"Салка Валка" - читать интересную книгу автора (Лакснесс Халлдор)

КНИГА ВТОРАЯ СМЕРТЬ

Глава 14

Внешне, казалось, жизнь в поселке была так же однообразна и неизменна, как неизменна вечность, — здесь все как бы застыло на месте. А как узнаешь о жизни человеческой души? Как услышишь удары бьющегося пульса?

Прошло два года с тех пор, как исчез Стейнтор.

Поселок во всех отношениях являл собой землю обетованную: он был самым зажиточным в округе, здесь все были сыты — конечно, не без помощи Йохана Богесена. Благодаря замечательной системе, заведенной в его хозяйстве, этот благородный, выдающийся человек оказывал поддержку всем жителям поселка и в тяжелые, и в более легкие годы. Впрочем, жизнь в поселке подчинялась не только мамоне. И здесь люди преклоняли колена перед распятием Христа, и, когда грехи становились слишком тяжкими, складывали их к его ногам. Прости нас, господи!

Все же нельзя отрицать, что повседневная жизнь была бесцветна и однообразна. Люди суетятся, хлопочут, чистят и скребут в конце недели, напрягают все силы, чтобы хоть немножечко уменьшить прошлогодний долг и долги, оставшиеся еще с давних лет. А тут еще похороны. Рано или поздно надо подумать и об этом.

Время от времени люди обменивались замечаниями о любви с таким видом, с каким говорят об окоте овец.

Любовь — вот единственная тема, на которую можно поговорить с легкостью во время трапезы. Впрочем, по части любви в поселке редко происходило что-нибудь необычное. Разве что в каком-нибудь доме появится на свет незаконнорожденный ребенок. Поговорят об этом с полмесяца между делом, пока возятся с рыбой — сырой или вареной — у кадок, на площадках для просушки рыбы или в кухне, у кипящих горшков с рыбой — ведь жизнь в Осейри проходила среди рыбы и смысл ее заключался в рыбе, — поговорят да и забудут. Люди ведь тоже своеобразная разновидность этого рода живности. Господь бог создал их из вареной рыбы, прибавив, возможно, горсть гнилого картофеля да чуточку овсяной каши, — дети, рожденные в законном браке, не что иное, как разновидность вареной рыбы, да и незаконнорожденные тоже. В прошлом году предметом разговора был новорожденный в Марарбуде, сынок Сигурлины. Но посудачили об этом несколько дней и забыли. И теперь уже люди не видели ничего особенного в ребенке, который своим криком не давал Сигурлине спать по ночам. Одно время ходил слух, что после исчезновения Стейнтора Сигурлина собиралась лишить себя жизни, но солдаты Армии спасения стерегли ее днем и ночью, читали ей библию и пели псалмы, и в конце концов все обошлось с помощью Иисуса. Ну а если бы она и лишила себя жизни — что из этого? Все, что, вырастая на тощей почве, поднимается над землей, худосочно и имеет слабые корни. Возьмите, к примеру, Салку Валку. Было время, когда она, стоя на мостике через ручей, наблюдала за играющими детьми, мечтала быть такой же, как они, и играть с ними вместе. Это было самым горячим ее желанием. Но она была всего лишь дочерью шлюхи, и они швыряли в нее грязью. Девочка ненавидела их лютой ненавистью, которую, казалось, ничем нельзя было заглушить, — такую ненависть испытывает слабый перед сильным. Так было когда-то. Теперь Салка уже вторую зиму ходит в школу, считается неглупой девочкой, получает хорошие отметки, хотя нельзя сказать, чтобы она проявляла большое рвение к учебе. Давно опустел бокал колдовского напитка, который дурманил ей голову, внушая ей, что она ровня другим детям. Но самое странное заключается в том, что ее ненависть к своим сверстникам, ненависть, клокотавшая в ее груди с такой силой, что она готова была растерзать их в клочки, плюнуть им в глаза, прошла сама собой. Они вызывали у нее теперь только скуку — ну и надоедливый же народ!

Салка была высокая, сильная девочка, она раньше других развилась физически; говорили, что у нее есть собственный счет у Йохана Богесена и что она мечтает стать пайщиком моторной лодки и ходить в море вместе с мужчинами. И если кто-нибудь из подростков пытался приставать к ней, она давала ему такого пинка, что он летел кубарем.

Как только кончались занятия в школе, Салка надевала штаны. В них она чувствовала себя великолепно. Часто по вечерам она шла на пристань, и если ей удавалось заработать двадцать пять эйриров, которые тут же заносились в ее счет, она была счастлива. Салка не обращала больше внимания на девочек, своих ровесниц; она презирала их кукол да песочные куличики и сочла бы себя оскорбленной, если бы ее пригласили поиграть в «дочки-матери». Больше всего в этой жизни ее трогали маленькие ягнята с их легко синеющими носиками и неверными ножками. Она часто прижимала к щеке их славные мордочки, перед тем как ягнят угоняли на пастбище в горы. Она уже не решалась так категорически, как прежде, утверждать, что она не девочка, потому что парни скабрезными вопросами тут же обезоруживали ее. Кроме того, она поняла разницу в физиологии между мужчиной и женщиной и пришла к выводу, что отрицать свою принадлежность к женскому полу не имеет смысла. Но несмотря на то, что она уже знала о различии полов, ее представления о мире были неясны, беспорядочны, мир казался погруженным в сплошной туман. Иногда в этом тумане ее охватывал страх, особенно с тех пор, как стали проявляться первые признаки зрелости. Этой зимой, увидев впервые на своем белье кровь, девочка переполошилась и решила, что непременно умрет. Это было так: придя как-то домой из школы, она почувствовала себя плохо: голова отяжелела, пол уплывал из-под ног. «Боже мой!» — испугалась Салка. Она вообразила, что у нее внутри лопнула какая-то жила, как недавно у одного старика из поселка: он умер оттого, что у него лопнула жила в голове. Девочка ни с кем не решалась поделиться своими страхами, потому что неладное приключилось у нее не с головой. Она легла спать в полной уверенности, что истечет кровью и умрет. Уснув, она спала так крепко, что на следующее утро матери пришлось будить ее, чтобы она не опоздала в школу.

С ее телом вообще происходило что-то странное. Салка никак не могла понять, как это она, всегда такая худая, тощая, вдруг стала толстеть. То там, то здесь стал появляться какой-то жир. А тут еще к своему ужасу она обнаружила, что у нее выросли груди, совсем как у взрослых женщин. Хуже того, они увеличивались с каждым днем и были чувствительные, как цветы! Боже всемогущий, что же это растет на моем теле? Подумать только, если кто-нибудь узнает, Али, например! Опять над ней все будут смеяться и издеваться — ей ведь только тринадцать лет! Неожиданно у девочки на щеках появился румянец, она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на себя лишний раз в зеркало. Иногда по утрам она чувствовала, что в ней играет каждая жилка, глаза становились лучистыми, ясными. Салке они казались даже красивыми, и она стеснялась идти в школу. Если по пути ей встречался мужчина, она смущалась и, потупив глаза, старалась как можно скорее пройти мимо. Она даже стала мыть волосы душистым мылом, несколько раз меняя воду. Волосы у нее теперь были густые, росли быстро, концы завивались и блестели. А если случалось ей, перебирая рыбу, услышать какую-нибудь двусмысленную шутку, хотя бы она к ней и не относилась, девочка краснела! Не дай бог кто-нибудь заметит! А за мальчишками в школе дело не стало. Они живо придумали кличку: «маленькая женщина с большой грудью». Желторотые птенцы! Раздавить бы их всех на месте. Время от времени ей все же удавалось доказать им, что они сопляки и ей в подметки не годятся.

Прошел год с тех пор, как Арнальдур кончил школу и был конфирмован. И сразу он стал важной персоной, чем-то вроде приказчика у Йохана Богесена, помогал деду, который как-то вдруг очень состарился. Салку Валку никогда ни за чем не посылали в Коф, а Арнальдур больше не приходил в Марарбуд. Он теперь носил синий костюм, как сын Богесена, по воскресеньям надевал белый воротничок. Иногда девочка видела его мельком в лавке, он был бледный, худой, глаза из-под темных бровей глядели серьезно-серьезно. На щеках у него появился пушок. Говорили, что он очень замкнутый и молчаливый. Салке Валке казалось, что нет ничего прекраснее замкнутых и молчаливых мальчиков, скрывающих какую-то тайную печаль. Ни у кого из мальчишек не было такого маленького, хорошо очерченного подбородка. Салка стыдилась своего широкого рта и квадратных челюстей. Арнальдур никогда не улыбался, но Салка Валка видела, когда он разговаривал, что зубы у него большие, красивые, белые. Такими должны быть все благородные мальчики. О нем еще говорили, что он совершенно не водится со своими однолетками, держится поближе к самым образованным людям в поселке, даже дружит с доктором. Салку это очень удивляло, так как в поселке доктора недолюбливали, считали его сумасшедшим, хотя допускали, что он непревзойденный мастер врачевания, потому что он кланялся, как фокусник, и прищуривал один глаз. Когда Салке случалось вечером приходить в магазин, она видела, как Арнальдур укладывает товар на полку или отмеряет материю. Она останавливалась и забывала, зачем пришла, ждала, когда он обратит на нее внимание, посмотрит в ее сторону, но Арнальдур, казалось, совсем забыл, что когда-то он поведал ей историю о той странной женщине, исчезнувшей за голубыми горами; ей, только ей одной. Девочка возвращалась домой с непонятной тревогой в сердце, обиженная на всех и на все: никто ее не понимает, никто!

В середине зимы из-за границы вернулся Йохан Богесен в пальто, подбитом черным мехом, и в выдровой шапке. Он уезжал за границу вместе с женой, но фру Богесен осталась пока в Дании, вместо нее купец привез домой дочь Густу; она три года провела в Копенгагене, заканчивая образование. Никто не мог взять в толк, почему это посреди учебного года отцу вдруг вздумалось увезти ее из Копенгагена. Новость о приезде Густы распространилась по всему поселку, как огонь по сухой траве, и через полчаса облетела всех. Все знали, что приехала Густа и что она уже не была прежней Густой. Новость носилась в воздухе. По правде сказать, люди и думать позабыли, что у купца дочь невеста, так как она уехала за границу три года назад совсем ребенком. И вот сейчас неожиданно на сером, холодном, туманном берегу у подножия горы Акслар появилось высшее существо, словно специально для того, чтобы оживить скучный пейзаж. Все сошлись на том, что она выйдет замуж за старшего сына управляющего Стефенсена, такого же горького пьянчужку, как его отец. Все не один раз слышали, как он хвастался, что обведет вокруг пальца самого Йохана Богесена. Даже бога он поносил во всеуслышание.

Салка Валка жадно впитывала все разговоры о новой девушке. Говорили, что, когда она появилась на пристани, на ней были такие туфельки, что она не рискнула встать ногой на землю и управляющему пришлось нести ее. Она призывала на помощь бога. В Дании девушка научилась всем тем прекрасным и замечательным вещам, каким только можно научиться в свете. Как наш добрый купец мог подумать, что она будет счастлива в Осейри? Но кто-то прослышал, что все обстоит далеко не так благополучно, как казалось. Рассказывали, что почтенный Йохан Богесен никак не мог понять, куда девались деньги, которые он посылал дочери. Они исчезали, как в бездонной бочке. Эти благородные девицы, едущие учиться за границу, не всегда бывают благоразумны. Но никто, конечно, не мог отрицать, что она ослепительно хороша, хотя велика ли премудрость быть красивой, если купаешься в деньгах? Потом пришла женщина, которая собственными глазами видела, как дочь купца сошла на берег. Послушайте, что она рассказала:

— Я перекрестила себя сзади и спереди. Неужто это маленькая Густа, дочь купца? — сказала я себе. Та самая Густа, которая уехала отсюда счастливая и цветущая, как дитя, три года назад. Пропади он пропадом, этот Копенгаген, пусть он достается богачам. Я никогда не видела, чтобы девушка, которой нет и двадцати лет, так ужасно выглядела. Не дай боже увидеть такое! Я сказала сама себе: неужто это несчастное создание, эта бледная немочь со впалыми щеками, этот жалкий мешок с костями, который шаркает и волочит ноги, как пьяная баба, — неужто это Густа, дочь купца?

На следующий день после обеда Салку Валку послали в магазин за покупками. На площади она увидела двух девушек. Они тоже шли в лавку. Одну из них она тотчас же узнала, это была Бибба, дочь Свейна Паулссона, одна из лучших невест в поселке. Одетая в красивое зимнее пальто с меховым воротником, заказанным для нее за границей, она так и сияла. Незнакомка, шедшая об руку с Биббой, была тоненькая и высокая, ноги у нее были упругие, с сильными икрами. Нос вздернутый, лицо бледное, губы полные и красные, зубы белые; глаза, умудренные опытом, смотрели ясно и уверенно. И тем не менее при виде ее возникала мысль скорее о замирающем эхе, чем о страстном призыве. Ее походка вполне соответствовала этим видавшим виды глазам — небрежная, развинченная, Утомленная; казалось, будто девушка, проиграв крупную ставку, осознала бесцельность дальнейших попыток. Но в этом была своя прелесть, как в отрывке нерифмованной поэмы. Незнакомка что-то оживленно рассказывала подруге, смеясь и раскачиваясь на ходу. Словно ветер колыхал осоку. Вот она отклонилась назад, запрокинув голову, а в следующий момент она всем телом снова подавалась вперед, сгибая колени. А Бибба, дочь шорника, смотрела на нее с восхищением и восторгом, любопытством и смущением. Вероятно, ничего подобного она никогда не слыхала. Салка Валка многое отдала бы, чтобы только услышать, что она говорит. Весь облик этой незнакомой девушки был точно особый мир, такой же чуждый, как географические названия. Здешние же люди были только частью этого берега и моросящего дождя. И уж чего бы ни отдала Салка за пальто незнакомки — из светло-коричневого меха, блестящего, как шелк. На девушке была шляпа без полей, она плотно облегала голову и закрывала уши. Чулки на ней были цвета лососины, туфли коричневые, на высоких каблуках. Салка Валка была обута в старые башмаки, ей их подарила соседка, когда они стали малы ее сыну. В одном из башмаков была огромная дыра, девочка набила туда сена.

Салка Валка вошла в лавку почти одновременно с девушками. На конторском троне восседал Али. Облокотившись одной рукой о прилавок, а другую запустив в густую темную шевелюру, он читал книгу. Увидев важных покупательниц, он растерялся, засуетился и покраснел.

— Неужто это ты, Арнальд? — воскликнула незнакомка. — Не верю своим глазам. Подумать, как вырос ребенок! Ну, здравствуй!

И, вытащив из кармана пальто узкую, ослепительно белую руку, она, улыбаясь, протянула ее через прилавок.

От ее приветствия юноша пришел в еще большее смущение и окончательно растерялся.

— Здравствуй, Аугуста, — с трудом выговорил он, — Добро пожаловать домой.

— Говорят, ты стал настоящим книжным червем, это правда?

— Не больше, чем прежде, — произнес он, тяжело переводя дыхание.

— Тебе нужно поехать за границу, — сказала девушка, — и поступить в коммерческую школу в Копенгагене. Всем способным молодым людям нужно уезжать за границу. Я знаю многих юношей, которые учатся в коммерческом училище в Копенгагене. Молодой человек никогда не обретет лоска дома, даже если поедет на Юг. Нужно, чтобы мой отец взял на себя расходы за твое учение. Я думаю, он немало зарабатывает здесь на своих бочках с рыбой. Со временем ты сможешь стать управляющим у нас с Тури, — добавила она, сияя прямо ему в лицо снежно-белыми зубами и глазами опытной кокетки. Она говорила спокойно, убежденно, словно уже во все деталях продумала его будущее. Ее смех, ее веселость таили в себе неизъяснимое очарование, столь часто описываемое в заграничных романах.

Юноша смотрел на нее своими глубокими, серьезными глазами. Краска постепенно сошла с его лица, и оно стало бледным, как полотно.

— Я мечтаю уехать отсюда хотя бы на Юг, — пробормотал он.

— Поезжай за границу, ты должен поехать, — заявила авторитетным тоном она, — Кто не был за границей, тот ничего не понимает… Я, например, была даже в Берлине. Посмотри, Бибба, ты не находишь, что у него красивые волосы? У тебя очень красивые волосы, Али, и станут еще красивее, если ты подстрижешь их немного. Подумать только, до чего изменился ребенок! Он был совсем мальчиком, когда я уезжала за границу. Бог мой, еще несколько лет, и мы будем старыми и уродливыми, и тогда пожалеем, что не все брали от жизни. Как это ужасно, не правда ли? Какие сигареты вы держите в лавке?

Мальчик зачарованно смотрел на девушку, глаза у пего остановились, как у мороженой рыбы. Казалось, что вот-вот упадет в обморок. Наконец он опомнился и смущенно ответил:

— «Гиппопотам».

— Господь всевышний, неужели все та же дрянь, которую мы таскали и курили когда-то тайком? Неужто цивилизация не продвинулась вперед с тех пор, как я уехала за границу? Когда же мой старик научит своих людей курить приличные сигареты?

— К чему заводить лучшие, когда и эти раскупают, — возразил мальчик, подражая своему деду, который был твердо убежден, что курить хорошие сигареты ни к чему, если человек не скопил денег для похорон.

— Да, торговля в Осейри у Аксларфьорда всегда была выше моего понимания, — сказала девушка. — А какие у вас есть сладости?

— Карамель, — ответил юноша.

Девушка разразилась хохотом. Тем не менее она потребовала показать товар. Юноша в смущении хватал одну за другой самые неподходящие вещи, пока наконец не сообразил, чего от него хотят. Тогда он поставил па прилавок три большие жестяные банки и снял с них крышки.

— Пожалуйста, Бибба, бери сколько хочешь, — предложила молодая хозяйка, которая сама не была склонна к таким примитивным удовольствиям.

Только сейчас она заметила в дверях высокую стройную девочку в мужских брюках. Девочка с нескрываемым любопытством смотрела на нее, на сладости и на Али, прямо ела все это глазами.

— Мы знакомы? — дружески спросила дочь купца.

— Нет, — ответила Салка низким голосом.

— Ну, это ничего не значит. Я вижу, ты большая модница. На фешенебельных курортах в Германии и Америке считается большим шиком ходить в брюках. Там все дамы ходят в брюках. Хочешь конфет? Бери.

Салку Валку не пришлось просить дважды. Она запустила руку в банку, вытащила пригоршню ярко-красных конфет, и они тотчас же захрустели у нее на зубах. Дочь купца подмигнула своей подруге — дескать, посмотри на это смешное создание. И они обе рассмеялись, глядя на девочку. Арнальдур продолжал зачарованно смотреть на дочь купца и не только не поздоровался с Салкой Валкой, но даже не показал виду, что знает ее.

— Послушай, Али, — сказала молодая хозяйка, облокачиваясь на прилавок. — Раз человек пришел сюда, нужно что-нибудь брать, как говорит иногда мой отец. Поэтому дай-ка мне шесть пачек, ну, этих сигарет. Ты понимаешь, у нас дома есть сигареты поприличнее, но старик не должен знать, сколько я курю, пусть думает, что я только так, чуть-чуть балуюсь. Он, бедняга, надеется сделать из меня истинную христианку. Не хочу лишать его этого удовольствия. Но ты понимаешь, что это мое личное дело. Запиши, сколько там за мной. Я расплачусь при случае, понятно? Итак, я вернулась вновь в эту дыру, где единственное развлечение курить ночами «Гиппопотам»!

Юноша опять густо покраснел от одной мысли, что она сделала его соучастником своей тайны. Он без слов протянул ей сигареты, и она рассовала пачки по карманам. Девушки собрались уходить.

— До свиданья, Али! Не забудь подстричь волосы к моему следующему приходу. Послушай, почему тебе не заглянуть к нам? У меня целый ворох приключенческих романов. Я могу дать тебе почитать. Ты читаешь по-датски? Если нет, я тебя научу. Надо нам поговорить с тобой с глазу на глаз. Я возьму тебя под свою опеку. Мы договоримся, когда встретиться. Впрочем, ты можешь прийти к нам в любое время. Я научу тебя всему, чему захочешь. Только не проговорись о «Гиппопотаме». Это между нами, хорошо?

И, помахав рукой, самоуверенная и все изведавшая, она взяла под руку свою подругу и направилась к выходу.

Они ушли. Арнальдур все еще стоял, как пораженный громом, и смотрел на закрывшуюся за девушками дверь.

— Пять фунтов овсянки и полфунта сахару, — решительно потребовала Салка Валка.

Казалось, только сейчас юноша осознал присутствие Салки Валки. Он посмотрел на нее и сказал:

— Здравствуй!

Девочка не ответила на приветствие, она повторила свое требование. Мальчик взял большой бумажный кулек и принялся отвешивать овсяную крупу молча и рассеянно, как лунатик.

— О, — спохватился он, когда насыпал кулек доверху. — Я ошибся и взвесил на пять фунтов больше. — Он вновь поставил кулек на весы и отсыпал лишнее. Девочка почти враждебно смотрела на него, продолжая ожесточенно крушить зубами карамель. Выражения одно за другим быстро сменялись на ее лице. Она взяла кульки, тряхнула головой и направилась к двери, но на пороге остановилась и, повернувшись, крикнула:

— Больно ты важный стал, делаешь вид, будто впервые встретил меня!

— Ты все получила? — спросил мальчик.

— Не думай, что я собираюсь разговаривать с тобой.

— Ну, значит, все в порядке, — ответил он сухо.

— Говорят, что ты липнешь к богачам, тащишься за ними, как собачий хвост. А сам-то ни капельки не лучше нас всех. До свиданья!

— До свиданья!

Пропади он пропадом, этот Копенгаген. Пусть он остается с богачами. Мешок с костями! Страшилище! Да она похожа на пьяную бабу! Девочка плелась домой по слякоти, ничего не видя, как в тумане; перед глазами мелькали то красные, то черные круги. «Али, Али», — думала она уже дома, прижимая руки к груди.

Если бы он знал, если бы он только знал!..