"Салка Валка" - читать интересную книгу автора (Лакснесс Халлдор)Глава 18Пока все это не миновало, Сигурлине было не до замужества, хотя Юкки-скотовод неоднократно намекал, что теперь он не видит причин откладывать женитьбу до весны. Что же касается одеял, то они могут быть готовы в любое время. После похорон он зачастил в Марарбуд, подолгу засиживался на кухне. Бывало, усядется на скамье, зажав в руках табакерку, заправит нос табаком. Разговаривал оп спокойно, обстоятельно и уравновешенно, уныло глядя перед собой. Он вел разговоры о погоде вообще и о видах на нее в частности, выбирая при этом слова помудренее и ученые выражения, какие, пожалуй, встретишь только в метеорологических сводках, поступающих из столицы. Ему нравилось слыть человеком сведущим, а главное — хорошо разбирающимся в погоде. Он предсказывал ее по старым приметам, подмечал, в какой день служили обедню, прикидывал, когда было полнолуние, как бежали облака; для предсказания погоды немаловажное значение имело течение рек, закат солнца, его восход. Например, если вчера вечером резвились лошади, бодалась овцематка у водопада, то смело можно сказать — быть перемене в погоде. О ревматизме его матушки и говорить не приходится — этот недуг никогда не подводил. А если еще сатанинский дух забирался в правую ключицу старухи — верная примета: жди ветра с моря. Боль в пояснице, наоборот, предвещала мороз и безветрие, в особенности если она разыгрывалась ночью и отдавала в левое плечо. Если кому-либо в долине приснилась пряжа, то это непременно к снегу, а видеть сено — не миновать неожиданных заморозков. Он сам недавно видел во сне ведьму. Голая до самых бедер, грудь окровавлена. Она вышла из горы Акслар и прямо направилась к нему. Теперь разве только чудо может спасти его от беды. Голые женщины всегда снятся к плохому улову, а кровь обязательно сулит какое-нибудь несчастье. Хоть осенью лов начался хорошо, неизвестно пока, как он покажет себя к концу сезона. Большое внимание Юкки обращал на течку у скотины, в особенности у его собственной. Это имеет огромное значение, чтобы определить, все ли рождается в положенное время. К примеру, у несчастной Скальды, коровы Эрика из Усланда, началась течка на прошлой неделе, и никто и не подозревал, что она забрюхатела еще с осени, все только удивлялись, что корова сильно отощала. Когда она собралась телиться, Эрик ее прирезал, и он поступил разумно: у него осенью уже отелились две коровы, к чему же обзаводиться третьим теленком, когда сена не хватает? Однажды, вскоре после крещения, Салка Валка возвращалась из школы домой. Погода была холодная, дул резкий ветер со снегом. День клонился к вечеру. Еще на пороге дома она уловила восхитительный запах кофе, из приоткрытой двери падал свет. На кухне, у самой плиты, сидел какой-то человек, он разговаривал со старой Стейнун, мирно потягивая трубку. На нем был новый синий шевиотовый костюм, крахмальный воротничок и шелковый галстук, съехавший набок. Несколько мгновений девочка стояла и сквозь кофейные пары рассматривала пришельца, его грубое, с медным отливом лицо, большие челюсти, резкие черты лица, толстые, но хорошо очерченные губы, волосы, торчащие во все стороны, и глаза, пылающие, как раскаленные уголья. Кровь прилила у нее к сердцу, она побледнела, дыхание перехватило, и все, точно в тумане, поплыло перед глазами. Девочка как вкопанная стояла посреди комнаты, не в силах шевельнуть даже пальцем. Мужчина смотрел на Салку вначале по-собачьи подобострастно, потом улыбнулся, не выпуская трубки изо рта, и неуклюже протянул ей свою волосатую лапу. Ну и великан! — Добрый вечер, Сальвор, дорогая, — произнес он низким глухим голосом, но так доброжелательно-приветливо, что девочке не верилось — он ли это? Салка не шелохнулась, она и не подумает откликнуться на его приветствие. — Ты что, не узнаешь нашего дорогого Стейни? — спросила старуха. — Он вернулся к нам, слава богу. Немало он, бедняга, натерпелся за эти годы, мыкаясь по белу свету. Что было, то быльем поросло, а теперь давайте встретим его как следует. — Я уйду из дому, если он останется здесь! — воскликнула девочка, теряя контроль над своим голосом. — Проклятый негодяй! Он испортил жизнь моей матери — нам обеим! — Ну, ну, Салка, успокойся. Упаси господи от таких речей. Если нас кто-нибудь обидел спьяну или по глупости, к чему быть злопамятным, тем более если этот человек возвращается к нам спустя несколько лет совсем другим, непьющим и раскаявшимся. Не по-христиански встречать его так, дорогая Салка. Я уверена, не этому вас учат в школе. — Я остановился в Армии спасения, Салка, — сказал Стейнтор примирительно, даже робко, не спуская с лица девочки горящих глаз, — Стейнун правильно сказала: я бросил пить. Девочка понемногу успокоилась, возбуждение ее улеглось, но здоровый, естественный гнев все еще бушевал в ее сердце. — А мне все равно, где ты остановился, — сказала девочка своим характерным низким голосом и топнула ногой. — Здесь тебе нечего делать, убирайся отсюда, из Осейри, из фьорда, из страны. Вот подожди, я подрасту немного, тогда ты узнаешь, с кем имеешь дело. Ты, наверное, решил, что я забыла тебя? Нет, никогда, никогда в жизни я не забуду, что ты убил в моей душе все чистое, хорошее, прекрасное. Ты, как дикий зверь, ввалился к нам с мамой в постель, а мы тогда были бездомные и никому не нужные. Мама для меня была всем на свете, но ты отнял ее у меня и погубил ее. Ты сделал ее такой же, как ты сам. Ты собирался сделать то же самое и со мной, а мне тогда было всего одиннадцать лет. Я еще не оправилась от этого и, наверное, никогда не оправлюсь, пока жива. Этот ужас преследует меня даже во сне. Если мне по ночам снится дьявол, так этот дьявол ты, ты, ты! Ты истинный дьявол, и у меня не будет ни одного радостного дня в жизни до тех пор, пока ты жив. Вдруг приоткрылась дверь кухни и оттуда послышались следующие слова: — Сальвор Вальгердур, если ты считаешь меня своей родной матерью, то я прошу тебя тотчас же замолчать или подбирать выражения приличнее, как подобает христианке. Ты знаешь прекрасно, что у меня больше нет ничего общего со Стейнтором. Нет и не может быть. Мне непонятно, какое он имеет отношение к тебе, почему ты так выходишь из себя. Я знаю одно: я заботилась о его ребенке до последнего вздоха несчастного. Я проводила маленького до могилы, и моя совесть чиста перед богом, потому что я искупила свой грех. Я не понимаю, Сальвор, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что хотела бы видеть Стейнтора мертвым. Для меня он уже давно умер. Это такая же истина, как и то, что бог живет на небесах. Никто, кроме Иисуса, не знает, сколько страданий я перенесла… Речь закончилась жалобами, слезами и причитаниями. — Ну когда же все это кончится? — простонала старая Стейнун, которая стояла у плиты, сложив руки на животе. — Что и говорить, трудно ей пришлось, бедняге, прости ее господи. Одному только богу известно, как сама я оплакивала четверых умерших детей. Я не скажу, что моим детям, оставшимся в живых, хорошо живется на свете, но слава богу, что хоть большие беды их минуют. Она права, милый Стейни, ты нехорошо поступил, уехав и оставив нас на произвол судьбы. Если ты хочешь знать мое мнение, то я скажу тебе — о такой жене, как наша Лина, можно только мечтать. Ты должен жениться на ней немедля, жениться в этом же году, как только даст согласие наш старый пастор, чтобы никто не мог сказать о вас дурного слова. Все изменилось с тех пор, как почил вечным сном наш мальчик. Учти еще, что с самого лета к нам повадился Юкки. Я не хочу сказать ничего худого об этом несчастном. Он славный парень, и вся его родня неплохие люди во всех отношениях, но мне не все равно, кого изберет Лина. Она женщина разумная и заслуживает такого одаренного человека, как Стейнтор, хотя сама она немного даров получила в этом мире. Я никогда не теряла надежды, дорогой Стейни, что ты когда-нибудь бросишь пить. Я всегда говорила — питье до добра не доводит. Настоящая жизнь у человека начинается тогда, когда он бросает пить. Человек человеком, а вино вином. И нельзя судить о человеке по тем поступкам, какие он совершает в пьяном виде. Тебе, дорогая Салка, тоже не мешает над этим задуматься. Все зло от вина, а человеческое сердце — оно доброе. Гость сидел молча, он не оправдывался, не обвинял, а спокойно пил кофе, подставляя свою чашку всякий раз, как она пустела. Затем он поблагодарил хозяев и собрался уходить. Он протянул руку и Салке, но она не взяла ее. После смерти мальчика мать и дочь опять стали спать вместе. Матери было тоскливо не слышать возле себя человеческого дыхания. И теперь у них вошло в привычку ложиться вместе. Они молча раздевались и, повернувшись друг к другу спиной, ложились спать. Салка у стены, а мать устраивалась на краю кровати. И когда среди ночи становилось холодно, то каждая из них во сне тянула к себе ветхое одеяльце. Так было и в эту ночь. Они разделись, не глядя друг на друга. Погасили свет. Уже лежа в постели, девочка услышала, как мать, натянув на голову одеяло, старается подавить рыдания. Девочка тоже не могла уснуть. Она была слишком взволнована. Так тянулась долгая ночь, минута за минутой под необъятным зимним небом. Каждая из них старалась не подать виду, что не спит, обе прикидывались спящими, но прекрасно знали, что обманывают друг друга. Только под утро девочке удалось уснуть. Ей приснились птицы, красивые и уродливые. Они ссорились между собой, оглашая воздух пронзительным криком. Проснулась она поздно. Она догадалась, что было не менее девяти часов, потому что мать мыла на кухне бидоны и разливала в них молоко для заказчиков. За эту работу мать принималась после того, как кончала доить корову. Одновременно она готовила кофе. За окном было еще темно. Через приоткрытую дверь спальни было отчетливо слышно все, что происходило на кухне. Девочка услышала какой-то шум, щелканье дверной щеколды, шарканье ног на пороге. Кто-то поздоровался. Сигурлина не произнесла ни звука. — Разве никто не встал, кроме тебя? — раздался бас Стейнтора. Он произнес эти слова так, будто между ними ничего не произошло и он вернулся домой, пробыв в отсутствии не больше одной ночи. Сигурлина не удостоила его ответом. Она продолжала заниматься свои делом. — Я спрашиваю, кроме тебя, никто не встал в доме? — повторил он громко. — Ты что расшумелся? Успокойся. — Я пришел узнать, скоро ли будет готов кофе, — сказал он обычным тоном. — Я пристроюсь здесь на сундуке, если он меня выдержит. — А мне какое дело, я здесь не хозяйка. — А я и не говорю, что это твое дело. Да и вообще никому нет ни до чего дела. — По крайней мере мне нет дела до тебя. Я и твоего ребенка похоронила без твоей помощи. Не могу понять, что тебе здесь нужно. Стейнтор ответил тихо, как бы для себя, словно повторяя надоевшую песню: — Каждого тянет к родным местам. Что-то в моем сердце крепко связывает меня с этим поселком. Я иногда думаю, что, если бы я утонул где-нибудь у Иллугских шхер, восточный ветер прибил бы меня к этому берегу. — Сейчас ты по-иному запел, а в прошлые годы хвастался, что ты здесь полновластный хозяин, хозяин этих гор, моря, хотел всех убедить, какой ты всесильный. — Запомни, Сигурлина, что я тебе скажу: больше всего на свете я не терплю цепей, которые хотят надеть на меня помимо моей воли. Я уезжаю и приезжаю, когда мне вздумается. Быть может, мои отъезды из дому — это только бегство от старых цепей, чтобы попасть в новые. Когда в первый раз я уехал из дому в свет, я мечтал разбогатеть, стать таким, как Йохан Богесен, подчинить себе весь поселок. Здешняя жизнь давила меня, как кошмар, я хотел вырваться из нее, чтобы стать сильнее ее. Но когда я лежал искалеченный в чужом городе, не зная языка, я понял, что значит быть бедным чужестранцем. Я испытал, что значит грузить уголь в трюм вместе с бродягами и бездомными и получать нагоняй от начальства только за то, что осмелился щелкнуть по носу пароходную собаку. Можно ли удивляться после этого, что, когда я возвращаюсь домой, в родные места, мне все кажется здесь моим собственным — земля, море, небо. — У тебя никогда не было сердца, Стейнтор. Твой приезд сюда как нельзя лучше доказывает это. Как ты осмелился появиться мне на глаза после всего, что ты заставил меня пережить с нашей первой встречи и до того дня, когда я бросила горсть земли на гроб твоего ребенка? — До вчерашнего дня я не знал, Лина, что он умер. Я приехал, чтобы увидеть его. — Если бы ты видел его лицо за несколько дней до смерти, ты бы понял, что мне пришлось претерпеть из-за тебя. — Я привез ему подарок. Он здесь, в пакете, я сейчас покажу тебе. Я думал о нем постоянно, как только узнал, что он появился на свет. — Ты для меня не существуешь больше. Я ненавижу тебя. И зачем только господь бог позволил мне узнать тебя. — Стина, служанка купца, расспрашивала меня, где я был и как поживаю. Едва только он произнес эти слова, как Сигурлина вскипела и, забыв все остальное, закричала: — Стина, служанка купца! Какая жалость, что ты не наградил ее ребенком! Но еще не поздно! Если кого в поселке и можно назвать шлюхой, так это твою Стину. Мужчина рассмеялся. Ему было весело. — Грязное ты животное! Подонок! Да покарает тебя бог в своем священном гневе! Я прошу об этом бога во имя ребенка, которого я одна провожала до могилы. Однако бурный поток слов не вывел мужчину из себя. Слышно было, как он шуршал бумагой, развязывая пакет. Потом он сказал: — Посмотри, правда красивые башмачки? — Да на что смотреть? Все вы, мужчины, одинаковы. Эти же ботинки впору по крайней мере семилетнему ребенку. — Семилетнему? — удивился и обиделся Стейнтор. — Неужто ты думаешь, что я могу купить своему ребенку ботинки, которые сразу же станут малы для него? Посмотри, это же замечательная пара башмаков. За границей только дети богачей ходят в таких. Даже у детей Йохана Богесена никогда не было такой обуви. Из кухни послышались плач и всхлипыванья. — Дорогая Лина, к чему плакать? Слезами горю не поможешь. Ты, может быть, думаешь, что все это время там, за границей, я жил припеваючи? Может быть, ты думаешь, что бедному чужеземцу там не житье, а раздолье? Нет, дорогая, здесь трудно, а там еще труднее. Посмотри-ка сюда, видишь? Меня ранили в грудь, но нож попал на ребро, он соскочил и располосовал грудь до самой подмышки. Хочешь, покажу тебе рубец на лопатке? Это случилось в Англии, когда меня придавило стволом дерева. Можешь удостовериться, что это так. Но это еще пустяки… — Господи милостивый, Стейнтор! Как же ты мог меня покинуть! — простонала женщина сквозь слезы. — Верный не тот, кто остается на месте. Самый верный тот, кто возвращается обратно. — Ты, наверное, уже знаешь, что я помолвлена с Йокимом. Он купил мне кольцо. Ты никогда этого не делал. Ты мне никогда ничего не дарил, а только забрал то немногое, что у меня оставалось. Теперь я стала такая толстая, безобразная, что сама себя не узнаю. — Когда в Англии я лежал в больнице, изувеченный с ног до головы после несчастного случая, приключившегося со мной, я дал два обещания тому, кто направляет нашу жизнь на земле; что если я выживу и опять стану нормальным человеком, то перво-наперво навсегда брошу пить и постараюсь искупить свою вину перед теми кого я покинул дома. И несмотря на страшную боль, я пытался выразить свои мысли и чувства в стихах. Ну, перестань плакать, послушай. Глухим, монотонным голосом он принялся читать длинное стихотворение. Оно отчетливо доносилось до слуха Салки Валки: Но тут в комнату вошла старая Стейнун, поздоровалась и стала разливать кофе. |
||
|