась, будто ничего не слышала о похождениях Мерри в Лос-Анджелесе. Зато потом, когда Мерри расскажет ей обо всем, что там случилось, это уже будет безошибочно означать, что между ними установилась достаточная степень доверия. Мелисса уже окончательно уверилась, что Мерри ей нравится. У девочки есть чувство собственного достоинства. Как у кошки. Беззаветная преданность собак скучна и утомительна, а вот кошки и котята — другое дело; они всегда хранят какую-то сдержанность. Их дружбу еще надо суметь завоевать.

На следующий уик-энд Мелисса села в «феррари» и прикатила в школу «Мазер». Не ожидавшая этого Мерри была обрадована и приятно удивлена.

— Вам же пришлось столько проехать! — воскликнула она.

— О, я могу позволить себе такую роскошь, я ведь — свободная женщина. Времени у меня хоть отбавляй. К тому же я обожаю сидеть за рулем. Так хотя бы можно полюбоваться окрестностями. Долина Гудзона очень живописна, и я все время глазею по сторонам. К тому же у меня новая машина, которую только что доставили, и мне не терпелось обкатать ее. Вот я и решила совместить приятное с полезным.

— У вас новая машина?

— Да, настоящая игрушка. Если хочешь, можешь прокатиться.

— Мне нужно получить разрешение, — вздохнула Мерри.

— Какое разрешение?

— У мисс Престон, нашей директрисы.

— Давай попросим вместе, — предложила Мелисса. — Если ты не против, конечно?

— О, нет, что вы, — запротестовала Мерри. — К тому же мисс Престон будет рада познакомиться с вами.

Вот и чудесна, подумала Мелисса. Они уже стали союзниками. Это, конечно, пустячок, но успех складывается из подобных мелочей. Рано или поздно все это неизбежно скажется.

Они отправились в директорский кабинет, и Мерри представила свою мачеху мисс Престон. Не без гордости, подметила Мелисса.

— Мисс Престон, я хочу представить вам мою мачеху, миссис Хаусман. Мелисса, познакомьтесь, пожалуйста, с мисс Престон, директором нашей школы.

— Здравствуйте, — произнесла мисс Престон. — Очень приятно.

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулась Мелисса. — Мне тоже очень приятно. Я очень много слышала о вас от Мерри. Она восхищается вами.

— Я очень рада это слышать, — сказала мисс Престон.

Мисс Престон не скрывала, что ей и впрямь очень приятно познакомиться с Мелиссой. Интересно, почему это, подумала Мелисса. Она рада, что у ее воспитанницы появилась мачеха? Или на нее произвело впечатление знакомство с одной из богатейших женщин в мире? Или причина в чем-то ином?

Похоже, в свое время мисс Престон была довольно привлекательной женщиной. И тем не менее — мисс. Что-то неуловимое в вибрации голоса или в интонации подсказало Мелиссе, что в другой стране или в другое время мисс Престон могла бы обхаживать ее так, как сейчас она сама обхаживала одну из учениц мисс Престон. Они явно остались довольны знакомством друг с другом, хотя обе испытали некоторую неловкость — возможно, оттого, что так быстро раскусили друг друга. Несколько минут они поболтали, обмениваясь восторженными репликами по поводу красоты осенних лесов вокруг школы, после чего Мелисса, призвав на помощь все свое обаяние, спросила, нельзя ли ей покатать Мерри на машине и полюбоваться природой.

— Вообще-то это не принято, — начала мисс Престон. — Обычно заявку на дневной отпуск у нас подают до полудня в четверг.

— О, но я так внезапно нагрянула, — улыбнулась Мелисса. — Мерри даже не подозревала о моем приезде.

— Да, я понимаю. Что ж, я не возражаю. Но вы постараетесь вернуться к шести?

— Обязательно, — заверила Мелисса.

— Желаю хорошо провести время, — сказала мисс Престон.

Вот она и добилась своего. Распрощавшись с мисс Престон, они вышли наружу, к маленькому красному «феррари», поблескивавшему на полуденном солнце. Мелисса включила зажигание, и «феррари» резво рванул с места. Мерри сидела рядом, сияющая и наслаждающаяся свободой. Мир казался прекрасным — роскошная машина, солнечный день, замечательная Мелисса…

— Листья здесь только еще начинают терять зелень, — заметила Мерри, когда «феррари» покрыл уже довольно изрядное расстояние по извилистой дороге, направляясь к горам и тропе Могавков. — Через несколько недель все тут изменится, расцветится желто-красно-оранжевыми тонами.

— Здесь прекрасно, — ответила Мелисса. — Сказочно богатая природа и, что удивительно — совершенно нетронутая. Когда я думаю об этой прекрасной земле, меня часто охватывает и переполняет чувство полной бессмысленности и бесполезности своего существования. Ведь я и в самом деле бесполезна. Какой от меня толк?

— А вот Валери пишет, что главная ценность поэзии как раз и заключается в ее полной бесполезности.

— Господи, кому сейчас нужна поэзия? — спросила Мелисса, тем самым подтверждая заявление Мерри. — А ты читаешь Валери?

— Немного. Мы проходим его в школе. — Он тебе нравится?

— О, да. Даже очень.

— Когда-то я тоже им увлекалась.

— Когда-то?

— Хотя, пожалуй, он мне до сих пор нравится. Только уже руки до него давно не доходят. А жаль. Хотелось бы перечитать его. Хотя бы вспомнить.

— Мне очень нравятся его забавные стихи по поводу курения:

Я так люблю, чтобы меня от мира

Предохраняла тонкая завеса дыма.

Или это Верлен?

— Не помню, — произнесла Мелисса. — Но сказано хорошо. Знаешь, мне кажется, что в твоем возрасте я была такой же, как ты сейчас.

— В самом деле?

— Да. Мой отец тоже был по-своему романтический и яркий. Невероятно красив и, как тебе известно, столь же невероятно богат. Ему принадлежали лучшие скакуны, великолепные яхты и, конечно, женщины. Но меня это угнетало. Я росла в одиночестве, безумно любила отца и почти не общалась с ним. Когда же нам удавалось побыть вместе, вся кипела от злости, потому что вокруг него вечно роились люди, которые, как мне казалось, имели куда меньше прав рассчитывать на его внимание, чем я, но тем не менее удостаивались его в значительно большей мере, чем я. Надеюсь, я не вторгаюсь во что-то слишком личное?

— Нет, нет, что вы! На самом деле, когда я переспросила… Мне было очень приятно узнать, что вы когда-то были такой же. Потому что, если я была… Если я сейчас такая же, какой и вы были когда-то, то для меня еще не все в жизни потеряно.

— Господи, ну, конечно. Ты вырастешь, окончишь школу и станешь женщиной. Причем замечательной женщиной — я уверена.

— Возможно, — вздохнула Мерри.

— Совершенно точно. И не волнуйся из-за этого. Расскажи, что за история случилась там в Лос-Анджелесе.

Мерри не ответила.

— Ведь ничего такого ужасного, правда?

— Если бы вы знали…

— О, я знаю. Я же говорю, что мы с тобой очень похожи. Знаешь, например — хотя ты, конечно, не можешь этого знать, — что мой кузен изнасиловал меня, когда мне было только одиннадцать?

— Но ведь это сделали с вами насильно. Не вы же виноваты в случившемся.

— В какой-то степени я. Я сама его к этому подтолкнула.

— Но вам же было всего одиннадцать.

— А тебе всего шестнадцать. Какая разница? По-моему, не столь уж заметная.

Мерри чуть призадумалась, потом изучающе посмотрела на Мелиссу. При этом она старалась делать вид, что любуется окрестностями. Мелисса остановила «феррари» на одном из поворотов извилистой горной дороги — серпантина, известного под названием тропа Могавков. Внизу простиралась прекрасная долина, исчезавшая в сизой дымке над зеленым горизонтом. Мерри, налюбовавшись изумительным видом, принялась рассказывать Мелиссе о своих приключениях в Лос-Анджелесе. При этом не поворачивала головы и не смотрела на мачеху. Она рассказала про Новотны, и про молодежную компанию, с которой познакомилась в теннисном клубе «Беверли-Хиллс», и про злополучные фотографии. А напоследок выложила без утайки про встречу с Денвером Джеймсом и про вечер, проведенный в его пляжном коттедже.

Мерри даже не могла себе объяснить, почему делится такими сокровенными подробностями с Мелиссой. Во всяком случае, никакой видимой причины для этого не было. Тем более что закончиться все это может самым плачевным образом: Мелисса возмутится или ужаснется — в любом случае их только зарождающейся дружбе придет конец. Мерри уже совсем уверилась, что именно так все и закончится.

Но она ошиблась. Мелисса слушала, курила и почти все время молчала. Она, казалось, все понимала и даже сочувствовала. Не только дело не дошло до нотаций или осуждения, но, напротив, когда Мерри закончила, Мелисса еще некоторое время сидела и молчала, а потом, покачав головой, привлекла Мерри к себе со словами: «О, моя бедная, родная девочка!» Прижав голову Мерри к своему плечу, она стала гладить ее по волосам.

Никто еще никогда не относился к Мерри с такой добротой и искренностью. Ни собственная мать, ни Карлотта, ни даже отец — никто. И Мери так растрогалась, так расчувствовалась, что не выдержала и разрыдалась. А Мелисса прижимала ее к себе и гладила по волосам.

Потом Мелисса достала носовой платочек, протянула его Мерри и предложила потихоньку возвращаться в школу, чтобы не гневить мисс Престон. Когда впереди показались ворота школы, Мерри спросила, приедет ли Мелисса к ней еще.

— Конечно, приеду, — пообещала Мелисса. — А ты приезжай на уик-энды к нам, хорошо? Приедешь?

— С радостью.

Мерри просто не знала, как благодарить Мелиссу. Даже слов не находила. От избытка чувств она наклонилась, поцеловала Мелиссу в щеку и побежала к воротам школы «Мазер».

Мелисса сидела в машине, глядя вслед исчезающей фигурке своей падчерицы. Она вздохнула, запустила мотор и покатила в сторону Нью-Йорка. Радости победы она не ощущала. Их отношения зашли слишком далеко для этого. Нечего было и думать о том, чтобы соблазнить эту девочку, которая нуждалась только в сочувствии и душевном тепле. Да, Мелисса вовсе не покривила душой, когда сказала, что они с Мерри чем-то похожи друг на друга. Тепло, которое они принесут друг другу, возможность выплакаться на плече, поделиться самым сокровенным, излить душу — разве это само по себе не прекрасно?

Мелисса вела машину очень медленно, что случалось с ней крайне редко. Она знала, что, приехав в Нью-Йорк, не сможет найти себе места, станет считать дни до следующего уик-энда. А каждая минута езды по этому шоссе сократит ей время томительнейшего ожидания в Нью-Йорке.

Идея была настолько гениально проста, что никто не мог понять, почему не додумался до этого раньше. По частям, правда, это уже делалось. Всякий раз, как накапливалось достаточное количество какой-либо замороженной валюты, по этому поводу созывали собрание. Например, египетские фунты. Кому, черт побери, нужны египетские фунты? Ясное дело — никому! Тем более что их стоимость падает с головокружительной скоростью. Но один помощник бухгалтера, племянник вице-директора со стороны жены, разнюхал, что египетские фунты принимает компания «Би-Оу-Эй-Си», которая недавно открыла филиал в Каире и использует фунты для платежей тамошним служащим. Помощник бухгалтера поделился своим открытием с дружком, который сообщил об этом своему родственнику, а последний подал докладную в отдел рекламы, где ее благополучно затеряли. Тем не менее один из сотрудников отдела рекламы в нужную минуту припомнил эту докладную и выдал идею за свою собственную. А идея заключалась в том, чтобы покупать билеты на самолеты компании «Би-Оу-Эй-Си», оформляя своим сотрудникам командировки и расплачиваясь с авиакомпанией египетскими фунтами. С таким же успехом можно было использовать для оплаты, скажем, фантики от жевательной резинки. Тем более что при этом удавалось сэкономить еще и на налоге на затраты — ведь затраты-то указывались в долларах, а не в египетских фунтах. Операцию мигом провернули, сотрудник отдела рекламы получил повышение, прибавку в жалованье, да еще его перевели в парижское отделение, где он стал заместителем директора по рекламе в Европе. А помощник бухгалтера остался с носом. Но получил хороший урок.

Урок пошел ему впрок. Он заглянул к своему высокопоставленному дядюшке, Харвею Фалду, и сказал, что придумал, как быстро сделать кучу денег.

— Прекрасно, мальчик мой. Молодец. Но ты быстрее всего сделаешь кучу денег, просто оставаясь моим племянником, так что выкинь из головы эти замыслы.

— Помните идею с египетскими фунтами и командировками?

— Еще бы! Конечно. А что?

— Это я придумал.

— Вот как?

— Вот копия моей докладной, что я тогда подал. Конечно, это была вовсе не копия той докладной. Он напечатал новую докладную, датировав ее задним числом, сделал копию, а оригинал выбросил. В конце концов, копию может сделать любой, решил он. Когда угодно.

— Копию может сделать любой, — изрек Фалд, разглядывая бумажку. — Слушай, чего ты ерепенишься-то?

— Я хочу поделиться с вами своей новой идеей.

— Хорошо. Могу уделить тебе три минуты. Излагай. Идея племянника состояла в том, чтобы отныне снимать фильмы в Испании. Фильмы с размахом. Самые дорогостоящие. Доходы студии в Испании постоянно росли, а с ними росла и сумма в неиспользованных песетах, которые нельзя было вывозить из Испании. Но если у одной студии в Испании такие доходы, то у многих других компаний доходы там могут быть еще больше. И они с радостью вложат свои деньги в производство фильмов, тратя на это никчемные песеты, а доход получая в другой, более ценной валюте. Собственно говоря, им достаточно будет получить назад девяносто процентов от вложенных средств, чтобы остаться с прибылью, поскольку при любых обменных операциях они потеряли бы гораздо больше.

— Мы можем единовременно извлекать доход в шесть, восемь, а то и десять миллионов долларов.

— Ты просто спятил.

— Почему?

— Что хорошего в этой Испании?

— Все! Горы, пустыни, равнины. И дешевая рабочая сила. Любые павильоны мы отстроим там задаром.

— А профсоюзы?

— Только государственные. Если государство согласится на наш проект — я имею в виду, естественно, Испанию, — никаких проблем с профсоюзами у нас не возникнет.

— Откуда ты знаешь?

— Я все это изучил.

— Ох, уж эти ученые. Навыпускали вас из колледжей. Если об этом где-то написано, значит, все уже про это знают. И что тогда? Ладно, отправляйся в Испанию. Наведи справки. Потолкуй с нужными людьми. Присматривайся, закидывай удочки — словом, готовь почву. А по возвращении организуй встречи с бизнесменами, у которых там есть капитал. Если такие найдутся, конечно. Через два месяца я тебя жду.

Так случилось, что Норман Фалд отправился в Испанию, где присматривался, прислушивался, наводил мосты, готовил почву, словом, мотал на ус. По возвращении в Штаты он полетел в Петербург, потом в Детройт, в Нью-Йорк, в Уилмингтон и в Сент-Луис, где встречался с нужными бизнесменами. Затем вернулся в Лос-Анджелес, к дяде Харвею. И стал продюсером.

На подготовку к первой картине Норман Фалд затратил полтора года. Чтобы гарантировать вложенные десять миллионов долларов, фильм должен был стать настоящим динамитом. Сценарий перерабатывался четырежды. Потом Норману предстояло заинтересовать в сценарии бизнесменов, которые проявляли еще большую осторожность, чем банкиры, обычно финансировавшие голливудские фильмы, поскольку не обладали соответствующим опытом и опасались вкладывать средства в новое для себя дело. Но даже строительным, стальным и химическим королям Норман Фалд сумел растолковать, что в «Нероне», помимо сожжения Рима, будет и разрушение Иерусалимского храма, и избиение христиан в Колизее — словом, каждый найдет что-то интересное для себя. Но Норману еще требовались знаменитости. Среди них был и Мередит Хаусман.

Переговоры длились довольно долго. Хаусман беседовал с Норманом Фалдом. Потом Фалд обращался к дяде Харвею, который, в свою очередь, говорил с Уеммиком. Потом все начиналось заново. Словом, усложнено все было до чрезвычайности. Поэтому так и затянулось. Мередит уже провел в Голливуде две недели, когда, позвонив в очередной раз Мелиссе, как он делал каждый вечер, сообщил ей, что пробудет в Калифорнии еще, по меньшей мере, две недели.

— У тебя все в порядке? Не хочешь приехать ко мне? Или, может быть, мне прилететь к тебе на уик-энд?

— Нет, у меня все прекрасно, — ответила Мелисса. — А в Калифорнию меня не тянет. Ты не обидишься?

— Нет, конечно, — сказал Мередит. — Главное, чтобы тебе было хорошо, милая.

— Давай просто запасемся терпением и подождем, хорошо? Тем более что мне здесь скучать некогда.

— Вот как?

— Да. Мерри приедет сюда на уик-энд.

— О, как здорово. Это страшно мило с твоей стороны. — Нисколько. Девочка мне очень нравится.

— Бальзам для моей души! Не представляешь, как я рад это слышать! Эх, только тебя ужасно не хватает.

— Потерпи, недолго осталось.

— Скорей бы кончились эти чертовы переговоры.

— Позвонишь мне завтра?

— Конечно.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи, милая.

Мелисса повесила трубку, и в голове ее тут же мелькнула мысль о том, что обстоятельства играют ей на руку. Целый уик-энд они проведут вдвоем с Мерри. Чудесная перспектива!

Она не могла выдавить из себя ни звука. Как будто у нее язык отнялся. Впрочем, Мерри даже не представляла, что можно высказать в такую минуту. Она была не то что удивлена, но просто потрясена. Но вовсе не обижена — и тем более не хотела обижать Мелиссу. Ведь все выглядело совершенно естественным, хотя должно было казаться наоборот — абсолютно противоестественным. С другой стороны, ощущение было таким приятным, что Мерри ни на миг не поддалась обрывочным мыслям, озарившим потаенные глубины ее сознания подобно ярким вспышкам зарниц на исходе летней ночи.

Мерри сидела на кровати Мелиссы, разговаривая с мачехой. Они прекрасно провели день в Нью-Йорке: ходили по магазинам, посидели в кафе за чаем, посетили Музей современного искусства, потом поужинали в ресторане. Выйдя из ресторана, они прогулялись по Пятой авеню, разглядывая броские витрины, после чего вернулись в «люкс»-апартаменты Мелиссы, веселые и оживленные, успевшие совсем подружиться. Непринужденные разговоры продолжились в гостиной, потом в спальне Мелиссы, где каждая переоделась во что-то более удобное: Мерри — во фланелевый халатик, а Мелисса — в роскошный французский пеньюар. Мерри сидела на кровати, а Мелисса лежала, вытянув ноги. Беседовали они неторопливо, перебрасываясь отдельными словечками и фразами, причем общение каким-то непостижимым образом не прерывалось даже во время молчания. Мелисса приподнялась, оперлась на локоть и стала словно невзначай гладить Мерри по волосам. А потом вдруг приникла к ней и порывисто поцеловала прямо в губы.

От этого Мерри временно и лишилась дара речи. Что бы она теперь ни сказала, как бы ни отреагировала, пусть бы даже промолчала — любое ее слово, взгляд или жест будут истолкованы однозначно: она не возражает. Мысли Мерри беспорядочно метались, словно потерявший управление гоночный автомобиль, в то время как Мелисса терпеливо ждала. Она знала, что дождется своего, и не торопилась, не желая подталкивать Мерри или давить на нее. И Мерри, осознав это, почувствовала прилив благодарности. Теперь она тем более сдерживалась, чтобы не ляпнуть что-нибудь обидное для Мелиссы, чтобы не задавить ее нежный и искренний порыв, причинив ей боль.

В мозгу Мерри мелькали бессвязные слова, складывавшиеся в грубые символы, наподобие похабных надписей на стенах подземки. Лесбийская любовь. Да, точно, именно так называется. Инцест. Нет, кажется, это не совсем то — Мерри точно не знала. Впрочем, слова эти именно из-за своей бессмысленности не обладали ни силой, ни воздействием. В них не было ничего, что могло бы перевесить ту удивительно нежную и чистую взаимосвязь, которая установилась между Мерри и ее мачехой.

— Ну что? — спросила Мелисса, ненавязчиво намекая, что следующий шаг теперь за Мерри. Мерри поняла это и оценила по достоинству — ей предоставили решать самой, встать и уйти под каким-то благовидным предлогом или же остаться.

Она повернулась к Мелиссе и поцеловала ее.

Мерри подумала, что дело этим и ограничится, но она ошиблась. Во всяком случае, так ей показалось. Мелисса продолжала гладить ее волосы и лишь время от времени легонько целовала. Мерри уже засомневалась — не ошиблась ли она, не напридумывала ли каких то небылиц о Мелиссе — уж очень спокойно и безмятежно продолжала мачеха ласкать ее. Причем ее ласки находили в измученной страхами душе Мерри такой искренний и горячий отклик, что она уже начала наслаждаться мягкими и нежными прикосновениями рук и губ молодой женщины. Но потом рука Мелиссы словно невзначай скользнула к плечу Мерри, а с плеча — к вырезу халатика и почти тут же прикоснулась к груди, которую стала ласкать с воздушной нежностью мотылька, вспорхнувшего на цветок. Мерри откинулась на спину и закрыла глаза, наслаждаясь восхитительными, чуть щекочущими прикосновениями. Потом Мелисса, успевшая уже расстегнуть единственную застежку на своем прозрачном пеньюаре, поцеловала ее снова, уже более страстно и откровенно, и тогда Мерри, которая не знала в точности, что должна делать, как следует себя вести в подобном случае, потянулась к Мелиссе, нащупала ее груди и вдруг поняла, что это даже приятнее и прекраснее, чем то, что делает с ней Мелисса. Целовали Мерри и ее грудь ласкали и прежде, хотя никогда раньше ощущения не были столь щекочуще-острыми и изысканными. А вот сама она еще ни разу не прикасалась к обнаженной груди другой женщины, не ощущала в ладони ее тяжести, упругости или, наоборот — мягкости, никогда не проводила трепещущим кончиком пальца по удивительным куполообразным изгибам, напоминающим своей неповторимостью своды восточных мечетей. Самое поразительное, что, лаская грудь Мелиссы, Мерри сама испытывала такое волшебное трепетное чувство, такое непередаваемое пощипывание, словно ласкали ее. Она как бы сама испытывала собственное прикосновение. Удивительное, поразительное ощущение! При этом самое странное заключалось в том, что все это казалось Мерри вовсе не странным, а, напротив — сказочно естественным и совершенно простым.

Мерри даже не заметила, как руки Мелиссы медленно переместились от груди к изгибу шеи, а оттуда плавно заскользили вниз, к пологому животу. И почти сразу, не останавливаясь — к бедрам. О, эти изумительные руки, прохладные, словно весенний ветерок, обволакивающие, как вода, убаюкивающие, как чудесный сон… Вот уже не только руки, но и губы Мелиссы скользят по ее телу, ласкают его столь невыносимо сладостно, что Мерри хотела было даже попросить Мелиссу остановиться — ведь теперь она уже сама не просто покорно сносила ласки Мелиссы, не только готова и сама ответить лаской на ласку, но ощутила неведомые прежде волнение и возбуждение, уже сама хотела, чтобы Мелисса поцеловала ее там, в самом сокровенном месте, — осознав это, Мерри даже испугалась. Но облечь свое желание в слова она не могла, язык будто прилип к гортани и отказывался повиноваться; Мерри только еле слышно постанывала, пока, преступив последнюю грань, за которой уже ничего не было, она не начала стонать громче, перестав замечать что-либо вокруг. Потом вдруг закричала, уже не владея собой и не сдерживая ошеломляющее удовольствие, которое причинял ей язычок Мелиссы, словно змейка скользивший и извивавшийся у входа в храм наслаждения. Наконец, Мерри, содрогнувшись в последний раз, исторгла финальный сладостный стон и распростерлась в полном изнеможении.

Да, это было настоящее пробуждение, медленное проникновение в тайну постижения и самопостижения, которое оказалось возможным только с помощью бесконечной нежности Мелиссы. Когда Мерри, придя в себя, робко спросила, не дурно ли это, что они совершили, Мелисса терпеливо объяснила:

— Ничто из того, что совершается с нежностью, искренностью и с любовью, не может быть дурным. Дурна лишь грубость, жестокость и бессердечность.

И она снова поцеловала Мерри в благодарность за откровенность, а потом откупорила бутылочку шампанского, чтобы отметить обретенное ими единение. Они выпили шампанское, а потом выключили свет и долго-долго лежали, сжимая друг друга в объятиях.

Уик-энд выдался на славу, так что в воскресенье днем, когда Мерри собиралась на вокзал, ни она, ни Мелисса не сомневались, что Мерри приедет в следующие выходные, а также и в остальные уик-энды — до самого конца учебного года.

— Я могу снова приехать к тебе в пятницу? — спросила Мерри.

— Конечно, милая.

— Мне будет недоставать тебя.

— Мне тоже. Удачи тебе.

— Тебе тоже.

— Мне будет плохо без тебя. — Мне тоже.

Потом они поцеловались, и Мерри спустилась к ожидавшему внизу лимузину, который доставил ее на вокзал.

Однако в следующую пятницу неожиданно вернулся Мередит — Норман Фалд отчаялся дождаться от Мередита каких-либо уступок и скрепя сердце согласился на его условия. Мередит приехал в полдень, а Мерри — вечером, в половине девятого. И без того довольный и даже восторженный из-за столь успешно завершенных переговоров, Мередит страшно обрадовался, узнав, как ладит его молодая жена с дочкой, которая приехала в гости вот уже на второй уик-энд кряду. Наконец-то у него появилось нечто похожее на семейный очаг — во всяком случае, то, что, по мнению Мередита, должно стоять за этими словами. Поздно вечером они отужинали все вместе в ресторане «21», после чего вернулись в гостиничные апартаменты. Мередит сказал, что после длительного перелета чувствует себя вконец измочаленным и хочет лечь пораньше. На самом деле хотел он вовсе не этого, а Мелиссу, которую не видел целых три недели. Однако Мелисса ответила, что у нее болит голова и ее подташнивает.

— Это после ресторана? Да я от него камня на камне не оставлю.

— Нет, дело вовсе не в еде, я уверена. Должно быть, подцепила какой-то вирус. Извини, милый. Мне, право, очень жаль.

— Мне тоже.

Мередит отправился в свою комнату и не показал виду, что очень разочарован. Мелисса еще некоторое время посидела в гостиной, дождавшись, «пока не пройдет тошнота». Она была несказанно рада, что не подвела Мерри и не оборвала установившуюся между ними тонкую связь. При этом, как ей казалось, она думала о чувствах Мерри, хотя, возможно, что и о своих собственных. Ее воображение также мысленно рисовало то, что могла бы чувствовать Мерри в такой странной и весьма щекотливой ситуации. А вот сама Мерри, которой, конечно, не под силу было разобраться во всех тонкостях случившегося, испытывала смутную тревогу и беспокойство. Она не могла заснуть. Она тщетно гнала от себя прочь тревожные мысли, пытаясь уснуть, но сон не приходил, и Мерри только без конца ворочалась и металась головой по подушке. Лишь в три часа утра сон, наконец, сморил ее. Мелисса же, которая легла в гостиной на кушетке, заснула немного позже.

Но все же трудности оставались еще не разрешенными, вернее, не окончательно разрешенными. На следующее утро Мелисса, обдумывая свои действия, решила, что сегодня вечером вчерашний номер уже не пройдет. Тем не менее она должна была придумать какой-то предлог, чтобы не ложиться с Мередитом в постель и не уступить его притязаниям. Мелисса даже мысли не допускала, что можно заняться любовью с Мередитом, в то время как Мерри находится в соседней спальне. Дело не в том, что Мелисса сочла бы это изменой по отношению к Мерри — вовсе нет, — и все же такой поступок показался бы ей дурным и даже гнусным. И главное — совершенно нечестным. Она припомнила свои слова, сказанные Мерри в прошлый уик-энд, о том, что ничто из того, что совершается с нежностью, искренностью и любовью, не может быть дурным. К сожалению, жизнь порой оказывается слишком сложной. Нельзя слепо доверяться своим чувствам. Или можно? Поскольку она чувствовала, что лечь сейчас в одну постель с Мередитом — дурно, это, видимо, и впрямь было дурно. Нет, не имеет она права спать с Мередитом, пока Мерри гостит у них. Значит, остается одно: отослать Мерри прочь. Ради нее самой. Ради всей их семьи. Но ведь завтра воскресенье! Господи, до чего нелепо, что в столь важные мгновения такие ничтожные и вздорные вещи, как школьный распорядок дня, могут вдруг приобрести решающее значение, и тем не менее это оказалось так — представления мисс Престон о том, как должен проходить уик-энд, напрочь перечеркнули благие намерения Мелиссы. Мисс Престон считала, что уик-энд должен начинаться в пятницу по окончании последнего урока, а заканчиваться в шесть часов вечера в воскресенье. Вернись Мерри в школу в субботу, мисс Престон тут же заподозрит неладное. Мелисса полагала, правда, что ничего страшного не случится, но сопротивление оказалось слишком сильным — словно в кошмарном сне, когда убегаешь от преследующего тебя чудовища, а дверь оказывается запертой… Придется что-то сказать Мерри, как-то объяснить ей… Но как? Мелисса перебрала в голове несколько вариантов, но все они выглядели неестественными, притянутыми за уши. Их внезапно пригласили в гости к какому-то продюсеру. Позвали в Палм-Бич. Им необходимо срочно уехать… Нет, все это казалось настолько надуманным, что Мерри сразу раскусит ложь и решит, что Мелисса хочет от нее избавиться, чтобы остаться с Мередитом, — не потому, что предпочитает его общество обществу Мерри, но потому, что невозможно, просто совершенно невозможно оставаться втроем под одной крышей. По крайней мере — сейчас. Она, конечно, надеялась, что сумеет найти какой-то выход, что в последний миг придумает хоть какой-то modus vivendi.[18] Как случилось, что она не сумела предвосхитить подобный поворот событий? Конечно, это всецело ее вина. Она настолько увлеклась Мерри, что утратила чувство реальности. А теперь… Теперь она рисковала разбить Мерри сердце, нанести ей тяжелую душевную рану. Если бы она могла ей все объяснить…

Впрочем, почему бы и нет? Ведь у Мерри не только светлая голова, но и натура очень чувствительная. Мерри безусловно поймет, что Мелиссу загнали в угол. В самом деле, не могла же она лежать в одной постели с Мередитом, пока Мерри, чудесная Мерри, самая замечательная на свете Мерри одиноко мучается за стеной, хотя именно там, в спальне Мерри, должна была находиться Мелисса. Да, если она хочет жить в мире со своей совестью, то должна в этом признаться. И она решила признаться безоглядно, с радостью, надеясь, что Мерри поверит ей. Поскольку она совершенно искренна.

Однако между решением и самим признанием оказалась огромная разница. Каких только мук не претерпела Мелисса, прежде чем заставила себя завести этот разговор. Она боялась, что все испортит. С другой стороны, надеялась, что нужные слова сами собой завертятся на языке — любовь должна подсказать их. Мелиссе только и оставалось надеяться на это. Или безмолвно лежать в постели и следить за завораживающе быстрым бегом часовых стрелок. Утром вошла Колетт, застала ее спящей на кушетке, как бы случайно осторожно разбудила и сочувственно осведомилась, не желает ли госпожа поспать в постели. И Мелисса перешла в спальню, в свою собственную спальню, на цыпочках, словно взломщик, и заползла в одну из просторных двуспальных кроватей. Прежде ни она, ни Мередит не пользовались второй кроватью. Теперь же она впервые легла отдельно от него.

Мелисса забылась сном и проснулась только после полудня, когда Колетт принесла в спальню чашку ароматного дымящегося кофе — смеси двух ее любимых сортов. Мелисса выпила полчашечки и, поблагодарив Колетт, велела передать мистеру Хаусману, что госпоже все еще не здоровится и она хочет поспать еще немного. Мелисса понимала, что это всего лишь отсрочка, но чтобы подумать, она крайне нуждалась в отсрочке.

И вот, пролежав в постели еще час и тщательно все взвесив (у нее даже голова разболелась от этих мыслей), Мелисса приняла единственное решение — только так она никому не причинит боли — ни Мередиту, ни Мерри, ни даже себе самой. Итак, она скажет Мерри всю правду. Как есть на самом деле. Она позвала Колетт, которая принесла еще чашечку кофе, и спросила, здесь ли еще мистер Хаусман.

— Нет, мадам. Он уже уехал. И не сказал куда.

— А Мерри?

— Она здесь.

Возможно, так торопиться и не следовало, но другого столь удобного случая могло уже и не подвернуться. А чем больше думать об этом, тем труднее показалась бы задача.

— Пожалуйста, попроси ее зайти ко мне.

— Да, мадам.

Колетт отправилась за Мерри.

— Тебе уже лучше? — спросила Мерри прямо с порога, даже не успев зайти в комнату.

— Да, — сказала Мелисса. — Или даже нет. Не лучше, а прекрасно. Совершенно замечательно. На самом деле у меня вчера ровным счетом ничего не болело.

— Как же так? А мне показалось…

— Чувствовала я себя совершенно нормально. Просто я не могла… Как бы тебе это объяснить? Словом, я не могла должным образом встретиться с твоим отцом в твоем присутствии. Пока ты здесь. Я хочу сказать, что когда ты здесь, то со мной только ты. Больше ни о ком я и думать не могу. Поэтому я притворилась, что заболела. Но это, конечно же, нечестно. По отношению к твоему отцу или к тебе. К тому же…

— Я понимаю.

— Правда? Какая ты умница!

— Ты хочешь, чтобы я уехала?

— Да. Но я хочу, чтобы ты и в самом деле все поняла. Я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала, но ты должна уехать, и вынуждена на этом настаивать, потому что я люблю тебя.

— Я знаю.

— А ты меня любишь?

— Думаю, что да. Наверно. Конечно. Я… Его я тоже люблю. Ведь он мой отец.

— Конечно.

— Так что я поеду.

— Будут и другие уик-энды… — начала Мелисса, но Мерри не дала ей договорить.

— Таких, как тот, уже не будет.

— Ну, что ты? Непременно будут. Твой отец много разъезжает. Да и я могу навещать тебя.

— Нет, пожалуйста, не надо. Прошу тебя.

— О, Мерри, Мерри, — простонала Мелисса.

Позже она уже не могла вспомнить, как все это случилось: она ли протянула руки к Мерри или Мерри потянулась к ней первая. Или же они обе сразу упали друг к другу в объятия. Она просто не помнила. А ведь если бы она не протянула руки к Мерри или если бы Мерри не наклонилась к ней, все было бы в порядке и ничего бы не случилось. Ровным счетом ничего!

Тогда же они сами не заметили, как объятия переросли в поцелуи, и они долгое время лежали и целовались. Страстно и нежно. Так что Мелисса потеряла ощущение времени. И потом это случилось. То ли Мерри не закрыла дверь, то ли закрыла, а он отворил — как бы то ни было, но когда Мелисса открыла глаза, в проеме двери стоял Мередит и смотрел на них.

— Мы прощались, — сказала Мелисса, как только заметила, что они уже не одни.

— Вот как?

— Мерри решила вернуться в школу. Она хочет провести воскресенье в школе.

— Да?

— Верно, Мерри?

— Да.

— Хорошо, тогда собирайся.

— Я вспомнила, что в понедельник у нас контрольная, а я не захватила с собой учебники. Так что я должна вернуться.

— Хорошо.

Мерри выпорхнула из спальни и пошла собираться. Мередит вошел, притворив за собой дверь, и спросил:

— Что здесь происходит, черт побери?

— Ничего, милый. А в чем дело?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Что вы вытворяли тут с Мерри?

— Она возвращается в школу. Только и всего.

— Возвращается в школу? Так внезапно?

— У нее контрольная…

— Какая, к чертям, контрольная? — Послушай, на что ты намекаешь?

— Ты прекрасно понимаешь, на что я намекаю. Меня мутит от этого. И куда сильнее, чем тебя вчера вечером. Хотя ты, наверное, притворялась. Господи, и где только мои глаза были! Я же должен был это заметить или хотя бы заподозрить! Просто немыслимо! Такое никому бы даже в голову не пришло. Какая мерзость!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Мелисса поняла, что скандала не избежать. Она уже осознала, что выхода у нее нет, — она должна во всем чистосердечно признаться. Покаяться, признать свою ошибку и поплакать. Она только не знала, что будет потом. Выскочит ли Мередит вон из спальни и из ее жизни? Или изобьет ее? А вдруг, хотя это почти невероятно, простит? Или поймет? Или даже поймет и простит? Мередит молчал, и в душе Мелиссы затеплилась надежда. Но в следующий миг она заметила — и глазам своим не поверила, — что Мередит снимает рубашку. А за ней туфли. И брюки. И тут вдруг она осознала, что ее ждет, и, уже совершенно не надеясь, что ей удастся хоть что-то изменить, залопотала: «Нет, нет, нет, нет, нет…» Мередит снял трусы и надвинулся на нее. Мелисса продолжала испуганно лепетать, и Мередит хлестко ударил ее по щеке. Перепугавшись, Мелисса соскочила с кровати, но Мередит ухватил ее за руку, заломил за спину и начал выворачивать. Мелисса упала на кровать, и Мередит тут же навалился па нее сверху и еще раз ударил.

— Не надо, Мередит! Не смей! Как ты можешь…

— Ты этого заслуживаешь.

От этих слов Мелисса прикусила язык. И перестала сопротивляться. Она вспомнила — так в отдаленном будущем вспоминаются самые яркие жизненные уроки школьного периода, — как много лет назад ее кузен выпалил, словно плюнул: «Поделом тебе», — и как она тогда перестала сопротивляться, чтобы он не причинил ей боли. Но боль все-таки пришла — мучительная, пронизывающая боль, которая навсегда запечатлелась в ее памяти как самая звериная, жестокая и чудовищная боль, которую она когда-либо испытывала. И вот теперь повторилось то же самое. Конечно, боль, которую причинил ей Мередит, не шла ни в какое сравнение с тем истязанием, которому подверг ее кузен, но тем не менее Мелисса захныкала от боли, к которой странным образом стало примешиваться приятное ощущение. И вдруг — невероятно, непостижимо — боль сменилась наслаждением, наслаждением, не смешанным уже ни с чем, наслаждением, о котором Мелисса не могла даже мечтать, и она, не выдержав, застонала, потом надрывно закричала, а в следующий миг, уже полностью потеряв ощущение времени, громко, во всю мочь, по-звериному завыла, завопила от радости. Никогда прежде ей не приходилось испытывать ничего подобного — настолько ошеломляюще приятного, такого острого, пронизывающего наслаждения, туго переплетенного с болью, но более всепоглощающего, глубокого, несравнимого, и…

И в этот миг Мередит отпустил ее. Просто оставил ее, слез с кровати и принялся молча одеваться.

А за стеной Мерри, которая уже собрала свои вещи в дорожную сумку, услышав, что крики прекратились, расплакалась. Она плакала из-за боли, которую причинил этой женщине ее отец, и вся в слезах, зареванная, выскочила из апартаментов и из гостиницы. Она продолжала плакать, даже приехав на вокзал Гранд-Сентрал. И успокоилась только тогда, когда поезд миновал Поукипси.

Иначе как гримасой судьбы нельзя было назвать то, что ближайшие выходные назывались отцовским уик-эндом. Отец Мерри не приехал. Он находился в Испании, на съемках очередного фильма. Впрочем, Мерри даже обрадовалась, что он не приехал. Ее участие в постановке, самоотверженная работа на репетициях, полная самоотдача при заучивании роли по ночам — все это с ее стороны было попыткой забыть отца, избавиться даже от мыслей о нем. Хотя способ для этого Мерри избрала довольно необычный. Даже она сама была вынуждена признать это. С одной стороны, театр был самым неподходящим местом для того, чтобы попытаться скрыть свое родство с Мередитом Хаусманом, знаменитым актером. С другой стороны, театр подходил просто идеально, поскольку в нем можно легко отрешиться от собственных мыслей и научиться не замечать ничего вокруг. Зрители, конечно, могут подмечать сходные жесты, мимику или выражения, чтобы высказать очевидное — да, мол, она похожа на своего отца. Сама же она на сцене уже вовсе не дочь своего отца и даже не она сама, а Розалинда, разыскивающая своего отца в Арденнском лесу. Изгнанного старого герцога в спектакле «Как вам это понравится» играла Хелен Фарнэм, которая отличалась высоким ростом и звучным низким голосом.

А вот Джаггерс, как и следовало ожидать, приехал. Несмотря на то что он был агентом ее отца, Мерри он нравился. А может быть, как раз поэтому. Иногда, поздними ночами, Мерри начинало казаться, что у нее два отца или — отец, который мог раздваиваться и представать попеременно то доктором Джекиллом, то мистером Хайдом. Сейчас Джекиллом был Джаггерс. Хайдом — ее отец. Мерри была рада, что он не приехал.

В клуб сценического искусства Мерри записалась главным образом из-за Хелен, которая уже некоторое время занималась в нем.

— Должна же я заниматься хоть чем-то помимо уроков, — провозгласила однажды Хелен и записалась в клуб сценического искусства, полагая, что особо утруждаться в нем не придется. Оказалось, что она жестоко заблуждается — работать в клубе приходилось до седьмого пота. Именно это, кстати говоря, и привлекло Мерри. Она была готова работать до изнеможения, чтобы избавиться от назойливых мыслей, чтобы не нужно было думать, чем занять себя в свободное от учебы время.

Несмотря на то что осенний семестр был уже в самом разгаре, ее приняли — главным образом благодаря тому, что она была дочерью Мередита Хаусмана.

А незадолго до этого Мерри получила письмо от Мелиссы. Любовное письмо. Во всяком случае, Мелисса достаточно откровенно написала, что любит Мерри. Вместе с тем письмо было прощальным. Больше им не суждено увидеть друг друга. Мередит неприкрыто пригрозил, что не остановится ни перед чем, если узнает о том, что Мелисса ищет новой встречи с Мерри. Вплоть до того, что постарается засадить жену в «дом отдыха». Кроме всего этого, в письме содержались кое-какие новости. Мелисса была беременна. Подробности Мерри не помнила, поскольку сожгла письмо по прочтении, а потом горько об этом сожалела. Впрочем, ее отрывистые воспоминания вполне соответствовали содержанию письма. Это был сбивчивый выплеск чувств, нагромождение обиды и досады, любви и отчаяния.

В течение всего осеннего семестра Мерри изучала основы сценического мастерства, а после рождественских каникул попросила, чтобы ее включили в спектакль. Для начала она была согласна на любую роль. Рождество она провела «дома», если можно назвать домом «Хэмпширхаус». Мередит пригласил ее провести с ним и с Мелиссой каникулы. Кроме того, он хотел попрощаться, поскольку отправлялся в Испанию на съемки эпического фильма про Нерона, а Мелисса собиралась лететь к семье, в Париж, где и должны были состояться роды. Главная же цель приглашения Мерри состояла для Мередита в том, чтобы показать ей, что стало с Мелиссой. Мелисса плохо перенесла первый период беременности. По утрам ее рвало, днем и вечером после приема пищи ее тоже тошнило. Как будто организм пытался отвергнуть ребенка. Так что рождественская неделя получилась довольно мрачная и унылая. Двадцать шестого декабря Мередит улетел в Мадрид, а Мелисса — в Париж. Мерри же поехала к Фарнэмам, у которых и пробыла до третьего января.

Неделю спустя она записалась на просмотр. И получила роль. Главную! Роль Розалинды! Девочки, которая ищет своего изгнанника отца и при этом переодевается мальчиком. Учитывая то, что случилось с Мерри, это можно было бы расценить как дурную шутку, но у Мерри не было никого, с кем она могла бы поделиться этой шуткой. А вдруг это вовсе не шутка, наоборот — тайное благословение? Как бы то ни было, Мерри не представило труда вжиться в образ Розалинды. И она сыграла ее. Благодаря пережитому, Мерри удалось привнести новые нотки в безудержно веселую и лихо закрученную пьесу, расцветить ее новыми красками. Успех превзошел все ожидания. Миссис Бернанрд, клубный режиссер, на генеральной репетиции во весь голос расхваливала Мерри и даже спросила, не думает ли Мерри о том, чтобы перейти на большую сцену. С одной стороны, в ее устах это звучало как комплимент, который мог вдохнуть в Мерри уверенность перед премьерой, но с другой — миссис Бернард была настроена серьезно. Во всяком случае, она явно ждала ответа на поставленный вопрос.

— Да, — сказала Мерри, — я об этом уже думала.

— И что?

— Мне кажется, что это не по мне. — Подумай, пожалуйста, еще.

— Я вижу, как живет отец. Я не хочу жить так же.

— А ты уверена, что не упускаешь свое призвание? Ведь у тебя и в самом деле незаурядный талант. У тебя есть и связи, да еще такое имя!

— В том-то и дело. Я вовсе не хочу пользоваться своим именем. Хотя все от меня этого ожидают. Но я не хочу.

— Что ж, — вздохнула миссис Бернард. — Чего же ты в таком случае хочешь?

— Не знаю.

— Желаю тебе удачи.

— Спасибо.

— А завтра — сломай ногу!

— Что?

— Сломай ногу. Разве ты не знаешь это выражение?

— Нет.

— Неужели отец никогда не употреблял его?

— Нет.

— Как странно. Не могу поверить.

— А что оно значит?

— Попутного ветра. Пожелание удачи.

— Спасибо.

На следующий день, когда приехали все отцы, Джаггерс изображал отца Мерри. Потом она оставила его, чтобы загримироваться и переодеться в костюм Розалинды. Она, конечно, нервничала, но в то же время удивительным образом была настолько спокойна, что сыграла свою роль совершенно безукоризненно, даже лучше, чем на генеральной репетиции. Спектакль удался на славу. Публика веселилась вовсю, аплодисменты почти не умолкали и действовали как шампанское. А в эпилоге, когда Мерри произнесла прощальные слова, грянул настоящий шквал аплодисментов, который почти оглушил ее и еще долго звенел в ушах.

Эти овации продолжали звучать в ее воображении, когда вечером на торжественном банкете Джаггерс спросил, не хочет ли она провести лето в Испании вместе со своим отцом.

— А он хочет, чтобы я приехала? — поинтересовалась Мерри.

— Да, очень хочет.

— Почему же он тогда не написал мне об этом?

— Думаю, что он боялся получить отказ.

— Поэтому он переложил это на вас?

— Да, некоторым образом.

— Ну что ж, я не хочу к нему ехать.

— Что же ты будешь делать?

— Возможно, поеду в какой-нибудь летний лагерь и организую в нем театральный кружок. Или что-то в этом роде. Какой-то опыт у меня уже есть.

— Ты еще слишком молода для этого.

— Почему?

— Обычно для такой работы приглашают студентов колледжей.

— Да?

— Но, если хочешь, я мог бы пристроить тебя в молодежный театр. Например, в Кейп-Коде. В нем ставят детские пьесы. У меня там есть друг, который может взять тебя стажером. Хочешь?

— А вы и вправду сможете это сделать?

— Если хочешь, то да.

— Очень хочу! О да, особенно после сегодняшнего. Пожалуйста, прошу вас.

Лишь позже Мерри осознала, что обманула миссис Бернард, заявив, что не хочет пользоваться своим именем. Она воспользовалась и своим именем, и связями, чтобы получить то, что ей хотелось. Работу в театре.

После банкета, поднявшись к себе, Мерри обнаружила под дверью телеграмму. Она вскрыла конверт. Телеграмма была от отца.

МИЛАЯ МЕРРИ, СЛОМАЙ НОГУ. С ЛЮБОВЬЮ, ПАПА.

Глаза Мерри увлажнились. Как жаль, что он не сумел приехать!