"Салка Валка" - читать интересную книгу автора (Лакснесс Халлдор)

Глава 11

В этот вечер Арнальдур Бьернссон зачитал перед собравшимися членами рабочего союза последнее решение Йохана Богесена: безоговорочно отклоняются все предложения. По толпе пронесся ропот. Кто-то выкрикнул, что теперь все усилия ни к чему. Что толку биться головой о стену? Три женщины вскочили с места и принялись поносить большевизм, а затем заявили, что завтра же отправляются чистить рыбу. Они говорили все разом. Они спрашивали, может ли христианская душа спокойно относиться к тому, что рыба лежит кучами и гниет? Прежде чем другие женщины успели выразить свое отношение к данному вопросу, слово взял Арнальдур. В начале своей речи он пытался сыграть на чувствах слушателей и, обращаясь к женщинам, стал говорить, что, дескать, тот факт, что гниет рыба, — это полбеды, а вот то, что голодают дети, — это большой грех; но теперь все улажено и голод больше не грозит. И в доказательство вытащил из кармана кипу телеграмм от профессиональных союзов всей страны, которые горячо приветствовали бастующих, выражали восхищение мужеством жителей Осейри, желали им удачи и сообщали, что организован фонд помощи бастующим семьям. Поступление денег ожидается через несколько дней.

С места поднялся храбрый духом отец семейства и гневно заявил:

— Я никогда не попрошайничал и ни за что не приму милостыни.

Это был Хроубьяртур Лидссон, крепкий моряк, хорошо знавший исландские саги, насквозь пропитанный духом викингов. Он был отец пятерых детей. Вслед за ним и другие поспешили заявить, что не желают получать милостыню от незнакомых людей из других районов страны. Однако среди рабочих нашлось немало и таких, которые заколебались в этом вопросе. И все же в большинстве своем это были люди, независимые по своей натуре. Им хотелось жить и умереть, как им вздумается. Ради своих идеалов они могли голодать три недели, потому что они привыкли терпеть нужду, даже когда об идеалах нет и речи. Но они ни за что не потерпят унижения, столь чуждого героическим подвигам прошлого и духу исландских саг, даже если речь идет о повышении заработной платы.

Арнальдур Бьернссон не видел иного выхода, как разразиться речью такой пламенной и зажигающей, какой никогда раньше не слышали в этих местах. Он сыпал цитатами из Маркса. Он говорил, что рабочие во всем мире — это единое целое, у них общие интересы, им угрожает одна и та же опасность, одна и та же сила — эксплуататор, который в своей сущности не кто иной, как детоубийца, людоед и вампир. Поймите же, помощь, которую нам обещают профсоюзы, идет не только он наших братьев, но и от людей, имеющих в груди такое же сердце, как у нас, сердце угнетенного народа, к которому присосались пиявки, пьющие его кровь. Людей во всем мире можно разделить на две категории: на тех, кто работает, и на тех, кто наживается на труде рабочих. На одной стороне стоят коммунисты, сознательные рабочие, выступающие за общий труд и за общее достояние и выдвигающие единственно разумное решение, а именно: отменить всякие прибыли, жить личным трудом; на другой стороне находится угнетатель, призрак конкуренции, капиталист, то есть нарыв на теле общества, раковая опухоль. Коммунист и угнетатель — вот две категории, вот два противоположных полюса на земле. И теперь, дорогие товарищи, когда мы понимаем это, когда мы достигли классового понимания этих основополагающих истин… И дальше все в таком же духе.

Затем, когда Арнальдур привел несколько разительных примеров из их собственной жизни, показал, как местные заправилы и их прихвостни замучивали до смерти невинных людей, снимали последнюю рубашку с прикованного к постели восьмидесятилетнего старика лишь для того, чтобы самим жить в роскоши и раскармливать жирных блудниц, швырять деньги на пальто, стоящее не одну тысячу, — тут мужчины не выдержали, они вскочили с мест и, сурово сжав кулаки, заявили, что они скорее умрут, чем шевельнут пальцем для Йохана Богесена. Женщины же разразились рыданиями. Многие от гнева скрежетали зубами, вспоминая Клауса Хансена, и немало сокрушались, что не сделали из него отбивную, когда он был здесь. Никогда еще общее негодование не достигало такого накала.

По окончании митинга толпа с красным знаменем направилась к дому Йохана Богесена, крича: «Долой детоубийцу!» Они требовали хлеба своим детям, и даже двенадцатилетние девочки, стоя под окнами дома купца, гневно кричали: «Мы требуем хлеба для наших детей!»

Демонстрация была вызвана глубокими чувствами, основанными на классовом сознании и полном убеждении, что один только единственный класс, класс трудящихся, имеет право на существование. Позже митинг был продолжен в школе и закончился песнями и танцами и гуляньем на берегу.

Но на следующее утро, как раз в то время, когда пробуждались от сна вожди демократии, обнаружилось нечто неожиданное: на сушильной площадке и в промывочном цехе работа была в полном разгаре. Рано утром пять или шесть женщин заняли свои рабочие места, другие, увидев, что началась работа, присоединились. Они старательно чистили рыбу, как будто ничего не произошло, и с таким усердием вспарывали брюхо трески, что вскоре уже не одна тысяча голов лежала под лучами утреннего солнца.

Из поселка исчез новый подрядчик Катринус Эйрикссон. Говорили, что где бы ни появлялся этот прославленный борец за независимость, там всюду побеждали «красные». Но кто же заменил его? Не кто иной, как Салка Валка. Сальвор Вальгердур Йоунсдоттир стала подрядчиком у Йохана Богесена. Она расхаживала с блокнотом в руке и с огрызком карандаша за ухом. Накануне вечером она обошла многие дома и убедила женщин нарушить солидарность рабочих. Больше того, четыре лодки вышли на лов сельди. Свой улов они доставили в Силисфьорд, где в достатке имелись и тара, и соль. На лов отправились не только члены союза рыбаков, среди них оказались и члены союза рабочих. Ночью, когда закончились танцы, забастовщики были взяты врасплох и согласились с расценками союза рыбаков. Сам Йохан Богесен отправился в одной из лодок. Он поспешил в восточные фьорды скупать рыбу.

Штрейкбрехерство причинило большое огорчение тем, кто остался непоколебим, и главным образом потому, что они не имели возможности сделать то же самое. Арнальдур метался, как бешеный, когда утром узнал о случившемся. Но освежив себя холодной соленой водой, утихомирился. Салка Валка была рада его поражению. Она подозревала, что эту ночь Арнальдур провел с Гуйей, дочерью Бейнтейна из Крука, этой маленькой глупой девчонкой, едва достигшей конфирмационного возраста.

Позже приступили к работе самые надежные «красные» Арнальдура, и притом по старым расценкам. В один прекрасный день Арнальдур исчез, и никто не знал, куда он девался. В поселке не осталось ничего от большевизма, разве только запали в память несколько призывов, не вызывавших в душе иных чувств, кроме досады, точно пустые бутылки, из которых выпили весь напиток. Вновь открылась лавка, и люди снова получили возможность залезать в долги.

Как-то утром у дверей рыбного склада появился Бейнтейн на костыле. Он попросил дать ему какую-нибудь работу.

— Что это значит? — спросила Салка Валка. — Ты на одной ноге?

— Да.

— Как ты выглядишь! Выпил небось?

— Могу я получить какую-нибудь работу? — спросил он.

— Ты тоже решил стать штрейкбрехером? А мы-то думали, что ты метишь в диктаторы здесь, в местечке.

Бейнтейн посмотрел на девушку беспомощно и печально, уголки рта у него опустились, как у ребенка, он лишь потупил взор и ничего не ответил. Девушка почувствовала угрызения совести. Зачем она говорит таким тоном с этим бедным человеком, отцом десяти детей, даже если правда, что Арнальдур Бьернссон проводил ночи с его дочерью?

— Ладно, я поговорю с управляющим. Было бы хорошо, если бы тебе вновь привинтили протез.

— Спасибо тебе, — сказал он.

Несмотря ни на что, во всем его облике и выражении лица было что-то такое, что выдавало в нем мыслящее существо, только задавленное бедностью, болезнью и всякими напастями. Его смирение было очень трогательно.

Немного позже, когда ему вернули протез и он приступил к работе, помогая старым женщинам промывать рыбу, он опять ожил и стал разговорчив. Он говорил, что во всем местечке только один человек достоин уважения и этот человек — Йохан Богесен. Он признавался, что одно время возлагал надежды на большевизм, видел в нем здравый смысл и верил, что с его помощью сможет улучшить свое существование. Но когда столкнешься поближе с такими людьми, как Арнальдур Бьернссон, и узнаешь их, то поневоле изменишь свое мнение. Он заявил, что большевики только и знают, что болтать, и попадись теперь ему под руку Арнальдур Бьернссон, он, не задумываясь, расправится с ним.

— Вы думаете, он оставил моих детей в покое? — спрашивал он.

Вскоре после этого в «Вечерней газете» на Юге появилось следующее сообщение:

«Внимание! Появившееся в газетах заявление о том, что протез, полученный мною прошлой зимой из Германии, был якобы откручен по политическим соображениям, не соответствует действительности. Просто возникло небольшое недоразумение по поводу того, кто должен оплатить этот протез. Сейчас это недоразумение полностью улажено. Вышеуказанный протез вызвался оплатить не кто иной, как Йохан Богесен. За это, как и за многие другие его благодеяния, в том числе и за его помощь, оказанную прошлой зимой мне и моей семье, когда умерла моя любимая жена, оставив мне десять душ несовершеннолетних детей, я приношу ему благодарность. Я молю всемогущего господа бога вознаградить его по заслугам, как я уже однажды просил в газете. А то, что я одно время был неверующим, не имеет никакого отношения к делу.

Крук, Бейнтейн Йоунссон».

В местечко прибыл норвежский пароход, чтобы забрать рыбу. Это было в сентябре.

Несмотря на все треволнения, виды на торговлю казались не такими уж плохими. Испания обеспечила благоприятный рынок; именно на это и возлагались надежды в трудные дни. В это утро настроение у всех было приподнятое, все давным-давно и говорить перестали о неудавшейся агитации Арнальдура Бьернссона, революционный угар выветрился, и большинство сходилось на том, что основой жизни является фирма Йохана Богесена. Вновь все уверовали в Йохана Богесена, в его безграничную доброту, ради которой прощаются человеку все его грехи.

Но как только кончилась погрузка судна, к пристани причалила неизвестная моторная лодка; из нее на берег высадились двадцать парней в исландских свитерах и комбинезонах, с сигаретами в зубах. Среди них был Арнальдур Бьернссон в своем старом, поношенном плаще и потрепанной кепке, сдвинутой на затылок. Между пальцами он мял сигарету. С ловкостью кошки он спрыгнул на берег, за ним последовали остальные. Он спросил, кто руководит работой на промысле. Салка Валка ответила, что работой руководит она. Он бесстрастным, официальным взглядом окинул ее крепкую фигуру — она стояла на пристани в сапогах среди груды рыбы.

— Сегодня здесь прекращается всякая работа, — сказал Арнальдур, сделав легкий жест рукой, в которой он держал зажженную сигарету. — Исландский профессиональный союз запретил отправку рыбы Йохана Богесена. Ребята, вы будете охранять пристань!

В сопровождении одного из своих парней он отправился к управляющему, чтобы заявить ему об этом решении профсоюза; Йохан Богесен еще не вернулся.

Рабочие смотрели на Салку Валку, как бы спрашивая, что им делать.

— Это же паршивые сопляки, — возмутилась она. — Уж не боитесь ли вы ослушаться их?

Она подошла к незнакомцам и принялась осыпать их бранью. Но они только грубовато подшучивали над ней. Бейнтейн из Крука подошел к компании, скрипя протезом, и стал поносить Арнальдура Бьернссона. Они ему возразили, что по нему — изменнику рабочим и прислужнику капиталистов — плачет виселица.

Позже на пристани завязалась драка, недурная драка. Пристань была сухая, и погода стояла самая подходящая. Однако когда одного драчуна столкнули в воду, драка прекратилась, все ринулись выуживать его из воды. После этого инцидента потасовка еще продолжалась некоторое время, только арена сражения передвинулась с пристани на площадь. Вскоре местные жители оказались побежденными. Многие из них вновь потеряли веру в Йохана Богесена и вернулись к старой вере в демократию. Вскоре на площади уже ничто не напоминало о сражении. Лишь несколько мальчишек бродили по площади, подбирали комья грязи и швыряли в прохожих. Но им было приказано тотчас же убираться по домам и прекратить глупые шалости. Несколько молодых девушек на крылечке лавки переглядывались с незнакомыми парнями. Черт побери, а ведь они славные ребята! Арнальдур вернулся к своим людям с победоносным видом, и тут же, посреди площади, они образовали круг и запели. Главным запевалой был Арнальдур Бьернссон. Многие молодые представители Осейри присоединились к ним, хоть и не знали ни слов, ни мелодий. Тут же, среди бела дня, парни стали приглашать девушек танцевать. Танцевали под гармонь, привезенную незнакомцами. Подошло время пить кофе. Революционеры прихватили с собой кофе и другой провиант, они пригласили девушек отведать их угощенья. Девушки сочли неудобным принимать угощенье от гостей, поэтому стали приглашать мужчин к себе в дом выпить чашечку кофе с ржаным хлебом и маргарином. Кое у кого нашлись оладьи из белой муки; оказалось, что многие не прочь тотчас же обручиться. Норвежский корабль вынужден был отчалить, не выполнив свое задание.

Вечером в Осейри возродился союз рабочих, а вместе с ним и страстные речи и гневные слова о капитализме; отцов города поносили на все лады. В общем, день был удивительный. Он кончился танцами, прогулками в летних сумерках и прощальными поцелуями на пристани среди ночи. Арнальдур танцевал с девушками без устали. Потом запустили мотор. Бунтовщики сели в лодку и с пением в ночной тиши выехали в море. Их пение отдавалось эхом в горах по обе стороны фьорда.