"Цемент" - читать интересную книгу автора (Гладков Федор Васильевич)2. Август Бебель и Мотя СавчукЧерно-фиолетовые дали за заводом — море и городское предместье — были мглисты и пустынны в призрачных искрах и облачных тенях. От маяка к заводу трепетала в бухте огненная веревка. Капали звезды очень далеко над морем, и небо над дальними изломанными хребтами было в павлиньих перьях. В горах, за городом, вспыхивали, кружились, гасли и опять зажигались загадочные огни. Даша дотронулась до руки Глеба. — Видишь? Огни-то?.. Это бело-зеленые сигнализируют. Еще много борьбы будет с ними, много будет пролито нашей крови… …Какую жизнь прожила без него Даша? Какая сила сделала ее душу отдельной? Раздавила эта сила прежнюю Дашу, и стала Даша больше Даши, и силу эту Глеб хотя и постигал умом, но сердцем никак не мог с ней примириться. — Дашок, что это у тебя было с инженером Клейстом? О чем это сболтнул Лошак?.. В чем дело? То Клейст предает смерти, то спасает от смерти… Расскажи-ка, кстати… Даша помолчала, потом нехотя ответила: — Это он о контрразведке… — Что такое?! Он остановился и схватил се за руку. Даша усмехнулась, но Глеб не увидел этой усмешки. — Ну вот… была в контрразведке, а Мотя хлопотала у Клейста… Он взял меня на поруки… Я была по зеленому делу… — Подожди, подожди… Дай сообразить… Ведь ты же на этом деле могла сгибнуть, как муха… Ну дальше? — Это — долгий разговор… Придет час, расскажу как следует. А теперь трудно мне… Расстраиваться не хочу… Она быстро зашагала по дорожке и оставила его позади. И в этих торопливых движениях почуял Глеб Дашину тревогу. Вспомнил: так же держала себя Даша по дороге к детскому дому. — Ой, Дашок, что-то не так! Что-то таится в тебе другое… Может быть, кто-то стоит у нас на дороге?.. Прямо скажи, откровенно… Уж очень ты нервничаешь, когда говорят о тебе… — Если ты, Глеб, мне не веришь, как же я могу относиться к тебе? Разве ты можешь меня понять? Он молча шел за нею в поющей вечерней тишине, с болью и смутой в душе. А когда пришли домой, она сейчас же села к столу к вынула из газетного свертка книжки. Выбрала одну, подвинула лампу и оперлась головою на руки. — Что это ты читаешь, Дашок? Он хотел спросить се мягко и ласково, но сам почувствовал, что вышло фальшиво и глупо. Не отрываясь от книжки, она сказала сквозь зубы: — Августа Бебеля… «Женщина и социализм». — А это что за книги? — А это товарища Ленина «Государство и революция». Хочешь — возьми. В открытое окно влетела ночная мошкара, вилась около огня, зажаривалась на стекле и сеялась на стол, как пшено. Свистела пичуга в горных кустарниках — так-нет? так-нет? В окне Савчуков, тоже открытом, зазывно туманился огонек. Глеб встал и вышел из комнаты. Савчуки уже ложились спать. На столе были остатки еды. Мотя без кофты, в одном лифчике, копошилась у плиты. Савчук, босой, кудлатый, лежал на кровати. Мотя стыдливо тянула на грудь лифчик и рубашку. — Ты — свой человек, Глеб… Я — по-ночному… — Не стыдись, Мотя: я и без этого знаю, что ты храбрая женщина. Ты лучше скажи, как укрощаешь Савчука. — А что ж — Савчук? Он у меня сейчас — смирный. — Да не ври ты. А кому я вчера ремонтировал кости? Забыла? Мотя сверкнула глазами. — Ах ты, кудлатая пакля!.. Ну-ка, вспомни, кого я хлестала по морде?.. Глеб засмеялся — веселые ребята эти Савчуки! — Ну как, Савчук, товарищ? Тебе строго воспрещается воевать с Мотей: готовь руки на другую работу… Мотя ахнула от радости и подбежала к Глебу. — Да, да, Глеб… милый!.. Ведь без работы жизнь — только несчастье и слезы. Была работа — была и семья… И с детьми я будто росла из земли как дерево. А вот теперь меня будто выкорчевали и вокруг меня только навоз и камни. И со слезами на глазах она опять отошла к столу. А Савчук угрожающе сел на край кровати, опираясь об пол мозольными ступнями с изуродованными пальцами. — Ну, Глеб!.. Ежели эти руки толкнутся в пустую дыру — не быть тебе живому! Завтра пойду в бондарню — узнаю, как будут петь мои пилы… Твоя жинка — чертова баба: она крутила ячейку, как веревку. Мотя повернулась к Глебу и пытливо поглядела ему в лицо. Она хотела что-то сказать ему, но не решалась и стала убирать со стола. — Ну что ж… Говори, Мотя… — усмехнулся Глеб. — Чего же ты трусишь?.. — Уж тебя-то я не боюсь, Глеб… не думай, пожалуйста!.. Только зачем же Даша бросила Нюрку, как щенка, на чужие руки? Баба без детей — дикая баба. Она звала меня в свой гурт, да ведь я же не дура. Савчук ударил кулаком по коленке. — Ну и баба ж твоя жинка!.. Прямо, черт ее дери, из ячейки крутила веревку, го-го!.. А Глеб жадно ловил слова Моти. — Ну, ну, Мотя!.. Ты мне о Даше расскажи… как она тут геройствовала без меня… Поняла ли его Мотя, знала ли она, как они жили в эти дни, — она поглядывала на него с лукавой пытливостью, точно дразнила его: — А что, Глеб Иваныч?.. Обжегся?.. — Это верно: Даша стала неузнаваемой. Но, понимаешь… откровенничать со мной не желает… гордая!.. Мотя насмешливо прищурилась и с упреком покачала головой. — Ты не закидывай удочки, Глеб Иваныч. Я вижу твои подвохи… Какой хитрый, подумаешь!.. Ты бросил ее одну. А она баба не робкая — выдержала. Другая бы костей не собрала. Попробуй взять ее теперь голыми руками! Признайся, поцапал её немножко?.. да?.. Ну, а она и отшила… Ведь правда?.. А я вот тебе ничего не скажу… нарочно… Так и знай… Глеб смутился и засмеялся, чтобы скрыть свое смущение… — Ну и тонкая же ты, Мотя!.. Тебя не проведешь. Ты права: выработался у нее свой характер… Однако я не пойму, почему она молчит… Хоть бы похвалилась… А может быть, что-нибудь другое? Может быть, поскользнулась по бабьему делу? Пускай бы сказала: ведь я же не злодей. И он опять увидел, что Мотя и тут поняла его затаенную хитрость. — Ой, Глеб Иваныч! И не стыдно тебе притворяться?.. Иди домой и ложись спать. Не точи зря язык… Очень я люблю твою Дашу, Глеб Иваныч! Только зачем она отдала Нюрку вариться в приютской каше? Ведь Нюрка же была у меня… Ну пускай бы у меня и осталась. Как можно жить бабе без детей и без мужа?.. Ну, да не ее вина-то… А ты и о себе подумай… За тобой тоже долгов много, Глеб Иваныч… А в сенцах, провожая Глеба, Мотя сжала его руку и стыдливо засмеялась. — Он, Глеб!.. Милый!.. Ты — свой человек… Ты же не знаешь какая мне радость… ты же не знаешь!.. Уже есть, Глеб!.. Есть!.. Опять буду матерью, как тогда, Глеб!.. Опять!.. И потом, открывая дверь, вздохнула. — Какая лихая беда, Глеб!.. Не жить вам с Дашей по-прежнему. Нет! Теперь уж ее не привяжешь… Так вам, барбосам, и надо: не бросайте своих баб на собачью судьбу… Глеб застал Дашу в той же позе — за книгой: голова — на руках, и строгое, заботливое лицо. Она быстро повернулась к нему и положила локоть на книгу. — Ну, что ты узнал у товарищей Савчуков? Глеб ласково обнял ее и сказал не так, как говорил обычно: — Мне худо, Даша… Со мной ты — как чужая… и будто нож держишь за пазухой… Она промолчала, но прижалась к нему и стала опять слабой и милой бабой, И почудилось, что пахнуло от нее прежним молочным запахом. — Ну если что было — так это же не суть… В лихой час это может случиться со всеми… Она оторвалась от него и вздохнула. Потом взглянула ему в глаза, как Мотя, и сказала тихонько, с болью ломая голос: — Да… было… было, Глеб… Будто огромная рука отбросила. Глеба от Даши, и рука эта сдавила ему горло. Сердце замерло и упало. Бледный, он онемел на минуту. Потом хрипло пробормотал: — Так!.. Давно бы с этого начала… значит, таскалась… с кобелями?.. Она вскочила, схватилась за спинку стула и закинула голову. — Опомнись, Глеб!.. Что это такое?.. И замолкла с крепко сдвинутыми бровями. Он дышал тяжело и смотрел на нее в бешенстве человека, который поражен неожиданным ударом. Он еще не понимал, что произошло с ним, но чувствовал, что случилось что-то страшное и непоправимое и что бунт его против Даши смял его самого. Он растерянно отступил назад, и у него затряслись губы. Даша помолчала, оглядывая его с ног до головы, потом сказала басовито, с сухой хрипотцой: — Я тебя испытала, Глеб. Вот видишь? Ты еще не можешь меня слушать, как надо… Так вот: я сказала, чтоб вывести тебя на чистую воду. Я хорошо знаю, чем ты дышишь… Ты — хороший вояка, а в жизни ты — плохой коммунист… |
||
|