"Салка Валка" - читать интересную книгу автора (Лакснесс Халлдор)

Глава 9

Эта старая машина постоянно находится в движении. Люди не понимают, что она собой представляет, и некоторые называют ее триумфальной колесницей. Иногда человек пытается податься куда-нибудь, но он всегда остается на прежнем месте, хотя, может быть, сам он этого не сознает. Местечко как местечко. И хоть оно и пытается казаться чем-то большим и значительным, на самом деле в нем нет ничего особенного, решительно ничего особенёного, и жизнь в нем всего-навсего такова, как она есть. Люди борются за то и за другое, у них благородные цели, и их не нужно оскорблять. Одни хотят насадить у нас русские нравы и обычаи. Но это чистейшее безумие. Что мы скажем, если дело дойдет до того, что всерьез начнут превращать женщин в общественную собственность, убивать детей и по воскресеньям поносить бога на все лады? Другие, те, которые называют себя независимыми, требуют от нас, чтобы мы как можно скорее сбросили с себя ненавистное датское иго, по крайней мере разделались с ним, как только позволит нам это сделать закон. Мало приятного сознавать в душе, что ты раб Дании. Нашлись и такие, которые вдруг вздумали требовать, чтобы детей снабдили молоком. Некоторые взяли сторону Йохана Богесена, А в общем, все идет своим чередом, как бог велел.

Мы, например, думаем об установлении ставок заработной платы, хотя многим это кажется скучным. Вот теперь несколько бедняков со своими семьями вступили в союз и собираются установить новые расценки: дескать, будем работать только за такую-то плату, о меньшей не может быть и речи. Они говорят горячо, убедительно, мол, их планы окажут большое влияние во всем мире, и даже в Испании. Английские банки, субсидирующие рыбопромышленников, отказались выдавать им ссуду, если те пойдут на уступки несуразным требованиям о повышении заработной платы. На Юге это сообщение вызвало большой переполох. Об этом можно судить хотя бы по тому, что в Осейри неожиданно пожаловал директор Национального банка собственной персоной. Да и в самом местечке требования о повышении заработной платы вызвали не меньшие волнения. Взять, к примеру, хотя бы жену Магнуса Переплетчика — Свейнборг. Она неожиданно встала с постели и продержалась на ногах целых полтора дня. Но, с другой стороны, у Бейнтейна из Крука отвинтили протез. Оказалось, по какому-то недоразумению за протез должен был платить не кто иной, как сам Бейнтейн. Йохан Богесен несколько дней не выходил на свою обычную прогулку, столь необходимую для правильного пищеварения. Все местечко, вся страна, весь мир пришли в движение от какого-то жалкого тарифа, который выдумали несколько бедняков с растрепанными бородами да женщины, истощенные бесконечными родами.

Это происходило в ту пору года, когда в стране велись работы по заготовке рыбы, занимавшие большую часть женщин и мужчин, не имеющих постоянной работы. Большинство же мужского населения, не уехавших никуда на летние заработки, слонялись в ожидании хода сельди. Они работали на себя: чистили рыбу для своих нужд, возились в огородах, ремонтировали дома, чинили снасти, а то и просто любовались зеленой травой, росшей на их крошечных выгонах. Трава потом шла на корм корове, которую в этих местах обычно держат одну на четыре двора. Весьма важным считалось вовремя справиться с чисткой рыбы, чтобы к тому времени, когда пойдет сельдь, рыбу можно было оставить на просушку. Сельдь в любом местечке почитается важной персоной, она не всегда снисходит до того, чтобы пройти мимо берегов.

Когда мужчины пришли к Йохану Богесену с новыми расценками, Богесен ответил «нет». У него хватит рабочей силы, даже если «эти люди» не считают для себя возможным работать у него. К тому же, собираясь внедрить большевизм в стране, они обратились не по адресу. Бейнтейн из Крука принялся поносить и оскорблять купца, но Арнальдур Бьернссон приказал ему замолчать. В этот же вечер у Бейнтейна отобрали протез. Скептические души предрекали, что тем и кончится вся эта возня с новыми расценками. Однако вечером вновь состоялось собрание профсоюза. На нем приняли резолюцию и пели песни.

На следующий день у желобов для промывки рыбы в положенное время появились три выживших из ума человека. У дверей промывочного цеха стояла толпа молодежи и заявляла, что сегодня работа производиться не будет. То же самое происходило на площадке для сушки рыбы. А ведь погода стояла хорошая. Мальчишки бегали по поселку, вооруженные до зубов секирами и саблями, смастеренными из ящиков из-под сахара. Ну чем тебе не герои саги об Эгиле Скаллагримссоне! На берегу кто-то уже затеял драку. Женщины, измученные, изнуренные цингой, стояли небольшими группками у домов и, пряча под передником загрубевшие руки, оживленно о чем-то толковали. Когда уж не было надежды, что появится обычный трудовой люд, Йохан Богесен дал знать союзу рыбаков, чтобы те вышли на сцену. Прошло немного времени, и сюда заявились важные персоны, краснощекие, упитанные, сильные. За ними следовали их крепкие, цветущие дочки и добродетельные жены. Все они непреклонно стояли против России, против датчан и Кристофера Турфдаля. Они готовы были работать за любую плату, какую бы ни установил Богесен, за самую низкую, если необходимо, даже просто даром, потому что сейчас их идеалы находились в опасности. Речь шла о родине, национальной независимости, частной инициативе — этом самом священном наследии древних славных времен, когда хевдинги с пустыми ларями направляли паруса своих кораблей в Англию, убивали детей, насиловали женщин, грабили и отбирали коров.

У двери рыбного пакгауза появился Арнальдур Бьернссон, окруженный группой рабочих. Некоторые из них уже успели отведать денатурата, но три здоровенных парня, вероятно обучавшиеся большевизму в других местах, были совершенно трезвы. Это были самые верные соратники Арнальдура, он поселился в их доме, и их мать ухаживала за ним. На этот раз Арнальдур был чисто выбрит, лицо у него было бледное, глаза казались почти черными, кепка немного съехала набок, на нем был поношенный плащ, наглухо застегнутый до подбородка. В одной руке он крепко держал зажженную сигарету, другая рука находилась в кармане. Время от времени он обменивался несколькими фразами со своими единомышленниками, улыбался, но улыбка его смахивала скорее на гримасу. Салка Валка была убеждена, что спокойствие Арнальдура напускное, что внутренне он взволнован и даже напуган. А может быть, он вообще безумен? Уж очень он напоминает фотографии, часто появляющиеся в «Вечерней газете». На них изображаются люди, которые убивают блудниц, а потом делают из них колбасы и продают на улицах. Казалось, вся злость, клокотавшая в нем вчера вечером, как бы застыла на его лице.

— У нас забастовка, — говорил он холодным монотонным голосом. И, сделав выразительный жест, снова опустил руку в карман.

Если желающие приступить к работе просили его уйти с дороги, он повторял все тем же голосом:

— У нас забастовка.

Салка Валка думала, что так должны выглядеть люди, совершающие преднамеренное убийство. Она была не единственная, кого отталкивала злобная ненависть, пылающая на тонком лице молодого человека, побывавшего в далеких странах; людей охватывало такое чувство, какое появляется у большой собаки при виде маленькой кошки.

— Здесь всегда царил мир и всем жилось неплохо, — говорили они с досадой. — Тебя никто не просил приезжать к нам. Как бы ты не пожалел, что заявился сюда.

Но он только отмахивался и со зловещим спокойствием повторял:

— У нас забастовка.

Члены профсоюза столпились за его спиной, у входа в пакгауз. Сюда стал со всех сторон сходиться народ, чтобы посмотреть, чем все это кончится. Пришли загорелые девушки в синих комбинезонах и белых платочках; философствующие неудачники, годами слонявшиеся без дела по поселку, — в расчетных книгах лавки они считались мертвыми душами; дряхлые старики, опиравшиеся па палки, — по старости лет и от злоупотребления алкоголем они не помнили уже «Отче наш»; мальчишки с секирами и саблями; пьянчуги, распевающие непристойные песенки; измученные матери семейств, по рукам которых можно было прочесть всю скорбь человеческую. Все смотрели в глаза Арнальдура Бьернссона с расширенными, как у безумца, зрачками. Молодые девушки дрожали от волнения.

И только сейчас Салка Валка по-настоящему поняла это лицо, лицо человека, который когда-то давным-давно весенним вечером пришел, чтобы научить ее читать и писать. Именно так должно выглядеть это лицо при дневном свете, когда поэтические видения отступают, когда безумство мечтаний превращается в интересы мировой политики; это самое прекрасное лицо, самое вдохновенное из всех, когда-либо существовавших на свете; его сущность — бесконечная мука, безумная жажда иного мира.

Пришел управляющий и заявил Арнальдуру Бьернсону, что своим поведением он позорит память старого Йоуна из Кофа, почившего вечным сном где-то в другой части страны. Управляющий припомнил Арнальдуру, что отец его, вор и мошенник, не раз сидел в тюрьме и на родине, и за границей; он жил в грехе с матерью Арнальдура и к тому же наградил ребенком ее сестру, так что вождь «красных» мог похвастать своей родословной: две шлюхи и один каторжник.

— Довольно болтовни, — подзадориваемый Аунгантиром Богесеном, заявил подрядчик, украшенный двумя фонарями — вчерашним подарком Салки Валки. — Сейчас мы очистим вход, и я расправлюсь с этим молодчиком.

Кто-то поинтересовался, готова ли моторная лодка, чтобы отправить Арнальдура Бьернссона в восточные фьорды.

Бастующие тесным кольцом окружили Арнальдура, готовые защищать его. И вдруг случилось нечто непредвиденное, что, впрочем, всегда случается в любой истории. Кто не знает, что такое душа мелкого собственника, обуянного мечтой о монетках в двадцать пять эйриров; жизненный опыт показывает нам, что именно он пожинает самый богатый урожай от борьбы человечества за идеалы, потому что он угоден богу. Возможно, благодаря урокам предыдущего дня интуиция непостижимым образом подсказала Свейну Паулссону, что пришел конец жирному быку; а когда большого быка ведут на бойню, то можно считать, что наступил день мелкого торговца, которому не одно десятилетие приходилось с набожным терпением торговать всякой ерундой: нитками, носовыми платками и прокисшим пивом. Не пришло ли наконец его время? Рано или поздно каждый берет свое.

И вот что случилось: в тот самый момент, когда сжатые кулаки, мелькнув в воздухе, готовы были обрушиться на головы противников, вперед выступил этот благороднейший человек и поэт. Он поднял голос протеста.

— Пока я являюсь председателем союза рыбаков… — Он не произнес больше ни слова. Но широко развел руками и выставил вперед щеку, вероятно, желая этим сказать, что уж если кто в его любимом Осейри и заслуживает пощечины, так это он. И поскольку союз рыбаков насчитывал около двадцати крепких мужчин, а союз рабочих — более шестидесяти, то легко было представить, что, если они не придут к соглашению полюбовно, всякий другой путь будет малоуспешным. Оба лагеря притихли, и лишь изредка раздавались крепкие словечки в истинно исландском духе, да два пьяных продолжали тузить друг друга кулаками, потому что корова одного забралась в огород другого.

Затем лучшие представители союза рыбаков в сильном возбуждении направились к Йохану Богесену. Их пригласили в контору, предложили по сигаре. Они все еще горячились и возмущались, но их угостили кофе, после чего они сочинили убедительный протест судье, где изложили все детали дела, и, получив на прощанье по стакану водки, добытой из-под полы, спокойно разошлись по домам. Позже, днем, на площади подрались пятеро мужчин, не нанеся, правда, друг другу большого увечья. Несколько пьяных разбили в двух домах окна, но стекла тут же вставили за их счет. Вечером состоялась встреча между Йоханом Богесеном и представителями обоих союзов. Они пытались прийти к соглашению. Союз рыбаков согласился поступиться своими требованиями и пойти на некоторые уступки, что, собственно, первоначально и предлагала Салка Валка. Но Йохан Богесен сказал «нет». Наоборот, он предложил, что передаст свой промысел и лавку на самых сходных условиях большевикам, а сам покинет местечко. Тогда большевики сказали «нет». Они требовали, чтобы Бейнтейну из Крука привинтили обратно ногу.

Йохан Богесен сказал «нет». На этом кончилось совещание.

В поселке шла забастовка.

На следующий день группа молодых людей, противников независимости, пыталась стащить со стропил Катринуса Эйрикссона, прославленного борца за независимость. Он как раз был занят постройкой нового склада для Йохана Богесена, где будет храниться нажива для рыбы, с тем чтобы зимой он мог продавать ее союзу рыбаков с небольшой выгодой для себя — всего лишь в пятьсот — тысячу процентов. Эти молодые люди потребовали, чтобы Катринус Эйрикссон подписал тарифные ставки союза рабочих, если он желает заниматься своим делом, то есть вколачивать гвозди. Катринус отказался и продолжал стучать молотком. Его спросили, правда ли, что он получил от Йохана Богесена десять крон за то, что отвинтил протез у Бейнтейна из Крука. Его также спросили, сколько ему обещали за то, чтобы вывести из строя руководство союза, и сколько за убийство Арнальдура Бьернссона. Борец за независимость ответил, что он не собирается разговаривать с предателями родины.

— Долой независимость! — закричали парни.

— Предатели! — прошипел Катринус, держа между зубами несколько четырехдюймовых гвоздей.

С берега подошла группа мальчишек, человек тридцать, один грязнее и оборваннее другого. Они весело смеялись над борцом за независимость. Вскоре подошли также две девушки-служанки и три рыбачки. К ним присоединились несколько моряков, приударявших за рыбачками. Борец за независимость продолжал вколачивать гвозди. Кто-то из мальчишек, схватив ком грязи, швырнул его в поборника независимости.

— Трусы! — послышалось в ответ.

В него полетело сразу несколько комьев. Началось настоящее состязание в меткости. Мальчишки стали бросать в него и щепки. Когда поблизости не осталось грязи, полетели камни.

— Долой убийцу! — закричал кто-то, хотя всем было известно, что он пока никого не убил. Наоборот, он был единственный человек в поселке, заработавший синяки. Столько лет он боролся за независимость и нигде, никогда не встречал таких разногласий, как в Осейри: Салка Валка и Свейн Паулссон предали дело родины. Говорят, управляющий грозился уехать отсюда, потому что союз рыбаков и фирма никак не могут прийти к соглашению.

— Долой частную собственность! Да здравствует объединенный фронт рабочих! — кричали эти заблудшие души.

У постройки собиралось все больше и больше народу, главным образом те, кого Катринус называл предателями родины. В конце концов поборнику частной собственности, с головы до ног покрытому грязью и с двумя синяками под глазами, пришлось спуститься вниз — ничего другого ему не оставалось. Сейчас он был так зол, что мог бы легко справиться с четырьмя парнями. Он решил идти напролом и смести с лица земли этих хулиганов из союза рабочих. Но провидение спасло его от их кулаков, потому что и в их лагере каждый мог справиться с четырьмя врагами. В этот день на площади наверняка произошло бы кровопролитие, если бы этой драке не воспрепятствовали. Что же случилось? Неожиданно, как дух в образе человека, среди народа появился Йохан Богесен.

— Нет, нет и нет, — сказал он и протянул палку, точно шлагбаум, оградив героя от буянов из союза рабочих. — Никакого насилия у нас в поселке! Все, кто не желает трудиться, могут оставить работу и действовать согласно своим убеждениям. А работать честным людям или нет — это уж решит закон.

— Закон! — передразнил его кто-то. — Это выдумки толстосумов. Все законы придуманы богатыми против нас.

— Какие бы ложные теории вы ни вбили себе в голову, я всегда буду смотреть на вас как на своих детей, хотя в данный момент фирма и не может увеличить заработную плату. До сих пор каждый человек в поселке был сам себе хозяин, а я один нес убытки. Что ж, хорошо! Пусть я и впредь буду нести убытки, я привык к этому с давних времен.

При виде такого благородства и мужества кое-кто потупил глаза. Тем временем Йохан Богесен, потрепав по щеке подвернувшихся под руку ребят, направил их в лавку: скажите, что я разрешил дать вам немного изюму. Затем он походил по постройке, что-то мурлыча себе под нос и тыча палкой то туда, то сюда. Он договорился с союзом рабочих, что в случае дождя инструменты будут внесены в помещение. Сам он внес пилу. Шла всеобщая забастовка.

На следующий день к пристани причалил грузовой пароход. Стояла ясная, солнечная погода, по никто не двинулся, чтобы выгрузить рыбу. Двери рыбных пакгаузов были закрыты. Пикет союза рабочих стоял на самой площади, внимательно следя за тем, чтобы никто пальцем не шевельнул «для Йохана Богесена». До чего же ослеплены эти бедняги! Они отказались разгружать товары, жизненно необходимые им самим. Арнальдур Бьернссон расхаживал по площади в сопровождении двух дюжих парней и великодушно разрешал вносить и выносить почту, входить и выходить пассажирам.

Вскоре стало известно, что этим пароходом собирались уехать Аунгантир Богесен и его мать. Они вместе отправлялись в Данию. Кое-кто из пикетчиков вопросительно посмотрел на Арнальдура: разрешить ли им сесть на пароход или нет? Аунгантир, у которого было срочное дело в Копенгагене, связанное с ловом, стоял на пристани бледный-бледный. Кто-то вслух сравнил его лицо с опаленной головой овцы. У него, так же как и у Арнальдура, была личная охрана. Фру Богесен на датском языке взывала к всевышнему. Арнальдур ответил: ну пусть их едут. Йохан Богесен попрощался со своими близкими, получившими благосклонное разрешение на отъезд. Пароход отошел. А старик продолжал стоять на берегу, гордый, как утес, среди бушующего произвола, держа над головой шляпу. Он знал, как вести себя в любом затруднительном положении. Он никогда не давал воли своим чувствам и никогда ни перед чем не отступал. На следующее утро лавка оказалась закрытой.

Забастовка продолжалась.

Следует сказать, что все способствовало забастовке: каждый день приносил успех делу — красные флаги, бесконечные встречи, особенно среди молодежи, блестящие речи, пение, любовные истории. Отцы семейств выезжали в крошечных яликах и с опасностью для жизни ловили небольшую рыбешку для ежедневного пропитания, «поскольку фирма решила уморить людей голодом», и по-братски делили добычу между собой. И тем не менее никогда раньше в поселке так не чувствовалось недостатка в витамине В, как сейчас. Арнальдур успевал побывать всюду и все знал. Каким-то шестым чувством он узнавал, как реагируют на забастовку кредиторы Йохана Богесена, в том числе и король Испании. Много времени он проводил на телеграфе, поддерживая связь со всем миром. Ожидался пароход из-за границы. Он должен был привезти масло, бочки и соль для засола сельди. Некоторые предсказывали, что, когда придет пароход, Йохан Богесен не сможет устоять перед искушением. Он сдастся. Если же он не сделает это по доброй воле, его заставит союз рыбаков; их доходы зависят от улова сельди, они должны выходить в море и ловить, как бы высоко ни поднялась заработная плата. Но вот из Копенгагена пришла телеграмма от кредиторов фирмы, которые, между прочим, являлись и кредиторами союза рыбаков через посредство Йохана Богесена. Она гласила: «До получения банком гарантии всякая поставка товаров прекращается. Настаиваем прекратить требования повышения зарплаты начать работы тчк».

Теперь весь вопрос заключался в том, решится ли Йохан Богесен, невзирая на долги, оставшиеся от предыдущих уловов, выдать банку гарантию за целый пароход разных товаров. Эти товары крайне необходимы для лова, но ведь они могут пролежать все лето без употребления. Но в конце концов, когда все бездействует, работа не двигается и товары не продаются, можно ли при этих условиях требовать у рыбопромышленника, чтобы он поступился своими доходами хотя бы в миллион крон? Что тут делать? А как обстоят дела в Испании? Говорят, что испанский король решил пока не отказываться от короны, поэтому рынок обеспечен. А что говорят банки на Юге? Они требуют постоянной информации то о том, то о другом — о дьяволе и его бабушке, — но окончательного своего решения пока не сообщают.

Итак, неожиданно Осейри у Аксларфьорда стало центром вселенной. Идет обмен телеграммами с Рейкьявиком, Копенгагеном, Испанией, Португалией. Мир, затаив дыхание, ждет, какое решение будет принято в отношении Осейри. Газеты в Рейкьявике полны самых ужасных новостей о забастовке. Даже Бейнтейну из Крука и тому, как у него отвинтили ногу, был посвящен огромный столбец на первой странице рабочей газеты под заголовком: «Белый террор в Осейри у Аксларфьорда». «Вечерняя газета» с великой скорбью констатировала, что большевизм начинает поражать не только большие, но и маленькие города. Кристофер Турфдаль ведет нашу страну к гибели. И тут же была опубликована статья под заголовком: «Тот, кто должен ответить, молчит». И, конечно, под тем, кто должен ответить, подразумевался не кто иной, как Кристофер Турфдаль. Всем было известно, что это он выпустил из-под своего крылышка Арнальдура Бьернссона. В газете же «Народ» печатались ужасные истории о редакторе «Вечерней газеты», который пил вино перед церковью на Тингведлире в обществе директора банка и шансонеток, и высказывалось предположение, что скоро сюда заявятся англичане и завладеют страной, ведь они так великодушно и щедро отпускали исландским банкам деньги, чтобы поддержать мелких рыбаков. «Но вот появились рабочие с их сумасбродными требованиями об увеличении зарплаты, и в результате рыболовство рушится — частично из-за забастовок, частично из-за того, что мелкие рыбаки обанкротились ввиду поднявшейся заработной платы. Большие траулерные компании одна за другой прекращают свое существование. Национальный банк списывает миллионные долги, а разорившиеся мелкие рыбаки становятся в миллион раз беднее, чем раньше. Независимость страны в опасности. Профсоюз действует по приказу России. Имеются документы, подтверждающие, что только в прошлом году он получил от датчан сорок тысяч крон». Естественно, газета не могла найти достаточно сильных слов, чтобы заклеймить это безобразие.

В один прекрасный день по поселку прошел слух, будто у входа в фьорд показался косяк сельди. В этот же день кто-то сказал, что Йохан Богесен готов пойти на уступки, что испанцы предлагают за рыбу большую цену и что завтра же утром начнутся работы, а через несколько часов пароход с солью покинет Копенгаген. Но все оказалось не так. Йохана Богесена не запугаешь. Наоборот, из достоверных источников стало известно, что Йохан Богесен разослал своих людей в десять фьордов и велел скупить всю соленую рыбу, какая только подвернется, — на сотни тысяч крон, на миллион. Он намеревался в течение лета собрать всю заготовленную в округе рыбу, и поэтому его мало волновало, что его собственным лодкам придется лежать на берегу в Осейри и загорать на солнце и что на собственных сушильных площадках ему не удастся заготовить ни одного плавника. Если даже рыба отсыреет на складах, ему-то что? Оказывается, вся тяжесть удара должна обрушиться на мелких рыбаков. Если они не рассчитаются с фирмой в срок и не внесут осенью свои платежи, то их лодки будут проданы с аукциона, а может быть, в оплату их долга пойдут и снасти. Говорили, что кто-то из членов союза рыбаков обратился к Богесену и слезно молил его уступить союзу рабочих. Разве ему не ясно, как это несправедливо, если удар на себя примут те, кто приветствует частную инициативу и имеет свою долю в лодке? Но Йохан Богесен ответил серьезно и внушительно, что он вынужден поступать согласно директивам банка. Он, собственно, всю жизнь действует в полной зависимости от воли своих кредиторов, как здесь в стране, так и за границей. Лично он ничего не имеет и ничего не может предпринять. Никто так не связан по рукам и ногам, как он. Он ждет только указаний.

Вскоре в фьорде появился большой пароход. Он доставил сюда Клауса Хансена, управляющего Национального банка на Юге. Хансен прибыл сюда, чтобы лично дать указания Йохану Богесену.