"Цемент" - читать интересную книгу автора (Гладков Федор Васильевич)

2. Враги

Была ли допущена ошибка в логических построениях Клейста или с некоторого момента жизнь перестала подчиняться законам человеческого разума, но замкнутая орбита обособленного его мира непоправимо лопнула и рассыпалась, как проржавленная проволока.

Еще час назад, когда Якоб своим обычным приходом утверждал неизменность обычного течения времени, все представление его о жизни четко выражалось строгой графической схемой — кругом и касательной. В минуты блаженного покоя, безопасно скрытый за множеством стен, он сидел за письменным столом над старыми проектами заводских построек и, охраняя традиционную чинность своего рабочего кабинета, бессознательно рисовал карандашом в английском блокноте один и тот же чертеж: крут и касательную — аксиому, верную при всех обстоятельствах.

И вот сразу все разлетелось вдребезги. Аксиома вдруг оказалась нелепостью: касательная превратилась в камень, раздробивший раковину. И оттого, что это случилось просто и тихо, душу инженера Клейста смял смертельный ужас.

Он ходил в уборную и немного задержался там: от недоброкачественной пищи у него часто болел кишечник. И когда возвращался, издали увидел, что дверь в его комнату открыта. Этого никогда не допускал ни он, ни Якоб.

Рабочие стояли на площадке, смотрели на каменоломни и на его окно. Это было сейчас же после ухода Якоба. Тогда он почувствовал внутри легкий электрический разряд. Была тревога, но она была мгновенна — и забывалась. Теперь — открытая настежь дверь и — тоже электрический разряд и тошнотное беспокойство.

Сохраняя холодную важность и привычную уравновешенность, Клейст ровным шагом вошел в комнату. Он остановился у порога и не сразу понял, что случилось. Окно было открыто, и дымилась пыль над столом и подоконником. В воздушном провале окна огромно поднимались склоны гор в пятнах весенней зелени и каменных отвалов. Очень далеко, на верхней террасе разработок, четко выступал маленький домик с двумя окнами. Табачный дым и обрывки паутин прозрачно сплетались в общем полете.

У окна стоял с трубкой во рту бритый человек в гимнастерке и синих обмотках. У него были крепкие квадратные челюсти, а щеки проваливались черными ямками.

— А, сколько лет!.. — с веселой развязностью приветствовал он Клейста. — Мое почтение!.. Вы так надежно здесь забаррикадировались, что к вам трудно пробраться…

И шлемом сбивал с косяков и рам паутину и бил ползающих очумелых пауков.

— Ну, и нора же у вас, товарищ технорук, — тупик какой-то! И все — под защитный цвет. Придумано неплохо…

Разбитым шагом Клейст прошел к столу. Был час, когда этот человек, истерзанный побоями, обречен был на смерть и кровавой маской гримасничал ему в лицо. А теперь он неожиданно здесь и так странно и жутко спокоен.

— Да… я совсем не открываю окна…

— Правильно, товарищ технорук: сквозняк у нас ядовитый… Большевики к чертовой матери искромсали все на преисподний манер. Окаянные люди!.. Есть от чего прийти в панику… я понимаю вас!

— Почему же о вас не предупредил меня Якоб?

— Вашего Якоба мы отправим на резку дров в бондарный цех: холуи — не к чести нашей жизни. Вы меня должны помнить, товарищ технорук…

— Да, я вас помню… Пусть так, но что же из этого следует?

— Да как сказать… брожу вот по заводу, по всем углам и закоулкам. Обследую былое величие. И вижу только одно — развалины и мерзость запустения. Бремсберги разбиты, провода порваны, всюду — разгром… А спецруки крысами забились в норы. Почему везде — паутина? И вы и завод — в паутине? Вот вопрос.

— Предположим, что я уже поставил и разрешил этот вопрос. Что же вам от меня угодно?

— А вот… наткнулся на вашу баррикаду… Дай, думаю, ковырну эту кубышку… Чертова привычка, товарищ технорук…

— Я никогда не веду праздных разговоров. И то, что вы говорите, я не понимаю и не хочу понимать, Будьте любезны оставить меня в покое.

Глеб шагнул к столу и ухмыльнулся. Потом вынул изо рта трубку и пристально поглядел на Клейста. Отразились ли пауки в его глазах или жуткие призраки задымились около Глеба, — лицо Клейста покрылось густым пыльным налетом.

— Гражданин Клейст, помните тот прекрасный вечер, когда вы меня отличили незабываемо? Здорово тогда отшлифовали мои кости, да и кишки старательно промыли кровью. Ваша баня была не легкого пару… Ну, такая баня, если черти не запарят, — впрок… Так вот… пришел к вам в гости — лясы поточить о старине… Люблю повстречаться со старыми друзьями, товарищ технорук!

Он ткнул трубку в угол рта и засмеялся.

— Разрешите повеселить вас загадкой, товарищ технорук. Не бойтесь: загадка плевая, но очень забавная. Было четыре дружка по весне. Накрыли окаянные белые этих дураков и приволокли в эту самую комнату. А хари у них — не хари, а рваные калоши. Так вот: зачем сюда приволокли рваные калоши и как четыре мертвых дурака обратились одним живым? Ну? Разве не смешно? Что же вы так угрюмы?

И опять засмеялся веселым забавником.

— Давненько не видались мы с вами, товарищ технорук. Дай, думаю, проведаю старого друга. А встретили вы меня без всякого пыла. Как меняются люди! Ходили вы раньше героем, а теперь пали духом. Нехорошо это, товарищ технорук. Надо встряхнуться!

За окном непривычно громко и близко рокотали артельные голоса рабочих. Глеб пристально, с ухмылкой, смотрел на Клейста, точно ждал его голоса. Но Клейст был нем и неподвижен, как труп.

— Извините за  шутку, товарищ технорук. Не бойтесь, хуже бывает. Уж такой у меня веселый характер… Что со мной сделаешь! До свидания, товарищ технорук!..

И повернувшись на каблуках, он стремительно вышел из комнаты Изнуренный этой встречей, Клейст долго сидел с застывшим взглядом потрясенного человека. Опять вошел Якоб с почтительной важностью и остановился посреди комнаты. Он был растерян, у него дергалась голова. Клейст перевел на него лихорадочные глаза и спросил очень тихо и строго:

— Ну, Якоб? Не скажешь ли, как это случилось?

— Моей тут нет вины, Герман Германович… Для них — нет запрета и запора… нигде и ни в чем… Их сила, Герман Германович, и их закон…

Присутствие Якоба было приятно. В его холодной преданности было что-то успокоительное.

— Это и есть комячейка, Якоб?

— Чумалов… слесарь… Примчался с войны, а теперь — верховодом. Разве теперь что против них устоит? С ног сшибут, Герман Германович…

— Не устоял и ты, Якоб?

— Не устоял, Герман Германович… Прискорбно, что и ваш режим он порушил…

Клейст помолчал, будто не слышал последних слов Якоба. Спокойно и деловито закурил папиросу.

— Ты помнишь, Якоб, — их было четверо. В ту ночь они были, кажется, расстреляны? Я хорошо знаю, что они погибли.

— Их тогда, Герман Германович, забили… затерзали до смерти…

— Да, Якоб, это ужасный случай, который не забудешь никогда. Здесь нужно отметить одно: я поступил тогда вполне сознательно, без всякого постороннего воздействия. Боязнь? Страх? Месть? Этого не было, Есть только одна сила, это — время, а время — это события. Так же сознательно я делал все возможное, чтобы спасти жену этого рабочего.

Папироса между средним и указательным пальцами прыгала и не могла найти себе места.

— Побудь со мной, Якоб… Я чувствую себя немножко нездоровым.

— Домой бы вам, Герман  Германович, вам нужен спокой…

— Куда домой, Якоб? За границу? А не думаешь ли ты, что, может быть, мы с тобою, старина, проводим последние часы?

— Ну,  как это  можно допустить,  Герман Германович!  Рабочие наши пускай горлодеры, но они — смирные и никогда способны на убойную руку. Будьте спокойны, Герман Германович.

У Якоба тряслась голова.

И как только Якоб сказал эти слова, Клейст откинулся на спинку кресла, и опять лицо его покрылось бледной пылью.

— Ты помнишь, Якоб? Этого человека я отдал на смерть, но смерть рикошетом отражена в меня. Проводи меня, Якоб…

Он встал и с ужасом в глазах прошел к двери. Со старческой суетливостью Якоб взял шляпу и палку Клейста и засеменил вслед за ним в ночную тьму коридора.